Сказка о Лете

Этого бы не было без тебя. Незаменимая моя муза.

Человек с душой дракона, не способный превратиться в него – такое бывает. Но дракон с душой человека… наш мир не приемлет подобного.







 
Часть первая.
Признаться честно, не знаю, чего ради я затеяла эту книгу. Не представляю даже, как  начать.  Я не знакома с основами литературного мастерства, не владею словом, а то немногое, что осталось после школы, верно, забылось  за последние несколько лет.
Впрочем, за это время забылось абсолютно всё, что хоть как-то связывало меня с прежней жизнью; сама я, прежняя, исчезла. Кто-то другой теперь на моем месте, женственный, прекрасный, удивительный. Как героиня сказки.
К вашим услугам, Вероника Эсперова, та самая героиня. Я живу в этой сказке. И больше уж не надеюсь на счастливый конец.

Комната полнилась тишиной, нарушаемой изредка потрескиванием поленьев в камине. Замок отапливают независимо от времени года: холод, что идет от каменных стен, не искоренить солнечным светом или теплым воздухом.
Вот и теперь, несмотря на то, что лето едва минуло, окутав мир зеленью и прелестью сочных, насыщенных красок, замок отапливают с необычайным усердием. Только так, с усердием и смирением, можно выполнять приказы Рафаэля.
Дубовая дверь тихо отворилась, в комнату вошел Вито. Ему девятнадцать, но выглядит он младше своего возраста. Совсем еще мальчишка, худой, длинный, с большими кроткими глазами цвета неба. Из всех знакомых мне  людей только у Рафаэля такой же необыкновенный, замечательный цвет глаз: они светлые-светлые, будто соревнуются с безоблачным небом своей ясностью и чистотой. Однако в его глазах неестественная контрастность с черным зрачком, словно свинцовые тучи за секунду до того, как небо разразится гневом и слезами. В них ледяное поле, пустое и безжизненное, ни чувств, ни эмоций. А у Вито глаза живые, теплые. Где-то в глубине их живет смирение и редко вспыхивает радость.
Стоило ему меня увидеть, как лицо озарила мальчишеская, открытая, незащищенная улыбка. Нечасто и не всем он так улыбается, мой мальчик. Тем ценнее для меня его радость, блеск его добрых глаз.
-Здравствуй, Лета, - сказал он.
Голос этот совсем не подходит хрупкому юноше с тонкими чертами лица. С быстрой походкой, точно его вот-вот кто-то догонит. Неудивительно, что не только он, но все обитатели замка выучились так передвигаться, едва ли не оглядываясь каждые несколько минут: Ивар зорко следит  за подчиненными. Единственный приближенный Рафаэля, которому под силу сладить с его нравом и не бояться его,  отличается строгостью, граничащей с жестокостью. Не выношу его. Всё, что ему по душе или близко, слишком чуждо мне: пытки, боль, страдания.
-Привет, - я улыбнулась ему в ответ.
Во всем замке до сих пор одна я говорю «привет». Видно, остальные так и не научились произносить это слово. Понимать его значения.
Вито подошел к камину, подбросил в огонь поленьев. Пламя разгорелось ярче, вспыхнуло, точно в него попали не дрова, но масло. Или та горючая жидкость, которую я еще помню из своей прежней жизни.
-Не обожгись.
Вито обратил ко мне печальные глаза.
-Мне уже это не страшно.
Он отер выступивший от жара пот со лба рукавом рубахи. Рубаха эта была непонятного то ли темно-серого, то ли черного цвета из грубой ткани, подпоясанная на талии вышитым поясом. Такой же пояс вместе с иглой  и разноцветными нитями, очень напоминающими макраме, лежал у меня на коленях, неоконченный.
-Очень даже страшно. Пожалуйста, будь осторожнее.
Он подкинул еще поленьев, подойдя так близко, что пламя едва не лизнуло рукав. Вито всегда носит длинные рукава, даже в жару невозможно заставить его одеться легче.
И ничто на свете не заставит его изменить своим привычкам.
Вздохнув, я снова взялась за вышивку.
-Хочешь посмотреть?
Вито не нужно предлагать дважды. Он подошел, уселся рядом со мной на жесткую деревянную скамью. Склонил голову на моё плечо, рассматривая замысловатый рисунок вышивки.
-Нравится?
-Конечно. А что там? – он указал глазами на пряжу, лежащую на скамье.
Пряжа эта вместе со спицами – отголосок той жизни, что я вела в реальности. Как и многие напоминания о ней, спицы и нитки появились буквально из воздуха. Не зря я жила в сказке: всё здесь было волшебным, и некоторые желания могли исполниться.
Некоторые, но далеко не все.
-Это… как тебе объяснить. Это одежда. Которую я делаю своими руками.
-Ты плетешь её? – он уже перебирал гладкие на ощупь петли, осторожно, чтобы не распустить.
-Нет – вяжу её. Это называется вязать, Вито.
-Там, откуда ты, - заглядывая мне в лицо, спросил он, - все ходят в такой одежде?
-И снова нет, - я рассмеялась, взъерошив его темно-русые волосы, - это… не все носят.  На вкус и цвет товарища нет.
-Какого товарища?
Вито смотрел на меня так преданно, с таким безграничным обожанием. Я для него что-то вроде старшей сестры и заступницы; он – мой лучик в этом мрачном царстве хаоса, запертого волей Рафаэля. Могла бы я любить, верно, любила бы его всей душой.
-Поговорка такая. Значит каждому нравится то, что нравится, и не стоит кого бы то ни было за это судить. Понимаешь?
Он кивнул. Снова прижался щекой к моему плечу. Сущий ребенок.
-А как люди одеваются там?
-В реальности?
-Да.
Из складок моего платья, что доходило почти до пола, выпал остро заточенный простой карандаш и маленький блокнот. Неплохая мысль.
-Смотри, - говорила я, быстро водя грифелем по бумаге, - часто девушки или женщины одеты так…
-Они носят мужскую одежду?
-Хм… да, отчасти. Однако и женская, - я нарисовала нечто среднее между трапецией и треугольником, добавив складочки, оборочки и постаравшись придать юбке объем, - также имеет место быть.
-Нехорошо, когда на женщине шоссы, - задумчиво произнес Вито.
-Штаны?
-Ну да… Мне не нравится.
-Зато в них удобнее. У нас равноправие… То есть женщина может делать все то же, что мужчина. И трудиться, и работать, как он. Потому носят одежду, похожую на мужскую.
Глаза Вито округлились. Он снова оторвался от моего плеча и стал заглядывать в глаза, пытаясь понять, всерьез ли я.
-Какие женщины? Как ты или как Берта?
-На самом деле мы одинаковые, Вито. Чудом я оказалась в этом мире не кухаркой, как она, а…
Кем, в сущности, я жила здесь? Принцессой? Иждивенкой? Эйтану спросить, так я сущая ведьма. Спросить обитателей замка, так я госпожа, каждое пожелание которой должно исполняться. Сама я чувствовала себя узницей, однако давно смирилась со своей участью. Кто я для Рафаэля… не хочу знать.
-Ты грустная, - сказал Вито и тронул меня за лицо.
Рука у него белее, чем обыкновенно бывает, вся в шрамах и с кожей менее чувствительной, чем должна бы. Если он закатает рукава, обе его руки окажутся обезображены от локтей до кончиков пальцев.
Пожалуй, стоит рассказать, откуда взялись эти шрамы. И как зародилась меж нами дружба.

Вито.
Когда это случилось, я уж теперь точно не помню. Возможно, месяцев через шесть – семь после того, как я попала в замок.
Та ночь ничем не отличалась от десятков других ночей, такая же темная, тихая, непроглядная. Я с трудом, превозмогая страх и дискомфорт, заставила себя наконец затушить свечу, отослав горничных и Эйтану, легла в огромную кровать посредине комнаты.
Кровать эта стоит на возвышении. Чтобы забраться в неё, нужно подняться по врезанным в пол ступенькам. Я бы назвала её скорее многоспальной, если только есть такое слово, чем двуспальной: мне кажется, в ней могло бы поместиться человека четыре. Мучительно каждую ночь лежать в ней с открытыми глазами, ожидая сна, мелко дрожа от холода.
К тому времени я стала засыпать с зажженной свечой, несмотря на предупреждения Ивара  о возможном пожаре. Малейшее дуновение ветерка, пламя перекинется на балдахин кровати, я сгорю заживо… Помилуйте, откуда здесь ветер? Сам воздух тяжел и неподвижен, напоен ароматом волшебства. Ничто мне не грозит.
Как раз в ту ночь я заснула быстро, даже во сне радуясь этому. Мне снилось что-то смутное о прежних временах, о школе, об одноклассниках. Я было уже совсем забылась счастьем, как вдруг резко проснулась: кто-то кричал.
Двери и стены глушили этот звук, однако я знала точно, что мне не почудилось. В самом деле, в замке двумя-тремя этажами ниже кто-то вскрикнул, да так жалобно, так отчаянно, что сердце сжалось, уж простите мне избитую фразу романов моего времени.
Кое-как соскользнув с непомерно высокой кровати и накинув на хлопковое почти-платье, плотно прилегавшее к телу и служившее аналогом нижнего белья, халат – еще одно платье, только из более плотной ткани, тщательно и глухо запахнув его,  я собралась уже выйти из комнаты. Остановилась перед дверью, ощутив внезапно темноту вокруг. Холод и темнота – вечные мои спутники в сказке, и нет им начала и конца, как нет конца этой сказке. Страх парализовал меня, и последних шагов до двери я сделать не могла.
Кто-то кричит… Неужто рассказы челяди правдивы, и здесь практикуют пытки? Но всё это должно быть в подвале, я бы не слышала. Что тогда?
Я оглянулась: показалось, за спиной кто-то стоит. Но там одна лишь прозрачная темнота да ночь за окном. Никто не следит за мной, никто. Нет, никто. В сказке есть чудовища, здесь же только одно. Но в  моей комнате его нет.
Тут за окном мелькнула огромная тень, и это рассеяло последние сомнения. Не думая, я выскочила в коридор, сбежала по крутым ступеням вниз, хватаясь за поручни и едва-едва не поскальзываясь. В абсолютной тьме я пробежала три этажа.
По той лестнице я хожу всегда очень осторожно, она с высокими ступенями и крутая. Стоит хоть немножко запутаться в складках платья – я непременно сломаю себе шею. Не представляю, как тогда удалось мне остаться невредимой. Видно, подсознание подсказывало, что мелькнуло за моим окном, а сознание принять было еще не в силах. И это лишило последней осторожности .
Крики не умолкали. Я уже различала, что голос мужской. Оказавшись на втором этаже, я с ужасом поняла: он почти детский. Кричал мальчик.
Наконец я заметила свет из кухни. Там собрались все обитатели замка, комната с низким потолком и грязно-серого цвета стенами тонула в свете зажженных свечей. Даже Ивар стоял тут, загораживая от меня того, кто кричал. Лицо у него было мрачное. Угрюмое.
-Что случилось? – негромко спросила я, пробираясь к нему ближе, стараясь в то же время не особо привлекать к себе внимание.
Но меня услышали. Пропустили вперед, молча поклонившись. До сих не могу привыкнуть к подобному обращению. Я же не принцесса. Обыкновенная школьница, волею судьбы попавшая в оковы сказки.
-Что случилось, Ивар? – повторила я, настойчивей и тревожнее, чем осмелилась бы при иных обстоятельствах.
Вместо ответа он, склонив голову в знак приветствия, уступил мне своё место. Прежде, чем увидеть того, кого он закрывал, я снова услышала крик. Боль билась в нём, одна только боль и страх. Мой собственный страх померк в свете этого невыносимого, необъятного. И захотелось помочь. Неважно, чем, как. Только облегчить эту боль; защитить от этого страха.
На каменном полу на коленях стоял мальчик лет пятнадцати. Голову он склонил так низко, что лица видно не было. Плечи его сотрясались от рыданий, грудь вздымалась, не находя воздуха. Он задыхался, и крики прерывались. Обнаженные руки мальчик вытянул перед собой. Одного взгляда на них хватило, чтобы понять: он обжегся. Рядом с ним лежал перевернутый чан, в  котором Берта обыкновенно грела воду.
Сама Берта суетилась вокруг него, пытаясь хоть как-то помочь мальчику. Внезапно я вспомнила, что при мне его однажды называли Вито. По тому, как дико он начал озираться по сторонам, не замечая, что продолжает кричать, я заключила, что у него болевой шок. Своеобразный, конечно.
Секунду я стояла недвижно, мучась его криками, его болью. Не питая к нему ровным счетом никаких чувств, я обнаружила в себе волны сострадания. Нежности. Желания помочь.
-Берта, - нерешительно позвала я, лихорадочно вспоминая, что нужно делать в таких случаях.
Передо мной выросла дородная женщина с заплаканным лицом, в белом чепце  и белом фартуке поверх застиранного платья.
-Да, госпожа? – сдавленно, севшим голосом прошептала она.
Я всё вспоминала. Ожоги… Неужто уроки ОБЖ прошли впустую… не может быть. Вито так больно. Я не могу его так оставить. Ожоги… хм…
-Приготовь таз с холодной водой, пожалуйста. И бинты. В смысле… материю. Полоски чистой сухой материи.
Пока Кора и Берта готовили воду, я, внутренне сжавшись, подошла к Вито. Чувствуя на себе внимательные, выжидающие, недоверчивые взгляды, опустилась рядом с ним на колени. Не представляя, что еще можно сделать, ласково приобняла его за плечи. Мышцы его дрожали от напряжения. Голос он сорвал, и теперь только хрипел.
-Вито, - очень тихо сказала я.
Он не услышал. Не откликнулся. В таком состоянии вряд ли можно с ним как-то говорить. Но я попробовала снова:
-Вито, пожалуйста. Успокойся. Я помогу. Доверься мне.
Он не отреагировал. Смотрел только на свои обожженные руки.  Только боль. Только невыносимость. Я буквально видела, как разрывает его это ощущение, как заслоняет собой всякое иное, кроме безотчетного, слепого, страшного страдания.
Кора поставила рядом таз с водой. Я потянулась к его рукам, чтобы взять повыше локтей, там, где кожа не пострадала - он отдернулся от меня с диким криком. И глаза его были дикими. Мальчик обезумел от боли.
-Вито, позволь помочь тебе, - просила я и сама удивлялась, какой лаской и нежностью был наполнен мой голос.
Жалость захлестнула меня, острая, сильная. Остальное казалось незначительным. Халат распахнулся, лежал полукругом вокруг меня, каменный пол холодил колени.
Я коснулась его волос, погладила по голове, вложив в это всё тепло, на какое была способна. Он не воспротивился, только задышал часто-часто.
-Тебе станет легче… - шептала я, опуская его руки в ледяную воду.
Медленно, миллиметр за миллиметром. Но едва обожженной кожи коснулась вода, как Вито закричал громче, замахал руками, чуть не опрокинув таз. Вновь он не доверял и ненавидел. Я причинила ему новую боль, и уже ничто не могло заставить его приблизиться к тазу с водой.
-Геральд!
Он подошел без лишних слов. Даже без поклона. Из всех обитателей замка только Эйтана и Геральд не оказывали мне почтения, которое я не заслуживала.
Он стоял передо мной и молча ждал, ни взглядом, ни движением не выказывая волнения.
-Помоги мне.
Геральд, высокий, молодой, с странной грустью и обреченностью в карих глазах, покачал головой, словно говоря: «тут уже ничем не поможешь». Однако подошел к мальчику сзади, опустился на пол, прижав его спиной к своей груди, сильными руками удержав от новой попытки отдернуться. Вито завопил, и мало человеческого осталось в этом вопле. Боль сжигала его.
-Вито…
Я гладила его по голове, по плечам, снова и снова шептала его имя, пытаясь хоть немного унять страдания. Должно же быть в этой сказке хоть что-то, что может помочь ему! Обезболивающее или снотворное, неважно. Но где взять его аналог в стенах средневекового замка?
Ответ явился неожиданно, материализовавшись  буквально из воздуха. В моей ладони синими и лавандовыми цветами играя на свету, появились растения на тонком бледно-зеленом стебельке. Секунду я смотрела на них в недоумении. Но времени раздумывать не было.
-Кора, завари это. Быстрее, прошу тебя.
Я отдала ей цветы. Глаза кухарки расширились не то от страха, не то от изумления. Но она молча выполнила поручение, и я была ей благодарна.
Мне удалось опустить руки мальчика в воду, пока Геральд держал его. Геральд молчал, не пытаясь успокоить его или утешить, только телом своим словно обернул его, лишив возможности двигаться. Вито протестовал возгласами, криками, воплями, рвущимися из слабого горла. Он задыхался, а я уговаривала его потерпеть, еще совсем чуть-чуть, пока Кора готовит лекарство.
Холодная вода не принесла ему особого облегчения. Видимо, ожог был слишком обширен, чтобы водой можно было снять боль.
-Когда будет готово?
-Уже сейчас, госпожа, - она подала мне керамическую чашу с голубоватой жидкостью.
Я поднесла чашу к губам Вито.
-Пей, пожалуйста, пей, - просила я, почти насильно вливая жидкость в его полуоткрытые губы.
Я не думала, что же это за цветы, в самом ли деле они смогут помочь. Ни о чем тогда не думала, кроме мальчика, обмякшего в руках Геральда, изнуренного криком и болью, измученного страхом и отчаянием.
Он постепенно затих. Видно, отвар подействовал. Я подняла его руки из воды, Берта стала перевязывать их сухими полосками материи. Вито должно было быть очень больно, но он молчал, с каким-то равнодушием наблюдая за отлаженными движениями Берты.
-Крепче перевязывай, - коротко сказал Геральд.
Берта туже затянула, Вито встрепенулся, лицо исказила гримаса боли. Он хотел вырваться, но Геральд удержал его.
-Нет, нет, хватит! – кричал он.
Я взяла его лицо в ладони, заставив смотреть на себя, не на руки.
-Так надо, Вито. Уже почти всё. Потерпи еще совсем немного.
Он замер под моим прикосновением. Глаза его постепенно закрылись. Дыхание выровнялось. Синие цветы оказались не только обезболивающим, но и снотворным. Что ж, этому можно только радоваться.
Когда руки Вито оказались полностью и тщательно защищены от всякого воздействия аналогами бинтов, я вспомнила о том, что не одна в кухне. И все смотрят на меня, на уснувшего Вито.
Я поднялась с колен, почувствовав, как ощупывают меня мужские взгляды. Халат распахнулся, открыв то, что здесь считалось нижним бельем. По мне, оно закрывало даже больше, чем надо.
Что-то не вполне знакомое и совсем уж непривычное, какой-то проснувшийся женский инстинкт, подсказал, что запахивать его не стоит. Я не хотела стыдиться. Краснеть. И не хотела, чтобы они вот так ощупывали меня взглядом.
-Кто это сделал? – негромко спросила я, не сомневаясь: они поймут, о чем я.
Но так боялась ответа, что, пожалуй, не хотела его слышать.
-Рафаэль, - отчетливо произнесла Эйтана, прямо и с вызовом глядя мне в глаза.
Она одна из немногих осмеливалась звать его по имени.
В отличие от меня одета она была в столь поздний час с иголочки, будто бы и вовсе не ложилась. Темно-синее с серебряным отливом платье очерчивало её идеальную фигуру, юбка тяжелыми складками падала вниз, расширяясь. На бедрах скорее лежал, чем висел пояс – тонкая полоска серебряной ткани -  уходивший в складки платья. Осанка её была поистине царственная. Если бы я не знала, непременно бы подумала, что она носит корсет. Но корсеты здесь не известны, их заменяет шнуровка спереди, под грудью, или сзади самого платья.
-Почему… - выдохнула я, холодея.
Ивар прервал меня.
-Позволь обсудить это после, госпожа. А сейчас насущный вопрос – где этот ребенок сможет провести ночь в безопасности.
Я посмотрела на него так, будто видела впервые: настолько непривычно было слышать нотки заботы и беспокойства от этого человека.
-Я не хочу смерти Вито, - с неприязнью на меня поглядывая, добавил он.
-Тогда  в моей комнате.
Непозволительно. Челядь не допускается в покои госпожи. Но я же на самом деле обыкновенная девушка, а он обыкновенный мальчик. И ему нужен отдых.
Геральд поднял спящего Вито на руки. Мы вместе пошли в мою комнату. Там он уложил Вито на скамью, прикрытую медвежьей шкурой. Сверху я накрыла его еще одной шкурой.
Геральд снова молча покачал головой с этим своим скорбным выражением, означавшим:  «Ничего не выйдет». И вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Я погладила Вито по плечу, прислушалась к его дыханью. Он спал спокойно и крепко. Ожоги будут заживать долго. Но я помогу ему. Обязательно помогу.
Даже не в угоду Рафаэлю.

Проснуться заставили новые крики. Мне показалось, я спала меньше двух часов, таким резким и мучительным было пробуждение. Точно меня встряхнули и поставили на ноги, не спрашивая о том, хочу  я того или нет.
Вито кричал и метался по скамье, всё больше путаясь в волчьем мехе. Схватив не успевшую догореть свечу с того, что на наш язык вполне можно было бы назвать прикроватным столиком, я в один момент оказалась возле него, пытаясь заглянуть в лицо и в глаза.
-Что с тобой, Вито? Тебе больно?
Он не отвечал, смотрел куда-то мне за спину. Я точно знала: там ничего нет, потому даже оборачиваться не стала.
-Взгляни на меня, - просила я, крепко взяв его за подбородок, поворачивая его лицо к себе.
Но взгляд его не фокусировался на мне, в глазах плескалось безумие. Он попробовал указать забинтованной рукой мне за спину, при этом жестом охватив всю комнату, но рука не послушалась его. Движение не причинило боли, точнее, он попросту не почувствовал её.
-Там… там всё зеленое… ярко-зеленое… и они там ходят… они тянутся ко мне, - лепетал он помертвевшими губами, закатывая глаза в припадке паники.
-Там никого нет, - спокойно и твердо возразила я, стараясь прикосновениями, теплом рук утешить его.
Но он только заметался сильнее, вырывался, а у меня не было сил с ним сладить.
-Там никого нет, Вито, - зашептала я ему прямо в ухо, - тебе приснилось. Не бойся.
Он хотел вцепиться в меня, но не смог: он вообще ничего не мог делать руками, они его не слушались. Осознание реальности на миг мелькнуло в обезумевших глазах, но тут же утонуло в их ясной голубизне.
-Всё в порядке, Вито, успокойся. Ты не один. Я с тобой. Там никого нет, даю слово, ничего зеленого, никаких чудовищ. Это просто сон. Всего лишь сон.
Я гладила его по голове, а он жался ко мне так, словно я была соломинкой, он – утопающим. Словно я одна в белом свете могла защитить его от того, что, как я уже догадалась, в нашем мире бы назвали действием наркотика.
Синие цветочки, безобидные на вид, усыпили его, лишив боли. И вызвали галлюцинации. Мне оставалось лишь надеяться, что после первой дозы не возникнет привыкания.
Поставив свечу на пол рядом с собой, я крепко обняла его, в то же время осторожно, следя за тем, чтобы не задеть рук. Вито льнул ко мне неосознанно, ища материнской нежности и защиты. И мне хотелось отдавать себя всю, всю нежность и заботу, какую я только могла вместить, какую копила долгие семнадцать лет сдержанной, никчемной жизни в реальности.
-Там они…
-Нет, Вито, там их нет, тебе это приснилось. Просто страшный сон, не бойся. Пока ты не один, никто не тронет тебя. Не волнуйся. Я посижу с тобой, пока ты не заснешь.
-Я не могу спать…
-Глупости. Конечно, можешь, - тихо, баюкая его, точно ребенка, убеждала я, - ночь на дворе, с чего бы тебе не спать… Никто тебя не тронет, я здесь. Здесь, Вито, посмотри на меня.
Мне показалось, взгляд его наконец сфокусировался на моём лице. Хороший знак. Галлюцинации отступали, действие наркотика кончалось. А это значит, что скоро вернется невыносимая боль, он станет просить новой дозы.
Я опустила его на мягкий мех.
-Спи, Вито. Всё хорошо. Закрывай глаза.
Он опять попытался дотронуться до меня обожженной рукой – не вышло. Не дав ему опомниться, осознать, что он не владеет руками, я положила горячую ладонь на его грудь, устроившись рядом с ним на узкой скамье. Другой рукой я гладила его по голове. Он пытался что-то бормотать, а потом и вовсе затих.
Только тогда я поняла, что забыла надеть туфли, и теперь ноги превратились в ледышки, а тело почти потеряло чувствительность от холода. Можно ли здесь, в сказке, простудиться и заболеть, я не знала. Но если можно, то у меня была прекрасная возможность это сделать.
Я убрала руки с его головы и груди, и тут же он встрепенулся.
-Куда ты?
-Никуда. Позволь я накину что-нибудь на себя. Я сейчас приду.
-Нет, нет, пожалуйста! – забормотал он, спотыкаясь о собственные слова и сбивчивые мысли, - не оставляй меня, не оставляй, не надо!
-Я на одну минутку.
-Нет!
Мне не оставалось иного, кроме как лечь рядом с ним, утонув в гладком, теплом мехе, обнять его одной рукой, другую подложив под голову.
Он содрогался от страха и внутреннего холода под моим прикосновением. Но я не двигалась, всем своим видом выражая полное спокойствие. Вскоре оно передалось и ему. Вито заснул, на этот раз по-настоящему, мирно и крепко. Вскоре заснула и я, думая о том, как справиться с его болью утром.
В том, что она придет, я не сомневалась. Как и в  том, что не смогу её устранить.

Утро начиналось тогда, когда я просыпалась. Будильников здесь не знали, и мне дозволялось спать до полудня. Ирония судьбы: одиннадцать лет каждое утро я мечтала о том, чтобы поспать еще хоть самую малость; теперь же просыпалась ни свет ни заря, не в состоянии чувствовать себя в безопасности даже во сне. Повсюду мне мерещились опасности, недоверие и недоброжелательность.
Каждое утро начиналось со слабой надежды: сейчас я открою глаза,  окажусь в своей комнате. Но я открывала глаза, и всякие надежды разбивались о реальность. О ту реальность, что я сама время назад первой бы назвала выдумкой.
Холодный утренний свет лился в комнату, окрашивая стены и мебель в золотистые оттенки. Не сразу я поняла, что лежу на жесткой, пусть и сглаженной волчьей шкурой, скамье, что рука моя покоится на талии мальчика, повернувшегося ко мне с безмятежным, совсем детским лицом. В лучах восходящего солнца он походил на маленького ангела. Светлые русые волосы упали на лицо, обрамляя округлые щеки с ямочками, касаясь открывшихся во сне губ, точно ребенок хотел задать вопрос. Всё его лицо было – воплощение невинности и благодати. Я невольно улыбнулась, спрашивая себя, была ли я такой же наивной и безмятежной в четырнадцать лет.
Очень осторожно, чтобы не разбудить его, я убрала руку с талии, встала. Успела только надеть туфли и халат, плотно запахнув его, как за спиной раздался стон. То, чего я так боялась, случилось: Вито проснулся, и тут же встрепенулась боль от ожогов.
-Лета, – позвал он.
За одну ночь он перестал называть меня госпожой, как другие. Дистанция меж нами резко сократилась. Я стала для него просто Летой.
А мне так хотелось порой, чтобы кто-то назвал Вероникой. В память о том, чего не вернуть.
-Лета!
Он сидел на скамье, как накануне ночью, вытянув руки и с ужасом взирая на них, словно видел впервые. Болеть должно было нестерпимо. От одной мысли об этом стало страшно. Не видеть этого страдания на ангельском лице, не слышать сдавленных стонов, прерывистого дыханья.
Но если не я, то кто? Будто в ответ на неозвученный вопрос в дверь постучали.
-Можно, госпожа?
-Да.
Вошли две горничные – женщины в возрасте, похожие друг на друга как две капли воды. Увидев их впервые, я подумала: близняшки. Однако потом поняла, что различия всё же есть. Одна из них, Милада, была крупнее и выше, лишенная женственности и изящества. Другая, Флора - пониже, миловидней и словно бы даже моложе. Одеты они были в серые платья с передниками, седые волосы прикрывали чепцы.
Милада сразу принялась застилать кровать, хлопотать по комнате, смахивая пыль со всего, что попадалось на её пути. Флора направилась ко мне. В руках она держала кремовое платье, расшитое бисером и золотыми нитями.
За всё время своего пребывания здесь я еще ни разу не надевала одинаковых платьев. Иногда думается: они появляются, такие роскошные и красивые, прямо из воздуха. И исчезают… в никуда?
Знаком я велела ей остановиться. Села рядом с Вито, обняв его за плечи.
-Я с тобой.
Не выпуская драгоценную ношу из рук, Флора умудрилась присесть в глубоком реверансе, словно извиняясь за свою дерзость.
-Вито пора на кухню, госпожа.
-Я не могу, не могу, - одними губами повторял Вито, раскачиваясь взад вперед, увлекая и меня в этот нервный, сбивчивый ритм. – Не могу… - он смотрел прямо перед собой, и снова это безумие в его глазах, снова организм не справляется с болью.
-Тише. Тише, Вито, - я крепче обняла его, - это пройдет, потерпи немного…
Он продолжал раскачиваться взад вперед. И вдруг остановился.
-Дай мне транцискаву. Ты знаешь, где её достать. Пожалуйста, Лета! Пожалуйста!
-Что? Что такое транцискава?
-Трава, которую вы вчера достали, госпожа, - не скрывая почтения, пояснила Флора. – До того все думали, это просто легенда. Трава, что дарит покой, избавляет от всех напастей и болезней. Правда, на время.
Как чертовски точно она описала действие наркотика.
-Умоляю, Лета!
Вито забылся настолько, что попытался вцепиться в меня забинтованными пальцами. Движение заставило его вскрикнуть. Слезы брызнули из глаз. Я не могла на него смотреть, зная, что ничем не могу помочь. Или могу?
-Если ты снова выпьешь отвар из транцискавы, чудовища вернутся за тобой, - сознавая, что плохо владею голосом, но твердо взяв его за подбородок, заставив смотреть мне в глаза, объяснила я.
Вито всем телом упал на скамью, ударившись лбом о её край.  Я придержала его,  склонившись над ним, шепча на ухо, чтобы он успокоился. Тело мальчика билось в судорогах, а крики заставляли ненавидеть того, кто это сделал.
-Господин рассердится, когда узнает, что Вито провел ночь в твоей комнате, - сказала Милада.
-Кто ему расскажет?
Милада промолчала, давая понять, что ответ очевиден, и весьма неосмотрительно задавать его вслух.
Я сосредоточилась, представляя себе синие цветочки, похожие на васильки, с обильной, яркой листвой на тонких стебельках. Тотчас они явились на моей ладони. Горничные хором ахнули.
-Передай это Берте, пусть заварит, - я отдала транцискаву Миладе, более уже не замечая её.
Всё моё внимание принадлежало Вито.
-Послушай меня. Ты сейчас спустишься в кухню. Берта даст тебе тот же отвар, что вчера. И ты уснешь. А когда увидишь чудовищ, помни, что они ненастоящие.
Он не мог вцепиться в меня руками и потому впился взглядом. Своими прекрасными глазами, полными слез.
-Ты будешь со мной?
-Конечно, буду, - я погладила его по голове, вымученно улыбнулась. Не имею я права приучать его к наркотику… ох, не имею, - не бойся. Флора проводит тебя до кухни.
Я молча взяла из её рук платье, одним непреклонным «нет» оборвав тираду о том, что не пристало госпоже самой одеваться и ей непременно нужно остаться тут.
Спорить она не осмелилась. И молча пошла перед Вито, который с несчастным видом оглядывался на меня, пока за ним не закрылась дверь.

Обыкновенно я завтракала с Эйтаной, очень редко – с Рафаэлем. Однако сегодня  в зале с высокими сводами  и стенами густого и глубокого коричневого цвета я  сидела одна, молча наблюдая за тем, как Берта расставляет передо мной различные яства. Каждое утро по приказу Рафаэля она накрывала стол так, что можно было бы накормить десять человек.
Каждое утро  я оставалась верна своей привычке, оставшейся еще со времен школы: завтракала горячей лепешкой, запивая её чаем, настоянным на травах. И старалась как можно незаметнее, не смотря ни на кого, уйти из своеобразной столовой – подальше от Эйтаны.
Берта поставила передо мной жаркое. Я с усталой улыбкой покачала головой. В ответ она вздохнула.
-Как Вито?
-Лучше, госпожа. Он спит в своей комнате.
-Он не звал меня?
-Нет, госпожа.
-С ним кто-то есть сейчас?
Берта уже набрала воздух в легкие, чтобы ответить, но передумала, увидев что-то за моей спиной.
-Кто-то должен держать камергера за ручку, чтобы он заснул? – раздался резкий, скрипучий голос.
Я не вздрогнула, не дав ему возможности насладиться моментом неожиданности. И даже нашла в себе силы улыбнуться уголками губ Ивару, когда он встал передо мной – прямой, строгий, с нависшими над мутными глазами седыми бровями и тонкими губами в линию. Лицо его было острым, с россыпью морщин и орлиным носом. Цепкие пальцы усохших рук и этот нос, зоркий взгляд заставляли вспомнить о коршуне, который неустанно высматривает себе добычу.
В некотором роде этот человек, в замке первый после Рафаэля, но одетый в поношенную черную тунику и истрепавшиеся шоссы на несколько размеров больше положенного, и был коршуном. Он следил за неукоснительным исполнением приказов своего господина. За порядком в замке. Страшна была участь того, кто рискнул бы его нарушить.
-Если это не сочтется преступлением, я буду счастлива иметь такую возможность, - осторожно ответила я.
Ивар знаком велел Берте оставить нас. Сел рядом со мной за длинный дубовый стол на массивных ножках.
-На твоем месте я бы не стал так поступать. Господину…
-Зачем он это сделал?
Я перебила Ивара, но не ужаснулась этого. Просто чувствовала, что иначе не спрошу.
-Меня там не было в момент, когда господин окатил Вито кипятком, - сдержанно ответил он.
-За что он так поступил с мальчиком?
Я знала: в глазах моих отражается та смесь сожаления и страха, что появляется всегда, когда речь идет о Рафаэле. Страх перед ним понятен каждому, но о чем или о ком я сожалела? Хороший вопрос.
-Могу лишь повторить, - лицо Ивара сделалось непроницаемым, точно он надел маску, - что в тот момент меня не было рядом. Видимо, что-то разозлило господина, а чан с кипятком оказался поблизости.
Я долго всматривалась в его лицо, пытаясь прочесть там что-то еще, кроме откровенной неприязни ко мне и попытки скрыть её равнодушием. Впрочем, сколько бы неприязни Ивар ни испытывал к человеку, он не лгал ему и не старался навредить более, чем тот заслуживал. Мог ли он описать что-то еще, кроме вполне правдивой злости и вспыльчивого нрава Рафаэля?
-Только это? Гнев? – следя за своим голосом, смешивая в нем в равной степени недоверие и уважение, уточнила я.
-Возможно, ему любопытна твоя реакция, госпожа.
-Я значу для него так много, что он готов искалечить ребенка ради моей реакции?
Ивар словно бы запнулся на мгновение, окинув меня оценивающим взглядом. Что бы он ни задумал, мне удалось застать его врасплох.
-Не знаю, откуда ты родом, но там явно нет какого бы то ни было деления людей.
-Нет.
-Здесь оно есть, госпожа. Было, есть, и будет. Вито – камергер, да к тому же мальчишка. Его здоровье – ничто в сравнении с желаньем господина.
-Мне никогда не понять этого, - сказала я, вставая из-за стола.
-Куда ты?
-Я обещала Вито быть с ним, когда он проснется. Он усыплен отваром транцискавы… И теперь, верно, уже видит галлюцинации. То, чего нет на самом деле, но это страшно. И она, трава, видимо, вызывает привыкание… А потом человек готов на что угодно, лишь бы получить очередную дозу… Да к чему я всё это говорю.
-На что угодно?
Я пробудила в нем искорку любопытства. Верно, Ивар тут же задумался, что можно пытать неверных с помощью этой дряни: сначала заставить привыкнуть, а потом мучить, лишая надежды испытать наслаждение снова.
-Вроде того.
Ивар глубоко задумался, скрестив морщинистые руки на груди. Я решила, он размышляет о той дозе, которую можно применить к узнику в первый раз или что-то вроде этого. Но он внезапно сказал:
-Если ты не хочешь, чтобы Вито зависел от, как ты выражаешься, дозы, не стоит смягчать его страдания.
-Ему слишком больно…
-Не о том говорю, госпожа. Не спасай его сейчас от страшных картин – и он не станет просить больше этой травы.
Настал мой черед задуматься. Судя по всему, Ивар хорошо знал своё дело. А истинный палач знает, как быстро и действенно прекратить мучения своей жертвы. Если речь, конечно, не идет об её умерщвлении.
Почти минуту я стояла недвижно, застыв посередине – между столом и дверью, к которой направлялась. Мысли о том, что станет с Вито, когда он очнется один в своей комнате от кошмаров, а ненавистные чудовища, такие настоящие, такие живые, станут подбираться всё ближе, пробуждая еще и боль в руках… я шагнула к двери. Но тут же пришли иные мысли: зависимость не облегчит его жизнь. Расшатает нервную систему.
Я отступила от двери. Ивар с нескрываемым удовольствием наблюдал за моей внутренней борьбой. Глаза его загорелись. Теперь он довольно потирал руки, а нить тонких губ расплылась в то, что можно было бы при наличии воображения назвать улыбкой.
-В таком случае мне не остается ничего, кроме как подняться в свою комнату, - прохладно, вложив в голос всю неприсущую мне надменность, сказала я.
-К чему это затворничество? – Ивар улыбнулся шире. Плотоядней. – Быть может, вскоре господин придет сюда… после охоты. Ему доставит удовольствие застать тебя.
Я вздрогнула. Рафаэль после охоты – зрелище не для слабонервных. Да и вообще ни для кого. Словно в подтверждение этому где-то далеко раздался громкий, мощный звук, чем-то напоминающий хлопанье крыльев. Не замок – сам воздух сотрясся от звука. Внутри у меня похолодело. Ладони стали влажными.
Нет. Я не сумею попасться на глаза Рафаэлю и сохранить здравый рассудок. Только не это, Господи, только не сейчас!
Страх обуял меня, лишив возможности думать. Я заметалась по залу, служившему столовой, наталкиваясь на стены, стол, стулья с высокими спинками. И наконец - на Ивара, загородившего собой дверь. И такое наслаждение светилось в его чертах, такое мрачное удовлетворение – я отступила.
-Мне нужно наверх, Ивар.
-А если ты пойдешь к Вито?
-Пропусти меня.
-Останься, госпожа, прошу.
Он явно хотел тянуть время. Я услышала Рафаэля далеко. Но нескольких минут ему хватит, чтобы быть здесь.
По новому содроганию земли и воздуха, я поняла – он уже в замке. И идет сюда, надеясь застать меня за завтраком. Вот его шаги на лестнице: я хорошо научилась различать эту резкую походку.
-Пусти меня! – едва не крикнула я, чудом проскользнув мимо него, взметнув шлейф платья.
Я бросилась вниз по крутой лестнице, и, клянусь, бежала еще быстрее, чем накануне на крики Вито. Платье подобно ветру трепетало и тянулось за моей спиной, волосы скрывали вид сбоку. Я почувствовала, что платье, разлетевшись широкой юбкой внизу, коснулось кого-то или чего-то, но не замедлила бег.
Ставлю пять против одного: это и был Рафаэль, это его я коснулась летящим шелком платья.
Сама не помню, как оказалась перед низкой и узкой дверью. Еще до того, как отворить её, я различила непонятные звуки за ней: то ли всхлипы, то ли вскрики. И тут же какой-то шорох, скрип, а потом и вовсе неумолкающий шум и звук рушимой мебели. Я распахнула дверь и встала на пороге как вкопанная при виде Вито.
Комнатка была совсем маленькая, только кровать, скамья и сундук размещались в ней. Стены и углы были покрыты толстым слоем пыли, потолок был так низко, что давил на вошедшего, угрожая обрушиться каждую минуту.
Вито забился в угол между кроватью и стеной, из горла его рвались нечленораздельные вопли, лицо искажено болью. Он пытался отбиться от воздуха руками, оттого было еще больнее, он кричал в исступлении, забираясь дальше, хоть дальше было некуда, царапая и раня себя обо все, чего случайно касался.
Не раздумывая, ни слова ни произнося, я опустилась рядом с ним. Он отбивался, словно бы не узнавал меня. Но я просто обняла его, крепко, зажав меж нами его руки так, чтобы он не мог что-либо еще ими делать.
Я не говорила, будто то, что он видит, ненастоящее. Не убеждала, что всё хорошо. Просто держала его в своих объятьях, не давая сильнее поранить себя, согревая и баюкая. Крик его затих, остались лишь всхлипывания и соленая влага, пропитавшая мое платье на груди.
Не знаю, сколько так держала его, стоя на коленях в его крошечной комнате, куда едва пробивался солнечный свет. Я не заметила, что дверь за мной осталась незакрытой. Ничего вокруг не замечала, а опомнилась, только когда кто-то закрыл её.
Стало быть, пока я успокаивала Вито, какой-то человек стоял в дверях и наблюдал за нами. Меня передернуло от этой мысли, потому что за ней последовала следующая: Рафаэль всё-таки догнал меня на лестнице.
Я представила его, молчаливого, наблюдающего за мной, и ту же захотелось испариться. Убежать куда-нибудь, прочь из этого замка, дальше от него.
-Ты пришла, - выдохнул Вито мне в плечо.
Слезы его кончились. Чудовища отступили. Я погладила его по спине. По волосам. И крепче прижала к себе. Мне казалось, что бы я сейчас ни сказала, Рафаэль обязательно услышит. Быть может, он до сих пор стоит у двери.
Я только кивнула в ответ. Встала на ноги, бережно подняла Вито за собой. Уложила на кровать и сама села рядом с ним. Я продолжала гладить его по рукам, по груди, по голове, даря всю нежность, которой было переполнено моё сердце. А он лежал, не закрывая глаз, спокойно смотрел на меня, разглядывая, точно я была любимой куклой, и можно было смотреть на меня часами, подмечая все новые и новые детали.
Наконец глаза его закрылись сами собой. Измотанный криком и болью, Вито заснул. Проснулся он только под вечер. Странно, но за это время никто не искал меня, чего обычно не бывало. Или, может, искали, но не нашли.
-Как ты? – ласково спросила я, проводя мокрой ладонью по его лицу, чтобы взбодрить.
У окна стоял таз с чистой ледяной водой. Я умыла мальчика, хоть он и морщился от холодной воды.
-Руки болят. Очень.
Первые нотки паники дрогнули в его голосе. Я сделала вид, что не заметила.
-Есть хочешь?
-Да.
-Чего бы ты хотел, Вито? – отвлекая его, расспрашивала я, обещая отвоевать у Берты всё, что он ни попросит.
Однако у Берты после закончившегося к тому времени ужина не оказалось ничего, кроме горячего супа. Разумеется, для госпожи всегда готова свежая дичь, которую недолго приготовить на вертеле, бокал красного вина, макароны. А вот тут извините. Не запаслись.
Я вернулась к Вито с тарелкой горячего супа, одна, хоть Кора с ужасом смотрела, как госпожа сама обслуживает мальчишку камергера и каждые пять секунд предлагала мне помочь.
Увидев дымящуюся жидкость Вито отдернулся и быстро-быстро замотал головой.
-Нет, я не буду, - как заклинание, повторял он, не сводя глаз с тарелки, - не надо. Не хочу.
Я поставила поднос с хлебом и супом на скамью. Присела рядом с ним, потрепала по щеке.
-Мы подождем, пока остынет, но не совсем. У тебя тут холодно, Вито, тебе нужно согреться.
-Нет, нет. Не буду я горячее.
-Обещаю, я буду очень осторожна.
-Ты? Ты хочешь кормить меня?
-Конечно, глупенький, - я глядела на него, и глаза мои лучились той тихой заботой, которая так была ему нужна, - и я обещаю тебе, что ни за что не обожгу тебя. Из меня отличная сиделка, вот увидишь. 
Он нахмурился.
-Что такое сиделка?
-Ну… человек, который ухаживает за кем-то.
-Ты ухаживаешь за мной? – недоверчиво спросил он.
Я вскочила, сделала нарочито серьезное лицо и присела в глубоком реверансе, который грех было не выучить за столько месяцев, проведенных в сказке.
-Только если вы позволите, - шутливо сказала я.
Боль накатила снова, оборвав улыбку на ангельском лице моего Вито. Не дожидаясь притока новой боли, я стала кормить его, лаской и уговорами убеждая не отворачиваться от дымящейся жидкости.

Первые несколько ночей я провела с ним, лежа рядом на узкой и жесткой постели, замерзая под тонким одеялом. Спать здесь, на втором этаже, где по коридору постоянно кто-то ходил, и каждый раз бояться услышать шаги Рафаэля, хоть он жил в самой высокой башне, конечно, не пришлось мне по душе. В конечном счете я не спала вовсе, под глазами залегли круги, а телом завладела постоянная неотступная усталость. На третий день Вито самоотверженно просил меня оставить его на ночь и как следует выспаться в своей комнате. К тому же Ивар, застав меня в очередной раз на кухне, весьма недвусмысленно намекнул, что Рафаэль не в восторге от моего увлечения прислугой.
Я послушно легла спать у себя, но просыпалась несколько раз за ночь, спускалась вниз, проверить, как там мой мальчик. Он спал неспокойно, но от моих шагов по комнате не просыпался. Я сидела с ним, тихонько гладила по лицу, потом снова уходила, покрытая мраком и тишиной ночи. Несколько раз мне казалось, что кто-то следит за мной или наблюдает, неотступной тенью следует по коридорам, пока я пробиралась к Вито. Я резко оборачивалась: никого не было.
Следил за мной Рафаэль или нет, но в случае утвердительного ответа он проявил определенное благородство, не выказав своего присутствия и не напугав меня до полусмерти. А, может, это была его очередная прихоть.
Дни в заботах, вместе с новым другом, пролетали быстрее и словно бы наполнялись смыслом. Я была нужна ему, нужна каждую секунду. Иногда за ним ухаживала Берта, оказавшаяся ему родной теткой, Геральд заходил к нему, однако больше не качал печально красивой головой, видя, что Вито идет на поправку.
Признаться, до полного выздоровления еще было далеко. Я убедилась в этом, когда пришла пора менять бинты, уж позвольте мне называть хлопковые полоски чистой ткани этим привычным словом.
-Давай еще немного подождем, Лета, - просил Вито, заглядывая в мои глаза своими чудесными лазурными глазами, - потом будет не так больно.
Он так сознательно и бессовестно давил на жалость, прекрасно сознавая, как много для меня значит эта его робкая улыбка, проникновенный взгляд. Сущий ангел. Я отвернулась и сказала со всем возможным безразличием:
-Потом будет хуже. И ничуть не менее больно.
Вито почти захныкал, точь-в-точь пятилетний ребенок, пытаясь уговорить меня. Но я была непреклонна. Не касалась его, не обнимала, понимая, что еще немножко, и я сдамся. А сдаваться нельзя. Чревато.
-Нет, потом будет нормально…
Он не успел привести еще аргументы, потому что вошла Берта. С собой она несла чистые бинты и нож. Вито, сидевший на кровати, шарахнулся от ножа, заметно побледнев. На самом деле нож был нужен, чтобы разрезать старые бинты, но видя реакцию мальчика, я принялась сама развязывать замысловатые узлы, устроившись напротив него на кровати, совсем не как истинная госпожа, подогнув под себя одну ногу.
-Лета, ну пожалуйста, давай хотя бы завтра… - заскулил Вито.
Открытого страха он не выказывал, однако не протестовать тоже не мог. Я вполне могла его понять.
-Госпожа, позволь, я помогу, - сказала Берта.
Ей явно было неловко оттого, что я так много внимания и времени посвящала её племяннику. Причем неловко не только передо мной.
Она неуклюже похлопала Вито по плечу, видимо, считая, что этого с лихвой хватило для выражения поддержки и любви. Умело и ловко развязала узел, а потом резко, быстро рванула конец бинта на себя.
Отслоившаяся кожа осталась на нём, открывая незащищенную, обнаженную плоть воздуху. Вито пронзительно завопил, забился в судорогах. Сжав губы, Берта дернула снова, Вито зарыдал громко и отчаянно.
-Хватит, хватит! – я не выдержала, невольно оттолкнула её от мальчика, - что ты делаешь? Зачем так резко?
-Лучше сразу больно, зато короче, - со знанием дела ответила Берта.
Вито так кричал, что я ощутила почти физическую боль за него. Так хотелось утешить, исцелить, унять эту нестерпимую боль. Но не транцискавой же, в самом деле, обходиться. И снова эта мысль: если не я, то кто? Кто поможет ему?
Преодолев вид оторванной вместе с бинтом кожи, я негнущимися пальцами взяла его выше локтя, заставив вытянуть руку. Вито дернулся так, что я едва не причинила ему новую боль. Он кричал и вопил, и трудно было перекричать его, заставить услышать себя:
-Тебя опять держать надо?
Голос мой был строже и суровей голоса Ивара, когда он предрекал кому-то наказание. Только так я могла справиться с эмоциями, не кинуться обнимать его, лишь бы прекратил плакать.
В ответ, если только такое было возможно, Вито зарыдал громче, но больше рук не отнимал. Глотая шок и горечь, я медленно и очень осторожно отделяла бинты от его кожи, оставляя её целой. Кожа была красная и вся покрыта волдырями.
-Молодец, Вито, молодец,  - отчего-то севшим голосом повторяла я и сама не знала, за что его хвалила.
Я не позволила ему смотреть на раны. Предоставив Берте заново его перевязать чистым, села подле него, обняла за плечи, одной рукой отвернув его голову от ран. Ткань на груди снова пропиталась слезами.
-Я теперь безобразен, - хрипел он, пытаясь повернуться и посмотреть, но я не давала.
-Нет, Вито, что ты. Это заживет.
Он хотел что-то возразить, но только зажмурился от боли.
-Потерпи, - целуя его в лоб, шептала я, - самое страшное позади. Я горжусь тобой.
Берта уложила его спать, напоив горячим чаем из трав. Я хотела остаться, но он сам попросил:
-Иди, Лета. Тебе тоже надо отдохнуть. Не волнуйся за меня.
Берта прикрикнула на него за то, как он говорит с госпожой, я укорила её за грубое отношение с племянником. А племянник уже спал, измученный криком и болью.

Это было далеко не последнее испытание, выпавшее на мою  и его долю из-за ожогов. Когда спустя дней десять после той памятной ночи бинты сняли совсем и Вито все же пришлось посмотреть на свои руки, он не смог справиться с собой. Приказывал, умолял уйти, бросить его, не видеть, хотел всю оставшуюся жизнь провести в своей комнате, убить Рафаэля, покончить с собой. Намерения сменяли одно другое, голос срывался то на хрип, то на шепот, а я стояла перед ним, беспомощная, готовая плакать вместо него и терзаться вместо него, лишь бы не было этому ребенку так больно и горько, лишь бы не искажала злоба и ненависть прекрасное лицо херувима.
-Ты больше не придешь сюда, - говорил он, а глаза его оставались сухими и мертвыми.
-Приду, - только и могла сказать я в ответ, также убежденно, как он.
Я в очередной раз опустила взгляд на его руки, что лежали на коленях. Искалеченные, темные, с отслаивающейся кожей, они не слушались его. И кто знает, будут ли слушаться впредь.
-Твоя тетя сказала, что скоро ты вернешься к работе. Тебе не удастся скрыться от мира за четырьмя стенами, - жестко сказала я.
Но истинная жесткость претила мне также, как ему, и потому он проигнорировал сказанное, закрывшись от меня напускным безразличием.
-Я противен тебе. Уходи, - бросил он.
Я опустилась перед ним на колени, так, что его лицо было даже выше моего: он сидел на кровати, я  - на полу.
-Если бы кто-то обжег меня, сильно, ты бы бросил меня?
Я заметила, как он потянулся ко мне всем телом, точно собирался обнять, черты его лица смягчились, брови поднялись, придавая лицу не то жалостливое, не то страдальческое выражение. Но потом снова отдернулся, вернувшись в кокон безразличия, и только покачал головой.
-Даже если бы моя внешность  изменилась?
Он снова замотал головой, упрямо не глядя мне в глаза.
-Почему, Вито? – ласково спросила я, протянула руку, чтобы коснуться его волос, но пальцы замерли на полпути.
-Ты мой друг.
Странно, странно и неправильно, что за такой короткий срок я обрела истинного друга. Больше того, я привязалась к нему и, если бы была способна полюбить, любила бы. В той реальности, откуда я родом, редко такое случается, а когда случается, это принимают за фальшь и наигранность.  Или же то отчаянная попытка истерзанного одиночеством сердца найти поддержку и исцелиться. У нас друзья проверяются бедами и годами. Думаю, в сказке – также. Однако я до того исстрадалась по живому общению, участию; мне так хотелось в свои семнадцать излить на кого-то всю нежность, что скопилась в юной девичьей душе. Я стала опекать Вито из сострадания, оттого, что не могла видеть, как он мучится, и не пытаться помочь. Но еще я просто устала. От дней одиночества и постоянного недоверия, от ночей страха и настороженности, от кратких и редких встреч с Рафаэлем, которые повергали меня в неописуемый ужас и до того расшатывали нервы, что я долго после них не могла спать, терзаясь кошмарами.
Теперь Вито так искренне говорил: «ты мой друг». Месяцы назад я бы побоялась принять это всерьез или поверить, но тогда  - поверила.
-И ты мой друг. Я  не могу тебя бросить оттого, что ты чуточку изменился. И не хочу этого делать, - пальцы мои наконец коснулись спутанных волос.
Он не отдернулся. Не настаивал на том, чтобы я ушла или хотя бы не смотрела на его руки. Он даже не противился, когда я в тот же день настояла на том, что ему пора в… как бы назвать это. всё пытаюсь выразиться: «ванная комната»; она представляет собой просторный зал с низким деревянным потолком и несколькими большими и высокими чанами с водой, устланными хлопковой тканью.
Я была поражена, буквально шокирована, когда узнала, что челядь моется раз в  месяц. Не то, чтобы здесь, по примеру средневековья, пренебрегали вопросами гигиены, однако определенно не придавали им должного значения. Толькой сказочным воздействием могло объясняться то, что я не чувствовала дурного запаха от немытых тел. Но Вито превысил всякий лимит, проигнорировав мытье два месяца кряду.
Желая доказать ему его же собственную дееспособность, я отправила его мыться. Одного. На мгновение мелькнула мысль помочь ему, но Вито так глянул на меня, будто хотел испепелить на месте.
-Сам справлюсь, - отрезал он.
Держу пари, он закрыл бы и дверь перед моим носом, если бы мог себе позволить такое отношение к госпоже. Я как-никак оставалась его хозяйкой, а усвоенные с детства привычки не так-то легко искоренить.
-Если ты уверен…
-Да, уверен.
В самом деле, я не должна вечно его опекать; ему нужно убедиться, что ничего не изменилось, жизнь способна войти в прежнюю колею; он способен сам за собой ухаживать.
Я вышла из своеобразного предбанника, оставив его одного, со сменной одеждой в руках. Я заметила, что Вито скорее прижимает одежду к животу, чем держит пальцами, но ничего не сказала.
Вернулась через полчаса, постучала в хлипкую дверь.
-Вито?
Молчание откликнулось смутной догадкой.
-У тебя все в порядке?
И снова молчание. Снова мысли, которых не должно быть в моей голове. Я же верю, что он восстановится. Что снова сможет владеть руками, как раньше, станет прежним Вито с смеющимися глазами.
Третьего вопроса не последовало – я вошла в ванную, позвольте мне так назвать эту маленькую комнатку.
Вито сидел на скамейке, низко опустив голову. Туника, какую здесь носили все мужчины от мала до велика, валялась на полу, точно её  отшвырнули в  порыве гнева. Больше он ничего не снял, и теперь сидел с убитым видом, пряча от меня лицо.
-Что с тобой…
-Выйди.
-Вито, мы же обсуждали это с тобой. Я твой друг, - терпеливо начала я, но он поднял на меня полные непролитых слез глаза. Я запнулась.
-Я не могу справиться, Лета! Не могу сам удержать в руках полотенце! Не могу развязать узел! Ничего не могу, я беспомощен!
Я села рядом с ним, ощущая дикое желание обнять, прижать к себе, лишь бы унять эту боль в его глазах, лишь бы не было никогда этих непролитых слез.
Положила ладонь на его левую руку, сжала.
-Чувствуешь что-нибудь?
-Нет.
Я сжала крепче. Ногтями впилась в израненную кожу. Сдаваться я не собиралась.
-Больно же!
Клянусь, то был первый и последний раз, когда я радовалась боли Вито – началу его выздоровления.
-Что, кроме боли? – требовательно спросила я.
Он задумался. Прикрыл глаза. Положил вторую руку сверху на мою.
-Тепло. У тебя ладонь теплая. Кожа гладкая. Такая… как шелк.
-Сожми мне руку.
Его пальцы шевельнулись. Не открывая глаз, он попытался сомкнуть их вокруг моего запястья. Вито открыл глаза и увидел, как безвольно пальцы тянутся друг к другу. Но  это и всё.
-Видишь, - чуть слышно прошептал он, - я больше ничего не могу.
Я не выдержала: обняла его, будто бы одним объятием могла спасти от разочарования,  обиды. Принять в себя его боль, оставив вместо него крупицу счастья.
-Можешь. Можешь, Вито, только придет это не сразу. Тебе нужно постараться. Я помогу тебе. Мы вместе будем стараться.
Бессвязная речь, если задуматься. Глупые обещания, я ведь толком не смыслю в медицине и не представляю, возможно ли пользоваться руками полноценно после столь обширного ожога. Но в тот момент я верила своим словам, верила в своего мальчика.
Он не стал отстраняться. Позволил мне снять с него оставшуюся одежду. На мгновение он смутился своей наготы. Мне стоило больших усилий сделать вид, что ничего не произошло, так и должно быть, так правильно. Раньше я никогда не видела обнаженного мужского тела, пусть настолько юного, что я не в силах была считать его за истинного мужчину.
Впрочем, Вито  еще ребенок. А я его друг, и лишь это было важно в тот момент. Я усадила его в один из чанов с прохладной водой: он не согласился на более теплую. Положила руки ему на плечи, стараясь унять напряжение, овладевшее его телом. Он нырнул, чтобы намочить волосы, и я гладила эти длинные русые волосы, отяжелевшие от воды, пока он не расслабился.
-У меня еще никогда не было такого друга, - серьезно и тихо сказал он, прижавшись мокрой щекой к моей ладони.
Я внезапно поняла: не знаю, что ответить на это. Остались ли у меня друзья в реальности? Да. Преданные и верные, те самые для меня и вас – настоящие, которые проверяются бедой и временем.
Вместо ответа я выловила из воды мочалку, провела по его груди. Осторожно и, видимо, неумело, потому что Вито попытался отнять её у меня, управиться самому. На этот раз ему удалось. Я улыбнулась, он улыбнулся в ответ, и первые проблески счастья мелькнули в этой вымученной улыбке.
Четыре с лишним года минуло с того дня, как я купала Вито, борясь с хаосом чувств и ощущений: смущением, радостью, страхом, отчаянной решимостью. Никто до сих пор не знает, до чего опустилась госпожа: тратить время и силы на камергера, фактически самой прислуживать ему.
Как по мне, напротив, я поднялась на новую ступень. Смогла преодолеть предрассудки ради того живого, искреннего, настоящего, что зовут истинным чувством. Гордиться тут нечем: всякий человек должен найти в себе это чувство, развить его и жить, ведомый им. Быть может, я вправе назвать это сочувствием? Или милосердием? Или добротой?
Как бы оно ни звалось, только на протяжении долгих лет пленения сказкой билось во мне желанием жить. И вот теперь я  жива настолько, что могу еще пробовать рассказать свою историю.
Постепенно чувствительность возвращалась к нему. Конечно, былой она уже никогда не станет, и Вито ни за что не отличить шелк от хлопка только наощупь. Но он смог сжать мою руку. Смог взять в руки ложку и есть без моей помощи. Он вновь поверил в себя, хоть, понимаю, рана в душе, оставленная Рафаэлем, лишь зарубцевалась: полностью она не исчезнет никогда.
Я свыклась со шрамами, утратившими со временем темный оттенок и ставшими просто очень бледными и гладкими, Вито попытался – ради меня. Он касался меня сначала украдкой, внимательно наблюдая за реакцией, ожидая видеть отвращение на моем лице. Однако он ошибся, я касалась его, не замечая шрамов. Не нарочно – просто я привыкла к ним, к нему, к своему Вито, который однажды доверился мне, протянув меж нами прочную нить привязанности и
Она не рвется до сих пор.


Теперь вы понимаете, кем был для меня Вито. Всего на три года младше меня, кажется – что на десять. Он для меня навсегда останется ребенком, и тогда ребенок этот сидел рядом, рассматривая рисунок у меня на коленях.
-Странный мир, - наконец заключил он.
-Тем не менее я скучаю по нему, - я не пыталась прятать тоску в голосе.
Ему единственному я могла её доверить. Вито потерся щекой о тыльную сторону моей ладони, всем своим видом показывая, что он понимает. Принимает. Жалеет о том, что случилось пять лет назад.
-Но если б не это… Мы с тобой не познакомились. И я бы не нашел лучшего в мире друга.
Я силилась улыбнуться, но все не удавалось. Почему-то сегодня дом вспоминался особенно часто, принося горестные воспоминания. Оставалось либо встряхнуться, либо разрыдаться. Я выбрала первое.
-Давай примерим пояс, - с тем весельем, что не могло его обмануть, предложила я.
Вито кивнул и поднялся, встав передо мной в полный рост так, что я как раз могла дотянуться руками до его талии.
Я принялась завязывать пояс, и тут он вдруг задержал дыханье под моими прикосновениями. Сквозь грубую ткань я почувствовала, как напряглись мышцы живота. Я знала эту реакцию еще с тех времен, когда он был ребенком: так Вито переносил боль.
-Что такое, Вито? – строго спросила я, и догадка кольнула сердце страхом.
Он не смотрел мне в глаза, осторожно выдохнул, изо всех сил стараясь не привлекать к этому моё внимание.
-О чем ты?
Я нарочно затянула пояс чуть крепче, и он почти согнулся пополам, но успел уследить за лицом: боли в нем не отразилось.
-Вот об этом, - чересчур резко ответила я. – Где ты был вчера весь день?
Он искал глазами, за что бы уцепиться, чем отвлечь меня. Но Вито не умел лгать, особенно мне, я почти вырастила его в стенах треклятого замка. Ответ был написал на его лице большими буквами.
-за что Рафаэль наказал тебя? – скорее с интересом, чем со страхом понимая, что голос мой становится всё более бесцветным и ровным  перед тем как взорваться калейдоскопом красок злобы, обиды, возмущения, спросила я.
Он совсем замялся. Переступал с ноги на ногу, упорно смотрел на свои ботинки.
-Лета… прошу тебя, не надо…
Он лепетал передо мной как нашкодивший ученик перед строгим учителем. А между тем наверняка он ни в чем не виноват. Так в чем же дело?
-Что не надо, Вито?
Он наконец поднял на меня свои прозрачные глаза. Их выражение необъятной мудрости разом состарило его на десяток лет. Он даже как-то весь сгорбился, произнося следующее:
-Я знаю, что делает с душой ненависть. Калечит на всю жизнь, а потом уже не исправить. Не хочу этого для тебя, Лета, правда! Можешь злиться на господина, но ненависть оставь мне. Не хочу, чтобы ты… испытала это.
Он так замялся, что в конце совсем затих, и я могла только угадывать реплики.
-Сколько? – ледяным тоном спросила я.
-Ты же сама сказала. Один день. Всего один. Я думал о тебе постоянно, и даже не заметил…
-Ты хочешь сказать, - ярость поднималась во мне волнами; чем-то она походила на задетый материнский инстинкт, - пытаешься доказать мне, чтобы провести сутки без еды и питья, закованным в кандалы так, что голова твоя находится на одном уровне со ступнями, когда спазмы сотрясают все тело – это пустяки?
Он не нашел иного, кроме как обнять меня. Вито не был силен или особо вынослив, но он почти никогда не жаловался. Вот и теперь даже тень не легла на его лицо, чтобы мне не было больно за моего мальчика.
-Я люблю тебя, - примирительно прошептал он, пряча лицо в моих распущенных волосах.
Я хотела ответить ему лаской, но дверь в комнату весьма бесцеремонно распахнулась. Даже не видя вошедшего за спиной Вито, я уже знала, кто это.
-Вот ты где! – прогремел Ивар.
Вито тотчас выпустил меня из объятий. Раньше в таких случаях он прятался за мою спину, словно ища защиты. В последнее время перестал, хоть нелегко ему это давалось. Он остался на месте, только отступил на шаг, точно говоря: «она здесь не при чем».
-По всему замку ищу, а он у госпожи в покоях прохлаждается!
Голос Ивара изменился, стал еще более скрипучим, низким. Да и сам Ивар заметно постарел. Видно, оттого он все пытался скрыть наступавшую немощность и бессилие, какие всегда сопутствуют старости. Стал еще более раздражительным, строгим, смотрел за обитателями замка лучше, тем самым силясь доказать: он еще на что-то способен. Быть может, просто боялся, что Рафаэль решит заменить его… но, помилуйте, кем? Я не знаю человека более бездушного и более жестокого, чем Ивар. Разве что сам Рафаэль.
-Я пришел проверить камин… - тихо, но твердо, без тени страха, а, скорее, с равнодушием к возможному возмездию за  дерзость произнес Вито.
-Молчать! Не то после господина добавлю еще и от себя!
Материнский инстинкт вконец взыграл во мне. Я выступила вперед, спина прямая, голова гордо поднята, смотрю на него с презрением, отвращением, всем своим видом показывая, сколь сильно нанесенное оскорбление.
-Как смеешь ты, сенешал, врываться в мои покои без стука, и прежде меня говорить с камергером? Не ты, а я должна требовать от Рафаэля наказания для тебя.
Впрочем, я не знала точно, могу ли требовать чего-то от человека, который, по сути, был мне хозяином столько же, сколько ему. Не знала, отчего все они, обитатели замка, относились ко мне как к госпоже. Величали меня госпожой. Больше почтения они оказывали только Рафаэлю. Но я не жена ему и не любовница: никогда не стану хозяйкой замка.
Ивар поклонился мне, тщетно надеясь скрыть под видом смирения неприязнь.
-Прошу простить меня, госпожа, - проскрипел он.
Я вернулась к Вито, обняла его на прощанье, не заботясь о присутствии Ивара.
-Кто-то еще остался в подвале? – шепотом спросила я.
-Геральд, - одними губами ответил он.
На мгновение, на одно лишь мгновение, которое, дай Бог, ускользнуло от внимания Ивара, я застыла. Но сумела подавить себя и чуть заметно кивнула.
Вито вышел вслед за Иваром, не оглянувшись на меня.

