Мантра от слежки
Елизар был параноиком. Такое медицинское заключение вынесли ему родные и близкие. Он с ними не спорил, поскольку и сам считал, что болен. Даже если они и ошиблись с диагнозом, это ровным счетом ничего не меняло. Недуг был налицо.
А началось все с сильного потрясения, пережитого Елизаром еще в ранние школьные годы, когда бояре ворвались в спальню матушки маленького Ивана Васильевича и на глазах у царевича зверски задушили ее подушкой. Он вычитал об этом из взрослой книжки по истории. С тех пор Елизар стал всего бояться. Читать исторические книги для взрослых в детском, наиболее впечатлительном возрасте - опасно. Но мальчик уже не мог оторваться от чтения, как ни расширялись его зрачки от ужаса. Отравления, убийства, ссылки, заточение в острог, в замок, гильотины, удушения в жизни и деятельности монархов были скорее правилом, а не исключением. 'Куда смотрит церковь?' - задавал он себе не по годам взрослый вопрос.
Куда смотрела церковь, он скоро выяснил, когда, наконец, подобрал гвоздик к замочной скважине отцовского шкафа, где тот хранил запрещенный для детей многотомник 'Кошмары мировой истории'. Взял наугад один том и ужаснулся:
'Папа Стивен VI. В 896 году возненавидел своего предшественника папу Формосуса настолько, что эксгумировал его тело, облачил его, полусгнившего, в папские одежды и посадил на престол, где публично судил за нарушения церковных законов, включая подлог. А затем вынес приговор и отрубил мертвому пальцы, которыми тот благословлял верующих. После чего тело проволокли по городу и выкинули в реку Тибер'.
'Стивена VI заточили в тюрьму, где вскоре задушили'.
'Год 997. Папа Иоанн XVI. Папствовал до тех пор, пока в Европе не нашелся еще один претендент на престол - некий Григорий V, который навестил соперника в Риме, где выколол ему глаза, отрезал нос, уши и отлучил от церкви. А чтобы тот не возражал, ему вырвали зубы, язык - и в таком виде заточили в монастырь'.
Описание жизни и особенно смерти понтификов заканчивалось тем, что в 800 году духовенство от имени давно уже умершего Константина - последнего императора Рима - состряпало указ, в котором покойник якобы объявлял папу высшей духовной властью, стоящей над всеми монархами. После всего, что прочитал Елизар, такой подлог выглядел мелким хулиганством.
Читая эти и другие кровавые истории, Елизар, уже повзрослевший, недоумевал: 'Как же так? Они там... а другие - чтоб по закону и по совести?!'
Более внятно его недоумение звучало так: 'Неужели суверены и высшая духовная власть, которым по их положению назначено являть собой образец добродетели и порядочности, всерьез надеются на законопослушание и чистоту помыслов своих подданных, в то время как сами пускаются во все тяжкие, лишь бы заполучить кусок, да пожирнее?'
Строго говоря, его болезнь могла бы и не сформироваться, если бы разборки велись лишь вокруг трона, папского престола или президентского кресла и касались только претендентов. В конце концов, Елизар был мелкой сошкой и никаким боком не мог представлять опасность для тех, кто вырывал друг у друга бразды правления. Но вся беда была в том, что те, кто пробивался наверх, губили всех, кого подозревали в недовольстве. В гневе или для острастки они обрушивались на целые города и даже народы. А в промежутках средь мирного люда шныряла тайная полиция, выведывая настроения масс и нанося неожиданные удары по отдельным очагам инакомыслия. Таким образом, под зорким оком государственной власти чувствовал себя каждый.
Страхи Елизара подогревались еще и книгами про КГБ и бабушкиными рассказами о таинственном исчезновении людей, о ночных стуках в дверь, о неожиданных заболеваниях крупных политических деятелей и их лечении с запланированным исходом.
Болезнь прогрессировала, и скоро Елизара начали пугать даже вымыслы. Некогда любимая книга Дж. Свифта, где он описывал методы распознания бунтарских мыслей по цвету кала, превратилась в триллер.
Все кричало об одном: надо лечиться. Иначе - либо помешательство, либо тюрьма, если он, не дай бог, сознается в каком-нибудь преступлении. Хуже того - если его же и совершит.
Друзья, сочувствующие Елизару, пытались втолковать ему, что органы-де перегружены и никто не будет понапрасну беспокоить невиновных, тем более не вполне здоровых, как он. И почти все дарили ему рассказ Антона Чехова 'Палата номер шесть', где описывался аналогичный случай паранойи. Этих 'Палат' у него скопилось уже штук восемь. Для чего они отсылали Елизара к этой книге - непонятно. Никаких рецептов в ней не содержалось. Напротив, вывод доктора, осмотревшего пациента Ивана Дмитриевича, был удручающим: 'Не следует мешать людям сходить с ума'. Конец истории вообще никаких надежд не оставлял. Елизара такой исход не устраивал.
