МУЗЫКА
Золотая осень смело вступала в права, расцвечивая улицы небольшого городка ржаво-пурпурно-жёлтым. Неделю назад, когда здесь шли бои, деревья упрямо зеленели, не желая сдаваться на милость неумолимой стужи. Но ночной морозец, подобно стремительному наступлению советских войск, резко изменил привычную расстановку сил. И вот уже хилкий ветерок безжалостно треплет пёстрые листья, вызывая шуршащие каскады, а артиллерийский полк расположился в этом типичном восточно-прусском городке на кратковременный отдых. Фронт откатился на десятки километров, а забытая за годы войны тишина почти что оглушала. Зато сердца и души воинов переполняла пьянящая радость: наконец-то! Наконец ненавистный враг изгнан с родной земли, и теперь они сами уверенной походкой победителей шагают по дорогам, помнящим ещё железную поступь рыцарей.
Городок казался опустевшим. Местные жители старались лишний раз не выходить на улицу, со страхом ожидая скорой и неумолимой, как грядущая зима, расправы. Наверное, было за что…
Но солдаты группами бродили по мощённым брусчаткой улицам, дивились непривычной островерхости крытых черепицей домов, аккуратной и рациональной обустроенности дворов. Любовались устремлённой в небо готикой ратуши. Красиво, очень красиво… Но – чужое.
А что русскому человеку для отдыха нужно? Выспался всласть, наполнил желудок чем Бог послал, и душа просит песни. Умеешь на гармошке пиликать – ты уже первый парень на деревне. А артиллеристам повезло, у них гармонисты так гармонисты! Капитан Николай Крюков и старший лейтенант Вениамин Москалёв играли, сменяя друг друга, до поздней ночи. И не только на трёхрядке коленца разные выдавали, на трофейном аккордеоне такое творили… Но, как говорится, делу время, потехе – час. У каждого есть свои обязанности, которые и на отдыхе никто не отменял. Ночь показалась мгновением, а едва взошло солнце – все по местам. Но музыкантам командир приказал отдыхать.
Тихое туманное утро вскоре обещало перейти в тёплый солнечный день, а пока ещё было свежо. Николай и Вениамин сидели рядышком на ступеньках парадного и молча курили. Вдруг пушечным выстрелом грохнула входная дверь, и мимо, как ошпаренный, промчался маленький растрёпанный повар Илюшка, на ходу вытирая мокрые руки о несвежий передник и чертыхаясь сквозь зубы. Мужики усмехнулись в усы: снова что-то не поделил с кухаркой Мартой, толстой благообразной полячкой, которая гранитной глыбой встала на пути тщедушного, хоть и повара, солдатика, упрямо не пуская его в святая святых, на кухню, где царили абсолютнейшие чистота и порядок, а у каждой вещи было своё место. Что оставалось делать бедолаге Илье? Только ругаться себе под нос. На все его законные требования командир, сам большой аккуратист, только качал головой.
– Учись, Илюха, как жить нужно! Это тебе не деревня лапотная, а Европа. И не обостряй отношения с местным населением, помни: ты освободитель, а не варвар фашистский. Но какая смелая женщина эта Марта…
Где-то в глубине дома тихо заиграла губная гармошка, старательно выводя мелодию «Катюши», но вскоре стыдливо смолкла. Николай, склонив кудрявую голову набок, дёрнул себя за ухо.
– А не фальшивит…
– Не фальшивит, – согласился Вениамин и восхищённо вздохнул. – Девчушке лет шесть, не больше, и едва ли она слышала песню раньше.
– Да, абсолютный слух… А ты, Венька, молодец! На аккордеоне играешь – душу рвёшь, а на гармошке – ноги сами в пляс просятся. Слышал разговоры, на трубе умеешь и даже на рояле. Ну, труба понятно – война… А рояль? Ты же вроде деревенский?
– Да, владимирские мы, из села я…Но отец и брат в Москву на заработки уезжали, портные они.
– И где же у вас рояль был? В клубе?
