Ну, по порядку. Значит, купить мобильный телефон (а еще в гастроном и в аптеку) – это раз. Позвонить дяде Коле – это два.
- Дядь Коль, привет.
- Здоров Серега, где опять пропал? Мы уже волновались.
- А, ерунда, я в Питер на выставку ездил.
- Все по выставкам, когда уже делом займешься? Предупредил бы хоть…
- Дядь Коль, не знаешь, кто сейчас из молодежи в милиции работает, толковые ребята?
- Ну, есть толковые, а тебе что за печаль? Опять влип во что-нибудь?
- А есть там девчонка такая Наташа?
- Наташа? А, Звонарева! Это следачка новая, у них в следотделе текучка, напринимают кого попало, только научишь чуть-чуть, а они уже разбежались. Но эта вроде сечет… И так… Порядочная…
- Дядь Коль, неохота тебя по пустякам беспокоить, дай мне телефончик этой Наташки, а если с ней не выйдет, я уж тогда к тебе, ладно?
- Эх, беда с тобой Сережка, был бы жив отец… Ну, ладно, пиши, да смотри, забеги завтра, не по телефону же болтать…
- Ага, дядь Коль, спасибо, дядь Коль.
За что, при всей его мрачности люблю дядю Колю, - он не заморачивается, не застревает на анализе ситуации.
Рысь Наташа, общаясь со мной, употребляла специфические милицейские словечки. А городок–то у нас маленький. Отделение милиции одно. Много Наташ в следственном отделении не будет. Если ошибка - мы это быстро узнаем. Это мой город!
ОК. Звонок Наташе – это три. Гудок. Второй. Третий. Незнакомый номер – может не ответить. Четвертый. Неужели не ответит? Пятый. Ответила!
- Привет, Наташ.
- Кто это? Представьтесь! – строго, но заинтересованно. А голосок-то знакомый, это она! И звуковой фон! Умца-умца, модная клубная гоцалка. Значит, дискотека. Их в городе всего пять. Но это умца-умца, слышно аж сюда на крышу ДК, где мы сидим сейчас с Чайкой. Да, там внизу переливается холодными огнями цветомузыки, стекляшка клуба «Колибри». Отлично, я же говорил, это мой город!
- А это один твой поклонник. Тайный. – Чайка морщится. – Помнишь, ты хотела , чтобы я кое-что вспомнил?
- Ягненочек?!! – в голосе появляется металл и жаркий охотничий азарт, - ты где?
- Я там, где надо и я вспомнил что надо. Хочешь, расскажу?
- Хочу. – Она взяла себя в руки и теперь звучит холодно, со сдержанным презрением и превосходством хищника над жертвой.
- Прямо сейчас покажись на центральном входе. Прямо сейчас, ты поняла? У тебя две минуты. Я приду, расскажу тебе все и уйду. Только тебе. Прямо сейчас.
- Погоди, - перебила она, - что ты затеял?
- Что можно затевать в моем положении? Смеешься? – я позволил себе горький смешок, - просто хочу, чтобы вы отстали от меня. Солью тебе инфу и исчезну. Тебе с этой инфы прибыль, а мне одна головная боль. А так хоть искать не будете. Все, заболтались. Я даю отбой и жду ровно две минуты. Если не выйдешь, я лахаю и привет.
Жму на красную кнопку мобильника и, вытащив аккумулятор, бросаю в карман. Озираясь, чтоб никто не увидел, пикирую ко входу, стараясь стать так, чтобы потом свечой уйти вверх – чтоб ничего не мешало. Если рысь подтянет помощь, я скорей всего успею смыться – путь отхода проверен, я смогу укрыться от выстрелов за крышей ближайшего дома. Но я уверен, она не станет звать помощь, понадеется, что сама сумеет справиться со мной – сначала послушать, что я скажу, а потом захватить, и снискать все лавры на свою остроухую (с кисточками) голову.