В подвале я бывала всего один или два раза, и это были не самые счастливые минуты моей жизни. Была бы рада навеки забыть узкую темную лестницу с влажными и скользкими ступеньками, забыть самый путь в место боли и страданий десятков людей. Но, видно, не судьба.
Я спускалась все ниже, и вот уже первый этаж остался далеко. Здесь не горели факелы – темнота заслоняла собой всякое чувство, подавляя надежду, возрождая страх. Вдоль стен не было поручней, и я вела ладонью по сырому камню, спрашивая себя, держится ли Рафаэль за стену, когда спускается сюда.
Или, быть может, он предпочитает принять иной облик и не нуждается в опоре вовсе?
Я заметила маленькую дверь, сделанную из пластов железа, только когда уперлась в неё вытянутой перед собой рукой. Должна была бы бояться, и атмосферы, и темноты, и того, что ожидало меня внутри, но, странно, не испытывала и тени опасения.
Видно, Рафаэль приучил меня не бояться. Только так я смогла сохранить здравый рассудок. Всякая боль, всякие ужасы не пугают меня теперь. Внутри живет какое-то равнодушие, и никто, никто, даже он, виновный во всех моих печалях и горестях, не в силах сломить меня.
Я ожидала, что дверь окажется заперта. Но нет. Мелькнула мысль: меня ждут, и внутри что-то болезненно сжалось, как всегда случается перед встречей с Рафаэлем. Но я вспомнила о том, что не видела Геральда уже около двух дней. Два дня в подвале, мучась игрушкой в руках жестокого и непримиримого господина… Ничто не может сравниться с этим.
Войдя в на удивление просторный зал с высоким потолком, с такими же, как на лестнице, голыми влажными стенами и земляным полом, я замерла, позволяя глазам привыкнуть к приглушенному свету. И наконец увидела Геральда.
Сперва можно было предположить, что он сидит на табуретке с высокой спинкой, напоминающей кол. Только у табуретки отсутствовали ножки. Геральд сидел, оседлав деревянное сидение, руки его были связаны за спиной таким образом, что обхватывали кол.
На первый взгляд ничего страшного с ним не происходило, и я не поняла, отчего, подняв голову на скрип двери, Геральд застонал:
-Bitte, bitte…
Тут только я заметила: на вершине спинки или кола находился чан с водой, и та медленно, капля за каплей, падала из воронки таким образом, что попадала как раз на голову узника. Казалось бы, не так страшно, однако  я знала по рассказам обитателей замка, испытавших на себе: хуже пытки еще не изобрели самые изощренные умы человечества. Сначала это просто вода, кап-кап посреди беспробудного безмолвия. Но время идет, все тяжелее каждая капля, все громче звук… И хочется одного: умереть, только бы не слышать, не чувствовать.
Хватает нескольких дней, чтобы свести с ума несчастную жертву.
Сколько уже провел здесь Геральд? Я не стала вдаваться в подробности. Шагнула к нему, прикрыла рукой макушку, чтобы вода капала на тыльную сторону моей ладони. Подняла к себе его лицо за подбородок, заглянула в глаза. Потрескавшимися сухими губами он все повторял почти неслышно «Bitte…», но смотрел на меня вполне осмысленно.
- Ты слышишь меня, Геральд?
-Rette mich, um Gottes willen!
Странно знакомый язык. Однако он не родной мне, и я с трудом разбирала слова. Немецкий?.. В школе я учила его, но так и не выучила до конца, а теперь уж и вовсе забыла за давностью лет. Я попыталась ответить ему на немецком, но вряд ли мне удалось сделать это без ошибок.
-Ich kann nicht… Ertragst noch etwas… Потерпи еще немного, Геральд, прошу. Рафаэль не допустит, чтобы  ты остался… не в себе.
-Trinken…  Bitte, - повторил Геральд, глядя на меня воспаленными глазами.
-Ты просишь пить?
-А вот это уже лишнее.
Я вздрогнула всем телом, едва ли не подпрыгнула, чудом удержав ладонь на прежнем месте, лишая очередную каплю возможности упасть на голову Геральда. Оборачивалась так медленно, как оборачиваются героини в фильмах ужаса: точно зная, что за спиной чудовище, но пути назад нет.
Чудовищем был высокий мужчина, на голову выше меня. Впрочем, он сидел в глубоком деревянном кресле, походившем на трон, и если не знать этого, то, верно, можно было бы не заметить. Черные начищенные сапоги, заправленные в них черные штаны, свободные, сшитые из грубой ткани, подпоясанный золотой лентой темно-синий … с чересчур широкими рукавами, которые подчеркивали узкие талию и бедра – вот то, что я всегда видела в первые мгновения, с каким-то глупым, детским упрямством не поднимая голову, чтобы взглянуть в его лицо. Потом я смотрела на руки. Странно, это не были худощавые или жилистые руки с длинными когтями – обыкновенные, какие бывают у человека, не знакомого с физическим трудом, с длинными красивыми пальцами, унизанными перстнями, они покоились на подлокотниках, не сжимались в кулаки, не дотрагивались поминутно до деревянной поверхности. Я помедлила еще на руках, но деваться было некуда – я подняла глаза к его лицу.
Узкое, с острым подбородком, с не слишком правильными чертами и прямым носом, оно не было красивым. Но, должна признаться, безобразным оно также не было. Блеклые голубые глаза, до того светлые, что становилось не по себе, на излишне бледной коже контрастировали с черными волосами, спускавшимися до плеч. Они не были спутаны, как у Вито или идеально расчесаны, все равно что прилизаны, как у Ивара. Просто черные волосы, просто человеческое лицо, одно из многих, какие я встречала за свою жизнь. Но от него веяло силой и холодом, смертельной опасностью. Инстинкт самосохранения в его присутствии кричал, вопил во мне, а я стояла недвижно, не в силах сдвинуться с места.
Передо мной сидел Рафаэль, и поздно было молиться, чтобы это оказался кто-то другой или я сюда не приходила. Сглотнув подступившую панику, я присела в глубоком реверансе, радуясь возможности склонить голову. Руку от Геральда пришлось убрать.
-Прошу простить мне моё невнимание, господин, - сказала я.
Эхо столкнулось с стенами подвала и, искаженное, вернулось ко мне, переплетаясь с отголосками стона Геральда: очередная капля лишила его минутного покоя.
Я разрывалась между пристальным взглядом Рафаэля, который, клянусь, в своей замкнутой жестокости его даже не слышал, и человеком, терзавшимся в тридцати сантиметрах от меня. Нуждавшемся во мне.
Новый стон заставил меня сделать выбор. Рука легла на прежнее место.
Был бы здесь Вито, я колебалась бы меньше. Прикрыла бы его собой, прижав к груди, пытаясь спасти от всех бед сразу: воды, Рафаэля, одиночества, отчаяния. Геральда я знала плохо, помнила только, что он – лир в стенах замка. Возможно, потому Рафаэль не тронул его руки: они нужны для игры на флейте.
Однако и Вито, и Геральд, и всякий человек не выдержал бы подобного издевательства, а я не могу мириться с чужой болью.
-Убери руку, - спокойно приказал Рафаэль.
Голос его был глубоким и немного хриплым, как будто он сорвал его когда-то, и прежним он уже не будет.
Если я не подчинюсь, будет хуже. Много, много хуже. Прикрыв глаза, я повторяла себе это, пока медленно, миллиметр за миллиметром, сдвигала ладонь и, наконец, заставила её ухватиться за платье. Снова присела в реверансе, словно говоря: «ты хозяин. Я сделаю, как ты скажешь».
-Ты посмела спуститься сюда, - негромко произнес он.
Я не поднимала глаз, но чувствовала, как он смотрит на меня, не отрываясь, даже не моргая. Каждый раз Рафаэль точно пожирал меня глазами, а я стояла перед ним, воплощение смирения и страха, и жестом не пытаясь прекословить.
-Вито сказал тебе, - по интонации я поняла, что он улыбается уголками губ: ему в голову пришла какая-то идея. Плохо. – Ты не могла не прийти.
Он поднялся, резко и спешно, будто не хотел больше тратить времени на разговоры. Я едва успела посторониться, чтобы он ненароком не задел меня, оказавшись возле Геральда. Впрочем, я знала: он хотел задеть. И оттого еще дальше отодвинулась.
Рафаэль просто убрал воронку, которая мерила капли из большого чана – Геральда окатило ледяной водой. Содрогаясь всем телом, он озирался по сторонам.
-Что… - начал он, но осекся, увидев меня.
Точно очнулся ото сна. Я хотела подойти к  нему, сказать, что все кончилось, обнять, согреть в объятиях, изгнать затравленное выражение из глаз. Но рядом с ним стоял Рафаэль, и я даже не шевельнулась, проклиная себя за это.
-Ты говорил на другом языке… - задумчиво глядя на Геральда, произнес он, - языке твоей Родины. Видно, ты все еще убежден в душе, что принадлежишь ей. Я докажу тебе обратное.
Он выхватил из мрака подвала, прямо из воздуха, как часто это делала я, предмет, отдаленно напоминающий железный жезл с замысловатым наконечником. Я не сразу поняла, к чему он, и что за наконечник.
-Я покажу тебе, покажу всем, кому ты принадлежишь, - сказал он и дунул на железо.
Вместо воздуха изо рта вырвалась струйка огня. Опалила жезл и растворилась в темноте. Наконечник зажегся красным, и я наконец ясно увидела его намерения: Рафаэль собирался клеймить Геральда.
Мне хотелось кричать, умолять его остановиться, прекратить это безумие. Но я стояла молча, едва сдерживая слезы, сознавая, что не смогу помочь Геральду. Все же… все же я не могла не попробовать.
Я подошла к Рафаэлю, взгляда не отрывая от горящей точки. Ладонью накрыла правую руку, ту самую, в которой он держал орудие пытки. До того я никогда добровольно не касалась Рафаэля. Одна только мысль об этом приводила меня в оцепенение.
Он резко обернулся ко мне, и я увидела, что зрачки светлых глаз стали вертикальными. Нечеловеческими. «Пожалуйста», которое я собиралась утопить в его мнимой ко мне привязанности, застряло в горле. Какой бы слабой ни была хватка моей руки на его, она ослабела еще, и рука как бы сама собой соскользнула с гладкой ткани рукава.
-Смотри на это, - прошипел он, и голос его, как и глаза, уже не был человеческим, - я хочу, чтобы ты видела. Чтобы ты слышала, как твой любимый лир будет кричать от боли!
Глаза у меня стали совсем большими и бездонными. Я все силилась что-то сказать, но только непрестанно качала головой, губы и язык не слушались меня.
Срочно, срочно что-то делать, сейчас, немедленно!
Геральд молча, с странным равнодушием, смотрел на горящий алым наконечник. Знал ли он, какую боль принесет его прикосновение к коже?
Долго ждать не пришлось: уже в следующий момент Рафаэль, оттолкнув меня в сторону, прижал раскаленное железо к его груди. Подвал огласился одиночным воплем. На бледной коже алым контуром выступил дракон. Геральд дышал прерывисто и быстро, но молчал. Как бы больно ни было, он не проронил больше  ни звука.
Что-то оборвалось во мне с этим криком. Надежда. Бог весть, на что: на спасение, а, может, на то, что Рафаэль не такое чудовище, каким кажется. Оборвалась и поникла вера в милосердие человеческое, если один из людей способен был причинить другому подобные страдания.
-Ты думаешь о том, что лучше бы тебе досталась его боль?
Если бы я не знала Рафаэля, решила бы, что ревность зазвучала в его голосе.
-Я не вытерплю такого, - севшим голосом сказала я, не в силах оторвать взгляда от дракона.
Геральд шевельнулся. Движение окатило болью, как до того окатила холодная вода. Нельзя так. Нельзя. Мы не изверги, мы люди!
Что-то большее, чем протест, проснулось во мне. Я шагнула к Геральду, впервые в жизни повернувшись к Рафаэлю спиной. Возможно, была уверена: сегодня он удовлетворен вполне болью и страхом и не тронет меня.
Из воздуха в руках моих явился нож, годный лишь на то, чтобы я разрезала веревки на руках Геральда. Теперь он был свободен.
-Лета… - попытался позвать он ослабевшим голосом.
-Нет, не говори ничего, - шепнула я, наклонившись к нему, закрыв на мгновение распущенными локонами своё и его лицо.
Чудо, что Рафаэль не пытался указать мне моё место; что позволил осторожно поднять Геральда, поддерживая под локти, подняться по лестнице вверх.
У подножья её я еще раз оглянулась на него: он стоял, широко расставив ноги, сжимая в кулаке остывший жезл. Губы его были сжаты также плотно, как губы Геральда и тоже словно бы от боли.
Вложив в взгляд то, что не осмелилась произнести, я отвернулась, сдерживая слезы. Геральд заслуживал большой дозы транцискавы и покой. Но только не жалости.


Я вышла из замка, стараясь не бежать, но мерить бесконечные метры до конюшни маленькими шагами, иначе непременно запуталась бы ногами в складках платья.
Впрочем, ошибочно место, где я жила, называть замком. Он – не одиночное строение на отшибе, но целый комплекс различных построек, огражденных мощной каменной стеной. Зачастую под замком подразумевают малую его часть – донжон, место жительства его обитателей.
Именно из донжона я вышла, кутаясь в плащ. Небо в тот день было серое, мрачное, с поволокой грозовых туч, а солнца и вовсе не было видно. Холод царил неописуемый: осень вошла в свои права, окрасив мир в золотистые тона. Крона многих деревьев, что росли во внутреннем дворе, уже облетела. Близилась зима.
Мне редко приходилось выходить на улицу, тем более использовать эту дорогу, ведущую в конюшню: я шла по ней, точно по минному полю, хоть на земле опасности не было и быть не могло. Дорога проходила так, что была полностью видна из окна той самой, ненавистной, страшной, самой высокой башни, где обитал Рафаэль.
И каждый раз он наблюдал за мной.
Чувствуя на себе его взгляд, тяжелый, почти осязаемый, я пробиралась к конюшне, как к спасению. В сознании еще слышался крик Геральда… Он и впредь не устанет звучать в ушах напоминанием о моем трусливом малодушии. Всегда я буду задавать себе вопрос: могла ли спасти, предотвратить. Буду мучиться, пока вконец не удовлетворюсь неправдивым ответом. 
Я шла вперед, взгляд Рафаэля невидимо преследовал меня. На секунду я остановилась, обернувшись едва ли с вызовом: в самом деле, в окне башки заметила темную фигуру. Однако тут же пошла дальше, в этот раз признав поражение: Рафаэль завладел моим вниманием и мыслями настолько, что привычно игнорировать его просто не осталось сил.               
Наконец конюшня близко, осталось всего несколько шагов. За спиной послышался свист, рык – или звук, очень напоминающий рык. В то же время, готова поклясться, было в  нем что-то от птичьего клекота. В довершение всего – человеческий голос, но я не желала замечать в этом фантастическом звуке и толики человеческого.
-Елизар!– громко позвала я, закрывая за собой дверь конюшни и нарочно не оглядываясь.
-Да, госпожа, - послышался глубокий голос откуда-то из недр помещения.
Я прошла вдоль пустых стойл, остановилась у последнего, несколько более удобного и просторного, чем остальные. В центре его робко мигал оранжевыми язычками костер, а подле на срубленном пне сидел пожилой человек, почти старик. Одет он был худо: в изорванную темную рубаху, штаны, кое-как заправленные в разбитые сапоги. Фигура его казалась до сих пор ладной и крепкой, лицо – красивым. Сплошь седые волосы не старили его, а бакенбарды на широком лице лишь придавали мужественности. Серые глаза смотрели прямо и угрюмо, однако за угрюмостью этой пряталась удивительная душа, добрая и  отзывчивая. У губ и на лбу залегли глубокие морщины.
Елизар грел свои большие руки, поднося их почти к самому огню, не боясь обжечься. Он приветливо мне улыбнулся, и улыбка эта была искренняя. Сам Елизар всегда бывал искренен и прям в суждениях, не любил фальшь и не ладил с теми, кто умел прикрываться ею как спасительным щитом.
-Какая я госпожа тебе, Елизар, - невесело усмехнулась я, - я думала, ты уж и забыл, как звать меня этим титулом.
-Правда, Лета.
Однако неспроста он «забыл» о нашем уговоре, одним из условий которого было не называть меня госпожой. Видно, Елизар  в обиде. Я долго не навещала его.
-Прости, что долго не приходила.
Он ответил не сразу, обдумывая  фразу.
-Наверное, у тебя были причины. Есть они и сейчас. Прав я?
Я успела только кивнуть в ответ. А в следующий миг рыдала, уронив голову ему на колени, содрогаясь всем телом. Слишком долго, слишком упорно держала в себе и страх, и злость, и то временами  накатывавшее отчаяние, что не оставляет вот уже пять лет.
Пять долгих, долгих лет в сказке.
Я плакала о том, что не смогу вернуться домой; что где-то там, в семнадцатилетии, остались семья, школа, друзья, всё то родное и близкое, что знакомо с детства. О том, что Вито искалечил душу свою  ненавистью, а  лицо его никогда не станет тем ангельским и открытым, какое я помню. О том, что не уберегла Геральда, находясь на расстоянии вытянутой руки. О том, что ни за что не полюблю Рафаэля, хоть именно за тем я здесь.
Господи, за что эта юность в стенах замка, в вечном страхе и осторожности? За что не дана мне бессмысленная жизнь, привычная тем, кто остался в реальности, с учебой, стремлениями, карьерой, семьей?
Елизар положил свою широкую ладонь мне на плечи, погладил. От его прикосновения стало немного теплее, но слезы не иссякли. Он понимал все без слов, ибо не впервые я изливала горе и радости, уткнувшись лицом в его колени.
-Эль не всегда был таким, девочка, - говорил он своим теплым низким голосом, - может, ты еще поймешь его…
-Не хочу я его понимать, не хочу знать, что на свете есть такое чудовище!
Елизар помолчал, видимо, подбирая слова.
-Я помню его другим… Да, он жесткий, но иначе здесь не воспитывают мужчин. Там, откуда ты, верно, все по-другому…
-Там, откуда я, запрещены пытки и смертная казнь!  И там нет хозяев, которые по прихоти могут взять здоровье или жизнь своих слуг!
Сколько раз я уже говорила это. Разным людям, в  разное время. Все они не верили или не понимали. Из почтения ко мне молчали, однако ни на минуту не задумывались, что так и правда может быть. Даже Вито, больше других любящий слушать о той реальности, где я рождена, не представлял её.
Все они не понимают -  хотят, чтобы я жила по их законам. От этих мыслей угасшая надежда еще больней сжалась в груди, и новые рыдания заглушили голос Елизара.
- Ну, будет, будет, девочка… Слезами ты никому  не поможешь. Или некому больше помогать?
Он так спокойно спрашивал, остался ли кто-то в живых после того, как побывал в руках Рафаэля. Не улыбался, не горевал – просто смотрел своими большими серыми глазами, и мало живого осталось в этих глазах. Одно только равнодушие.
-Есть кому… - чуть слышно ответила я, - Геральд жив.
-Он сможет играть на своей флейте и впредь?
-Да… Да, конечно.
-Значит, Эль не тронул его руки. Чего же ты плачешь, девочка?
Видит Бог, Елизар наравне с другими не сознавал кто я, откуда пришла, кем была в прошлой жизни. Не разделял моих взглядов. Но он умел сопереживать мне, утешить, когда утешения уже, кажется, бессильны. Он был искренним и добрым. Здесь, в  сказке, я оценила эти качества заново и научилась дорожить ими более всех прочих.
Я глубоко вздохнула, ощущая: слезы кончились. Осталась та краткая отрешенность и покой, что наступают после рыданий. Упади рядом со мной граната, я и тогда бы не пошевелилась.
-Не знаю.
Елизар снова погладил меня. Ласково поднял к себе мое лицо, взяв его в колыбель грубых, с мозолями и твердой кожей, ладоней.
-Он заставил тебя смотреть?
-да… нет. Не знаю, я сама пришла туда. А он поставил Геральду клеймо… и я стояла там, смотрела, потому что он этого хотел.
-Он хотел, чтобы ты приняла его.
-Такого? Никогда, пусть слышат эти стены, этот мир, эти люди, запертые в ирреальности, пусть слышит сама земля! Никогда я не приму Рафаэля! Клянусь!
Я не успела произнести и последнего слова, как всё заполнил неистовый рёв. Тот самый звук, что я услышала, ступив в конюшню, но много, много громче, словно сотворен был самим воздухом. Мелькнула мысль, будто ревет раненый зверь, которого вдруг ранили еще больше. Рев накатывал подобно волне, топил в себе, заставляя забыть о всяких звуках окружающего мира.
Я невольно подвинулась  ближе к Елизару, хотела касаться его, напоминая себе: я все еще в конюшне, стою коленями на холодной твердой земле, человек передо мной живой, а раненый зверь глее-то далеко. Но он приближался… Пронзительный вопль нарастал так стремительно, что я закрыла руками уши.
-Не бойся, - сказал Елизар тоном настолько обыденным, насколько это вообще было для него возможно, - он не тронет.
Как он мог не слышать этого страдания, этой загнанности, этой злобы, что клокотала в надвигающемся реве? Как он мог не бояться?
-Он забыл тебя, хоть ты вырастил его. Отправил на конюшню, в буквальным смысле лишив крова, хоть все лошади умерли давным-давно. Но ты все также доверяешь ему…
Рев повторился с новой силой, так близко, будто его обладатель стоял в нескольких шагах от конюшни. Полагаю, так оно и было на самом деле.
Я поднялась с колен, не глядя на Елизара. Пошла к выходу, чувствуя, как холодеют ладони. Глубокий вдох. Три шага до двери. Выдох. Два шага. Снова вдох…
И я стою напротив огромного дракона, метра на два выше меня. Того самого, опасного и бесподобно красивого, какие только в сказках и бывают. Черная чешуя с яркими желтыми вкраплениями блестит и переливается, массивное тело недвижно. Замерло, будто в ожидании. Даже стреловидный хвост с шипами не мотается из стороны в сторону. Перепончатые крылья сложены за спиной.
Взгляд зацепился за длинные острые когти на лапах и метнулся к тому, что лежало подле дракона в луже крови. Разум отказывался признавать в этой бесформенной массе человека. Я и не пыталась. Отвела глаза и встретилась с драконом взглядом.
Глаза у него были с вертикальными зрачками, однако выражение их оставалось человеческим. И столько боли, столько страдания светилось в них. Нет никакого сомнения: на меня смотрел Рафаэль.
-Ты снова ограбил деревню, - тихо сказала я, , - ты опять забрал чью-то жизнь.
Мне показалось, дракон кивнул. Хищное выражение мелькнуло на морде, словно я была завтраком. Как будто ему мало того, что сейчас лежало у его лап.
За моей спиной дверь закрылась – Елизар хотел оставить нас одних. С его стороны не слишком гуманно оставлять меня один на один с драконом. Но он верил своему Элю. Я – нет.
Стоило мне моргнуть – дракон исчез, и вместо него передо мной стоял Рафаэль. Я присела в реверансе, сама не знаю зачем. После клятвы, что не буду с ним вместе, это выглядело едва ли не насмешкой.
-Никогда не примешь меня, значит… - прошептал он, как бы обращаясь к самому себе. Потом дернул меня за руку, потащил за собой к замку. - Идем!
В замке он резко обернулся ко мне, и кожа на лице сменилась черной чешуей. Он умел превращаться частично, быть получеловеком-полудраконом. Я отпрянула, но он очень крепко держал меня за запястье. Чудовище. Он хотел запугать меня сильнее, если только такое может быть. Отомстить.
-Завтра ты будешь петь для меня, - пророкотал он, - в капелле. Воздашь хвалу своему всемилостивому Богу, который допустил такое!
Он отбросил руку мою в сторону, точно она жгла его, и пошел прочь.


 Я поднялась к себе, с небывалой быстротой преодолев крутую лестницу. С меня хватило острых ощущений, хотелось безопасности и покоя. Впрочем, какая безопасность под одной крышей с тираном, преврающимся в дракона, пожирающим людей, упивающимся их страданиями и болью?
Я позвала Миладу под предлогом того, что устала и хочу лечь раньше обычного. Слуги любили меня: я пыталась держаться с ними на равных, не предавая того устоя равноправия, к какому привыкла с детства. Хоть, признаться, с каждым годом повелительный тон все более близок мне и даже порой кажется естественным. Так ли важно, имею я на то право или нет. Они подчиняются – уже одно это дает мне право повелевать.
Конечно, я могла бы обойтись без посторонней помощи, снять одежду, расстелить кровать, как делала это уже тысячи раз. Но вдруг захотелось живого общения, простого и непритязательного, без подводных камней, без напряжения и недомолвок.
-Рафаэль приказал мне завтра петь в капелле, - позволяя Миладе освободить меня от платья, стоя посреди комнаты подобно кукле, покорной и недвижной, сказала я как бы между прочим.
И тут же почувствовала, как вздрогнула Милада, как напряглись её руки. Глаза её расширились от ужаса. Даже рот приоткрылся, как у ребенка, вдруг увидевшего монстра из-под кровати, которого не должно существовать по всем законам природы, но который все-таки есть.
-Видно, он хочет сделать из этого целое представление, - осторожно продолжила я.
Я стояла тонком платьишке, вроде нижнего белья, и внезапно очень остро ощутила, как холодно в комнате. Испуг Милады передался мне дискомфортом и нехорошим предчувствием.
-Мертвецы лежат в капелле, госпожа, - наконец медленно произнесла она так тихо, словно сама фраза могла пробудить их к жизни.
-Мертвецы? – зябко потирая плечи, переминаясь с ноги на ногу, переспросила я, - расскажи мне.
Милада усадила меня на скамью, деревянной щеткой принялась расчесывать мои волосы. Минуту или две она молчала, собираясь с мыслями. 
-Из покон веков там хоронили мертвых. Говорят, могилы уходят на десять метров под землю…
-Зачем там хоронят людей?
-Как же… ближе к Богу. Говорят еще, что мертвые охраняют замок. Ночами они встают, ходят по капелле, переговариваются… Горе тому, кто увидит их. К чему петь там… Верный способ разбудить мертвых. Нельзя, нельзя… К чему тревожить их?
Признаться, еще в бытность свою Вероникой Эсперовой, живя в мире, где всякое убеждение проверяется наукой, я не особо верила в жизнь после смерти. В то, что душа способна возвращаться на землю, принимать прежний облик – вообще способна существовать.
К тому же,  я давно и навсегда уверилась: живые страшнее живых.
Милада поставила передо мной серебряный таз с чистой водой. Я задумчиво вглядывалась в воду, завороженная её словами. Мало того, что в сказке живет настоящий дракон, здесь еще и мертвые обретаются по ночам.
-Господин пожелал, - куда-то в пустоту пробормотала я, точно это всё объясняло.
-Эх, как бы беды не вышло, - сокрушенно качала головой Милада.
-Что же мне петь… псалмы?  - игнорируя её предостережение, вслух размышляла я.
Но Милада не знала. Она только качала головой, причитала, бормотала себе под нос, ожидая, пока я умою лицо и руки.
Затем она опустила балдахин так, что тот почти полностью закрыл массивное сооружение на возвышении в центре комнаты, которое хотелось назвать как угодно, только не кроватью. Расстелила её, сунула под одеяло грелку.
-Готово, госпожа, - сказала она и уже хотела удалиться.
-Кто там будет? Завтра, в капелле? – внезапно спросила я, остановив её.
-Верно, сам господин… А с ним, надо думать, камер-фрау Эйтана… Вы можете просить её аккомпанировать вам, госпожа. На старом органе, он уже век никому не служит, стоит неприкаянный в капелле. Если уж… решитесь петь.
-Боюсь, камер-фрау Эйтана не захочет аккомпанировать.
-Вы можете приказать ей, госпожа. И еще -  постарайтесь спеть лучше, не гневить мертвецов. А уж я приберу вас знатно. Господину обязательно понравится.
Прекрасно. Меня запеленают в  роскошное платье, чтобы  я подобно подарочной кукле понравилась Рафаэлю. О большем, конечно, и мечтать нельзя.
-Что бы ты сделала на моём месте? – с затаенной надеждой, правда, сама не сознавая, на что, спросила я.
-Спела бы, как умею, - просто ответила Милада, поправляя упавшую на  лоб седую прядь.
-Нет, я не про то. Если б ты была силой вызвана из… из места, где привыкла всегда жить, где родилась и выросла, в иное. Если б лишена была возможности вернуться, возможности выбора… Пусть даже речь идет о любви.
Склонив голову, Милада с улыбкой смотрела на меня. Не как на госпожу, но как на юную девушку, которая еще не знает жизни. И которой жизнь эта еще непременно преподаст не один урок.
-Всё так, как вы говорите, госпожа, - протянула она, - я родилась и выросла в деревне, что лежит внизу. Когда мне было двадцать, дракон похитил меня, перенес в замок. Тогда было не то, что сейчас: он никого не убивал, и только собирал дань с нас. В определенный день прилетал, сияя на солнце чешуей, прекрасный и грациозный, хватал когтями корзины с провизией и улетал к замок, что на вершине горы. В этот самый замок, где мы сейчас. Я также была лишена выбора и думала, что несчастней меня нет на свете.
-Сколько же тебе лет, Милада? – спросила я, чувствуя, что брови ползут вверх.
По моим подсчетам, ей должно было быть не больше…
-Сорок, госпожа, - с легким поклоном ответила она. – Постепенно я привыкла к хозяину. К обитателям замка. Смирилась. Смиритесь и вы когда-то.
Я желала крикнуть:  «никогда», что Рафаэль – последний, к кому возможно привыкнуть. Но слова замерли на губах. Я промолчала, только плотнее укрылась одеялом, подобно маленькой девочке вообразив, что оно может спасти от всех ночных чудовищ и невзгод.
-С вашего позволения, госпожа, - Милада присела в реверансе и тихо вышла, оставив рядом со мной догорать свечу.

Я спала тревожно, мучилась дурным предчувствием и обрывками кошмаров, главным действующим лицом которых неизменно оставался черно-желтый дракон. Проснувшись, боялась открыть глаза, воображая, будто увижу перед собой чьей-то призрачное лицо.
Мне все казалось, кто-то ходит по комнате, легко и неслышно, едва касаясь пола. Минуту или две я не решалась открыть глаза, оказаться лицом к лицу с неизбежным. Мне даже почудилось на мгновение мимолетное дуновение ветерка по коже.
Я набрала в легкие побольше воздуха, бог весть зачем, не за помощью же звать. Медленно подняла веки и вгляделась в редеющую темноту над собой. Никого.
Конечно, ни силуэта, ни лица в пустой комнате, куда уже скользнул серый рассвет. Всё – только моё воображение. Выдумки прислуги. Отчего же так страшно?
Я поднялась, накинула халат. И всё никак не могла заставить себя не оглядываться по сторонам, боковым зрением не следить за дверью. Прошлась по комнате раз, другой, глянула в окно: бескрайнее туманное небо и река, бьющаяся об обрыв. Когда-то этот незамысловатый пейзаж угнетал меня, теперь  я сумела даже полюбить его.
Снова дуновение по коже. Или мне только показалось?
Хватит. Сколько можно, оглядываться, бояться, строить догадки и каждый раз ожидать, что за спиной покажется чудовище? Пять лет настороженности. Пять лет непрерывной борьбы с собой и сказкой. А мне всего двадцать два, и хочется чего-то большего, чем война с нелюбимым Рафаэлем за свою независимость.
Больше я не стану бояться. А самый верный способ победить свой страх – встретиться с ним лицом к лицу. Только я подумала об этом – решение созрело само собой.
Я нашла капеллу почти сразу. Убранство этой комнаты с высокими потолками в росписях святых, с золочеными колоннами и стенами, украшенными текстами из Библии, поразило меня. Комната имела прямоугольную форму, оканчивалась своеобразным подобием алтаря в виде большого деревянного креста с распятым Иисусом и массивными золочеными подсвечниками с обоих сторон. Вдоль стен тянулись деревянные лавки, ничем не украшенные и буквально кричащие о неподходящей здесь аскетичности и простоте. Высоко, под самым потолком, располагались витражные окна. Стекла в них были всех оттенков алого. Верно, когда солнце проливало свой свет в эту странную комнату, казалось, что капелла купается в крови, а на каменном полу видны алые разводы.
Описывая комнату, я забыла о главном, что нашла в ней: у алтаря, преклонив колени, стоял Геральд и о чем-то  горячо молился. Высокий и худой, узкий в плечах, но, тем не менее, с ладной фигурой, с правильными чертами благородного лица и теплыми серо-голубыми глазами, он всегда был мне ближе остальных. Конечно, никто не заменит моего Вито, но Геральд внушал доверие; с ним хотелось говорить, спрашивать совет в трудной ситуации и искать у него защиты. Сколько я его знаю, Геральд всегда носил с собой флейту, каждую свободную минуту наигрывал разные мелодии, то лиричные и нежные, то грустные, проникновенные, от которых хотелось плакать.
Мне рассказывали, когда-то Рафаэль и дня не мог прожить без его уникальной музыки. Те времена давно прошли, а Геральд остался лиром в замке. Без дела, без внимания. Без …
Я опустилась перед алтарем рядом с ним.
-Как ты?
Он повернул ко мне изможденное лицо с высоким лбом и широкими скулами округлой формы. Глаза его закрывались от усталости, но он силился не смыкать их.
-Вито сидел со мной по твоей просьбе. Иначе я бы совсем свихнулся от транцискавы.
-Я о другом спрашиваю, - удивляясь неестественности своего голоса в давящей тишине капеллы, сказала я.
В ответ он молча отвернул ворот рубахи, обнажив марлю, прикрывающую клеймо. По лицу его нельзя было разобрать, больно ему или все уже прошло.
-Прости меня, Геральд… - чувствуя, как слезы подступают к горлу, прошептала я.
-За что?
-За то, что…
-Всё в порядке, - спокойно ответил он и снова принялся молиться, сложив ладони у груди.
Губы его беззвучно шевелились, сам он замер и не двигался, походя на каменно изваяние. По лицу его я поняла: Геральд истинно верит. В того Бога, по милости которого все мы здесь. Он перекрестился двумя пальцами.
-Ты католик? – не задумываясь, спросила я.
-Да.
-Постой… откуда ты знаешь это слово?
-Оттуда же, откуда ты.
И тут меня осенило. Но прежде я хотела убедиться.
-Откуда ты знаешь немецкий язык? – с замиранием сердца спросила я.
-Германия – моя Родина, - невозмутимо ответил он.
-Значит, ты…
Геральд коротко кивнул и снова стал молиться, теперь чуть слышно проговаривая слова. Я узнала в его речи немецкий язык.
Мне понадобилось некоторое время, чтобы осознать: Геральд пришел оттуда же, откуда я. Из реальности. Как он попал сюда, чем жил… так ли важно? Главное – он понимает, понимал все эти пять лет.
От чувств, что меня переполняли, не хватало воздуха, радости, слов, чтобы выразить её.
-Тут в самом деле бродят духи умерших? – спросила я, хотя собиралась спросить совсем другое.
Мне хотелось говорить с ним, смотреть в его глаза, знать, что он видел когда-то то самое небо, настоящее, какое осталось в реальности. Знать, что я не одна.
-Я еще ни одного не видел, - Геральд равнодушно пожал плечами, - правда, слышу иногда… То шаги, то приглушенные голоса, и все говорят непонятно.
Я ощутила мгновенный порыв вскочить, оглянуться, но он удержал меня за руку.
-К чему их бояться, Лета? Мертвые не причинят вреда, - столько мрачной горечи сквозило в его тоне, что я не только послушно опустилась рядом, но накрыла его руку своей.
И правда: посидев в тишине с минуту, я услышала позади еле различимые шаги и как будто шорох одежд. Оглядываться я не решилась, однако верила: мертвые в самом деле восстают ночами, ходят по капелле… Почему бы нет? Я живу в сказке  с драконом, замком, волшебным воздухом, из которого то и дело прямо мне в раскрытые ладони падают различные вещи. Отчего здесь не быть еще и привидениям?
-Ты каждую ночь сюда приходишь? – спросила я его, стараясь отвлечь о воспоминаний о Рафаэля, заметив, как непроизвольно он потянулся к повязке на груди.
-Да. Без этого я вряд ли смог бы выжить здесь…
-Ты родом из реальности?
Геральд усмехнулся.
-Странно ты это называешь. Но, да, если угодно, я родом из реальности. Правда, вот уже семь лет как распрощался с ней.
Мы долго еще говорили о прошлой жизни, о мечтах и стремлениях молодости,  учебе, родителях. Шорохи и шаги не умолкали, но я больше не боялась их. Когда солнце поднялось высоко, засияв в капелле кровавыми отблесками, звуки эти поутихли, превратившись в мнимую тишину.

Милада исполнила своё обещание: едва дождавшись, пока я покончу с завтраком, который принесла в мою комнату, она принялась «знатно прибирать меня». Усадила на скамью, позволив остаться в одном нижнем платье, служившем мне бельем и ночной рубашкой одновременно. Платье это было ладно скроено, облегало мою фигуру. Однако хлопчатобумажная ткань вдруг показалась ей неприличествующей случаю, и она почти заставила меня переодеться в блио из тончайшего белого шелка – именно так называлось платье, плотно прилегавшее к телу. «Первое платье», как терпеливо, с той снисходительной улыбкой, какую я уже видела у неё накануне, объяснила Милада.
-К чему это… - недовольно бормотала я, впрочем, без особых пререканий позволяя ей расчесывать деревянной щеткой мои длинные, спутанные со сна, волосы.
Вместо ответа она сокрушенно покачала головой.
-И отчего вы не укладываете волосы, как камер-фрау? Может, сейчас попробуем?
-Нет, - отрезала я.
Эйтана всегда носила замысловатые прически. Свои блестящие пышные волосы она заплетала в тяжелые косы, забирая их наверх шпильками и заколками. Словно в противовес ей я неизменно предпочитала вьющиеся локоны,  свободно падающие на плечи и спину, достающие до поясницы. Видимо, до сих пор давала о себе знать привычка, оставшаяся с детства, когда я пряталась за стеной распущенных волос от окружающего мира.
Милада быстро смирилась с решительным «нет». Я не успела заметить, а она уже прилаживает к моим волосам золотую тиару, усыпанную жемчугом и крошечными изумрудами.
-Бог с тобой, я же уроню её, - воспротивилась я, но Милада осталась непреклонна.
Она только хитро прищурилась, словно говоря: «Кто ж тебе позволит».
Затем она тщательно протирала мою кожу маслами и водами, имеющими приятный лавандовый запах. Я было  заподозрила, что это духи, но и тут ошиблась: оказалось, всего лишь аналог современных кремов, утренних, для сухой кожи, для очищения и какие они еще бывают, я, право, уже  и не помню.
-А где Флора? – стараясь отвлечь её от обильного отбеливания моей кожи с помощью пудры неясного мне происхождения, поинтересовалась я.
-Одевает камер-фрау, - коротко ответила Милада недовольным тоном, который должен был означать нечто вроде: «пусть только посмеет превзойти меня в этом».
Любопытно. Эйтана также приглашена на спектакль. Участницей она будет или гостьей? И хочу ли я приложить максимум усилий, чтобы больше неё понравиться Рафаэлю? Нет. Определенно нет. Но то, что Милада стремится перещеголять Флору в умении делать из обыкновенной девушки богиню, практически лишает меня шансов.
Милада куда-то исчезла на секунду, вернувшись с ворохом белого шелка, сияющего в лучах солнца золотом. Я не понимала, что это, пока она не попыталась облачить меня в шелк.
-Помилуй, Милада! Талия слишком узкая! Я просто в него не влезу! Пожалей меня! – взмолилась я, осознав, что она в самом деле собирается втиснуть меня в сверкающую и переливающуюся материю, названную ею «катарди».
-Ничего, - тоном бывалого бойца отозвалась горничная, - сзади шнуровка.
Удивительно, что она не добавила: «а вы можете и не дышать».
Пока она туже затягивала золотые нити шнуровки, я пыталась распеться, втайне надеясь, что пять лет музыкальной школы и уроки вокала не пропали даром. Вместе с тем я старательно вспоминала все молитвы, какие только знала, пробуя переложить их на всякую мелодию, что обнаруживала память, то и дело вскрикивая или выдыхая:
-Слишком туго! Слишком тесно. Мне нужен воздух, чтобы петь!
Наконец Милада милостиво согласилась, что тянуть дальше некуда, и уж конечно, моя талия будет тоньше талии камер-фрау. Стоило ей сказать: «готово!», как в дверь постучали. Вошел Вито, на ходу желая мне доброго утра.
Не пройдя и нескольких шагов, он застыл, замер на полуслове: увидел меня.
-Лета… - громко выдохнув, шепнул он.
Глаза его казались больше, чем обычно, на лице проявилось сперва глубокое потрясение, потом – замешательство. А после он и вовсе опустился передо мной на одно колено, прижал к горячим губам мою руку.
-Что ты, Вито, - смеясь, сказала я, отнимая руку, - разве только сейчас красавицей ты меня любишь? Так это не я, а несносное платье! Без него ты совсем не любишь меня?
-Госпожа моя, - сдавленно произнес Вито, не реагируя на колкость, не отрывая взгляда от моего лица.
-Встань, Вито, к чему эта игра? – просила я, а он все смотрел завороженно на меня, точно видел впервые.
Я силой подняла его на ноги, подхватив под мышками (мы были примерно одинакового телосложения и комплекции).
-Ты прекрасна, - сказал он так серьезно, как редко говорил со мной.
-Разве я не должна быть всегда прекрасна, твоя госпожа? – я засмеялась снова, и смех рассыпался по комнате серебряным звоном.
Он смотрел на меня и не слышал, что я говорю. Вито походил на смертного, который вдруг узрел Бога, своё солнце, свою мечту, и уж более не может с ней расстаться. Милада провела ладонью перед его лицом. Вито встряхнулся.
-Госпожа еще не видела себя.
-Неужто здесь есть зеркало? – удивилась я.
-Нет. Но ты же можешь его вызвать, - тихо отозвался Вито.
Я глянула на него скорее озадаченно, чем радостно. И старательно подумала о большом зеркале, которое должно было бы появиться здесь с минуты на минуту. Только, пожалуйста, не упади нам на голову, пожалуйста…
Зеркало матеарилизовалось прямо на стене. Я обернулась к нему и застыла, также, как до того Вито.
Я смотрела в зеркало и видела принцессу, каких рисуют на обложках детских книг. Лицо её походило на кукольное, ни одного изъяна не нашлось бы в нём. Высокий лоб, аккуратный маленький нос, бледные  чувственные губы, - все было безупречно в этом лице с правильными чертами и ямочками на щеках. Внимание притягивали глаза – большие, выразительные, такие бездонные, что можно было утонуть в них. Они были не синие и не зеленые – того удивительного аквамаринового цвета, который под силу быть переданным только кистью художника: природа на такие причуды не способна.
Этот необыкновенный цвет оттеняли золотистые волосы, блестящими волнами падающие на плечи белизны почти неестественной. Казалось, в них играло солнце рыжими и медными лучами, отражая всякий свет. Тиара украшала их, а изумруды в ней соперничали яркостью с глазами принцессы.
Одета она была в волшебное платье, под стать сказке: шелковое, белоснежное, такое роскошное, что не верилось, будто такое вообще бывает. Рукава с широкими буфами были перехвачены золотистой тесьмой у предплечья  и падали вниз, расширяясь, почти полностью закрывая кисть. Если бы не разрезы, также отделанные по краям золотым, делать что-то руками было бы крайне затруднительно. Под широким рукавами изредка мелькали рукава блио, такие же белые, плотно облегающие запястье.
Декольте у платья было неглубоким, открытым ровно настолько, чтобы разбудить фантазию, однако ни провоцирующего, ни игривого я в нем не заметила. Декольте странным образом подчеркивало тонкую изящную талию, словно бы переходило в неё. Не верилось, что у кого-то, тем более у меня, может быть такая грациозная, женственная фигура, которую платье лишь подчеркивало. На бедрах разлетающаяся к низу частыми складками юбка была перехвачена тяжелым, массивным поясом из золотых пластин, инкрустированных жемчугом и изумрудами. Из-под складок юбки, переливавшейся золотым из-за необычной вышивки на ней, виднелись золотые туфельки, которые то и дело меняли своё положение, двигаясь на полмиллиметра то вправо, то влево в попытке найти наиболее удобное положение.
Когда первое впечатление ослабило удушающую хватку, и я смогла мыслить и говорить разумно, пришло горькое осознание: это не я.
Вероника Эсперова лишь отдаленно напоминала ту принцессу в зеркале. У неё в самом деле были волнистые волосы, но не такие длинные, всего лишь до плеч. Обыкновенные светло-русые волосы, которые мне вздумалось покрасить в золотистый перед тем, как попала в сказку. И глаза у неё были обыкновенные, серые, и фигура вполне заурядная…
Что сделала со мной сказка? Или это Рафаэль? Кого проклинать за то, что я окончательно потеряла себя?
-Я другая… - только и смогла сказать я. – Совсем другая…
Не плакать. Не плакать. Не жалеть себя и то утраченное, что готовы с радостью променять за внешность принцессы тысячи и тысячи девочек по всему миру, но не я.
-Ты всегда была такой, - возразил Вито, - сколько я тебя помню.
А я-то думала, что  у меня просто очень отросли волосы за короткий срок…
-Вито… я другая. Я была другой в реальности, - слезы звучали в моем голосе, но не лились из глаз. Я сдерживалась из последних сил.
Почувствовав это, Вито обнял меня, очень осторожно, чтобы не испортить великолепия платья. Я спрятала лицо у него на груди. Как хорошо, что Вито был моим другом здесь, в  стенах враждебного замка и чужого мира. Как хорошо, что он рядом.
-Ты прекраснее всех, Лета. Но будь ты даже самой безобразной старухой в мире, ты и тогда останешься моей Летой. Такой, какую я люблю.
Я вздохнула, нашла в себе силы оторваться от него.
-Спасибо.
-Я почту за честь проводить до капеллы мою госпожу, - улыбнулся он уголками губ, точно улыбаться свободно и раскованно в моем присутствии считал недопустимым.
Я взяла его под руку, но он покачал головой с той же загадочной улыбкой. Пошел передо мной по узким коридорам и лестницам с чудовищными ступенями; Милада гордо и воинственно замыкала шествие, видимо, вполне довольная полученным результатом.
Она получила еще большее удовлетворение, когда увидела реакцию Рафаэля: он на секунду привстал со своего деревянного трона, схватившись рукой за грудь, точно ему стало больно дышать. В тот момент я смотрела не на тирана, которому должна была беспрекословно подчиняться, но на влюбленного мужчину, над которым сама имею власть.
Слава Богу, что мужчина этот влюблен безответно.
Позади Рафаэля стоял Ивар, изо всех сил пытавшийся напустить на себя невозмутимый вид. Наконец он решил попросту не смотреть на меня. Рядом с Рафаэлем, на троне пониже, сидела Эйтана. По мне, она намного красивее. К тому же, красота её подлинная, моя – вымышленная.
Она  тонкая и статная, миниатюрная, невысокая, воплощение женственности и изящества, с маленькими белыми руками, с узкими бедрами, осиной талией и почти плоской  грудью. В лице её отражается одна надменность, в движениях и походке сквозит царственная грация. Она  гибкая, ловкая и в то же время необычайно прямая, стремительная, дерзкая. Неприступная. Каштановые волосы, искусно уложенные, закрепленные бесчисленным количеством красивых заколок, гармонируют с матовой кожей лица, с большими карими глазами. Губы её всегда кажутся сжатыми, она редко улыбается, и оттого выглядит строгой и даже враждебной, но, несомненно, изумительно красивой.
Затянутая в корсет темно-синего бархатного платья, она сидела подле Рафаэля прямо и гордо, словно была ему женой. Словно весь замок на правах госпожи принадлежал ей.
Возможно, где-то в  глубине души я не хотела этого – видеть ее на троне. Не любила Рафаэля, однако мне льстило, что такой сильный человек вот уже пять долгих лет любит меня одну, тогда как рядом с ним находится такое замечательное, привлекательное создание. Ему стоило лишь протянуть руку… Может быть, именно за то, что она была рядом, Рафаэль не ценил Эйтану.
Я присела в глубоком реверансе, всем своим видом давая понять, что выражаю почтение ему одному. Покуда один он мой господин и хозяин.
-Пой, Лета, - приказал Рафаэль.
Он отвернулся. И я, проклиная все на свете, чувствуя себя абсолютной дурой, запела.
Акустика в капелле, как и следовало ожидать, была необыкновенная. Мой голос, чистый и звонкий, отражался от стен и потолка, возвращаясь звенящим эхом ко мне. Я пела молитву, какой мама учила меня в детстве, ибо более ничего тогда, перед Рафаэлем, хоть он избегал моего взгляда, припомнить не могла.
Странно было петь без аккомпанемента, полагаясь лишь на свой слух, перекладывая на ходу слова на незамысловатую мелодию. Впрочем, импровизировать мне пришлось недолго: в такт молитве зазвучала удивительная музыка, легкая и нежная. То пела флейта - о горести, разочаровании, печали и робкой надежде, что жила  в наших сердцах. Моем и Геральда.
Он стоял в дверном проеме, прислонившись спиной к колонне, играл с упоением, самозабвенно, прикрыв глаза, всего себя посвятив музыке. В лице его не читалось вызова или осторожности. Ничего, что могло быть связано с Рафаэлем. Он не видел его, не помнил о нем, и это было самым тяжким оскорблением, какое он мог нанести своему господину.
Что, если Рафаэль снова решит наказать его? Голос мой дрогнул на миг, боль проснулась в нем, вознеслась к куполообразному потолку, оттолкнулась от него, рухнула вниз тяжелым эхом, прямо у ног Рафаэля.
Я обратила к нему взгляд и чуть было снова не запнулась: столько страдания было в его лице, столько боли отражалось в светлых глазах. Он силился не кривить губы, и ему это почти удалось. То было лицо мученика, который знает, что вовек ему не получить желаемого. И что-то еще. Надломленное, горькое, страшное. Смерть жила в его глазах, неизбывное отчаяние и такое неуемное, невыносимое одиночество, что мне стало жаль его на мгновение.
Видно, это отразилось во мне, в движении руки, что потянулась к нему, в приподнятых бровях, в том извечном выражении глаз, смеси сожаления и страха, что вызывал Рафаэль, потому что он вдруг стукнул кулаком по подлокотнику.
-Хватит!
Он дышал часто и прерывисто, новое явилось в его неестественных глазах – ненависть. Отчего же ненависть эта обратилась на меня?
Я покорно стояла перед ним, затихшая, поникшая. Флейта также замолкла, и тишина обрушилась на нас, изредка прерываемая шорохами, перешептываниями: духи пробудились ото сна окончательно. Я чувствовала, как они обволакивают меня, как тесно и жарко в груди от того: они душили меня.
Судя по реакции Ивара и Эйтаны, они также почувствовали это, пытались оттянуть ворот одежд, оглядывались в поисках обидчиков.
-Прекратить! – прогремел низкий, на грани рыка, голос Рафаэля.
Он говорил с духами… И они послушали его. Я смогла свободно дышать, и уже только это почудилось величайшей радостью.
-Отправляйтесь туда, откуда пришли, - повелительно сказал он, и ничего человеческого не осталось в голосе.
Я боялась поднять голову, но ощущала: передо мной уж более не мужчина в черных одеждах – существо, напоминающее дракона. Вместо кожи у него чешуя, зрачки вертикальные, когти длинные и чрезвычайно острые. Только фигура осталась человеческая.
-Повинуйтесь!
Он полыхнул огнем в воздух, едва не опалив подол моего платья.
-А ты, - обратился он ко мне, - ты! Посмотри на меня!
Я упрямо не поднимала голову. Однажды я уже видела его в этом обличье и снова не хотела. Попросту не могла это сделать, не расставшись с здравым рассудком.
-Посмотри на меня! – рокотал Рафаэль; я опять различала боль загнанного зверя в этом рыке, - Посмотри! Нет… уходи. Уходи, Лета. Это приказ!
Я бросилась к выходу, но он остановил меня:
-Нет…Стой! Сегодня ночью! Сегодня ночью ты придешь ко мне!
Но я уже бежала по коридору, прочь от этого чудовища.

Я провела в одиночестве почти весь остаток дня, не пожелав покидать своих покоев даже ради обеда. Конечно, когда-то это добровольное заточение должно было кончится, однако я не предполагала, что так: Эйтана пришла ко мне.
Быстро присела в реверансе, ловко и небрежно, будто между прочим, как всегда делала в моём присутствии. Она была также прекрасна, как утром, только некоторые непослушные пряди выбились из прически и вились у лица крупными кольцами.
Я молчала, предоставив ей заговорить первой. Отчасти потому, что не знала, что сказать, как подступиться к ней. Рядом с ней я часто чувствовала себя виноватой, но на враждебность рано или поздно отвечают враждебностью. Я не стала исключением, и относилась к ней с смешанным чувством подозрения и неприязни. Впрочем, признаюсь, находилось изредка в этом чувстве место и восторгу, и уважению.
Она смотрела на меня, прямо и открыто, даже не стараясь скрыть злобу. Вечную злобу на мир и обиду. Столько ненависти плескалось в глубине её глаз, столько невысказанного, затоптанного.
-Рафаэль приказал приготовить тебя.
-Приготовить к чему?
-Сегодня ночью ты отдашься ему, - четко выговаривая каждое слово, бросила она.
Я пошатнулась. Мир, как это пишут в бульварных романах с стереотипными фразами, пошатнулся, закружился перед моими глазами. Я… Я должна переспать с Рафаэлем? Отдать ему свою невинность, разделить первые радости близости? С этим холодным существом, неземным, жестоким и коварным?
Что он сделает со мной? Запугает видом обнаженного тела, покрытого скользкой, влажной чешуей? Заставит целовать его, а сам поранит мои губы об острые клыки дракона и станет пить мою кровь? Или нарочно причинит боль вполне насущным способом, а потом заставит молить о пощаде?
Картины одна красочней и страшнее другой проносились перед мысленным зрением.
Я не люблю его, не хочу его! Господи, я не могу отдаться Рафаэлю, кто угодно, только не он! Нет, ни за что, не бывать этому!
-Что, если я откажусь? – следя за тем, чтобы голос мой не сорвался перед Эйтаной, спросила я.
Она усмехнулась, искры мрачного предвкушения засветились в её глазах.
-Он возьмет тебя силой, грубо и больно.
Не добавив к этому ни слова, она прошла вглубь комнаты, к невзрачной маленькой двери. За той дверью располагалась моя личная ванная комната. Или что-то вроде того.
Стены и пол в ней  обиты черным войлоком, на возвышении в центре стоит просмоленный деревянный чан, устланный черной тканью. Там часто горят свечи в незаметных с первого взгляда подсвечниках, вделанных в стену.
Я слышала, как Эйтана ходит по ванной, шорох её платья, тихие шаги. Она плеснула воды в чан и позвала меня.
На ватных ногах я прошла в ванную, остановилась у двери. Эйтана стала расшнуровывать золотую тесьму сзади. Грудь вздохнула свободнее, даже воздух на миг показался слаще. Впрочем, я ни на что не реагировала, ни о чем не думала, в каком-то шоковом состоянии смотрела прямо перед собой.
Только когда проворные пальцы Эйтаны принялись расстегивать пуговицы на блио, я встрепенулась, успев придержать его на плечах.
-Нет… не надо. Я сама.
Эйтана внезапно расхохоталась. Смех её иглами раздражения впился в кожу.
-Стыдишься меня, Лета? Чай, и перед Рафаэлем устыдишься своих прелестей!
Она смеялась все громче и жестче, и потому я позволила блио упасть к  ногам, оставшись полностью обнаженной. Тело моё подобно внешности не было моим вполне, если вы понимаете о чем я: слишком длинные, стройные ноги, слишком узкая талия и слишком полная грудь. Я огладила тело руками, словно проверяя, настоящее ли оно.
Эйтана жестом пригласила меня к чану, от которого обильно шел пар. Всё это время она не прекращала улыбаться, и первые нотки боли мелькнули в этой улыбке.
Откуда боль? Пожалуй, настало время рассказать больше об Эйтане и об её истории.


Эйтана.
События, о которых собираюсь писать, произошли на второй год моего пребывания в сказке. Рафаэль устраивал, как сказали бы сейчас на западный манер, бал.
Тогда он впервые предстал передо мной эдаким вельможей с внешностью и манерами истинного аристократа. Длинные черные волосы, гладкие и блестящие, обрамляли тонкое лицо; тонкие, бледные губы его  расползлись в подобии полуулыбки; только до неестественности светлые, блеклые глаза сохраняли то хищное выражение, какого обыкновенно хватало, чтобы заставить повиноваться весь замок. В тот день я увидела  его глазах что-то еще, скуку и вместе с тем странную жажду. Точно он был исстрадавшимся путником в пустыне,  сознающим, что вовек не видать ему глоток свежей воды. Оттого жалость снова шевельнулась в моем сердце, губы дрогнули, робость перед ним сменилась сочувствием. Все это вмиг отразило мое лицо, но Рафаэль не рассердился. Напротив, с подчеркнутой учтивостью галантно поклонился своей даме, предлагая ей руку. Зазвучала музыка, дама его, как вы уже, верно, догадались, Эйтана, с готовностью подала свою маленькую тонкую руку в ответ. Удивительная, красивая пара кружилась в танце по залу: Эйтана, юное, прелестное создание, необычайно худенькое и даже угловатое, с огромными, в пол-лица, бездонными карими глазами, облаченная  в воздушное платье нежно-розового оттенка, и Рафаэль, высокий, стройный, загадочный и неприступный в своем неизменном черном одеянии, на сей раз украшенном бессчетным количеством бриллиантов.
Они исполняли незнакомый мне танец: то был не вальс,  однако некоторые фигуры взяты, несомненно, оттуда. Они то сходились, пронося ладони в сантиметре от лиц друг друга, почти дотрагиваясь до щек, то расходились, протягивая друг другу руки и едва-едва соприкаясь кончиками пальцев. Эйтана смотрела на Рафаэля так, словно видела в последний раз, желая в сердце запечатлеть дорогие черты. Для нее в целом мире (не то что в этом зале) не существовало иных мужчин. Столько обожания, восхищения, даже преклонения светилось в глазах этой девушки, столько нежности и счастья от того, что он рядом, держит ее в объятиях... А он непрестанно оглядывался, искал кого-то глазами и словно бы забыл, с кем танцует.
Внутренним чутьем или тем, что зовут женской интуицией, я знала, кого он ищет и, видит бог, очень не хотела, чтоб нашел. Потому я стала медленно, держась стены, пробираться к аркообразному выходу. Ивар преградил мне дорогу.
-Можно пригласить госпожу на танец? - с кривой усмешкой, которую наверняка считал за обаятельную улыбку, спросил он.
Я хотела было спешно отказаться, в голове роилось сразу с десяток отговорок. Но вовремя вспомнила предупреждение Милады: отказ в подобной ситуации равносилен оскорблению. Я окинула Ивара  долгим взглядом: сухой, прямой, c длинным носом,  цепкими пальцами, острым лицом в глубоких морщинах, он не производил впечатление человека, который мог бы простить оскорбление. К тому же Ивару доставляло удовольствие вершить свою справедливость.  Он был правой рукой Рафаэля; он был безжалостным и жестоким, и я не хотела гневить его.
-Да, Ивар.
Он неловко обхватил своими длинными тощими руками мою талию, не попадая в такт, начал медленно топтаться на месте, поминутно рискуя наступить мне на ногу. Я догадалась, что  Рафаэль приказал ему танцевать со мной. Он хотел что-то выведать? Или проявил вежливость, не позволив мне жаться к стенке, оставшись без пары?
Какое-то время Ивар молчал, лишь изредка тяжело вздыхал и кряхтел, продолжая переступать с ноги на ноги.
-Хорошо танцуешь,  госпожа, - сказал он наконец.
Прозвучало будто в насмешку, но Ивар говорил, кажется, вполне серьезно.
-Благодарю. Я много танцевала раньше.
И снова молчание, снова мы кружимся с черепашьей скоростью по кругу радиусом в  полметра. Я не знаю, куда деть глаза: на него смотреть непривычно и не хочется; Рафаэль неотрывно следует за мной взглядом поверх аккуратной головки Эйтаны, и хищное выражение охотника преобладает в нем над всяким другим.
Никто, кроме нас и Рафаэля с своей дамой, не кружился в такт мелодичной флейте, на которой с упоением играл Геральд, по залу, и оттого он казался еще больше. Вдоль каменных стен, украшенных канделябрами и незамысловатым рисунком, тянулись узкие деревянные лавки, свет из витражных окон играл на сером каменном полу зелеными и синими красками, своды потолка уходили так высоко, что нужно было до боли задрать голову, дабы увидеть их. Впрочем, ни простор, ни яркие пятна цвета под ногами не могли исправить мрачности этого помещения.
Хотя, кто знает, быть может, всякое помещение с Рафаэлем полно для меня мрачности и уныния?
-Где танцевала? – чтобы как-то разнообразить неловкое на его взгляд молчание, спросил Ивар.
-Там, где жила. Я занималась танцами больше десяти лет, с самого детства.
-Там детей учат танцу?
-Да.
-Где же находится эта страна?
-В реальности, - просто ответила я, тщательно следя, чтобы мы не стали даже на полшага ближе к Рафаэлю.
Хоть близость Ивара заставляла меня внутренне содрогаться, а руки его держали меня подобно тискам, близость Рафаэля не шла с этим ни в какое сравнение. Я готова была бежать хоть на край света, простите мне это избитое выражение, только бы не оказаться в пределах его досягаемости.
Танец уже закончился, а Рафаэль все почему-то прижимал к себе Эйтану, не отрывая от меня взгляда, шептал что-то ей в волосы. Я не умею читать по губам, но мне показалось, он повторял: «Ты моя».
За Иваром ко мне подошел Елизар. Тот случай – единственный на моей памяти, когда он был приглашен, или, лучше сказать, допущен в замок.
-Руку твою, госпожа, - сказал он без тени сомнения, хоть мы не были знакомы.
Что-то в нем сразу расположило меня. Он был уже не молод, и, возможно, годился мне в дедушки, но что-то сильное, надежное и благородное чувствовалось в нем, спокойная и размеренная энергия. Морщинки лучиками расходились вокруг ясных глаз, движения были не молниеносными, но ловкими и умелыми. Он уверенно и плавно закружил меня в ритмичном темпе танца. Странно, я никогда раньше так не танцевала, но делала это без запинки, словно училась долгие годы. То ли он вел меня искусно и умело, то ли снова проявилось влияние сказки: вместе с волшебной внешностью мне досталась привычка к здешним обычаям, только я смогла насладиться этим необычным танцем. Даже на время забыла о Рафаэле.
 -Зови меня просто Летой. Хоть это не мое настоящее имя.
Он первый человек, кому я сказала это в замке. Ивар разбередил воспоминания о прежней жизни, и они взметнулись болью во мне, рвались наружу. Хоть кому-то, пусть незнакомому, неблизкому…
-А какое настоящее?
Глаза Елизара улыбались, хоть губы оставались недвижны. Он не смеялся надо мной, но молча поощрял откровенность. Или я ему просто нравилась.
-Вероника.
-Ве-ро-ни-ка, - по слогам отсчитал он, точно щелкал орехи, и на каждый щелчок приходилось по слогу. – Длинно. Меня вот зовут Елизар, и тоже длинно. Всегда мечтал об имени покороче. Как бы это… может, Зари? – он добродушно подмигнул мне.
Рядом с ним было безопасно. Я так отвыкла от этого ощущения, так радовалась ему, что готова была танцевать с ним еще хоть час, два, а то и больше. Весь день, лишь бы подальше от Рафаэля.
Но, увы, стоило мне это подумать, мы разошлись в фигуре танца. То же сделали Рафаэль и Эйтана. Откуда-то тело мое знало, что я должна сойтись с ним, взяться за руки, сделать круг вокруг себя и вернуться к партнеру. Я смотрела в пол, не желая, не решаясь, не осмеливаясь поднять на него глаза. Пальцы поднялись в воздух, медленно, изящно, ожидая, пока он коснется их своими. Стоило холодной его коже прикоснуться к моей, я отдернула руку, повернулась, едва не запутавшись в полах платья, и быстрее, чем предполагал ритм, вернулась к Елизару.
Из-за его спины я посмотрела украдкой на Рафаэля: он хмурился, угроза читалась в сдвинутых бровях.
-Ох, нет… - пробормотала я.
-Видно, хочет тебя, - не подразумевая того, что вы наверняка подумали, заметил Елизар.
-Кто?
-Эль, кто ж еще. А ты еще и не даешься, - проницательно сказал он и усмехнулся. В голосе не слышалось ни упрека, ни поощрения. Констатация факта. – Ты не бойся его, Лета. Главное – не бойся.
С этими словами он отошел от меня, так как музыка кончилась. И тут же зазвучала вновь. На этот раз Рафаэль оставил Эйтану и, более не замечая ее, направился ко мне. Я успела заметить, как она сверкнула на меня глазами, сколько ненависти и затаенной обиды отразилось в них. Я повернула голову и наткнулась на протянутую ладонью вверх руку. Рафаэль поклоном и жестом приглашал меня танцевать, не произнося ни слова.
Я смотрела на эту протянутую белую ладонь с развилками линий на ней, понимая, что члены немеют, воздух куда-то делся прочь от легких, я даже вздохнуть не могу. Меня хватило лишь на то, чтобы покачать головой, почти незаметно, выдохнуть:
-Прошу меня простить.
И, чувствуя свой позор, свою немощность, бросилась к дверям.

