В который раз за этот день она подошла к двери запертой комнаты. Она уже целый год, а может, больше, приходит сюда. За календарём не следит, на стене – август 1940.
Она приходит говорить с ним, но он не отвечает. Она, верно, сильно обидела его, раз он не хочет сказать хоть слово…. А может быть, он дал обет молчания?.. Ведь он почти святой…
-Джонни, милый, - постучалась она и потянула дверь, нажав на ручку, вдруг поддастся, но тщетно.
-Джонни, милый, хватит дуться…. Я уже не помню, чем обидела тебя, почему ты не пускаешь меня…. Ну прости! Я устала каждый день извиняться. Я женщина, мне положено быть гордой….
Но он молчал. Так долго молчит и совсем ничего не ест…. Конечно, у него была вода, но она, должно быть, уже кончилась….
Наверное, он выходит, когда она спит, прижавшись щекой к его фотографии, или идет к колодцу раз в неделю. Странно, но как это она не слышит его шагов? Ведь сон у неё чуткий – и годы не те, и здоровье.
Снова подергав ручку, она оперлась спиной на стенку и медленно опустилась на пол.
Она знала: он всё еще любит, просто что-то мешает ему сказать это…. Может быть, он боится или…. Ну, конечно! Как она сразу не догадалась!
Конечно же, на войне он узнал какую-то тайну. И если он расскажет о ней, то их обоих убьют. Он просто хочет сохранить ей жизнь! Хочет сказать, но боится. Прячется от её любопытства.
-Я поняла, Джонни! Ты боишься? У тебя есть Тайна? Я не выдам её, если хочешь, расскажи мне. Или нет, я даже не спрошу тебя о ней, не буду приставать!
Она развернулась лицом к двери и силилась разглядеть что-нибудь в замочной скважине.
И увидела. С той стороны на неё смотрел Джонни. Ласковые и печальные глаза его блестели оттуда, из этой проклятой комнаты, куда он заточил себя. Она явно слышала его дыхание – такое напряженное и ритмичное. Еще минута уговоров – и он сдастся и выйдет.
Но вот глаза за дверью исчезли. От этого она вскрикнула и отпрянула от двери. Дура! Она напугала его своим криком. И теперь он нескоро захочет смотреть на неё через замочную скважину.
Расплакавшись, она пожелала ему спокойной ночи, как каждый день за этот год… или два…
Проходя мимо зеркала, остановилась.
-Что с тобой стало за эти годы, Ангелина? Тебе пятьдесят, а глаза – как у столетней…. Кто там, в зеркале? Разве такой я была те же десять лет назад?...
Эта паутина морщин – как та, что давно затянула это зеркало, что скапливается на вещах, которые всеми забыты, та, которую покидают даже пауки, потому что в ней слишком много пыли. Такая паутина затянула водянисто-светлые глаза Ангелины…
Утром она обнаружила себя сидящей у окна в кресле. С вечера она почти ничего не помнила. В руках у неё было письмо: Джонни часто писал ей, когда был на фронте. А теперь он с ней даже не говорит. И даже письма не пишет. Надо будет снова подсунуть ему под дверь бумагу и карандаш: вдруг он решит написать ей, если не может сказать.
Так вот. Письмо в её руках пожелтело от времени, выгорело. Букв на тонком листе, сложенном когда-то треугольником, видно не было. Да ей и не нужно было: все письма она знала наизусть. Она смотрела на листок и читала то, что никто кроме неё не прочел бы – просто не увидел бы. Но если бы вы спросили её сейчас, какое слово было вот здесь, скажем, в третьей строке, второе слева, она бы ответила, не думая: «Вернусь».
Она снова задремала, не смахнув слезу с щеки. Очнулась, услышав стук, встрепенулась, но снова положила голову на локоть и закрыла глаза, нахохлившись. Показалось. В эти двери уже давно никто не стучал.
Но стук раздался снова. Ангелина встала, но не решилась открыть дверь: сейчас она распахнёт её, а там, на пороге, никого. И она решит, что сошла с ума. Но, собравшись с духом, она все же открыла.
-Вы Ангелина Нильсон?
-Да, я Ангелина Нильсон, - радостно ответила она мужчине с сумкой через плечо.
Не сумасшедшая!
-вам письмо, - он показал конверт.
Письмо?.. От кого?..
-От кого?
-Указано – от миссис Энн Уилсон. Знаете такую?
В душе Ангелины будто бомба взорвалась. Энн, милая Энн!
-Да! Это моя дочь! – воскликнула она. – Давайте скорее.
Почтальон протянул белый прямоугольник. Простая форма, глубокое содержание.
-Спасибо! Пойду, прочту его мужу.
Почтальон улыбнулся и зашагал дальше по улице, выбивая ногами дорожную пыль.
Торопливыми движениями Ангелина разорвала конверт.