Она выходит, разгоряченная танцполом, не надев верхней одежды, она в легком светлом костюме, идет уверенной кошачьей походкой. Останавливается передо мной, лицо плохо видно, освещение здесь паршивое. Для уверенности спрашиваю:
- Звонарева?
- Ягненочек? – скорее не спрашивает, а утверждает она.
Сомнений больше нет. Крепко беру ее за руку. Она изумленно вскрикивает. С черного неба белой молнией на нее налетает Чайка, хватает за вторую руку и мы взлетаем с добычей сразу высоко-высоко. Это четыре. Это мой город.
А теперь – пять: Багровые отблески расплавленного шлака из металлургических ковшей, медленно проплывавших под нами по железнодорожной ветке на вершине шлаковой горы, плясали на наших лицах (багровым заревом стелился горизонт, да-да). Мы стояли на верхней наблюдательной площадке третьей доменной печи. Тридцатиметровая башня не поражала своей высотой, как какой-нибудь небоскреб, но для наших целей – душевно побеседовать - этого было достаточно. Шлаковые ковши внизу прекрасно дополняли ансамбль.
Кошки, конечно, всегда приземляются на лапы, что ж, если рысь не пожелает нам помочь в нашем небольшом деле, мы проверим, так ли это с рысями. В таком примерно ключе ее проинформировала Чайка, держа эту сквернавку под стволом.
Однако рыси не было благоугодно вести себя хорошо. Оказавшись спиной к ограждению площадки с руками (лапами?), хорошо закрепленными манжетой тонометра (рядом с лавкой мобильников была еще аптека), она независимо разглядывала нас.
- А чё ты сегодня с одним пистолетом? – глупо, как мне показалось, спросила она у Чайки.
- С тебя и одного хватит, - ответила та, - и, кстати, о птичках… мы ждем от тебя не вопросов. Ах, да, я забыла, кошки ведь труднообучаемы, может ты не поняла вопроса? Я могу повторить еще раз, - на слове раз Чайка сделала ударение, - но я ведь не Куклачев… да и со временем у нас туго… И просим мы тебя о сущей безделице… Где его держат? Тебе за это ничего не будет.
Рысь в ответ хохотнула девическим баском. Я тоже рассматривал ее, впервые видя при свете, пусть и тусклом, в человеческом облике. Это была, кругленькая, в меру полненькая, румяненькая девушка, по виду совсем молоденькая, и домашняя, похожая на матрешку по стилю оформления. Она даже в очках была. Ее проще было представить себе первокурсницей в библиотеке, чем жестокой дознавательницей в камере пыток. Я глазел на нее с изумлением:
- Подожди, это ты… меня… ягненочком называла?.. Это я тебе ягненочек?
Она смерила меня взглядом, подмигнула, театрально облизнулась и щелкнула крепкими белыми зубами:
- Хм, я же в образе была. А ты отлично на шашлык сгодишься, хотя я еще два рецепта знаю, - по-французски – это надо жарить, поливая бульоном со сливочным маслом, и, по-ланкаширски, это в котелке варить… мрррряу….
Я поперхнулся. Рысь расхохоталась.
- Так не пойдет, - устало сказала Чайка, - она нас не воспринимает, смотри, как держит кураж! Что мы можем сделать! Боюсь, что все пропало. Нам надо бежать…
- А с ней что делать?!!
Чайка пожала плечами, рука ее с пистолетом стала заметно клониться книзу. Я заметил, что рысь следит за рукой Лары, точно как кошка, подкрадывающаяся к воробьям, и меня пробил холодный пот. Это плохо, это очень плохо. Чайка не выдержала, скисла. Да, она очень устала, я понимаю, но нам же немного совсем продержаться, пресануть эту кошатину, так чтоб полезло!.. Но теперь уже не пресанешь… Вон как рысь сразу расправила плечики, а поначалу-то действительно уши прижала… Но теперь момент упущен, что же делать, что делать? Все пропало, шеф, все пропало… Рысь, между тем, с наглостью, присущей некоторым кошкам, упорно лезущим на диван, как их не сгоняй, все больше чувствовала себя хозяйкой положения.