Комната моя стала за то время надежным убежищем. Прежде всего, вы, верно, уже догадались – от Рафаэля. Каждый раз после встречи с ним, случайной или умышленной, подстроенной нарочно, я надолго укреплялась в ней как в крепости, дверь служила преградой, тишина прикрытием, а моё равнодушие – предлогом, дабы всякие препятствия смеcти на своем пути. Но пока Рафаэль все откладывал и словно бы не решался, а потом я чувствовала себя относительно надежно в своей комнате.
Она просторная, с множеством окон, из которых открывается небо, часть бескрайнего и густого леса, река, неистово и яростно бьющаяся о скалистый берег. В центре высится кровать, поистине огромная, с тяжелым балдахином темно-бардового цвета; вдоль стен, расписанных масляными красками пастельных тонов, тянутся деревянные лавки. На них и иногда под ногами – звериные шкуры. Еще здесь есть стол у окна, деревянный, грубо сколоченный, что-то вроде дивана, однако и он деревянный, жесткий – тот самый, на котором приходилось спать Вито после ожогов. Комната чаще светлая, но даже свет не унимает дискомфорта, что я испытываю здесь. Неуютно. Холодно. Чуждо.
Вечно здесь не спрячешься, и потому я вышла на следующее утро, направилась в капеллу. Странно, никогда не считала себя глубоко верующей или сколько-нибудь религиозной, но здесь одно одиночество и тревога, постоянная осторожность, граничащая со страхом: невольно душа потянется хоть к какой-то помощи. Пусть даже призрачной. В сказке сомнительной больше, чем где либо.
Тогда я еще ничего не знала о духах, что бродят по капелле, да и была там всего второй раз в жизни. Подходя к капелле, я услышала голос и остановилась, спрятавшись за колонной у входа. Мелодичный, красивый, чистый голосок, звонким эхом отражающийся от каменных стен. Говорила Эйтана, только у неё такой красивый, властный и ласковый голос одновременно. Я замерла, в секунду пытаясь решить, что делать: уйти или послушать. Второй голос, ей отвечающий, пригвоздил меня  к месту. Резкий, глухой голос Рафаэля я не спутаю ни с каким другим.
-Я не хочу тебя видеть, - сказал он.
-Это из-за неё, да? Из-за Леты? – в голосе ее слышалось что-то, чему  я даже названия придумать не могу, смесь горечи, ярости и обиды. - Я видела, как ты смотрел на неё!
Голосок зазвенел от ревности.
Рафаэль ответил так тихо, что я не услышала. Сделала крошечный шаг вперед, на миг показавшись из-за колонны. Так я видела, что происходило внутри капеллы: Рафаэль сидел на своем троне у стены, Эйтана расположилось у его ног. Серебристое с черным платье ее распласталось по полу, легло  вокруг её узкого, тонкого стана. Бархат поблескивал в алом свете, что лился из витражных окон, серебро мешалось с кровью. Оттого Эйтана, хрупкая, миниатюрная, становилась лишь прекраснее. Широко распахнутые глаза преданно заглядывали в лицо Рафаэля. Он ответно, но как-то задумчиво и рассеянно смотрел в её лицо. И будто не видел.
-Она не стоит твоих стараний, - вдруг быстро-быстро заговорила Эйтана, её крошечные руки нашли руки Рафаэля на его коленях, сжали, - она чужая нам, тебе, пришла из другого  мира. К чему тебе иноземка…
-Она прекрасна.
-Разве я не прекрасна, Эль? – вкрадчиво, елейным голосом, от которого становилось не по себе, спросила Эйтана, положив свою головку на высокой тонкой шее ему на колени, - разве я хуже Леты?
-Не сравнивай, - отрывисто бросил он.
Его небрежение кольнуло гордое и ранимое юное сердечко. Эйтана встрепенулась, вскочила на ноги, взметнулось серебром  платье.
-Что может дать тебе она, чего не могу я?
Она мерила капеллу шагами, чуть-чуть не путаясь в складках бархата, стремительно и резко преодолевая короткое расстояния от алтаря до трона Рафаэля. Глаза её сверкали, тонкие, острые руки взметались вверх в такт движениям, вся она, ослепительная, необыкновенная, сияла в своем гневе.
Рафаэль молчал, не обращая на нее особого внимания. Он все больше хмурился, я почти могла видеть, как тяжесть ломит его плечи, как весь он становится еще более угрюмым и суровым. Еще больше тем Рафаэлем, которого я знаю сейчас.
-Ты предаешь меня!
Она дошла до пика, голос сорвался вконец и… буря утихла. С рыданиями Эйтана бросилась к ногам Рафаэля, обхватив их руками.
-К чему тебе эта девчонка, Эль… - бормотала она, вздрагивая всем телом, - Она не примет тебя, испугается…
-Нет.
-Да она же как все! Видит в тебе монстра! Чудовище!
Я не выдела, как Рафаэль ударил её, слышала только глухой, внезапный шлепок по щеке. Судя по звуку, удар был довольно внушительный.
Он встал, сбросив её с колен (оттолкнув ее?), вышел, не оглядываясь. Я едва успела обойти вокруг колонны, спрятавшись за нее. А Эйтана так и осталась в капелле, рыдающая, отвергнутая. Она не слышала, как я тихонько ушла оттуда минут двадцать спустя, выждав достаточно, чтобы не встретить на пути Рафаэля.

Я должна была бы польстится столь явным вниманием мужчины, беззаветно, безоглядно в меня влюбленного. Однако  я молилась, чтобы он забыл меня, старалась не попадаться ему на глаза, практически не выходила из своей комнаты. Вито скрашивал это затворничество, болтал без умолку, пока я вышивала очередной пояс или рубаху. Привязанность его росла с каждым днем; да и я уже не могла обходиться без того, чтобы не выслушать от него последние сплетни замка, его планы на будущее, его размышления  о жизни…
Он рос честным, порядочным и очень замкнутым человеком, хороня ненависть к своему господину в душе. Его голубые глаза с обожанием глядели на меня, а я, истосковавшаяся по любви и заботе, купалась во внимании и восхищении, коим полнилось его сердце.
Вито дорог мне: ему одному, кроме Елизара, я могу доверить свои страхи, секреты, надежды, зная, что они не будут преданы огласке. Что ни одна живая душа о том не узнает.
Жаль, он не мог быть моей горничной: тогда бы мы могли не расставаться вовсе. Впрочем, с Миладой и Флорой, законными горничными, я провожу не так много времени. Сказать по правде, не только им надлежит ходить за мной. Та же обязанность приказом Рафаэля тяжкой ношей легла на плечи Эйтаны.
Она камер-фрау, стало быть, кто-то вроде компаньонки. Должна следить за тем, чтобы мне не наскучила жизнь в замке, чтобы я не нуждалась в общении. Она не следить, а  я не жалуюсь, выискивая предлог, чтобы не встречаться с ней лишний раз.
Теперь я нашла способ оградиться: уверила ее, что справлюсь сама, и одиночество мне по вкусу. А раньше, представьте, она обязана была каждое утро одевать меня, наряжать, дабы порадовать Рафаэля,  каждый вечер помогать горничным разоблачать меня.
Она и всегда-то делала это с глубоко оскорбленным видом; точеный подбородок вздергивался чуть не к потолку, когда она расстегивала платье, вынимая полудрагоценные камни пуговиц из петель своими проворными длинными пальцами. В то утро, спустя несколько дней после разговора с Рафаэлем, оскорбленное чувство, видно, достигло предела.
Её идеальное лицо с правильными чертами исказила гримаса боли и ненависти, губы сами собой выровнялись в прямую сдержанную линию, сжались так, что побелели. Она обошла вокруг меня, якобы чтоб лучше разгладить складки кремового сатина. Обошла второй раз, молча, внимательно глядя на платье. Кажется, она обошла и в третий раз, но меня отвлекла Милада: я не видела.
-Нынче господин не в духе, - вполголоса сказала она то ли мне, то ли Флоре, прибиравшей постель.
Я успела заметить, как Эйтана вздрогнула, зябко повела острыми плечами. Она была бледнее обычного, черное платье с черной вышивкой и глубоким декольте только подчеркивали меловой оттенок миловидного лица и высокой шеи.
-Лучше не попадаться ему на глаза, - вторила ей Флора.
-Да, госпожа, - Милада крепко и умело вплетала в мои волосы крошечные розовые цветочки на тонких стебельках, - лучше не надо.
Эйтана наконец обнаружила складку в разливе ткани, наклонилась, чтобы пригладить её. Взгляду моему открылась нежная упругость белой груди, туго затянутой шелком. И на коже этой, безупречно гладкой, алел порез. Довольно длинный глубокий, с тонкой струйкой крови, сочившейся по краям раны. 
-Ты ранена?
-Нет, - отрезала Эйтана.
Резко выпрямилась и, не сказав более ни слова, вышла из комнаты.
-Что с ней? – спросила я одновременно обеих горничных.
-Разрешите, госпожа, я пойду за ней, - комкая в руках подол юбки, жалостливо пробормотала Флора.
-Конечно.
Флора спешно, боком прошла к двери. Слышно было, что она бегом бросилась догонять свою любимицу. Милада одна осталась со мной. Невозмутимо, молча она продолжала вплетать цветы в мои волосы.
-Ну уж ты-то расскажешь мне, что стряслось, Милада.
Она  еще минуту помолчала, точно подбирая слова. Помялась и наконец сказала:
-Трудно объяснить, госпожа… Любит она господина. А он – тебя. Так вроде.
Я обернулась к ней, видеть её усталые глаза, её округлое лицо в морщинах. Скептически посмотрела на неё, всем видом показывая: только этим она не отделается.
-Я спрашиваю, отчего Эйтана выглядит такой немощной. И откуда порез на груди.
Милада тяжело вздохнула, переступила с ноги на ногу. Произнесла, порозовев щеками:
-Камер-фрау отдалась господину. И…
-Постой. Она переспала с ним?
Кажется, вышло слишком громко. В голосе зазвучала едва ли не паника. Я набрала побольше воздуха и опустилась на лавку. Холод электрическим током пробежал по телу, дотянулся до низа живота и сжался в болезненный комок.
Эта хрупкая, нежная, тоненькая девушка и сухой, грозный, жестокий Рафаэль? О господи!
Милада совсем смутилась моим возгласом, уставилась в пол.
-Ну, если так назвать…
-Как он мог! Милада, как у него рука поднялась! Она же почти моя ровесница…
-Что ты, что ты, госпожа, он ж не бил её. И камер-фрау сама, добровольно… Она любит господина, - привычка к сплетням взяла свое, и вот уже Милада сидит рядом со мной, шепчет мне на ухо, - сама ночью слышала её крик. Проходила по нужде мимо её спальни и слышала. А утром, - она еще больше наклонилась ко мне, почти касаясь губами щеки, - Кора прибирала её постель… Простыни меняла…
-И что? Что простыни? – от испуга и какого-то тупого, безысходного, беспросветного напряжения я не понимала, куда она клонит.
Милада развела руками, мол, и так все ясно.
-Кровь, госпожа. Когда в первый раз, всегда кровь. Что ты? Плохо тебе? Может, водички?
Я отшатнулась от нее, замотала головой.
-Но откуда порез? Я не понимаю.
Милада лишь качала на меня головой, дивясь то ли молодости моей, то ли глупости.
-Господин умеет частично быть драконом.
Пока она говорила, картина нарисовалась в моей голове: Рафаэль, неопределенное существо, имеющее человеческие очертания, покрытое чешуей вместо кожи, целует белеющую в ночной тьме кожу Эйтаны, проводит по груди рукой, а на руке когти. Они рвут мягкую, податливую плоть, Эйтана кричит, вырывается…
-Нет! Нет, как он мог! Как она могла пойти на такое! Милада, что ты говоришь такое, я не верю.
-Сама, госпожа, своими ушами слышала крик. Видно, больно ей очень было, бедняжке, когда впервой-то… А потом в порыве страсти господин и забылся.
-Значит, она еще где-то ранена?
Милада пожала плечами.
-Кто ж ее знает. Может, Флоре расскажет. Мать все-таки.
-Флора её мама?
У меня разве что рот не открылся от изумления.
-Да. Камер-фрау-то как появилась в замке. Шестнадцать лет ей было, когда господин похитил её из родной деревни. Знаешь, госпожа, та, что внизу раскинулась. А она, видать, была из уважаемой, хорошей семьи, и единственная дочка, вот мама за ней и последовала.  К тому же она красавица была, думается, господин её заприметил сразу да и взял к себе, чтоб когда-то женой сделать. С шестнадцати лет  жила тут…
-И её также, как меня, называли госпожой?
-Нет. С чего бы? Она простая, как мы, деревенская. Мы ж все, кроме лира и псаря, из деревни родом… Все когда-то господином похищены. Конечно, работать её не заставляли. Как сейчас, жила в свое удовольствие, припеваючи.
-Рафаэль за ней ухаживал?
Она устремила на меня непонимающий взгляд серых глаз.
-Ну… пытался сделать ей приятное, обратить на себя ее внимание… Любил он её?
-Может и любил, кто знает. Камер-фрау его точно любила. И любит. Вот, ночью, видишь, госпожа, любовь у них была. Может, еще и понесет…
-Забеременеет?
-Да.
На этом я решила: хватит. Здравый смысл мой больше не вынесет, а мозг не вместит подобной информации. Пообещав, что управлюсь с волосами сама, я отпустила Миладу.


-Лета, можно к тебе? – голос Вито из-за двери.
В тот год ему исполнилось четырнадцать. Признаться, я не перестала считать его оттого ребенком, хоть Вито начинал противиться моей чрезмерной опеке и попыткам оградить его от взрослого мира. Все пытался доказать себе и мне, что он уже взрослый, может сам за себя ответить и сам за себя постоять.
-Когда ты перестанешь спрашивать, - ощущая, как губы непроизвольно расплываются в улыбке, ответила я.
-Открой мне, я с подносом.
Я впустила его.
-Берта опять пожелала сделать из тебя маленькую горничную? – смеясь, я дразнила его, а он хмурился, и округлые детские щеки надувались сами собой.
Вито поставил поднос с едой на стол у окна, встал рядом, демонстративно заложив руки за спину, выпрямившись, подняв голову и опустив глаза, всем своим видом выражая: «я оскорблен, но обижаться  ниже моего достоинства».
Чего только не было на подносе: свежевыпеченные сдобные плюшки, молоко, рис, яйца, иная снедь, какой я и названия не знаю, и уже тем более не стану есть. Берта в который раз проигнорировала мои скромные потребности, посчитав нужным угодить господину.
Не знаю, почему, но я была уверена: Рафаэль знает обо мне, о моей жизни в   замке столько, сколько не знаю, пожалуй, я сама. Даже то, что подают мне на завтрак.
-Ну не дуйся. Составь мне компанию, прошу тебя, - я с наигранным аппетитом принялась за плюшки, продолжая слегка подразнивать его.
Он выпрямился еще больше. Не удостоил меня взглядом.
-Благодарю, госпожа, я не голоден.
Я вскочила со скамьи, закружила его по комнате, буквально тиская в объятьях как игрушку. Я целовала его брови, его глаза, еще щеки, волосы, покрывала нежностью каждый дюйм тела, куда могла дотянуться. Целовала и смеялась, а он все силился сохранить свой серьезный вид, но с каждой секундой оттаивал все больше, пока не улыбнулся мне.
-Что ты, Вито, к чему обиды? Мы же друзья с тобой!
Мы кружились и смеялись, и говорили сквозь смех, и мне внезапно очень захотелось, чтобы Рафаэль увидел это. Понял: я могу быть счастливой даже в его замке, плененная его волей.
-Конечно, Лета, прости меня. Прости. Друзья.
Я усадила его подле себя.
-Поешь со мной?
-Угу.
Вито живо принялся за плюшки, а я размышляла об Эйтане. Она была всего на год старше Вито, когда попала сюда. Почти ребенок. И вдруг вынуждена быть рядом с Рафаэлем, этим безжалостным, беспощадным… что она чувствовала?
-Что ты думаешь об Эйтане? – спросила я.
Вито подавился плюшкой, закашлялся. Отшатнулся от меня, будто я спросила что-то страшное.
-А что?
-Ничего, наверное. Так что ты думаешь?
-Ну… - он замялся. Громко сглотнул. – Она красивая.
И уставился в стол, боясь поднять на меня глаза. Вито… влюблен в Эйтану? Впрочем, с чего мне удивляться? Он взрослеет, познает себя, своё тело, мир вокруг видит в новом свете. Было бы вполне естественно, если б он влюбился. Только в кого? В замке всего две девушки. И уж лучше пусть он втихую восхищается прелестной Эйтаной, чем мной.
-И только?
-Ну… а что еще нужно женщине?
Во мне проснулась феминистка. Немного времени прошло с тех пор, как я воодушевленно доказывала всем и каждому, что женщина равна мужчине и… черт, как все-таки давно это было.
-Действительно! Она может быть пустой и безмозглой, главное, чтобы была картинка картинкой!
-Нет, - твердо, уверенно ответил Вито со всем пылом и детской искренностью, на какие был способен. – Камер-фрау Эйтана не такая.
И тут же покраснел. Я подавила в себе желание вновь засмеяться. Однако не смогла отказать себе в том, чтобы подразнить его еще. Самую малость.
-А известно ли тебе, - рассеянно, как бы между прочим, протянула я, - что камер-фрау без памяти влюблена в господина?
-Он порвал с ней.
Плюшка замерла в сантиметре от моих губ, да так там и осталась. Ощущение было такое, будто гигантская глыба обрушилась на меня. Быть того не может. Рафаэль и Эйтана – прекрасная пара, если уж она не боится его… Она подойдет ему гораздо больше меня. Пожалуйста… Пожалуйста, пожалуйста, пусть это будет неправда, фантазия Вито. Рафаэль не мог порвать с Эйтаной!
-Нет, Вито! Это невозможно! Они же переспали, как он мог порвать с ней?
-Чеееего?
-Милада сказала, она отдалась Рафаэлю, - после этих слов настал черед бледнеть несчастному влюбленному. – Он не мог так быстро ее отвергнуть. К тому же… Погоди! Откуда ты узнал об этом?
-Слухи поползли по замку… Ты же знаешь, как быстро они распространяются.
-Но горничные ушли только что. Если не знают они, то откуда слухи?
С каждым новым словом Вито бледнел все больше, потом вдруг щеки его наливались ярким румянцем. Он открывал и закрывал рот, но в результате предпочел молчать.
-Ты слышал это от кого-то?
Видно было, что Вито изо всех сил пытается придумать правдоподобную версию своей осведомленности, но это у него никак не выходит. Я слишком хорошо его знала, и Вито в жизни бы не удалось соврать так, чтобы я не заметила.
Он замотал головой в ответ.
-Видел?
Белокурая голова качнулась снова, ясные, голубые глаза стали совсем большими, правдивыми, чистыми. Снова он был похож на ангела, только меня этим не проведешь.
-Выкладывай, Вито. Обещаю, я никому не скажу.
Еще минуту он молчал, потом сбивчиво заговорил, помогая себе жестами и выразительной мимикой.
-Я видел их в капелле. То есть не видел… я шел туда искать Геральда, - я невольно отметила про себя, что и Вито подслушал  их разговор, и тоже в капелле. – Но его там не было, там были господин и камер-фрау. Лета… - выдохнул он, - она была перед ним на коленях, плакала. Просила не бросать ее, клялась, что любит, обещала всегда быть рядом, каким бы он ни был. Она… она такая неприступная всегда, такая красивая, понимаешь? Всегда гордая, ходит как королева.  Примерно, как ты должна ходить, наверное. И вот она, камер-фрау Эйтана, на коленях, умоляет господина не бросать её. Как такое может быть?
-Она любит его.
-Но как… не понимаю. Она унижалась перед ним. Любовь – это унижение?
-Нет, Вито. Любовь, кроме всего прочего, это и боль, и потери. И не всегда человек, к которому привязано твое сердце, отвечает взаимностью. Тогда всякое унижение не в счет, лишь бы он был с тобой. Рядом.
Еда была забыта. Мы сидели рядом, но вполоборота, так что получалось – друг против друга.
-Значит, я тоже должен так унижаться перед ней? Просить, чтоб она была со мной?
-Нет, конечно нет. Это не тот случай. И далеко не всякий способен сломать себя, свою гордость ради любви. Так что там дальше было? Она говорила еще что-то?
-Что-то  о ночи, что она ни о чем не жалеет… А господин смотрел на нее так, будто ненавидит. Он спросил ее, хочет ли она его снова. Что значит хочет, Лета?
Я отметила про себя: странно, что подобные выражения известны и употребляются в сказке. Но ответила как можно более невозмутимо:
-Он спрашивал, хочет ли она повторить их соитие. Хочет ли снова отдаться ему.
Вито покраснел окончательно, опустил взгляд на сцепленные на коленях руки.
-Аааа…
-Что она ответила? Что сказала Эйтана?
-Она сказала «да». Много, много раз «да». А потом долго целовала его руки и плакала. Мне так хотелось подойти к ней, утешить… сказать, что не стоит он ее, - он стукнул кулаком по колену, - ни одной слезинки не стоит!
-Да… - задумчиво повторила я, гадая, что же случится этой ночью.
И останется ли Эйтана после этого жива, не потеряет ли рассудок. Рафаэль, верно, собирался запугать её. Выместить всю горечь и злобу оттого, что я день за днем отвергала его. Страх тяжким предчувствием кольнул в груди.
Господи, помоги ей.

На следующее утро Эйтана не появилась, чтобы одеть меня. Флора была мрачнее тучи, на лице её я заметила следы слез, глаза покраснели. Милада непривычно молчала, вид у  обеих был самый что ни на есть траурный. Что-то с Эйтаной. Что-то плохое…
-Эйтана жива? – уронила я в пустоту, ни к кому конкретно не обращаясь.
Они одновременно замахали на меня руками.
-Конечно, госпожа, Бог с тобой, - быстро заговорила Милада.
-Жива Эйтана, - коротко сказала Флора. – Нездоровится ей.
Я невольно отметила, что Флора впервые назвала при других дочь по имени. И столько скорби было в ее голосе, столько невысказанных страданий, что я невольно потянулась к ее руке, всем существом потянулась к этой сухой, строгой, сдержанной женщине, пожертвовавшей многим ради того, чтобы быть с дочерью рядом. Она стояла передо мной молчаливая, прямая, в заношенном платье с чисто выстиранным передником,  с аккуратно прибранными седыми волосами, гордая и … Странно, как я раньше не замечала их сходства: те же выразительные тепло-карие глаза, тот же маленький рот с чувственными губами. Та же мраморная кожа, только кожа Флоры уже высохла, испещрилась морщинами, погрубела от физического труда.
Я накрыла ее руку своей, но прикосновение длилось лишь мгновенье: она вежливо отклонилась, руку спрятала за спину. Ее дочь страдала оттого, что Рафаэль выбрал меня. Или собирался выбрать. Стало быть, я виновна в ее страданиях?
-Что с ней случилось?
-Нездоровится, - тем же голосом, тем же испепеляющим взглядом сверля меня, повторила Флора.
-Рафаэль тому виной?
-Нет.
-Не смей мне лгать!
Ненависть, так походящая на ненависть Эйтаны в моменты, когда он смотрела на меня прямо, открыто, дерзко, не пытаясь скрыть чувств, сверкнула в ее взгляде. Милада отступила от нее на шаг. Скорее, попятилась, ожидая чего угодно.
-Я не лгу своей госпоже, - отчеканила Флора.
Весьма двусмысленная фраза получилась. Я почувствовала, как меж нами разверзается пропасть глубже и шире, чем меж мной и Эйтаной. Она – мать. Она не простит.
-Я хочу видеть Эйтану. Удостовериться, что с ней всё в порядке. Милада, застегни катарди. Не трогай волосы. И поживей!
Милада в секунду управилась. Ладонями пригладила растрепавшиеся за ночь волосы.
-Готово, госпожа.
Я вышла в коридор, оставив их в комнате. Быстро, оглядываясь, боясь встретить Рафаэля, как это порой случалось утром, спустилась этажом ниже. Нашла комнату Эйтаны и без стука вошла.
Обстановка тут была практически такой же, как в моей комнате. То же убранство, только меньше света в комнате, темно-зеленый парчовый балдахин венчает кровать, не так много шкур под ногами и на лавках.
На кровати лежала Эйтана, белая, худая, недвижная, с закрытыми глазами, укрытая до подбородка одеялом. Она взглянула на меня тогда только, когда я подошла к изголовью. За ночь она словно повзрослела. Или это горечь тронула юные черты?
-Как ты? – спросила я, вложив в голос всю доброжелательность, на какую была способна.
Она ответила не сразу. Прежде Флора, подоспевшая в комнату на минуту позже меня,  попыталась повторить  «Нездоровится ей». Я жестом заставила ее замолчать.
-Как себя чувствуешь, Эйтана? – глядя в ее огромные глаза, я испытывала прилив подлинного сочувствия и сострадания.
-Скажи ей, мама, - тихо произнесла она таким слабым голосом, что его едва можно было узнать.
Флора подошла к ней, поправила подушки, одеяло. Погладила по щеке своей загрубевшей рукой.
-Господин грубо обошелся с Эйтаной. Чуть было не убил. Перекинулся в дракона прямо в ней. Изранил всю внутри. Она даже ходить не может. Отказалась от транцискавы. Я боюсь, понесет она.
-Это плохо?
Она окинула меня мрачным взглядом.
-Дракона она может под сердцем носить, госпожа. Дракона!
-Он же убьет её, - все еще не веря своим ушам, возразила я.
Как будто это могло остановить Рафаэля. Как будто его заботила боль Эйтаны, доверившейся ему, отдавшейся, любившей его. Ничто его не заботило кроме собственной злобы, мести, жестокости.
-Перестань, - с трудом  произнесла Эйтана, - перестаньте думать об этом. Я поправлюсь и смогу родить Рафаэлю сына.
Я склонила голову набок. Долго всматривалась в это хрупкое создание, молча переносившее боль, должно быть, нестерпимую.
-Ты простила его?
-За что?
-За это, - я указала на ее распростертое тело, - за его поступок.
-Господин делает то, что пожелает, - невозмутимо ответила она.
В этот момент мне отчего-то очень захотелось попросить у нее прощения. Не знаю, за что. Быть может, я просто жалела ее. Или успела привязаться. Или что-то еще, чему даже названия  найти не могу.

Самые пессимистичные предсказания Флоры оправдались. Не прошло и недели, а по замку уже ходил слух, что Эйтана понесла от господина. Только говорили об этом все шепотом, с виноватым видом, прятали глаза и предпочитали тут же замять тему, словно чего-то опасались. Поначалу я не понимала, как могли узнать так скоро, всего за неделю: тестов на беременность тут не знали, тошноту можно было списать на недомогание Эйтаны, живот должен был стать заметен месяце на пятом или шестом. Так с чего же все уверены, что она носит под сердцем ребенка Рафаэля?
Лишних вопросов, впрочем, я не задавала. Время свое делила меж ней и Вито, дни проводя то в своих покоях, то в покоях камер-фрау, радовалась возможности не появляться в коридорах замка и не попадаться на глаза Рафаэлю. Флора неустанно ухаживала за дочерью, предугадывала всякое ее желанье, своим присутствием будто ограждая от настойчивого и любопытного мира. С каждым днем Эйтана бледнела все больше, а тело ее, совсем худенькое, такое хрупкое теперь, что, казалось, вот-вот рассыплется от неосторожного движения, теряло прежнюю гибкость и грацию. Она не вставала, все время лежала, укутанная в одеяла и простыни как в погребальный саван, выпростав из-под него только чрезвычайно тонкую руку с длинными, точно усохшими, пальцами, и молчала. Она смотрела то на пылающие, пляшущие языки пламени, что вилось в камине, то в далекое серое небо, что было видно из окна. Иногда она даже не слышала, если к ней обращались. Ушла в себя, гасла на глазах, и любая забота и лекарства не могли ей помочь.
Однако один раз она сама позвала меня, пока Флоры не было в комнате. Я отложила вязание, подошла к кровати.
-Я хочу посмотреть в окно. Помоги мне.
Опираясь на мою руку, медленно передвигая босые ноги, она подошла к окну. Пока Эйтана оглядывала заснеженные верхушки деревьев, частых и высоких, что составляли лес, чистое, морозное небо без облаков и солнца, облитое серебристым сиянием снега, я смотрела на нее. Миниатюрная, чуть ниже меня ростом, с кукольной фигуркой, на которой белое блио, походящее на ночную рубашку, сидело как влитое. Живот ее, всегда безупречно плоский, округлился и немного выступал вперед, как если бы она была месяце на четвертом беременности. На иной фигуре, пышной и крепкой, это было бы незаметно, но Эйтана была до неестественного худой. Я перевела взгляд выше, на лицо. Верно, я писала уже, что она необыкновенно красива. Флора как-то сказала мне: имя Эйтана в переводе с какого-то языка, не припомню уже, какого, означает «красавица». Лицо словно выточено из белого мрамора талантливейшим в мире скульптором, такими правильными, благородными чертами она обладает. Глаза внимательные, проницательные, высокий лоб, маленький рот с губами цвета спелого граната. Тогда все краски ушли с ее лица, оставив одну бледность. Волосы растрепанные, словно бы поредевшие, собраны в хвост, скулы выделяются остро и резко, щеки впали, глаза красные, воспаленные, c мрачной удовлетворенностью в глубине. Словно ребенок впитал в себя все жизненные силы, все очарование матери. Только вот не ребенок это был…
-Я ношу под сердцем дитя Рафаэля. Теперь он никогда не станет твоим, - взгляда не отрывая от белых шапок деревьев, проговорила она.
Положила руку на живот, погладила.
-Я не люблю Рафаэля, Эйтана, - тихо ответила я.
Хотела поддержать ее под локоть, но она только покачала головой с прежним высокомерием.
-Этот ребенок свяжет нас навеки, - она с любовью  и лаской гладила свой живот, - он будет похож на отца… Это будет мальчик, сильный и смелый, как Рафаэль…
-Это дракон! – перебила я, не в силах больше слушать ее, молчать о том, что и так для всех давно очевидно, - он убьет тебя, если не избавиться от него в ближайшее время.
Она обратила ко мне свои блестящие влажные глаза, слова рекой полились из бескровных губ:
-Не смей говорить так! Я никому не позволю убить свое дитя! Это ребенок Эля, он свяжет нас, мы будем вместе, мы станем править замком, деревней, всем, что простирается за ней, я стану женой ему, верной и преданной, а он будет любить меня, и этот ребенок, наш сын, его сын, он будет жить! Слышишь, Лета, Эль мой, и ребенок мой, не разрушай наше счастье…
-Он убьет тебя, как ты не понимаешь! В тебе не человек растет, а дракон. Такой же, как Рафаэль, с крыльями, с хвостом, весь в шипах, с горящими глазами! Ты умрешь даже прежде, чем он родится. Он разорвет тебя изнутри.
-Как ты можешь, - с внезапной нежностью сказала она, обнимая свой живот, - как дитя может убить свою мать? Нет, я буду жить, и ребенок мой будет жить. Я верю, он не причинит мне вреда. Он не… ох, - выдохнула она.
Часто и прерывисто задышала, точно ей не хватало кислорода. Одна рука ее непроизвольно взметнулась вверх, хватаясь за воздух, ища опоры. Я поддержала ее, приобняв за талию. Другой рукой она продолжала держаться за живот.
-Что случилось? Где больно, Эйтана?
-Ничего, - она улыбнулась через силу, на изможденном лице промелькнуло счастье. Промелькнуло и исчезло, смытое новой болью, - он толкается.
-Он, наверно, голоден… - пробормотала я, - пойдем, я отведу тебя к кровати.
-Нет, погоди. Я устала лежать, - срывающимся голосом ответила она, - постоим еще. Тут так красиво.
На пол капнуло красное. Оно стекало по ногам Эйтаны, тонкими алыми струйками. Кровь.
-Посмотри, ты ранена. Твой ребенок ранил тебя.
Она опустила голову. Вздохнула.
-Уложи меня. Быть может, так будет легче, - согласилась она.
Я повела ее к кровати, за нами оставался четкий кровавый след. Нет, нельзя, не может это так продолжатся, ей нужен доктор, ей нужен аборт, в  конце концов! Но есть ли подобное в сказке? Я не знала.
Флора вошла как раз тогда, когда я укладывала Эйтану.
-У нее идет кровь… - сказала я, беспомощно глядя на нее.
Флора хмуро кивнула.
-Господин ждет тебя, госпожа. Он просит с ним отобедать, - сказала она прежде, чем подойти к дочери.
Я застыла как стояла, наклонившись над Эйтаной. Она прикрыла глаза, губы скривились. Холод обдал меня, затем жар.
«Прости», - одними губами сказала я.
И вышла, передвигаясь очень маленькими шажками, молясь, чтобы время остановилась, и я никогда не дошла бы до зала, чтобы разделить трапезу с Рафаэлем.

Тишина в трапезной казалась еще более давящей, чем в капелле. Ни шорохов невесомых шагов, ни шелеста призрачных голосов, ни даже собственного дыханья я не слышала, когда входила. Рядом с Рафаэлем умирали всякие звуки, будто, как все в этом замке, боялись его и не рисковали беспокоить.
Он сидел за длинным столом, накрытым белоснежной скатертью с кружевными оборками, уставленным яствами и кушаньями на любой вкус. Берта расставляла блюда по своим местам, а Кора услужливо наливала вино в сосуд Рафаэля, деревянный, изящно выполненный. Спорить могу, что ручной работы.
Рафаэль кивнул ей, одновременно поблагодарив и приказав отойти. Кора послушно отдалилась на десять шагов, готовая в любой момент подойти снова. Она не поднимала глаз на своего господина, и я понимала ее: как обычно, во всем черном, по-обыкновенному мрачный и резкий, он излучал одну жестокость и холод. Рядом с ним не хотелось находиться, а уж тем более говорить.
-Здравствуй, Лета, - не спеша проговаривая каждое слово, сказал Рафаэль, - любезно с твоей стороны составить мне компанию.
Как будто у меня был выбор. Его милостью, его неискоренимой жестокостью я не могу ослушаться малейшего приказа, пусть даже приказ этот обличен в форму вежливой просьбы.
Я присела в глубоком реверансе, надеясь, что этого будет достаточно в ответ, и мне не надлежит сказать что-то вроде «как я счастлива быть здесь».
-Садись же.
Он следил за мной взглядом, пока я шла к столу. Ненавижу, когда он так делает. Будто ощупывает меня с ног до головы, пытаясь увидеть все то потаенное, что есть в душе. Или выведать всю глубину и мощь той неприязни, что я к нему испытываю.
Я села так далеко от него, как только могла, выбрав противоположный край стола.
-Берта, обслужи госпожу, - приказал Рафаэль.
В лице его скука мешалась со странным ожиданием. Он не отрывал светлых глаз от меня, а я все старалась куда-то спрятаться от этих глаз. Хотя бы за маской равнодушия.
Кора поставила передо мной массивное блюдо с рыбой и сосуд, такой же, какой стоял перед Рафаэлем. Щедро плеснула в него белого вина. И все это молча, неслышно ступая, только бы не вызвать гнев или недовольство хозяина.
Как есть неразделанную практически рыбу и при этом остаться леди, я не знала, поэтому сразу потянулась за вином.
-Разве у тебя на Родине не принято говорить доброе пожелание перед тем, как выпить? – спросил Рафаэль.
Я поискала в вопросе подвох, однако безуспешно, и ответила:
-Принято.
-Так скажи его, - не улыбаясь, но очень вежливым, едва ли не вкрадчивым голосом сказал Рафаэль. – Как это называется?
-Тост.
Я уже кляла себя за то, что решила начать с вина, а не солгала про нездоровье и вечное «спасибо, я не голодна». Повисло молчание, растягиваясь резиновыми секундами, неловкостью и ожиданием. Рафаэль пристально смотрел на меня через стол, а я не знала, куда деться и разглядывала его руки. Белые, с аккуратными ногтями средней длины, с несколькими перстнями на пальцах. Не знай я его лучше, никогда бы не подумала, что эти руки могут кому-то причинить боль или даже ранить.
-Я хочу выпить за Эйтану, - вдруг, неожиданно для себя самой, с неизвестно откуда взявшейся храбростью, сказала я, - и за то, чтоб она осталась жива.
По тому, как дрогнули его пальцы, по резкой складке, что залегла на переносице, я поняла, что разозлила его. Но он сдерживался, не желая спугнуть меня или оттолкнуть.
-Будь по-твоему.
Он залпом выпил вино. Новые складки собрались на его лице, теперь у рта. Верно, долго он не сдержит свое раздражение. Только бы козлом отпущения стала не я…
Положение спас Ивар. Он вошел, постучавшись и не дождавшись ответа. Он запыхался и выглядел более, чем обеспокоенно.
-Ну что еще? – грубо спросил Рафаэль.
-Прости, что помешал, господин. Я пришел сказать, что камер-фрау…
Я внутренне сжалась. Сейчас он скажет, что Эйтану уже не спасти, и еще одна жизнь будет на совести Рафаэля, а замок невосполнимо опустеет без нее.
-Камер-фрау сама избрала свою судьбу, - отрезал Рафаэль, отправляя в рот хвост рыбы.
Ивар впервые за время, что я его знала, позволил эмоциям вырваться наружу.
-Одумайся, Эль! – воскликнул он и шагнул вперед, словно надвигаясь на него. – Камер-фрау не виновата! Сейчас она нуждается в лекаре. У нее началось кровотечение. Позволь мне…
-Никто. Никогда. Не спустится. В деревню, - чеканя каждое слово, произнес Рафаэль.
-Да, господин, - кажется, это обходной маневр. Ивар сделал вид, что согласился, чтобы зайти еще дальше, - но камер-фрау умрет от твоего… вмешательства.
Черт  возьми, так деликатно еще никто не называл его подонком!
-Я всё сказал, Ивар. Это не обсуждается.
-В замке все боятся убить твоё дитя. Камер-фрау готова умереть, чтобы подарить ему жизнь. Она же в самом деле умрет! Если бы ты позволил…
-Убить своего ребенка? – без выражения спросил он.
-Это же дракон… Он никогда не превратится, как ты, в человека. И к тому же убьет камер-фрау… - по тону Рафаэля Ивар не мог определить, пора ему уносить ноги или нет.
Вид у Рафаэля был откровенно отсутствующий. То ли он так умело прятал свои эмоции, то ли ему и вправду было все рано.
-Ты просишь меня убить своего ребенка? – повторил он очень тихо.
-Мне пора. Прошу простить моё вмешательство.
Ивар повернулся на пятках и вышел. В чем-то я определенно его понимала.
Обед закончился в молчании. Я не могла есть, даже если бы знала, как расправиться с рыбой. Думала о том, что сейчас Эйтане плохо, быть может, она умирает. Перед глазами стояли струйки крови, стекающие по ее ногам.
-Прошу меня простить, - сказала я, вставая из-за стола.
Рафаэль не ответил. Я спешно вышла из трапезной, столкнувшись в дверях с высоким светловолосым мужчиной. Мельком глянула в его светло-серые глаза. Этого человека я раньше здесь не видела.
-Надо поговорить, Эль, - властно сказал он на ходу.
Больше я не слышала, потому что отошла на приличное расстояние.

Кровотечение у Эйтаны прекратилось, однако всем было ясно, что это ненадолго. Краткая передышка, за которую живот ее успел вырасти еще немного, перед тем, как разразится настоящая буря. Теперь она замкнулась в себе и больше не утверждала: ребенок не способен убить свою мать. Мучаясь острой болью, она могла лишь недвижно лежать в постели, изредка содрогаясь всем телом, молчать, устремив взгляд в одну точку и принимать ненавистное сочувствие всех, кто приходил навещать ее.
Я по-прежнему сидела с ней дни напролет, коротая время за вышиванием. Надо думать, Эйтане не слишком приятно было видеть меня рядом с собой, но  я не собиралась оставлять ее без помощи и поддержки. Жалость жила во мне, и все же то была иная жалость, чем та, что толкнула посвятить себя и своё время Вито: к ней примешивалось восхищение, ее питало упрямство и слабая надежда. Что Рафаэль все же одумается, Эйтана будет спасена, и пара их воссоединится. Про меня забудут, и рано или поздно…
Рано или поздно я непременно попаду домой.
Надежде этой пока что не удалось сбыться. Да и тогда, пожалуй, ее воплощение в жизнь было еще более призрачным, чем теперь. Но я не желала сдаваться.
Я сидела с Эйтаной, она, казалось, мирно спала, когда в комнату вошел Рафаэль. Эйтана давно ждала его; я же не представляла, будто он может почтить ее своим визитом. Слишком высокомерен он был. Слишком горд.
Он вошел и тут же разбудил ее, так как не потрудился тихо ступать или осторожно прикрыть за собой массивную дверь.
-Лета? – с долей удивления спросил он.
Будто не знал, что я все время провожу с Эйтаной. Я отложила вышивку, присела в реверансе.
-Прошу простить…
-Останься, - прервал он и добавил уже мягче, - останься здесь, Лета.
Я обернулась к Эйтане. Каково ей слышать эти нотки в его голосе, не к ней обращенные? Не ее согревающие? Но она даже не смотрела в мою сторону. Во всем мире для нее существовал только Рафаэль. Подобно небесному светилу, Господу Богу или с чем еще люди сравнивают своих  идолов.
-Здравствуй, Рафаэль, - каким-то не своим, тихим и безразличным голосом произнесла она.
-Здравствуй.
Он подошел к кровати. Я думала, он возьмет ее за руку, проведет рукой по волосам, но нет. Ни сочувствия, ни сожаления.
«Камер-фрау сама избрала свою судьбу».
-Я ношу твоего ребенка, - тем же слабым голосом сказала Эйтана.
Рафаэль смотрел на нее сверху вниз. Он стоял ко мне вполоборота, я не могла полностью разглядеть выражение его лица. Мне почудилось, что-то сродни горечи мелькнуло в нем. Мгновение им владело желание дотронуться до ее живота, выпирающего под гладким одеялом. Но он не стал.
-Желаешь ли ты, чтобы я дала жизнь ему?
Он долго, наверное, с минуту смотрел на нее, на ее живот. Так и не коснулся его.
-Нет, - ответил Рафаэль.
Не прощаясь и не дожидаясь ее реакции, он стремительно вышел, гулко стуча сапогами по деревянному полу.

Кто-то все же спустился в деревню. Никто из прислуги не знал или не желал говорить мне, и потому как-то само собой решилось, что это был тот сероглазый мужчина, который вошел намедни к Рафаэлю, назвав его Элем.
Лекаря не привезли, да он и не нужен был теперь, когда отец дал разрешение на то, чтобы убить свое дитя. Зато привезли снадобье в закупоренной непрозрачной склянке. Склянку эту я увидела в руках Флоры, когда она с странным выражением, смесью опасения и негодования, подошла к Эйтане.
-Дочка,  слышишь меня? – Эйтана приподняла прозрачные веки, с равнодушием уставясь с балдахин. – Это поможет тебе. Избавит от того, что в себе носишь. Выпей.
Эйтана не отреагировала. То ли это был знак протеста, то ли ей уже не хватало сил, чтобы просто протянуть руку. Флора откупорила склянку, и в нос мне ударил едкий запах. Трудно передать словами, в нем мешались запахи трав, спирта. Ключевым звеном, видимо, все же были травы, потому что именно из-за них, как мне позже объяснила Берта, Эйтану после первого же глотка вдруг пронзила острая боль. Она вскрикнула, тонко и пронзительно, побелевшими пальцами вцепилась в складки одеяла и простыни.
-Что это?! – воскликнула она, в панике озираясь по сторонам и будто не узнавая обстановку и людей.
Тут же на крик вбежали Милада и Кора. Милада, чудом умудрившись не расплескать горячую воду из чана, мигом очутилась рядом, одной рукой откинула одеяло с хрупкой фигурки Эйтаны, другой поставила чан на лавку. Кора принесла чистые хлопковые простыни. Одну из их она расстелила на полу, другие дала мне.
-Поможешь, госпожа? – спросила она и, не дождавшись ответа, метнулась к Эйтане, проворно приподняла ее за плечи и уложила на подушках так, что она полусидела в кровати.
-Дочка, ты не волнуйся, все ладно будет, - приговаривала Флора, поминутно закусывая нижнюю губу, чтобы не дать волю слезам.
-Что это, мама? Почему так больно? – она хватала мать за руки, но та не позволяла цепляться за себя; она заглядывала ей в лицо, но та отворачивалась.
Новая волна боли окатила ее, спазм согнул ее тело. Пока Эйтана пыталась отдышаться, не понимая, откуда такая резкая перемена и что происходит, крупные руки Милады задрали блио выше пояса, развели белые худые ноги, обнажив треугольник волос и упругий живот, ходивший ходуном под малейшим прикосновением. Я видела, как под кожей толкалось и билось что-то невообразимое, причиняя все новую боль матери, вырывая крики и стоны из ее горла.
Эйтана захлебывалась этими стонами, а Кора без остановки давила на живот, словно выталкивая из нее чужеродное тело.
-Выходи из нее, чудовище, - услышала я, и первая мысль, что пришла в голову, была: Эйтана тоже это слышала. Как ее ребенка, пусть даже дракона, назвали чудовищем.
-Нет, хватит! – кричала Эйтана, но женщины вокруг нее суетились, держали ее, лишая возможности бороться.
Последний спазм сотряс тело, кровь обильной темно-алой, почти черной струей брызнула на белизну простыни. За ней появилось черная, покрытая кровью и слизью, голова с клювом, похожим на птичий, острыми прижатыми ушами и закрытыми глазами. Затем появились сложенные перепончатые крылья, которые не до конца развитый дракон не мог оторвать от туловища. Лапы я увидела только тогда, когда Милада решилась потянуть за голову. Согнутые кисти с длинными коготками, покрытые черной блестящей чешуей. Такие же обнаружились в нижней части туловища. Последним вышел хвост с крошечными шипами, сильно поранив Эйтану. Если ее вообще можно было поранить больше, чем на тот момент.
Недоношенного дракона отрезали от матери и бросили на пол, на разложенную простыню. Он пискнул, ползал по полу, что-то урчал, не открывая глаз, барахтался, переворачиваясь на спинку, открывая желтый живот. Все-таки это был мальчик.
О Господи… я не должна называть дракона мальчиком! Это существо не имеет пола, это чудовище.
Чудовище попискивало, постанывало, перебирало лапками, силилось оторвать крылышки от спинки с затейливым черно-желтым узором. У меня на секунду мелькнуло желанье погладить его, точно домашнего котенка: он совсем не казался страшным или опасным.
-Госпожа!
Оказывается, Кора уже не первый раз обращалась ко мне, настойчиво пытаясь обратить на себя моё внимание. Я протянула ей простыни. Вместе с Миладой они принялись обмывать обессилевшую Эйтану, стирая кровь с внутренней стороны бедер. Флора кинула рядом с драконом послед, сгусток крови, вышедший за ним, свернула простынь в узел. Дракон пискнул в последний раз, но продолжал тихонько копошиться.
-Пожалуйста… - выдохнула Эйтана, провожая взглядом Флору, уносившую ее дитя.
Я взяла ее за руку. Погладила по щеке, убрала волосы со лба.
-Как ты? – шепнула ей.
-Ненавижу. Тебя, - неожиданно четко произнесла она и провалилась в забытье.

Теперь читателю должно быть вполне понятно, откуда обида и ненависть в каждом взгляде, что Эйтана бросала на меня. Я виделась ей причиной несчастья, случившегося три года назад. Виной ее личной трагедии.
Кто знает, любил бы ее Рафаэль преданно и нежно, не будь меня рядом. Смогла бы она занять рядом с ним место законной хозяйки замка, родить ему наследника  Признаться, мне жаль оказаться третьей в их несостоявшихся отношениях. Жаль Эйтану, такую юную, красивую, полную здоровья и того неповторимого очарования, какие дарит молодость и надежда на лучшее.
Видно, своим требованием увидеть меня ночью Рафаэль окончательно разрушил всякую надежду. Потому она с холодной яростью, хуже крика и неприкрытой боли, растирала мочалкой мне плечи и грудь, когда я забралась в чан с горячей водой. Вода неприятно ожгла кожу, но я смолчала. При Эйтане никогда жаловаться не стану  - засмеет.
-Что это за запах? – спросила я, вдыхая сладковатый аромат, идущий от воды.
-Сухие цветы. Рафаэль любит полевые цветы.
-И поэтому я должна пахнуть как одуванчик?
-Примерно так. Подними ноги.
Правая нога боязливо вынырнула из воды. Эйтана капнула на ладонь благоухающей жидкости из крошечного флакона, втерла в кожу. Потом то же проделала с другой ногой.
-Может, стоит делать это после того, как водные процедуры закончатся? – полюбопытствовала я, под водой зачем-то прикрывая руками самые интересные части тела.
Она не удостоила вопрос ответом и принялась мыть мои волосы, намыливая по нескольку раз. В них она тоже подолгу втирала какие-то благовония, окунала в воду и снова втирала. Наконец я показалась ей достаточно чистой и благоухающей, чтобы предстать перед Рафаэлем.
-Флора! – властно крикнула она.
В дверях тут же возникла, словно соткавшись из воздуха, Флора.
-Камер-фрау? – она поклонилась.
А то, что здесь не только камер-фрау, но и сама госпожа в тазике плещется, не в счет? Ну я ей припомню.
-Принеси горячий воск, - приказала Эйтана.
-Эй, стойте, стойте, стойте! Не так быстро, - я хотела было подняться для пущей убедительности на ноги, но вовремя вспомнила, что не одета. – К чему воск? Кому…
-Приказ господина, - с пронизывающей ненавистью глядя мне в глаза, спокойно сказала Эйтана, - приготовить тебя для близости с ним. Его приказы выше твоих, - не отрывая от меня взгляда, она повторила. – Неси же воск, Флора.
В секунду Флора принесла сосуд с жидким воском, поставила на лавку у стены. Все время, пока она суетилась вокруг сосуда, я жалась к дну чана, спиной ощущая складки шелка, устилавшего чан, до самого подбородка окунувшись в воду. Даже когда она удалилась, чуть поклонившись, вставать я не хотела. Попросту стеснялась.
-Ложись на лавку, - коротко сказала Эйтана.
Целую минуту я сидела в воде, борясь с собой, начиная ненавидеть Рафаэля все больше. Эйтана улыбалась, наблюдая за моей нерешительностью. Она была всего на год старше, но уже испытала и близость любимого человека, и беременность, и рождение ребенка, пусть это дракон и чудовище. Передо мной стояла сформировавшаяся женщина, в то время как я в свои двадцать два оставалась неопытной, неумелой девушкой. И готовилась стать женщиной с тем, к кому испытываю смешанное чувство жалости, страха и неприязни.
Что-то невероятно унизительное виделось мне в этой позе, во всем этом действе: лежать на лавке, чуть раздвинув ноги, пока она наносит воск ниже живота, сверху приклеивает эластичные пластины, по-видимому, сделанные из твердых и плотных листьев какого-то растения. Однако я лежала, и ждала положенное время, пока воск сделает свое дело, и намертво вцеплялась пальцами в края скамьи, когда Эйтана резко и быстро отрывала пластины. Кожу жгло неимоверно, было по-настоящему больно. Я только скрипела зубами и часто-часто дышала, хотя очень хотелось вопить во весь голос.
-Неужели нельзя обойтись без этого, - пробормотала я, когда она перешла к ногам.
-Я думала, ты хочешь доставить Рафаэлю истинное наслаждение и подарить свою красоту… - мечтательно пропела Эйтана, не пытаясь скрыть издевки в голосе.
-Я не хочу дарить Рафаэлю красоту и бла бла бла в таком духе. Я вообще видеть его не хочу!
-Не всегда бывает, как нам хочется, - не прекращая улыбаться, заметила она и сорвала с кожи очередной пласт с воском.
Боль отошла куда-то на второй план. Осталось только яркое, кричащее, не дающее покоя чувство: не хочу и не могу спать с Рафаэлем, не способна видеть в нем мужчину. Боюсь, что он превратится в дракона, обойдется со мной так, как с Эйтаной. Боюсь забеременеть от него, и тогда уже нет мне иного пути, кроме как стать его женой и на веки вечные поселиться в этом замке, запертой его любовью и сказкой. Боюсь его прикосновений, его ласки, его губ, его глаз в нескольких сантиметрах от меня, его рук (а вдруг покрытых чешуей, с смертоносными когтями?), его тела, верно, худого и высохшего.
-Я не пойду. Не пойду, Эйтана, пусть он делает, что хочет, но я не лягу с постель  с Рафаэлем, - внезапно сказала я.
-Кажется, я не видела сегодня Вито после капеллы… - протянула она.
Я похолодела. Конечно, Рафаэль знал, что я откажусь. Конечно, он нашел способ меня заставить. Как же я раньше не догадалась: Вито! Он пострадает по моей вине.
-Но почему, почему ты сама толкаешь меня? Разве не больно тебе смотреть, как другая займет твое место?
Эйтана отложила воск, жестом позволила мне встать. Принялась по-новой  растирать по коже что-то, похожее на лосьон. Напустила на себя чрезвычайно занятой вид. Но я не унималась.
-Почему?
Она вздохнула. Не знай я ее, решила бы: сейчас заплачет. Но жизнь сделала Эйтану сильной и жесткой, отняла право на слезы и открытое выражение боли. Она была камер-фрау. Тенью своей госпожи. С трудом, пряча страдание, она произнесла:
-Это не моё место.
-Но я не люблю Рафаэля.
-Господь дал вам волшебство. Только вы двое можете вызывать предметы из воздуха. Вас соединили на небесах.
-Совпадение. Просто совпадение. Кроме волшебства есть любовь, привязанность, уважение… И Рафаэль сегодня посадил тебя рядом с собой…
-Чтобы ты ревновала. Я никогда не стану хозяйкой замка, пока ты здесь. Я ненавижу тебя за это, - она говорила и глотала слезы, Эйтана, эта неприступная, сильная, властная женщина.
Я попятилась от нее, осознав вдруг: она способна сейчас на все. А я беззащитна.
-Ты отняла у меня всё. И теперь хочешь отнять последнее: близость Эля. Но я исполню этот его приказ с той же аккуратностью, что другие. Я все еще люблю его. Больше жизни. И если Рафаэль хочет тебя этой ночью, он тебя получит.
Она снова принялась растирать мне кожу, в мгновение преодолев несколько шагов, что нас разделяли. Я не могла решить, кого стоит бояться больше: Эйтану, полную отчаяния, которой нечего терять, или Рафаэля, который может в прямом смысле порвать меня на части.
-Хватит уже полировать меня как чайник! – воскликнула я, выскользнув из-под ее рук. – Блио! – бросила в воздух, и тут же белоснежное хлопчатобумажное платьице упало мне в руки.
Я надела его, откинула копну мокрых волос, заляпав пол вокруг себя водой. Решительно направилась к двери.
-Куда ты в таком виде? Господин будет недоволен.
-Плевать я хотела на господина! – сорвалось с языка.
И тут же пришла запоздалая мысль: Вито. Где он? Что с ним станется? Я не могу подставлять его. Не могу…
Я позволила Эйтане запеленать меня в белое платье, расшитое жемчугом. Вплести в волосы крошечные белые цветы. Вступила в белые тряпочные туфли без каблука. Даже без зеркала я прекрасно знала, что похожа на невесту. Что было весьма символично в сложившейся ситуации. Невеста, девственница, чистота, невинность… А, черт. Только бы мне не забеременеть.
Только бы он не убил меня.

Рафаэль живет в самой верхней башне замка, той, что с остроконечным шпилем, вся изукрашена черными лакированными пластинами, блестящими в бликах белого солнца. Не представляю, из чего они сделаны, только каким-то странным, замысловатым образом они выложены по всей поверхности башни, являя собой подобие узора или рисунка. В черные пластины вплетаются золотые и серебряные нити, природа которых - загадка для меня. Быть может, это железо, изогнутое и покрытое краской, быть может,  волосы, добытые из хвоста единорога. Почему нет? Если сказка терпит в чреве своем дракона, вынесет и других существ.
Башня Рафаэля особо выделяется на фоне сложенного из серого камня замка. Замок массивный, почти огромный, невероятных размеров,  тем изысканней на его фоне выглядит опрятная, красивая, круглая башенка, шпилем устремленная ввысь. Верно, и внутри интерьер такой же изысканный, удовлетворяющий самому утонченному вкусу. Почти никто не может это подтвердить: комната господина – табу. Лишь Ивару дозволено заходить туда с разрешения Рафаэля, да Кора раз в месяц бывает, чтобы сменить белье. Теперь увидеть покои хозяина замка предстояло и мне.
Я поднималась по лестнице, на удивление удобной, но чрезвычайно длинной, со смешанными чувствами, главным из которых была паника. Думаю, именно с таким ощущением необоснованно обвиненные в колдовстве женщины преодолевали последние в своей жизни ступени, чтобы оказаться привязанными к столбу, вместе с которым им суждено было сгореть. Пару раз я хотела повернуть назад, прочь из замка, хоть на съедение волкам, только не в руки Рафаэля. Но тут же в ушах звучали злополучные слова Эйтаны о Вито, и я продолжала свой путь. Наконец лестница кончилась, сменившись широким коридором, редко освещаемым факелами. Они горели с двух сторон, располагаясь точно друг против друга. Горели совершенно беззвучно, даже дерево не потрескивало. В этом коридоре царила безупречная тишина: всякие звуки умирали рядом с Рафаэлем.
Я ступала по каменному полу очень медленно, тоже – беззвучно, боясь хоть чем-то выдать свое присутствие. Но какими бы медленными и крошечными ни были шаги, рано или поздно это должно было случиться: я остановилась прямо у двери в покои Рафаэля, сделанной не из дерева, как все в этом замке, а из железа, обитой снаружи черным бархатом. Вот тут меня настигла настоящая паника. Я стояла как вкопанная, не в силах заставить себя пошевелиться. Сердце билось в горле, руки и ноги онемели от холода, ткань платья липла к взмокшей спине. Легкие сдавило как тисками, мне не хватало воздуха, нечем было дышать, и все-таки я не осмеливалась сделать глубокий вдох, чтобы он не услышал. Кто знает, может, и в человечьем обличье слух у него такой же чуткий, как у дракона.
Бесконечно долгие минуты провела я в полуобморочном состоянии, какой-то крошечной частью сознания понимая, еще немножко – непременно упаду. Под дверью Рафаэля? В обморок? Нет, только не это.
Я не двигалась. Все также не двигалась, стояла статуей, полумертвая от страха, чувствуя, как тошнота подступает к горлу. И тут он открыл дверь. Просто открыл и ждал, пока я войду, стоя также неподвижно, как я секунды до того. Смотрел на меня своими неестественно светлыми голубыми глазами. Не улыбался. Молчал. В лице его не читалось ничего, кроме абсолютного равнодушия: видно, хотел скрыть свои чувства.
Он не приглашал меня внутрь, не протягивал руки, не приветствовал меня. Не превращался частично в дракона, чтобы запугать. Наверное, он мог бы вечность простоять так, ожидая, пока я сделаю шаг к нему или помчусь назад. Сердце мое стучало так громко, что он должен был слышать.
Я вошла в комнату Рафаэля. Ничего не произошло. Он не захлопнул за мной дверь. Мир не рухнул на меня. Вошла и остановилась, оглядываясь, смутно вспоминая: однажды я уже была здесь. Комната утопала в черном, единственными светлыми пятнами виднелись окно во всю стену, с лоджией, откуда он в образе дракона улетал в деревню, и золотая люстра, низко висящая на цепях, с частично зажженными свечами. Кровать под черным бархатным балдахином, лавки с черными подушками. Под стать Рафаэлю: мрачно и пафосно.
Он сделал маленький шаг. Не по направлению ко мне – отошел от двери, предварительно неплотно ее прикрыв. Я обернулась: лицо его оставалось непроницаемым. Эмоции словно канцелярской резинкой стерли, оставив равнодушный портрет. В глубине глаз таилось лишь ожидание. И больше ничего.
Стоило бы присесть в реверансе. Сказать слова приветствия. Но мне было не до того. Напряжение росло и росло, а продолжаться бесконечно так не могло. Я почти ощущала, как сгущается воздух от этого напряжения, как становится трудно дышать, и молчание тянет меня ко дну.
Я хотела что-то сказать, но язык не послушался. Мимолетное движение губами – вот все, что смогла из себя выжать. Тогда я подняла руку на уровне груди, согнув ее в локте и развернув ладонью от себя. Защитный жест, непроизвольный и совсем не к месту. Судя по всему, нападать на меня Рафаэль не собирался.
Он был статный и подтянутый, высокий, худой, с расплескавшейся по плечам пеной черных волос. Сдержанный, осторожный, как истинный джентльмен. Быть может, в ту минуту он даже мог показаться мне красивым: ничто в его облике не отталкивало. Впрочем, ничто и не привлекало.
Он двинулся мне навстречу, на этот раз именно в мою сторону. Сначала словно бы нерешительно, взглядом спрашивая:
«Боишься?»
«Нет».
Слишком дерзко и необдуманно это вышло, этот прямой взгляд, дрогнувшие в улыбке губы. В какой-то победной улыбке. Не поощрения, но превосходства. Он любил меня и желал, а я, дура, вздумала, как в старые времена, поиграть с ним во флирт.
Поймай меня, если сможешь, а потом я исчезну в самый интересный момент. Перед поцелуем или очередным объятием, предварительно вознаградив за ожидание долгим взглядом и этой улыбкой. Такой я была в семнадцать лет.
Рафаэль внезапно оказался рядом, совсем близко. Наклонился ко мне (он был на голову выше) и поцеловал, губами с тихой, но неотступной настойчивостью раздвигая мне губы. В первую секунду я испугалась. Это же Рафаэль, он должен рвать и кусать меня, а вместо этого целует, медленно и глубоко. Мне не нравился поцелуй. Я не любила его, и это было просто влажно. Умело и красиво, но… не то.
Он приподнял меня, руками обхватив за талию. Мне казалось, мы примерно одинаково весим, а он поднял меня так легко, словно я ничего не весила. Прошел несколько шагов, на секунду оторвался от меня,  моих губ, чтобы положить на кровать. Тогда я увидела его лицо. Маску смывали чувства, острые и отчаянные. Отчаяние плескалось в его глазах, мешая в них нотку безумия. Неужто он слишком любил меня? До умопомрачения, дико, необузданно?
Я не смела противиться, и он снова стал целовать меня, накрыв мое тело своим. Какие-то странные, обрывочные мысли заметались в сознании. Кровать чрезвычайно мягкая, и на ней нет шкур. Только шелк гладит кожу кистей и щеки. Рафаэль опирается коленом на нее, утопая в этой мягкости, чтобы не навалиться на меня всем весом. От него холодно, хоть он практически не касается меня голой кожей. И я не чувствую даже тени ответного чувства, пока он приподнимает меня левой рукой себе навстречу, долго, долго целует. Но я не против. Возможно, это просто первый мужчина за пять лет, который целует меня по-настоящему. Или он на самом деле не так ужасен. Но нет, нет, быть не может, он клеймил Геральда, он похищает и ест людей в облике дракона. В нем одна жестокость, смерть и то самое отчаяние, смесь боли и ожидания, постоянного напряжения. Во мне всколыхнулась полузабытая жалость. Или это пять лет воздержания сделали свое дело?
В юности я часто целовалась, обретала покой или сладостное беспокойство в объятиях мужчин. Предпочитала именно мужчин,  старше себя лет на десять, хотя желающих приударить в возрасте гораздо более юном было немало. Что-то влекло меня к ним, сильным, целеустремленным, сформировавшимся, которые способны отвечать за себя и свои поступки. Ухаживать… Учить новому… И любить так, как не под силу ни одному юнцу.
Я была эдакой в меру легкомысленной барышней, которая таковой скорее претворялась, чем была. Бросала томные взгляды, умела к месту и вовремя задеть рукой руку, оставив в ней крошечную записку, исчезала после первого поцелуя или долго и упорно «играла», флиртовала невзначай, чтобы оттянуть момент близости, дерзила прижиматься на мгновение всем телом к телу чужому, а после с серьезным видом заявлять, что ничего и быть не могло, мы просто друзья… В конечном счете я не налюбилась и не наигралась, попав в сказку девочкой.  Но теперь, с Рафаэлем, восполнять упущенного его виной не хотела.
Я не заметила, как он освободил правую руку, что лежала до того на моей груди неподвижно, ничуть на нее не давя, коленом приподнял обе юбки, что прикрывали мою наготу. И пальцами провел по внутренней стороне бедра, не отрывая взгляда от моего лица. Хоть это движение оказалось едва ли не нежным, а ноги раздвигать он мне, судя по всему, не собирался, я тут же напряглась. Страх в горле забился сильнее. Холодные и ласковые пальцы гладили меня, но мне не нравилось. Видно, это тут же отразилось в моем лице, потому что знакомое уже болезненное выражения путника, обреченного на жажду, сменило окончательно маску безразличия. Однако он по-прежнему крепко держал меня. Я смогла только резко выгнуться, когда два пальца попытались проникнуть в меня, натолкнулись на преграду и выскользнули. Стала биться под ним, вырываться, лепетать что-то о том, что не готова, не хочу. Рафаэль сделал странную вещь: приподнял меня так, что я почти сидела, приподнялся сам, прижал меня к себе, проводя рукой по волосам жестом едва ли не утешительным, лицом прижавшись к груди, будто искал сочувствия и защиты.
-Ты невинна… - обжигая сквозь тонкую ткань мне кожу дыханьем, прошептал он.
-Да.
Он вдруг вскочил с кровати, потащив  меня за собой и буквально бросив на пол. Не приземлись я на руки, получила бы в лучшем случае сильные ушибы.
-Уходи! – заревел он не своим, драконьим голосом, - вот отсюда! Иди же!
На моих глазах он стал превращаться в дракона, а я не могла от шока даже отползти от него, утопая в панике все безнадежней. Превращение замедлилось, только кожа стала черной и чешуйчатой. Я поднялась на ноги и выбежала из комнаты.
Я спотыкалась, едва не падала, бежала вниз по скользким ступеням, снова спотыкалась, но держала равновесие, уцепившись мертвой хваткой в перила, неслась дальше… Дальше от Рафаэля, от того, что он чуть со мной не сделал, от зрелища получеловека полудракона, которое способно лишить разума любого. Смятение, одно смятение, страх, паника. Он не знал, что я девственница? И какое это имеет значение, он отпустил меня, господи боже, он чуть меня не изнасиловал! Такая холодная кожа, такой безжизненный взгляд, глаза такие страшные, светлые, неживые… И это выражение безнадежности, это отчаяние, я не хочу, не хочу делить  с ним эти страдания, не хочу быть рядом, не смогу…
Лестница давно кончилась, я бежала по  коридору, не помня, где нахожусь, куда ведет коридор. Я, верно, даже глаз не открывала, потому что вдруг с разбегу врезалась в кого-то. Впрочем, этот кто-то не издал и удивленного возгласа, а только руки положил мне на плечи. Руки Рафаэля совсем другие, с острыми, хоть и недлинными, ногтями, с чрезвычайно гладкой кожей, будто бы и не человеческой вовсе. Уже только мысль о том, что это не Рафаэль, успокоила меня. Открыла глаза: передо мной стоял Геральд. Прикосновение его было крепким и надежным, взгляд спокойным и уверенным. И очень, очень мрачным, словно он смотрел сквозь меня. По взгляду этому я поняла: Геральд знает. И думает, что я изнасилована.
Он молчал, мягким ненастойчивым движением привлекая меня к себе. В движении этом не было и намека на интимную близость, только забота и сочувствие. На секунду я прильнула к нему, борясь с порывом зарыдать в голос. Тут же вернулось ощущение Рафаэля над собой, он тоже сначала не особо настаивал…
Я вырвалась в одно мгновение, встретилась с глазами Геральда – сколько холодной ненависти, сдерживаемой ярости плескалось в его темных глазах, сколько скрытой боли – и бросилась в обратном направлении, прочь от мужчины. Давило чувство опасности, полной беззащитности.
Только оказавшись в  своей комнате, я смогла перевести дыханье. Скинула платье и нырнула под необъятное одеяло из шкур, пытаясь согреться. Так и заснула – обессиленная, испуганная, погружаясь все глубже в пучины смятения. 

