Вячеслав Борисович Репин
www.viatcheslavrepin.info
Сказка для взрослых и взрослеющих
I
Не всякий человек человеку брат. Собака волку - рознь и подавно. Об этом и сказка…
Жила была на свете одинокая серая волчица. Много воды утекло с того дня, как волчица осталась на свете одна. Как это произошло, она и сама уже не помнила. Обитавшие в окрестных лесах волки волчицу не принимали в свои стаи. Так и жила она одна, одна на всем на белом свете, на долю свою давно не сетуя.
И вот однажды повстречался серой волчице одинокий матерый волк, который тоже жил один, сторонясь своих собратьев. Матерый волк тоже бродил по лесам в одиночку, один охотился, один ел, пил и спал, надеясь повстречать когда-нибудь родную душу. Что и случилось…
Волчица и волк всю осень проохотились вместе. А к весне, когда матерый волк решил возвращаться в свой далекий край, откуда и появился в месте обитания волчицы, чтобы продолжать жить своей прежней жизнью, у волчицы, успевшей привыкнуть к своему былому одиночеству, появились волчата…
В летнее время особых трудностей с пропитанием не было. В округе было полно всякой дичи. В крайнем случае, когда дичь разбегалась по другим лесам и полям, когда охотиться становилось не на кого, можно последовать примеру мелких и средних хищников, которые, если по-настоящему приспичит, не брезгуют, как известно охотой на грызунов. Грызуны - добыча не лучшая, зато легкая. А вот в холодное время года, да еще и обзаведясь потомством, дело с пропитанием обстоит куда сложнее. Жить в лесу иногда приходится впроголодь. Скармливая детенышам все, что только можно найти, иной раз приходится доводить себя до такого истощения, что, засыпая, не знаешь, удастся ли проснуться живым.
Бродить близ людских поселений в надежде, что под покровом ночи удастся стащить со двора что-нибудь съестное - это всегда сопряжено с немалым риском. Не очень-то люди любят делиться нажитым добром, а с лесным зверьем тем более. К тому же во дворах часто живут сторожевые собаки. Да не какие-нибудь дворняжки вислоухие, а волкодавы. Ну а как по-другому? раз уж край такой дикий, такой волчий. И хоть сидят они на цепях, все равно страшно к ним приближаться. Собаки, чуткие на звериный дух, чуть что поднимают такой лай, такой вой, что люди выбегают на улицу среди ночи, разнаряженные кто во что горазд - кто с топором, кто с вилами, кто с метлой, а кто прихватит с собой и ружьишко наперевес. И тут, конечно - караул! Спасайся кто может! Вор ты или бродяга, волк или просто какой-нибудь лесной обитатель или разгильдяй, вроде заблудившегося хорька или облезлого зайца. А тут еще и куницы повадились. Недавними своими похождениями мерзкие проныры навели по окрестным селам такого шороху, что сегодня приходилось обходить эти села за километры, - повсюду теперь были расставлены капканы…
Горьким опытом обученные, люди давно уяснили, что зверью нельзя давать спуска. Пристегивать его нужно сразу же, раз и навсегда. В противном случае с ним уже не сладишь. Поэтому при первых же признаках появления диких и хищных зверей близ дворов люди хватаются за все, что только подворачивается им под руку. Но ведь и людей тоже можно понять. Нет, наверное, ничего подлее куницы. Расправы, устраиваемые ими по ночам в курятниках, подчас не поддаются описанию. Забираясь в курятники, куницы сгоняют кур в угол, выбирают тех, что посочнее и попестрее, да разгрызают своим жертвам головы. Мозг, высасываемый из куриных голов - любимое лакомство неугомонных тварей. После таких расправ к дворам уже не приблизишься и за километр. Недаром же говорят: пастухи воруют, а на волка поклеп…