– Почему в клубе? – хитро усмехнулся Вениамин, – Дома рояль был. Не веришь? Не ты первый. Брат Михаил однажды всё село насмешил: деньги на мотоцикл копил, хотел перед девушками покрасоваться, но вместо него привёз из города рояль. Односельчане долго веселились: у этой штуки тоже колёса есть, жаль, далеко не уедешь. Изба у нас большая, нашли, куда пристроить покупку. Я тогда ещё маленьким был, брат много старше. Музыку в семье любили, песни пели, голоса у всех звонкие. Нот мы не знали, но по слуху подбирали всё, что угодно. А мне больше труба нравится: звонко, за душу берёт. На связиста в Муроме учился, есть такой городок километрах в трёхстах от Москвы…
– Что-то слышал…
– Представь картину: утро, солнце только всходит, ещё белёсое от тумана. Казарма на берегу реки. Берег высокий, крутой, как гора. Внизу Ока, серо-серебристая, широкая, не каждый переплывёт. На другом берегу в низине луга в синеватой дымке. Тишина полусонная, благодать… И вдруг… Та-та-та! Та-та-та! Та-та-та! Труба! Всё сразу оживает, кровь в жилах веселее бежит. А ты? Ты – москвич, значит, в музыкальной школе учился?
– Ха… Музыкальная школа… Бери выше! Бабушка когда-то была довольно известной пианисткой, а дед и вовсе преподавал в консерватории. Зато их дети… Музыку они любили, но… Тётя стала врачом, а мой отец и вовсе овца заблудшая – шеф-повар крупного ресторана. Так что все надежды стариков были связаны со мною. Спали и видели, как их внучек играет с известнейшими симфоническими оркестрами. А я хотел играть в футбол. Минутка свободная выпадет, бежал во двор мячик с мальчишками погонять. Бабушка всё боялась, что руки испорчу. А потом… Дед умер в тридцать восьмом, неожиданно, почти не болея. Эта смерть потрясла меня до глубины души. С глаз словно пелена спала, понял, что моё настоящее призвание – музыка. Засел за рояль, часами играл и всё думал: деду бы это понравилось? А это? Где-то за неделю до смерти он вдруг вспомнил, как ещё до революции путешествовал по Германии, чтобы поиграть на органах. Орган был его любимым инструментом. Я тоже играл на нём, но позже, в сороковом, в Латвии. А потом эта война… Не быть мне теперь пианистом, не играть на органе… Рука после ранения срослась неровно, болит, зараза…
– Орган, – мечтательно проговорил Вениамин, – Хоть бы одним глазком посмотреть, какой он из себя. Столько о нём читал!
Мужчина аккуратно загасил окурок, вскинул светлые глаза на собеседника. Николай поднялся, с нарочитой небрежностью швырнул ещё тлеющую «козью ножку» на чисто метёное крыльцо, раздавил носком тяжёлого солдатского сапога и таинственно произнёс:
– Всё может быть… Городок зажиточный, сплошные буржуа… И кирха здесь есть.
– А церковь причём? – удивился Вениамин и тоже поднялся.
– Чудак ты, Венька. Немцы органы в кирхах устанавливают, принято у них так. Не во всех, конечно… Надо у пани Марты спросить.
Вениамин понимающе улыбнулся. В отличие от Ильи дамский угодник Колька подобрал-таки ключик к неприступной полячке. Оказалось, пани не прочь побаловать себя стаканчиком-другим горячительного напитка, а пьянея, становилась сентиментальной. Разбавленный спирт и чувствительная польская песенка, исполненная красивым музыкантом, и вот уже льдинки в глазах пани Марты растаяли, слёзы бурным весенним потоком потекли по пухлым румяным щекам. А потом развязался и язычок. По-русски пани говорила, и вскоре постояльцы узнали не только о злоключениях бедной, всеми обиженной женщины, но и её хозяйки, фрау Берг.