Бог знает, отчего я проснулась среди ночи. Неясная тревога давила грудь, едва ли не затрудняла дыхание, сердце билось часто-часто. О том, чтобы заснуть снова, не было и речи. Я долго ворочалась, переворачиваясь с бока на бок, пытаясь изгнать из сознания навязчивые картины прошедшего вечера. Лицо Рафаэля, меняющееся на глазах, покрывающейся черными чешуйками. Оно перетекало, плавно и нереалистично, в лицо Геральда, я смотрела в глаза, полные ненависти, и снова черная чешуя… А перед тем Эйтана предупреждала…
 Сил выносить это дольше не было, я резко села в кровати. Тут же в голове наконец возникло объяснение тревоги: Вито. Где он сейчас? Почему я не вспомнила раньше? Неужто самое страшное свершилось, и Рафаэль, по сути, не получивший желаемого, все же расправился с ним?
При других обстоятельствах я ни за что бы снова не спустилась в подвал, тот самый, с высоким потолком и влажным воздухом, скользкими от сырости ступенями, где стала свидетельницей пытки да, к тому же, не смогла спасти Геральда от клейма. Но теперь на кону стояло здоровье, жизнь Вито. И я, не раздумывая, спустилась в подвал,  ничуть не удивившись зажженным там факелам. Предчувствие не обмануло меня: Вито был там. Совершенно один.
Признаться, из жалости к нему и облегчения оттого, что Рафаэля в подвале не оказалось, первым явилось облегчение. Но вид Вито заставил меня забыть обо всём. Подойдя ближе, я увидела, что он лежит животом вниз на деревянной скамье, узкой и недлинной. Привязанный. Спина его оголена и исполосована. Кто-то сек его, впрочем, не в полную силу, красные полосы не являлись подлинными ранами, кожа не была рассечена. Глаза Вито были закрыты. Будто он спал. Я дотронулась до его плеча кончиками пальцев.
-Вито?
Он не вздрогнул, не открыл глаз. Не откликнулся.
-Вито, это я, Лета, - чуть громче повторила я.
Он открыл глаза. Не сразу сфокусировал на мне взгляд, хоть я стояла, наклонившись, прямо над ним. Всякий раз, когда видел меня, Вито улыбался, или в глазах его загорались искорки радости. Теперь же в них жило одно мертвое безразличие. Всякие эмоции исчезли. Словно что-то в нём самом умерло. Отголоски того же мертвого отчаяния, что плескалось в глазах Рафаэля, я читала в глазах его.
-За что он так с тобой?
Я уже гладила его по голове привычным жестом, голос мой стал сплошная ласка и нежность. Так я обыкновенно отогревала его после очередной встречи с хозяином – человеком, который своими поступками мог бы оставить в Вито только поле выжженной надежды. Одну лишь жажду мести взамен теплого, живого, юного.
Он не отвечал, а я и так знала ответ. Паршивое чувство вины, осознание, что, по сути, я не виновата, горечью всколыхнулось в груди. Но горевать – после. Сейчас я нужна Вито. Он глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Я хотела развязать его, но обнаружила: на самом деле Вито не был привязан. Веревки, разорванные, лежали около скамьи. Выходит, он по своей воле находился в подвале?
-Что с тобой? - как можно мягче  спросила я.
Осторожно сумела посадить его на скамье, при этом не потревожив спину. Он открыл глаза, и только. Уставился немигающим взглядом в одну точку, безвольно сник подобно тряпичной кукле.
-Очень больно?
Я сидела уже рядом с ним, и ему пришлось повернуть голову, чтобы увидеть меня. Тот же мертвый взгляд. Совершенно бессмысленный. Он медленно, точно во сне, покачал головой.
Я снова погладила его.
-Почему ты так смотришь, будто я умерла? Вито!
Он не шевельнулся, не отвернулся, не моргнул. Ничего. О том, что жизнь еще теплится  в этом худощавом теле, свидетельствовало только тихое дыхание. Если бы кто-то другой так смотрел на меня, верно, мне стало бы не по себе. Но это был Вито, мой Вито, и ему нужна была помощь.
-Ну хорошо. Сейчас я всё сделаю. Поворачивайся,  - так, словно он мог меня слышать и понимать, сказала я.
Он покорно повернулся спиной в моих руках. Из воздуха тут же возникли бинты и чан с теплой водой, пахнущей травами. Я смутно припоминала, что они успокаивают боль, но названий вспомнить не могла. Приложила смоченный бинт к наиболее выделяющемся следу от плети, которой орудовал Рафаэль. Вито резко выдохнул. Как это на него похоже. Ничем не выдавать, что ему больно, кроме прерывистого дыханья.
-Потерпи, пожалуйста, - в пустоту уронила я.
Ладонью накрыла обнаженное плечо. Несколько раз я так обрабатывала красные полосы на белой коже, несколько раз он также резко выдыхал. Крови не было совсем. Рафаэль редко был настолько «милостив»: случалось, он уже сек Вито, и тогда спина его походила на кровавое месиво с разорванной кожей. В этот же раз Рафаэль едва касался его плетью и явно не пытался  пустить в ход всю свою немереную физическую силу. Вот только жестокое ли, болезненное или не очень, всякое наказание равнялось унижению. Оставляло незаживающие раны в душе Вито.
-Я перебинтую тебя, -  не ожидая, что он ответит, сказала я.
-Не надо. Мне не больно.
Я развернула его к себе. Пожалуй, чересчур резко для полученных ран.
-Что с  тобой?
-А с тобой?
Он посмотрел на меня  в упор, впервые – осмысленным взглядом. И тут я поняла. Вито решил, что Рафаэль изнасиловал меня. И это для него значило…
-Что, если я стала женщиной? – предчувствуя, что ответ причинит боль, требовательно спросила я.
-Ты больше не моя Лета. Ты… испорчена.
Последнее слово прозвучало как приговор. Он не понимает. Наверное, долго не сможет понять. Слезы выступили на глазах, я смахнула их.
-Ты больше не любишь меня?
-Ты уже не моя Лета, - упрямо, как ребенок, повторил он.
Целую минуту, длиною в разочарование, грусть, внезапно накатившее одиночество, я молчала. Подняла на него глаза: Вито страдал не меньше моего. От того, что потерял. Жалость, прощение промелькнули в один миг. Геральд принял меня такой. Обнял в попытке утешить. А Вито…
-Рафаэль не был со мной. Я осталась прежней.
Точно гора упала с его плеч.
-Правда? – ожившим голосом, ожившими голубыми глазами заглядывая в мои глаза, спросил Вито.
-Да.
-Он ворвался сюда… А до того приказал запереть, - захлебываясь, заговорил он, - я ждал, ждал, Ивар еще привязал меня… Я думал, ты… и он… а потом он ворвался сюда, кричал, ревел, метался, как будто ему очень больно. Схватил плеть, начал стегать меня… потом бросил, превратился… и унесся… Я думал, что он… что ты… Лета…
Он вдруг заплакал. Плечи сотрясались от рыданий, он не стеснялся и не сдерживался: не мог. Я мягко обняла его.
-Ты не потерял меня, Вито. Я всё та же. Та же, твоя Лета. Всё позади, уже всё хорошо. Не надо плакать.
Одной рукой я гладила его по вечно спутанным волосам, вкладывая в это прикосновение всю заботу и тепло, на которые была способна. Другую осторожно положила на спину, но, видно, задела ранку: он вздрогнул.
-Больно, - выдохнул мне в плечо.
Передо мной снова сидел четырнадцатилетний мальчик, нуждающийся в заботе и защите. И он плакал, прижимаясь ко мне, не стараясь сдерживаться или делать вид, что вовсе не чувствует боли.
-Прости… сейчас я перебинтую тебя. Скоро всё заживет… Ну не плачь, Вито.
Он долго еще сидел, обхватив мою талию руками, спрятав лицо на груди. Словно и правда боялся потерять.

Я уложила его под утро. Вито, как пять лет назад, держал меня за руку, я сидела рядом с ним, пальцами перебирая пряди волос. Он заснул быстро; я осторожно высвободила руку и тихо вышла. О том, чтобы снова лечь, не было и речи. Слишком много волнений, слишком больно. Хотя минула всего одна ночь.
Я шла по коридору, наблюдая, как рассвет брызжет золотыми каплями солнечного света на каменные плиты пола. Как теперь? Намерение Рафаэля не ясно мне, из любви или из упрямства он пожелал переспать… Да и любит ли по-настоящему, отчего отпустил, к чему терзать Вито, превращаться в дракона… Почему ему снова больно. Почему ему всегда больно, а мне кажется, будто я могу утешить эту боль? Столько почему, и хоть бы один ответ, знак свыше!
Ноги сами привели меня в капеллу. Можно было предположить, что я застану там Геральда. Но я ни о чем не думала. дура. Если б не тот злосчастный разговор, случившийся в капелле, кто знает, быть может, сейчас все обернулось бы иначе.
Геральд молился, стоя на коленях перед ликом Христа, низко опустив голову и прикрыв глаза. До меня доносились обрывки немецких фраз, общий смысл которых был: вырваться отсюда. Сбежать. Он не оставлял надежды, в то время как я давно смирилась.
Я опустилась на колени рядом с ним. Дождалась, пока молитва, произносимая едва слышно, одними губами, кончится.
-Wie gehts? – спросила его, очень тихо, чтобы не нарушать величия тишины.
Он не мог не улыбнуться, услышав родной язык.
-Danke. Gut. Und du?
Я хотела ответить, что и у меня всё хорошо. Всё ведь в самом деле неплохо, Вито мирно спит в своей комнате, раны его несерьезные, Рафаэль не стал добиваться близости со мной.
-Этой ночью ничего не было, - внезапно четко и ясно сказала я.
Он впервые взглянул на меня. Без радости или удивления, но открыто.
-Ничего, - тверже повторила я.
Он молчал, а в глазах читалось понимание. Он поймет меня. Пожалуй, он один.
-Знаешь, как тошно от мысли, что переспишь с тем, кого не любишь. Ведь правильно – с тем, кто дорог, кому доверяешь. Кого хочешь, в конце концов, а Рафаэль, он… я никогда не стану…
-Я знаю, - своим спокойным, звучным голосом он разом перекрыл поток банальных, бессмысленных фраз, - Du kannst spreche nicht.
-Да.
-Я понимаю, о чем ты. Впервые  с тем, кого любишь. По-настоящему, - задумчиво сказал он, блуждая взглядом по окрашенному кровавым полу.
-Ты любил? Там,  в реальности?
-Ja, - он надолго замолчал, и я уж решила, что на этом откровенность кончилась. Но неожиданно продолжил, - ей было семнадцать, мне двадцать один.
-Столь юная…
-У любви есть возраст? – он горько улыбнулся.
Так горько, что я спросила, оставив его вопрос без ответа.
-Она жива?
Геральд пожал плечами. Подавил в себе желание закрыть лицо руками, чтобы я не увидела мелькнувшего в нем страдания. Страха.
-Не знаю. Все годы, что я здесь, задаю себе этот вопрос. Я не успел узнать: Рафаэль забрал меня прямо из больницы. Я ждал врача, сидел напротив стеклянной двери, за которой висело что-то темное, так что мог видеть себя. Сначала это было моё отражение, затем что-то изменилось. Глаза стали меняться, светлеть до бледно-голубых. Это были не мои глаза, но я не мог оторваться от них. Потом всё куда-то пропало, я оказался в чьей-то комнате, черной комнате. Единственное, что я запомнил – серое небо за окном. Я подумал: видит ли она это небо. Дальше – забытье. Остальное ты должна знать сама.
-Что случилось с твоей девушкой?
-Разбилась, - очень тихо ответил он, - на машине.
-Куда она ехала?
-На наш концерт. Она танцовщица, мы работали вместе. Я играл, она танцевала. Никто лучше не способен передать волшебства музыки телом. Движениями. Пластикой.  Знаешь, я всегда нравился женщинам, видно, они лепили в воображении из меня загадочного и романтичного принца не от мира сего. Я мог выбрать любую. Но она… особенная.
-Ты сказал, что исчез, увидев зеркало.
-Нет, стекло. Но эффект зеркала присутствовал.
-Я увидела Рафаэля в зеркале. На уроке танцев. Стояла лицом к зеркалу, повторяла движения за учителем. И вдруг прямо передо мной – он. Я думала, все видят, но никто не обратил внимания. Я шагнула в зеркало.
-И очутилась в его комнате?
-Да. Мы должны найти это зеркало, Геральд! Оно сможет вернуть нас назад, в реальность! К нашим семьям, друзьям, любимым!
Я схватила его за руку, глаза мои сияли. Вера в то, что надежда не утеряна, передалась ему. Он накрыл второй ладонью мою руку.
-Клянусь, мы найдем его, Лета.

Самой страшной моей фантазией с некоторого времени стала встретиться с Рафаэлем в замке. Случайно или намеренно, мне казалось, он попытается увидеть меня. Может быть, даже объяснится. Или передумает, и тогда лучше смерть, чем то, что он сделает со мной.
Опасаясь наткнуться на Рафаэля в трапезной, куда он мог наведаться, чтобы позавтракать, я решила не испытывать судьбу и попросту покинуть на время замок. Закутавшись в темный плащ с меховой подкладкой, выскользнула из замка, быстрым шагом, почти бегом, пересекла внутренний двор, молясь, чтобы он не увидел из своей башни. Чтобы не следил в сотый раз своими странными, страшными глазами.
Утро выдалось холодным и влажным, солнце не грело. Во дворе не было и ветринки, и оттого застоявшийся ледяной воздух касался кожи как ледяная вода. Неотступно. Неприятно. Руки, ноги немеют, а сделать не можешь ничего.
Дверь в конюшню, как я и предполагала, была не заперта. Елизар сидел на своём обычном месте, перед костром. В котелке, что качался над ним, что-то варилось, и это что-то, судя по резкому горькому запаху, явно не было едой.
-Здравствуй, Лета, - приветливо глядя на меня из-под густых седых бровей, сказал Елизар. Голос его был силен и звонок, однако нельзя было не заметить толики усталости, что сквозил в нем. – Как поживаешь?
Я села на пенек рядом с ним, подоткнув теплый плащ под себя.
-Привет, - запнулась. Если я  начну плакать, будет только хуже, - всё хорошо, Елизар. А если я начну реветь, останови меня. Всё и правда лучше, чем могло бы быть.
-Иногда полезно облегчить душу, девочка. Расскажи мне. Если хочешь, конечно.
Я подумала о том, что хотела бы иметь такого отца, как он. Доброго, понимающего. Мудрого. Такого близкого, родного. Своего.
-Рафаэль хотел взять меня.
-Силой?
-Да. Нет. Не знаю, как назвать… Он закричал, чтобы я уходила, начал превращаться.
-Спас тебя, - невозмутимо глядя на огонь, будничным тоном пояснил Елизар.
-От себя самого?
-Чему ты удивляешься, девочка, - усталость больше прорезалась в его голосе, - любит он тебя. Что бы там ни говорили, Эль умеет любить так преданно и верно, как очень мало кто. А, вот и отвар готов! – он с небывалой энергией вскочил, осторожно держа тряпкой бурлящий котел, снял с огня, понес, держа перед собой, к приоткрытой двери амбара.
Насколько я помнила, амбар этот всегда пустовал. Кому, в  таком случае, Елизар с такой живостью понес своё зелье?
Спросить я не успела: он уже скрылся за дверью. Где-то в глубине души я отдавала себе отчет, что не хочу знать, кто или что там находится. Потому чем идти за Елизаром с целью сунуть свой нос, куда не надо, осталась сидеть, где сидела.
Впрочем, долго так сидеть мне не пришлось. Пяти минут не прошло, а конюшню с примыкающим к ней амбаром, хлипкое деревянное здание, сотряс протяжный рев, полный ярости и боли. Когда вопль затих, я разобрала слова Елизара:
-Тише, Эль. Не будь ребенком.
Я сама не поняла, как вскочила на ноги. Холод пробирал до костей, а я металась по конюшне в попытках отыскать дверь, местонахождение которой резко вылетело из памяти. Рафаэль здесь. Рядом. Совсем рядом, и он ревет от боли. Господи, он убьет меня. Просто съест, потому что ему больно и он в ярости. Да он же и Елизара убьет!
Елизар не знает, на что способен его любимый Эль. Слишком добр, слишком слеп.
-Куда ты, Лета?
Елизар, целый и невредимый, стоял с пустым котелком в руке.
После очередной тщетной попытки найти дверь, я обернулась, севшим голосом прошептала:
-Там дракон… там, в амбаре, это же Рафаэль!
-Ну да. Напоролся на сук крылом, когда летел. Пробило насквозь. Куда он только смотрел… а теперь еще жалуется. Ревет.
-Почему?
Елизар посмотрел на меня так, словно я была неопытным ребенком, который не понимает элементарных вещей.
-Потому что ему больно, Лета. Если бы ты побыла с ним, может, оно и полегче ему было. Не так неистовствовал…
-Ты предлагаешь подержать этого милого дракона за когтистую лапку, чтобы он ревел чуточку потише? – от страха у меня внезапно прорезался юмор.
Весьма жестокий и не к месту, надо признать. Гневный рык из амбара подтвердил это.
-И потом, мне, кажется, приказывают уходить, - повысив голос, продолжила я, пятясь к двери, которую наконец-то заметила, - мне остается только выразить своё почтение хозяину замка и пожелать скорейшего выздоровления.
-Лета, не дури, он не злится, - начал Елизар, но вновь послышавшийся рык оборвал его, - он просто ненавидит чувствовать себя беспомощным.
-А я ненавижу, когда меня хотят изнасиловать, - очень тихо произнесла я, наплевав на то, что Рафаэль своим нечеловеческим слухом всё равно услышит, - прошу простить меня. Ни секунду больше я не останусь с ним. Рядом.
-Эль не то, что ты…
Но я уже скрылась за дверью.

-Представь, что было бы, расскажи я Елизару о нашей затее, - говорила я Геральду, стоя рядом с ним на коленях перед ликом Христа на следующее утро, - потому что Рафаэль, хоть и раненый…
-Как он поранился?
-Я же говорила. Ты совсем не слушаешь, что я тут болтаю, - я отвоевала у него еще одну сдержанную улыбку, - Рафаэль крылом напоролся на сук, пробило насквозь…
-Я не про то, - нетерпеливо перебил Геральд. Уселся по-турецки напротив меня, уже не претворяясь, что молится. Я последовала его примеру, - как он умудрился не заметить под собой дерево?
-Не знаю. Видно, это произошло сразу после того, как он едва меня не изнасиловал, - равнодушно заметила я, лишая голос и намека на сострадание к Рафаэлю, - а в том состоянии, в каком он находился, случись перед ним хоть пятиэтажный дом, и тогда бы не увидел.
-Ты так много значишь для него. Можно это использовать, - задумчиво произнес Геральд.
-Конечно, - я перебирала в пальцах шелк кремового платья, расшитого оранжевой нитью. Из-под него выглядывало изрядно белой кожи обнаженной ноги, и это отчего-то улучшало мое настроение. Я могла сидеть в капелле прямо на полу, расставив ноги, задрав платье, чтобы было удобней. Напротив меня сидел человек, который не считал это святотатством или кощунством. Жизнь, определенно, налаживалась. – Причем делать это самым бесчестным образом. Например, подойти к нему и сказать: Эль, ты совершенно случайно не знаешь, где находится зеркало, с помощью которого мы могли бы уйти отсюда?
Геральд засмеялся. Ворот его рубахи откинулся, обнажив клеймо. Краснота, что была в первые дни, уже немного сошла, и я четко видела контур дракона. Воспоминания о Геральде, замученном пыткой, того, как я была рядом, и не смогла уберечь его оттого лишь, что смертельно боялась Рафаэля, разом стерли улыбку с моих губ.
-Откуда грусть? – он серьезно заглянул в мои глаза.
-Твой шрам. Вспомнила… Болит сейчас?
-Всё в порядке, - не отрывая глаз, ответил Геральд, - ничего страшного. Почти не болит. И перестань корить себя за это.  Лета, ты в самом деле не могла спасти меня. Забудь. Лучше скажи, чем ты займешься, когда вернешься домой?
-Наверное, нужно продолжать образование…
-К чему это? У меня уже сколочен капитал, приезжай, и будем жить припеваючи.
Мы снова засмеялись.
-Ай, как негоже смеяться перед ликом Господа, - скрипучий, сухой, старческий голос Ивара разом оборвал смех. – Не над собой ли смеетесь, голубки?
Мы, не сговариваясь,  одновременно поднялись на ноги.
-Здравствуй, сенешал, - пряча за надменностью страх, ответила я, - людям в этом замке запрещено смеяться?
Отчаянно захотелось взять Геральда за руку. Но это лишь больше разозлит Рафаэля, когда он узнает. А он узнает. Сомневаться не приходится. Вопрос лишь в том, сколько нам осталось времени на то, чтобы найти зеркало. Чтобы выжить.
Ивар только ухмыльнулся в ответ. Повернулся с явным желанием уйти и как можно скорее найти хозяина.
-Пойдешь жаловаться господину? – с напускной насмешкой спросила я, молясь про себя, чтобы удалось его переубедить.
-Именно!
-Твой господин сейчас болен. К чему его лишний раз волновать?
Ивар замер в проеме арки. Обернулся так резко, что, не иначе, даже духов, невидимо витавших вокруг , застал врасплох.
-Откуда ты?..
-Он ранен по моей вине, - не давая времени ему опомниться, продолжала я, - скажи ему, будто я люблю лира, и он обезумит. В этот раз он напоролся крылом, в другой раз – грудью.
-Он и так обезумит. Если ты сбежишь, госпожа. Не выживет сам и потянет за собой остальных.

Ивар мог доложить Рафаэлю в любую минуту. Я не верила, что мои доводы хоть сколько-нибудь остановят его или заставят подумать, прежде чем открыть рот. Потому времени оставалось совсем мало, и мы, не мешкая, принялись за поиски. Сначала решили разделиться. Каюсь, потом я проявила себя полной дуррой: отчего-то стало страшно одной бродить по замку, зная, что в любой момент меня могут схватить. Причем схватить за дело.
Начиная с пыточной камеры, которая, хвала небесам, сегодня была пуста, и заканчивая верхними жилыми этажами, мы с Геральдом вместе буквально облазили весь замок, ступая на цыпочках и разговаривая исключительно шепотом. По мере того, как комната за комнатой, зал за залом оставались позади и в них не оказывалось зеркала, я всё больше падала духом, Геральд же, напротив, воодушевлялся.
-Это же очевидно, Лета! Мы все ближе к цели, - говорил Геральд, увлекая меня по лестнице за собой, когда мы поднимались на последний этаж замка, - шансы, что зеркало в какой-то из жилых комнат, стремительно растут. Еще по большей мере двадцать минут, Лета, пойми, всего двадцать! – он засмеялся сам себе, - и мы у цели!
На верхнем этаже находились комнаты Эйтаны, Флоры и моя. Не считая башни Рафаэля, в которой я не заметила никакого зеркала, когда была там, больше помещений в замке нет. Меня охватило радостное предчувствие, я крепче ухватилась за руку Геральда, ставшего другом и союзником в столь краткий срок. Едва сдерживая смех, я бежала за ним по коридору, а хотелось кружиться, плясать и петь во весь голос! Прощай, Рафаэль, страх, опасность, замкнутый мир и однообразие скучных дней!
Комната Флоры оказалась маленькой, темной. Зеркалу тут негде было даже поместиться (как я предполагала, оно должно было быть размером примерно с человеческий рост). Самой Флоры там не оказалось, стало быть, она была где-то с Эйтаной.
-Остается комната Эйтаны, - словно в ответ на мои мысли, сказал Геральд. Вполне логично. Эйтана и Ивар – самые преданные Рафаэлю люди в замке.
Не раздумывая, я открыла дверь в ее комнате. В других обстоятельствах я бы поостереглась вот так, без причины, врываться в покои женщины, которая ненавидит меня. Но время поджимало, адреналин плескался в моей крови, кружа голову. Риск был немалый: Эйтана могла что-то заподозрить. А, какая, к черту, разница, если Ивар вот-вот расскажет Рафаэлю?
Эйтана была в комнате не одна. На её кровати сидел Рафаэль, вокруг лежали бинты и пустые чаны из-под мазей. Видимо, процесс лечения уже был позади, потому что Рафаэль застегивал жакет, а Эйтана молча стояла рядом, борясь с желанием помочь ему одеться или хотя бы просто прикоснуться.
Увидев нас с Геральдом, Рафаэль резко выпрямился, хоть было заметно: это причиняет ему боль. Секунду молчали все, ожидая друг от друга объяснений. Первой шевельнулась я – молча присела в реверансе, склонив голову. Геральд молча поклонился.
-Приветствую тебя, господин. Эйтана.
Она ответила ему высокомерным кивком.
-Что, и здесь нет заветного зеркала? – медленно, без тени иронии, произнес Рафаэль, словно бы растягивая слова, чтобы дольше наблюдать, какой эффект произведут на нас его слова.
-Что ж, очень жаль, - не дождавшись ответа, продолжил он. Сделал неуловимый жест рукой, точно выхватил что-то из воздуха. – Стража.
Тут же я почувствовала, как руки порывом воздуха мне кто-то завел за спину и крепко держит. Я не ощущала позади себя ничего, однако точно знала: духи замка, что подчиняются Рафаэлю, мертвой хваткой держат меня. Геральда, видимо, держали так же крепко.
Краем глаза я видела, что он не вырывается. Неужто ему все равно? Зеркала нигде нет, единственный  шанс вернуться домой с самого начала ничего не стоил. Мы так и останемся здесь. Навсегда. Навсегда, а я не могу больше, не могу!
И тут случилось то, чего так боялся Вито. Ненависть захлестнула мою душу, прошлась по ней ураганом, уничтожая все живое на своем пути. Что-то горячее, мощное поднялось во мне, все пять лет , вся ушедшая юность разом промелькнула перед глазами.
-Ненавижу тебя! – выкрикнула я, пытаясь вырваться из невидимых оков, - ненавижу! Лучше бы ты не поранился, а умер! Мне жаль, что ты остался жив!
-Тебе жаль, - сухим, безжизненным голосом сказал Рафаэль.
Опираясь на руку, он тяжело встал. Подошел ко мне. На меня дохнуло холодом и болью. Но я больше не боялась. Кричала на него, и ненависть перекрывала всякие чувства, даже дискомфорт оттого, что он был рядом.
-Ты чудовище! Я ненавижу тебя! Лучше бы ты умер там, в амбаре!
-Прости, что разочаровал тебя, - казалось, голос его лезвием скользит по коже, и оттого я еще отчаянней вырывалась.
-Отпусти меня! Отпусти, чертов дракон! – я захлебывалась слезами, криком, а он стоял передо мной совершенно спокойный. И смотрел в мои глаза.
-Нет.
-Почему?
-Люблю тебя, - громко, отчетливо произнес он.
Впервые вот так. Мне в лицо. Когда я вырывалась и выкрикивала проклятья, он признался мне в любви.
-Если бы ты и вправду меня любил, то не мучил бы в этой клетке!
Рафаэль продолжал смотреть в мои глаза. Его собственные глаза походили на ледяное зимнее небо. И с каждой секундой всё больше жестокости, рожденной в боли, сквозило в них.
-Но я все равно уйду, - желая сделать ему еще больнее, крикнула я в лицо, - я никогда не стану твоей! Анжей скажет мне, где зеркало!
Сразу несколько пар глаз в немом изумлении устремились на меня.
-Анжей не хозяин в этом замке, - сказал Рафаэль.
-Зато он  хозяин тебе.
-Кто такой Анжей? – наконец спросила Эйтана.
Спросила не то у меня, не то у Рафаэля. Никто, разумеется, не удостоил ее ответом. Читатель, верно, тоже недоумевает, о ком я вспомнила, лишь всерьез разозлившись. Что ж, пришло время ввести в повествование еще одного героя.

Анжей.
Я познакомилась с ним на четвертый год своего пребывания в сказке. В тот же год я впервые пыталась бежать из замка. Прочь от Рафаэля. Чем дальше бежала, тем неотступней становилось возвращение… тем сильней он желал вернуть меня. Впрочем, обо всем по порядку.
Лето еще не кончилось, август дарил мир последними теплыми денечками. Надо заметить, тепло здесь не эквивалентно тому, что бывает в реальности: солнце холодное, белое, лучи его совсем не греют.  Хоть ветра не было, весьма ощутимая прохлада холодила кожу рук. А земля – другое место. На котором я сидела.
Наплевав на бережное отношение к собственному здоровью, спиной прислонившись к стене конюшне, я полулежала на сырой земле. Наслаждалась уходящими днями лета и возможностью дольше побыть на свежем воздухе. Рядом со мной пристроился Вито, положил голову мне на колени и в блаженстве прикрыл глаза. Он мурлыкал что-то нечленораздельное, а потом и вовсе затих: видимо, заснул.
Я гладила его по волосам, размышляя о том, что не пристало двадцатиоднолетней тетке так ласкать восемнадцатилетнего парнишку. А ему, интересно, пристало лежать тут со мной и мирно посапывать, свободную мою руку подложив под щеку?
Я была не против, а он даже не задумывался об этом. Вот бы Рафаэль увидел эту картину маслом: полная гармония и взаимопонимание. Ни отвращения, ни страха с моей стороны. Даже ни капли сопротивления. Я наклонилась, насколько позволяла принятая поза, и поцеловала Вито в лоб. Не знаю, сидит ли Рафаэль в своей башне, но лучше бы сидел. Тогда ему удобней будет рассмотреть в деталях то, что никогда ему не достанется. Ни ласки, ни понимания. Ни любви.
Вито внезапно открыл глаза.
-Разбудила тебя? – без малейших угрызений совести спросила я.
-Нет. Я не спал.
-Ты очень убедительно сопел.
Вито нахмурился. Он явно не желал признавать, что случайно вздремнул.
-Неправда! Я не сопел.
-Еще как сопел, - я передразнила его, - наверняка даже Елизар слышал!
Вито перевернулся на спину, сложил руки на груди и, насупившись, уставился в небо. Цвет его глаз соперничал с голубизной и ясностью неба. На мгновение я залюбовалась его ангельским лицом. Даже в таком обиженном состоянии Вито не утрачивал схожести с ангелом. Если хорошо приглядеться. И сознательно не заметить жесткость, - следом от годов, проведенных рядом с Рафаэлем.
Я улыбнулась так широко, как только могла, лишив его возможности дуться дальше. Обычно это действовало, и все ссоры и обиды прекращались сами собой.
-Расскажи что-нибудь еще о своем мире, - как ни в чем не бывало, попросил Вито.
-Что же тебе рассказать… - пытаясь натянуть рукава бледно-розового платья на замерзшие пальцы, пробормотала я. – Например, в моем мире ты считался бы уже полноправным и полностью дееспособным гражданином.
-Почему?
-Тебе восемнадцать. С этого возраста официально начинается взрослая жизнь. 
-Что такое полноправный гражданин?
-Примерно… что ты полностью отвечаешь за себя, несешь определенную ответственность перед государством, в котором живешь. И, в свою очередь, имеешь право на требование защиты своих интересов с его стороны.
Вито сделал вид, что всё понял.
-А ты? Тоже гражданин?
-Конечно… Мне же уже двадцать один, - я замолчала, чувствуя, как тяжело дались эти слова, разом окатив грустью.
Мне уже двадцать один, а последние четыре года я провела в застенках треклятого замка. Один день сменяет другой, такой же однообразный и скучный.
-Что с тобой, Лета? – Вито умел безошибочно угадать смены моего настроения. Он потянулся пальцами к моему лицу, - кто-то обидел тебя?
Я кивнула, чувствуя, что сейчас заплачу. Не плакала, не плакала, и вот… кто ж нас поймет. Принцесс из сказки.
-Рафаэль, - одними губами прошептала я.
-Что он опять сделал? – также тихо спросил Вито, усаживаясь и привлекая меня к себе, словно желая защитить от невидимой опасности.
-Забрал мою юность. Мой мир. Всё отнял у меня.
Вито не знал, как меня утешить. И потому только крепче обнял, упершись подбородком в мою макушку.
-И ты никогда не пыталась уйти от ненавистного мучителя? – раздался надо мной насмешливый голос.
Рафаэль стоял рядом, однако так, что я могла видеть его, только обернувшись на сто восемьдесят градусов. Видно, он прошел по краю  внутреннего двора, что граничил с лесом и таким образом остался незамеченным.
Вито крепче прижал меня к себе. Но я предпочитала стоять рядом с Рафаэлем, а не смотреть на него снизу вверх в позе более, чем беспомощной. Предугадав моё желание, он наклонился и галантно подал руку. При иных обстоятельствах я бы никогда его не коснулась. Однако тогда что-то щелкнуло, чувство между вызовом и безнадежностью, когда нечего терять. Я крепко обхватила пальцами его ладонь. Поднимаясь, специально потянула на себя, так что он должен был бы упасть. Но Рафаэль не только устоял – даже сделал вид, будто не заметил этого.
Я присела в реверансе. Вито поднялся вслед за мной и поклонился.
-Мой господин.
Голос его сочился ненавистью, руки сжимались в кулаки. Рафаэля это только забавляло. Причем не первый год. Он повторил, обращаясь ко мне:
-Никогда не пыталась? Совсем?
-Нет.
-Покорилась судьбе? – он неприятно улыбался. - Или даже так: человеку, который сломал тебе жизнь?
Я молчала, пытаясь найти подвох в его словах. Не находила, а он продолжал:
-Этот  человек лишил тебя всего. И ты безропотно живешь с ним под одной крышей. Вот уже четыре года, подумать только! В то время как выход, - рукой он указал себе за спину, подразумевая лес, - рядом. Уж не потому ли, что тебе попросту по душе такая жизнь? Или ты не умеешь бороться за свою свободу?
Вито, знавший меня гораздо лучше Рафаэля, веско произнес:
-Никто не ходит в лес, Лета, не дури…
Слезы застилали мне глаза. Оставив их около конюшни, я пошла в замок, едва различая дорогу перед собой.

Не проходило и часа, чтобы я   не вспомнила эти слова, ставшие роковыми в последующие несколько дней. «Выход рядом». Отчего Рафаэль сам решил указать мне на место, куда всегда запрещал ходить? В лес не смел соваться никто; это казалось настолько само собой разумеющимся, что я даже не задумывалась: уйти, сбежать, пробираться сквозь разлапистые деревья… зачем? Чтобы выйти к деревне? Продолжение сказки, только с уровнем жизни намного  ниже, чем я имею? Нет уж, увольте. К тому же, я попросту не дойду до кромки леса – той самой, за которой начинается свобода.
А если все-таки дойду?
Всё свободное время, коего в моем распоряжении было предостаточно, я просиживала у окна, вглядываясь в черноту леса внизу. Деревья-великаны росли настолько близко друг к другу, что составляли одну сплошную стену, растянувшуюся на километры в разные стороны. Кое-где я замечала просветы: верно, там протекала речка. Трудно было представить нечто живое, стремительное и стремящееся, чистое в этом мертвом лесу, где даже листья на деревьях мне казались черными.
Я ни разу не видела, чтобы они качались от ветра. Не слышала, когда была поблизости, легкого перешептывания сухой листвы, какое часто можно встретить в лесах. Вряд ли  в этой мертвой тишине водился хоть какой-то зверь.
Даже ночью я вставала, чтобы взглянуть на лес, смутно надеясь найти там признаки жизни: быть может, ночная птица проснется, кинет клич, что эхом отзовется в вершинах древних деревьев. Но нет: тишина стояла гробовая. А в моих ушах всё звучал голос Рафаэля: «выход есть».
Наутро, как обычно, расплываясь в бодрой улыбке, пришла Милада. С собой она по традиции несла новое платье. На этот раз оно было бледно-зеленого цвета, полностью закрытое, с рукавами буфами и массивным поясом на бедрах. При каждом движении пояс весело звенел из-за крошечных, искусно сделанных золотых колокольчиков.
-Доброе утро, госпожа! – она бодро приветствовала меня, укладывая платье на табурет рядом со мной.
Я не слышала, продолжая молча глядеть на верхушки деревьев.
Милада, не меняя выражения лица и улыбки, принялась заправлять кровать. Молчания более долгого, чем в течение пяти минут, она не выдержала.
-Как спалось, госпожа? – чуть громче спросила она, чем вывела меня из задумчивости.
-Ммм? – протянула я.
До меня не доходил смысл вопроса, сколько бы я ни повторяла его про себя. Ничего не доходило.
Милада оставила постель и подошла ко мне, протягивая руку ладонью вверх, видимо, желая пощупать лоб.
-Уж не больна ли ты, госпожа?
-Скажи… - я помедлила, обдумывая каждое слово, - а почему вы не ходите в лес?
На лице горничной отразилось явное облегчение. Она уж, видно, настроилось на что-то откровенно скверное.
-Да зачем же, госпожа. На верную-то погибель. К тому, хозяин строго-настрого запретил…
-Ведь вы могли бы сбежать домой, в деревню, - не унималась я.
Она вздохнула. Села напротив меня, подвинув платье, и принялась терпеливо объяснять таким тоном, что я тотчас почувствовала себя маленьким ребенком.
-Во-первых, госпожа, живым по лесу никто не пройдет и десяти шагов. Во-вторых, хозяин…
-Почему не пройдет? Что там водится такого смертоносного?
-Нечисть всякая, ясное дело. Это еще со времен принцессы Ционы осталось. Как она стала жить здесь, так и нечисть в лесу появилась. А лес тот сам стал заколдованным. Мир вокруг наполнился волшебством. Говорят, все люди, кто зашел туда в годы ее правления, так там и остались. Только в нелюдей оборотились. По сей день замок-то и стерегут.
-А… - я хотела вставить очередной вопрос, но горничную уже было не остановить.
-И по ночам на охоту выходят. Кого поймают, тому, считай, верная смерть. Так хотела принцесса Циона, так оно и вышло. Дело-то ее продолжает жить, вот что я скажу.
-Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит, - мрачно пробормотала я себе под нос.
-Не на ветвях, госпожа, - укоризненно поправила Милада. Ну точь-в-точь маманя поучает дочку! – а в болоте. Поджидает людей, чтобы утопить их и съесть.
Тут уж я не выдержала. Расхохоталась в голос, откинув голову назад, рассыпав локоны по спине.
-Бог с тобой, Милада! Русалки не едят людей! И клюют исключительно на смазливых юношей.
-А то непростая русалка, - ничуть не смутившись, продолжала она, - когда-то она была человеком. Обычной девушкой, то бишь. Как забрела в заколдованный лес – какое-то несчастье с ней приключилось. Говорят, принцесса Циона лично ее оборотила. Только у девушки той защита была. Магическая. С чарами что-то стряслось, и хвост у девушки не вырос. Только чешуей она покрылась с головы до ног. Оттого и стали звать русалкой. Хотя чудище чудищем… с зубами похлеще тех ножей, какими Берта на кухне управляется. Она  - дух заколдованного леса. Злой дух.
-Как же леший? Тоже  злой дух?
-Ну, леший безобидный. Если только с дороги не сворачивать и звуков разных не слушать, навроде ауканья или зова какого. И людей он не ест. Но и леший – в услужении у русалки. Всеми она заправляет…
-А звери-то нормальные там живут?
-Есть… лугару. На волков похожи. Стража русалки.
-Русалка, русалка… - протянула я, - посмотреть бы на нее, что ли, на эту русалку чешуйчатую.
Милада замахала на меня руками.
-Боже тебя упаси, госпожа! Господь с тобой! Даже думать об этом забудь! Нельзя в лес, нельзя, там опасно, там смерть!
Отчего-то этот разговор вместо того, чтобы напугать, развлек меня. И даже поднял настроение. 
Милада заботливо запеленала меня в чудесное зеленое платье. Не считать того, что в нем я превратилась в ходячий колокольчик -  оно было прекрасно. Конечно, возможности увидеть в зеркале, как выгодно светло-зеленая ткань оттеняет цвет моих глаз и придает им зеленоватый оттенок, я не могла. Не могла увидеть, как широкий пояс подчеркивает тонкую талию изящной фигуры принцессы. Без изъянов и излишеств. Красивая, соблазнительная, не моя фигура.
Как я скучала по реальности. По той Веронике, у которой были не такие яркие глаза, не такие пышные волосы, не такие длинные ноги, не такая упрягая грудь… по себе настоящей! Быть может, этот лес с русалками и лешими не приведет меня домой. Только вот где угодно лучше, чем рядом с Рафаэлем.
Ненавижу его. Презираю за его безответную любовь. Злюсь оттого, что, несмотря на отвергнутые чувства, именно он хозяин мне. Его словом и волей  я заперта в замке, как средневековая принцесса. Ах нет, простите. Как сказочная.
Ведь это сказка, я - пленница в ней. Бесправная, безропотная. Почти живая. Последняя мысль окончательно решила мои сомнения. Тихо-тихо, опасаясь быть замеченной или услышанной, я спустилась вниз. Совпадение или что-то иное, кто знает, может – сама судьба? Но все обитатели замка словно вымерли. Даже Вито, который всегда чувствовал,  когда я намеревалась совершить очередной необдуманный поступок или попросту глупость, не появился в самый неподходящий момент, не преградил мне дорогу. Путь был свободен.
Быстро, почти бегом, едва касаясь холодной земли тонкими подошвами тряпочных туфель, я миновала внутренний двор. Ближе к лесу замешкалась, запыхалась; у самой кромки и вовсе остановилась. Что я делаю? Вдруг хоть сотая часть россказней Милады окажется правдивой?
Нет. Нет, нет, какие русалки без хвостов. Какие, к черту, чудеса, это самый обыкновенный лес. Я шагнула вперед, оказавшись рядом с могучим старым дубом, древним, как вся тоска человеческая. Оперлась на ствол рукой, глубоко вздохнула. Передо мной лежала узкая тропинка, с двух сторон усаженная такими же древними, высокими, массивными деревьями. Темнота в пролетах меж ними была кромешная, густая, без просветов. Сколько я ни смотрела, глаз не привыкал к ней; я ничего не видела. Страх на секунду кольнул сердце, но я не позволила себе думать об этом. И пошла вперед, не глядя по сторонам, скорее чувствуя, чем слыша, как деревья за моей спиной сдвинулись, образовав сплошную стену.
Пусть хоть все ужасы мира скопились в этом лесу, после всего пережитого в чертовой сказке, я не испугаюсь. Только бы найти верную дорогу, что приведет к деревне, а больше ничего не страшно. Словно в ответ на мои мысли где-то вдалеке послышался нежный переливчатый говорок ручья. Или, может, это речка? Я ускорила шаг, дыхание в горле забилось чаще и сильнее. Отчего-то я тогда решила, что рядом с речкой непременно окажется та самая дорога, которая нужна.
Теперь с горечью, едва ли не со слезами вспоминаю, отчего всё всколыхнулось, возрадовалось этому призрачному звуку далеко плещущейся воды. Отчего  я  вдруг, забыв об осторожности, обо всем на свете, буквально бросилась туда, где, мне казалось, сладко и призывно поет вода. Думаете, происки русалки? Возможно. А возможно,  само провиденье вело меня.
Я шла всё дальше, глубже в лес, не запоминая пути назад. Чувство, мешаное меж надеждой и отчаянием, вело меня. Вот чуть приблизилось журчание, вот удалилось. Или мне только кажется? Оно, должно быть, справа. Но уже в следующую минуту голубоватые проблески воды мерещатся мне за толстыми стволами деревьев слева. Или, всё же, стоит отойти немного назад и прислушаться снова?
Я плутала, видно, больше часа, потому что ноги вконец устали, дыхание вместе с сердцем билось где-то у горла, воздуха не хватало. Голова начала кружиться, деревья, тусклое небо, слабое перешептывание листьев, что еще недавно молчали, храня святую, нерушимую тишину, голубоватая гладь воды, которую я изредка видела, но до которой никак не могла добраться, - всё смешалось, переплелось… Я тяжело опустилась на редкую траву, почувствовав, какая холодная и влажная земля подо мной. Сжала пальцами виски, попытавшись несколько минут урвать у реальности, зажмурилась, прислушиваясь к себе и своим ощущениям. Представьте моё удивление, и это весьма мягко сказано – я была попросту ошарашена. Плеск воды был в моей голове, подобно надоевшей песне, от которой все никак не можешь избавиться и которую ожидаешь вот-вот где-то услышать. Она журчала, шептала, гудела. Но только в моем воображении!
Стоило мне осознать это, новый звук добавился к плеску – тихий рык. Паника полоснула точно ножом. Однако ж опасности не было: это всё мое воображение. И рык оттуда же, он ненастоящий. Я сидела, обхватив себя руками, уткнувшись лицом в колени, пытаясь справиться со страхом и головокружением. Рык приближался. И, думаю, не стоит говорить, что как раз-таки он  оказался подлинным. Я подняла голову: на меня почти в упор смотрели горящие красные глаза. Нечто, больше всего напоминающее волка, только намного крупнее и кровожадней, с раскрытой пастью, всклокоченной бурой шерстью и несколькими (разве у зверей так бывает?) рядами треугольных, заостренных кверху зубов. За ним, чуть поодаль, стояло еще одно чудовище, рассматривая меня так, словно я безапелляционно назначалась завтраком, обедом и ужином в одном лице.
-Что за… - вздохом вырвалось у меня, но это и всё, на что хватило самообладания.
Не знаю, что сделала прежде: вскочила на ноги или закричала. Память выхватила этот эпизод. Как и момент, когда волки, которые, конечно, волками не были, погнались за мной, лаем и рыком, то приближающимся, то отстающим, возвещая: им очень не нравится, что завтрак решил побегать.
Господи, зачем я не послушалась Миладу, зачем, зачем! – неслось в голове наперегонки с немой мольбой небесам о том, чтобы остаться в живых, - зачем купилась на уловки Рафаэля, ведь он смерти моей хотел, ничего больше!
Признаюсь, никогда раньше я так не бегала. На секунду мелькнула мысль, что деревья сами расступаются передо мной, приглашая в свои дремучие дебри. К чему это, не спятила ли я окончательно, времени задумываться не было. Я бежала, бежала, а юбка путалась меж ногами, и колокольчики на поясе предательски звенели: этим я лишь больше раззадоривала преследователей. Адреналин горел в жилах вместо крови, усталости я не чувствовала. Впрочем, тело мое не могло  сопротивляться ей вечно. Пробежав не более трехсот метров, я заметила, что начала сбавлять темп. Силы резко покидали меня, и даже адреналин не мог восстановить их. Голова кружилась снова, воздуха не хватало, я хватала ртом воздух, сбивчиво и неравномерно, резкими глотками дышала.
Позади яростный лай нарастал с каждой минутой, а я всё слабела. Так нельзя… Нельзя, неправильно кончать жизнь в этих дебрях, умирать от укусов тварей, что несутся за мной. Они съедят меня, и никто никогда не вспомнит…
-Осссстановиссссь, - прошипело что-то сзади, но не над самым ухом: звук будто шел с самой земли.
Я обернулась на бегу, охватив картину мельком: нечто переливчато голубое или серое, скользкое и влажное, обладающее телом, очень напоминающим женское. Покрыто оно было чешуей, что поблескивала в дневном свете. Так вот что показалось мне водной гладью! Чешуя при определенном освещении походила на воду. Вероятно, если бы существо это лежало и не двигалось, то можно было и обознаться… Но оно шевелилось! И не просто шевелилось, а с невероятной скоростью, движениями, напоминающими змеиные, продвигалось вперед, извиваясь всем своим скользким телом. Взгляд из чешуек и блеска выхватил голову – страшное  женское лицо, гневное, темное, с черными провалами глаз и неестественно разинутой пастью.
Неужто это и есть та самая русалка? Но, помилуйте, русалки же красивые. И с хвостами. А у этой – ноги, плотно прижатые друг к другу.
-Осссстановисссссь! – прошелестела она вновь.
Я побежала с новой энергией, неизвестно откуда взявшейся. Этот голос, эти черные дыры глаз… Лучше быть съеденной волками, чем испытать на себе прикосновение этого монстра!
Как только я подумала об этом, ноги моей коснулось что-то очень холодное и мокрое – женская кисть, которая сжала лодыжку. Я вскрикнула и упала, оказавшись на одном уровне с русалкой.
-Ты мояяяяя, мояяяя! – зашипела она, наваливаясь на меня и разевая свой рот.
Честное слово, я думала, она откусит мне голову. Но тут она буквально слетела с меня, подхваченная за волосы чьей-то сильной рукой.
-Пошла вон! – раздался надо мной властный голос.
Над нами стоял мужчина лет сорока, красивый, высокий, с длинными светлыми волосами, одетый в поношенную шерстяную тунику и кожаные штаны. Лица его я разглядеть как следует не успела: чешуйчатая тварь снова попыталась наброситься на меня. Двигалась она чертовски быстро, и как-то странно, явно игнорируя законы притяжения. Существование подобного существа в природе, пусть даже сказочной, не укладывалось в голове. Впрочем, у  меня и не было времени задуматься о причудах природы: тварь попыталась укусить меня. Бог знает, куда она целилась, теперь страшно вспоминать. Светловолосый мужчина снова оттащил ее, буквально поднял над землей, по-видимому, причинив боль. Она пронзительно завопила, вопли перемежались свистящим шепотом с обещаниями разделаться «сссс негодным человееееком». Я готова была вопить вместе с ней от страха и осознания безысходности сложившейся ситуации. Даже если мой спаситель справится с чешуйчатым монстром, он не одолеет других, лохматых, которые приближались к нам, рыча и скаля ряды своих заостренных зубов.
Я ожидала, что они вот-вот бросятся, но они отчего-то медлили. Между мужчиной и той тварью завязалась настоящая драка. Мне показалось, он специально бросил ее в сторону от меня, и сам ринулся следом, ловкий, сильный, с быстротой и необыкновенной для такого крупного, высокого тела … уворачиваясь от ее зубов. Он отбрасывал ее, стараясь ударить об землю так, чтобы сломать ей что-то, а еще лучше – проломить череп. Но она каждый раз изворачивалась, шипела, выгибалась. Выгнулась – и укусила за ногу, оказавшись в очередной раз брошенной на землю. Мужчина как будто не обратил внимания, однако боль словно придала ему сил и ярости:  в очередной раз он подхватил за волосы и бросил ее так сильно, что она целых полминуты не могла пошевелиться. Потом приподнялась на руках, бросила:
-Ты поплатишшшшься!
И уползла с той грацией и быстротой, какая доступна только змеям. Волки последовали за ней. Мужчина с мрачным видом обернулся ко мне.
-Поднимайся, - сказал он.
Резкости в  его голосе не было. Впрочем, дружелюбия тоже.
Я поняла, что все еще сижу на земле, прижав руки к груди, и отчаянно пытаюсь не дышать. Или дышать, но так тихо, чтобы они не услышали. Вообще всем своим видом и поведением выражаю полную готовность раствориться в воздухе, исчезнуть. Только бы не видеть. Не слышать. Не быть здесь, отмотать пленку назад, когда стояла у окна, вглядываясь в беззвучный, загадочный, черный лес и решалась: идти, не идти…
-Вставай же.
Прихрамывая, он подошел ко мне. Внезапно что-то, напоминающее укол совести, промелькнуло в душе. Кем бы ни был этот человек, он спас мне жизнь. Пострадал из-за меня: я видела, как кровь сочилась сквозь прокушенную ткань штанов. Он оставлял за собой кровавый след. И все же подошел ко мне, протянул руку. Дважды попросил, чтобы я наконец встала.
Я поднялась на ноги сама.
-Пойдем.
Он пошел вперед, с каждым шагом все сильнее припадая на раненую ногу. Я не видела его лица, но отчего-то мне казалось, что он не кривился от боли. Человек этот излучал силу и спокойную уверенность, однако в нем не чувствовалось и тени угрозы. Скорее, что-то сродни мудрости.
Я пошла рядом. Не представляла, куда, что ждет там – просто шла рядом с ним. И в какой-то момент само собой получилось, что поддержала за талию, чтобы он не оступился, не совладав с ногой.
-Куда мы идем? – спросила я чересчур тихо, охрипшим от крика голосом.
-Домой, - ответил он.


Вспомните сказку о Белоснежке и семи гномах, избушку на курьих ножках, помножьте на два и увидите то, что увидела я – деревянный дом с крошечными круглыми окнами, треугольной крышей, покрытой еловыми ветками, и неприметной дверью. Не тратя время на лишние раздумья, я отворила дверь одной рукой, другой придерживая мужчину, имени которого даже не догадалась спросить.
Всю дорогу он коротко указывал путь, говорил: «направо» или «прямо», или «осторожно, яма». Я смотрела под ноги, так как больше не могла никуда смотреть. Отчего-то боялась взглянуть на своего спутника. Теперь, когда опасность миновала, я чувствовала что-то, напоминающее неловкость. Он мог бы сгладить это, заговорив со мной о том, что произошло. Но он молчал, и я не решалась или не хотела проронить хоть слово.
Едва переступив порог дома, я вскинула правую руку вверх, приказав:
-Теплая вода и бинты!
Послушайся сказка меня, чан должен был тотчас шлепнуться перед моим носом на дощатый пол, изрядно окатив водой подол платья. Ничего не произошло. На секунду я замерла. Не от удивления, скорее – от внезапного ощущения собственной бесполезности без толики волшебства, к которой так привыкла за последние четыре года. Я вроде бы несказанно страдала по поводу того, что торчу в сказке, пользуясь всеми благами чудесной (от слова «чудо») цивилизации. А вот отняли – и растерялась.
-Здесь не действует твоё волшебство, - сквозь стиснутые зубы мужчина попытался улыбнуться мне.
Я не знала, что ответить. Спросить, почему не действует или почему он в курсе, что действовать должно. Он знает меня? Не найдя нужных слов, я сказала:
-В таком случае, где у тебя можно…
Я огляделась. Внутри вся немногочисленная мебель была сделана из дерева, одна только печь в углу  – из камня. Большую часть пространства занимали сундуки, тяжелые, кованые, с замками и совершенно плоскими крышками, служившими лавками, стульями и даже, по-видимому, кроватями. На некоторые из них были наброшены бурые шкуры, подозрительно напоминавшие шерсть красноглазых волков, что целью своей жизни всего час назад почитали сделать из меня аппетитный ужин.
Рядом с печью имелось что-то вроде каменной раковины. Под ней стоял небольшой шкафчик, аккуратно, со вкусом сделанный, над ней – бадья, полная воды.
Мужчина указал на бадью. С ближайшей полки я сняла глиняную чашу, наполнила водой. Чашу поставила в печь, где тлели угольки, изредка вспыхивая багряным. Повернулась к нему.
Он уже сидел рядом на сундуке в расслабленной позе. Тогда я смогла лучше рассмотреть его лицо в обрамлении длинных светло-русых, отливающих золотом, как у меня, кудрей. Глаза были голубые и очень светлые, с темным ободком вокруг радужной оболочки. Лепные высокие скулы, полные губы и в меру выступающий подбородок. Я не ошиблась, назвав его красивым. К тому же, он обладал редким обаянием. Улыбка его, обнажавшая белоснежные ровные зубы, в нашем мире могла бы называться голливудской.
-Я Анжей, - сказал он первым, избавив меня от необходимости заговорить первой.
-Очень приятно, - ответила, не задумываясь.
Так я бы ответила четыре года назад. Здесь это звучало глупо.
-Ты Лета?
Я кивнула, вглядываясь в  его лицо. Что-то в нем казалось мне знакомым, точно я видела его раньше на какой-то старой фотографии или мельком. Одним словом нечто неуловимое привлекало моё внимание, но что, понять я не могла.
-Да. А кто ты?
-Я уже сказал - Анжей. Но если тебе нужна более полная информация – я брат Рафаэля. Старший брат.
Внезапно все встало на свои места. И эти светло-голубые глаза, и спокойная уверенность в себе. Надо признать, типаж был абсолютно разный: крепко сложенный блондин и едва ли хрупкий брюнет. Только у Анжея глаза казались добрыми и искренними из-за своего замечательного цвета; глаза Рафаэля внушали страх.
Я поняла, что вжалась в печь всем телом, лишь когда он окликнул меня:
-Не бойся, Лета, я не заодно с братом. Не собираюсь выдавать тебя.
Я сглотнула. Брат Рафаэля не мог так разительно отличаться от него. Наверняка это просто маска, внутри скрывается жесткий и расчетливый…
-Вода закипела, - заметил Анжей, прежде чем я услышала шипение за спиной.
-Да. Конечно, - усилием воли я заставила себя повернуться к нему спиной, - полотенце! А, черт…
-Прихват справа от тебя.
Я сняла чашу с огня, переставила на свободный сундук, служивший тумбочкой. Спиной чувствовала, как Анжей наблюдает за мной. Рафаэль тоже постоянно наблюдал за мной, но не так. Настойчиво, мрачно, выжидающе. Так, что мне хотелось влепить ему пощечину и уйти. Анжея попросту мучило любопытство, хоть он не показывал этого.
-Не знаешь, что такое бинты? – спросила я, вновь обернувшись.
-Наверное то, чем лечат, - улыбнулся Анжей.
Я топнула ногой.
-Почему здесь ничего не действует! Бинты, именем волшебства, которое дано мне хрен знает зачем, явитесь!
Улыбка Анжея стала шире и как будто добродушней.
-В том сундуке ветошь. Если ты это имела в виду.
Я была рада, что не надо снова поворачиваться к нему спиной, а только боком.
Анжей положил раненую ногу на сундук, выпрямил ее, стал закатывать штанину с совершенно отсутствующим видом.
Я напомнила себе, что человек этот пострадал из-за меня. Спасая меня.
Подошла к нему, чуть подалась вперед, одной рукой опираясь на крышку сундука.
-Можно?
Он поднял брови, вполне искренне изображая изумление. Пожал плечами:
-Как хочешь.
Я замешкалась, прежде чем дотронуться до него. Нет, не подумайте, вблизи Анжея находиться было не то, что рядом с Рафаэлем: Анжей был теплым и солнечным, светлым, уютным, а Рафаэль весь средоточие холода и боли. И всё же они  братья. Неужели возможно, что они так разительно отличаются не только внешне, но и внутренне?
Просто дотронься до него, Лета. Это не Рафаэль, он не схватит тебя  за руку, не потянет резко на себя, чтобы приблизить своё хищное лицо к твоему. Это не Рафаэль…
Я постаралась как можно аккуратней приподнять штанину. Коснулась окровавленной кожи с золотистыми волосками. Глубоко вдохнула и выдохнула. Ничего не случилось. Страх отступил, сомнения оставили меня. Я давно научилась доверять своей интуиции в отношении людей: в сказке она подобно другим моим способностям увеличилась во много раз. От Анжея не исходило опасности, он был просто надежным и добрым.
-Больно? – разглядывая рваные края раны, довольно серьезной, так что болеть должно было адски, спросила я.
-Не очень, - первые отзвуки жесткости скользнули в его голосе. Той жесткости, что превратилась у Рафаэля в жестокость, - подай воду и тряпку.
Это больше походило на приказ, чем на просьбу. Я молча встала, поставила перед ним чан с водой. И села на сундук в самый дальний угол, сложив руки на коленях, принявшись наблюдать, как он нетерпеливо стирает кровь с раны.
Минуты три тянулось молчание.
-Ты как будто боишься меня, - с мягкой улыбкой поднимая на меня глаза, произнес Анжей.
Рафаэль бы сказал это со скрытым наслаждением, подумала я.
-Я просто впервые тебя вижу, - как можно более нейтральным голосом, каким бы ответила Рафаэлю, сказала я.
-Интересно, то, что я брат Эля, имеет какое-то влияние на твое отношение… - задумался он.
Впрочем, эта задумчивость была ложной. Анжей ждал моей реакции, не подгоняя и не настаивая особо. В глазах его резвились задорные искорки.
Я смутилась. Стала разглядывать свои руки, пальцы, недлинные ногти, только бы не встречаться с ним взглядом, который все скажет лучше слов.
Минуту я молчала, потом зачем-то, совершенно по-идиотски спросила:
-Сильно она тебя?
Анжей усмехнулся.
-Это ничего. Не переживай.
-Спасибо. Что спас меня. От этого… от этой…
-Омерзительной твари? – подсказал он. – Мне тоже Рика не нравится в нынешнем облике. Но в общем – не за что, Лета.