- А что с ней делать? – безнадежно проговорила Чайка, казалось, она едва ворочает языком, - отпустим, мы же на стороне светлых духов, зачем нам отягчать карму?
- Вот-вот, - издевательски вставила рысь, - отпустите меня, девушка дело говорит, а то схватили, подняли, прям киднепинг какой-то… стыдитесь, вы же добрые феи! И кстати, - это она уже мне, - с чесноком ягнятина тоже ааатлично идет, и с белым вином…
- Заткнись, с…ка, - с бессильной ненавистью сказал я ей, - мало ты еще знаешь о добрых феях».
Чайка совсем расклеилась. Рука ее с пистолетом бесхозно болталась где-то у бедра, она шаталась как пьяная, глаза слепо, ранево устремлены в черное небо, по лицу бегут слезы.
- Кошку с…кой? – не унималась рысь, - сэр, Вы не джентльмен.
Я заметил, как она напрягает плечи, стараясь незаметно выкрутить за спиной связанные запястья из наших импровизированных наручников.
- Стой смирно, не дергайся, - заорал я рыси самым уничтожающим тоном. Она расхохоталась:
- А чего ты кричишь, у тебя же пистолета нету?.. – и противно, по моему скромному мнению, захихикала. Вот уж действительно развязная особа.
- Лара,- я встряхнул Чайку за плечо, - возьми себя в руки, или, пить-пилить (удивительно, как восприимчив я оказался к этим птичьим ругательствам), отдай мне пистолет!
Чайка склонилась мне на грудь,
- Я не могу, не могу… Прости, это слишком страшно, я так устала, я больше не могу убивать…
Рысь зашлась от хохота:
- Ой, не могу, террористы недоделанные, курочки-Рябы, ну прямо как в мультике, - чикен ран!
Я отобрал оружие у Лары, силой разжав ее холодные безучастные пальцы. Лишь на мгновение я оставил рысь без внимания, и она уже почти отвязалась от поручня площадки, - ее зубы клацнули возле моего уха. Она злобно зашипела, раздраженная неудачей.
- Слышишь, ты, глупый пучок перьев, а ну-ка, развяжи меня, фуагра с кокосом, живо! Слышишь, я приказываю тебе!
Я приставил пистолет к ее переносице, чуть сдвинув ее гламурные очки вверх, и сильно надавил стволом, одновременно сжимая челюсти, чтобы собрать все силы и убить ее.
Рысь тут же ласково замяукала:
- Ну что ты Сережа, что ты, правда, ты же не можешь убить женщину? Пощади меня… я тебе пригожусь… - она задыхалась от адреналина, стараясь освободиться, готовясь броситься, - я тоже тебя отпущу. Вы сдавайтесь, а я тебя есть не стану… Мы же с тобой соседи по дому, только ты в первом подъезде, а в четвертом…
Я не сразу услышал слова Чайки, сказанные спокойным и ясным голосом и прозвучавшие как гром среди ясного неба:
- Отпустим ее.
С облегчением и ужасом я убрал пистолет и выпустил из пальцев плечо рыси. Но рысь видимо и сама удивилась и притихла, вникая в обстановку.
Чайка требовательно, твердо протянула руку. Я вложил в нее рукоять пистолета. Дальше ее действия объединились в одно плавное, слитное движение, выполненное в ураганном темпе: она швырнула оружие за борт пальто, скользяще подшагнула к рыси, сорвала с нее манжетку, нелепо хрустнувшую, улетая во тьму, и не дав рыси опомниться, подхватила ее под бедро и подмышку (как в самбистской мельнице) и, со словами: «Мы тебя отпускаем»…- швырнула ее, казалось, прямо в гигантскую чашу ковша с кипящим, багрово светящимся, шлаком. Та исчезла в темноте, пропитанной вишневым отсветом шлака, не успев издать и звука.