На кухне Марты не оказалось, уже куда-то ушла. Разочарованные мужчины вновь вышли на улицу, походили взад-вперёд по ровной песчаной дорожке, полюбовались домом. Просторный, добротный, строгий – без внешних излишеств, он был неожиданно красив и удобен. Одним словом, достойное жилище не стеснённых в средствах горожан. И ещё: дом чем-то напоминал хозяйку, хотя фрау Берг постояльцы видели лишь несколько раз. Высокая сухопарая дама под шестьдесят, в чёрном шуршащем платье, без кровинки на лице, со скорбно и чуть презрительно поджатыми губами, она казалась холодной и неприступной, как отвесная скала, и даже внушала некий суеверный трепет. Отгородившись от назойливости незваных гостей, они с внучкой обосновались в комнатушке на втором этаже и без крайней нужды оттуда не выходили.
Из рассказов Марты артиллеристы знали, что весною дочь и зять фрау, оставив маленькую Анхен на попечение бабушки, по каким-то торговым делам отправились в Берлин и погибли там во время очередного налёта союзной авиации. А летом в Югославии был убит единственный внук, двадцатилетний мальчишка, одурманенный страстными речами фюрера и мечтами о мести за смерть родителей. Был, был у хозяйки повод не любить нежеланных гостей.
В глубине дома снова заиграла губная гармошка, старательно выпевая мелодию «Синего платочка».
– Хм… – в раздумье проговорил Николай, – А ведь об органе можно узнать и у хозяйки.
– Она же по-русски ни слова не знает, – засомневался Вениамин.
– Зато я говорю по-немецки. Пошли!
А гармошка всё пела и пела. Мужчины, не желая спугнуть музыкантшу, поднимались по лестнице тихо, почти бесшумно. Но когда уже подошли к двери, гармошка неожиданно смолкла, зато послышался звонкий детский голосок, а затем приглушённый назидательный голос женщины. Николай собрался постучать, да так и замер с поднятой рукой. Из-за двери вдруг грянул бравурный фашистский марш. От неожиданности мужчина неловко дёрнулся, толкнул дверь, и она открылась.
Девочка сидела на стуле у окна и самозабвенно дула в нехитрый инструмент. Её бабушка расположилась в кресле чуть поодаль и что-то искала в изящной корзинке для рукоделия. Увидев в дверном проёме солдат, женщина вскочила и взъерошенной чёрной вороной метнулась к девочке, закрывая её своим тощим телом. Корзинка полетела на пол, её содержимое раскатилось по всей комнате.
– Найн! Найн! Дас ист кинд! – хрипло закричала фрау Берг и вытянула вперёд дрожащие руки, словно пыталась удержать противников на расстоянии.
Преодолев мгновенное остолбенение, Николай что-то торопливо сказал женщине. Та облегчённо перевела дыхание, чуть расслабилась и заговорила, помогая себе руками. Пока они объяснялись, Вениамин наблюдал за девочкой. Её круглая розовая мордашка нет-нет да выглядывала из-за бабушкиной спины. В круглых же голубых глазёнках испуг соседствовал с любопытством, а маленькая ручка крепко, как бесценное сокровище, сжимала гармошку. Но поняв, что непосредственная опасность ей не угрожает, девочка осмелела и уже во все глаза рассматривала неожиданных визитёров. Девчушка как девчушка, худенькая, белобрысая. Если бы не подчёркнутая опрятность одежды и не туго плетёные, волосок к волоску, косички, малышка ничем бы не отличалась от деревенских девчушек, односельчанок Вениамина, таких же любопытных и проказливых. Словно наяву молодой человек услышал их хихиканье, весёлую возню и задорную песенку… Что-то оборвалось внутри. Вдруг подумалось: как бы здорово было учить тех девчушек музыке…
Очнулся он от чувствительного толчка в бок.