Мы сидели на расстеленных у затопленной печки на звериных шкурах, положенных одна на другую. Прислонившись к ней усталыми спинами, медленно и лениво потягивали теплое кобылье молоко. Да-да, кроме монстров и чудовищ в этом заколдованном лесу водились самые обыкновенные звери, вроде лошадей, зайцев, змей. И птицы тут были, только в самой глубине леса – приблизительно там, где жил Анжей.
Где-то неподалеку текла речка. Не та ложная, которая мерещилась редким путникам вроде меня, была управляема ложной русалкой и несла свои ложно-чистые и прозрачные воды вниз, к деревне. Настоящая, широкая, с сильным, бурлящим потоком.
Он обещал мне  показать ее, как только нога немного заживет. Анжей со своей мужественной и необычайно мягкой улыбкой заверил, что у него все заживает быстрее, чем у нормальных людей. В тот момент мне показалось, еще немного – и он обнимет меня за плечи. По-дружески, с теплотой и пониманием, на какие не способен Рафаэль.
Эта его готовность поддержать, не задавать лишних вопросов, его терпение заставили постепенно утихнуть мои сомнения и страхи. За один вечер я не узнала Анжея, он по-прежнему оставался чужим, хоть и спасшим меня человеком. Но я вспомнила, как это: жить, не ожидая каждую минуту подвоха, опасности, не думать о том, что нельзя громко говорить, ибо у стен есть уши. Или что Рафаэль может возникнуть передо мной в любой момент.
Отчасти поэтому я так свободно сейчас вела себя, так легко касалась под тонкой тканью платья ногой его перевязанной ноги, грела пальцы о большую горячую кружку с молоком и боролась с приятной сонливостью. Мысли разбредались, расшалившиеся нервы успокаивались. Я чувствовала одно – я дома, рядом тот, кто не причинит мне вреда. Остальное было не так важно.
-Спасибо тебе, - в который раз за вечер повторила я, глубоко вдыхая запах дерева, чистоты и умиротворенности, что царил в домике.
-Ты уже поблагодарила меня за то, что обезумевшая русалка не подмяла тебя под себя.
-Впервые за четыре года я ночую не в замке.
-Почему-то я слышу другое – ночую не с Рафаэлем.
Я выпрямилась. Встряхнула распущенными волосами жестом почти вызывающим и дерзким, хоть осознала это лишь через мгновение. Анжей с интересом наблюдал за мной.
-Я никогда не спала с Рафаэлем, учти. И если приближалась, то не по своей воле. Вот только скажи сейчас, как Елизар, что «Эль не всегда был таким»! Я за себя попросту не отвечаю.
Анжей отставил кружку с молоком в сторону, сполз вдоль по печке вниз. Закинул одну руку за голову, вздохнул, прикрыв глаза. Легкая грусть едва уловимой улыбкой тронула его губы.
-Старый добрый Елизар… Как он теперь? Все также возится со своими лошадьми?
Я выпрямилась еще больше, если только такое было возможно. Настороженно глянула в его сторону, внимательно следя за глазами, готовясь уловить любые признаки лжи.
-Разве ты не знаешь, что лошади его давно умерли?
Анжей резко приподнялся на локтях, попытавшись подтянуть к себе ноги. С досадой застонал, задев больное место о шкуру.
-Осторожней, - тихо-тихо, так, что он, наверное, и не услышал, прошептала я, протянув к нему руку, но так и не дотронувшись.
-Что? Как? Когда это произошло?
-Я не знаю, Анжей. Правда, не знаю, - рука все-таки легла пониже колена на его ногу, лишив ее возможности двигаться. – Когда я появилась у Рафаэля, все живое, что было в замке, уже вымерло. Кроме, разве что, людей. Ты же сам был там год назад, я помню.
-Насчет этой девушки, Эйтаны… Впервые за долгие годы я вернулся домой. Хотел остановить тот абсурд, что затеял брат.
-Кажется, тебе это удалось. Эйтану практически заставили родить недоношенного дракона. Зато она осталась жива. Ты спас ей жизнь.
-Я просто не хотел, чтобы брат совершил очередную ошибку, - с печалью в голосе произнес Анжей, укладываясь удобнее, - я тогда нарушил давнюю договоренность: не появляться во владениях друг друга. Визит свой сократил к минимуму и… представь, даже не заметил, что ни одного животного там не осталось! Рафаэль совсем запустил замок. Наша мать бы ни за что не одобрила это.
Я улеглась рядом с ним, отчасти убаюканная силой и защищенностью, что исходила от него, отчасти хотела присутствием, близостью, участием облегчить боль воспоминаний, которые, я чувствовала, вот-вот захлестнут его.
-Ты больше не двигайся, хорошо? - попросила его, убирая руку с ноги.
-Хорошо.
-Расскажешь о вашей матери? – осторожно спросила, хоть была уверена, что он не откажет.
-Отчего не рассказать, - взглядом остановившись на несуществующей точке, произнес он.
Я осторожно положила голову на его плечо, крепкое, мускулистое. Анжей не обратил на это внимания. Никакого флирта, искорки меж нами или напряженности.  И слава богу.
-Мать наша была колдуньей. Я мог бы опустить этот факт или умолчать, но это знают все. А что, что когда-то стало достоянием общественности, нет нужды скрывать дальше.
-Ты сам веришь в то, что она колдунья? – спросила я, вдыхая запах его одежды, самого Анжея  – запах леса, свободы и безграничного простора.
Он молчал целую минуту, пальцами левой руки перебирая мои локоны.
-Была колдуньей, Лета. Была. И у нее были такие же мягкие волосы, как твои.
Он снова замолчал. Я отчего-то знала, что он собирается с мыслями. И не нужно подгонять, задавать новые вопросы, говорить о сочувствии. Я отчего-то знала его самого.
-Она была принцессой маленького далекого королевства. Такого маленького и такого далекого, что даже я, ее сын, не помню его названия. Когда-то оно было могущественным, затем утратило силу. Но его по-прежнему опасались: жители королевства славились своими способностями к магии. Никто не хотел с ними ссориться. Представляешь,  мама увидела отца в своем волшебном зеркале. Не прошло и недели, как он приехал к ней свататься.
-Она, конечно, тут же влюбилась в него без памяти… - выдохнула я тоном где-то между мечтательным и скептическим.
-Именно так, - Анжей, видно, не понял иронии. Да и мог ли кто-то здесь, в сказке, понять? – Он увез маму в свои владения. Замок, лес, деревни – все это его владения, передавшиеся Рафаэлю по наследству.
-Отчего только Рафаэлю? Ты же старший брат, первый по праву наследования. Или я ошибаюсь?
Он улыбнулся. Светлой, искренней улыбкой, которая могла согреть без всякой печки и шкур. Тепло его лучистых голубых глаз и эта улыбка – мне на секунду хватило для того безупречного, абсолютного счастья, о котором все пишут, но которого никто не испытал.
-Я отказался от наследства. От замка, власти. От того волшебства, без которого вы с Элем не можете.
-Я не…
-Помню, помню… «бинты именем волшебства!» - он засмеялся низким, мужским смехом, передразнивая меня.
Я не удержалась, уголками губ улыбнувшись в ответ. Но смех его был настолько заразителен, что не засмеяться в ответ оказалось невозможно.
-Я отказался, и, видишь, не зря, - вдруг посерьезнев, сказал он, - спас животных. При дворе Рафаэля все повымирали.
-При дворе… как будто он – принц.
-Он сын принцессы, Лета, - уже совсем серьезно произнес он, жесткие складки собрались у рта, - Он тиран, деспот, тщеславен и эгоистичен, но он принц. Это решает дело.
-Тогда ты тоже принц.
-От титула я отказался наравне с волшебством.
-Почему? – я не заметила, как приподнялась на локте, чтобы заглянуть в его лицо. Склонила голову набок, вперившись задумчивым взглядом в правильные черты.
-Не смотри на меня так, будто это преступление. Я просто не хотел видеть то, что творит мой братец. Не тешился, как он, истязанием людей. Помешать ему я не мог, тут у каждого своя воля и свои законы. Потому ушел в лес, запретив ему когда-либо появляться здесь. А он остался развлекаться чужой болью, - закончил он почти с отвращением.
Я улеглась обратно, поймав себя на том, что хочу прижаться к нему поближе. Не оттого, что мерзла. Просто при упоминании Рафаэля во мне пробуждался какой-то внутренний холод сродни страху.
-Он не всегда был таким? – совсем тихо спросила потом, полежав неподвижно рядом с Анжеем минут пять.
-Нет. Он был таким же безобидным, как… ну, к примеру, как ты. Задумчивый, тихий, скромный мальчик. Я даже считал его… как бы это сказать. Недостаточно мужчиной. Пытался научить драться. А потом плюнул и стал оберегать его. Записался в няньки, если угодно. Тем более, именно этого мать от меня хотела.
Помню, мне было пять лет, когда он родился. Я понимал только, что произошло что-то очень важное, потому что все вокруг суетились, бегали, а папа подхватил меня на руки, закружил по комнате и сказал, что счастлив, как никогда прежде.
Через несколько дней меня пустили к маме. Мне показалось, она немного болела. Но вся будто светилась изнутри от счастья. Знаешь, что она сделала? Протянула мне младенца. Я так боялся уронить его или что-то случайно сломать, держал, буквально перестав дышать. Просил маму забрать его, но она покачала головой и сказала: «Это твой брат, Анжей. Береги его, чего бы тебе это ни стоило». В этот момент Рафаэль заплакал, но мама и не думала брать его обратно. Она молча наблюдала за мной, пока я не стал осторожно укачивать его.
Я очень любил брата. И теперь люблю. Каким бы злым и жестоким он ни стал, для меня всегда останется тем младшим братиком, которого нужно защитить и утешить.
-Я, наверно, глупый вопрос задам. Но сколько тебе лет? И ему соответственно?
-Мне сорок семь, - я уставилась на него в немом изумлении. – Рафаэлю сорок два.
Я открыла рот и снова закрыла. Меня любил человек, на двадцать лет старше меня. Романтика, нечего сказать.
-Как такое возможно? Вы оба выглядите максимум на тридцать.
-Я не знаю, что такое максимум, но суть вопроса, кажется, понял. Видишь ли, мать наша была колдуньей. Невероятно красивой колдуньей. Ей было уже за пятьдесят, когда родился Рафаэль, и даже тогда она выглядела как юная девушка.  В ее жилах текло чистое волшебство. Это волшебство течет в нас - по наследству. Мы… не такие, как все.
-Вы самые удивительные люди, которых я когда-либо встречала в своей жизни, - неожиданно для себя призналась я. – Только ты добрый и отзывчивый, а он – воплощение всего отвратительного, что только можно выдумать для человека. И, к тому же, дракон, - внезапная мысль заставила содрогнуться. – а ты? Ты тоже дракон?
Ощутив моё состояние, мой страх, он обнял меня одной рукой за плечи. И снова в жесте не было ничего, кроме дружеской поддержки.
-Сама же только что сказала: я добрый. Разве я мог бы быть драконом?
-Не знаю.
-Ну, ну, не надо смотреть на меня так, словно у меня рога выросли. Рафаэль один принял этот дар от нашей матушки. Я не покрываюсь чешуей, когда мне вздумается.
-И когда не вздумается, тоже не покрываешься? – недоверчиво спросила я, хотя уже точно знала: он не может, просто не способен быть тем жутким созданием с желтыми глазами, массивным хвостом с шипами, когтистыми лапами и… лучше не вспоминать об этом. Ей Богу, лучше не вспоминать.
-Нет, конечно, глупенькая, - на секунду мне показалось, что сейчас он погладит меня по голове. Но рука его продолжала покоиться на моем плече, - говорю же, он один, из-за нашей матери.
-Какая она была, ваша мама? Расскажи мне.
Анжей прикрыл глаза. Словно увидел ее перед собой. И заговорил:
-Представь себе самую прекрасную женщину на свете. Ее красота ослепляет. Ее очарование лишает разума. Один раз увидев, ты можешь думать лишь о ней. И уже никогда не забудешь. В чем-то ты похожа на нее, - брови мои взметнулись вверх, - внешне, - поправился Анжей.
-Чем же?
-Она была невысокой, хрупкой, с золотистыми волосами до пояса и ярко-голубыми, очень светлыми глазами.
-Как у тебя?
-Как у Рафаэля. Он похож на нее.
-Но он брюнет.
Анжей открыл глаза и приблизил ко мне свое лицо так, что его теплое дыханье касалось моей щеки.
-Он унаследовал ее обаяние. Ее величие. Рафаэль рожден принцем, рожден властвовать и повелевать. Очаровывать. Околдовывать. Он держится совсем так, как она – гордо и неприступно, никого не пуская в свой мир. Не важно, какого цвета у него волосы, глаза, каковы черты лица. Он – истинный сын своей матери. Если бы не она, Лета, поверь, он никогда не стал бы драконом…
Он умолк, видно, осознав, что сказал больше дозволенного.
-Ты тоже красив, - еле слышно выдохнула я.
Получился почти воздушный поцелуй. Между нашими губами оставалось каких-то три сантиметра.
-Ты так считаешь? В самом деле? – я, скорее, догадывалась, чем слышала его шепот, - что я красив? – с губ, полных, чувственных, взгляд переводила на глаза, такие глубокие, необыкновенные, они затягивали все глубже и глубже, я падала в небо… - благодарю тебя, юная Лета.
Его губы были сладкими на вкус. Как мед или яблочное вино. Терпкими, сладкими и сочными. Я успела ощутить все это за секунду, языком дотронувшись до них. Анжей отстранился, но не резко, улыбаясь ставшей привычной для меня нейтральной дружеской улыбкой.
-Когда я говорил, что Рафаэль истинный сын своей матери, я имел в виду именно это.
Дурман отпустил меня. Я резко села, скинув его руку.
-Что это было?
-Он когда-нибудь чаровал тебя так? – он спокойно смотрел на меня, и не было в этом взгляде даже намека на желанье, обещание наслаждения и того соблазнительного, что свело меня с ума минуту назад.
-Нет!
-Это я и хотел услышать. Стало быть, все взаправду серьезно.
Я попыталась подняться на ноги, но запуталась в складках платья, рукой оперлась на первое, что попалось под руку – и случайно задела его больную ногу.
Анжей со свистом втянул в себя воздух.
-Прости.
Он тяжело выдохнул. Лицо посуровело. Только не гнев это был, а чувство сродни обиде. Или разочарованию.
-Прости, Анжей. Пожалуйста, прости, я не хотела, - я опустилась на шкуры обратно рядом с ним. – Очень больно?
-Нет.
Я взяла его широкую ладонь в обе руки.
-Никогда так больше не делай.
-Рафаэль не делал.
-Не делал, - кротко подтвердила я, без страха глядя ему прямо в глаза.
-И я не буду. Прости, - он улыбнулся мне, вернув чувство защищенности.
Я снова устроилась подле него.
-Где сейчас ваши родители?
-Отец умер восемь лет назад. Сердце остановилось. Он же просто человек… был. А мама не пожелала жить без него. Рафаэль очень изменился после ее смерти. Никого не хотел видеть, запирался в подвале. Потом начал брать с собой бродяг из деревни, мучил их до смерти. Как будто их боль могла облегчить его собственную. Тогда я и ушел в лес, запретив ему появляться здесь.
-Но ведь он летает в деревню.
-Летает. И не смеет ступить на мою землю.
-Ты скучаешь по нему, Анжей. Я же вижу.
-Возможно. Но он уже не тот, что был раньше, хоть я до сих пор пытаюсь его оберегать. Он как сосуд, полный боли. Я все жду, когда же она перельется через край.


Видимо, я заснула прямо там, на полу, покрытом шкурами, пригревшись у печи, убаюканная голосом Анжея, потому что следующее воспоминание – как кто-то нетерпеливо дотрагивается до моего лица, плеч, рук, мужской голос, знакомый и вместе с тем неуместный в моих покоях. Ведь там должна быть Милада или Флора, в крайнем случае – Эйтана. Может быть, Рафаэль зачем-то захотел увидеть меня  в такую рань? Это не к добру. Совсем не к добру.
Но ведь еще так рано… и спать безумно хочется. Нет, Рафаэль еще спит, он не встает ни свет ни заря. Значит, бояться нечего, можно спать дальше…
-Лета, просыпайся же, - мягко просил кто-то, легонько сжимая моё плечо.
Что Милада себе позволяет? Я госпожа ей, а не Лета.
-Оставь меня, Милада…
-Да что за соня такая! Лета, просыпайся! Уж рассвет скоро!
-Ммм… Уйди, Милада… отчего у тебя погрубел голос… Я скажу Рафаэлю… - промурлыкала я, переворачиваясь на другой бок.
Распустились совсем. Что челядь себе позволяет.
-И вообще… я госпожа тебе, а не Лета… - обращаясь к мнимой подушке, добавила я.
-Принцесса Лета, - пробасил кто-то у меня над самым ухом, заставив тут же широко открыть глаза, - будь так любезна, проснись.
Я перевернулась обратно. Села и огляделась.
Деревянные стены, кованые сундуки вдоль стен, окно, сквозь которое рассвет расплескал свои серые краски. Передо мной в этом сером полумраке белым выделялось красивое лицо в обрамлении светлых волос. Внезапно я вспомнила и избу, и Анжея.
-Я не принцесса, - укладываясь обратно на шкуры и сворачиваясь калачиком, пробормотала я.
-Но ведешь себя именно так, - с ощутимым укором в голосе возразил Анжей. -  «Я скажу Рафаэлю…» - протянул он.
-Я не принцесса, - просыпаясь от возмущения, тверже повторила я.
-А кто же?
Даже лежа к нему спиной и не видя лица, я могла сказать, что он улыбнулся. Так, словно я – маленький ребенок, а он всезнающий родитель, который готов выслушивать любые капризы чада.
-Разве ты не знаешь?
-Нет.
-Я обычная девушка  из реальности, которую Рафаэль силой перенес в сказку себе на потеху. У меня даже имя настоящее другое.
-Я смогу его выговорить? – снова эта снисходительная  улыбка в его голосе. Он не понимает. Или не хочет понимать, как для меня это важно.
-Не бери в голову, - отрезала я, смирившись с тем, что поспать больше не удастся, - где у тебя умывальник?

Впервые за долгие четыре года никто не заставлял меня переодеваться в новое, богато украшенное платье, потому что так хотел господин. Никто не укладывал длинные густые волосы в волнистые локоны, потому что так нравилось господину. Никто не навязывал светлые и блеклые тона в одежде, потому что господин считал: мне так лучше. Лично я любила и люблю яркие, насыщенные цвета, вроде изумрудно-зеленого или синего, как ночное небо, на грани с черным.
Черт возьми, впервые за четыре года я ощущала себя по-настоящему свободной. В крошечном дворике я умылась из лохани с чистой ледяной дождевой водой, намочив волосы и платье. Анжей приготовил яичницу из крупных и темных яиц птицы, названия которой я не знала. Разделил надвое ломоть хлеба, положил рядом с керамической, грубо сделанной тарелкой деревянную вилку. Завтракали на улице, за прямоугольным столом. Как описать его? Представьте себе самый обыкновенный стол в самом обыкновенном трактире. И два стула возле него.
-В подвале есть вино, если ты…
-К чему вино, когда есть проточная  вода? – весело оборвала я его.
Анжей с минуту смотрел на меня невероятно задумчивыми глазами, точно пытался разгадать какую-то загадку. Но ему это не удавалось.
-Какая же ты все-таки, Лета? – наконец спросил он, - принцесса или…
-Простолюдинка? – я расхохоталась. – Я не та и не другая. Меня зовут Вероника, мне двадцать два, я живу, точнее, жила в России. Планета Земля. Измерение – реальность.
-Ты все еще надеешься вернуться домой?
-Да, черт возьми, я все еще надеюсь снова стать нормальной. Как забавно, не правда ли?
Он ничего не ответил, я молча доела яичницу. Встала из-за стола, отодвинув ногой стул. Тот с влажным звуком проехался по траве.
-Сядь, пожалуйста, - не повышая голоса, нейтральным голосом попросил Анжей.
Рафаэль бы на его месте предпочел приказывать.
Впрочем, ни Рафаэлю, ни Анжею подчиняться я не собиралась. Свобода опьяняюще подействовала на меня. Мне казалось, появись здесь, сейчас Рафаэль, я бы смогла в лицо ему, без страха и неуверенности сказать, что не буду больше жить с ним под одной крышей.
-Я прошу тебя, - мягко повторил он, и от голоса этого отчего-то по коже поползли мурашки.
Я не двинулась с места.
-Зачем ты так рано поднял меня? Рассвет едва наступил, а мы уже на ногах, - во мне не было враждебности.
Даже обиды почти не было. Я говорила также нейтрально, как он, не повышая голоса, не зажигая в глазах искорок холодной ярости. Так правильно.
Так я сама жила когда-то. Без ругани. Страха. Высоких пафосных фраз и никчемной любви никчемного человека.
-Хотел показать тебе лес.
Я глубоко вдохнула. И медленно выдохнула.
-Я не пытался задеть тебя или обидеть. Прости, коли так вышло, - примирительно, но тоном, далеким от сожаления, произнес он.
Анжей подошел ко мне, прихрамывая. Со вчерашнего дня рана его, кажется, начала заживать, он уже не морщился от боли при малейшем движении. Про себя я отметила, что он успел сменить штаны и тунику на чистые, видимо, пока я спала. Тогда же, видимо, причесался. Длинные волосы легли мягкими волнами, обрамили красивое бледное лицо. Анжей не мог быть еще красивей, как не может быть более идеальным творение без изъянов и минусов. И все-таки так ему шло гораздо больше.
Он взял меня за руку.
- Позволь показать тебе мой лес. Обещаю, со мной ты в безопасности.
И я позволила.
Мы шли по мокрой траве, ногами утопая в росе. Говорили о том, что было бы, не спаси он меня намедни. О том, что маленьким ребенком он часто приходил сюда играть. Тогда лес еще не был лесом, а огромным парком, без узких тропинок и могучих деревьев, что своими кронами затмевали солнечный свет. Тогда еще его мать, принцесса Циона, не заколдовала это место и его обитателей.
-Ты скучаешь по тем временам? – спросила я, с восторгом вглядываясь в плотную зеленую стену самых различных деревьев, которые только можно себе представить.
-По детству? Или по тому периоду моей жизни, когда здесь нельзя было встретить ядовитых ползучих тварей вроде той русалки, что меня укусила?
-По детству, наверное.
-Да. Тогда у меня был самый лучший младший брат на свете.
-Пожалуйста. Не надо.
-Что не надо?
-Не говори о Рафаэле. Мне начинает казаться, что этот лес, - я сделала широкий жест рукой, подразумевая сразу все: тропинки, заросшие высокой влажной травой, древние, волшебные деревья, которые перешептывались у нас за спиной, лоскутки неба, что проглядывали меж их кронами, и то, что притаилось вокруг в кажущейся тишине леса, - не сможет защитить меня от него. Что рано или поздно он найдет меня.
Анжей небрежно пожал плечами. Совсем как Рафаэль.
-Даже если он тебя найдет, я не позволю снова заточать тебя в замок. Не бойся этого.
Я недоверчиво смотрела в его лицо. Недоверчиво прислушивалась к тем редким звукам, что иногда все-таки прорезывали тишину: крик или слабое пение какой-нибудь неизвестной мне птицы. И так сильно хотела верить…
-Если только ты сама не захочешь вернуться, - шутливо добавил он.
Мы рассмеялись, разом подавив все перешептывания за спиной. Солнце светило ярко и тепло, за руку меня держал тот, кого в скором времени я надеялась назвать другом. Пусть в ирреальности, но я была счастлива.
-Хочу кое-что показать тебе, - загадочно улыбаясь, сказал Анжей и пронзительно свистнул.
Я подскочила от неожиданности. Не прошло и минуты, как вдалеке послышались мягкие удары копыт о землю. За ними с опозданием в несколько секунд – еще одни.
Перед нами стояли две прекрасные лошади, самые обыкновенные, без горящих глаз и рогов. Одна в яблоках, другая гнедая.
-Познакомься, это Цицилия и Леонора, - Анжей ласково потрепал последнюю за ухом, - проказница та еще.
Я несмело протянула руку к ее морде. Леонора задумчиво пожевала губами в пяти сантиметрах от моей кисти и ткнулась ими мне в раскрытую ладонь.
-Прокатишь нас, девочка? – сказав это, он ловко  вскочил на лошадь.
Я только сейчас заметила, что она была без седла. И довольно высокая. Рост Анжея позволял ему свободно управляться с таким высоким животным.
-Ты не думаешь, что я залезу на нее, - пятясь, сказала я.
-Именно так я и думаю, - Леонора сделала пару шагов ко мне.
В одно мгновение Анжей перегнулся, подхватил меня за талию и без особых усилий усадил перед собой. Я только ахнула.
-Трусишка! – поддразнил он, усаживая меня удобнее, левой рукой прижимая плотнее к себе.
Я уже говорила, что между нами не было флирта? Странно, неправильно, но он мне казался страшим другом. Может быть, даже отцом. Защитой, опорой. Только не тем мужчиной, в которого можно влюбиться.
-Вперед, Леонора! – он тихонько тронул ногой ее бок.
Мы двинулись легкой рысью, и счастье моё казалось безграничным, огромным как вся вселенная.
Мы скакали под кронами диких деревьев, по диким тропам. В новой для меня, дикой и удивительной сказке, которая не внушала ужаса и не заставляла страдать.
-Спасибо тебе, - одними губами шепнула я, не думая, что он услышит.
-Пожалуйста, - тут же ответил Анжей.
Что ни говори, он был сыном колдуньи.
-Тпррр! – раздался над ухом его окрик.
Леонора послушно остановилась. Анжей спрыгнул с лошади, легко перекинув ногу, прежде, чем я успела предупредить его:
-Не прыгай на больную ногу!
Лицо его за миг исказилось болью. Он подумал, что я не увидела этого, и широко улыбнулся, разведя руки в стороны:
-Давай, Лета, слезай. Я поймаю.
Я соскользнула с гладкой спины Леоноры в его объятья. Он покачнулся под моим напором, но устоял.
Ни для Анжея, ни для Рафаэля не было проблемой или хоть сколько-нибудь значительным усилием приподнять меня или удержать. Значит, ему и впрямь было нехорошо.
-Тут недалеко речка. Не то болото, которое охраняет русалка, а…
-Анжей, - очень внимательно глядя на него снизу вверх, иначе просто не получалось, тихо прервала я, - давай вернемся.
-С чего это? – глухо спросил он, суровея лицом.
-Посмотри на себя… - я подняла руку, зажатую меж нами, к его лицу. - Можно?
Дотронулась до лба. Он весь был горячий, как раскаленная печь. Бледная кожа стала совсем белой, здоровый румянец на щеках исчез.
-У тебя жар.
-Глупости, Лета, - резко оборвал он, - я в порядке.
Я погладила его по щеке. Он отстранился. Нет, не смотрел на меня, как на врага. И я по-прежнему знала, что Анжей не причинит мне вреда. Просто ему претила мысль о том, что он может быть слаб. Немощен. Беззащитен, в конце концов.
В лесу действовали естественные законы, и законы эти отвергали слабых.
-Ты в порядке. А я нет. Я устала. Хочу полежать. К тому же, я хочу есть! – я топнула ногой, изо всех сил стараясь изобразить капризную госпожу, чтобы сбить его с толку.
Кажется, получилось.
-Подсади меня, - властно, как только прикидываться и умею, сказала я.
Он усадил меня на лошадь, приподняв за талию. Помедлил, прежде чем сесть сзади. С каждой минутой силы его убывали. Когда я почувствовала сзади теплое-теплое тело, обхватившие меня руки, похлопала лошадь по шее:
-Но, Леонора! Скачи скорее!

-Если будет очень больно, начинай вопить, что я неуклюжая и безрукая. Договорились? – с беспокойством заглядывая в лицо Анжея, спросила я.
Я поудобней уложила его на шкуры так, чтобы спиной прислонить к прохладной поверхности печи. Печь давно остыла, а с него градом катился пот. Глаза были прикрыты, словно ему было больно от дневного света. Брови то и дело сходились на переносице, он пытался что-то сказать, но вместо этого лишь шевелил губами, и сколько бы я ни наклонялась к нему ближе, ничего не могла разобрать.
Рана у Анжея воспалилась. Когда сняла старую повязку с его ноги, увидела, что края раны побагровели и загноились, а кожа вокруг посинела. Странная реакция на укус, вроде не должно бы такого быть… Но кто теперь знает, как должно, а как нет, и как лечить подобное: здесь ни больниц, ни докторов. Даже знахарок нет. Как обитатели сказки справляются с болезнями, для меня до сих пор загадка.
-Договорились? – чуть громче повторила я, желая привлечь его внимание.
Я боялась, по-настоящему боялась, что он потеряет сознание. Только не оставаться один на один с этим домом, с этим лесом. К тому же, одна мысль о бездыханном, пусть на несколько минут или часов, теле Анжея, внушала мне ужас.
Он едва заметно кивнул, не открывая глаз.
Я окунула пальцы в горячую воду, надеясь, что хоть такая слабая мера предосторожности убережет его от попадания новой инфекции. Потом намочила найденную там же, где вчера, ветошь и начала стирать гной.
Анжей поморщился. Желая отвлечь его, я заговорила о первом, что пришло в голову:
-Эта русалка… ты назвал ее вчера как-то… Не могу вспомнить, как.
-Рика, - еле слышно сказал он.
Хороший знак. Он следит за моей речью. Я продолжила:
-Да. Именно. Она ядовита? Я имею в виду, бывают ядовитые змеи, например… в сказке же есть змеи? – с самым невинным видом, словно разговор шел на терассе, за чашечкой ароматного чая, и притом о погоде.
-Есть. Не  знаю, ядовита ли она… - Я вообще мало о ней знаю, - он остановился, чтобы перевести дух. Уже то, что он говорил со мной вполне осознанно, было великим счастьем. – Я могу себе представить, что надеялась сделать из нее мать. Но то, что вышло…
-Беспрецедентный случай, - тихо закончила я.
-Что?
-Ничего. Не обращай внимания. Не больно тебе? – жестом скорее утешительным, чем каким либо еще я положила свободную руку на его бедро. Сквозь кожу почувствовала, как мелко подрагивает его тело в наступающей лихорадке.
-Ты и при Рафаэле говоришь на своем  сложном языке? – внезапно спросил он, усмехаясь.
Впрочем, усмешка эта не смогла изменить страдальческого выражения его лица.
-Да.
-И он делает вид, что понимает тебя?
Я нечаянно проехалась ногтями по ране.
-Хей… Лета, я понял, что не стоит упоминать его имени. Но зачем так…
-Прости. Прости, Анжей. Я случайно. Расскажи лучше о том, как в лесу завелась эта тварь. Рика.
-Она пришла сюда, когда мы с братом были подростками. Мне только-только исполнилось восемнадцать. А Рафаэль был почти ребенком. Тринадцатилетним мальчишкой. Но уже тогда его забавы оставляли желать лучшего.
Вместо леса тут был огромный парк, цветущий, красивый, живой. Мать подарила Рафаэлю власть над ним. И первое, что он сделал  - наложил первое заклятие: тот, кто однажды вошел в парк, не мог из него выйти. Он веселился, наблюдая, как путники пытались найти выход, но не могли. Мне затея эта не нравилась. Однако я никогда не противоречил брату. Все, что мне оставалось – следить, чтобы никто серьезно не пострадал от потех Рафаэля.
Однажды сюда забрел мальчик лет десяти. Рафаэль долго играл с ним, устраивал разные испытания, пугал его, как только умел. В конце концов мальчик совсем обезумел от страха. Он прошел, даже не так – не прошел, а пробежал половину леса, пока не нашел одно место, где заклятье слабело. Там стоял с каких-то старых-престарых времен сарай. Так вот с его крыши, представь, с крыши сарая, был перекинут мост на дерево соседнее. Мальчик каким-то образом догадался, что это выход.  Нелепый, глупый, придуманный  нами несколько лет назад.
Кто же знал, что все так выйдет… Лета, - вдруг прервался он, открывая глаза, - постой. Подожди немного.
Не спрашивая, я отняла руку от раны, давая ему время передохнуть. Было тяжело и гадко от того, что приходилось делать ему больно. Человеку, который спас меня. Он глубоко вздохнул.
-Анжей, я не…
-Нет, ничего. Все уже прошло, - быстро и спокойно сказал он, - о чем я же я… да, вот. Мальчик этот взобрался на мост, но оступился. Упал неудачно и сломал себе шею. Мы похоронили его на местном кладбище. Я уговаривал Рафаэля прекратить эти забавы. Но он отказывался, будто ждал чего-то. Через несколько дней пришла в лес девушка. Невероятно красивая. Смуглая, с черными волосами до пояса. На шее ее, как сейчас помню, висел какой-то символ. Оберег, как я думаю.
Знаешь, она сразу пошла на кладбище. Не зная, где оно. Почувствовала, видимо… как потом оказалось, мальчик тот братом ее был. Родной. Рафаэль пустился за ней. А когда она нашла могилу брата, по чувству все, так как не было ни имени на надгробии, ни фамилии, легла на нее, прикрыв своим телом, то решил выйти из укрытия. Лег рядом с ней на свежую могилу и принялся успокаивать. Мол, так и так, мы не нарочно, мы не хотели.
А она глядит на него черными глазами  и заклинания какие-то шепчет. Ну, потом все произошло быстро. Мама наша появилась буквально из воздуха, взмахнула рукой. Хотела в русалку превратить, а оберег сработал… вот и получилось… - на последних словах язык перестал его слушаться.
Анжей умолк, провалившись в полузабытье лихорадки.

К вечеру стало только хуже. Он не приходил в себя, что-то бормотал сухими потрескавшимися губами. Все, что я могла – заставлять его делать время от времени глотки холодной воды, да смачивать лоб влажным полотенцем.
Я ощущала почти физически, как со всех сторон на маленький деревенский домик наползали звуки, рычание, свист, шепот. Лес чувствовал немощного в себе, эдакое слабое  звено, от которого можно и нужно избавиться. Защиты больше не было. Что-то внутри, сродни инстинкту самосохранения, подсказывало: нужно уходить, уходить как можно скорее, есть еще шанс спастись. Прежняя Вероника, быть может, поступила бы именно так, руководствуясь следующими соображениями: мало ли когда еще увижу этого человека. А мне еще жить  и жить. Между сделкой с совестью и возможностью остаться целой и невредимой, я бы, не раздумывая, выбрала второе.
Теперь я тоже ни капли не сомневалась. Только в обратном. Что бы ни случилось, а случиться, должна признать, в  этом чертовом лесу могло что угодно, я осталась бы рядом с Анжеем. Поддерживая его голову одной рукой, другой непрестанно стирая пот с его лица.
Только не думайте, что это от благородства. Или от того, что Анжей  в один день стал близким человеком. Я относилась к нему по-дружески и почитала за удачу, что не перевелись еще в сказке этой, черт бы ее побрал с ее колдовством, люди более менее адекватные. Однако не более того.
Наверное, дело было во мне. Я изменилась за четыре года. Дай Бог, чтобы в лучшую сторону.
Ночь пришла неожиданно. Именно так бывает, когда со страхом и напряженностью ждешь чего-то, и вдруг оно наступает. Впрочем, как можно осознать приход ночи? Это не один момент, когда выключают солнечный свет или гасят все звуки. Ночь – целый мир, мрак, загадка, где правят чувства. Она постепенно, ненастойчиво, но неотступно накрывает мир своим бархатным пологом. Глядишь в окно – и вот уже черное небо обнимает мир, такой же черный и призрачный.
Вслушиваясь в очередной шепот темноты за хлипкими деревянными спинами, я думала о том, что это, возможно, последняя ночь моей жизни. Но сожаления не было. Лучше смерть, чем жизнь вполсилы, опасаясь и прячась. Рядом с нелюбимым человеком.
Удивительно. Невероятно. Стоило мне вспомнить его, как он – да, да, именно он! – появился передо мной. Открыл дверь и вошел внутрь. Так, словно делал это в сотый раз.
Не поздоровавшись, словно меня вообще здесь не было, Рафаэль подошел к Анжею. Я открыла и закрыла рот, не найдя подходящих слов. Не выгонять же его. Да и вопрос: «что ты здесь делаешь?» звучал бы по меньшей мере комично.
Одет он был как обычно: аккуратно, пафосно и чисто.  По воздуху что ли добрался? Однако я не слышала хлопанья крыльев. Мог ли Рафаэль пройти по лесу, оставшись невредимым и не запачкав костюм? Мог.
Он присел на корточки рядом с братом и дотронулся до него.
-Анж? – тихо позвал.
Анжей не откликнулся. Только как-то сразу весь затих под его прикосновением.
-Анжей, - громче сказал Рафаэль, чуть крепче сжимая плечо брата.
Еще одно невероятное событие за последние пять минут: Анжей открыл глаза. Вполне осмысленным взглядом смерил меня и Рафаэля. Но, когда заговорил, стало понятно, что сознание вернулось вместе с болью.
-Я запретил тебе появляться здесь, - глухо сказал он сквозь стиснутые зубы.
-А я запретил тебе красть мою собственность, - тоном без тени враждебности, странно для него спокойным, ответил Рафаэль.
-Лета не твоя собственность, - Анжей попытался сесть.
Я мягко придержала его за плечи, устраивая его голову у себя на коленях поудобнее. Жест получился мимолетным и, в общем-то, незаметным. Таким, словно мы прожили долгую совместную жизнь и знали наизусть тела друг друга. От Рафаэля это не укрылось.
Кажется, он все же бросил на меня суровый взгляд. Который в привычном мне и вам мире означал бы что-то вроде «Дома поговорим».
-Поговорим об этом после. Ты сильно ранен? – спросил он, одним смелым и уверенным движением снимая повязку с ноги Анжея.
-Рика укусила меня.
-Рика… - протянул Рафаэль, наклоняясь еще больше, чтобы лучше видеть рану.
Он ничего не сказал, молча встал и принялся затапливать печь. Но по его лицу, сдвинутым бровям, сосредоточенному взгляду, сжатым губам я поняла, что дело плохо.
-Что она? Все та же? – не отрываясь от своего занятия, спрашивал он.
Также, как и я до него – лишь затем, чтобы занять Анжея. Отвлечь от боли.
-Да. Хотя, смотря ты имеешь в виду. Рику до превращения или после.
-После.
-В таком случае, вдвойне да. Такая же мерзкая, скользкая и полоумная. И ревнивая.
-Вот как?  Я честно не попадался ей на глаза последние лет пять. К тому же, сдается мне, она больше ненавидит меня, чем любит.
Я вскинула голову, вперясь взглядом в его изящную фигуру. Мелькнула мысль, что он пошутил. Хотя навряд ли…
-От Леты исходил твой запах.
Я почувствовала, как брови мои взметнулись вверх.
-А теперь она пахнет так, как будто твоя.
-Ко мне Рика ревновать не стала бы. И Лета в безопасности… 
Так вот отчего он все время обнимал меня. Пытался перебить запах Рафаэля.  Только откуда на мне запах Рафаэля, если я почти не контактирую с ним физически? Интересно.
Пока я размышляла, он успел затопить как следует печь. Подошел снова к Анжею, положил руку ему на плечо. Пальцы его нечаянно соприкоснулись с моими. И, честное слово, он даже не заметил этого.
-Анж, - сказал тихо, - у тебя воспаление.
-Знаю.
-Надо прижечь. Понимаешь меня? – они смотрели друг другу в глаза, эти почти одинаковые светло-голубые, чистые глаза, эта схожесть меж ними неуловимая, хоть внешне абсолютно разные…
Я поняла, что попросту не слышу, что Рафаэль говорит утешительно:
-Так нужно.
Только когда он встал и потянулся к железному пруту, до меня дошло: он собирался прижечь рану. То есть раскаленным железом… Ох нет.
-Нет, нет, подождите! – воскликнула я, - что вы делаете! Зачем столько боли, - грустно добавила, обращаясь уже только к Рафаэлю, - разве тебе мало чужой?
На целую минуту воцарилось молчание.
-Я знаю, как остановить это лекарствами. Теми, что есть в реальности. Я вернусь в замок, вызову их…
-Ты не пойдешь с Рафаэлем, - прервал Анжей.
-Здесь ты тоже не останешься.
-…вернусь сюда, - терпеливо продолжила я, -  обработаю рану как следует. И, - глядя прямо в холодные глаза Рафаэля, точно подписывая себе приговор, - вернусь к тебе в замок.
-Нет. Лета, ты больше не будешь игрушкой Рафаэля.
Я почти прижала его к себе.
-Я обязана тебе жизнью. Это самое малое, что я могу для тебя сделать. Мы еще увидимся. Если…
-Нет, - безэмоциональным своим голосом, которым говорил только со мной,  произнес Рафаэль.

Всю дорогу до замка Рафаэль молчал. Шел чуть впереди меня. Будь это Анжей, я была бы уверена: он прикрывает меня собой  и попытается защитить при малейшем намеке на опасность. Но Рафаэль лишь указывал дорогу, всем видом своим, пусть даже сзади, выражая полное безразличие.
Удивительно: ему удавалось ревностно оберегать меня, как ребенок мог бы оберегать свою игрушку, и вместе с тем не выказывать ни малейшего признака симпатии… Впрочем, это не любовь - просто больное чувство. Он сам не понимает, что творит. И зачем я сдалась ему. Думаю, он понимает в равной со мной степени: мне не бывать его женой и хозяйкой замка.
Ах да, теперь еще и принцессой.
Мы шли странной дорогой, я почти не видела в царившей тьме, куда ступаю. Знала только, что земля под ногами очень мягкая и влажная, без травы. Послушно ступая вслед за Рафаэлем по тем лункам, что оставляли его сапоги, я замечала, что фактически иду по лужам. Откуда здесь столько воды?
Мы задали вопросы почти одновременно:
-Где мы сейчас?
-Что успел рассказать тебе Анжей?
И тут же оба замолкли, не разобрав вопросы друг друга.
Прошло целых пять минут хлюпанья по лужам, прежде, чем он сказал:
-Мы на кладбище.
-Да, так удобнее. Чтобы не тащить тело далеко, можно все сделать сразу на кладбище, - пытаясь справиться с накатившим страхом и следя, чтобы голос не дрожал, ответила я.
-О чем ты?
-Разве ты не собираешься убить меня за то, что я убежала?
Он остановился. Я повторюсь: будь на его месте Анжей, я б наверняка засмотрелась по сторонам и врезалась в него. Но когда перед вами идет тот, кого вы боитесь и недолюбливаете, шаги становятся меньше, дистанция меж вами – больше, а ваша осторожность возрастает до немыслимых размеров.
-Что ты сказала? – медленно переспросил он.
-Ты не убьешь меня за то, что я сбежала?
Опуская то, что он сам подтолкнул меня к этому; что я оставалась почти единственной надеждой на то, что брат его выздоровеет.  На то, что  он все-таки любит меня. Или думает, будто любит.
Глупо.
-Я никогда тебя не убью.
Нежность прорезалась в его голосе. Мы одни, на кладбище, ночью. И он с нежностью заявляет, что никогда не убьет меня. Ну и влипла же я.
Он двинулся вперед, я за ним.
-Тогда зачем мы идем… здесь. Прямо по могилам.
-Потому что здесь быстрее. И Рика ни за что не сунется на кладбище. Анжей может хоть дважды окружить тебя своим запахом, но лучше ей не видеть, что ты со мной.
-А то что?
-Придется спасать тебя.
Я замолчала. Не хотела услышать следующих слов. О том, что он не допустит, чтобы со мной случилось неладное. Или чтобы кто-то причинил мне вред.
Где-то в глубине души я знала это, знала, что он не позволит какой-то там недорусалке испортить его любимую игрушку. Но…
Остальную часть пути мы преодолели в полном молчании. И быстро. Я могла бы испугаться кладбища, того, что ступаю прямо по могилам. Но мысли блуждали далеко, а рядом был один из могущественнейших людей, каких я только знала.
Он не позволил мне даже подняться в свою комнату и переодеться. Едва я шагнула на каменный пол  замка, сказал:
-Вызывай, что хотела. И вернемся.
-Можно мне…
-Ты будешь здесь уже через час, - чувство, подобное ненависти, всколыхнулось во мне. Он лишний раз напомнил  о данном обещании вернуться.
-Фурацелин, - неуверенно произнесла я. – антибиотики, бинты… шприцы, – что же еще.. Чем еще лечат инфекцию в организме? – антисептики…
На пол рядом со мной шлепнулась аптечка. Сказка не разумела того, что дарила. Она теперь полностью сверялась с моим воображением. Что представлю – то и упадет мне на голову. В самом прямом смысле слова.
Я обернулась. Рафаэль задумчиво вертел в руках запечатанный одноразовый шприц, упавший, видимо, к нему в раскрытые ладони.
-Что это? – спросил он.
-Орудие пытки, - я подхватила аптечку с пола, - идем же.

Перевязать Анжея оказалось на удивление легко. Обработав рану всеми антисептиками, какие нашлись в аптечке, и заставив проглотить две таблетки антибиотиков, я просила его заснуть. Хотя бы затем, чтобы не чувствовать боли.
-Пустырник, - тихонько прошептала я, протягивая руку в воздух ладонью кверху, - тьфу!
Я опять забыла, что здесь моё волшебство работать отказывается. Досадно.
-Видишь, ей пора в замок, - сказал Рафаэль, говоривший так, будто меня рядом и не было, - там у нее есть и волшебство, и власть, и прислуга.
-Лета не такая, - тоном, не допускающим возражений, сказал Анжей, приподнимаясь на локте.
-Не двигайся, - строго велела я.
Он сел. Они с Рафаэлем игнорировали меня с одинаковым постоянством, не находите?
-Ты, видно, успел узнать ее лучше за пару дней, чем я за четыре года, - Рафаэль позволил ехидству прорезаться в голосе и горделиво вскинул голову, тряхнув волосами.
-Она не такая, - с нажимом повторил Анжей.
На лице его ясно читалось: «я лучше знаю».
Он сидел на  шкурах и смотрел на Рафаэля, сидевшего на сундуке напротив, снизу вверх. Что ничуть не мешало отчитывать его как младшего брата.
-Какая бы ни была, она моя.
Я не раз слышала от Рафаэля подобные фразы. Ты моя, я никому не отдам тебя, и в реальность свою ты не вернешься… Только каждый раз он резал по живому: рана от утери дома и родных не затягивалась с годами. Не затянется уже никогда.
-Я никогда не стану твоей, - близость Анжея, его поддержка придали сил, - запомни это.
Рафаэль промолчал. Я тронула руку Анжея:
-Я вернусь завтра. И еще несколько дней буду перевязывать тебя, пока воспаление не уйдет.
-До завтра, Лета.
Я не стала спрашивать у Рафаэля разрешения. Или просить, чтобы проводил меня сюда завтра. Точно знала, что он не отпустит меня одну потому только, что я могу остаться здесь. Или потому, что боится, как бы чего не случилось… впрочем, так ли важно.
-До завтра. Поправляйся.
-Если я поправлюсь, ты перестанешь приходить.
Рафаэль не выдержал – резко встал, буквально схватил меня за запястье, также резко подняв на ноги.
-Как ты с ней обращаешься?
-Не твоё дело, - бросил он, - пошли!
-Не прикасайся ко мне, - прищурив глаза, произнесла я. И уже в дверях обернулась, чтобы сказать Анжею, - все равно поправляйся. Это важнее всего.
Знаете, через несколько дней он действительно поправился. Рафаэль регулярно и безропотно водил меня по лесу, не выказывая, впрочем, особого восторга по этому поводу. Чудо, что никто не попытался съесть нас за это время. Что двинутая на всю голову русалка не показала мне, кто тут девушка Рафаэля.
В тот день, когда я разрешила ему больше не пить антибиотики, Анжей уверенно встал на ноги. Он и раньше ходил, но непременно  держался за что-то, опирался на плечо Рафаэля, тяжело дышал, останавливался, чтобы передохнуть.
А тогда просто поднялся, сам, без посторонней помощи. И первое что он сделал – шагнул ко мне, протянул сильные, надежные руки и стиснул меня в объятьях, крепко прижав к своей широкой груди.
Я погладила его по спине свободной рукой (другая оказалась зажата между нами).
-Ты замечательная, Лета.
-Обычная, - шепнула я, уткнувшись носом в тунику на его груди.
-Рафаэль знал, кого заимствовать из реальности.
Прошу заметить, что Рафаэль в этот момент стоял за моей спиной. И наверняка сгорал от ревности, глядя, с какой готовностью я отвечаю на объятия Анжея. Пусть во мне они рождали чувства чисто дружеские – он не знал этого. И мучился, и корил себя за то, что отпустил меня в лес.
Я искренне надеюсь, что так оно и было.
-Он украл меня, а не позаимствовал! – возмущенно парировала я, нарочно громко, звонким голосом, чтобы он услышал.
Анжей наклонился к самому моему уху:
-Мы с тобой еще увидимся, Лета, - а вслух сказал, - я провожу тебя. Думаю, Рафаэль не против.
Он выразительно посмотрел на брата. Не знаю, что именно промелькнуло в этом взгляде, но даже если Рафаэль собирался возразить, он промолчал.
-Прокатишь меня на Леоноре, Анжей? – нарочито весело, стараясь скрыть грусть при мысли о том, что долго еще его не увижу, спросила я.
-Конечно.
Мы вышли во двор. Солнце светило ярко и тепло, лес вокруг казался приветливым. И вовсе не заколдованным.
Рафаэль замер, настороженно прислушиваясь. До того мы ходили с ним по кладбищу и только ночью. Пройти по необыкновенному лесу при свете дня, ни от кого не прячась, предстояло впервые с тех пор, как Рика укусила Анжея.
-Что-то не так? – рассеянно спросил Анжей и тут же свистнул, подзывая лошадь.
Она тотчас подбежала к нам, красивая, сильная, стройная. Я погладила ее, улыбаясь какой-то горькой улыбкой: еще долгое, очень долгое время я не увижу ни одного животного в округе.
Анжей легко вскочил на лошадь, как будто не он лежал несколько дней кряду в бреду, полузабытьи и передвигался с трудом. Он снова был ловок, силен, а движения его – отточены и быстры.
Он подхватил меня за талию и усадил перед собой. Рафаэль бросил на нас мрачный взгляд. Анжей не обратил на него внимания и тронул лошадь, уверенный, что брат пойдет следом.
-Анж, что-то неладно, - Рафаэль остановился, едва хижина скрылась за кронами деревьев, - ты не чувствуешь?
Прежде, чем он успел сказать последнее слово, я уже знала, что неладно. Звук журчащей воды и проблески зеркально-гладкой поверхности вернули в тот день, когда я едва не погибла.
Эта тварь все же добилась своего. Не представляю, за что она могла любить человека, по вине которого погиб ее родной брат. Не представляю, что ей вообще от меня понадобилось: я не была близка с Рафаэлем. Не любила его, не хотела. Черт возьми, да я его попросту боялась!
Анжей в одну минуту соскочил с заржавшей в страхе лошади.
Они с Рафаэлем оказались плечом к плечу, готовые в любой момент перехватить Рику, если она бросится в мою сторону. Но она оказалась слишком быстрой. Проворной. И хитрой.
Она, ползающая, скользкая, вечно влажная, в тине, безобразного болотного цвета, бросилась под ноги лошади. Леонора взбрыкнула.
И мир погрузился во тьму.

Во всех более или менее интересных женских романах подобные сцены начинаются словами главной героини: «Где я? Что случилось?» Я не стала задавать этих вопросов, хоть ответов на них не знала.
Думала, стоит мне открыть глаза, как тело пронзит острая боль. Однако боли не последовало, взгляд уперся в черное над головой. Затем пришла мысль о том, что я лежу не на шкурах, расстеленных на полу, а на чем-то мягком, что приятно холодит кожу. Это что-то очень напоминало кровать, застеленную шелковыми простынями.
Внезапно пришел страх. Я не хочу кровати, я согласна на боль, лишь бы не было так страшно. Мир вокруг черный, я не чувствую себя. Только прикосновение шелка на коже. Это ад, а я умерла?
Левая рука слабо двинулась в сторону, нащупала чьи-то пальцы, которые тут же переплелись с моими. Я крепко зажмурилась, надеясь, что секунду спустя открою глаза – и все будет в порядке.
-Анжей… - позвала я тихонько, чувствуя, что сейчас расплачусь, как маленькая девочка.
Прохладные тонкие пальцы чуть крепче обхватили мою ладонь.
-Нет.
Этот голос. Господи, нет, пожалуйста. Я не хочу сейчас, в страхе и смятении, видеть его. Не переживу, если это он так спокойно и ласково держит меня за руку.
Он мог бы сказать что-то вроде «посмотри на меня», но он терпеливо ждал. Странно. Очень странно.
Посчитав про себя до ста и убедившись, что по-прежнему не ощущаю себя, а он не собирается отпускать мою руку, я открыла глаза.
Чернота надо мной оказалась балдахином из черного бархата. А черный балдахин мог быть в спальне лишь у одного человека на свете. И он сидел рядом со мной на необъятной кровати. С страданием в лице, не прикрытым привычной суровостью, держал меня за руку.
Мне бы поразмышлять логически: я в замке, в безопасности, потому что Рафаэль, мой хозяин и господин, никогда не позволит никому и пальцем меня тронуть. Вместо этого мучительно пыталась вспомнить, что же произошло с тех пор, как я упала с лошади.
Смотрела, не отрываясь, не моргая, с каким-то тупым выражением, в бледное лицо Рафаэля. И вспоминала, точно сквозь какую-то пелену, как он говорил Анжею изменившимся голосом, что не сделает мне больно. И понесет очень осторожно. Зачем ему понадобилось меня нести? Ах да… видимо, я потеряла сознание.
Голос Анжея всплывал в сознании, он говорил что-то неразборчивое, что-то путалось в моей голове… Не тряси ее, не двигайся так резко… ей нельзя шевелиться…
А он все уверял, что не причинит мне вреда, и страх слышался в его голосе. В голосах обоих. Чего они так боялись?
Собственный страх сжал сердце. Неизвестность опутала липкой паутиной паники. Ужаса. Я же не… Нет. Этого быть не может!
Я не успела задать готовый сорваться с языка вопрос: пришло новое воспоминание. Снова один лишь голос и никаких картинок.
-…хотел, чтобы было лучше. Раз ты не будешь моей, то и жить тебе незачем. Прости меня, Лета. Пожалуйста, прости. Ты не должна была выйти из проклятого леса живой. Я решил переложить с себя ответственность… на волю случая. Как я мог! Ведь не проживу без тебя. А теперь… Клянусь, я не хотел для тебя такого. Прости.
Дальше воспоминание обрывалось. Я помнила, что, произнося эти странные слова, он также, как сейчас, держал меня за руку.
-За что ты извинялся? – пристально глядя  в его лицо, сдавленно шепнула я и попыталась сесть.
Представьте себе мою панику, в секунду достигшую небывалых размеров, когда я не смогла этого сделать. Что-то невидимое, холодное и неприятное держало меня. Что-то неживое и бесстрастное.
-Не двигайся. Духи держат тебя по моему приказу.
-Что? Что ты говоришь, это же неправда, - быстро-быстро, задыхаясь и глотая слова, заговорила я, - так же не бывает, зачем, зачем меня держать? Где Анжей? Что произошло? Отпусти меня, наконец!
Если он сейчас не отзовет этих холодных, мерзких тварей, я закричу. Клянусь, я буду плакать и кричать, и мне плевать, что он подумает!
В этот момент краем глаза я уловила справа от себя движение. Шкаф с книгами отодвинулся в сторону (совсем, как в детективных романах), и  прямо из стены возник Анжей.
Я задышала свободнее. Он не позволит брату творить со мной черт знает что.
Анжей подошел к кровати, наклонился надо мной. Глаза его были усталыми, но по-прежнему добрыми и родными.
-Тебе лучше сейчас не двигаться. Не волнуйся, ничего больше тебе не угрожает: Рика мертва.
-Объясни мне, - срывающимся голосом допытывалась я, - почему я не могу встать?
-Ты упала с лошади. И повредила спину.
-Но это же не повод держать меня за ноги и за руки! Вы с ума сошли, оба!
Анжей наклонился совсем близко, коснулся губами моего лба. Вышел эдакий утешительный поцелуй.
-Тебе лучше не двигаться, - примирительно повторил он, - какое-то время.
Я уставилась на него широко распахнутыми глазами, в которых плескался ужас вперемежку с болью.
-Ты, что, хочешь сказать, - медленно и четко выговаривая каждое слово, спросила я, - что у меня поврежден спинной мозг?
-Я не понимаю.
-Что я не смогу ходить. Или двигаться вообще.
-Не знаю, Лета.
Я перевела взгляд на Рафаэля. От вида его скорбного лица захотелось кричать. Так громко и неистово, как  никогда еще не кричала. Внезапно пришло осознание: если духи меня отпустят,  все равно останусь беспомощной. Беззащитной.
-Я не верю.
-Лета… - начал Анжей.
-Я не верю, Анж! Этого не может быть. Просто не может, понимаешь!
Он смотрел на меня с искренним сожалением. И ничем не мог помочь. Этот сильный, уверенный в себе, несгибаемый человек, сумевший отказаться от всех привилегий, что давало происхождение, от волшебства и власти, молча смотрел на меня. Страх, на этот раз вместе с острым одиночеством, снова окатил ледяной волной.
-Мне нужно на воздух, - резким, чужим, охрипшим голосом сказала я.
Думала, это заставит духов ослабить хватку. Или Анжей поднимет меня на руки, я щекой прижмусь к его груди, и беда отступит. Пусть на мгновение, на доли секунды: я не в силах была оставаться один на один с неизбежностью, с этой оглушительной и безжалостной правдой.
Рафаэль встал, обошел кровать и очень бережно, вместе с тем ловко и уверенно, как если бы делал это сотни раз, взял меня на руки. Я ожидала всплеска боли, но нет: духи продолжали крепко держать меня, являя собой некое подобие корсета, который не позволит лишний раз пошевелиться. Я отсчитывала секунды, пока Анжей скажет, чтобы он отпустил. Напомнит: я теперь фарфоровая куколка, от малейшего неверного движения могу умереть. Или что они там себе напридумывали?
Анжей ничего не сказал. Только посторонился, пропуская брата к распахнутой настежь двери балкона. Как неправильно, дико странно и неправильно: я не заметила раньше, что балкон все время был открыт. Не ощутила на лице потоки холодного воздуха. Не почувствовала… Впрочем, я теперь и правда ничего не чувствовала.
На задворках сознания мелькнула и исчезла запоздалая мысль: это тот самый балкон, с которого он обыкновенно улетает в образе дракона. Чтобы ранить. Причинять боль и страдания. И убивать.
Почему же сейчас этот жестокий человек, чудовище, не способное на любовь, так заботливо и покойно  держит меня на руках? Почему я вдыхаю его запах, не дракона и не зверя, а мужчины, настоящего, из плоти и крови, того, что любил меня и любит. Того, с которым я могла бы разделить судьбу, замок и власть. Который мог бы когда-то назвать меня своей. Интересно, он до сих пор мечтает об этом?
-Прости меня, Лета.
Я отвернула голову от его лица, от его глаз, полных боли и той невыносимости, от которой люди теряют рассудок. Глянула вниз, на мертвый и пустынный двор, на мертвый лес, восемь лет тому назад заколдованный принцессой. Пусть даже сохранились в нем отголоски живой и трепещущей, свободной, яркой природы.  Нечисть и проклятье, череда напрасных смертей искалечили богатство и мощь древнего леса. Древнего мира, рожденного сказкой. Все вокруг мертвое и увядшее. Однообразно серое небо над головой не дарит иллюзии простора, белое солнце не купает землю в своих лучах.
Кто бы там что ни говорил, принцесса Циона разрушила этот сказочный уголок.
А я верну его к жизни.
Эта мысль возникла также неожиданно, как исчезла. Точно кто-то шепнул ее мне на ухо и поспешил исчезнуть, чтобы ненароком не обнаружить свое присутствие. Впрочем, этот кто-то сделал своё дело.
Я почувствовала в себе силы бороться.
-Опусти меня, - попросила я, стараясь, чтобы голос звучал твердо.
-Нельзя, - коротко ответил Рафаэль.
Он не приказывал -  казалось, сам просил меня слушаться его. Как будто ему трудно было теперь в чем-то мне отказать.
-Опусти, - настойчиво повторила я. – Я смогу. Обещаю.
-Нельзя, Лета, - с мучением в голосе повторил он.
По лицу его я поняла, что Рафаэль готов терпеливо и тихо, как сейчас, хоть тысячу раз повторять мне это просительное «нельзя». Он не отступится. И не оставит меня.
-Я смогу, потому что нужна тебе.
Он смотрел на меня так, словно видел впервые в жизни. И явно не верил своим ушам. Я почти физически ощущала, как сочится в  сердце его боль неверия. И страх потерять это внезапное, мимолетное счастье.
-Пожалуйста, Рафаэль.
Он опустил меня. Поддерживая за талию и за плечи, готовый подхватить в любой момент. Спина дико болела, она и теперь иногда болит в непогоду, напоминая о том, как он чуть было не потерял меня. Навсегда.


-Может, ты уже забыл, как хотел убить меня, - я не спрашивала его – размышляла вслух, с мстительным удовлетворением сознавая, какую боль причиняю.
-Или забыл, как я чуть не превратилась по твоей милости в инвалида?
Почти наверняка последнего слова он не знал. Но по выражению моего лица, по тому, как дрогнул мой голос (разумеется, наигранно), понял, о чем речь.
-По твоей вине я могла бы навсегда остаться беспомощной! – слова хлестали его метко и четко, как удары кнута. В лице, в глазах его зарождалась знакомая мне смесь боли и ярости, - я не стану, не смогу больше жить с  тобой под одной крышей!
Рафаэль был поистине страшен. Ярость на этот раз преобладала над болью, леденящим потоком накрывала меня, сила его оглушительной лавиной проносилась надо мной, разбиваясь о нелюбовь как о камни. Он был страшен в своем молчаливом, едва сдерживаемом гневе, а я впервые в жизни не боялась его.
Cпрашиваю себя: отчего? Возможно, я просто устала бояться. Опасаться лишний раз попасться ему на глаза, сказать громкое слово, чтобы не привлечь его внимание.
Или, может быть,  узнала его слишком хорошо, чтобы бояться?
Молчание протянулось между нами подобно канату: каждый тянул в свою сторону. А выиграть кому-то одному было не под силу.
Он смотрел в мои глаза, и я отвечала дерзким, дерзко-спокойным взглядом. Наконец он сделал знак рукой – я почувствовала, как невидимые путы отпустили. Как только я смогла двигаться, отошла от него на шаг назад.
-Отпусти Геральда, - тихо сказала ему.
Но ответом мне был сухой смех.
-Чтобы позволить вам быть счастливыми вместе?
Я не заметила, что стою перед ним и как дура, с мольбой в глазах, качаю головой из стороны в сторону, из стороны в сторону… Я уже знала, что он собирается  сделать.
-Нет… нет… Господи, если ты не оставил еще этот мир, как позволяешь ты такому чудовищу властвовать над людьми, - как молитву, бормотала я, а глаза медленно наполнялись слезами.
Я отвернулась, чтобы он не видел моих слез.
-Надеюсь, в лесу еще много монстров подобно тебе. Которые могли бы убить меня, - громко произнесла.
И ушла из замка.

То ли по закону подлости, то ли по велению того невидимого и неотступного, что каждый из нас волен назвать судьбой или провидением,  никто не напал на меня в лесу.
 Как и в прошлый раз, когда я была здесь, лес молчал: птица не закричит в густой золоченой осенью кроне,  шепот сухих листьев не рождал ощущение неодиночества. Я была одна в целом мире, пусть этот мир замыкался границами из древних деревьев.
Впрочем, стоило мне найти знакомую дорожку, едва заметную и узкую, что вела к дому Анжея, как чувство одиночество сменилось радостным предчувствием. Спорить готова, он тоже почувствовал мою близость, потому что вышел встречать.
Анжей был таким же, каким я его запомнила: высоким, красивым, широким в плечах, с сильными натруженными руками и теплой улыбкой. Одет он был в кожаные штаны, высокие сапоги на плоской подошве и холщовую тунику, что удивительно подчеркивала длинные светлые волосы.
Иногда я задаюсь вопросом: кто из братьев, с позволения сказать, красивее? Оба – воплощение мужской красоты и обаяния. В Рафаэле больше изящества и некоей утонченности, Анжей – более резкий, черты его лица чуть грубее, движения чуть …
Только не во внешности дело. Рафаэль жестокий сукин сын, Анжей мудрый, рассудительный и вовсе не злой.
Он обнял меня и только потом сказал:
-Здравствуй, Лета.
На меня дохнуло защищенностью и уютом. Он был домом, семьей, тем близким и родным человеком, который сможет поддержать и утешить. Я уткнулась лицом в тунику, прошептав:
-Ты же знаешь, что случилось… помоги мне.
Бог весть, отчего я вдруг решила: он все знает, все чувствует, все поймет. В детстве я иногда также жалась к отцу, не объясняя причин; он молча гладил меня по голове. И мне казалось, что он знает, конечно же, знает обо всем…
-Я чувствую только боль Эля. Он ранен?
-Да. Пробито крыло, - брови Анжея взметнулись вверх в немом вопросе, - нет, нет, он уже человек…
-Что ж, - подумав, сказал он, - это почти не опасно. Заживет. Но ему больно внутри. Что у вас стряслось?
Он чуть отстранил меня, чтобы видеть мое лицо. И терпеливо ждал, пока  я расскажу о том, что искала зеркало с тем, кто тоже мечтает вернуться домой, в реальность. Имею ли я право открыть тану Геральда? Что, если Анжей…
-Лета?
-Ты отпустил бы меня назад в реальность? – наконец спросила я, обходя вопрос.
Он долгим, изучающим взглядом смотрел на меня. Также на меня обыкновенно смотрел Рафаэль в попытке понять. Или любуясь мной, словно куклой. Ручной своей куклой.
Он провел широкой ладонью по моим волосам, потом по спине. Жест получился собственническим, как будто Анжей проверял: стою ли по-прежнему на своем месте. Не собираюсь ли вдруг исчезнуть или испариться подобно облаку дыма.
Рука его безвольно опустилась.
 -Лишь тот, кто истинно любит, желает любимому счастья во что бы то ни стало. Пусть даже ценой собственной боли и тоски.
-Рафаэль не понимает этого, - я чувствовала, что вот-вот снова заплачу.
Но не отворачивалась от него, как от Рафаэля. Слезы заструились по щекам. И это было так верно, так правильно рядом с тем, кто способен оберегать меня и любить, не делая своей игрушкой.
-Не плачь, - он погладил меня по голове, как маленькую, - Ты снова пыталась уйти?
-Я хотела найти зеркало.
На секунду мне показалось: сейчас он спросит, какое зеркало, откуда я взяла подобную чушь. Нарочно сделает вид, что не знает никакого зеркала, лишь бы оградить брата. Но он только спросил:
-Почему ты вспомнила о нем только сейчас?
-Мне помог человек, которого Рафаэль семь лет назад выкрал из реальности. Как и меня, - слезы побежали быстрее.
-Кто это?
-Лир. Геральд. Он играет на флейте.
Анжей надолго задумался. В чертах проскользнула грусть.
-Когда мы были детьми, в замке всегда играла музыка. Отец играл на флейте. Мама любила эту музыку. Думаю, звуки флейты в замке напоминали Элю о матери, когда ее не стало.
-Теперь все изменилось. Ему больше не нужен лир. И… и я боюсь того, что он может сделать с Геральдом.
Видимо, вид у меня очень жалкий: я стояла, обхватив себя руками, и плакала. Он потянулся, чтобы обнять меня, но вдруг схватился за правую руку в том месте, где она переходит в кисть.
-Какая рука у Рафаэля ранена? – быстро спросил он, стараясь не морщиться от боли.
-Левая.
-Теперь он поранил и правую. Нам нужно идти туда, Лета.  Что-то не так. Мы братья; мы чувствуем боль и счастье друг друга как свои. Он задумал что-то неладное, - эти слова он говорил, уже увлекая меня за собой в лес.
-Ты вернешь меня ему?
-Я просто не оставлю тебя здесь одну, - не оборачиваясь, ответил он, - со смертью Рики лес стал ненамного безопаснее.
Уже у кромки леса я наконец задала этот злосчастный вопрос:
-Где зеркало? То, что принадлежало Ционе?
-Принцессе Ционе. В комнате Эля есть шкаф. Отодвинь его и попадешь в потайную комнату. Там – зеркало.
Едва мы вышли из лесу, ощущение смерти и болезни обрушилось на меня. Сам воздух давил на плечи, угрожая обрушится в любой момент. Что-то случилось. Клянусь, что-то страшное произошло за это короткое время!
Навстречу нам выбежала Берта. По заплаканному лицу и по тому, как судорожно пальцы ее впивались в края фартука, я
-Где Вито, Берта? Скажи мне, где он! – я буквально бросилась к ней, хватая за горячие руки, стискивая их в своих.
-Он в подвале, госпожа. Все они в подвале, и Флора тоже… А лира на дыбы… - она говорила так несвязно, запинаясь, захлебываясь слезами, что половину с разобрать не смогла.
-Геральда пытает Рафаэль?
-Нет… не знаю. Я не знаю, кто, госпожа. Быть может, это все проклятые духи…
-Где он сейчас? – размеренным и спокойным, как обычно, голосом, спросил Анжей.
-У себя, господин. У себя, - она закрыла лицо руками, - и Вито, бедный мой Вито, в подвале…
Слабость охватила меня. Показалось, сейчас упаду. И больше не просыпаться, никогда, никогда, умереть прямо там, прочь из этой сказки, из страданий и слез, безумия Рафаэля.
Но я не вправе быть слабой, когда столько людей нуждаются во мне. Геральд, Вито, Флора – все они заслуживают лучшего. И, верно, ждут меня.
-Освободи их. Пожалуйста, Анжей. А я пойду к Рафаэлю, - на удивление твердо сказала я.
И направилась к лестнице.