«Дорогая мама! Прости меня, что я уехала и оставила тебя одну. Но я приеду к тебе двадцатого, и ты порадуешься, узнав, как сложилась моя жизнь здесь, в Канаде.
Знаешь, хотела сделать сюрприз, но не могу молчать: мама, я беременна! Ты будешь бабушкой через пять месяцев. Прости за долгое молчанье, жди в гости, тогда и поболтаем. Твоя маленькая Энн».
-Джонни! Энн приедет! Наша дочь обещалась приехать! Ты выйдешь ради такого случая, Джонни? – с надеждой спросила Ангелина.
Тишина. Глаза за дверью мигают грустным огнём.
-Она пишет, что через пять месяцев у нас будет внук! Или внучка, представляешь? Я знаю, ты выйдешь посмотреть на свою дочурку…. Ты так долго молчишь, что должен был уже разучиться говорить, - пошутила Ангелина.
Двадцатое. Она даже специально узнала у соседей, какое число. Только про год не спросила.
С утра она в заботах. Наготовила столько, сколько ей одной не съесть и за неделю. Но Энн дОлжно хорошо есть, чтоб родить здорового внука. Ах, как она счастлива сейчас!
И вот стук в дверь. На пороге – черноглазая высокая девушка с заметным животиком. За руку её держит мужчина: тоже высокий, с маленькими цепкими глазами.
-Энн…. Какая ты стала, Энн, - прошептала Ангелина, не веря собственным, наполняющимся слезами, глазам. Такая взрослая дочь….
-Мама! – Энн нагнулась, чтобы обнять женщину. По щеке её скользнула горькая горячая капля. – Мама…. Мама, это Питер, мой муж, отец малыша, - она прикоснулась к животу, - ты должна помнить его, он тоже рос здесь.
-Конечно, помню, Питер. Ты приглашал Энн на танцы, и она изводила меня круглосуточно разговорами о тебе.
Все посмеялись.
-Проходите в столовую, я накрыла. Все самое вкусное, твое любимое.
Энн зашла в столовую и остановилась, изумленно глядя на стол.
-А разве я писала, что приеду с Питером?..
-Нет, а почему ты спросила? Да, я, пожалуй, многовато наготовила.
-Но почему тарелок – три?
-Как это? Погоди, я позову отца.
Питер посмотрел на жену непонимающим взглядом. Отец? Но ведь у Энн только мать…
-Он там, наверху, в своей комнате. Сейчас.
И Ангелина зашаркала тапками по лестнице. Энн закрыла лицо руками и едва не заплакала. Он и Питер поднялись за Ангелиной. Та стояла около двери и что-то шептала.
-Он не хочет выходить. Поговори ты с ним, дочка.
-Мама…. Но папы больше нет…. Он не вернулся с войны пять лет назад….
Губы Ангелины побледнели, будто всегда она догадывалась об этом.
-Что за вздор?! Он тут, в этой комнате!
Напуганная Энн взяла мать за плечи и голосом, полным мольбы и ужаса, сказала:
-Он мертв! Мама, отец мертв.
-Ты с ума сошла! – Ангелина сорвалась на крик. – Это не смешно! Вот смотри!
Она схватила за ручку двери и дернула изо все сил.
-Он там! Заперся просто!
Вся в слезах, Энн подошла к двери, нажала на ручку и… толкнула. С отвратительным скрипом дверь приоткрылась, подпираемая книгами, которые проталкивала снизу Ангелина, чтобы муж не скучал. За пять лет их скопилось там много.
На стенах, потолке, мебели – везде была паутина и пыль.
-А где же Джонни? – непонимающе спросила Ангелина.
Обезумевшая девушка кинулась к столу, открыла ящик и достала серый от времени прямоугольник. Похоронка. Все это время она лежала здесь, в столе, вместе со всеми письмами Джонни. И как Ангелина не замечала его, когда читала их?..
Сейчас она стояла, такая потерянная и подавленная, с похоронкой в руках. Она и читать-то не стала: просто поняла, вспомнила. Она – вдова. Его убило снарядом на войне. Все эти годы она говорила ни с кем. Сошла с ума. И она глухо зарыдала.
-Мамочка, милая, - рядом давилась слезами Энн. – Мамочка…. Поедем с нами в Канаду, а? этот дом все равно продадут за долги. Ну его, а? Едем!
Тогда Ангелина ничего не ответила. Она молча стояла и плакала, глядя в пустую комнату, которой она жила столько лет…. А как же глаза за дверью? Дыхание?..
Энн и Питер увезли Ангелину с собой. Дом, державшийся раньше на одной надежде, осел, а потом и рухнул. Теперь на его месте ничего. Только трава.
А семья Уилсонов пополнилась маленьким мальчиком. Его назвали Джонни. И когда бабушка склонялась над колыбелью, она снова видела те глаза. Глаза за дверью…