И решил Елизар сам прописать себе лекарство. Для этого он разделил болезнь на две категории сложности. Первая - страх перед органами правопорядка, занимающимися мелкими нарушениями, включая убийство. Вторая - боязнь политических преследований. Начал он, как и полагается, с самого легкого. Разработал курс лечения и стал неукоснительно ему следовать.
Елизар выходил на улицу и проходил мимо блюстителей закона - постовых, охранников, дежурных, вахтеров, дружинников.
С каждым днем он сокращал дистанцию, иногда настолько, что даже задевал их рукавом куртки, пока не слышал окрика: 'Куда? Кто такой? Сюда нельзя!'. Параллельно Елизар выискивал в городе различные массовые нарушения порядка, включая дорожные происшествия. Втискивался в толпу зевак и смотрел на милицию и ОМОН, стараясь не мигать.
Вода камень точит. Медленно, но верно результаты стали появляться. Уже через пару месяцев Елизар мог заговорить с дежурным постовым, с охранником, с дружинником, инспектором и даже с омоновцем. А завершился курс самолечения тем, что его вызвали понятым в дом, где произошло убийство. Самое серьезное испытание. Но, подготовленный предыдущими упражнениями, он с честью выдержал 'госэкзамен' и при осмотре квартиры ни разу не попал под подозрение.
Первая фаза лечения оказалась не такой сложной, как он думал. Как ни странно, ему помог сам президент. Дело в том, что глава государства уже не первый год повторял, что власть бессильна перед преступностью и терроризмом. А совсем недавно президент усилил свою мысль, заявив, что ни одно государство не в состоянии защитить народ от этого зла. И кивнул на Америку: мол, даже они не справляются, а куда уж нам. Такое признание, да еще сделанное Гарантом, звучало угнетающе. Но лишь для людей обыкновенных. Для злоумышленников или страдающих манией преследования эти слова были елеем, поскольку вселяли надежду, что нарушителей отныне особо трогать не будут, а лишь считающих себя таковыми - тем более. Раз президент говорит, что власть бессильна - значит, бессильна. Сверху виднее, а народ привык доверять своим избранникам.
Но теперь предстояло самое трудное - убить в себе страх перед госбезопасностью.
Его бабка, отсидевшая в ГУЛАГе, рассказывала, что даже в эпоху разгула Вождя всех времен и народов уголовники в тюрьме по сравнению с политическими жили относительно вольготней. Это было вполне понятно. Преступники не посягали на саму власть, а лишь использовали ее приемы, но в своих более мелких целях. А вот с политических глаз не спускали. Инакомыслие в глазах руководства, как и раньше, оставалось самым страшным грехопадением.
От страха перед политическими преследованиями Елизара могло спасти только одно - преданность. Причем не молчаливая, а беспрестанно и громко демонстрируемая.
Но как продемонстрировать свою любовь к правительству и его курсу каким бы он ни был? Можно, как советовал один его знакомый, побывавший в Северной Корее, хлопать в ладоши, видя проезжающий эскорт, ходить по улицам и петь национальный гимн. Либо стоять в почетном карауле. Побродив по северокорейским улицам, тот очевидец пришел к выводу, что, если двигаться и петь национальный гимн, либо стоять, но в почетном карауле, тебя не тронут. Если же двигаешься и молчишь, стиснув зубы, то рано или поздно обратишь на себя внимание филера, который будет тебя пасти. В спецслужбах - профессионалы, которые не хуже опытного врача поставят тебе диагноз: ты - 'за' или ты - 'против'. Ни один человек, пока живой, не сможет долго смотреть перед собой водянистыми глазами и сохранять невозмутимость. Рано или поздно выдашь себя. Неосторожным словом, анекдотом, ухмылкой, некорректным жестом в адрес государства. По-настоящему молчать и сохранять беспристрастное выражение лица, что бы ни происходило, способны разве что слепоглухонемые. Их труднее всего уличить в нелояльности. Хотя были случаи, когда современные детекторы лжи раскалывали даже этих глубоких молчунов.
Думал Елизар, как обозначить свою преданность, и додумался. Письмо! Радостное и громкое! Президенту и его команде. И непременно продублировать голосом по доступному каналу связи. Елизар оглянулся по сторонам в поисках такого канала... Ну конечно, телефон! Был тайным врагом - станет явным другом.