Страха не было. Помните, как я тряслась перед несостоявшейся первой брачной ночью? Как медлила у двери,  топталась на месте, размышляя, упасть мне в обморок, или лучше не стоит.
На сей раз я вошла, не колеблясь, с какой-то мрачной решимостью. Готовностью отразить любой его выпад. Если только он не вздумает меня ударить.
Комната Рафаэля, знакомая мне и вам, черное царство с единственным проблеском света – серым небом за окном, была пуста. Впрочем, этого и следовало ожидать.
Я пересекла ее, нарочно тихо ступая, чтобы он не услышал. Остановилась у книжного шкафа, взялась за едва заметный выступ, ожидая, что мне не хватит сил отодвинуть дверь. Честное слово, как все это напоминало сцену из бульварного романа! Потайная комната, тиран, держащий юную невинную девушку взаперти.
Хоть я пять лет прожила в сказке, именно тогда мелькнуло первое осознание ее как привычной реальности. В тот момент, когда я отодвинула дверцу шкафа, сердце застучало, как бешеное: сейчас я увижу зеркало. И вернусь, господи, наконец-то вернусь домой!
Первое бросившееся в глаза – обстановка до ужаса напоминала ту, что запомнилась в доме Анжея. Только вместо печи – камин, вместо кованых сундуков – несколько глубоких деревянных кресел, должно быть, очень неудобных. Дверью служил такой же шкаф, как с той стороны. Я смотрела на него всего миг, но глаза выхватили главное – крошечную склянку, наполовину заполненную мутно-желтой жидкостью. На ней не было названия - лишь выжженное на стекле очертание дракона.
Потом я увидела зеркало. Большое, в полный человеческий рост, в серебряной замысловатой оправе, оно стояло в углу комнаты, неплотно занавешенное плотной черной тканью. Радостью взметнулось в груди нетерпеливое ожидание. И угасло.
Напротив зеркала, спиной ко мне, в одном из деревянных кресел, ссутулившись, сидел человек. Я знала, что это Рафаэль, но сердце подсказывало иное. Пусть Рафаэль, но другой. Просто сломленный человек, просто одно страдание, боль и безысходность.
Почему я не вскочила тогда в это зеркало, разом со всем покончив? Он не остановил бы меня, не смог бы… Он ничего тогда не мог. Что, если сможет потом? Если продолжит мучить Вито, Геральда? Всех обитателей замка, всех, кто доверял мне и называл госпожой в знак того, что когда-то стану хозяйкой замка?
Я шагнула к зеркалу. И остановилась на уровне кресла, в котором сидел Рафаэль.
Правая рука его лежала на подлокотнике. Из глубокого пореза на запястье сочилась темная кровь, тонкими струйками текла по стенке кресла, теряясь в занозах и зазубринах, окрашивая дерево в ржавый цвет. На коленях его лежал окровавленный нож. Все было слишком очевидно, чтобы задавать вопросы.
Я положила руку ему на плечо. Передо мной открылся путь в родной мир, а я стояла рядом с чудовищем и собиралась спасти его от потери крови. Впрочем, это был теперь просто разбитый человек.
-Рафаэль, - позвала я.
Он вскинул голову, подняв на меня глаза. Одно недоверие плескалось в них. И страх,  какого я ни разу в жизни еще не видела. Он почти знал, что я вот-вот уйду.
Словно в ответ на его мысли я тихо произнесла:
-Я не ухожу.
Это было все равно, что сказать: «я остаюсь с тобой», но язык не поворачивался произнести подобное по отношению к тому, кого я еще сегодня утром ненавидела.
Не дожидаясь ответной реплики, надежды, вспыхнувшей во взгляде или вымученной улыбки, я сделала еще два крошечных шага, оказавшись перед ним. Опустилась на колени. Постаралась вспомнить, как помочь человеку в случае серьезного пореза. Единственное, что пришло в голову – жгутом перетянуть руку выше локтя.
Я препиралась со сказкой с минуту, прежде, чем она соизволила выплюнуть мне в руки то, что было нужно. Наконец кожаный ремешок оказался в подставленных ковшиком ладонях. Молча, не оттого, что так было правильно или очень романтично, а оттого, что я не знала, что сказать ему, затянула жгут.
Он попытался двинуть рукой – видимо, чтобы найти более удобное положение. Я  придержала его за плечо, почти также робко и нерешительно, как он отпрянул от моего прикосновения.
-Не двигайся, - не убирая теплой ладони с плотной ткани рукава, сказала я.
Вспомнилось, как он вот также говорил мне год назад. И бережно брал на руки, и просил прощения.
Рафаэль не ответил. Только чуть заметно кивнул, не отводя от меня широко раскрытых глаз.
Я не знала, что делать дальше. Порез был глубокий и… и, черт возьми, я не врач и даже не медсестра!
Но тут сказка выплюнула в мою ладонь еще кое-что – тонкую-тонкую иглу с такой же тонкой прозрачной нитью. От меня требовали зашить рану. Таким довольно доисторическим способом.
А сначала, видимо, нужно остановить кровь? Рядом шлепнулось полотенце и бинты. На пол, уже более аккуратно, приземлился чан с теплой водой.
-Если ты… если очень больно, вызови транцискаву, - тихо сказала ему.
-Нет, - также тихо ответил он.
Зажав иглу в одной руке, другой я прижала к ране полотенце. Конечно, оно немедля пропиталось кровью. Однако постепенно кровь замедлилась, пока не остановилась вовсе. Я стала стирать кровь с кожи. Он не шевелился и как будто даже не чувствовал боли, внимательно и недоверчиво изучая мое лицо.
Когда игла вошла в руку, стягивая края раны, кожа вдруг превратилась в черную чешую. Он принял облик получеловека полудракона, и лицо его перестало быть человеческим. Только смутные очертания остались от прежнего Рафаэля.
Раньше я бы содрогнулась, закричала, убежала. Ужаснулась от того только, что дотрагиваюсь до этой чешуйчатой кожи. Теперь я не боялась. Пришло осознание: он поступил так, чтобы скрыть боль в лице.
Я сделала первый стежок – из горла его, по моим представлениям, до сих пор человеческого, вырвались утробные звуки.
-Не рычи на меня! – строго приказала я, крепче перехватывая левой рукой его руку.
Чешуя растворилась в белой человеческой коже. Миг назад была – и вот уже нету. Завораживающее зрелище, коли не думать о том, что меня могли только что если не убить, то изрядно покалечить.
-Ты сделал это, чтобы запугать меня.
Даже не глядя на него, я могла сказать, что он кивнул. И, опустив голову, так ее и не поднял.
-Эль, - почти ласково позвала я. Сама удивилась тому, что впервые называю его этим именем.
Он вздрогнул, как от удара.
-Эль, - повторила я и ладонью накрыла его колено. Он наконец поднял на меня глаза. – Нет ничего постыдного в том, что…
-Знаю.
-Еще один шов, - одними губами шепнула я.
Голос куда-то пропал. Исчез, оставив мне хриплый шепот.
-Да.
Я закончила быстро. Он молчал и не шевелился. По-моему, даже не дышал. И я молчала, боясь спугнуть этого нового, беззащитного Рафаэля, который сидел передо мной.
Перевязывая его, я вспоминала, как несколько дней назад отказалась помочь раненому дракону. Кто знал, что стану самолично его перевязывать?
-Ты отпустишь тех, кто сейчас в подвале? – спросила я, не выпуская перебинтованной руки.
Он горько усмехнулся.
-Разве ты еще не поняла, Лета? Ты хозяйка в этом замке. И  сама вольна их отпустить.










Часть вторая.
Границы меж лесом и территорией замка стерлись. Изменились не только отношения братьев – Анжея и Рафаэля: волшебство и природа после долгих лет снова слились воедино, явив собой ту недоступную сознанию, прекрасную и благословенную гармонию, какая, верно, должна быть в раю.
Если только рай существует.
Дождь лил, как из ведра, уж простите мне избитую фразу: за пять лет непрерывной сказки без книг и развития я изрядно поглупела, стиль мой испортился или вовсе исчез. Впрочем… впрочем, это не важно.
Итак, шел дождь, крупные брызги с какой-то радостной, бурной силой ударяли по моему лицу и подставленным ладоням, мочили платье и волосы, превращая их в подобие птичьего гнезда. Ветер хлестал по щекам вместе с дождевыми каплями, пронизывая меня в моем легком платье из ситца и кружевных и шелковых вставок свежим, стремительным, резким холодом. Поминутно содрогаясь от холода, я все же улыбалась, впервые за много времени искренней, безоблачной улыбкой.
Той самой улыбкой, которой когда-то улыбалась прежняя семнадцатилетняя Вероника, воспринимающая жизнь такой, какая есть: не задумываясь о том, что есть иная. Я не думала о прошлом и будущем; для меня существовало лишь настоящее – ему я улыбалась смело и решительно, шагая в каждый следующий день с уверенностью: он будет как две капли воды похож на предыдущий.
Я все та же Вероника, никогда не изменю себе. По-прежнему смело смотрю вперед, иду, не оглядываясь, свободная и честная с собой. Я просто немножко выросла. Немножко изменилась – в лучшую сторону.
И решила остаться в сказке навсегда.

Подо мной раскинулся бескрайний древний лес, утопающий в отблесках багряного солнца, отливая золотистыми осенними тонами. Да-да, в сказке наконец настала настоящая осень, с порывами ветра, пришедшими на смену застоявшемуся недвижимому воздуху, с хлестким, неистовым дождем, с темными, почти черными тучами, набежавшими на небо. Я стояла на балконе – том самом, что в покоях Рафаэля  – подставляя всю себя живительной влаге, что напоит ожившую почву,  смотрела вниз и ощущала, как во мне крепнет и растет уверенность: все будет хорошо.
Не знаю, как, когда, скоро ли, сколько усилий придется приложить для этого…
-Лета, что ты там делаешь? Ты вся мокрая!
Я оборачиваюсь и маню его рукой, без причины, счастливо смеясь:
-Иди лучше ко мне, Вито, будем мокнуть вместе под этим замечательным дождем! Ты еще помнишь дождь?
Он опасливо щурится на черные стены за своей спиной, осторожно, чтобы не коснуться чего-то лишний раз, переступает порог балкона. Он немного сутулится после того, что сделал Рафаэль пару дней назад. Только не нужно думать об этом… я хозяйка замка, я госпожа, и я поклялась ему, что больше никогда этого не повторится.
Ни Рафаэль, ни кто-либо еще больше не накажет ни его, ни кого-то другого. Моей волей и моей властью все духи замка заперты в подвале, том самом, который раньше использовался для пыток и всевозможных мучений.
Чтобы доказать ему: больше никто, и в первую очередь, Рафаэль, не угрожает ему в этом замке, я привела его с собой в святая святых – комнату хозяина.
Конечно, одного взгляда, полного ненависти и неверия, брошенного на Рафаэля, что молчаливо и неподвижно сидел в углу, хватило, чтобы понять: затея неудачная.
Клянусь, я оставила их наедине всего на минуту. И вот уже он идет ко мне с видом мрачнее тучи.
-Почти нет.
Я потянула его за рукав, заставляя наклониться к себе всем телом, чтобы удержать равновесие. Стены замка каменные, исключения нет даже для балкона: дверь в него узкая и низкая, без стеклянных окон по обе стороны, как может показаться тем, кто читает: они, должно быть слишком прикипели к реальности.
Мысль эта мелькнула в голове на секунду, подтверждая: Рафаэль не увидит этого жеста, не увидит, как Вито в попытке устоять на ногах обхватил меня за талию.
Потом, позже, он привыкнет.
Но не теперь.
-Сказка оживает вокруг, - смеясь и чувствуя, что вот-вот заплачу, заговорила я, бережно поддерживая его под спину, следя, чтобы он сам не заметил в этом жеста помощи, - на смену лету приходит осень. Осенью холодно, листья осыпаются с деревьев. Знаешь, осень – самая удивительная и совершенная выдумка природы.
-Лета, холодно, - повторил Вито, не обратив особого внимания на мои слова. Я почувствовала, как он начинает мелко дрожать, - и мокро. Я уже промок вместе с тобой.
-Ты полюбишь это, Вито, - сама не понимая, что толкую, начала возражать я, - завтра непременно пойдем в лес, я покажу тебе истинную осень во всей красе…
-Лучше не ходить в лес одной, - мягко произнес кто-то за моей спиной.
-Анж, я не одна, - возразила я, оборачиваясь, - со мной мой друг.
Анжей стоял в проеме двери, едва помещаясь в нем: высокий, крепкий, красивый, он мог покорить, пожалуй, любое девичье сердце. Я же относилась к нему как к близкому другу.
Почти что родственнику.
Как и я, он промок: видимо, только что из леса. Как я могла пропустить его появление, если все время смотрела вниз? Впрочем, Анжей знает множество секретных ходов и мог воспользоваться одним из них.
Он подошел к Вито, заглянул в его глаза, улыбнувшись теплой отеческой улыбкой:
-Ты позволишь составить вам компанию, юноша?
Вот уже который день я наблюдала симпатию и едва заметную связь, что-то вроде понимания с полуслова, которое установилось меж ними. Еще одна причина радоваться: два дорогих мне человека сумели поладить.
-К чему ты спрашиваешь? Я всего лишь камергер.
-Но когда-нибудь станешь сенешалом, - серьезно возразил Анжей.
Мне вдруг очень захотелось, чтобы слова эти оказались пророческими. И чтобы Ивар принял их к сведению. Как никак, «повышение» Вито предрек сам… а кем, собственно, был Анжей?
Хоть он мог поставить себя наравне с Рафаэлем, господином и хозяином замка, он предпочитал обходиться на равных. Никто в замке не знал, что Анжей его брат. Все думали, будто он лесник.
-Ты совсем заморозила Вито, - с притворной суровостью сказал Анжей, - и сама мокрая. Что на тебя нашло? Быстро, - подталкивая нас, - добавил он, - быстро сушиться и спать. Солнце садится.
Я покрепче обняла Вито, зная: сейчас он увидит Рафаэля, и снова будут ненависть и боль, и воспоминание о бесконечных унижениях.
-Разожги огонь, камергер, - тихо, привычно бесстрастным голосом приказал Рафаэль.
Прежде, чем Вито покорно двинулся к камину, мелькнула мысль: ему больно нагибаться. В тот злополучный день он отыгрался на Вито за все мнимые и истинные прегрешения, главным из которых была теплая, искренняя дружба со мной. Я виновата, я одна виновата во всем скверном и горьком, что произошло здесь за последние пять лет…
Огонь в камине внезапно вспыхнул сам собой, повинуясь непроизвольному движению моей руки. С самым глупым видом, какой можно представить у сказочной принцессы, я застыла, пораженная, переводя взгляд с своей руки на огонь и обратно.
-Ты стала сильнее, - так, словно ничего из ряда вон выходящего, не случилось, произнес Анжей.
Он обнял меня за плечи и, не дожидаясь, пока приду в себя, подвел к огню.
Даже не оборачиваясь, я знала, что Вито переминается с ноги на ногу.
-Подойди, - коротко сказала тем же бесстрастным сухим и властным голосом, каким всегда говорил Рафаэль.
И сама испугалась этого нового, странного, чужого голоса.
Вито покосился на хозяина. И, не услышав запрета и не уловив в лице угрозы, встал рядом со мной.

Позже, ночью, когда я спросила, отчего он, вопреки обыкновению, ничего не возразил, Рафаэль объяснил:
-Власть сильна лишь тогда, когда едина. Ты хозяйка замка настолько же теперь, насколько я, и мы не можем позволять челяди думать, будто между нами нет согласия.
Он замолчал, видимо, обдумывая сказанное. Пытаясь привыкнуть. Прошло всего несколько дней, как я не боялась его, но это вовсе не значило, что стена меж нами пала, оставив лишь взаимопонимание и симпатию.
Прежняя натянутость давила, когда оставались наедине.
Была б моя воля, я бы избежала этих бессонных ночей с Рафаэлем, с глазу на глаз, в разговорах ни о чем и обо всем сразу. Но Анжей сказал, это необходимо.
-Ты можешь идти к себе, - спокойно, тщательно пряча эмоции в холодном тихом голосе, глухо произнес он, будто прочитав мои мысли, - ты не обязана подчиняться моим приказам.
Он сидел в углу комнаты, там же, где и час назад. Я догадывалась, почему: ему попросту больно было двигаться. Он предпочитал мерзнуть на сквозняке, чем подняться и подойти к огню. Или вообще пошевелиться.
-Нет.
Я хотела добавить, что Анжей просил и вместе с тем запретил оставлять его одного. Я не разобрала, чем в точности это было- приказом или просьбой, но так ли важно? Если Анжей сказал, я сделаю безропотно. Он никогда не велит дурного.
Я давно уже согрелась, стоя у огня, и теперь вяло расхаживала по комнате, борясь с усталостью и ноющей болью в спине, которая так внезапно дала о себе знать. Жутко хотелось спать, но спать я не могла.
-Как себя чувствуешь, Эль? – обойдя вокруг его кровати в третий раз, я наконец нашла в себе силы подойти к нему самому.
Он глубоко вздохнул. Единственное, что на миг мелькнуло в его лице – недоверие. Он до сих пор не верил моему мягкому голосу, моим редким прикосновениям.
Что с ним творилось? В нашем мире это назвали бы ломкой. Да-да, ломка от наркотиков, когда болит все тело снаружи и внутри, кожа, кости, органы – абсолютно все. И готов платить любую цену за то, что на одну секундочку избавиться от этого ощущения…
-Тебя правда это волнует?
-Это волнует Анжея, - невозмутимо, глядя в его красивые глаза, ответила я.
-Если это станет его волновать, он сам придет и спросит, - устало проговорил Рафаэль и прикрыл глаза.
Он словно постарел лет на десять, осунулся. Жесткость осталась в чертах и облике, но сам он стал немного другим. Более человечным.
Я дотронулась до его перебинтованной руки.
-Рука болит?
-Нет.
-А плечо?
-Лета, ты же прекрасно знаешь, что все болит.
Я помолчала, чувствуя себя по меньшей мере набитой дурой. В тот момент очень яро ощущалась разница меж нами в двадцать лет. Мало того, что я казалась себе дурой, я была еще и ребенком.
-Вставай, - неожиданно для себя, голосом, совсем как его, Рафаэля, непреклонным и жестким, вдруг произнесла.
Он поднял на меня глаза. Но это и все.
Я потянула его за руку, нарочно нажимая на рану сквозь бинты, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию.
Но он не выказал и тени возмущения или агрессии. Просто сидел, и его запястье безвольно висело в воздухе, перехваченное моими пальцами.
-Куда? – наконец спросил он.
-Ближе к камину. Ты окоченеешь тут за ночь. Холодно.
-Тогда закрой дверь.
-Нам нужен свежий воздух.
Видимо, аргументы у него и у меня закончились, потому что мы просто смотрели друг на друга. Я коснулась свободной рукой его ледяной щеки.
-Всего несколько шагов, - пообещала шепотом. – Я знаю, что ты можешь.
-Оставь эти нежности для лира, - грубо, совсем, как прежний Рафаэль, ответил он.
Я со вздохом отпустила его руку, не удостоив ответом. И продолжила свои скитания по безграничным черным просторам его комнаты, предпочитая обходить тот угол, где он сидел - как раз на самом ветру - стороной.
Дождь давно перестал, воздух был насыщен влагой и свежестью. Я нарочно не закрывала дверь, надеясь, что холодный воздух взбодрит меня и поможет ему. Но, видимо, помочь ему было невозможно.
Вы, верно, ничего не понимаете из происходящего. Почему Рафаэлю больно, почему я вынуждена ночами мерить шагами его покои, вместо того, чтобы преспокойно почивать у  себя?
Отвечу. Зелье, которое делало Рафаэля драконом, стало для него сродни наркотику – так, спотыкаясь о термины и явления, о которых сам не подозревал, рассказал мне Анжей. Последняя бутылочка закончилась, но Рафаэлю ничего не стоит вызвать ее из воздуха.
Я не поняла, при чем здесь странная бутылочка именно сейчас, после лет безумств и зверства, зачем мне говорить с ним, следить за тем, чтобы она не оказалась внезапно в его руках, но покорно выполняла возложенную на меня обязанность. В то время как Анжей, весь день до того карауливший Рафаэля, ушел к себе в лес, пообещав вернуться назавтра утром.
Спина болела все больше и больше. Чертова погода, все время, когда дождь и слякоть, я начинаю чувствовать себя старой развалиной. Спина ноет нестерпимо, хоть на стенку лезь.
Но если я начну жаловаться, никому легче от этого не станет. Не придумав ничего лучше, я  вышла на балкон, на ходу вытребовав у сказки меховую накидку на легкое светло-розовое платьице, в которое была одета. Постояла с минуту, вцепившись в перила и вглядываясь в непроглядную темень, что укрыла собой лес и небо, чернильной краской залила горизонт.
-Лета, - донеслось из комнаты.
Я помедлила, выдержав достаточную паузу, чтобы он понял: я обижена достаточно, чтобы рассматривать вариант вовсе не откликнуться. Но потом все-таки вошла назад.
И снова это удивление в его глазах, снова недоверие: он не ожидал, что я приду? Или искал подвоха в моем поведении, до сих не привыкнув, что не желаю ему смерти и несчастий?
-Лета, - повторил он. За этим у всякого другого человека последовало бы извинение за грубость, но он не смог больше произнести ни слова.
Что ж, для первого раза после пяти лет того, что он вел себя как последний кретин, очень неплохо.
Я подошла к деревянному креслу, в котором он сидел – такому же, как в потайной комнате – встала за его спиной. Мысленно вызвала такую же меховую накидку, как на мне, накинула ему на плечи. Сверху положила руки, как будто собиралась сделать массаж.
-Так лучше? – не убирая рук, спросила его.
-Да.
Больше о боли мы в ту ночь не говорили. Все наше внимание было занято крошечным созданием, которое ни с того ни с  сего обнаружилось в потайной комнате. Но обо всем по порядку.
Первым на странный звук, доносившийся из-за шкафа, служившего по совместительству дверью в потайную комнату, внимание обратил Рафаэль. Сущность дракона еще не покинула его совершенно, что давало определенные сверхспособности: острое зрение и чуткий слух.
-Что там? – спросил он, но как будто не у меня, а у самой сказки, точно мог получить у нее ответ.
-О чем ты?
Я больше не стояла за его спиной. Не могу же я, в самом деле, простоять там всю ночь кряду – и  возобновила свои прогулки по комнате. Мы молчали уже довольно долго,  я отчего-то не решалась заговорить, о том, чтобы уйти, не было и речи. И тут он вдруг подал голос.
-Кто-то плачет.
Мне бы оглянуться в поисках того, о ком он говорил, испугаться, что кто-то пробрался сюда без нашего ведома. Вместо этого я рассеянно наблюдала, как сурово и до боли знакомо сходятся на переносице его брови, как озабоченное и тоже, тоже знакомое и вдруг странно дорогое тяжелое беспокойство наползает на лицо, омрачая его подобно тому как туча омрачает летнее небо.
В его небесно-голубых глазах проскользнуло усталая, но нерушимая готовность уберечь меня от беды. Даже если кто-то всего лишь плачет, а не носится словно вихрь, грозно клацая зубами и завывая.
Как это я раньше не видела его глаз в момент опасности.
Как вообще я раньше не видела его.
Прислушавшись, я поняла, хоть и с трудом, что это за звук и откуда он доносится. И буквально бросилась к шкафу, узнав его. Если только я не ошиблась, это… это того, чего здесь не может быть.
Прямо передо мной, мордочкой уткнувшись в белые лапки, растянулся котенок. Темно-коричневый в белых пятнышках, с пушистой длинной шерсткой и маленькими кожаными крылышками.
Сказка не могла и тут не вставить свои пять копеек
-Боже мой, - выдохнула я, - он не плачет. Он мяукает.
Наклонилась, неуклюже, с великой осторожностью взяла котенка в ковш раскрытых ладоней, боясь как-то причинить ему вред или что-то сломать. Мне казалось, он необычайно хрупкий.
Он довольно замурлыкал в моих руках. Или на самом деле он требовал, чтобы я поставила его на место и выражал своё недовольство?
В реальности у  меня никогда не было кошек или собак, обращаться с ними я не умела, привычек не знала. Не представляла, что с ним делать, но в ту же минуту, когда он беспомощно ткнулся мокрым носиком в мою ладонь, как слабо затрепетали тонкие, почти прозрачные крылышки, я влюбилась в  это очаровательное создание.
Прижимая котенка к груди, я вернулась к Рафаэлю. Внутренний голос подсказал, что нужно сделать:  я аккуратно положила малыша к нему на колени. Котенок сжался в крохотный комочек и задрожал: почувствовал хищника, что жил в Рафаэле.
-Не бойся, солнышко.
Я почесала его за ушком, по-прежнему нерешительно и осторожно, боясь сделать что-нибудь не так.
-Разве он похож на солнышко?
-В реальности так называют всякого, кого хотят приласкать, утешить, показать симпатию или любовь. Просто… вспомнилось.
Он накрыл белой рукой с длинными тонкими пальцами сжавшийся комочек. На секунду мне показалось, что сейчас он сожмет его и убьет. Но Рафаэль повторил моё движение – погладил котенка.
Я улыбнулась.
-раньше  ты улыбалась так только Вито.
Оказалось, все это время он смотрел на меня. Впервые что-то мягкое привиделось мне в его таких резких, беспощадных глазах.
-Как мы назовем его? – отводя глаза, спросила я.
-Я не говорил, что он останется здесь. Будь он трижды даром волшебства.
В этот момент котенок, осмелев, ухитрился ухватить зубками его палец и чуть прикусил, играя.
-Такой же, как ты, - заметил Рафаэль, - с виду безобидный, но обязательно цапнет в самый непредвиденный момент.
-Как мы назовем его? – повторила я. Потом, после паузы, добавила, - пожалуйста, Эль.
-Элиодор. Раз ты зовешь его солнцем, пусть будет солнце.
Я закатила глаза.
-Слишком длинно. Он будет Лео. Посмотри, какой он красивый.
-Совсем как ты. И также, как ты, с первого взгляда не взлюбил меня, - тоном, за которым обыкновенно прятал всякие эмоции, сказал Рафаэль.

Наутро, изрядно измученная бессонной ночью, но отчего-то невероятно счастливая, храня в себе уверенность: близится что-то светлое, грандиозное, незабываемое, я почти насильно вытащила Вито прогуляться по лесу. Под ногами хлюпала влажная земля, усеянная скользкими мокрыми листьями, но я не обращала внимания. В конце концов, так ли страшно случайно упасть, поскользнувшись на скользких листьях, когда все вокруг так волшебно и красочно, а  рядом шагает лучший друг?
-Так красиво вокруг, - полной грудью вдыхая свежий воздух, сказала я.
И улыбнулась совсем по-детски, беззаботно и радостно.
Вито ответил мне мрачным взглядом исподлобья.
-Ты в самом деле больше не боишься его?
-Рафаэля?
-Господина, - с нажимом произнес он.
-Нет. Не боюсь.
-И любишь?
Я заметила, что мы больше не идем: остановились друг против друга.Вито почти моего роста, его глаза оказались на одном уровне с моими. И в этих глазах - тщательно скрываемая, сдерживаемая ярость.
-Нельзя полюбить человека, которого долгое время боялся и ненавидел, - тщательно подбирая слова, боясь разжечь эту новую, страшную ярость, сказала я.
-А простить?
Кольнуло сознание: от ответа моего зависит что-то очень важное. Настолько важное, что может изменить его. Вито тихо и вместе с тем настойчиво заглядывал в мои глаза, сам того не заметив, крепко сжал моё плечо.
-Не знаю, Вито.
-Я никогда его не прощу.
Слова эти прозвучали как приговор.
В тот момент я словно заново увидела своего мальчика… впрочем, это был уже не мальчик. Взрослый мужчина, пусть очень юный, но все же мужчина со сформировавшимися взглядами, мнением и – душой, оскверненной ненавистью.
-Он чудовище, - бросил он с отвращением.
Так, будто я была заодно с Рафаэлем.
-Он больше никого не тронет, - как можно более невозмутимо и твердо сказала я.
-И поэтому я должен ему доверять?
-Ты доверяешь мне, - снимая его руку с плеча, сказала я, - а я не позволю ни одной живой душе навредить тебе.
Я хотела обнять его, как всегда обнимала, ласково и утешающее, но он отстранился.
-Пойми наконец, Вито! Только поэтому я до сих пор здесь. Чтобы он больше никому не причинил вреда. Я стала подлинной хозяйкой сказки и никому не позволю идти против своей воли. Даже Элю.
Точно в насмешку или в опровержение моих слов позади послышалось утробное рычание. Хоть прошло больше года с нашей последней встречи, я тут же узнала этот рык. Не оборачиваясь, знала, что увижу – устрашающего вида тварей, чем-то напоминающих волков, с бурой лохматой шерстью, глазами, налитыми кровью и множеством зубов в несколько рядов.
Как в дешевом фильме ужасов, честное слово.
Две твари, каждая размером с доброго пони, медленно приближались, явно наслаждаясь моментом. По всей видимости, намереваясь воплотить в жизнь давнюю мечту позавтракать мной.
-Бежим, Лета!- воскликнул Вито, хватая меня за руку и увлекая за собой.
Я еле удержалась на ногах в секундном порыве последовать его совету. Но все-таки осталась на месте.
-Нет.
Многозначно облизываясь, голодные твари приближались к нам.
-Что ты задумала? – он даже не пытался скрыть в голосе панику.
-Ты веришь в судьбу? – прижавшись к нему спиной, стоя лицом к лицу с неминуемой гибелью, глядя в горящие красные глаза, было, верно, не очень умно заводить философский разговор.
Но, черт бы побрал эту сказку, тут все не умно и не логично!
-Что ты сказала?
-Судьба, Вито. Предназначение. Я верю, что неслучайно осталась здесь.
-Как это поможет нам не погибнуть?!
Я и сама не знала. Кроме шестого чувства, подсказывающего, что убегать нельзя, я ничего не ощущала. Хотя, нет. Было еще кое-что. Лес вокруг, подобно чаше, полнился волшебством. И волшебство это готово было мне подчиниться. Но что с ним сделать? Заставить убить этих существ? Или превратить их в милых кроликов? Или что там добрые феи обычно делают в таких случаях?
Думай, Лета, думай!
Когда один из них бросился на меня, думать времени не осталось. Все произошло само собой. Волна страха, негодования и тупого, безысходного отчаяния захлестнула меня и в мгновение ока перекинулась на тварь, что собиралась мной позавтракать. Она рухнула беспомощной массой прямо у моих ног. И что вы думаете? Передо мной лежал обыкновенный волк, какого можно встретить в наших лесах, темно-серого цвета, с зубами острыми и опасными, но растущими в один ряд, как у всякого нормального животного.
Клянусь, волк не дышал, пока я не опустилась рядом с ним на корточки и не коснулась ладонью жесткой шерсти.
Он открыл глаза: одна боль и страдание в тусклом взгляде. Я невольно погладила теплый бок. И поразилась тому, с какой отстраненностью приняла эту несуразную мысль.
Я несла с собой исцеление

-Когда я коснулась его, он задышал. Это невозможно.
Я ходила из угла в угол по комнате Рафаэля (той, что вся из себя готическая, черная, с массивной кроватью в центре), под ногами у меня, попискивая и вереща что-то на своем котячьем языке, носился Лео. Кожаные крылышки его непрестанно трепетали, словно он собрался взлететь.
Может и правда когда-нибудь соберется.  Хотя не думаю, что эти маленькие крылья как у летучей мыши смогут поднять его в воздух.
-Я давно смирилась с тем, что могу топнуть ногой и заставить воздух, фактически, пустое место, выплюнуть мне в руки любую вещь. Но это уже чересчур.
Я остановилась возле кровати. За окном бушевала осенняя ночь с дождем, ветром и воем деревьев, а он сидел на своей черной кровати, укрытый темнотой и спокойствием, такой мудрый и холодный.
-Сядь, Лета, - тихо сказал Рафаэль.
Серый свет луны (то была ночь полнолуния) слабо озарял его фигуру. Я видела лишь, что он сидит на покрывале из черного шелка как на черном облаке, спиной прислонившись к спинке кровати, сложив белеющие в темноте руки на животе. Одет он был, как всегда, в черное, и оттого совершенно сливался с царившей вокруг темнотой.
Я тяжело опустилась на краешек кровати, подавив в себе воспоминание о том дне, когда он целовал меня. На этой самой кровати.
-Ты не хотела, чтобы нечисть обратилась в то, чем была до превращения?
-Я не хотела быть съеденной.
Лео недовольно поскреб коготками парчовый подол моего золотистого платья. Как же так, самого главного товарища забыли.
Я подхватила его под мохнатый животик и подняла на кровать. Легонько подтолкнула к Рафаэлю. Мне отчего-то очень хотелось, чтобы хоть одно живое существо, кроме меня, перестало видеть в нем опасность.
Лео сделал несколько шагов и остановился, не решаясь идти дальше.
-Он чувствует, что может стать закуской, - равнодушно наблюдая за моими попытками, прокомментировал Рафаэль.
-Он никогда ей не станет.
Я поборола в себе желание спрятать котенка за пазуху. А он сделал еще один крошечный шажок к тому, кому еще несколько дней назад пришелся бы на один зуб.
Рафаэля не мучила больше так сильно жажда и тоска по зелью, что делало его драконом. Однако битва за его человечность не была выиграна до конца. Анжей больше не появлялся в замке, сочтя это лишним. Я же продолжала просиживать с Элем ночи напролет.
-Представь, что тебе не угрожала опасность. Что ты имела возможность обратить этого волка в того, кем был до встречи с принцессой Ционой или оставить все как есть, - ровный, бесцветный голос, каким он говорил это, за каким обычно прятал переживания, заставил поднять на него внимательные глаза. Впрочем, я же все равно ничего не видела. – Ты хочешь в себе этого исцеления? 
-Не знаю. Точно знаю, что Вероника не хотела бы. Хотя… Люди в той реальности, откуда  я родом, постоянно ищут себя, своё место в жизни.
-И ты искала?
-Да. Найти не могла, и очень от этого страдала. Ощущение, что жизнь словно проходит мимо, времени, потраченного впустую, не вернуть, угнетало меня. Я выбрала профессию, я училась, я занималась танцами… но все это было не мое. Мне все казалось, у всякого должно быть призвание, вроде того, чтобы учить детей…
-Что такое профессия?
Я грустно улыбнулась.
-Странно, что ты не знаешь. Столько наблюдал за реальностью. И за мной, - он оставил без внимания мой намек. – Профессия – это работа. Люди учатся специально, чтобы получить знания и навыки.
-Какую профессию ты выбрала?
-Самую скучную на свете. Историк.
Он не стал спрашивать, чем занимается историк. И к чему мне самая скучная профессия на свете. Рафаэль сидел вроде бы на одной кровати со мной, но казалось, очень далеко. Быть может потому, что кровать у него действительно необъятная. Или пропасть меж нами была настолько непреодолима. Или просто нужно было включить свет, чтобы я различила хоть что-то в темноте, кроме неясных очертаний его фигуры.
-До сказки у меня была удивительно пустая жизнь, - вдруг сказала я, - может, даже не пустая – не то слово. Скорее, бессмысленная. Одно время я даже рвалась работать в хосписе – это что-то вроде последнего пристанища для тех, кто очень болен и скоро неминуемо должен умереть. Я думала, что там найду смысл… То самое призвание.
-Ты хотела помогать тем, кому уже нельзя помочь? – мне показалось, рука его протянулась ко мне, нов последний момент  безвольно опустилась на покрывало.
-Да. Наверное. Я осталась здесь. И, думаю, нашла своё место в жизни. Сейчас я чувствую в себе желанье и силы возродить сказку. Лео, перестань меня царапать! – я сгребла его в охапку и поднесла к лицу. Он высунул язычок и лизнул меня в нос.
Добился-таки внимания, негодник. Я поцеловала его в теплую шерстку над мокрым носиком нежно-розового цвета.

Со своим новоявленным питомцем я почти не расставалась. Он быстро развивался, креп, рос настоящим баловнем и эгоистом: я посвящала ему столько внимания, сколько, верно, ни один хозяин не отдает своей кошке или собаке в реальности. Тоненькие крылышки его быстро затвердевали: я подозревала, что совсем скоро он все же сможет подняться в воздух. Выглядеть это должно было быть очень забавно. Я повсюду таскала его с собой, кормила чаще положенного, чтобы скорее превращался в сказочное летающее создание, играла и тискала, точно мягкую игрушку.
Сейчас я напишу совсем как в сказке: «однажды, когда я в очередной раз не давала покоя Лео своей чрезмерной заботой и обожанием…» Простите мне этот банальный прием, я ведь вовсе не писатель. А историю свою рассказываю от чудовищного безделья, которое замучило, пока сидела в сказке.
В тот вечер я пыталась написать первую главу – ту самую, которая открывает повествование и которую вы, верно, помните. Слова упрямо не складывались в хоть сколько-нибудь ладный текст, я злилась, отчаивалась, отказывалась писать, потом снова принималась, авторучкой на шершавой бумаге, напоминающей пергамент. Думаю, вид у меня был довольно забавный: сидела у камина в потайной комнате, платье жидким золотом разлилось вокруг меня на темно-бурой шкуре, поблескивая в тусклом свете огня. Лео растянулся рядом и мирно посапывал, а я яростно грызла ручку в попытке написать что-то стоящее. Когда я рвала очередной неудавшийся опус, скомканные бумажки не всегда летели в огонь – бросала, куда попаду, хоть в огонь, хоть за спину, нисколько  не волнуясь о том, что скажет Рафаэль.
К тому же, я точно знала, что он спал  в своей комнате. Шкаф, служивший дверью, был задвинут неплотно -  я слышала его тихое и ровное дыханье, и оттого не возникало сомнений, что господин почивает… Впрочем, если бы он в самом деле «почивал», вошедшая в комнату Эйтана  его бы разбудила. На произнесенное ей приветствие он ответил голосом донельзя будничным. И вовсе не сонным:
-Здравствуй, Эйтана.
По шороху ее платья я поняла, что она присела в реверансе. Интересно, она знает о том, что произошло? Об Анжее, о том, что я осталась в сказке едва ли не навсегда? И о том, что с последней нашей встречи у нее стало существенно меньше шансов занять место хозяйки замка.
Я бы даже сказала, шансов этих не осталось совсем.
-Можно, господин? – своим чистым, певучим голосом спросила она.
Видимо, Рафаэль кивнул: я услышала новый шорох платья, а по тому, как чуть слышно скрипнул матрас, поняла, что она села на край кровати.
-Как ты себя чувствуешь?
Я уловила настороженные нотки в ее голосе. Наверное, она пыталась найти меня в замке, не нашла у Рафаэля и теперь недоумевала, куда я могла деться.
-Хорошо.
-Ты… - она сделала вид, будто ей тяжко даже предположить подобное, - ты подчиняешься госпоже теперь?
-Я никому не подчиняюсь, - сухо ответил он.
-Но ведь ты больше не дракон по ее требованию.
Ах, этот невинный тон! Кого он мог обмануть? Надеюсь, кого угодно, только не Рафаэля.
-Это мое решение.
-Нынче всякое ее решение становится твоим? – и все же за напускной невинностью наконец прорезались саркастические нотки.
Эйтане стоит поработать над собой, чтобы лучше обманывать других. Определенно.
-Нет. И если это все, что ты хотела знать, иди.
Я поймала себя на том, что улыбаюсь уголками губ. И испытываю удовольствие оттого, что Рафаэль не хочет ее видеть. Что это – неужели ревность?
Затем последовала долгая пауза, заполняемая его глубокими вздохами и ее практически неслышным дыханьем.
-Она не любит тебя, - вдруг сказала Эйтана, - я говорю это не для того, чтобы задеть твои чувства – просто жаль смотреть, как власть твоя гаснет из-за…
-Я знаю, что она меня не любит, - спокойно произнес Рафаэль.
-Послушай! Я женщина, я понимаю: если сердце женское столь долго закрыто одного, значит, там просто есть другой.
Я подумала с какой-то тоскливой отстраненностью, что стоит отдать Эйтане должное: она знала, куда бить. Рафаэль очень ревнивый человек. Он может скрывать это, бороться с этим или не признавать, но ревность его сродни собственничеству и бьет все рекорды.
-О ком ты говоришь? – медленно, словно лениво, чеканя каждое слово, спросил он.
Но мы оба уже знали ответ.
-О Геральде. Лир, - она сделала ударение на этом слове, точно оно было чем-то позорным, - отнял у тебя твою госпожу. А ей от тебя нужна только власть. Власть – для него… Сейчас он, верно, лежит…
-Он все еще лежит?
-Да. Лежит и смеется над тобой. Ты ей поверил, а она…На все хотела пойти, лишь бы спасти его.
-Она сама хотела уйти.
Рафаэль возражал, но лишь для вида, я чувствовала это. Эйтана умело и коварно всколыхнула мучившие его сомнения и догадки. Она лишь озвучила их. Остальное сделала ревность.
-Но она осталась, - празднуя победу, торжественно, громко парировала Эйтана, - потому что хотела быть рядом с ним. Он не мог встать несколько дней, и она не могла бросить любимого.
-Вывихнутая рука не помешала бы ему встать.
-Ты недооцениваешь своих слуг, - сладко проворковала Эйтана.
Сердце мое от ее голоса забилось чаще, все внутри похолодело. Анжей успел сказать мне, так, чтоб не слышал Рафаэль, что «с лиром все в порядке», и я поверила ему. Но ни разу за эти дни не видела его. Не навестила. Вдруг с ним в самом деле что-то страшное, а я… а я попросту предала его.
-С ним все в порядке.
Как это предсказуемо, что Рафаэль повторил слова брата. И как подозрительно.
Я поймала себя на том, что готова вскочить на ноги и тут же, не теряя ни секунды, броситься вниз, в комнату к Геральду.
-Они из одного мира. Она доверяет ему. И что бы ты ни делал, как бы правильно ни жил – всегда будет доверять больше, чем тебе.
По шороху платья я поняла, что она поднялась, присела в реверансе и, не дожидаясь, пока Рафаэль отпустит ее, ушла. Терпения моего хватило лишь на то, чтобы досчитать до десяти. Затем я поднялась на ноги, разбросав вокруг кусочки разорванной бумаги. Одним движением отодвинула шкаф, молча прошла мимо Рафаэля, где-то на задворках сознания понимая, что поступаю неправильно и очень скоро ошибка моя мне аукнется. Но тогда было важно другое: что с Геральдом?
Не сказав Рафаэлю ни слова, даже не взглянув в его сторону, я вышла вслед за Эйтаной.

В комнате Геральда не оказалось. Хоть что-то положительное во всем этом: он смог стать. В душе моей вновь царило смятение. Только-только все наладилось, я нашла себя и обрела ту самую внутреннюю свободу, когда ощущаешь, что сделал правильный выбор. Как снова мятеж и бунт, и сомнения, и я между двумя огнями. Ищу Геральда по замку, не в силах избавиться от мысли, что поступок мой разрушит все, что с таким тщанием и усердием строила вот уже несколько дней. Что я могу лишиться человечности, которая возрождалась в Рафаэле.
Ей богу, еще пять минут таких мыслей, и я бы вернулась, сказала, что мне нужен он, а не лир, что Эйтана не права в том хотя бы, что Геральда я не люблю. Не люблю как мужчину, но он дорог мне как отголоски той реальности, которой я столько времени была лишена, что он должен понять это. Но он ничего не должен, он не поймет.
А я внезапно нашла Геральда в капелле. Он сидел на каменном выступе, в разливе пламенного света, в кровавом ореоле отчаяния и ненависти. Отчаяние Рафаэля было окрашено в цвета безнадежности и тихой, загнанной, сдерживаемой грусти. Геральд истекал болью и отчаянием, разбившиеся в момент надежды его кровоточили и сами по себе представляли одну рану, грозились в любой момент превратиться в жажду мести.
Я смотрела  на него, расслабленного и напряженного одновременно, погруженного в свой мир, свою музыку (он играл на флейте, прикрыв глаза) и думала о том, что Рафаэлю не удалось сломить этого человека. Левая рука его безвольно покоилась на коленях. Видно, именно она пострадала больше всего. Но в остальном ничто в его облике не говорило о том, что ему пришлось вынести. Та же привычная туника поверх кожаных штанов, заправленных в кожаные сапоги, та же взлохмаченная грива темных каштановых волос. Та же уверенность в его правильных чертах.
Взгляд снова вернулся к искалеченной руке. Неясная боль всколыхнулась во мне. Он, верно, считает меня предательницей.
Я села подле него.
-Прости меня.
Слова сами сорвались с губ - я не успела подумать, за что извиняюсь. За то, что осталась в сказке? Сделала неправильный выбор? Забыла о его существовании?
Геральд не ответил. Рассмотрев его лучше, с меньшего расстояния, я заметила, что кроме отчаяния в нем зародилась жестокость. Та самая жестокость в изможденном теле и усталой душе, с какой я боролась в Рафаэле.
Он продолжал играть еще несколько минут, словно не услышал меня. Потом сказал глухо, куда-то в пустоту:
-Бога нет здесь. И не было. Никогда. А если и был, то забрал сперва возлюбленную, затем надежду. И ушел.
-Надежда есть всегда.
Он обернулся ко мне резко, ударив презрением в глазах.
-На что надеешься ты?
От холода в его голосе, от презрения и неприязни захотелось оказаться где-то далеко-далеко. Лишь бы не смотрел так на меня, лишь бы не крылась на все способная отчаявшаяся жесткость в обозначившихся у рта резких складках.
-На то, что сделала правильный выбор.
-Teufel! Зачем ты здесь?
-Хочу узнать, как ты.
Он расхохотался вдруг. Гулко и странно прозвучал в давящей тишине капеллы его смех.
-Отчего ты только сейчас вспомнила о лире, госпожа? – с злой насмешкой спросил он. Есть занятия поважнее, не так ли?
Я подняла руку, пресекая поток дальнейших излияний боли, что могла бы, должна была стать нашей общей. Но не стала.
-Я хочу, чтобы ты вернулся домой. Пойдем.
-Куда?
В его голосе сквозило безразличие человека, который точно знает, что жизнь не стоит того, чтобы бороться. Что все кончено.
-К зеркалу, куда же еще. Ты просто пройдешь сквозь него.
-Не выйдет.
Но я заметила, что подобие надежды всколыхнулось в нем.
-Почему не выйдет?
-Потому что не вышло до сих пор.
Только он сам уже не верил в то, что говорил. Шел за мной по пятам, шаг за шагом возрождая угасшую человечность в себе все больше, все ярче. Так мы поднялись в башню Рафаэля. Я распахнула дверь в его комнате, молясь про себя, чтобы его не было.
И что вы думаете? Его не было. Не оказалось и в потайной комнате. Я сдернула бархат с старинного зеркала, пробежалась пальцами по гладкой поверхности. Та подернулась рябью, задрожала и – ожила нежно-золотистым светом.
-Иди. Быстрее. Ты заслужил это, - сказала я. 
Он сделал шаг по направлению к зеркалу. В тот момент клянусь, я чуть было не пошла за ним. В ту реальность, откуда мы оба были родом… и куда оба должны были вернуться.
Иллюзия рассеялась тогда, когда он стукнулся занесенной ногой о зеркало, тотчас утратившее свое волшебство. Целых две секунды мы смотрели друг на друга в немом изумлении.
-Я знал, что это слишком просто, - сказал Геральд.
-Вовсе нет.
-Вовсе да. Почему я не могу пройти сквозь него?
Мне показалось, он обвинял меня. Только на долю мгновения, но все же – обвинял.
-Я не знаю, - я взяла его под локоть, - но уверена, мы найдем способ…
-Мы его один раз уже нашли, - здоровой рукой он скинул мою руку.
Следом за этим со всей стремительностью, на какую способна сказка, произошло два события. Инстинктивно отступив назад, дальше от разозленного Геральда, я споткнулась, так, что со стороны могло показаться, будто он оттолкнул меня.
Видимо, Рафаэль, вошедший в тот момент, так и решил. Потому что с нечеловеческой скоростью и звериным рыком он подлетел к Геральду, прижав его спиной к зеркалу с такой неимоверной силой, что я подумала, стекло сейчас треснет, и сомкнул пальцы на его шее.
-Не смей к ней прикасаться, - прошипел Рафаэль.
Я каким-то чудом поняла по лицу Геральда, что он собирался ответить. Недавняя близость к реальности обескуражила его, опьянила. В нашем мире меж ним и Рафаэлем не было бы существенной разницы. По крайней мере, они могли бы сразиться на равных, разрешив конфликт руганью или дракой. Только не здесь, где безоговорочным хозяином был Рафаэль.
У меня было всего несколько секунд, чтобы предотвратить страшное. Не дать Геральду открыть рот.
-Рафаэль… - я отряхнула платье. Нерешительно подошла к нему, - Геральд… хм… это я привела его сюда. Наверное, стоило посоветоваться с тобой.
Он меня словно бы и не слышал. Не отрывал полыхавших ненавистью слишком светлых, чтобы быть естественными, глаз от лица противника.
-Рафаэль, - я коснулась его плеча. Оставила ладонь там, поглаживая шероховатую кожу … - Отпусти лира. Пожалуйста. Он не совершил ничего плохого.
-То, что с ним сделали, не научило его, что бежать – это плохо? Тогда я сам преподам ему урок.
-Ты не сделаешь этого, - стараясь отвлечь его внимание на себя, добавляя в голос больше мягкости, а  в прикосновение – нежности, произнесла я, - ты не для того столько боролся с жестокостью, что дала тебе сущность дракона…
-Это моя жестокость, а не дракона, - сквозь зубы ответил он.
-Ты другой. Я знаю, что другой, - оказалось совсем не страшно касаться его, гладить по плечу. Я подумала об этом вскользь, вспомнив, как боялась дотронуться до него раньше, - и если ты расколдуешь зеркало…
Рафаэль отпустил Геральда.
-Я не заколдовывал зеркало.
Мне бы поблагодарить его за то, что он умудрился не съесть лира, а я замерла как вкопанная.
Если не он и не я заколдовали зеркало, то кто это сделал?

 Вопрос этот продолжал волновать меня еще несколько дней, до самого своего разрешения. Геральд возвестил о своем решении уйти жить в лес, к Анжею. Он разочаровался в действительности, какой для него стала сказка, в окружающих, Боге, даже в себе. У него осталась только музыка и отчаянное нежелание жить. Я боялась, что в лесу он нарочно найдет какого-нибудь изголодавшегося зверя-нежить, которая не успела или не пожелала вернуть себе изначальный облик самого что ни на есть обыкновенного животного. И окажется съеденным.
Вот такая извращенная попытка самоубийства в сказке, которая вполне могла обернуться вполне реальной, непоправимой, горькой и напрасной смертью.
Я просила Рафаэля связаться мысленно c Анжеем, как только он умел, и передать брату, чтобы оберегал Геральда. Я знала, что причиняю Рафаэлю боль своей просьбой, заботой о лире и… не могла я бросить того, кто доверился мне, на произвол судьбы. К тому же, его презрение клеймом горело в моем сердце, заставляя чувствовать себя виноватой.
А Рафаэль, он поймет. Пусть через время, через эту тяжкую боль и обиду. Он должен. Он не может не понять меня.

Он не разговаривал со мной целый день. Я сидела подле, однажды пыталась заговорить. Но он не ответил и сделал вид, что меня вовсе нет в комнате. Я поборола в себе гордое желание встать и уйти, оставив его наедине с своей обидой. Единственно, потому что знала – я уйду, и это станет последней каплей. Он убедится в том, что  люблю только лира, в том, что мне не нужна его человечность. А тогда  и смысла нет бороться с драконьей сущностью в себе.
Я вышла из его комнаты только под вечер, чтобы переодеться и найти Лео, который запропастился куда-то. Я, в общем-то, не боялась, что он пропадет, исчезнет или попадется кому-то под ноги: это был удивительно хитрый, выносливый и юркий сорванец. Но он мог попасть на кухню, сунуть нос  в кипящее масло, к примеру. Быть может, я преувеличиваю, но не строю иллюзий насчет того, что создание это было хоть сколько-нибудь умным.
Я отыскала его на кухне, буквально поймав за шкирку в тот момент, когда он, кое-как взлетев в воздух на своих крылышках, пытался угодить в котел к Берте, готовившей суп. Нет, не подумайте, что Лео был настолько глуп и лишен инстинкта самосохранения, что полез в кипящий котел. Просто крылышки его были очень слабыми, долго летать он не мог, хоть очень пытался. И в тот момент силы как раз оставили его.
-Ты, несносное создание, - я погрозила ему пальцем, пока он пытался извернуться и цапнуть меня за палец, - осторожней на поворотах! Я не хочу, чтобы первое в истории живое существо в этой сказке погибло, не успев вырасти!
Берта, увидев его, выронила из рук половник, которым мешала суп.
-Это что за чудище такое?!
-Это Лео, Берта. Котенок.
-Что?
Я только махнула рукой, прижала теплое тельце к себе и выпорхнула из кухни, торопясь подняться в башню. Но я спешила напрасно. Открыв дверь, обнаружила, что Рафаэль спит.
Видно, он заснул случайно, ожидая меня, от усталости, от того, что не спал несколько ночей кряду. Или бог знает отчего, но я вошла и первое, что увидела – его, вздрагивающего, лежащего поверх покрывала кровати, разметавшего руки в какой-то неестественной позе: не то он звал кого-то, не то силился сложить руки в мольбе, не то отбивался от невидимого врага. Он дрожал, белки глаз под сомкнутыми веками ежесекундно вращались, губы непрерывно повторяли что-то. Я подошла ближе, наклонилась к нему и смогла разобрать, что это было слово «мама».
Он звал покойную мать? Принцессу Циону, которая уничтожила все живое, что есть вокруг? С чего бы вдруг, хотела бы я знать.
-Рафаэль, - тихо позвала я.
Он только выгнулся весь, точно от боли, пальцами вцепился в складки черного шелка на кровати. Я почти слышала, как громко, сбивчиво, часто бьется его сердце, слышала его прерывистое дыханье. В лице его страх мешался с тревогой, напряженность сковала все его тело. Я снова позвала, на этот раз тронув его за плечо:
-Эль, проснись. Да проснись же!
Не задумываясь, я присела рядом на край кровати, настойчиво и вместе с тем мягко провела рукой по его щекам, по лбу. Он дрожал так, словно ему снился самый страшный кошмар  в жизни.
От моего прикосновения он проснулся. Точнее, распахнул безумные, страшные глаза, сел в кровати и начал дико озираться вокруг. Дрожь не оставила его тело. Как, впрочем, и остатки сна.
-Рафаэль, - тихо и отчетливо, обращая на себя его внимание, произнесла я, -  это всего лишь сон. Успокойся, хорошо?
Он вроде бы и смотрел на меня, но вряд ли видел.
Я сама не заметила, как придвинулась ближе, почти вплотную – так, что ощущала кожей его частое дыханье, стала гладить его по голове, пальцами распрямляя запутавшиеся черные локоны.
-Ты дома,  - заглядывая в его глаза, говорила я едва ли не вкрадчиво, - все в порядке, с тобой все хорошо. Это был просто сон.
Постепенно взгляд его становился осмысленным. И как только я поняла, что передо мной прежний, решительный и властный мужчина, рука, ласково касавшаяся его волос, сама собой опустилась. Но дрожать он не перестал.
-Ты звал маму.
Он промолчал в ответ. Проследил взглядом за моей безвольно опустившейся рукой. Я на секунду вдруг уверилась, что, коснись я его снова, он вздрогнет как от электрического разряда.
-Расскажи, что тебе приснилось. Так будет легче.
Странная мысль, будто бы не моя вовсе, пришла мне в голову – прямо противоположная той, что была минуту назад. Я должна его касаться. Должна утешить и обласкать. Он нуждается во мне.
Поскольку он продолжал молчать, я спросила:
-Как твоё плечо? Или лучше сказать крыло, которое ты поранил. Помнишь? Все, верно, уже начало заживать, но позволь мне посмотреть.
На кой черт я ляпнула это, не знаю. Что-то спонтанное и не мое промелькнуло и исчезло. А мне осталось только осознать, что поступаю правильно.
Он не протестовал, когда я начала расстегивать пуговицы его жакета, обнажая участок белой кожи на груди и забинтованного плеча. На бинте проступили красные пятна: видно, рана кровоточила какое-то время. А, может, и вовсе успела открыться.
Прежде, чем разрезать бинт ножом, упавшим из воздуха мне прямо в ладонь, я легко пробежалась пальцами по его груди. Кожа была очень теплой, почти горячей. Если ему не холодно, отчего он до сих пор дрожит?
-Что тебе приснилось, Эль? – как можно мягче спросила я.
-Принцесса Циона, - хрипло отозвался он.
Чтобы отделить бинт от раны, мне пришлось дернуть. Он, кажется, не почувствовал или не обратил внимания, но я все равно накрыла ладонью наполовину затянувшуюся рану, полагая, что в сказке невозможно заражение какой-либо инфекцией.
-Больно?
-Нет.
-Хорошо. Что твоя мама, Эль? Она угрожала тебе? Или тебе приснилось, как она… как ее не стало?
-Она напомнила мне о том, почему я стал таким.
Мне все же показалось, что ему больно. Кубик льда приземлился как раз посредине моей ладони. Я осторожно провела им по красному рубцу с едва-едва сошедшимися краями раны, заодно ее промывая.
От холода он вздрогнул. Однако возражать не стал.
-Ну, ну… Это просто лед, - свободная рука снова потянулась к его распущенным волосам, но замерла где-то на полпути и опустилась на спину. – Как напомнила? Она говорила с тобой во сне?
-Она здесь.
-Как здесь?
Настал мой через озираться по сторонам, делая страшные глаза. Но в полумраке я ничего не увидела. Единственным источником света был камин, не погасший еще вполне.
-Ее дух.
-Все духи в подвале, Эль, - успокаивая скорее себя, чем его, сказала я, - все до единого.
-Кроме нее. Ни я, ни ты не властны над ней. Потому что волшебство, которым мы владеем – ее волшебство. Она покончила с собой, когда умер отец. И навсегда осталась в замке.
-Что-то вроде истории о вечной любви?
-Да. Если я правильно тебя понял. Отец умер в девяносто девять лет от старости. Он был на четырнадцать лет старше нее, хоть она и выглядела красивой, крепкой женщиной лет сорока.
-Потому что была колдуньей?
-Отчасти. Отчасти поэтому мы с Анжеем…
-Знаю, знаю. Так не больно?
-Нет.
-Так что произошло меж вами? О чем она решила напомнить тебе?
-О том, почему… как…  - только-только восстановившееся дыхание опять участилось. Сердце заколотилось о ребра с удвоенной силой. Ему не хватало сил и воздуха, чтобы произнести это. Я положила руку на вздымающуюся грудь. У него была совсем гладкая кожа, гладкая и белая, все равно что мраморная.
-Не волнуйся. Это в прошлом. Все в прошлом, все давно…
-После очередного ее магического эксперимента пострадало полдеревни. Люди, прекрасные создания, каждый по-своему уникальный, были превращены в диких тварей, нечисть. Она убила красоту. Я в сердцах назвал ее чудовищем. Она так мне этого и не простила. А перед тем, как убить себя, дала какое-то зелье и настояла, чтобы я выпил.
-Это оно сделало тебя драконом?
-Да. Зелье оказалось сродни наркотику.
Взор его затуманился. Тяга не прошла еще, полностью она не исчезнет никогда. Рафаэль теперь порой напоминает наркомана. Но я верю, что он способен справляться и дальше.
Я надавила на рану, отвлекая болью его внимание.
-Лета, - с укором и какой-то непонятной мне жалостливостью сказал он.
-Прости.
-Последние слова, что я от нее слышал, были о том, что теперь моя очередь быть чудовищем. И я пытался доказать себе и другим, что я…
-Не говори больше ничего, - я бинтовала его очень бережно, но не постыдилась затянуть бинт чуть туже положенного, чтобы он замолчал, - не надо. Ты не чудовище.
Стоило произнести эту фразу, как что-то осязаемое (клянусь, это можно было потрогать!) коснулось меня. Самый край моего сознания коснулось чье-то чужое. Я уже знала, чье оно.
И кто заколдовал зеркало.
Циона и после смерти осталась полноправной и единственной хозяйкой замка. Вот только чего она добивалась? Не понимаю.
Рана Рафаэля была обработана и заново перебинтована. Под моими руками он больше не дрожал. И вроде бы совершенно успокоился после кошмара. А мне все не хотелось его оставлять.
Я застегнула пуговицы жакета.
-Так лучше?
-Да.
-Ложись спать.
После этих слов рука моя все-таки поднялась до его головы. Погладила взмокшие волосы.
-Я уже не усну, Лета. Я никогда не сплю после того, как приходит мама.
-И часто она приходит?
-Примерно через день.
Примерно через день он так мечется по кровати, будто кто-то пытается его убить, вздрагивает от каждого шороха и мучится. Его мамаша определенно была садисткой.
-Попробуй заснуть. Пожалуйста, Эль.
-Это бесполезно, - он поймал мою руку. Отвел от себя. – Ты не можешь изменить все к лучшему за неделю.
-Ты не сердишься из-за Геральда? – вдруг спросила я.
-Нет. Ты – исцеление для моего мира, Лета. Я никогда не буду сердиться на тебя.
Он запечатлел поцелуй на моей руке.
-А если я лягу рядом?
-Ты правда этого хочешь?
-Только лягу. Не более. Ты попробуешь заснуть?
Он кивнул, хоть весь его вид показывал, что затея это бестолковая. Зато недоверие в его лице, какое всегда появлялось, когда речь заходила о чувствах, сменилось мимолетным облегчением.
Он не стал обнимать меня. Или придвигать ближе, обхватив за талию. Думаю, он так и не спал в ту ночь. Зато я впервые за долгое время прекрасно выспалась.


На следующее утро я проснулась в постели Рафаэля одна. Позже от Ивара я узнала, что рано утром он ушел в лес, видимо, проведать Анжея. Не хотелось думать о том, что там он встретит Геральда, что ревность и иные чувства сродни жажде мести или крови возьмут верх над человеческой сущностью. Не хотелось сознавать, что я медленно, почти незаметно, но неуклонно, шаг за шагом, приближаю себя к тому, чтобы принять его таким, каков он есть.
Как хорошо было снова выспаться за ночь, умыться в своей ванной комнате, светлой и свежей, без этого давящего, унылого черного цвета. Обсуждая с Миладой погоду, последние сплетни и все то незначительное, что составляет быт и рутину, облачиться в платье цвета морской волны, глубокого, насыщенного и впервые за долгие годы пребывания в сказке, когда я безропотно надевала то, что приносили служанки – темного. Я сама сотворила его из воздуха, тщательно представив и продумав каждую деталь. Оно было очень приталенным, очень открытым, с оголенными плечами и пышной юбкой, расшитой черным бисером.
Моё платье отливало черным, подчеркивая яркость глаз и волос. Я пришла в комнату Рафаэля, смотрелась в зеркало, то самое, что было заколдовано Ционой, кружилась перед ним, приближала свое сказочно, не по-настоящему красивое лицо к зеркальной поверхности и смеялась, смеялась, а потом снова кружилась и снова смеялась…
Вито вошел без стука, зная, что господина нет. Он не удивился, или сделал вид, что не удивился, когда увидел отодвинутый шкаф и часть комнаты в импровизированном дверном проеме.
Я тут же выскользнула ему навстречу, лишив возможности видеть зеркало, перед которым я крутилась и гримасничала.
-Привет, Вито.
Он хотел что-то сказать, буквально захлебывался восторгом, словами, нетерпение сквозило в каждом его жесте, в том, как свободно и неосторожно он взмахнул рукой, не заботясь о том, что все шрамы обнажились под разлетающейся тканью белой туники. Но замолчал, подозрительно меня рассматривая.
-Я искал тебя. Там, представляешь, там лошади… но в тебе что-то не так. Что-то новое.
Он подошел ко мне так близко, как только позволяли мои пышные юбки в несколько слоев. Внимательно разглядывал лицо, вглядывался в глаза своими добрыми глазами херувима.
Я еле удержалась, чтобы не подпрыгнуть, словно маленькая девочка, от восторга. Природа возрождается, сам замок возрождается! Если лошади пришли сюда, значит, жизнь скоро заиграет, расцветет, разольется вокруг. И все станет как раньше – нет, даже лучше, чем раньше. Ведь теперь у сказки есть я.
-Где лошади?
-В конюшне. С Елизаром.
-Так идем же скорее, что ты стоишь?
Я рванулась было к двери, но он остановил меня, поймав в объятья. С некоторых пор Вито стал сильнее меня. Комплекции и роста мы были примерно одинакового, но он как-то вдруг стал чуточку больше и чуточку серьезнее.
Мне стоило уже тогда заметить тень страха и нерешительности в его глазах. Но я так хотела увидеть лошадей,  возрождение моей сказки, что не обратила внимания.
-Ты раньше не носила такого платья, - медленно, совсем как Рафаэль, когда хотел скрыть эмоции, произнес он.
-Да чего я только не носила! Просто сегодня сама себе выдумала наряд. Нравится?
-Очень. Ты такая необыкновенная в нем.
Он мог бы продолжать, наверное, бесконечно о том, какая я удивительная в этом платье, но я схватила его за руку и потащила к двери.
Елизара в конюшне не оказалось. Зато там стояли две чудесные кобылы, уже знакомые вам – Цецилия и Леонора. Я тут же стала гладить их, говорить всякие нежные глупости и целовать в мокрые носы, пытаясь обласкать обеих сразу.
Вито смущенно стоял за моей спиной, не зная, как к ним подойти. Я видела: они нравились ему, в глазах его горело детское нетерпение и радость, но вместе с тем страх.
-Подойди. Не бойся, Вито.
Он приблизился, оказавшись прямо за моей спиной.
-Я не боюсь.
-Тогда дай руку.
Я, не глядя, накрыла его руку своей и положила на могучую спину Леоноры.
-Эта чертовка год назад сбросила меня.
-Ты не рассказывала, - он сказал это в мои распущенные волосы, и я почувствовала, как он вдыхает мой запах.
Но Вито был таким родным, его тело я знала как свое, и его близость, его прикосновения были комфортными А еще такими, словно их и не было вовсе. Привычными, что ли.
-Слишком много пришлось бы рассказать вместе с этим. А это не только моя тайна. Помнишь, ты расспрашивал меня, почему я ушла, где была и как вернулась?
-Да. Ты сказала, что в лесу нет ничего страшного. Страшным был только господин…
-Который пошел тебя искать, нашел, ты начала убегать от него, споткнулась, упала. А лесник…
-Так вот, Вито, Анжей – не лесник. Он брат Рафаэля.
Вито не дослушал. Ему как будто было наплевать и на лошадей, и на Анжея, и на все на свете. Он развернул меня к себе и – что вы думаете? – поцеловал. Неумело и яростно, до боли впиваясь губами, зажав мои плечи в тонких, но крепких руках.
Мне было ни капли не приятно, не любопытно – вообще никак. Это все равно, что поцеловаться с родным братом  - дико и только. Я уперлась руками ему в грудь в тот момент, когда сзади услышала знакомые шаги. Решительные, но не быстрые, уверенные, но не тяжелые. Рафаэль вернулся из лесу один.
И, конечно же, по закону жанра зашел именно тогда, когда этому увальню Вито пришло в голову поцеловать меня!
Я успела только глянуть на его помертвевшее лицо, чтобы понять, какую боль причинили эти объятья. И сколько усилий он приложил, чтобы не наброситься на Вито, не растерзать его на месте.
Не обратиться в дракона.
Он стремительно вышел, я оттолкнула Вито. И сама того не ожидая, не понимая, что делаю, дала ему звонкую пощечину, оставив следы ногтей на щеке.
-Пошел вон! – в тишине конюшни приказ прозвучал более грозно, чем мог бы.
Он попятился от меня, словно не узнавал.
Я и сама себя не узнавала. Во мне проснулась вдруг какая-то жесткая, необъяснимая, безграничная сила, и сила эта отбросила Вито к воротам конюшни. Он упал.
-Лета! Ты что творишь? – окрикнул меня Елизар, которого на лету чуть не сбил Вито.
-Камергер забылся, - невозмутимо и властно ответила я.
«И должен понести наказание». Так сказала бы истинная госпожа. Я – истинная госпожа этого замка. Мое слово – закон.
Он разрушил все, что я с таким трудом строила. Нашу дружбу, которая единственная спасала меня в стенах замка на протяжении пяти лет.
Я прошла мимо него, задев полами платья. Ветер обдал ледяной волной, взлохматив волосы – я и сама не заметила, как заставила его утихнуть.