– Венька, заснул, что ли? Пойдём в кирху, есть там орган, как я и думал. Только починить его нужно. В кирху, оказывается, снаряд попал, дел натворил… Ладно, посмотрим, что да как…
Весть о том, что русские намерены отремонтировать орган, с быстротой молнии облетела округу. Сначала горожане не поверили: с чего бы такая благотворительность? Потом кое-кто, осмелев, потянулся в кирху. Осторожно, как бы невзначай, подсказывали, как должно быть и что нужно сделать. Удивительно, но пробоину в стене уже кто-то заделал и мусор убрал. Будто ничего и не было. И только раненый орган хрипел простуженным стариком. Общими усилиями и его «подлечили».
Было далеко за полдень, когда Николай с чувством исполнил несколько произведений Баха. Ему хлопали громко, от души. К тому времени церковь была битком забита народом. Советские солдаты, впервые увидевшие и услышавшие это чудо, были потрясены. Торжественная музыка великого немца наполнила сердца собравшихся каким-то неистовым восторгом.
– Ещё! Ещё! – кричали со всех сторон. Но Николай встал, прижав руку к груди, виновато проговорил:
– Извините, товарищи, не могу больше, руки совсем не чувствую… Пусть вот Вениамин попробует.
Тот испуганно отшатнулся:
– Я?! Да ты что? Я и музыки такой не знаю…
– Играй, что умеешь. «Катюшу», например. Ну, смелее!
Сердце глухо и часто стучало о грудную клетку, в голове шумело, руки слегка дрожали, когда впервые так прилюдно прикоснулся к величественному инструменту. Но с каждой верной нотой росла уверенность в себе.
Потом заявки посыпались как из рога изобилия:
– «Синий платочек», «Валенки», «Дубинушку»! А частушки? Частушки на этой дуре сыграть сумеешь?
Стемнело. Но кто-то принёс керосиновые фонари, и концерт продолжался. В неярком, колеблющемся от дыхания толпы свете вряд ли кто обратил внимание, как беззвучно стонали и плакали старые стены от «варварской какофонии». За многие десятилетия они привыкли к звукам торжественных гимнов и песнопений, а тут эти чужаки…
Но самое главное – местные жители. Они плотной кучкой сгруппировались вокруг фрау Берг и с просветлёнными лицами слушали ЭТО… А фрау Берг стояла прямая, как жердь, по её морщинистым щекам катились крупные слёзы. Она нервно комкала в руках кружевной платочек и не вытирала их. Маленькая Анхен вцепилась в бабушкину юбку и с интересом оглядывалась вокруг. Николай подошёл к ним, что-то спросил. Немка отрицательно покачала головой, а потом заговорила. Вениамин только что закончил очередную песню и, удивившись необычной тишине, оглянулся.
– Она говорит, – переводил Николай, – Что раньше на органе играл её внук. Он мечтал стать известным музыкантом и совсем не хотел воевать. Веня, сыграй ещё раз «Катюшу», она просит… Уважь местное население.
Щемящая жалость оборванной струной зазвучала в душе Вениамина, разбудив какие-то потаённые, неведомые доселе чувства. И подчиняясь им, молодой человек вдохновенно играл до тех пор, пока не появился командир полка и не приказал всем отправляться на отдых.
Ночью Вениамину снился странный сон. Вот он в тёплый погожий день стоит на берегу широкой реки, и это не речка, протекающая у их села, а Ока… Вокруг бегают и смеются ребятишки лет десяти-двенадцати, потом обступают его, о чём-то спрашивают. Затем все вместе поют «Катюшу», и их голосам вторит орган…
Утром рассказал сон Николаю, думал, посмеётся… Но тот дёрнул себя за ухо и задумчиво произнёс:
– Может, это знак? Будешь после войны учителем музыки, Венька. А что? Хорошее дело.
– Скажешь тоже! Мне самому учиться да учиться, – засмущался Вениамин, – Я даже нот не знаю…
– Лиха беда начало. Ты способный. А я вот решил: если выживу – стану дирижёром. Деду бы это понравилось. Только война пусть поскорее закончится…
Они не знали, да и никто не знал, что до победы оставалось чуть больше полугода. А потом будет другая, мирная жизнь… И мечты молодых людей осуществятся. Но сколько военных дорог ещё предстояло пройти...