Уже некоторое время телефонный аппарат внушал Елизару большие опасения. Его не покидало ощущение, что все разговоры прослушиваются. Когда он снимал трубку, гудок раздавался не сразу. Сначала слышался какой-то щелчок. А в конце разговора - опять щелчок и шорох, будто перематывали кассету с пленкой. Боязнь телефонного аппарата была небезосновательной. Дело в том, что у него был друг - Сеня, который уехал в Америку и оттуда часто звонил Елизару. Он выехал лет пять назад, легко обамериканился и беспечно болтал с ним по телефону. Присылал фотографии подержанного бьюика, купленного им у барыги-латиноса, рассказывал, как выбирает себе дом, что-то объяснял про ипотеку, вэлфэр, журил президента (слово 'президент' последнее время он произносил с английским 'r') и забрасывал Елизара прочими подробностями американской жизни. Часто малопонятными, но интригующими. А между делом ехидничал в адрес бывшего Союза, глумясь над совковой зряплатой, высмеивал дороги, грязь и других тараканов своей бывшей родины. Елизар вспоминал эти разговоры и содрогался. Почти все рассказы Сени и колючки в адрес родины были злейшей антисоветчиной. А ведь Елизар всю эту антигосударственную трескотню пассивно слушал, ни разу не одернув Сеню. Мало того, даже подхихикивал над его колкостями. О ужас! Все это где-то хранится и ждет своего часа...
Да! Только письмо и открытое заявление по телефону! Однако, что же зачитать в трубку? Надо составить выразительный текст. Но хорошо писать Елизар не умел. Он работал наладчиком полиграфического оборудования и эпистолярным стилем не владел совершенно. А если и формулировал какую-нибудь записку, то лишь в части, имеющей отношение к ремонту, диагностике и обслуживанию вверенного ему оборудования. А тут надо письмо, да еще президенту - помилуй бог! Но делать было нечего. Болезнь зашла слишком далеко, чтобы продолжать сидеть сложа руки. В конце концов, наплевать, если нескладно получится. Главное - написать от всего сердца. За все годы работы он понял: если что-то делаешь с чувством, результат простят, каким бы он ни получился. Как говорится, плохо, коряво, зато от души, а значит - все-таки хорошо! На душе держалась вся страна!
Этой же ночью он взял лист бумаги и уселся за стол. А на это время решил никому дверь не открывать и на телефон не отвечать.
Тема отыскалась довольно быстро. Поздравления. Все любят получать поздравления, а власти ничуть не лучше остальных. Только вот с чем поздравить... Елизар глянул на календарь. Все праздники, к которым можно было бы приурочить письмо, прошли, а до новых радостных событий было далеко. Но это не беда. Нет прямого повода - можно поздравить с избранием или с назначением.
Пока он размышлял над вступлением, рука сама собой вывела: 'Уважаемый господин президент'. Нет, отставить. В этом деле, когда на карту поставлено его здоровье и личная безопасность, официоз не нужен. Таких писем сотни и тысячи. Их многоопытные референты и секретари наверняка выбрасывают. 'Уважаемый' да еще 'господин' - ясно, что собирается жаловаться. Не лучше ли, как в добрые старые времена, 'дорогой...'? Итак: 'Дорогой Президент и вся его команда. Разрешите мне поздравить вас и ваших министров с...'
Вот теперь не худо бы перечислить все их добрые дела. И тут вышла первая заминка. Если солгать - примут за сарказм, а за это недолго в черный список угодить. 'Жалко, - подумал Елизар, - а как хорошо получилось'. И с неохотой вычеркнул фразу: 'Спасибо, что ставите на ноги и поддерживаете, чтобы не упасть, пенсионеров, многодетных, больных...'. Но, с другой стороны, желать, чтобы помогал, - такая же крамола. Получается, что до сих пор ничего не делал.
Долго он думал и решил пока оставить эту тему. Что еще?.. Ах да, единство. Каждый президент желает, чтобы страна стала единой. Желательно, чтобы объединяла под собой и соседние, разрозненные страны. Совершенно естественное желание. Чем мельче территория, тем мельче выглядит руководство. А чтобы страна не дробилась, требуется... мир, ведущий к согласию. Это надо добавить обязательно.
Подумав немного, Елизар написал: 'Желаю вам быстрейшего окончания конфликтов и вывода всех армий из... во имя...'
Нет, грубая ошибка. Надо сосредоточиться. Вывода армий желает не президент, а Елизар. Не надо путать личные интересы с государственными! У государства свое понятие на этот счет. А если по-государственному посмотреть, то кому же еще поддерживать мир, если не армии.
Но написать по-государственному Елизар не смог. 'Видно, не созрел, чтобы прочувствовать', - подумал он. Нет, лучше и на эту тему помолчать. Но тогда что же еще? Ручка беспокойно заметалась в воздухе. Ну конечно! Как же он раньше не догадался! Богатства надо желать! Ну а в конце... разумеется, долгих лет правления и здоровья. И чтобы обязательно слово народ прозвучало. Потому что, если Елизар письмо только высшим инстанциям адресует, подумают, что подхалим, и не поверят. Таких дураков, которые поверят, сейчас нет. Даже в госаппарате.