Честно говоря, точно я не знала, где искать Рафаэля. Пару мгновений постояла посреди двора, прислушиваясь к себе. Внутри не клокотала ярость, не билось негодование. Там кто-то очень холодный и очень жестокий тянулся к Рафаэлю, единственному дорогому, что осталось в этом мире.
Наверное, со стороны я была вылитая злая королева, сошедшая со страниц сказочной книги. В темном платье со шлейфом, с пышной юбкой, глубоким декольте, приоткрывающим полную грудь и белые плечи, могущественная и грозная, омываемая холодом…
Повинуясь внутреннему голосу, я постаралась уловить импульсы отчаяния, испускаемые Рафаэлем. Чувствовала его боль и шла на эту боль, точно ищейка, учуявшая запах крови – и нашла его в трапезной. Сходу, не утруждая себя вдруг ставшим до комичности лишним реверансом и приветствием, бросила:
-Все не так, как ты думаешь.
Мне хотелось оправдаться  и вместе с тем утешить эту боль, сквозившую в его бледных, блеклых глазах. Так странно, так неправильно – минуту назад упиваться ее ароматом, а теперь испытывать жалость и угрызения совести. Все это были не мои чувства. Думаю, вы уже догадались, чьи.
Поначалу я не заметила Берту и Кору, в молчаливом страхе прислуживающих ему. Обе жались к стенке, к себе, в свою очередь, прижимая пустые подносы из-под блюд. Ивар оказался чуть более смелым – стоял за спиной своего господина, но старался не приближаться к нему на расстояние больше вытянутой руки.
Рафаэль смотрел на меня уничтожающим взглядом. На секунду мне показалось, сейчас он встанет, чтобы ударить меня. Или хуже – обратиться в дракона и… и лучше об этом даже не думать.
Я не должна его бояться.
-А как? – не стараясь скрыть раздражения, спросил он.
Сжатый кулак резко опустился на деревянную столешницу так, что посуда со звоном подпрыгнула. То страшное, что делало его драконом столько лет, ревело в нем и требовало выхода.
-Я не знаю, почему… - «Почему Вито так сделал?» Рафаэль сотрет его в порошок. «Почему так случилось?» Тогда он не оставит мокрого места от меня. Хотя нет. Меня он не тронет, - я не знаю, почему так случилось, - ровным голосом ответила я.
-Зато я знаю, - процедил он сквозь зубы, - тебе все равно, с кем и где – лишь бы не со мной.
А вот это уже походило на оскорбление. Я оглянулась на прислугу. Берта с Корой старательно прятали глаза, мечтая провалиться сквозь землю. Ивар с видом совершенно ошеломленным смотрел на меня, не смущаясь того, что могу разозлиться или, по крайней мере, раздражиться. Похоже, он совсем меня не боялся.
-Отчего ты смотришь так?
Я подошла к нему вплотную, умело и ловко обойдя стул, на котором восседал Рафаэль. Тут Ивар сделал странную вещь: опустился передо мной на одно колено. И тогда я поняла, кого он видел перед собой.
-Моя госпожа.
Он прижал мою руку к сухим губам. Я тут же отстранилась. Властно и по-новому уверенно, точно делала так всю жизнь, положила ладонь на плечо Рафаэля.
-Мы же не станем ругаться в присутствии челяди, Эль.
Ох, была бы здесь Эйтана. Взорвалась бы от злости, что я так по-свойски говорю с ее господином. Рафаэль скинул мою руку.
Однозначно, на этот раз он был разозлен до того, чтобы разругаться со мной на глазах прислуги. Плевать на подорванную власть, на то, что не пристало так вести себя с хозяйкой замка. Он сам хозяин. Он – мужчина, который любит меня.
-Вы свободны, - я указала кивком головы в сторону жавшихся к стене женщин.
-Вы не свободны, - эхом повторил за мной Рафаэль.
Украдкой я заметила, как Ивар едва заметно качнул головой, словно  хотел сказать что-то вроде «милые бранятся – только тешатся». Только вот мы не милые… или милые? Или я по-прежнему не люблю этого высокого бледного человека с до жути светлыми голубыми глазами, в душе которого жестокость, рожденная страданием и болью, и что-то ранимое и близкое, что я никак не могу разглядеть?
Нет, я люблю, конечно люблю его! Ведь он плоть от плоти моей, часть меня, самое ценное, что было в моей жизни…
Стоп. Это не я. Не мои мысли. Как он может быть плотью от плоти моей, я же не мать ему.
-Рафаэль.
Голос мой предательски дрожал.  Мой голос дрожал, а она сказала твердо и звучно:
-Посмотри на меня.
-Зачем мне смотреть на тебя? - тихо спросил он.
Так тихо, словно боялся не справиться с собой. Так тихо, словно уже все понял.
-Затем, что я так хочу.
Он поднялся на ноги. Встал напротив меня, очень близко и в то же время – очень далеко. В глазах его блуждало безразличие, губы побелели и точно стали еще тоньше. Я не знала этого выражения у него  - зато она знала. И радовалась, что он снова в ее власти.
-Здравствуй, мама.
Мне понадобилась целая вечность, чтобы вникнуть в смысл этих слов. И всего одна секунда, чтобы оградить свое сознание от чужого. Я на миг увидела ее своим внутренним взором – невероятно прекрасную,  с золотыми волнами волос до пят, с огромными сияющими глазами, блистающую, красивую, величественную. Она была умной и коварной, могущественной и опасной. И несмотря ни на что нежно и преданно любила своего младшего сына.
А еще испытывала вполне определенную антипатию ко мне.
-Ты не любишь ее, Эль.
Голос звучал из моей груди, но не был моим. Он стал старше и глубже.
И вот тут-то меня охватила настоящая паника. Вокруг меня  были люди, а я осталась один на один с колдуньей, завладевшей моим разумом и телом. Знаете, что такое острое, невыносимое одиночество, пронизанное раскаянием и тоской? Мне хотелось к Вито, такому понимающему и теплому, такому близкому, ничего не требующему взамен, любящему меня такой, какая я есть.
Но Вито не было рядом, и вряд ли когда-то будет после того, что сделал. Как я без него? Как одной с этой женщиной, в этом дурдоме, без поддержки…
Я сделала самое банальное, что только можно в подобной ситуации – разрыдалась. Рафаэль молча вышел. Видимо, принцесса Циона никогда не плакала, и раз по щекам моим катились слезы, значит, дух ее на время отступил, и это снова была я. А на меня он страшно злился.


А потолок такой белый в моей комнате. Совсем-совсем белый, как чистый снег, только что выпавший, или как белые простыни, невинность и честь, дружба, вечность, искренность… Набор слов как поток мыслей. Я ли это? А она где-то рядом. А я не боюсь. Чего бояться, если одиночество страшнее всех бед и всех несчастий? Вот оно, дно, вот я, на дне. Чего бояться, пусть вселяется, входит и выходит, меняет, терзает, заглушает или воскрешает чувства. Да и какие чувства в одиночестве?
Во мне даже отчаяния нет. Лежу в своей комнате на шкуре, руки на груди, ноги вместе. Вокруг шаги, она ходит около подобно хищнику – обнюхивая добычу, с каждой серией тихих осторожных шагов – все ближе. Она всесильна и может сделать из меня что угодно. Хоть стереть с лица земли, и неважно, где находится земля – в реальности или сказке.
Пусть. Все пусть. Ничего не болит, ничего не греет. Рафаэль  страдает где-то один. Или не один, а с Эйтаной. Я здесь, не страдаю – попросту не чувствую. Я пошла бы к Вито, но с ним мы в ссоре. И как теперь дальше, я не знаю. Без него, такого привычного, каждодневного, незаметного я не та.
И ничего не хочется. И ничего не жаль.
Я пролежала так, наверное, полдня. Шаги то отдалялись, то приближались. Нет, чтобы проверить, как там ее сыночек – она упорно ходила вокруг, видимо, наслаждаясь моим состоянием. Садистка. Что с нее взять.
Вито сам пришел ко мне. Ивар послал его ко мне нарочно или по поручению Рафаэля. Так ли важно? Он вошел, и вместе с ним пробился в темноту занавешенных окон какой-то лучик чувств. Не надежды, а именно чувств. Боль встрепенулась во мне, напомнив том, что я живая. Слова сами вырвались из груди, прежде, чем успела осмыслить их:
-Прости меня.
Он остановился на пороге. Обернулся ко мне с нарочито каменным лицом. Но тут же оттаял.
-Мне не за что тебя прощать.
Я поднялась с пола. Шаги Ционы вдруг стихли, точно она  оказалась бессильна перед этим порывом, перед той внезапной горячей и преданной любовью, что вспыхнула во мне. То была не любовь девушки к юноше, но любовь истинной дружбы, способная преодолеть все препятствия и остаться настоящей.
Он прятал от меня свое лицо. Вряд ли от того, что на нем алел след от пощечины. Просто моему Вито было также больно, как мне. И он, в своем раненом самолюбии, в смущении от совершенного и в непонимании себя не мог вмиг вернуть то абсолютное доверие, что позволило бы открыться мне в ту же секунду.
Впрочем, первой не выдержала я. Слезы сами покатились из глаз, я стала просить прощения, говорить, что никогда больше не ударю его.
Отчего я так говорила? Разве не он поцеловал меня? Разве не он виноват?
Но было так плохо, что мне казалось, во всем я одна виновата, и неважно, вовсе неважно, кто был первым, зачем и почему сотворил глупость. Главное, чтобы он простил меня, чтобы снова доверял, и было легко и спокойно подле него…
Вито одной рукой прижал меня к себе. Он тоже плакал. Он тоже чувствовал тоску и одиночество, он тоже скучал и боялся, что больше никогда мы не сможем, как раньше.
-Это ты прости меня, Лета. Не знаю, зачем я послушал ее.
-Кого?
-Эйтану.
Внезапно все стало на свои места. Эйтана хотела разлучить нас с Рафаэлем ревностью. Не к Геральду, так к Вито. И ей это почти удалось.
Только с ней я разберусь потом. Потом, позже дам выход той зарождающейся жестокости, которой одарила меня Циона. Теперь же я с ним рядом. Все хорошо. Все будет хорошо.
Чтобы доказать себе это в очередной раз, оправдывая Вито, я спросила:
-Скажи, ты ведь правда меня не хочешь?
Он рассмеялся. Так по-доброму, ласково и наивно.
-Нет. То есть ты очень красивая, Лета, самая красивая из всех, кого я знаю. И я очень-очень люблю тебя. Но если это именно то, что ты имела в виду – то нет.
-Эйтана хочет, чтобы Эль ревновал… - в притворной задумчивости пробормотала я.
Он отреагировал именно так, как я предполагала.
-Господин не для тебя, Лета.
-А ты не думай за меня, - я ткнула пальцем в его грудь. Жест получился почти насмешливым и чуточку игривым.
Не так стоило поставить его на место. Но возможно ли злиться на моего Вито?
Вместо ответа он вновь обнял меня. Сказал на ухо:
-Сними уже это дурацкое платье.  В нем ты какая-то не такая.
Не такая. Конечно. Самую малость. Просто превратилась в Циону, а больше – ничего.
-А какое тебе нравится?
-Как раньше. И ты мне нравишься такой, как раньше, - мне бы сказать ему, что как раньше ни за то не будет, я другая. Но я промолчала, а он продолжил, - сделай его зеленым.
-Да уж, именно в таком я была, когда… гм, упала с лошади, - выхватывая из воздуха ворох светло-зеленого шелка, проворчала я под нос, - расстегни пуговицы сзади, пожалуйста.
Как вы, верно, помните, под платьями женщины в сказке обычно носили блио – еще одни платья, что-то вроде ночной рубашки из белой или бежевой тонкой ткани. Именно в этом платье я осталась, стянув кое-как бархатный наряд, тотчас растаявший в воздухе: видно, Циона не спешила разбрасываться своими платьями и отдавать задаром.
Не догадываетесь, что произошло следом? По-моему, повествование мое настолько банально и напоминает бульварный женский роман, что можно предсказать развитие сюжета на десять страниц вперед. Жаль только, все это правда.
Кажется, само провидение было против меня. Рафаэль стоял на пороге  - воплощение гнева и угрозы. Он разом оценил происходящее, выхватив из общей картины меня (в его разумении, полностью голую), и Вито слишком близко.
-Что ты себе позволяешь? – голос его вполне достоверно выдавал его состояние.
Рафаэль сдержал себя один раз. Теперь же он сдерживаться не собирался. 
-Мы не делаем дурного, - с мнимой твердостью ответила я.
Он смерил меня внимательным взглядом, в котором читались нотки презрения. Вот тогда я почувствовала себя по-настоящему голой. А еще у него был такой вид, будто он сейчас ударит либо меня, либо Вито. Не так давно именно с таким выражением лица он пытал тех, кому не посчастливилось попасть в подвал.
-Ты не вызовешь духов, - сознавая, что голос слабеет, не то спросила, не то подтвердила я.
-Мне не нужны духи, чтобы поставить вито на место.
Впервые на моей памяти Рафаэль назвал Вито по имени, а не камергером. Значит, он всерьез считает его соперником. А это было плохо.


Рафаэль оказался быстрее, чем я думала: подскочил к Вито так стремительно, что не заметила и тени движения. Секунда – и он уже за моей спиной, занес руку, собираясь ударить Вито. Тот проворно отскочил. А что, позвольте, еще ему оставалось?
Камергер, если только он не замыслил революцию, не вправе поднять руку на своего господина и хозяина.
Да и мало кто решился бы мериться силами с обезумевшим от ярости и ревностью Рафаэлем.
-Вито, он слишком быстр: он превращается! – крикнула я, но уже знала, что не успею.
Рафаэль, двигаясь с нечеловеческой скоростью, настиг Вито у самой двери. Тут произошло невероятное: ощутив в руках поток силы, я бросила его в Рафаэля. И явно  перестаралась: он отлетел к противоположной стене и с оглушительным треском упал на пол, спиной ударившись о гладкую поверхность.
Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что это было слишком сильно, и я могла ему что-нибудь сломать. По тому, с каким трудом он поднялся, по ненависти, исказившей тонкие черты,  я поняла, что только чуть-чуть не сделала этого.
-Что ты себе позволяешь?!
Он даже не кричал –  рычал на меня. Глаза его сверкали желтым, зрачки удлинились и стали вертикальными. Кожа медленно начала покрываться чешуей – Рафаэль превращался. Тем же потоком силы, дарованным на время Ционой, я вышвырнула Вито из комнаты, чудом умудрившись не впечатать его в стену,  с грохотом захлопнув за ним дверь. Скорее почувствовала, чем услышала мысли Ционы: она обещала позаботиться о том, чтобы нам никто не мешал.  Она была в каком-то предвкушении, словно сейчас должно было свершится то, чего так долго ждала.
Я не стала дальше прислушиваться к ее мыслям. На кой черт мне Циона, эта сумасшедшая мамаша, которая и после смерти не удосужилась оставить сыночка в покое? На кой черт что-либо, когда меня рвет на части злоба похлеще той, что переполняла, когда Рафаэль поймал нас с Геральдом за поисками волшебного зеркала?
Он стоял передо мной в облике полудракона - получеловека, руки с черными когтями вида самого устрашающего сжимались в кулаки и поминутно разжимались, резкие выдохи вырывались изо рта  струями дыма. Еще чуть-чуть, и он подпалит мне подол платья.
-Думаешь, раз прикидываешься чудищем, тебе все можно, да?
Я шагнула к нему, с вызовом встретив взгляд желтых глаз. Страшно не было. Я хотела поставить его на место, я злилась, господи, как же я злилась на этого собственника, который вздумал, что я принадлежу ему, раз не гоню от себя!
-Ты… Ты не чудовище! Ты просто идиот! – думаю, Рафаэль не знал, что означало это слово, но тогда это не имело ровно никакого значения. – По-твоему, я должна целыми днями просиживать у твоих ног, ни с кем не разговаривая, или в своей комнате, вышивая крестиком, или растить твоих детей в четырех стенах? – откуда там взялись дети, для меня до сих пор загадка. – Так вот, заруби себе  на носу: я не твоя, твоей никогда не буду, и ничего из этого…
Договорить мне не пришлось: он дернул меня за руку, оцарапав чешуей. Негодование во мне разгорелось и достигло пика – потоком силы я попыталась отбросить его от себя. Отбросить-то отбросила, но Рафаэль не отпустил моей руки, потянув за собой. Уже приземлившись сверху на его тело, я поняла, что он снова человек, что за запястье держит меня мягкая и прохладная ладонь. И что ему действительно больно, хоть он смотрит на меня с нескрываемым раздражением и готов ответить ударом на удар
Только он не ответит. Не ударит меня. Я смотрю в его глаза, в его побледневшее, почти белое лицо. И понимаю, что хочу взять верх над ним, хочу делать больно и… и просто хочу его.
Губы сами собой прижались к его губам, яростно и властно, стали кусать и исследовать, и снова кусать до крови, так, что в рот мне хлынуло горячее и соленое. Он сжимал меня в объятьях, и каждой клеточкой тела было больно касаться его от желанья, от того, с какой силой он держал  меня, от того, что у меня, верно, должно было что-то хрустнуть или сломаться. Только ничего не ломалось, я оставалась невредимой, а ему больно, больно, больно, и пусть будет ему еще больнее, только бы не любить его, не дать взять власть надо мной…
Я оторвалась от него всего на мгновение, для отрывистого «разденься» -  и опять к его губам, опять к их соленому искалеченному вкусу. Он чуть ослабил хватку - позволил разорвать тунику на груди, чтобы тут же острыми ногтями по нежной коже, по самым незащищенным местам, оставляя красные следы и ссадины. Движимая желаньем и интуицией, я спустила ладонь ниже, резко сжала. Пожалуй, слишком резко, вырвав стон из его груди. Он тут же отозвался на эту грубую ласку, со всей готовностью, какая скопилась за пять лет, что мы знакомы. Он хотел меня, и я в каком-то исступлении, в безумии его хотела. Ярость наша стала страстью, адреналин – возбуждением.
Миг – и он оказался надо мной, задрал блио к самой груди, обнажив то, что никогда бы, ни за что – сама. В диком, животном нетерпении,  он накрыл меня своим телом, дернул за волосы, заставляя откинуть голову и смотреть на него, видеть только его, принадлежать только ему. И вошел в меня таким резким и мощным толчком, что я завопила от боли. Внутри все горело, и я ненавидела его, взявшего верх надо мной в тот момент, ненавидела каждую черту его лица, его глаза, такие безжалостные, а потом – просто голубые. Голубое небо, и я падаю, падаю в него, и голубые чистые волны накрывают, качают в своих ласковых руках. И где-то сквозь это лазоревое спокойствие накатывает наслаждение. От того, какая мягкая и нежная у него кожа, как он беззащитен передо мной, как часто бьется его сердце – мое сердце, как пронизывают его тончайшие нити величайшего, выстраданного, дорогого счастья.
Я отвела глаза, чтобы взглянуть, как соединились наши тела – и тут же стало дико, нестерпимо больно. И вместе с тем почему-то хорошо, боль слилась с наслаждением, с Рафаэлем во мне, и осталось это волшебное ощущение. Странное, непонятное, неведомое, необъяснимое.
Ощущение нарастало, грозясь разорвать меня, растерзать изнутри. Тело содрогнулось в унисон с его телом, выгнулось навстречу, принимая в себя горячий поток. Он так крепко прижал меня к груди, замирая пальцами в спутанных волосах, кожей и губами отдавая мне свое тепло. Мне показалось, раскаленная лава пролилась в меня и забурлила.
А потом все стихло. Ни лавы, ни ненависти. Мы одни в целом мире.
И мы счастливы.

Мерное постукивание дождя по стеклу. Откуда стекло? Ах, да. Оконное стекло. Есть окно, стало быть, есть стены. Потолок. Дверь. Это комната, я в ней, распластавшись на своей одежде, телом прижавшись  к чужому телу. Учусь заново дышать, стараюсь выровнять дыханье каждый раз, когда на ум приходят картины только что свершенного. Тихо-тихо выдыхаю чуть заметное облачко пара в его грудь, белую и в ссадинах от моих ногтей. Вожу по его  коже пальцем. Слушаю умиротворяющий стук его сердца. Это такая красивая, волшебная музыка – биение сердца того, кого любишь.
-Ты сделал мне больно, - голос какой-то ленивый, кажется даже, что не мой.
К тому же, подобную фразу следует говорить с долей негодования. Но никак не безразлично.
-Ты мне тоже.
У него странный голос. Но мне нравится чуть дребезжащий тембр этого растянутого голоса, такого теплого и обволакивающего.
Он положил раскрытую ладонь на мою обнаженную спину (блио он сдернул с меня, а я даже не помнила, как это случилось).  Вздохнул.
-Не так я хотел быть с тобой впервые…
Я никак не отреагировала на его слова. Мной овладевало удивительное равнодушие, удовлетворение и тихое, мирное счастье, какое бывает после бурного, неистового секса. Хотелось абсолютной тишины, вечности и его в этой бескрайней, уютной  вечности.
Мой палец, чертивший узоры на его груди, поднялся вверх, коснулся губ, призывая  молчать. Его рука продолжала гладить меня по спине, периодически спускаясь ниже. Столько собственнического было в этом движении. Но я не возражала. Мне была так хорошо, что возражать против чего бы то ни было попросту абсурдом.
Минуты тянулись сладкой бесконечностью, перетекая друг в друга, даря покоем и тихой радостью. Я прижималась щекой к его груди, он обнимал меня. 
-Теперь ты можешь…
-Забеременеть? – с какой-то естественной, спокойной отстраненностью подсказала я.
-Да.
-Но это же первый раз. Я не думаю, что…
Он чуть приподнялся на локте и приподнял за собой меня, заставив смотреть ему в глаза.
-Ты не хочешь моего ребенка?
По тону его нельзя было разобрать, что он чувствовал в тот момент. То ли боль, то ли я вообще собиралась оскорбить его, и ответ заранее был известен. Но смотря в его глаза, я вдруг поняла, что он не станет настаивать. Примет любой ответ. Главным для него впервые было сделать меня счастливой, а не назвать своей. Раньше он хотел меня как собственность, как трофей – любой ценой. Теперь же любую цену готов был платить за моё благополучие. Он пытался понять меня.
Не это ли истинная забота и любовь?
-Не знаю.
Я в самом деле тогда не знала. Нелегко за неделю изменить отношение к тому, кого боялась и кому не доверяла на протяжении пяти лет.
-Я не знаю, - повторила я, опуская глаза и словно извиняясь.
На лице его ничто не отразилось. Я почувствовала холодок, пробежавший меж нами. Он выпустил меня из объятий. Точно мирился с вынесенным приговором.
Скорее интуитивно, чем осознанно, я прильнула к нему теснее.
-Не надо прятать от меня свои эмоции.
-Я не прячу. Просто думаю о том, что ты уже можешь быть беременна.
-И что тогда?
Отстраненное состояние сменилось вполне осмысленным подобно резкому отрезвлению. Я ведь и правда могла забеременеть. А хочу ли  я этого? Готова ли?
Черт, раньше надо было думать!
-Тогда ты можешь спуститься в деревню… там есть бабки, которые избавляют от детей.
-Я не хочу к бабкам.
-Если нет -  станешь… - он явно подбирал слово. И снова стал поглаживать меня по спине, будто успокаивая, - станешь моей перед Богом.
-Венчание?
-Именно.
Прекрасно. Это было так предсказуемо и так неожиданно вместе с тем, что я почему-то растерялась больше, чем когда поняла, что вполне могу забеременеть. Быть женой Рафаэля это… это должно случиться с кем-то другим. Но не со мной, я же просто девочка из реальности, случайно превратившаяся в хозяйку сказки.
Что станет с Вито, когда Рафаэль назовет меня своей женой? С Анжеем, с Геральдом? С Эйтаной. Она, верно, не переживет подобного и умрет от ревности, когда узнает.
Я хочу увидеть, как это произойдет. Очень хочу.
Высвободившись из рук Рафаэля, легко поцеловав его в щеку,  я стала одеваться.
Блио было разорвано, пришлось вытребовать у сказки новое. Из белого шелка, приятно холодящего кожу. Пока я одевалась, он внимательно наблюдал за мной. Я почти физически ощущала на себе его взгляд.
-Не смотри на меня.
Фраза получилась вымученной и донельзя банальной.  Я почувствовала себя смущенной школьницей, которая не знает, как вести себя с мужчиной.
-Отчего? Я люблю твое тело.
Именно так. Люблю твое тело. То, что мне казалось минуту назад – его искренняя любовь, наконец-то настоящая, его забота и чуткость, - все стерлось одним словом. Тело.
-Куда ты, Лета?
-Мне нужно кое-что уладить.
-Я не могу уладить это?
Я обернулась к нему в тот момент, когда уже почти облачилась в нежно-сиреневое платье, с переливами золотого и серебряного. Еще одна дизайнерская работа, выполненная невидимой сказкой. На этот раз не было ни соблазнительного декольте, ни обнаженных плеч. Закрытое, строгое платье. И оттого, я чувствовала – он хотел меня еще больше.
-Я госпожа. И я разберусь, - с холодным достоинством, забирая волосы назад в подобие пучка, закалывая его множеством сапфировых шпилек, ответила я. 

Найти Вито оказалось на удивление непросто. Я не представляла, куда он мог пойти после того, как стараниями Ционы был так невежливо выдворен из покоев госпожи.
Представьте мое удивление, когда я нашла Вито в самом неподходящем для него месте – спальне Эйтаны! Он сидел рядом с ней на кровати и только что не склонял голову на ее острое плечико, такая идиллия и взаимопонимание царили меж ними.
-Оставь нас, - едва прикрыв за собой дверь, приказала я.
-Но, Лета…
-Я сказала, оставь нас.
Во мне нашлось место удивлению и смутной догадке – не мой голос, не я так строго и властно говорю с тем, у кого на груди плакала еще так недавно. На всякое неповиновение новой госпоже Циона отзывалась всплеском негодования. И я вместе с ней.
Он поднялся с кровати. Подчинился. Кажется, я снова обидела его. Но вместо упрека он спросил с тревогой в голосе:
-Что господин с тобой сделал? Почему я не мог открыть дверь? Ты не ранена?
Я почему-то усмехнулась. Интересная трактовка лишения девственности. Надо запомнить.
-Нет, Вито, я не ранена. Разве камер-фрау не успела рассказать тебе еще, что там произошло? Какая жалость. А она могла бы – ярко, в подробностях…
Каждое слово, я чувствовала, ранило их обоих. И все равно говорила, и что-то заманчивое и сладкое чудилось мне в этой боли.
Мне показалось мало даже  униженного молчания Эйтаны.
-Встань, когда с тобой говорит госпожа.
Эйтана медленно поднялась, точно ей было тяжело это делать. Она прижимала одну руку к животу, другой держалась за грудь. Как будто боялась рассыпаться .
-Пожалуйста, подожди минуту за дверью, Вито, - попросила его.
Ее он послушался сразу и безоговорочно.
-Значит, мне хватит одной минуты, чтобы рассказать тебе, как я отдалась Рафаэлю? – это должно было быть стыдно, и я бы никогда так не сказала.
Но слова сами вырвались из груди. Я бросила их ей в лицо с вызовом и насмешкой. Как оплеуху.
-Твои старания не увенчались успехом, Эйтана. Эль ревновал и чуть было не…
-Он теперь снова дракон?
Она подняла на меня свои большие глаза мученицы. Смотря в них – чистые, с поволокой густых черных ресниц, никогда нельзя было бы сказать, на что способна эта красавица.
-Он никому не причинит вреда, - отрезала я.
И тут Эйтана засмеялась тонко, пронзительно. Совсем как сумасшедшая. Я невольно попятилась от нее.
-Неужели ты думаешь, что у тебя хватит сил побороть Рафаэля?
У меня, быть может, не хватит… Но хватит у Ционы.
-Хватит. Не волнуйся.
-Ты не станешь хозяйкой этого замка. Пусть я не могу занять твоего места и заставить Эля разлюбить тебя. Но запомни: счастливы вы никогда не будете.
Забавно, что она осмелилась сказать мне подобное, зная: я больше не та мягкая нерешительная Лета, с какой она ругалась на равных все эти годы. Не стану терпеть ее выходок, ее гордых, смелых, дерзких слов. Только женщина, все потерявшая и на все готовая, могла так бесстрашно бросаться угрозами.

Дни замелькали с той чарующей, незаметной скоростью, какая знакома только поистине счастливым людям. Я не могла насытиться близостью Рафаэля, все касалась его случайно и нарочно, боялась оставить хоть на минуту, заглядывала в его необыкновенные глаза, ловила искорки радости в жестких складках у рта, в сосредоточенности черт, в его дорогом и прекрасном лице.
Я проводила с ним ночи – нежно целуя в лоб, прижимаясь к обнаженной груди, уговаривая его заснуть и – как я тогда думала - храня его беспокойный, чуткий сон. Периодически мамаша его забавлялась тем, что будила посреди ночи, насылая то кошмар, то иллюзорные воспоминания о тех днях, когда она еще была жива. И вечно выбирала самые душещипательные сцены, чтобы побольней уколоть сына.
В очередной раз, когда она соизволила вставить свои пять копеек, я не выдержала:
-Неужели никак нельзя прекратить это?
Рафаэль тяжело дышал, грудь, которую я непроизвольно гладила, вздымалась и опускалась часто-часто, а взгляд все отказывался становиться осмысленным.
-Что прекратить…
Я придвинулась к нему вплотную, так близко, как могла. Но не стала прижиматься всем телом, возбуждая в нем желание. Уж сколько раз я так просыпалась рядом с ним, в одной постели, под одним одеялом, и все равно не могла привыкнуть, что сильный и властный днем, он  по ночам превращался едва ли не в ребенка.
-Ты успокойся, Эль. Я с тобой. Тише, тише. Не дыши так часто.
-Она ушла?
-Ушла. Ты со мной. Что приснилось на этот раз?
-То же, что вчера.
Я приобняла его, вложив в этот жест всю нежность, на какую была способна. И попыталась унять дрожь в его теле. Постепенно он начал дышать в такт с моим нарочито громким и глубоким дыханьем.
-Я не даю тебе спать.
-Все в порядке, - выдохнула я в его волосы, пряча в них лицо, вдыхая его запах.
Как  я раньше не замечала в нем этот удивительный аромат, смесь яблочного нектара и свежести утреннего леса.
Он осторожно протянул руку так, чтобы обхватить меня за талию. Совсем не сильно – сейчас он был очень слаб. И не смог бы удержать в руках даже Лео, который спал у меня в ногах, нахальным образом развалившись и посапывая, как паровоз.
-Посмотри на меня. У тебя под глазами…
Я с притворным негодованием щелкнула его по лбу.
-Не вздумай рассказывать будущей жене о ее недостатках!
-Это не недостаток. Постой… Что ты сказала? Жене?
Я замерла на мгновение. Конечно, он сам предлагал выйти за него и все такое, но разве можно так беспардонно напоминать об этом? И вроде как навязываться…
-Лета, ты серьезно?
Объятия его стали крепче и теснее. Слова мои словно придали ему сил.
-Да.
-Значит, ты?..
-Когда-нибудь точно.
Я поцеловала его. Едва-едва, всего лишь очертив языком контур его губ. Он ответил мне также мягко и нерешительно. Я скажу вам, в чем дело  - я только что дала понять, что согласна стать матерью его ребенка. С того памятного дня, как мы переспали, а он превратился в полудракона, секса меж нами не было: Рафаэль тактично и терпеливо ждал, пока я решу, готова ли и хочу ли иметь от него детей. Мы давно спали в одной постели. Сначала я почти укачивала его, чтобы он заснул, засыпала сама, потом среди ночи он просыпался с криками, будил меня. Я пыталась успокоить его, но все безуспешно. Тогда я засыпала снова, а он остаток ночи лежал рядом, шикал на упрямца Лео, когда тот пытался слишком уж настырно использовать мою ногу в качестве подушки, гладил по волосам, наутро улыбался чуть вымученной улыбкой и мы делали вид, как будто так и надо.
Ничего страшного не происходит, миллионы влюбленных пар по всему миру живут также. Но мы ни разу не переспали.
И вот теперь я целовала его и жестами, мимикой, самим своим телом просила владеть мной.
Первое, что он сделал, оторвавшись от моих губ – стянул с меня через голову блио, откинул одеяло,  согнав сонного кота. И при свете явившейся в его ладони искорки начал изучать моё тело, изредка прикасаясь к самым чувствительным местам.
-Мне неудобно, когда ты так смотришь на меня.
На это он только завел мне руки за голову (я лежала на спине), сделав молчаливый знак, чтобы не смела шевелиться. Он обливал меня потоком нежного внимания и в то же время страсти одним только взглядом. И я перестала стесняться. Больше того, это не на шутку раззадорило меня.
Только яркой вспышкой промелькнувшее воспоминание о боли, причиненной в прошлой раз, охладило пыл.
Он уже был обнаженным надо мной, когда я воскликнула:
-Постой!
-В чем дело, моя красавица… - вряд ли что-то сейчас уже могло остановить его, но мой страх, видимо, воззвал к чему-то большему, чем плотское желанье.
-Я не хочу, чтоб было больно. Как в прошлый раз. Обещай, что не будет.
-Лета… -  выглядел он так, точно боль предстояла ему. – Моя вина, что тебе было так плохо тогда. Потом тоже было больно?
-Да.
-Долго?
-Несколько дней.
Мне было странно и даже немного приятно, что слова эти точно  резали его по живому. Как будто кто-то причинял физическую боль. Лицо его превратилось в маску страдания.
-Почему ты мне не сказала?
-Разве женщина может говорить о таком мужчине?
Короткий, сдавленный смешок вырвался из его груди. Он расслабился, позволив себе чуть ли не навалиться на меня.
-Какая ты еще девочка, Лета, - с небывалой заботой сказал он. – Ты можешь все рассказать мне. Можешь и должна. Я сделаю все, чтобы сейчас все прошло так, как должно было в первый раз.
-И больно не будет?
-Если только в самом начале.
И он снова начал меня целовать. Всю меня, медленно и нежно, заставляя тело трепетать от предвкушения. Я расслабилась, полностью доверившись ему.
И на этот раз все было просто идеально.


Эйтана так и не исполнила своих угроз.  Циона постепенно мирилась с тем, что ее ненаглядный сынок теперь со мной. Появлялась она все реже. Или, скорее, это я настолько свыклась с ее изощренным сознанием, с жестокостью, которую она передала сначала Рафаэлю, затем, через него – мне, что перестала замечать. Я полностью отдалась счастью быть рядом с любимым, жить им, дышать им и быть только для него.
Конечно, по закону жанра, длилась эта идиллия недолго. Я продолжаю свое повествование рассказом о том, как в очередной раз чуть не погибла.


Кеос
Все началось с того, что я после очередного соития с Рафаэлем прогуливалась по периметру двора. Погода стояла ужасная: мокро и грязно, воздух влажный и холодный – конец ноября. Или, может, тогда уже наступил декабрь, теперь мне трудно вспоминать. События того периода слились и перемешались, а я казалась себе посторонним свидетелем своего огромного, невообразимого счастья и все спрашивала себя: наяву ли это.
Вопреки природе, тонущей во мраке и промозглости собственного уныния, на душе было светло и как-то легко, как обычно бывает у влюбленных. Хотелось думать только о будущем, непременно безоблачном  и прекрасном, о том, что, быть может, я уже ношу под сердцем ребенка Рафаэля, о том, что он никогда не перестанет любить меня, а я его.
Хотелось с кем-то поделиться этим состоянием беспричинной радости. Только с кем? Вито за последние несколько недель отдалился от меня. Зато прекрасно ладил с Эйтаной. Во всем слушался ее и даже пытался подражать. Каждый раз, когда он менял мое общество на ее, во мне рождалась обида. Ревность собственницы. Однако я упорно пыталась не думать о том, отталкивала тоскливые мысли, как могла. Верно, меня грело то, что ей Рафаэль предпочел меня. Значит, и Вито, мой Вито, предпочтет?
Ответ напрашивался сам собой, и отнюдь не тот, который хотелось бы. Я так упрямо и так глупо закрывала глаза на очевидные вещи. За что потом, позже, расплатилась сполна.
Решила наконец навестить Анжея, я пошла в лес, смутно надеясь встретить его там. Не успела пройти и полутора метров, как остановилась, замерев от смешанного чувства ужаса и изумления.
Признаюсь,  я даже на целую минуту лишилась дара речи. Разум отказывался принимать то, что видели глаза. Среди древних деревьев, по колено в осенней грязи, стояла Эйтана. Такая хрупкая, маленькая и беззащитная – рядом с настоящим монстром, каким был когда-то Рафаэль. Только это была уменьшенная его копия с чудовищными клыками, массивным хвостом и прочими прелестями сказочных существ. Ростом он был с человека, черный с головы до кончика хвоста. Отливающая красным и влажная от накрапывающего дождя, его чешуя ловила солнечные блики, и от того он как будто весь светился. Клыки его, чересчур тонкие и длинные, чтобы гармонично вписаться в общий облик, сильно выступали по краям сомкнутых драконьих губ. Какого цвета были у него глаза, я с такого расстояния рассмотреть не могла. Мне показалось  - красные.
Подумайте, как символично! Чудовище с горящими красными глазами рядом с нежной и красивой девушкой. Он стоял так близко к Эйтане, что на ее месте я давно бы дала деру. Только она и не думала бояться и бесстрашно протягивала к нему руку.
Тогда дракон чуть наклонил голову, и она погладила его по крупным крыльям приплюснутого носа.
От этого ее движения меня бросило сначала в холод, потом в жар, потом в дрожь. Я не могла решить, что делать: спасать Эйтану, спасаться самой или попросту закричать, что есть мочи, чтобы позвать на помощь.
-Как ты здесь один, Кеос? - ласково и очень отчетливо спросила Эйтана, продолжая гладить дракона.
Она стояла ко мне спиной: я не видела выражения ее лица. Оно и к лучшему: мое душевное равновесие пострадало не так сильно, как могло бы.
Потом Эйтана наклонилась, одновременно чуть отступив в сторону: я увидела рядом с ней чан с кровью. Не стану даже писать, что там было что-то темное и красное. Сознание тут же подсказало мне, что это кровь. А в ней плавают внушительного вида куски сырого мяса.
Я успела только мимоходом помолиться про себя, чтобы  это было мясо, украденное с кухни из-под чуткого надзора Берты, а не разделанное тело какого-нибудь крестьянина, когда она взяла оголенной рукой один из самых больших кусов и протянула дракону. Я ожидала, что он как минимум откусит ей руку. Он и правда взял мясо неосторожно и жадно, но не поранил ее.
-Ты, верно, проголодался здесь, - с жалостью в голосе и какой-то непонятной мне заботой сказала Эйтана.
«Что ж ты делаешь…» - пробормотала я себе под нос, окончательно забывшись от увиденного.
Лучше бы я этого не делала: она-то меня на таком расстоянии не услышала. Зато услышал он. Повел ноздрями, прикрыв черные кожистые веки.
Все. Я пропала. Сейчас это чудище меня унюхает. Или даже увидит (я стояла за неплотной стеной кустов). Он действительно увидел. Но не бросился вперед, сочтя бесплатным приложением к обеду. Нет, этот мини-дракоша сделал удивительную вещь – ткнул носом Эйтану в плечо.
Будто обращал на меня внимание своей матери.



-Теперь ты скажешь ему? – отрешенным голосом человека, осужденного на верную смерть, спросила Эйтана.
Мы стояли у главного входа в замок, так, что издали можно было незаметно наблюдать за тем, что происходит в лесу. С одной стороны, Эйтана ни за что на свете не привела бы своего сына очень близко к замку – закрытому месту, откуда он не сможет улететь в случае опасности.
Хотя еще вопрос, кто окажется в опасности там, где  будет дракон.
-Что он сделает, если я скажу?
Я произнесла это с чувством поражения. Приходилось признавать в определенные моменты жизни, что Эйтана знала и понимала Рафаэля лучше, чем я. Она могла предвидеть его реакцию и поведение,  я – нет.
-Убьет нас.
-Тебя и.. гм… Кеоса.?
-Да.
-Но почему?
-Он – ошибка природы. Человек с душой дракона, не способный превратиться в него – такое бывает. Но дракон с душой человека… наш мир не приемлет подобного.
-Кто еще знает, что он выжил?
-Елизар. Он присматривает за ним. Кормит.
-Ну хорошо. Допустим, Елизар кормит, Елизар смотрит. Но ведь ему уже должно быть не меньше двух лет. Как он выжил с того времени, как ты родила?
Она хотела ответить, но вдруг осеклась, точно вспомнив о чем-то.
-Зачем мне говорить это тебе? Ты не знаешь, что значит потерять ребенка.
-Он не ребенок, Эйтана! Это дракон.
-Он любит меня, - она почти перебила меня своим внезапно окрепшим голосом, - и понимает.
-Это животное…
-Но он выжил! И выжил не просто так, значит, само провиденье хочет, чтобы он жил! Флора бросила его в лесу. Тогда все думали, что там смерть. Он не умер, хоть и должен был, понимаешь…
Слушая ее проникновенную тираду, я поняла, что вот уже целую минуту задаю себе вопрос.
-Ты когда-нибудь сможешь еще иметь детей?
-Нет.
Я посмотрела на нее, на смутные очертания дракона у самой кромки леса. Казалось, он все слышал. И в самом деле понимал. Потом перевела взгляд опять на нее. На ее красивое, решительное и вместе с тем удивительно нежное личико.
-Он питался… кем-то?
Она улыбнулась снисходительно и гордо.
-Ему нужно мясо.
-Почему Анжей  до сих пор не обнаружил его?
-Возможно, он прятался, - она пожала плечами.
Явно до сего момента Эйтана не задавала себе столь никчемных вопросов.
-Или кто-то его прятал, - пробормотала я, вспомнив Рику, - он ведь не может нам этого рассказать, да?
-Он все понимает, - с нажимом и неестественной настойчивостью, как будто сама тому не верила, ответила она.
Я заметила, что Эйтана по-прежнему обнимала себя под плащом руками. Словно ей было больно.
-Ты ранена?
Во мне ожила Циона, почуявшая чужую боль. Ее глазами я заново увидела озябшую и ссутуленную от боли фигурку Эйтаны, ее сердечную боль, ее одиночество.
-Он случайно.
-Он, что, укусил тебя?
-Я же говорю, он не хотел...
-А Вито знает?
Вопрос получился чересчур резким и нелогичным. Но Циона уже почувствовала новую волну боли. И прежде, чем Эйтана успела ответить, что он вот уже несколько дней не встает с постели, я скрылась в бесконечных лабиринтах замка.



Тем же вечером Рафаэль спросил меня, отчего я совсем не смутилась обнаженного тела Вито. Мы лежали рядом на теплой и уютной шкуре в потайной комнате, вход в которую лежал через шкаф в покоях хозяина замка и куда никто не осмеливался зайти.
-Наверное, дело в том, что когда он был подростком, я ухаживала за ним… - мне не хотелось развивать эту тему, но судя по внимательному и настороженному выражению его глаз, по тому, что он не обнимал мня за талию и вообще избегал прикасаться, я поняла, что отвертеться не выйдет.
Нам придется об этом поговорить.
-Ухаживала – значит видела обнаженным?
-Только не вздумай ревновать, - быстрее, чем следовало бы, воскликнула я.
Не стоило произносить слова «ревновать». Мне показалось, все животные инстинкты, рожденные сущностью дракона, вернулись к нему. И я – очередная жертва, которую нужно выследить, догнать. А потом убить.
-Ты не ответила на вопрос.
Я поборола в себе желание отодвинуться от него. От этого хищного выражения. Если тебе угрожает опасность, не беги. Нельзя… бояться.
-Когда ты окатил его кипятком, он был беспомощен. Кстати, напомни, почему ты так бесчеловечно поступил с ребенком?
-Ты сама ответила на свой вопрос. Тогда я не был человеком.
Пришлось глубоко вдохнуть и медленно выдохнуть, прикрыв глаза, чтобы изгнать из памяти картины той страшной ночи. Когда я услышала крик Вито, когда впервые сказка дала мне то, что я просила, одарив волшебством и величайшей милостью.
Не открывая глаз, я стала рассказывать ему о том, как пыталась помочь Вито справиться с болью, как кормила его транцискавой чуть ли не каждый день, как все в замке знали, что госпожа приютила мальчишку, слугу, и не решались доложить хозяину. Как Вито доверял мне, а я обещала, что буду рядом. Рафаэль полулежал на боку, опершись на руку, совершенно недвижно и, казалось, даже не дышал.
Когда я дошла до того, как купала Вито, спросил:
-Тебе не приходило в голову, что это унизительно для госпожи?
Я вздернула подбородок.
-Не забывай, кто я такая, Рафаэль Для меня, для тех, кто родом из моей реальности, унизительно не помочь любому человеку, нуждающемуся в помощи. Вито был ребенком, беспомощным, раненым, всеми покинутым. Неужели ты думаешь, я могла оставить его из-за ваших предрассудков?
-Это теперь и твои предрассудки тоже, - холодно ответил он.
Я села. Выпрямилась. Не люблю ругаться с людьми в столь беззащитной позе. Циона встрепенулась во мне, почуяв страх, исходящий от Рафаэля. Он боялся не моей злости или недовольства. Забавно, но я ощутила, что он больше всего на свете боялся потерять меня.
Прежде, чем сказать в ответ нечто настолько колкое, что могло бы пробить его идеальное самообладание, я задумалась: к чему это? Я знаю, он любит меня. И учится принимать такой, какая я есть.
Наклонившись к его лицу, я легонько тронула губами его сухие губы.
-У меня нет предрассудков, Эль. Потому я и осталась. Пожалуйста, не будем ругаться из-за таких пустяков.
Я почувствовала, как сильная рука притянула меня к прохладной груди (камзол его был расстегнут). Он целовал меня в знак примирения, а  я думала о том, что Циона никогда бы так не поступила. Она стала бы сражаться за свою правду, идти напролом, использовать любые методы. Стало быть, на этот раз победа за собственное сознание осталась за мной.
Рафаэль чуть отстранился, чтобы сказать:
-Я слышал, как ты утешала Вито.
Тело напряглось в преддверии очередной словесной баталии раньше, чем я успела напомнить себе, что мы помирились. А он опять за свое.
-Да.
-Ему правда было так больно?
Я закатила глаза. Сейчас он станет подозревать в притворстве сначала Вито, потом меня… Потом мы снова начнем спорить и в результате таки поссоримся.
Нет уж.
Я щелкнула пальцами в воздухе. На ковер шлепнулись несколько упаковок одноразовых шприцов. Причем каждый из них благодаря сказке был заполнен.
-Сейчас узнаешь.
Я перевернула его на живот. Точнее, конечно, у меня бы недостало сил, чтобы заставить его тело перевернуться. Но он уловил, что я хотела, и вдруг - подчинился.
Ничего не объясняя, я стянула кожаные штаны до бедер, открыв участок гладкой белой кожи. Он наблюдал за мной со смешанным чувством удивления и любопытства. Но недоверия в нем не было.
Выбрав самый большой шприц, полностью наполненный (думаю, жидкость в нем была ничем иным, как вакциной против какой-то болезни вроде оспы или ветрянки), я уколола, нарочно быстро и резко нажав на поршень. Так больнее.
Рафаэль вздрогнул. Видимо, он не ожидал, что я всерьез могу сделать ему больно. Из ранки сочилась кровь, но вместо того, чтобы протереть ее антисептиком, я прижалась к ней губами. У него была удивительно нежная кожа, а кровь сладковатая и совсем не соленая. От горячего прикосновения языка ему было, верно, еще больнее и щипало. Но он не двигался, и даже дышать забыл, замерев под моими губами.
-Там, откуда я родом, обычно всем маленьким детям в определенном возрасте делают прививки. Я не врач и не знаю, какая из них от чего, и что за чем должно идти, - водя холодными пальцами под туникой по его спине, промурлыкала я, - знаю, что кроме этого места есть другие, куда можно колоть. Показать?
Похоже, говорить он не мог. И потому только кивнул.
Я сняла с него тунику, обнажив красивый, ненакачанный торс, взяла самый маленький шприц и аккуратно, быстро уколола под лопаткой. Слово даю, он ничего не почувствовал, но я все равно поцеловала место укола, одновременно обнимая его за плечи.
Под мимолетным прикосновением моей руки он покорно перевернулся на бок. И с замечательно отрешенным видом, какой бывает у абсолютно счастливых людей, смотрел, как крошечная игла входит в руку повыше локтя.
Это походило на извращенную игру, нравившуюся нам обоим. Меня ошеломляло это новое, незнакомое ранее ощущение власти не только над его духом, но и телом, его полное подчинение и беспрекословность. А он попросту упивался вознаграждением, смесью страсти и нежности, ласковым извинением за дискомфорт, что доставляли уколы.
Я перевернула его на спину, наклонилась так, что золотистые волосы упали ему  на грудь. Глаза наши встретились, и я вдруг поняла, что на свете в этот момент нет женщины счастливее. Столько преданной любви, столько обожания мне виделось в лазоревом небе его глаз.
-Я люблю тебя, Эль.
Он улыбнулся. Сначала сдержанно, уголками губ, потом улыбка тронула чуть заметные морщинки у глаз. Сами глаза его заулыбались.
-И я тебя.
-Мне продолжать? – игриво спросила я.
-Да.
-Если в моем мире тебя укусит бездомная собака, то непременно нужно получить сорок уколов в живот, чтобы не заболеть бешенством.
-Бешенством?
-Болезнь, от которой человек может умереть.
Я нашла шприц с короткой иголкой.
-Расслабься, - прошептала прямо в напрягшийся живот.
Я старалась все сделать аккуратно, но, видно, попала в сосуд. Рафаэль вздрогнул всем телом так, что я испугалась.
-Тише, тише… прости.
Я долго целовала ранку, мягко, ласково, как будто действительно причинила ему сильную боль. Чуть погодя я медленно и словно бы не хотя стянула с него штаны, следом за ними – шоссы, служившие заменой понятному нам нижнему белью. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: мои поцелуи сделали свое дело. Тронув его ладонью с внутренней стороны бедра, я заставила его развести ноги.
-Здесь проходит вена. А еще сюда больнее всего колоть, - нарочно не глядя на тело, жаждущее близости, но не убирая руки, сказала я.
Точно знала, что он хочет этой боли. Всей боли мира, лишь бы за ней последовал очередной поцелуй. Левую ногу я отвела еще немного в сторону. Он неотрывно следил за мной, за тем, как снимаю защитный наконечник с иглы последнего шприца.
Сквозь тонкую кожу просвечивала голубоватая вена. Попасть в нее было совсем не сложно. А после – целовать его, необычно и приятно, снова и снова, обводя языком крохотную точку с поминутно выступающей кровью. Я чувствовала его желанье, чувствовала, что он едва сдерживался. И когда я перестала целовать его, он сжал меня в объятьях.
-Нехорошо делать из своего господина подушечку для иголок, - одной рукой прижимая к груди, другой в неистовом нетерпении задирая подол платья, пробормотал он.
-Я твоя госпожа также, как ты мой господин,  - с притворным негодованием парировала я.
-Так будет только после венчания. И если ты…
-Я хочу выйти за тебя.
Он остановился.
-Хочешь - сейчас?
-Да. Как можно скорее.

На следующий день произошло два важных события: Вито выздоровел окончательно, смог встать с постели и больше не походил на измученного, слишком рано постаревшего, уставшего от жизни юношу. И я узнала о том, что беременна.
Случилось это также, как у миллионов женщин до и после меня: накатила внезапная слабость, головокружение, завтрак запросился наружу со всей возможной настойчивостью.
Утром Милада в который раз пыталась втиснуть меня в платье с подобием корсета. Подобие заключалось в том, что сзади нужно было затянуть несколько тесемок. Помните, как Милада старалась превзойти Флору в искусстве наряжать госпожу, когда Рафаэль заставил меня петь в  капелле? С тех пор она мало изменилась. Флора наряжала Эйтану, она  - меня. И каждый раз, несмотря на протесты, возгласы негодования и даже угрозы, стремилась превзойти подругу.
В чем только, интересно. Эйтана все равно красивее.
Что не мешает Рафаэлю всем сердцем любить меня.
-Осторожнее, Милада. Мне, в конце концов, больно.
-Прошу простить меня, госпожа, но что-то вы раздались малость… - недовольно пробурчала она, затягивая тесемки «еще самую капельку».
-Как тут не раздаться с вашей калорийной едой.
-Какой?
-От которой толстеют! Вот раздамся еще немного, и перестану нравиться господину, - в шутку сказала я, оглаживая руками плоский живот.
-Что ты, госпожа, Бог с тобой! К тому же, господин-то тебя рано или поздно и…
Тут она запнулась. Закрыла рот ладонью, точно в голову ей пришла страшная мысль. И именно в этот момент меня затошнило.
Весть о том, что госпожа ждет ребенка, подобно стреле в мгновение ока облетела весь замок. Пока я стояла, ошеломленная, посреди ванной комнаты, гладя напрягшийся живот, забывая вытирать с покрасневших щек катившиеся то ли от радости, то ли от испуга слезы, в наполовину расстегнутом сзади, незашнурованном платье, из-под которого виднелось блио, в комнате набралось порядочное количество народу. Милада, Флора, Ивар, Вито, даже Эйтана – я слышала их голоса, тихо спрашивающие друг у друга, где госпожа. А дверь в ванную была прикрыта, они меня не видели, и я отчего-то не знала, как выйти. Как показаться им.
Было стыдно, боязно. И как-то совсем по-дурацки. Мне бы радоваться, нести эту новость с гордо поднятой головой, у госпожи первенец, это же счастье… А во мне так не вовремя проснулась Вероника, девочка, не успевшая вырасти, нерешительная и немного стеснительная, совсем еще ребенок. И ребенок этот знал одно: он безумно боялся.
Сквозь нестройный гул голосов я наконец-то услышала его голос, почти спокойный, почти сдержанный:
-Где Лета?
Затем быстрые шаги, дверь отворилась. Он, видно, почувствовал, где я могла спрятаться от назойливых взглядов, любопытства челяди и недоброжелательности Эйтаны.
-Это правда?
Только после звука затворяемой двери я подняла глаза. Он стоял напряженный, подтянутый, брови сошлись на переносице.
-Это правда, Лета? – мягче повторил он.
-Да.
В несколько шагов он очутился рядом. И обнял, бережно и нежно, одной рукой гладя меня по волосам, другой - по спине.
Слезы хлынули сильнее, я обхватила его за шею, прильнула всем телом. Тогда особенно ярко меж нами звенели, горели и что только ни делали наши двадцать лет разницы. То, каким опытным и мудрым был он – и какой я была по сравнению с ним маленькой и наивной.
-Не надо плакать, мой ангел, - шептал он, а я даже не замечала, что раньше он никогда так не звал меня. Никогда так не успокаивал меня, не понимал с полуслова, с одного взгляда, что творится в моей душе. Он внезапно стал и отцом, и возлюбленным – самым близким человеком, какого только можно себе представить. - Не бойся. Я с тобой.
-Угу…
Слабость, плохое самочувствие подкосили меня. Дух Ционы вот уже несколько дней где-то шатался, не подавая признаков жизни. А мне так не хватало ее твердости духа, ее целеустремленности и абсолютной, невероятной уверенности в себе и своих силах.
-Я люблю тебя, Лета. И нашего ребенка.
Он терпеливо ждал, пока слезы кончатся. И они кончились. Он стоял рядом, высокий, надежный, в неизменном черном камзоле, кожаных штанах, сапогах до колена. Волосы рассыпались по плечам, обрамляют узкое белое лицо с неестественно светлыми голубыми глазами, тонкими губами и тонким носом. Он мой, он рядом, он защитит.
С ним не страшно.
-Почему ты назвал меня ангелом?
Он вытер слезы с моих щек.
-Потому что ты спасла меня. Поделилась своим светом. И теперь собираешься подарить ребенка.
Я кивнула. Я рожу ему ребенка. Непременно мальчика. Такого же сильного, красивого, как он.
-Не надо плакать, - ласково повторил он.
У моего мальчика будут такие же тонкие, изящные черты лица. Такие же быстрые, ловкие движения. Такие же голубые, бездонные глаза…
Я улыбнулась. Глубоко вздохнула и выдохнула. Все хорошо.
Он взял меня за руку и вывел из ванной комнаты. Как только все взгляды обратились к нам, он чуть наклонился, чтобы поцеловать мне руку.
-Моя госпожа, - достаточно громко, чтобы услышали все, сказал он.
Я никогда не видела, как кто-то в сказке делает подобное, но интуиция подсказала: так он сообщал челяди, что мы собираемся пожениться. В браке здесь царило полнейшее равноправие. Я госпожа для него, стало быть и он…
-Мой господин, - эхом откликнулась я.

С того дня, как Рафаэль узнал о моей беременности, отношение его как будто изменилось. Он старался меня от всего спасти и предостеречь, будь то непогода или недовольство принцессы Ционы. В моменты интимной близости он стал предельно нежным и, не знай я  его, сказала бы – нерешительным. Хотя нам обоим нравилось что называется «погорячее» - с толикой боли или сопротивления, со всей страстью и едва заметными на теле ее последствиями вроде царапин и ссадин.
Поначалу мне нравилось, что я для него подобна фарфоровой куколке, которую нужно защищать от всякого внешнего воздействия вплоть до дуновения ветерка всеми мыслимыми и немыслимыми способами. А потом надоело. Так резко, в один момент, все переменилось. Наверное, так бывает только у беременных и у дур, по-настоящему не ценящих выпавшую на свою долю удачу. Я начала нарочно раздражать его, злить, придираться ко всякому пустяку, который раньше даже бы не заметила. Мне так хотелось показать и доказать ему: я живая.
Он долго молчал, старался не замечать моих выходок, незаметно сжимал и разжимал кулаки, так, что костяшки пальцев белели, бледнел сам, но не смел сказать мне и слова поперек. Терпение его кончилось во время ужина, когда я пожаловалась на то, что в помещении, где открыты все окна и даже дверь, очень душно.
-Ну все, - тихо, словно обращался к самому себе, сказал он, - хватит.
Мне еле удалось сдержать довольную ухмылку. Наконец-то закончится эта игра в не-тронь-меня-я-хрупкая-фарфоровая-кукла.
-Сколько еще найдется вещей, которыми ты недовольна? Горничная чересчур сильно затянула шнурок на платье? Или Лео недостаточно высоко летает? Или кухарка недостаточно хорошо прожарила мясо? Или я слишком много молчу?
-Нет. Просто ты относишься ко мне иначе. Не так, как раньше.
Я сама понимала, что выгляжу как сентиментальная наивная дура. Но ничего не могла с собой поделать. Обида оказалась глубже и больше, чем я думала.
-Лета, ты ждешь ребенка, - сказал он с мученическим видом, словно объяснял непонятливому ребенку прописные истины.
-Это значит, что нужно меня не замечать, да?
Пауза. Он все еще сдерживался. Злился, но сдерживался. Потом молча встал.
-По-моему, ты давно не виделась с Анжеем. Пусть придет. Может, хоть он вразумит тебя. Не знаю, как в твоем мире, а здесь, когда женщина на сносях, это значит, что ей нужно беречь себя.
-Позови его мысленно.
-Я хочу прогуляться.
-Почему ты не можешь позвать его?
Он полыхнул на меня взглядом желтоватых глаз.
-Не указывай мне, что делать. Не забывай, кто тут…
-…хозяин. Знаю, знаю, знаю. А Геральда ты тоже с собой приведешь? – едко спросила я, намеренно всколыхнув в нем не улегшуюся вполне волну ревности.
Я не видела его лица (он отвернулся), но ручаюсь: смесь гнева, боли и негодования отразились в нем. Его госпожа ждет ребенка. Его ребенка. И смеет заикаться о каком-то лире.
Какая негодяйка. Вы подумайте.
Рафаэль вышел, не сказав мне больше ни слова.
А буквально через минуту вошла Эйтана. Как будто стояла недалеко в коридоре и только и ждала удобного момента, чтобы войти.
-Он не понимает, - сказала она.
Сказать, что я удивилась, значит тактично промолчать, опуская крепкие выражения. В Эйтане не было и намека на привычное злорадство или обиду, рожденную в боли. Она являла собой воплощение сочувствия и женской солидарности.
Я прямо-таки обомлела от такой перемены.
Она присела в реверансе.
-Моя госпожа.
-Что ты хочешь?
-Хочу, чтобы ты знала: я на твоей стороне.
-Но ведь я ношу ребенка Рафаэля. Человека, которого ты любила. И… быть может, любишь.
-Он не понимает, - повторила она так, словно случайно или нарочно не услышала предыдущей реплики. – Ты оставила мне мое дитя. А он отнял. Потом, позже, может, ты поймешь, как это важно.
За неимением слов я кивнула. Кто бы мне сказал, с чем я соглашалась? Просто в тот момент на большее не была способна.
-Позволь мне выразить благодарность за то, что ты не сказала хозяину о Кеосе.
Прежде, чем я успела снова кивнуть, она приколола мне на платье брошь, переливавшуюся красным всех оттенков: от темного, гранатового, до совсем светлого, точно в стакане воды растворили каплю крови. Эйтана взяла меня за руку своей маленькой мягкой ладошкой и потянула за собой.
-Пойдем, я  покажу тебе кое-что. Это в моей комнате.
Я покорно поднялась за ней. Происходящее напомнило мне, как мы в школе с подружками ходили за ручки, везде вместе, всегда рядом…
Она увлекала меня за собой вверх по лестнице, а я пыталась вспомнить: как это, когда у тебя есть подруга, с которой можешь поделиться чем угодно, всякими женскими глупостями, обсудить цвет платья или цвет волос, как паршиво перед месячными или какая досада, что сломался ноготь.
Я даже не заметила, когда оказалась в ее комнате одна. Один на один с сыном Рафаэля.
Он смотрел на меня своими красновато-карими глазами. И ему явно во мне что-то очень не нравилось. Неуклюже переступая с ноги на ногу, он подбирался ко мне все ближе. Я попятилась – но пятиться было некуда. За мной только дверь.
И Рафаэля, моей вечной защиты, нет в замке. Я одна.
Кеос напал, издав перед этим что-то вроде воинственного клича. Я дернулась в сторону и только тем спасла от его зубов живот. А больше ничего не помню, кроме чьего-то безумного крика «Стой!»