Но могло быть и хуже. Иногда люди идут на зверя, что называется, «всем миром». Иногда сами люди объединяются в стаи и загоняют лесную дичь будто неводом, таким, каким ловят обычно рыбу в прудах. И тут редко кому удается спастись. Даже в ружьях тут нет уже надобности. Обычно хватает одной собачей своры. А вот это совсем уже обидно. Приученные к охоте псы, - в каком-то смысле родня, по звериным представлениям, - звериный дух чуют не хуже самих волков. И вот тут-то не уберечься…
Зима стояла поздняя. Снегири разлетелись, но снег по-прежнему не сходил. После холодной и голодной зимы силы у волчицы были на исходе. На охоту она ходила редко. Для беготни за тетеревом или за зайцем-беляком, который понемногу начинал выбираться из зимних нор, чтобы грызть кору на деревьях, да обгладывать начавший пробиваться из-под снега кустарник, нужно было ходить в лес. А как быть с волчатами? За зиму они, конечно, подросли. Но пока еще не настолько, чтобы их можно было оставить в диком лесу одних на продолжительное время. Унюхает кто-нибудь, выловит всех, да сожрет, ирод, косточки не найдешь…
Перед тем, как идти в лес за пропитанием, самого слабого из детенышей мать-волчица вынуждена была съесть. Никакой другой еды не было, и это был единственный способ набраться сил, чтобы пойти на охоту и спасти от голодной смерти других детенышей. И едва волчица засеменила по лесу, как ей сразу подвернулась удача. По лесу тянулся след молоденького лося. Обладая на редкость чутким обонянием, лось с большого расстояния чует присутствие людей, сторонится их, как и все лесные обитатели, и никогда не идет в ту сторону, где могут встретиться хомо сапиенсы. Поэтому дичь в местах обитания лося всегда непуганая. Здесь гораздо легче охотиться.
На этот раз волчица кружила по глубоким свежим следам три дня и три ночи, благо лось не очень отдалялся от логова волчицы, где ее дожидались голодные волчата. Долгая беготня по чащобе не приводила ни к нужному результату. Продолжать рыскать по заячьим следам, почти уже выветрившемся, было бессмысленно. Дичь была уже далеко - не нагнать, а сил не оставалось даже для того, чтобы вернуться к волчатам. И вот уже под утро, когда волчица, продолжая плестись в хвосте у лося, набрела, наконец, на свежий заячий след и уже начинала чувствовать, что нора где-то поблизости, скорее всего, за валежником, который был кучей навален впереди за бугорком… - с той стороны лесной просеки, куда свернул осторожный лось, раздалась трескучая пальба. Увидев сквозь пролески, как раненный лось завалился на колени, волчица тут же кинулась прочь, стараясь ступать по своим же собственным следам. Но на этот раз спастись от людей ей было не суждено.
Двое охотников-браконьеров, целившиеся в нее из-за ствола палого дерева, выстрелили почти одновременно. Спаренным выстрелом они уложили несчастного зверя прямо на месте. Раненная волчица попыталась отползти в овраг, минуя стародавнюю гарь и лесосеку, чтобы на время укрыться в буреломе, но следы крови, которые она оставляла за собой на снегу, не могли не вывести охотников к цели. Браконьеры настигли раненную волчицу на краю оврага. Добивали волчицу заостренными пиками. А затем, когда, наконец, все поняли, что увалили не просто волка, а волчицу-кормлицу, охотники разделились на две группы. Одна группа пошла делить убитого лося. А другая решила идти по следу волчицы в поисках волчат. Ведь их можно было отдать в зверинец...
II
Волчонок рос в зверинце безбедно. Изо дня в день он исправно поглощал причитающуюся ему порцию свежего мяса. Порция постоянно увеличивалась в размерах. На радость детворе, которая приходила в зверинец любоваться на зверей, волчонок резвился, прыгал, бегал из угла в угол и даже пытался лаять, изображая собаку, что очень смешило собиравшийся поглазеть на нее честной народ. Потом волчонок опять и опять спал, то под открытым небом, то в углу, то в сарайчике, а иногда просто сидел и выл, задрав морду ввысь и глядя на звезды. Почему он выл - он и сам не знал. Вой помогал скрасить ночное одиночество.