Елизар трудился до зари, не обращая внимания на постоянно трезвонивший телефон. Лишь к утру прилег. Не успел он задремать, как опять зазвонил телефон.
Он схватил текст, быстро пробежал по нему глазами и снял трубку. Раздался привычный щелчок. Что-то зажужжало. Это был Сеня из Америки.
- Слушай, где тебя черти носят? Весь свой день и твою ночь названиваю. Что стряслось? Я чего хотел сказать-то... Дом! Старик, представляешь, сегодня взял его! Тот, что на фотке присылал! С кустиками сбоку. А с кредитом тоже легко получилось. Ты умрешь со смеху...
- Погоди, Сеня. Остановись. Ничего не говори, я должен кое-какой текст начитать на пленку... Какую пленку? Да не перебивай. Потом. Сейчас сиди тихо и слушай. Как закончу произносить, вешай трубку, потом перезвони минут через... тридцать. Нет, я в порядке. Сказал, так нужно, - значит, нужно.
На том конце воцарилось молчание, и Елизар, прокашлявшись, начал читать:
'Дорогой президент и ваши министры вместе с партией и парламентом!
Хочу поздравить вас - кого с избранием, кого с назначением. Желаю вам переизбраться и переназначиться на второй, на третий срок, пока позволяет Конституция. А там, где не позволяет, то эту часть можно убрать. На то вы и власть. Желаю вашей, в том числе и нашей, стране богатеть, а с ней и вам, что выгодно для ее блага и нашего общего дела борьбы за достаток, включая детей, пенсионеров и больных, которые сами не в силах. И еще хотелось бы, чтобы вы и дальше принимали меры, чтобы заставить всех, как это следует по вашим понятиям, которые и есть наш главный закон. А в довершение хотелось бы пожелать, чтобы страна развивалась дальше и быстрее, пока вы там сидите. Чтобы доходы всех нас росли вместе с экономикой без ваших на то усилий, которых вы и так на нас много своего времени тратите. А еще, чтобы лето было жарким, весна полноводной, зима снежной, а осень, ввиду названных условий, урожайной, что необходимо для пополнения ресурсов и вам, и нам. Вам даже больше, потому что мы сами этим добром не воспользуемся, а вы сумеете. А еще желаю вам лично мира и безопасности, а народу всеобщего затишья на весь ваш срок, сколько бы вам ни дали.
С уважением, всегда преданный до самого вашего конца Елизар'.
Тихо. Потом что-то еще раз щелкнуло, зажужжало и успокоилось. Подождав немного, он повесил трубку.
'Кажется, записали. Завтра еще и письмо отправлю'. И вдруг стало невероятно весело. Неужели здоров? Ему захотелось выбежать на улицу и выкрикнуть что-нибудь очень дерзкое в адрес всех, к кому он только что обратился с посланием. И, что удивительно, эта мысль не вызвала даже тени страха. 'Ну что делается... надо же!' - не верил он.
Ровно через полчаса раздался звонок. Елизар снял трубку и прислушался. Никаких щелчков. На том конце было тихо. От волнения все внутри перевернулось: 'Неужели сняли с прослушки?'
- Ало! Ало! Елизар, отзовись? Что за бред ты сейчас нес? Ты пил? Это я, Сеня, из Америки! Ты меня узнаешь? Что у вас происходит? Совсем крыша рухнула?
- Сенька, тут такое!.. ты не представляешь. В общем, потом расскажу. Да узнал, узнал я тебя. И не пил ничего. Со мной теперь все в порядке. Чувствую себя, как там у вас за океаном выражаются, 'na million dollarov'. Выкладывай лучше, что там с домом и вообще.
Они говорили добрых полтора часа.
Елизар повесил трубку. В теле чувствовалась непривычная легкость. Он уже и забыл эти ощущения. Аж голова кружится. Подошел к окну, широко распахнул его и сделал глубокий вдох, еще один. На память пришли слова из песни: 'Где так вольно дышит человек'. Не про него ли? Сейчас именно так и дышалось. Некоторое время он наслаждался необычным состоянием, как вдруг что-то сжалось внутри. Дыхание перехватило. На секунду Елизар запаниковал. Неужели опять страх? Он нервно оглянулся по сторонам. Нет, не похоже. А потом понял.
Ему до смерти захотелось купить дом. Настоящий! Американский! С подстриженным газоном, с зеленой оградой и подержанным бьюиком, как у Сени...
Целый час Елизар неподвижно сидел в кресле, терзаемый этим одним-единственным желанием. Потом встал, сделал шаг к телефону, но, взглянув на часы, передумал: 'Нет, отбой. Там уже три ночи. Пусть спит. Потерплю. А к вечеру позвоню, вдруг подскажет, как бы и мне тоже'.