Первое, что помню, когда очнулась – чудовищная боль ниже живота и справа. Прошло несколько секунд, прежде чем мне с закрытыми глазами удалось определить, что болит где-то в районе бедра. Значит, живот не задели. Секундное облегчение заставило губы дрогнуть в улыбке, но волна горячей, невыносимой боли тут же смыла всякую радость.
Я открыла глаза. Надо мной балдахин, подо мной что-то очень мягкое и теплое. Я в своей комнате, лежу в кровати. На мне, кажется, ничего кроме блио, и босые ноги прикрыты одеялом. И горит, ноет, болит бедро. Будто к нему прижали раскаленное железо, да так и оставили. Но ведь такого не может быть, Рафаэль никогда бы не позволил, чтобы…
И тут я начала вспоминать, что случилось до обморока. Эйтана привела  меня в свою комнату. Как ей удалось провести дракона в замок незамеченным? Или… мысли путались, боль мешала соображать. Тот разозлился, или она его разозлила специально… как все сложно-то, черт возьми, как трудно соображать! Я поморщилась. А потом замок потряс такой сокрушительный рев, что, наверное, стекла в окнах зазвенели. Если б могла, я бы, верно, подпрыгнула или спряталась. Но всякое движение причиняло боль. И мне оставалось лежать тихо и недвижно, внутренне содрогаясь при каждом новом реве, вслушиваясь в интонации гнева, мольбы, возмущения и откровенной злобы, что попеременно в нем мелькали.  За время, пока Рафаэль был драконом, я научилась различать информацию, которую нес однообразный на первый взгляд звук. Что-то между воем, ревом дикого животного, в котором нет-нет, да и проскользнут человеческие нотки.
Я хотела было закрыть уши руками, благо, они были свободны и здоровы. Но в этот момент на кровать рядом со мной присел Геральд.
-Привет, Вероника.
Брови медленно, словно по волшебству, поползли вверх. Я все же умерла и загадочным образом попала домой? Почему он зовет меня Вероникой и у него такой домашний, уютный вид, только тапочек не хватает?
-Привет.
Ответ получился неуверенным и хриплым. Точно говорил обиженный и сильно побитый ребенок. Чувствовала, по крайней мере, я себя примерно так.
-Тебе тоже кажется, что это чересчур громко?
Ни тебе как самочувствие, ни тебе объяснений. Просто и ясно, будто мы сидели в одной из кашефек нашей реальности.
-Пожалуй. Это Эль?
-Да. Ругает своего сыночка. За то, что он с тобой сделал.
Я заметила, его каштановые волосы отросли и даже как будто посветлели. А сам он, мне почудилось, помолодел. Выглядел крепким и сильным. Видно, свежий воздух и знакомство с неутомимым Анжеем пошли ему на пользу.
-Кеоса? Он обратился драконом, чтобы поругать его? Бред какой-то…
Я прикрыла глаза в изнеможении. Боль то накатывала, то отступала. Как будто там, где рана, плоть раздирали калеными щипцами.
Геральд уверенно, не боясь сделать больно, встряхнул меня.
-Не уходи от меня.
-Что? – выдохнула я пересохшими губами.
Вдруг захотелось пить. И к Элю, скорее к Элю, чтобы обнял меня, чтобы защитил от этой чудовищной боли.
-В обморок, говорю, не падай.
Я глубоко вздохнула. И опять поморщилась.
-Принеси мне воды.
Он подал мне стакан, стоявший и, видимо, заранее приготовленный, на деревянной скамье рядом. Я приподнялась на локтях, пытаясь не стонать. Понюхала воду. Как пахла транцискава, я все равно не знала, но почему-то мне показалось это правильным решением.
-Здесь нет наркотика, - спокойно сказал Геральд, наблюдая за мной и не стараясь помочь.
Очень нелюбезно с его стороны.
-Так, так, так. Сначала Вероника, теперь наркотик, - недовольно пробурчала я, подозрительно его оглядывая, - ты забыл, что здесь не реальность?
-Ох уж эта реальность ваша. Ни дня без упоминаний о ней, - Анжей появился в комнате так неожиданно, как он один умел.
Улыбнулся мне, потом подошел к Геральду, дружески хлопнув его по плечу. Он был подозрительно беззаботным. Я беспокойно заерзала на кровати, жалея, что не могу встать.
-Что происходит? Вы оба как сговорились. Меня цапнула эта тварь, а вы делаете вид, что ничего не случилось.
-Велика беда, Лета. До свадьбы заживет, - весело сказал Анжей.
Ничего не понимаю. Рафаэль наверняка сказал, чтобы брат оберегал меня как зеницу ока и сдувал пылинки. А он даже и не думает. Не подходит, чтобы поцеловать в лоб. Не спрашивает, как я. Как мой ребенок.
-Стойте. Что-то с ребенком, да? А вы просто не говорите мне! Признайтесь, ведь что-то с ним, его все-таки задело!
От непроизвольного движения острая боль пронзила все тело, и мне уже казалось, что болит везде. Даже в голове отдается.
-Ну и нервная мамаша, ты смотри, - прищелкнув языком, заявил Анжей.
-Точно, - вторил ему Геральд.
-Просто скажите, что с ним все в порядке. Пожалуйста.
Нарастающий рев вновь сокрушил замок. На этот раз я услышала только Рафаэля. Эхо пролетело над нашими головами и затихло. Затем – тяжелые взмахи кожистых крыльев словно над самой моей головой. Минута – и в дверях показался Рафаэль. Волосы его растрепались, в одежде не чувствовалось обыкновенной аккуратности. Сам он был изможденный и мрачный и еле держался на ногах. Глаза его так и не стали голубыми – оставались желтыми, драконьими.
Геральд и Анжей, как по команде, закрыли меня собой. Точно собрались защищать от него. Он устало вздохнул – получился тихий рык.
-Пропустите его, - велела я.
А сама чуть не плакала – таким облегчением было видеть его здесь, рядом, наконец-то со мной.
-Потом придешь, Эль, - твердо сказал Анжей, явно считавший мои слова детским лепетом.
-Я в порядке, - хрипло бросил Рафаэль. Потом добавил, уже более человеческим голосом, - я нужен ей.
Анжей пропустил его, Геральд не двинулся с места. Рафаэль прошел мимо, даже не взглянув на него. Опустился передо мной на колени, тыльную сторону моей ладони прижал к губам. Глаза у него все еще были желтые. Но даже с такими глазами лицо его было самым близким на свете.
-Как ты, мой ангел?
Слезы покатились по щекам. Мне не пришлось говорить как в этих бульварных романах, знаете: «Обними меня» или «мне так холодно». Он сам догадался. Так осторожно, что я не почувствовала дискомфорта от смены положения, чуть подвинул верхнюю часть торса. Примостился на краешке кровати и склонившись, обнял меня, буквально закрыл собой, волосами, пахнущими морозом и дымом, закрыв мокрое от слез лицо.
-Ты ведь расскажешь мне все, Эль?
-Да.
-Всю правду.
-Да. Что ты хочешь знать?
-Все. С самого начала.
-Эйтана несколько лет назад родила дракона. Все думали, что он мертв.
-Но он выжил, - с тяжким вздохом продолжила я. – Знаю.
Желтые глаза с голубыми вкраплениями оказались прямо надо мной.
-Ты знала и молчала?
-Она сказала, ты убьешь ее и ее ребенка. Я и так много отняла у нее.
Снова послышался рык. Он злился. Неясно только, на кого.
-Рафаэль, - окликнул Анжей, - тебе пора.
-Все под контролем, - ответил он. Погладил меня по щеке, - все хорошо. Не делай так больше никогда, Лета. Ты можешь мне все рассказывать.
-А ты бы не убил его?
Я прочла ответ в его сжатых губах. В жестокости прежнего Рафаэля, исказившей черты.
-А сейчас? Сейчас он жив? И зачем ты превращался в дракона?
-Я не смог… убить сына. Я показал ему, что так делать нельзя, на понятном ему языке. Он понимает только силу. И приказ того, кто может порвать его. Он в амбаре. Я запретил кому-либо приближаться к нему.
-А как же Елизар?
-Елизар знал о нем. И когда обнаружил, что его нигде нет, понял, для чего Эйтана увела его. Бросился в замок и… почти успел.
Так вот чей это был крик – последний, что я помню. Елизару я обязана своей жизнью.
-Ты не наказывай его только. За то, что укрывал сына Эйтаны.
-Не буду, - ответил он прямо мне в губы, обдав теплым дыханьем, и ласково поцеловал.
-А сама Эйтана? Где она?
-Я выгнал ее из замка. Если сможет, она пройдет по лесу и выйдет к деревне. Там и останется. За ней ушла Флора.
Он снова стал целовать меня, но я напряглась. Что-то тут не так. Он не договаривает.
-О чем ты умалчиваешь, Эль? Кто еще ушел с ней?
Анжей снова встрял:
-Эль, дай ей отдохнуть. Она пока не готова.
-Нет уж, не делайте из меня дуру! Вы должны сказать все, - запротестовала я.
И вдруг сама поняла, кто ушел вслед за Эйтаной. Вито, мой друг, мой мальчик, с которым нас столько связывало, которого я оберегала и любила столько лет, предпочел меня Эйтане.
Слезы новым потоком хлынули из глаз. И бедро заболело вдвое сильнее.
-Тише, Лета, тише. Тебе нельзя так расстраиваться. Успокаивайся, мой ангел, - Рафаэль начал баюкать меня, как ребенка.
Но я не могла остановиться. Мне было так невыразимо обидно – Эйтана все же в определенном смысле добилась, чего хотела. Она не отвоевала у меня возлюбленного, но забрала лучшего друга.
-Лета, перестань, - Геральд подошел к кровати с другой стороны. Взял меня за другую руку. – Ты же не хочешь, чтобы твой ребенок вырос дауном. А он непременно вырастет, если ты на раннем сроке будешь распускать нюни. Сейчас формируется нервная система зародыша. Ты что, биологию в школе не изучала?
Я всхлипнула.
-Изучала.
-Вито не умер и не исчез с лица земли. В нем просто взыграли гормоны. С кем в его возрасте не бывает. Стыдно, Лета.
-Угу. А почему Кеос напал? Ведь я раньше видела его. Он не трогал меня.
-Она дала тебе брошь Флоры. Именно Флора унесла его и выбросила в лес – он навсегда запомнил ее запах. Эйтана сама чуть не поплатилась жизнью, когда на собственном опыте узнала, как он не любит бабушку.
-Да… я помню… она была ранена… - в каком-то полузабытьи пролепетала я.
Меня клонило в сон. Это был не обморок, а  именно сон.  И накопившаяся усталость. Или Циона обитала где-то рядом и манипулировала моим состоянием – одним словом, извращалась, как могла.
-Хватит на сегодня, - Геральд накрыл меня одеялом.
Странное дело, Рафаэль кивнул ему в знак согласия. А ведь он должен был его по крайней мере ненавидеть после всего происшедшего. Неужто мое ранение так их сблизило?
-Ты же не уйдешь? – сонно спросила я, сжимая в слабом кулаке волосы Эля.
-Не уйду, - глаза его были полностью голубыми. Такими, как обычно, - спи, мой ангел.
Он поднял голову.
-Уходи, - приказал Геральду.
Вместе с Анжеем они тихо вышли.


Бог его знает, сколько я проспала так, даже во сне стараясь не двигаться, чтобы не вызвать новую волну боли. Близость Рафаэля, ощущение его теплого, родного тела рядом действовала успокаивающе. Я привыкла спать убаюканной его ровным дыханьем, в кольце его рук, склонив голову ему на грудь. Несмотря на то, что в последнее время почти не спал из-за своих кошмаров, он лежал очень тихо и неподвижно ночи напролет, изредка гладя меня по распущенным волосам. Мы словно поменялись ролями: сперва я хранила его сон, затем он сберегал мой до самого утра. Это было волшебное ощущение… А потом это замечательное чувство защищенности, единственное, по которому сейчас скучаю, пропало. Конечно, он поднялся очень осторожно, чтобы не потревожить меня, конечно, я не должна была ничего почувствовать. Но я почувствовала и проснулась. Тут же накатила жестокая боль, разлившаяся по телу, ничуть не ослабевшая за ночь. Напротив, она будто усилилась. Я потрогала повязку на бедре: мокрая. Стало быть, рана открылась.
-Блять... 
-Смотрите, кто проснулся, - Геральд стоял у окна, заложив руки за спину, наблюдая за хороводом снежинок, что мерно и вместе с тем игриво, приглашая насладиться причудами зимней сказки, кружились за стеклом.
Одет он был в ту же тунику, что и вчера.
-Ты не ложился?
-И тебе доброе утро, Вероника, - будничным и совершенно безразличным тоном отозвался он. - Нет, не ложился.
-Где Рафаэль?
Геральд наконец обернулся ко мне. Красивое лицо его, омраченное усталостью и печатью унылой безнадежности, присущей ему с первых дней нашего знакомства, выражало не то печаль, не то раздражение. Верно, что-то очень расстроило его, но он не говорил.
Ох уж эти мужчины. Строят из себя невообразимо брутальных, самостоятельных, сильных... Смех один.
-У твоего благоверного появились неотложные дела. Ничего особо серьезного.
-И он приказал не говорить мне, куда его дернуло среди ночи?
Геральд изящно пожал плечами.
-Меня не особо волнует, что он приказал.
-Видимо, он попросил тебя приглядеть за мной? Раз ты в моей спальне.
-Напротив, он весьма недвусмысленно намекнул, чтобы  я не приближался к тебе. Знаешь, забавно ты его изменила, - продолжал он, расхаживая свободно и небрежно, руки в карманах, из угла в угол. Только сигары в зубы не хватало для пущего эффекта совершенной расхлябанности и пофигистического отношения к чему бы то ни было. – Вроде на людей, как раньше, не бросается. Но фантазия у него определенно стала изощреннее.
Он непроизвольно коснулся груди в том месте, где стояло клеймо. Видимо, хотел сказать еще что-то, но вошедшая Милада переключила внимание на себя.
-Госпожа проснулась? - шепотом спросила у него.
Заметьте, она не удивилась, увидев в спальне госпожи постороннего мужчину. Чудеса да и только.
-Госпожа проснулась, голодна и истекает кровью, - громко и капризно протянула я.
Милада вкатила за собой в комнату эдакий двухэтажный мини столик на колесиках. Я даже не представляла, что такие имеются в средневековом замке. На первом этаже стоял чан с теплой водой, громоздились бинты, вата. На втором разместились блюда с аппетитно пахнущей едой… Но аппетитной она казалась только в первый момент.
-Меня сейчас стошнит, - простонала я, чувствуя, как желудок сжимает спазм.
-Унеси еду, - сказал Геральд.
Милада и сама, поняв оплошность, кинулась с подносом с яствами из комнаты.
Я зажмурилась и постаралась дышать ртом. Спазм ушел, тошнота отступила.
-Так почему у Рафаэля извращенная фантазия?
-Он не рассказывал тебе, как поступил с Эйтаной? – на мой взгляд, Геральд лишь старательно изображал удивление на своем лице. Словно издевался. Интересно только, над кем.
-Выгнал ее.
Геральд рассмеялся.
-Выгнал, значит. Эйтана умоляла убить ее, только не отрывать от сына. У меня сложилось смутное ощущение, что она малость того. Свихнулась.
-Рафаэль спросил, зачем она натравила эту тварь на меня?
-Да. Эйтана лепетала что-то о том, что ты сломала ей жизнь. И вдруг как же так, несправедливо, если ты возьмешь да и родишь ее ненаглядному Элю сына.
-Это может быть и девочка.
Вошла Милада, на этот раз без подноса. Геральд спросил у нее, также лениво расхаживая по моей комнате:
-Кто родится у госпожи, Милада?
-Мальчик, - без запинки ответила та.
-Вот видишь, - Геральд развел руками в мою сторону. – Слушай, как же она кричала… Наверное, в самой деревне услышали. Сначала она бросалась ему в ноги, обливая слезами. Потом умоляла убить Кеоса быстро, чтобы он не мучился.
Пока он расписывал душераздирающую прощальную встречу Эйтаны и Рафаэля, Милада подкатила чан с горячей водой. Вдруг очень ярко представилось, как эта вода будет  жечь там, где и так дико больно. Стыдно признаться, но мне стало страшно. А тут еще вся из себя правильная, строгая Милада потребовала:
-Геральд, выйди.
-Геральд, останься!
-Госпожа, стыдно… - начала она, кривя губы. Но одновременно она закатывала рукава, и страх оттого только разрастался, норовя каждую секунду превратиться в панику.
-Молчать! – я стукнула кулаком по кровати.
И тут же заскрипела зубами от боли в потревоженном бедре. Геральд, усмехнувшись, поклонился до самого пола.
-Разрешите сказать, ваше величество?
-Не разрешаю!
Агрессией прикрывать слабость гораздо легче, чем ныть на тему того, как все плохо.
Всем своим видом показывая степень своего крайнего несогласия с своенравной госпожой, Милада задрала край блио, стыдливо прикрыв то, что в реальности, помню, называли зоной бикини. Сняла бинт, пропитанный кровью. Я впервые увидела свою рану. Она была очень длинной, шрам наверняка останется на полноги, рваные края сшиты грубой нитью. Милада приложила обильно чем-то смоченный бинт к ране.
Я отдернулась в сторону, не совладав с собой: рефлекс сработал раньше, чем силой воли удалось удержать себя на месте.
-Что ж ты творишь, - Геральд сидел с другой стороны кровати, поджав одну ногу под себя, и наблюдал за моими страданиями без толики сочувствия.
-Надо промывать каждый день, - почти обиженно подтвердила Милада.
-Иначе гангрена и смерть, - он кивнул, - сама же знаешь.
Я шумно выдохнула.
-Хочешь, я буду держать тебя за руку? – иронично спросил он.
-Нет. Нет, стой. Хочу.
Геральд разместился в изголовье кровати, оказавшись надо мной. Взял за обе руки. Точнее, я вцепилась в него со страшной силой и сжимала всякий раз, когда Милада стирала кровь с раны, проклиная все на свете и ругаясь последними словами.
-Больно же, Вероника! – воскликнул он, когда я в очередной раз ногтями впилась в его ладонь.
Я буквально задохнулась от возмущения.
-Знаешь что, неженка! Можешь и потерпеть!
-Кто тут еще неженка?
-Ну не я же!
-Из тебя хреновая госпожа, - сказал он с насмешливой улыбкой.
-А из тебя хреновый лир! – парировала я. И заметила, что все давно позади: пока мы препирались, Милада управилась и уже перебинтовывает мою ногу.
-Пошел вон, - шепотом, ибо на иное не хватало сил, велела я.
Он высвободился из моих цепких пальцев и, поклонившись, вышел.

Я пролежала без дела до самого обеда. Желудок начинал протестовать, требуя хоть малой наполненности. Но любая мысль о еде приносила тошноту, отчего я злилась еще больше. Мысли о Вито, предавшем меня и бежавшим с Эйтаной в деревню, добивали окончательно.
Как только я пыталась представить, как он теперь, о чем думал, когда уходил вслед за ней, на глаза наворачивались слезы. Приходилось из раза в раз повторять себе слова, сказанные Геральдом о том, что я не хочу ребенка-дауна. А если стану распускать нюни, то так и случится.
Рафаэль заслужил иного сына. Сильного, умного, с здоровой нервной системой и не менее здоровой мамой, которая будет разительно отличаться от Ционы с ее садистскими наклонностями.
Когда я уже не могла бездействовать дальше и решила, наплевав на все, и боль в том числе, попробовать встать, пришел Рафаэль. Выглядел он не лучше, чем вчера. Видно, также как Геральд, не ложился.
-Как себя чувствуешь, мой ангел? - целуя меня, пробормотал он невнятно.
-Плохо. Куда ты уходил?
Я заметила украдкой, как спешно он нацепил на лицо свою излюбленную маску а ля ничего не случилось, мне на все наплевать. Значит, что-то по-настоящему серьезное.
-Не вздумай что-то от меня скрывать, Эль, - настойчиво обвивая рукой его шею, добавила я, - хоть я и беспомощная, но далеко не слабая.
-Конечно… - ему все же удалось высвободиться из моих объятий. Он стал целовать мой пока еще плоский живот сквозь тонкую ткань, - мать моего ребенка не может быть слабой.
-Куда ты уходил?
Видно, в голосе моем прорезалась интонация Ционы, ибо он позволил себе снять маску. Я увидела странное чувство, вроде бы гнев, и вместе с тем отголоски вины в его лице.
-В деревне зреет восстание. Я должен подавить его, иначе кто знает, чем закончится это для нас. Для тебя, - он погладил меня по голове совсем как маленькую.
Как будто боялся, что я не пойму.
-Ты снова превращаешься в дракона, чтобы пугать крестьян.
-Я никого не убиваю. Разве есть во мне что-то от прежнего тирана? – с улыбкой спросил он.
-Нет. Но тебя что-то еще мучит. Я же вижу, Эль. Расскажи.
-Если бы я убил Эйтану, а не отпустил. Она бы не разносила сейчас слухи вместе с камергером о том, что господин стал мягче. И беззащитней.
-Если бы ты убил Эйтану, ты не был бы собой. Я уверена, что есть вещи важнее власти.
-Вы с малышом для меня важнее всего. Все будет хорошо.
Я чувствовала, он сам не верит в то, что говорит. И винит себя в том, что изменился… в лучшую сторону. Бред какой-то. Я поморщилась.
-Очень больно? – мягко спросил он на ухо.
-Да.
Я не заметила, как в его руке материализовалась чашка с ароматной жидкостью голубоватого цвета. Транцискава.
-Я не буду, Рафаэль. Нечестно вызывать чудовищ в мое воображение и уходить.
-Горничная посидит с тобой. Если б мог, я бы остался, ты же знаешь.
Я откинулась назад, на его руку, поддерживающую меня под спину. Становилось удивительно паршиво, и я не знала, что это: следствие боли от раны, от ухода Вито, от вести о возможном восстании, опасности для моего ребенка или от всего вместе.
А может, я просто дико соскучилась по прошлому. Не тому, где жила Вероника Эсперова – тому, где не было иных проблем, кроме как не попасться лишний раз на глаза хозяину замка.
-Хочу, чтоб ничего этого не было… - успела протянуть я, прежде, чем он влил в полуоткрытые губы отвар транцискавы.
-Не надо, ну пожалуйста…
-Не спорь.
Он поцеловал меня на прощанье.
Через минуту после того, как он вышел, вошла Милада. Я уже почти спала, когда она присела на деревянную лавку, устроив Лео на коленях.
Мне приснилась Циона – приснилась странно и непривычно. Начать хотя бы с того, что ей впервые вздумалось явиться мне во сне. Причем я не сразу поняла, кто передо мной. Видела только огромного дракона, темно синего с золотистыми прожилками, с светлыми-светлыми, небесно-голубыми глазами. Он парил на высоте нескольких метров над землей. Я даже слышала хлопанье массивных крыльев, его громкое и спокойное дыханье. А потом обратила внимание, что передо мной не дракон, а, если угодно, дракониха. Тут же пришло осознание, что я на самом-то деле дракона не вижу –  ожидаю его увидеть. Все это время мне почему-то казалось, что Циона должна была хоть раз в жизни принять облик дракона, чтобы знать, как и зачем передать его сыну. И вот теперь она был прямо передо мной и в то же время не была, я выдумала ее.
Постепенно видение сменилось картиной более реальной. Вдали я видела довольно высокую женщину, окруженную черным сиянием. На голове ее, уложенные крупными локонами, золотом горели длинные волнистые волосы. Это не метафора: они действительно были золотыми. Настолько же настоящими, насколько она сама. Мне не удалось как следует разглядеть ее лицо – только сияние, очертания гордой фигуры в роскошном платье со шлейфом, с рукавами до пола. Она стояла прямо, осанка царственная, подбородок чуть приподнят. В ней чувствовалась мощь, которой невозможно не подчиниться.
Я поняла, что опускаюсь перед ней в реверансе, только когда нога, оказавшаяся вдруг здоровой, коснулась другой ноги.
-Мне не нужно быть драконом, чтобы заставить себе подчиняться, - сказала Циона.
Голос ее звучал в моем сознании, вокруг меня, заполнял собой все пространство, обжигал и калечил, и вместе с тем не нашлось бы в мире ничего более чувственного, более прекрасного и приносящего наибольшее наслаждение.
А что самое скверное, на что я при всем желании не смогла бы тогда обратить внимания: она без труда читала мои мысли.
-Мой сын поступил опрометчиво. Восстание теперь неизбежно. 
-Так помоги ему! – крикнула я.
Мне все казалось, что меж нами большое расстояние, и она меня не услышит.
-Взамен, - шепотом, над самым ухом, - я попрошу кое-что.
-Что?
-Твое тело.
-Никогда.
-Боишься.
-Боюсь.
Я почувствовала, как она улыбается. Там же, над ухом. И стало страшно, будто весь страх, на какой способен человеческий организм, все первобытные чувства, без контроля и сдержанности, вырвались наружу.
-Ты все равно не спасешь Рафаэля.  Запомни это.
Это было последнее, что она сказала, прежде чем обратиться в дымку и растаять.
Я очнулась в холодном поту, дрожа всем телом. Милада уже минут пятнадцать, как пыталась разбудить меня. Но куда ей против Ционы.
-Скажи, духи знают будущее?
-Да, госпожа. Они всегда говорят правду.

Это странно и нелогично, но Циона будто дала мне сил. Конечно, после ее визита рана не затянулась враз, как по мановению волшебной палочки. Но чувствовать  себя я стала гораздо лучше. Потребовала принести себе вместе завтрак и обед. Милада удивилась, но ничего не сказала. А вот Геральд не удержался. Произнес  скептически:
-Ты ж беременная. Вроде место в животе занято. Куда тебе столько.
-Я беременная, а не больная. И, кстати, не вздумай…
Он поклонился с издевкой.
-Прошу простить меня, госпожа. Пусть отсохнет мой язык, если еще хоть раз осмелюсь сказать вам что-то поперек.
Я со смехом проглотила еду.
-Ты осмелишься, и еще не раз, - запуская в него бархатной декоративной подушкой, ответила я.
Когда с обедом было покончено, я уже знала, что хочу сделать.
-Теплое платье и плащ, - мысленно представив себе столько меха, что можно согреть целую армию, скомандовала я сказке.
За окном зима царствовала давно и неустанно. Мороз стоял страшный. Я ощутила это, как только ступила ногой в толстый слой снега. Геральд следовал за мной. Он не пытался отговорить меня. Только изредка подавал руку, когда очередной шаг давался особенно тяжело из-за раны. Идти было больно, но мне нравилось уже то, что я смогла самостоятельно встать. Что перестала быть настолько беспомощной. Вроде обузы.
Знаю, я никогда не была обузой по-настоящему в этом замке. Госпожой, эдаким средоточием достоинств без единого недостатка, доброй феей, заступницей и вконец  подражанием бывшей хозяйке с отголосками ее жестокости – только не обузой. Теперь что-то изменилось. Даже если мне это только казалось, я хотела как можно скорее вернуть себе былое положение.
И отчего-то путь к этому сомнительному положению видела в том, чтобы быть выше того, кто едва не убил моего ребенка. И меня.
Геральд не стал отговаривать, когда я завернула в конюшню. Молча открыл передо мной тяжелую дверь, которую мне было не под силу сдвинуть хоть на сантиметр. Хромая и постоянно останавливаясь, чтобы перевести дыханье, которого и так не хватало, я прошла вглубь конюшни.
 В углу, скованный цепями, с помощью штырей вделанными прямо в землю, весь в запекшейся крови, сломленный и униженный, лежал дракон. Одно крыло его было порвано и сложено странным образом, неестественно. Конечно, я не разбираюсь в том, какое положение естественно для драконьего крыла, не знаю, ощущают ли эти существа боль также, как люди. Но что-то мне тогда подсказало, что ему в пару раз больнее, чем мне.
Даже веки у него были в крови. Глаза закрыты. Из ноздрей не выходил воздух. По крайней мере, я не заметила ни пара, ни облака дыма. Он бал растерзан и брошен собственным отцом.
Если правда, что Кеос унаследовал от матери человеческую способность все понимать и чувствовать, он знал, что Рафаэль отец ему. И что он фактически отказался от какого-никакого, но сына.
-Он хотел тебя убить, - скрестив руки на груди, сказал Геральд.
Считайте, сделал одолжение, напомнив, какая я дура. Подвергаю опасности себя и ребенка.
-Я чувствую в себе силу Ционы. Она не допустит, чтобы с нами что-то случилось.
-Хочешь сказать, в ней проснулись чувства бабушки? - с какой-то злой насмешкой спросил он.
-Хочу сказать, я справлюсь.
Кеос взглянул на меня правым глазом. Потом, с трудом подняв веко, левым. В этих человеческих глазах даже боли не осталось. Одна безнадежность и рожденное ею убийственное равнодушие. Подобное равнодушие, наверное, можно видеть в глазах людей, которые точно знают, что обречены на смерть и осталось им не больше недели.
-Если я сниму цепи, ты не разнесешь в щепки эту конюшню?
Разумеется, он не ответил. Даже не подал никакого условного знака, вроде моргания или фырканья.
Я щелкнула пальцами, запоздало подумав о том, как похожа на Циону, женщину властную и сильную, одним движением заставляющую законы материального мира потесниться, чтобы дать место ее собственным. Ее магии. Ее воле.
Цепи исчезли. Прошла целая минута, прежде чем я сделала шаг к нему, по-прежнему недвижному и безнадежному до слез.
Я все старалась увидеть в нем ненависть, опасность для себя. Тот мальчик, что жив в нем, наверняка не доверял мне, неправильно и незаконно занявшую место его матери рядом с отцом. Но ненависти не было. То ли он не понимал, то ли это был всего лишь дракон. Животное, не сознающее, за что и за кого оно  пострадало.
-Тебе сейчас больно, я знаю. Если бы я могла рассчитывать, что ты не проглотишь меня при случае…
Договорить мне не дало оглушающее хлопанье крыльев прямо над головой. Рафаэль приземлился на крышу конюшни, обратился человеком и – через полминуты стоял рядом со мной. Первое, что сделал – задвинул себе за спину, оказавшись между сыном и будущей женой. Ну или между драконом и его потенциальным завтраком, не все ли равно.
-Я запретил кому-либо заходить сюда, - говоря, он едва сдерживал ярость. И глаза у него были ярко-желтыми. Паршиво. – Это ты привел ее сюда, Геральд?
-Я подчинялся велению своей госпожи, - наклоняясь почти до самой земли, ответил Геральд.
Я не выдержала.
-Да успокойся, в  конце концов, Эль! Мне лучше.
-Тебе уже не больно? Или, может, ты решила добить себя окончательно?
-Мне больно. Но лучше. Пообщавшись с твоей матушкой…
Он не  дал мне договорить. Глаза в мгновение ока стали обыкновенными, светло-голубыми. Он  на секунду прижал к себе.
-Не подвергай себя больше такой опасности, Лета, - прошептал на ухо. – Ты же знаешь, я как боюсь за тебя. – И громче, повелительным тоном, сказал,- а теперь будь добра, возвращайся домой.
-Я никуда не пойду, - спокойно, зная, что сейчас последует новый взрыв ярости и злости, ответила я. – Мне надоело там лежать одной.
-По-моему, ты нашла себе отличную компанию, - язвительно заметил он.
-Сейчас не время для ревности. Я хочу, чтобы ты отпустил Кеоса.
Если я демонстративно, прямо скажем, выпендрежно щелкала пальцами, чтобы кандалы исчезли, Рафаэль просто подумал о том, чтобы они снова появились – и они тут же появились.
Таков был его ответ.
-Тогда позволь горничным залечить его раны. Или хотя бы покормить.
-Заботишься о нем?
-Я просто не хочу, чтобы он умер.
-Драконы более живучи, чем ты думаешь.
-Это ты более живуч, потому что рожден от колдуньи. А его родила обыкновенная женщина.
Напрасно, конечно, я это сказала. Кеос издал нечто среднее между слабым рыком и страдальческим стоном. Сдыхать он однозначно еще долго не собирался.
Я вышла из-за спины Рафаэля. И изо всех сил постаралась сказать так, как мне во сне говорила Циона: безапелляционно и властно:
-Да, твоя мать простая женщина. Ты больше никогда ее не увидишь. Я не заменю ее в твоем сердце или душе, не знаю, что там тебя роднит с людьми. Но заменила ее рядом с твоим отцом. И так будет впредь. Советую это принять как должное.
Мы смотрели друг на друга целую минуту. Потом он закрыл глаза.
-Его раны затянутся сами или можно ему чем-то помочь? – обернувшись к Рафаэлю, спросила я.
-Тебя не уговорить?
-Нет.
-Я не позволю снять кандалы.
-А я не позволю оставить его в таком состоянии.
-Ты можешь попытаться полечить его, ему станет больно, взыграют животные инстинкты, он цапнет тебя, и на этот раз ты моего ребенка потеряешь, - с нажимом сказал он.
По одной его интонации я поняла: в том, что случилось со мной, в том, что я чуть-чуть не потеряла ребенка, он винил только меня.
Так уж устроена сказка: беременная женщина должна все девять месяцев проваляться в постели, объедаясь до умопомрачения и совершенно ничем не занимаясь. Только бы ничего ен стряслось с ребенком.
Я так не могла, и потому он злился. Но потому, что любил, или потому, что боялся потерять, или просто оттого, что пытался понять – не показывал этого. И не упрекал.
-Он же человек внутри…
Рафаэль вздохнул. Одной рукой обнял меня за талию.
-Даже меня нельзя трогать в подобном облике и в подобной ситуации. А я лучше владею собой.
Я склонила голову ему на плечо. Как же мне все-таки повезло с мужем. Как я люблю его.
В конце концов нам удалось прийти к компромиссу. Я приходила к Кеосу, он оставался в кандалах. Рафаэль сопровождал меня, когда мог. Если времени или возможности не было, он отправлял Геральда, каждый раз угрожая убить его, если хоть один волос упадет с моей головы.

В один из таких дней, когда Рафаэль лениво и устало сидел на ворохе сухой соломы, что  в углу конюшни, и наблюдал за мной из-под прикрытых век, произошло что-то невообразимое, необыкновенное, новое и завораживающее, что рано или поздно испытывают все беременные, все радуются, боятся и волнуются, а потом привыкают.
Но позвольте рассказать обо всем по порядку.
Вот уже несколько дней прошло, как по негласному согласию нас троих я могла дотронуться до Кеоса. Пару раз мне случалось проводить раскрытой ладонью, осторожно и не нажимая, по чешуе Рафаэля, жесткой, с острыми чешуйками. Чешуйки Кеоса были чуть более мелкими, мягкими, но все же порезаться о них можно было с тем же успехом.
Я все пыталась добраться до его поврежденного крыла. Он не протестовал открыто -  все же Рафаэль был рядом, готовый  каждую секунду преподать нерадивому сыну очередной урок послушания, - только потихоньку отодвигался от меня, поворачиваясь все время так, чтобы мне не удалось добраться до больного бока. В тот день я твердо решила-таки переупрямить его  на свой страх и риск. И вот тут-то, когда он неприметно так распластался по всей стенке конюшни, чтобы я не могла дотянуться, это и случилось.
Внутри словно что-то шевельнулось. А потом еще раз. Еще, и – затихло.
-О, господи…
-Что с тобой? – Рафаэль оказался рядом в мгновение ока. Буквально сорвался с места. – Где болит, скажи мне.
Он обнял меня. Вспомнилось то время, когда я была для него чем-то вроде фарфоровой куколки, и меня это безумно раздражало. Теперь не раздражало. Более того, казалось мне крайней необходимостью.
-Не… Не болит. Просто странно.
-Что странно?
Пока он осторожно ощупывал меня, заглядывал в глаза и чуть не сдувал пылинки, Кеос, подобно маленькому ребенку, высвободился из своего убежища и, насколько позволяли цепи, приблизился к нам.  Вытянул шею так, что чуть ли ткнувшись носом между нами.
-Уберись, Кеос, - цыкнул на него Рафаэль, отодвигая меня подальше.
Дракон обиженно пополз на свое место.
-Так что с тобой, мой ангел? – повторил он.
Я прижалась к нему, спрятав лицо на груди. Выдохнула в его теплую шею, точно это был величайший секрет, а я – девочка, поверяющая его заботливому отцу. 
-Он шевельнулся, Эль. Толкнулся внутри.
Я почувствовала, как он улыбнулся.
-Так и должно быть, Лета. Наш ребенок растет.

В самые трудные моменты беременности, когда накатывали то плаксивость, то одиночество, то  лихорадочное желание что-то делать, кому-то мстить, от кого-то защищаться, воспоминания об этом эпизоде согревали меня и приводили в чувство. Эта фраза о том, что наш ребенок растет, его ласка, его забота, его бесконечная преданность и такая нерушимая уверенность в том, что все будет хорошо – самое главное, важное, незаменимое, что он дал мне.
Точно знаю - я всю жизнь буду по нему скучать. И никто и никогда больше не сможет защитить меня от целого мира, как это удалось ему.
Тогда казалось, что все невзгоды позади. Даже мой токсикоз, будь он трижды неладен, закончился. Эйтана больше не пыталась убить меня. Правда, Вито был где-то далеко – с ней. Это мучило меня какое-то время, затем острота обиды сменилась иным ощущением сродни безразличию.
К четвертому месяцу беременности во мне проснулось то, что, верно, кто-то когда-то догадался назвать материнским инстинктом самосохранения. Я стала меньше переживать из-за чего бы то ни было, нутром понимая, что это навредит ребенку. Ела то, что было полезно ребенку. Спала больше, потому что так было лучше для ребенка.
Рафаэль наконец увидел во мне то присущее всем женщинам сказки, полностью посвящавшим себя детям, что заставляло их девять месяцев беременности притворяться овощем и только лежать и есть, есть и лежать. Он легче отпускал меня к Кеосу, раны которого начали затягиваться. Кеос теперь жил на свободе, то есть без оков и прочей ерунды, которая, по моему мнению, не нужна была с самого начала. Смотрел на меня с детским интересом, слушал внимательно, пока я болтала без умолку о реальности или о том, как назову малыша, или о том, что тяжеловато становится долго ходить, или о том, что станет с моей талией после родов.
Не думаю, чтобы он многое понимал. Просто я относилась к нему по-дружески, будучи сама еще немного ребенком. Знаете, такое случается: женщина беременна и без пяти минут замужем, но готова играть в куклы дни и ночи напролет, даже если вместо кукол – люди.
Эта белая полоса не могла продолжаться долго, кажущееся благополучие на то и кажущееся, что быстро оборачивается разочарованием. После очередного дня, проведенного в холодной конюшне,  я заболела.
Это был самый обыкновенный грипп, но в каком-то полузабытьи (видимо, поднялась высокая температура) я не смогла сказать об этом Рафаэлю. Было очень холодно, мысли уплывали куда-то, глаза закрывались, руки окоченели, я совсем их не чувствовала.  Голова раскалывалась. Я все падала и падала куда-то, в омут нескончаемой боли и одиночества. Откуда одиночество? Ведь он рядом, он осторожно и бережно поднял меня на руки, прижал к себе.
-Лета… Что с тобой… - я почти не слышала, только жадно ловила звуки его голоса, искала пальцами его руки.
Луч света упал на мое лицо, и стало еще больнее. Глаза словно прожгли насквозь каленым железом. Я закричала… Или мне только казалось, что я кричу, а на самом деле вырвался только стон.
Наверное, он отнес меня в свою потайную комнату с волшебным зеркалом и наваленными шкурами, с плотно зашторенным единственным крошечным окном, потому что больше не было ни света, ни боли. Остался только он – один во всей вселенной, сжавшейся в комок от температуры и небытия. Он просто лежал рядом, обнимая меня, руки мои ледяные приложил к своей горячей груди, чтобы они грелись. Я пыталась шептать, как он мне нужен, как я люблю его, когда просыпалась, но это было редко и попросту выпало из памяти.
Не знаю, сколько времени так прошло. Может день, может два. Или все три. Я потеряла счет времени. Удивляюсь, как Рафаэль его сохранил в такой обстановке. В какой-то момент ему показалось, что мне лучше, или напротив, он испугался, что мне станет хуже – он попытался меня разбудить. Сначала мягко гладил по волосам, по плечу, шепотом называя по имени.
Я не просыпалась. Только попыталась пробормотать что-то  о том, чтобы он меня не трогал. Тогда он чуть встряхнул меня. Я поморщилась. Кажется, из-под опущенных век даже показались слезы.
-Тебе нужно поесть, - он говорил довольно твердо, напоминая о тех временах, когда я на правах пленницы подчинялась всякому приказу.
Я подчинилась и на этот раз. Рафаэль сам кормил меня, одной рукой поддерживая под спину. Я вяло спорила, бормотала, что не хочу есть. Он молча вливал в полуоткрытые губы горячий бульон и говорил, что так надо, и что я не должна спорить. Тогда я снова плакала – совсем как маленькая – и он успокаивал меня, терпеливо и ласково объясняя, что я совсем ослабла.
-Ты же любишь меня и такой… и до самой смерти, - язык заплетался, глаза упорно не хотели открываться, в голове была какая-то каша, но одно я знала точно: он здесь, рядом, родной и знакомый, и он не бросит, - даже если я умру…
-Тише, тише, - стирая с моих щек слезы, мирно ответил он, - ты будешь жить еще долго-долго. И вырастишь чудесного сына.
Вконец ему все же удалось заставить меня поесть. С того дня болезнь начала отступать. А через неделю я выздоровела совсем.
Позже я узнала, что та неделя оказалась решающей в борьбе с назревающим восстанием. Вместо того, чтобы показать разъярившимся крестьянам, кто хозяин их мира, Рафаэль нянчился со мной, грел мои руки, целовал в лоб и упрашивал поесть.
Власть его была подорвана окончательно.

Будучи на пятом месяце беременности, я создала себе атласное белое платье а ля татьянка, в котором клеш шел от тоненького пояска, что под грудью. Декольте у него было весьма и весьма глубокое, руки только чуть-чуть прикрыты. Отчего-то мне захотелось показать Рафаэлю,  насколько раскованными, смелыми и дерзкими бывают женщины в моем мире. Я долго перекраивала фату, начав с длинной, классической и укорачивая ее все более и более, пока не отказалась совсем.
Принцесса из сказки, которая выходит замуж без фаты: вы такое видели? Впрочем, принцесса, выходящая замуж на пятом месяце беременности, это тоже перебор.
Поэтому, наплевав на то, что так не пишут и не говорят,  начну заново. Будучи на пятом месяце беременности я создала себе атласное белое платье и вышла замуж за того, кого ненавидела пять долгих лет заточения. И замешательства. За того, кто играл мной эти пять лет и только теперь смог по-настоящему полюбить.
Знаете, что он сделал? Позвал священника, лысого и полного мужичка с трясущимися руками и бегающими пугливыми глазками, из деревни. Но это еще не все. В подарок мне Рафаэль по обыкновению полноправного хозяина, привыкшего распоряжаться жизнью и судьбой подданных, преподнес живого человека. Моего Вито.
По левую сторону от дорожки, что вела к алтарю в капелле, где Рафаэль столько раз унижал Эйтану, стояли рядом Анжей и Геральд, чуть позади – Милада, утиравшая передником слезы, с ней Берта и Кора. Даже Ивар не мог скрыть той удивительной смеси умиления, недовольства и серьезности, что присуща подобным ему жестким и недалеким людям.
Елизар как посаженый отец вел меня под руку к Рафаэлю - ослепительному в  своем черном одеянии, что переливалось багровым и золотым в кровавом свете витражей. И мое собственное белоснежное платье казалось кровавым.
Самое удивительное, мне нравилось это.  Хоть Циона была прямо за моей спиной, я почти физически ощущала ее присутствие, ее мысли,  радость и торжество, странное, непривычное внутреннее удовлетворение от того, что  платье сверкало всеми оттенками красного и бардового,  принадлежало мне.
По правую сторону от дорожки стоял Вито. Он изменился, выглядел намного старше и крепче, будто за месяц набрал не только в весе, но и в силе. Тонкие черты лица погрубели, голубые глаза превратились озера льдистой поверхности, отражавшей всякие чувства и эмоции. Многодневная щетина придавала его лицу нарочитую небрежность и мужественность.
Рядом с Вито, крепко держа его под руку, стояла Эйтана. В платье из красного атласа, подчеркивающего белизну кожи, прекрасная и неприступная, как всегда, она, казалось, вовсе не изменилась. Такая же красивая, такая же гордая, с забранными наверх каштановыми локонами. Такая же коварная, как раньше.
Краем глаза я уловила, с какой болезненной завистью она смотрела на мой выпирающий под платьем живот. И крепче вцеплялась в руку Вито: я причиняла боль ей, она – мне.
Не знаю до сих пор, любила ли она Вито или он был приманкой. Не знаю, да и не хочу знать. Они до сих пор вместе, и я хочу им счастья.
Священник читал молитвы одну за другой сбивчиво и быстро, Рафаэль целовал меня долго и страстно, пальцами правой руки скользнув в распущенные волосы, чтобы я чуть наклоняла или отводила голову. Показывал власть над новоиспеченной женой.
Я мечтала, чтобы он целовал меня вечно, и не пришлось бы идти обратно по этой дорожке,  встречаться глазами с бывшим лучшим другом. Но деться было некуда. Просто пройти мимо – не получилось.
-Вам не будет счастья, - не громко, но так, чтобы мы услышали, сказала Эйтана.
-Твоему мужу уж точно не будет, - добавил Вито.
Я не отвечала, осознав, что отвечать должен Рафаэль. Рука моя сама собой легла на живот, защищая его и прикрывая. Плечом я прильнула к мужу. Он обнял меня за талию, принимая часть веса на руку.
-Убирайся, камергер.
-Я больше не твой слуга.
Оба они говорили довольно спокойно и тихо, и от того становилось еще более не по себе: столько скрытой, расчетливой и рассчитанной ярости было в их голосах.
-Но ты в моем замке.
-Недолго тебе осталось быть здесь хозяином.
В этот момент откуда-то далеко-далеко послышался жалобный вой. Это Кеос возмущался, что о нем весь день никто не вспоминал. Не кормил, не развлекал. А может, просто учуял близость матери…
Эйтана вздрогнула. Страдание исказило ее миловидное  личико. Маска высокомерия треснула по швам.
-Это Кеос…
-Твой сын больше не принадлежит тебе. Если кто и мать ему, то лишь Лета, - заметив ее реакцию, сказал Рафаэль.
Я почувствовала, как улыбка трогает мои губы. Не торжествующая, не победная - просто улыбка. От того, что кому-то рядом нестерпимо больно. Моральная боль мне нравилась гораздо больше физической.
Или не мне?
 Нет, пожалуйста, только не сейчас, не в день венчания… я сделала над собой усилие – Циона нехотя отступила.
-Позволь мне увидеть его, - взмолилась Эйтана.
-Нет, - я произнесла это слово сладко, властно, приторно улыбаясь, ощущая, как каждый звук ранит ее сердце похлеще всякого ножа.
-Нет, - повторил Рафаэль, - а теперь убирайтесь оба.

Вито ушел, забрав с собой жену. Да, да, Эль сказал, сразу после изгнания они обвенчались в деревне. Подумать только…Мальчишка-камергер стал мужем камер-фрау, второй женщины в замке после госпожи. Впрочем, деревня, насколько знаю, стирает всякие границы. Людей сближает общая цель – Эйтана и Вито долгое время пытались помешать союзу «чудовища и чужестранки».
Именно так нас называли в деревне. Это мне тоже потом рассказал Эль. Помню, в ответ я только вздернула подбородок и звонко рассмеялась. Назвала крестьян глупыми людишками и тут же о них забыла.
Циона сделала своё дело. Я стала высокомерной жестокой стервой.
Коей, верно, в глубине души  остаюсь по сей день.
После венчания Анжей ушел в лес, крепко обняв брата на прощанье. Он хотел обнять и меня, но Рафаэль не позволил. Хоть в браке царило равноправие, я не стала возмущаться. Молча подала Анжею руку для поцелуя.
Я слышала, как Анжей говорил Рафаэлю о том, что он должен беречь меня и ребенка. О том, что его племянник когда-то должен встать во главе всего мира.
-Так хотела наша мать, - заключил он.
Рафаэль молча кивнул.
Я погладила свой живот.
«Они хотят сделать из себя нового Александра Македонского. Ты хочешь этого, сынок?»
В ответ он толкнулся. Интересно, это означало да или нет? Надеюсь, когда-нибудь мне доведется узнать правильный ответ.
После Анжея мне целовал руку Ивар. То ли ему не хватало слов, чтоб высказаться, то ли он не считал нужным это делать. Он даже не взглянул на меня.
Геральд молчать не стал. Раболепствовать тоже. Он приблизился вплотную, не заботясь о том, что Рафаэль видит и ревнует,  и прошептал мне на ухо:
-Сделай так, чтоб принцесса Циона расколдовала зеркало. Нет сил больше здесь находиться. Прошу тебя.
Он впервые просил меня о чем-то. Впервые сдержанный и немногословный Геральд отчаялся настолько, чтобы наплевать на приличия, продиктованные сказкой. Он и вправду больше не мог здесь находиться.
-Геральд! – окликнул Рафаэль. – Ты забываешься!
-Нет. Подожди, - я взяла Эля за руку. – На один день я стану… твоей матерью. Она расколдует это чертово зеркало, чтобы Геральд ушел в реалньость.
-Что?
-Она… она давно просила меня об этом. Хотела завладеть моим телом.
-Но ты беременна.
Я прислушалась к внутренним ощущениям. Циона была согласна даже на это.
-Она будет носить моего ребенка. Один день. С ним ничего не случится.
Рафаэль внимательно заглянул в мои глаза.
-А где ты будешь тем временем, Лета? Об этом ты подумала?
-Нигде.
-И ты готова на это ради лира?
-Да. Ты не сможешь мне запретить. Этого хочет она, этого хочу я. Решение принято.
Я видела, что он злится. Чувствовала, что Циона ликует. Малыш снова толкнулся – на этот раз я точно знала, что это «да». Он хотел познакомиться с бабушкой также сильно, как она с ним.
-Знай, что я против, - едва сдерживая злость, процедил Рафаэль.
И стремительно вышел из капеллы. 
Я топнула ногой.
-Вон!
Не мой голос. И привычка топать ногами не моя.
Челядь моментально исчезла, будто испарилась: на самом деле они настолько быстро убежали. Страх перед Ционой был поистине безграничен.
Внезапно накатил страх.
-Геральд… - я задыхалась. Она отнимала у меня жизнь, а я не имела права сопротивляться.
Он взял меня за плечи. Я уперлась руками в его грудь. И поняла, что руки не мои: кожа на них стала неестественно, абсолютно гладкой и белой, под ней выступили голубые вены.  Ногти и пальцы удлинились. Мое тело менялась на глазах.
Геральд смотрел на меня с нескрываемым ужасом, хоть пытался не показать этого. В отражении его темных глаз я видела сверкающие золотые локоны, огромные голубые глаза. Высокий лоб и тонкий нос в идеальных пропорциях. Лицо было похоже на мое, и в то же время другое: выражение его изменилось до неузнаваемости. Один холод. Одна жестокость.
По обнаженным рукам заструился теплый бархат: она меняла платье на свое. Последнее, что я помню, как погладила кистью в драгоценных перстнях живот.
И мысль: она станет матерью моего ребенка. Отдаст ему свою силу.
Тогда я уже ничего не смогу сделать.

Этот эпизод надо бы начать со слов: «очнулась я…». А я не очнулась – ожила. Или воскресла, если угодно. Циона исполнила свое обещание,  отдала тело в срок. Руки снова были мои, с аккуратно постриженными ногтями, крепкие и сильные. И тело мое, пусть сказочное, не имеющее к Веронике никакого отношения… но все же мое.
Я лежала на кровати Рафаэля с черным балдахином и черным шелковым бельем. Странно, что никого рядом не было. Или… или был?
Чье-то тихое-тихое дыханье рядом. Это не дыханье Рафаэля: я сразу бы узнала его. Анжей ушел в лес. Геральд должен быть уже где-то в Германии. Так кто же так тихонечко сопит у меня над ухом?
Я медленно повернула голову влево и вверх. В изголовье кровати сидел мальчик лет семи. Мгновение мы смотрели друг на друга молча. Обжегшись страшной догадкой, я метнулась рукой к выступающему животу. Живот на месте.
Значит это не мой ребенок.
Новая догадка заставила подскочить на месте. Внешностью мальчик удивительно напоминал Эйтану. Такие же теплые карие глаза, тот же маленький нос и губы бантиком. Курчавые волосы обрамляют детское лицо.
Провалиться мне на этом месте, если мальчик – не Ционы рук дело.
Прежде, чем он заговорил,  я уже знала, кто передо мной.
-Отец приказал охранять тебя. А еще он сказал, что ты теперь моя мать.
Я села в кровати. На мне все еще было темно-синее платье Ционы. Она оставила платье, но забрала свои способности. Все до единой. Я не смогла бы сейчас вызвать из воздуха даже стакан воды.
Чокнутая мамаша Рафаэля ушла, прихватив с собой своё волшебство.
Лучше просто не придумаешь.
-Постой-постой. Давай по порядку. Давно ты такой?
-Со вчерашнего дня.
-Почему у тебя вдруг резко ничего  не болит?
-Ты вылечила меня.
-Я?
-Ну ты была не такая, как всегда.
-Какая?
-Очень строгая. И такая… такая…
-Мм?
-Красивая. Вот!
-Что еще я сделала вчера?
-Сделала меня таким. Человеком.
-А обратно ты превращаться умеешь?
-Не знаю. Нет, наверное. Я не хочу.
-Ладно… Кеос, папу слушаться надо, и все такое, но я не твоя мать.
Впервые на его лице мелькнуло серьезное выражение. Как будто ему было не семь, а  все пятнадцать. И понимал он больше положенного.
-Я знаю. Моя мать - Эйтана.
-Ты ее помнишь?
-Да. Но ты вчера говорила, что она слишком безвольная, слабая и глупая, чтобы быть… я забыл слово.
-Кем?
-Ну… матерью этого… нале… нали…
-Наследника?
-Точно!
А я, значит, достаточно умна, чтобы быть матерью того, кто надумает править сказкой после Рафаэля. Ну спасибо, Циона.
-Ты любишь Эйтану?
Он подумал. Смешно наморщил лоб. В этой его привычке думать, угрюмо сдвигая брови, проскальзывало что-то от Рафаэля. Сердце кольнуло острым, как ножом. Стало больно от любви, что переполняла меня.
-Ты тоже хорошая, - наконец ответил Кеос.
Мне вдруг нестерпимо захотелось обнять его. Это частичка Рафаэля, его кровь и его плоть, и как можно не любить его, каким бы они ни был…
-Иди сюда, - произнесла я с улыбкой, и впервые за то время, что Циона терроризировала меня, осознала: улыбка эта настоящая, искренняя, моя, та, которая пять лет назад играла на губах Вероники Эсперовой.
Кеос несмело придвинулся ко мне. Он был в непомерно большой тунике, видимо, с плеча Рафаэля, в штанах, закатанных до колена. Протягивал ко мне по-детски пухлые ручки. Я обняла его, постаравшись в одно это объятие вложить всю ласку и материнскую нежность, которых он был лишен. Отчасти – по моей вине.
Я не могла не любить ребенка Рафаэля. Странно, что он любил меня.
Немного погодя, продолжая держать его на коленях, я спросила:
-А от чего ты собрался охранять меня?
-Там, внизу… на нас напали.
Я сначала не поверила ушам. Вскочила на ноги, выбежала на балкон. Свесившись вниз, пыталась разглядеть, что делают толпы людей, собравшихся во дворе замка.
Это были крестьяне, сотни крестьян, поверивших, что дракон, державший их в страхе больше десяти лет, утихомирился и ослаб. Под предводительством Вито, как я потом узнала, на каждом углу рассказывавшим, что он вовсе не так страшен, как люди думают, они подняли восстание…
И вот они здесь, кидают наточенные лопаты, вилы и прочую утварь в огромного черного дракона, что кружит над ними, оглушительно ревет, но не снижается: какой-нибудь умник непременно попадет в него.
Вспоминая события того дня, я понимаю, что поступила, как последняя дура, не подумав толком головой. Кинулась к двери, чтобы быть там, с мужем, чтобы сказать этим бестолковым крестьянам, что он изменился…
-Лета, стой! – закричал Кеос. – Отец не велел!
-Плевать я хотела, что он велел! Его же убьют!
Кеос преградил мне дорогу. Расставив ноги, закрыл собой дверь, глянул на меня исподлобья. Вылитый отец.
Я справлялась с Элем и в сорок лет. А уж переспорить его малолетнюю  копию ничего не стоит.
-А ну марш с дороги, - не менее грозно, чем он, призвав всю жесткость Ционы, скомандовала я, - или ты хочешь остаться круглой сиротой, без отца и матери?
Он растерялся, обдумывая мои слова. Взяв его за плечи, я буквально передвинула Кеоса в сторону. И, широко распахнув незапертую дверь, опрометью бросилась вниз по лестнице.
Не знаю, как мне удалось так скакать, будучи на пятом месяце беременности. Уж наверно малышу это не слишком понравилось. Но что поделать, на кану была жизнь его отца!
Я вылетела во двор. Шквал ора, крика, просто разъяренных голосов и морозный воздух отрезвили меня. Я оказалась лицом к лицу с толпой отчаявшихся, озлобившихся людей, которым было нечего терять. Увидела Вито – он шел в первых рядах, направляя и подбадривая остальных.
-Подонок! – вырвалось из груди звонко и страшно. – Ты предатель! Ты… - крик заглушил рев Рафаэля.
-Видите! Он тиран! Он обрюхатил эту девушку, силой заставил на себе жениться! – выкрикнул Вито, обращаясь к толпе.
-Ты спятил?! – так захотелось влепить ему пощечину, убить его, лишь бы он заткнулся, лишь бы перестал угрожать моей семье, моему счастью! – Я люблю этого человека!
Слова мои снова потонули в драконьем реве. На этот раз Рафаэль даже не побоялся спикировать вниз, почти задев меня крылом.
-Что вы стоите? Он же сейчас убьет ее! – агитировал Вито, - она пала невинной жертвой происков тирана!
-Он изменился, Вито, ты знаешь это!
Но почему-то люди, обезумевшие от страха и потерь, слышали только его. Вито двигала одна ненависть, она полыхала в нем, не угасая. И вот теперь взорвалась, достигла апогея, заразила остальных и выплеснулась в восстание.
Рафаэль снова летел прямо на меня, намереваясь сбить с ног. Он как бы подтверждал слова Вито о том, что был тираном… но зачем?
Он не успел коснуться меня. Замер в воздухе… в следующую секунду я увидела, что из груди его торчит … от вил. Дракон захлебнулся ревом, замер в воздухе. И рухнул на землю прямо передо мной.
-Убит! Убит! – радостно завыла толпа. – Чудовища нет больше!
Я упала на колени рядом с телом мужа. Последние силы он потратил на то, чтобы обратиться в человека. Вилы по-прежнему пронзали его грудь. Глаза его были закрыты, но все еще дышал.
-Господи… господи, нет, не забирай его, - мне показалось, я говорила, но я лишь шептала онемевшим ртом что-то и не замечала, как по щекам градом текут слезы, - пожалуйста, нет, нет, нет…
-Он убит! – громогласно провозгласил Вито, - эта девушка свободна! Освободим же остальных, тех, кто заточен в замке! И сожжем его!
Толпа ринулась на нас, мимо нас, как будто нас вообще там не было… Я в каком-то оцепенении обхватила руками тело Рафаэля и только прислушивалась к его дыханью, моля Бога о том, чтобы он выжил.

-Ты меня слышишь? – положив ладонь на его взмокшие волосы, спросила я.
Он кивнул.
-Я люблю тебя, Эль.
Он кивнул еще раз, что означало: «Знаю».
Рафаэль лежал на ворохе сена в конюшне. Боясь случайно его потревожить и не двигаясь, я лежала рядом, на боку, втиснув живот между нами так, что когда ребенок чуть двигался, он ощущал это рукой.
Я надеялась, хоть это заставит его бороться.
Вот уж час, как ушел деревенский лекарь. Его отправила сюда Эйтана, узнав, что тела Рафаэля не нашли.  Она смекнула: Анжей наверняка пришел слишком поздно, чтобы помочь, но в самый раз, чтобы перенести раненого брата в конюшню.
Лекарь перевязал Эля. Это оказался добрый старичок неопределенного возраста, весь круглый и толстенький, как шарик. Голова его была седой, глаза глядели сердечно и с состраданием. Он предложил осмотреть меня: все-таки стресс, перенапряжение, опять же, дракон чуть не съел.
-Неужели и вы не верите, что он добрый? – дрожащим шепотом спрашивала я, заламывая руки.
-Я верю, что ты его любишь, деточка, - мудро ответил старик, - стал быть, есть за что.
-Он выживет?
-Нет, - просто сказал он, - к вечеру помрет. Легкое пробито, вишь, кровь из него одна выходит. Дышать ему нечем. Потому и помрет.
Описать, что я почувствовала в тот момент, невозможно. Если вы когда-то теряли любимых, то знаете этот хаос беспомощности, отчаяния, злости, решительности и горечи, что охватывают в первые мгновения. И в долгие-долгие мгновения после…
В груди собрались рыдания, готовые вырваться наружу. Но лекарь укоризненно покачал головой.
-Не реви, девка. Муж твой все одно помрет. Твой выбор – голосить, чтоб ему хуже стало, или последние часы рядом быть, унимать страдания.
Лекарь ушел. Анжей сидел рядом с Рафаэлем, молча держал его за плечо. Елизар был тут же. Ивар стоял у входа в конюшню, карауля, чтоб лишний никто не вошел.
Вот все, что осталось от былого величия и власти господина.
-Мне страшно, - прохрипел Эль, приоткрывая глаза, - но так не должно быть. Я умираю по заслугам.
Анжей наклонился к нему, верно, собираясь напомнить о том, кто он, о том, что не пристало ему заявлять подобное. Я остановила его, качнув головой.
-Нечего бояться, Эль. Ты не умрешь – перейдешь в другую реальность. Как я когда-то, помнишь?
Кивок.
-Бог тебя заберет к себе. И будет заботиться.
-Я не заслужил…
-Заслужил. Бог любит всех. И всех своих детей рано или поздно к себе забирает. И я когда-то с тобой там буду. Дождешься меня?
Он открыл глаза. Не сразу нашел меня взглядом.
«Нечего бояться», - повторила я одними губами.
Так хотелось плакать, просто зарыдать у него на груди, и чтобы все вымысел или сон, сплошная выдумка, чтобы он не умирал никогда… но реальность давила, я была нужна Рафаэлю. И потому приходилось быть сильной.
-Дождусь.
Он провалился в забытье. Я лежала рядом с ним, тихая. Преданная. Любящая. И понимала, что никакая любовь не спасет Рафаэля.
Очнулся он от того, что закашлялся. Я прижала к его губам платок, тут же окрасившийся кровью.
-Привстань, Эль… так будет легче, - упрашивала я его. Но он не мог шевельнуться.
Тогда Анжей приподнял его, поддержав широкой ладонью под спину.
Откашлявшись, Рафаэль прохрипел:
-Скажи мне молитву, Лета…  я хочу знать молитву, когда буду умирать.
Анжей уложил его обратно, прикрыв своим плащом. Я снова начала гладить его по голове.
-Слушай… я буду читать ее вместе с тобой, когда придет время… только ты про себя, а я вслух. И Господь изгонит страх из твоего сердца.
Отче наш, сущий на небесах,
Да святится имя Твое,
да будет воля Твоя,
Как на Земле,
Так на Небе.
Хлеб наш насущный
Дай нам на сей день
И прости Ты нам долги наши,
Как мы прощаем должникам нашим.
И не введи на в искушение,
Но избавь нас от лукавого.
И ныне, и присно, и вовеки веков. Аминь.
Я прочитала молитву, которой в детстве учила меня мама, несколько раз, нараспев. Со второго раза Рафаэль начал беззвучно шевелить губами, повторяя за мной, стараясь запомнить.
-Я слишком многое совершил, - наконец сказал он.
-Все многое совершают. Не кори себя.
В животе моем толкнулся малыш.
-Чувствуешь, Эль? Твой сын толкается, - силясь не плакать, улыбнулась я.
-Я не увижу его.
-Увидишь. Ты будешь смотреть на него, на меня сверху. И оберегать, как всегда оберегал.
-Да.
-Он будет таким же сильным и смелым, как папа. Он будет любить тебя. Обещаю.
Я баюкала его, утешала, как когда-то он утешал меня. Я была для него сильной… и до сих пор думаю, что сделала все возможное для своего мужа.
Ближе к вечеру пришла Эйтана. Ивар не хотел ее пускать, но я позволила ей войти, удостоверившись, что она одна.
Эйтана быстро прошла к Рафаэлю, наклонилась к нему и горячо поцеловала его руку, обливая ее слезами. В тот момент я поняла, сколь велико было чувство этой женщины.
Прошли годы с того дня, как он в облике дракона похитил ее из родительского дома, раз и навсегда лишив защиты и крова. А она полюбила его, любила после того, как он предпочел ей другую, отнял ребенка, изгнал…
-Прости, Эль, - просила она сквозь рыдания, - прости, что не смогла стать тебе достойной женой.
Он с трудом приподнял веки.
-Тена…
Анжей выпроводил ее, не дав  дальше волновать брата. Однако ей все же удалось шепотом спросить меня:
-Где мой сын?
-Циона сделала его человеком. Когда Эля ранили, я видела, как с балкона его башни поднялся дракон и улетел в противоположную сторону от леса… Значит, он может по желанью обращаться в человека.
Опухшие глаза ее засветились мимолетным счастьем. Ее единственное дитя спаслось.
-Что еще ты знаешь?
Я медлила с ответом.
-Что еще? – настойчивее повторила она.
-Циона назвала его своим наследником. Кто знает, Эйтана, кто знает… Возможно, однажды твой сын захватит власть не только над деревней, но и над всей сказкой.
Она ушла, не простившись. С Рафаэлем – не могла, со мной – не хотела. А я вернулась к нему и лежала подле до той самой минуты, когда наступил конец. Держала в своей руке его холодеющую руку и читала срывающимся от слез шепотом «Отче наш», свято веря, что он всегда будет рядом.


Послесловие.
Живот у меня, прямо сказать, необъятный. Хожу, переваливаясь с ноги на ногу. Как медвежонок, ей Богу.
Дни напролет я практически ничего не делаю, только редактирую эту книгу, замечая неверное слово, или случайный повтор, или тавтологию. Первая ее часть была написана еще в сказке. Разумеется, она теперь безвозвратно утеряна: шагая в зеркало, что соединяет реальности  и миры, я не взяла с собой ровным счетом ничего. Кроме, разве что, воспоминаний.
Поэтому первую часть пришлось воспроизводить по памяти. Вторую писать наспех. Это как говорила когда-то, словно бы вечность назад, Берта: «лучше сразу больно, зато короче».
Мне больно вспоминать о днях с Рафаэлем, о том, как я была счастлива уже только тем, что он был рядом. Но чувствую, что должна излить это на всетерпящую бумагу. Больше поговорить здесь решительно не с кем.
Иногда заходят соседки – такие же домохозяйки, что и я, не имеющие ни работы, ни воображения. Вся их забота -  дом, дети, кухня. Кажется, в Германии это зовется три «K», то есть «kinder kuche kirche»,  когда разберусь с этим лучше, исправлю. Пока пусть остается, как есть.
Не поверите, но я среди них своя среди своих. Такая же без пяти минут наседка. Сейчас мне временно нечем заняться, вот и слоняюсь без дела по дому. Хотя особо не послоняешься: жутко болит поясница и часто хочется пить. Недели через две-три должен родиться малыш. Вот тогда закончится мое безделье.
Имя мы еще не выбрали. Не думайте, что я непременно назвала бы сына Рафаэлем: слишком больно это, каждый раз, окликая его,  напоминать себе о трагедии. Мне будет больно даже смотреть на сына и видеть в нем знакомые черты. Что-то подсказывает, что у него будут светло-голубые глаза отца, такие, знаете, до неестественности светлые…
Я сказала «мы». И забыла объяснить. Куда мне в писатели с такой забывчивостью… Я живу у Геральда. В Германии. Его девушка успела умереть восемь лет назад. А больше никого близкого на свете не было. Потому, когда после зеркала я оказалась в незнакомом доме  и увидела его напротив, вопрос о том, что делать дальше, даже не стоял.
Как когда-то мы в шутку мечтали оказаться в реальности и жить на заработанные им деньги, так и вышло. Он сказал всем, будто уезжал на гастроли, там нашел себе жену. Я ведь и правда теперь его жена по закону… Не хочу, чтобы сын рос без отца.
Может, у нас когда-то будут еще дети. Может, мне все же удастся получить высшее образование, пойти работать… даже привыкнуть заново к реальности, в  которой я выросла.
Одно знаю точно: никогда, никогда мне не забыть пяти лет заточения в сказке, любви и трагедии.
Помни и ты, читатель, мою историю. Быть может, в очередной раз отрицая чудо, вспомнишь о ней.