- Ты!.. Что же ты… Как?... - я был поражен, наверное, не меньше, чем, если бы она меня туда бросила. Потрясенный, я смотрел на нее, и никак не мог осмыслить произошедшее. Мне сейчас пофиг было то, что мы теряем ниточку к спасению наших близких, меня убило то, как деловито и равнодушно, как небрежно, она швырнула чужую жизнь (пусть даже жизнь опасного животного) в страшное огненное ничто.
Чайка вытерла руки о пальто, и снова вытащила пистолет, успокаивающе похлопала меня стволом (довольно увесистым) по плечу.
- Все нормально, нормально. Это было необходимо, нужно было выключить в ней человека, снять контроль. Понимаешь, в зверолюдях самый страшный зверь – человек. Именно в нем гнездится зверодух. А ты молодец. Хорошо держался. Пошли к ней. Теперь будет вторая часть лебединого озера.
Чайка легко, как перышко перемахнула ограждение площадки и скрылась за краем платформы. У меня екнуло в животе, но я вспомнил, что теперь я тоже птица и последовал за ней.
Рысь, мелко трясясь, лежала в страховочной сетке (а я и не заметил эту сетку, вот шляпа). Целенькая, как яичко. Только сейчас это была не рысь. И не человек. Медуза. С ней можно было делать что угодно. В политкорректном смысле. На хлеб намазывать, например. Только делать этого не хотелось, по понятной причине.
Чайка сморщила носик и помахала ладонью у лица.
- Ой!.. Ну, ничего! Вот обсохнешь и снова киннером станешь. Сейчас мы этому горю поможем, - она достала из кармана небольшой пузырек с аптечной наклейкой (вот почему она задержалась в аптеке!)
Лара откупорила пластиковую пробочку и поднесла пузырек к носу рыси.
Та широко раскрыла глаза, в них плеснулось радостное безумие, она всем телом, всем существом потянулась к заветной пляшечке. Лара встряхнула пузырек, и несколько капель брызнуло на лицо рыси. Та блаженно выгнулась, и, облизавшись, широко оскалилась (назвать это улыбкой язык не повернется), вожделенно косясь на пузырек.
Лара присела рядом с ней, беспечно спрятав пистолет, и почесала за ушком. Рысь зажмурилась от удовольствия и замурлыкала.
- Видишь, как оно? Каждому джину – свою лампу… - и уже обращаясь к рыси, - Да, кисонька, да, мяу-мяу, видишь, как хорошо? Хочешь это? – она показала рыси пузырек, и та закивала головой, так что, казалось, еще немного и голова ее оторвется. – Да, ты это получишь, это все тебе… - Лара налила немного на ладонь и позволила рыси слизать жидкость. Рысь захорошела еще больше, хотя казалось дальше некуда, и стала тереться лицом о колено Лары.
- Ты это получишь, получишь, да, только скажи нам, где Клевцов Виталий Евгеньевич, и сразу получишь еще хорошей вкусной валерьяночки.
- Ннннауууу, - рысь замяукала, отчаянно стараясь, справиться с собой, и смогла все же овладеть речью: «Нннаааа Киршаааах, в красномммм доммммме»…
Чайка быстро глянула на меня, я не успел ничего сказать, но она поняла по лицу, что мне это место знакомо.
- Пойдем с нами, мурушка, - ласково сказала она рыси, поглаживая ее по шее, и выразительно позвякивая карманом. – У нас еще много этой сласти…
Красный дом смотрел на пустырь слепыми темными окнами, он не был обнесен забором, - проблем с нежелательными гостями здесь никогда не было. Мертвый дом ощетинился, полный немого мертвецкого вызова, готовый к расправе с любым легкомысленным незваным гостем.
Главное теперь, - попасть внутрь. Остальное – вопрос ветеринарной медицины.
Мы, поддерживая рысь, уже совсем ручную, с двух сторон под руки, приблизились к двери. Ее голова была у Лары под мышкой, рысь жмурилась и мурчала, Лара почесывала ей подбородок.
- Давай, кошечка, давай, нажми сюда лапкой, - Лара снова дала ей лизнуть валерьянки и Наташа с энтузиазмом надавила кнопку звонка. Никто не отвечал, и девушка-рысь стала с такой энергией молотить в дверь, что железная лудка заходила ходуном. Мне вчуже стало страшно.
- Кого там несет, пид тры чорты? – послышался хриплый со сна мужской голос.
Рысь, окончательно съехав с катушек от близости волшебной жидкости, заблажила человеческим голосом:
- Открой, Семмммен, ааааааткрой, быстро!
Неведомый Семен (песиглавец? крыса?) с грохотом заворочал массивные запоры. Едва дверь приоткрылась, как рысь запустила в щель лапу и выдернула беднягу наружу. Мы не стали разбираться, какая у него голова, песья или какая другая, я просто тюкнул его по этой голове пистолетом, позаимствованным у Чайки, и аккуратно положил к крыльцу, в тень. Чайка, как опытная дрессировщица, тут же поощрила рысь порцией валерьянки. Все прошло тихо.
Мы осторожно заглянули в дом. В прихожей было пусто. Горел свет, но окна были плотно завешены. Мы вслушались. Где-то в глубине дома мутно болботал рекламой телевизор. На кухне уютно гудел холодильник. Сопел газовый котел. В маленькой ободранной гостиной потрескивал камин. Живых звуков слышно не было. И тут послышалось тонкое гудение, переходящее в свист. Мы вздрогнули, выставив оружие в сторону, откуда доносился звук, но это был всего лишь чайник. Он свистел все сильнее и сильнее. Никто не спешил его выключить, никто не интересовался где, «пид тры чорты», подевался Семен. Я пришел к выводу, что нам будет вполне безопасно выключить чайник самим. Мы быстро и осторожно обошли дом. Никого не было. Я быстро втащил в дом пришибленного мной киннера, и мы пристроили его поспать в маленькой бытовочке, в компании пары утюгов, швабры, тазика, и гладильной доски.
Где они его могут держать? В правдивости рыси не могло быть сомнений, довольно было посмотреть на ее умильную… лицо. Но его могли перевести, или она могла ошибаться. Для нас было бы логично поскорее найти подвал. Мы нашли его. Только это не был подвал в привычном смысле слова. Вместо банального сельского подпола, ямы в полу, мы обнаружили в одной из комнат фальшивую стену, которая поползла и задвинулась вверх, под потолок, от случайного прикосновения праздношатающейся (буквально!) рыси. За стеной оказалась дверь, у которой мы долго стояли, и не могли ничего сказать. Лара села на пол. Рысь принялась ластиться к ней. Лара рассеянно погладила ее.
- Назову я тебя Ритой, - тоскливо проговорила она в пространство.
- Хорррррошо, хозяйка! – браво промурчала рысь.
- Почему Рита, - удивился я, - она же Наташа.
- Но она же рысь, значит пума. А пума английскими буквами читается по-русски Рита.
- Это женская логика?
- Нет, это конец. В логике мы больше не нуждаемся.
Да, это был конец. Дверь была непроходимая. Размером во всю стену, она неприступно сверкала полированной броней, она презрительно взирала на нас мощными замочными скважинами. И с первого взгляда было ясно, что нам ее не открыть. Никакой сигнализации не было. Лара заставила рысь стучать. Та колотила, как на пожаре. Ничего не произошло. Тогда Лара взяла в руки ее голову и почти умоляюще спросила:
- Как нам попасть туда?
Рысь пьяно помотала головой:
- Мы туда не войдем, хозяйка. Они сами открывают, когда им надо. Мы не смеем их беспокоить.
- Кого их?
- Киннер-хаш, подземных духов, там внизу соляные катакомбы, там их город.
- Вот еще чего не доставало, - простонал я, взявшись за голову, - подземные духи!
Рысь осторожно ухмыльнулась (она начинала как-то оттаивать, и это было опасно):
- Это наши старшие, просто называются так – подземные духи.
- Почему?
- Под землей сидят. Там выход в Киннерту, магистрат и привратная стража. Мы наверху вольно живем, а они – служат. Мы их слушаться должны.
Лара, опершись спиной о дверь, будто ей было трудно стоять, сползла на пол и села, разбросав ноги.
- Почему ты не сказала мне об этой двери, - бледно, бесцветно спросила она у рыси. Рысь почувствовала смерть, притаившуюся в слабом голосе Чайки, и засуетилась (впрочем, она казалась искренней), заглядывая ей в глаза и поглаживая по карману с валерьянкой:
- Хозяйка, хозяйка, я говорила то, что ты спрашивала. Про эту дверь ты не спрашивала. Я же не могу говорить, когда не спрашивают.
Лара вяло полезла в карман и бросила рыси пузырек. Та, сорвав крышку зубами, припала к горлышку, и, осушив его одним длинным глотком, стала кататься по полу у ног Лары.
Лара вдруг завыла не хуже рыси, так что я вздрогнул и с ужасом уставился на нее. Самое страшное было то, что на этот раз она не притворялась. Я бросился к ней, обняв ее за плечи, пистолет в руке мешал мне.
- Что, что с тобой?
- Я все, все проиграла, теперь я никогда не смогу его найти, это был мой последний шанс… Это я во всем виновата… Не смогла, не успела, не предусмотрела…
Слова ее безнадежно утонули в рыданиях, как набор детских песочных пасочек в пене прибоя.
Я бережно потряс ее:
- Лара, Лара, милая моя Чайка, держись, ну же, встань, ничего еще не кончилось, мы с тобой что-нибудь придумаем.
Я нес эту обнадеживающую чепуху, но сам понимал, что и шанса-то у нас не было. Мы - двое глупых детей, волей случая замешанных во взрослые игры, не зная ни брода, ни моста в этом кровавом дерьме, которым зачастую оборачивается для непосвященных эзотерическая сторона жизни. Вот, не имея другого выбора, против законов этого мира, мы хотели спасти наших близких, которых некому больше было спасать. Мы правильно действовали, в меру полученных знаний и инстинктов. Мы тайно напали на сильного врага в слабом его месте, надеясь на быстроту наших крыльев, надеясь, что скорость и наш отец- воздушный океан, помогут нам унести наши перья от оскаленных пастей и свинцовых бляшек, и все нам будет, как с гуся вода. И оказались на сцене, под прожекторами, лицом к лицу с целой вражеской армией в самой ее цитадели. Причем, похоже, мы сами загнали себя в эту ловушку: мы отняли у себя внезапность, единственный наш козырь. Помните эту детскую считалочку: Ну, летите, как хотите, только крылья берегите? Еще удастся ли нам сберечь наши крылья?
Я поглядел на дверь и у меня опустились руки.
Внезапно Лара схватила меня за грудки:
- Послушай, художник, послушай!.. – этот ее переход от полной депрессии к бурной реакции напугал меня, - ты рассказывал, как рисовал крылья на снегу? – в ее больших глазах полыхали обжигающие огни надежды, и я, еще не понимая, к чему она ведет, тоже загорелся этими огнями.
- Помню… А…
- Рисуй, - закричала она, ударив кулачком по двери, - рисуй, пиши!!!
- Что писать!!? – заорал я в тон ей, чувствуя, как внутри все дрожит и бьется.
- Не знаю, шпак твою черешню, что-нибудь пиши, гром тебе в крыло, чтобы эта дрянь железная открылась, в сетку, в рогатку, в домашнюю кошку!!!! Пиши, Ван Гог ты ощипанный!!!
Я вскочил, чувствуя прилив сил, и озираясь кругом в поисках пригодного орудия. Чем рисовать? Разве что киннеры, все как один поклонники живописи и кисти с красками, мелки, пастели и акварели разбросаны здесь на каждом шагу? А! Этюд в багровых тонах. Перед глазами промелькнули багровые отблески шлаковой горы, сменившись образом багрового пламени камина. Я, сломя голову, ринулся к камину, и, пошуровав щипцами, вытащил несколько крупных угольев, и, на подгибающихся от спешки ногах, побежал обратно по коридору. Бросившись на колени перед дверью, я сделал несколько грубых резких штрихов, прежде чем понял, - я опять не знаю, что я делаю. Но руки, руки знали что делать, и на броневой плите вскоре появилось довольно убедительное изображение связки динамитных шашек. Я обернулся к Ларе, она стояла за моей спиной на коленях. Что же дальше? Я ни мало не сомневался, что, при определенных условиях, нарисованная мной взрывчатка сделает свое дело. Но каковы эти условия? Все же, чувствуя себя идиотом и шарлатаном, я пририсовал к динамиту бикфордов шнур, огонек, и тянущийся от шнура дымок.
- Что теперь? – закричал я, нервно сжимая в пальцах уголек.
- Рисуй взрыв! - без колебаний заявила Лара.
Я пожал плечами и стал прерывистыми широкими линиями наносить на дверь изображение взрыва, черную дыру-пробоину и расходящиеся лепестки разорванного металла. Десять секунд и взрыв был готов. Лично я в него поверил. А дверь, видимо, нет. Во всяком случае, ничего не произошло. Зато у меня возникло понимание, то потустороннее понимание, которое заставляло меня рисовать летающие паровозы и кленовые вертолетики, что в картине взрыва кое-чего не хватает. Чего? Багровых тонов! Действительно, что это за фугас? Дым один, а огня нет. А, как известно дыма без огня не бывает. Ну что ж? Окропим снежок красненьким? Я коротко, без замаха, ударил кулаком по острому краю двери и рассек руку. Боль пронзила до плеча. Это ничего. Кровь лениво закапала на пол. Я обмакнул палец в теплую густую вишневую жидкость и стал наносить мазки, стараясь быть как можно убедительнее.
И дверь дрогнула, да, она задрожала, и пол задрожал под нашими ногами. Мы вскочили, Чайка схватила меня за руку, перемазавшись в моей крови. Глухой раскатистый удар донесся изнутри, затем еще один, на нас посыпалась штукатурка, обои с треском лопнули и по стенам побежали трещины, зазвенела посуда. Пол под ногами поплыл, словно мы стояли на пароме через бурную реку. Это что, так действует мой рисунок? Инстинктивно обнявшись, чтобы устоять на ногах, мы попятились от двери. По-настоящему, по-саперному, было бы разумнее выйти из комнаты, ежели мы ожидали взрыва, но у нас хватило ума только отойти в сторону. Рысь, шипя, полезла под стол. Еще несколько толчков, - настоящее землетрясение, подземный гул, треск на чердаке – ломаются деревянные стропила, загремел шифер на крыше, потом тряхнуло так, что мы с Чайкой упали на колени, а дом с истерическим предсмертным скрипом накренился на бок.
- Бамммм!
С оглушительным звоном исполинского гонга дверь соскочила с проема вместе с рамой, постояла, покачиваясь в клубах удушливого кислого химического дыма, и с тяжким грохотом рухнула, проломив пол тяжестью падения.
Из проема потянулся под потолок черный дым, пахнуло огнем и боевым смрадом. Жирные облака взрывчаточного перегара заволокли комнату, мы чихали, глаза у нас слезились, в ушах звенели колокола.
Когда дым рассеялся, из подземелья послышались неторопливые, веские шаги.
- Приготовься! – шепнула мне Лара.
- К чему? – удивился я.
- Ко всему приготовься, дрозд хохлатый!