Работники зоопарка беспрестанно менялись. Это называлось «текучестью кадров». Течет все и течет, как вода в реке, только вот куда - этого никто не знает. Люди попадались в основном недобрые. И все как один они свято верили в свой регламент, в ими же выдуманные правила, постепенно превращавшиеся в предрассудки. Как, мол, волка не корми, он все равно в лес глядит… Добряки среди людей встречались редко. Один из них, последний болтун, зато первый пьяница, был Василием. Кормчий Василий был добрее всех, да и веселее. Именно он делал всю грязную работу и на жизнь свою не роптал. В отличие от большинства своих собратьев, Василий не искал другой работы по совместительству, потому что знал, что его все равно никуда не возьмут. Зверей он не боялся. В клетки входил, как к себе домой, а иногда даже кормил волков с руки, если было перед кем покуражиться - в основном перед впечатлительной детворой, а по воскресеньям детей в зверинце собирались толпы.
Вечерами, обычно уже под градусом, разбрасывая по вольерам порционные куски мяса, Василий любил порассуждать на всякие разные темы.
- Не все, что серо - волк, - говорил он. - И вообще, если на то пошло, на волков и на агнцев даже у нас, у человеков настоящих, есть четкая классификация. Например, я, Василий - волк… - С убежденностью подвыпившего Василий бил себя в грудь кулаком. - Супруга моя благоверная - она настоящий агнец. А вот Петя... да дурачок этот, хоть и охотник... Ну, который мамашу твою укокошил, ирод, а потом тебя сюда притащил... Петя, он - тоже агнец. Он даже сигарету не умеет прикурить с одной спички...
Под мирный треп работника молодой волк старался побыстрей покончить с принесенным ему куском кровавой говядины.
- Ну, что молчишь, лохматый?.. Ты вот - волк, ясное дело, - продолжал хмельной Василий. - Нажрался падали - и рад радешенек... А я, ясное дело - человек я. Запросы у меня со-овсем другие. Вон моя собака, и та не всякую кашу жрать захочет. И хоть ты лопни!.. Не веришь? Да вот тебе честное слово! А как похож на тебя, барбос-то мой! Мордой, да и вообще, ты бы видел! Ни волк, ни собака… Только хвост не такой поджатый, как у тебя... Так-то вот. Что-то ты меня заболтал сегодня. Я, Васька, тут тра-ля-ла развожу, а лохматый волк, слушает да кушает... Эх, зажрались вы, ребята. Зажрались... Пора управу на вас искать... За этим ты сюда и попал. Поживешь здесь - поймешь, почем фунт лиха...
III
Волк был уже совсем зрелым зверем. Вольер, в котором он вырос, за это время был расширен. Вместе с ним жили теперь другие волки. Целый день кто-то приходил их разглядывать. У взрослых людей лица чаще всего были печальные. У вольера они останавливались с удивлением, некоторые с настороженностью. Дети же - некоторые чем, спрашивается, не волчата? - разглядывали волков с ликованием, то и дело норовили подсунуть поесть какую-нибудь гадость, все что угодно, только не мясо, а чаще всего конфеты, леденцы или мороженное, которые волки вообще за съестное не почитают.
Кормчий Вася к этому времени спился. Мясо в цинковом ведре приносил другой кормчий, тоже любивший заложить за шиворот, и его тоже звали Васей. Кормили зверье по-прежнему не плохо. Если уж демонстрировать зрителю лесную жизнь, со всеми ее прикрасами и без прикрас, то и шерсть должна у зверей быть как следует. Пусть не дыбом должна стоять, но все-таки. Кто захочет платить за вход в зверинец, чтобы полюбоваться на заморышей?..
Воля, доли степные, лесная чаща? Да знал ли волк, выросший в неволе, что это такое? Он и не помнил, как там, что там растет, кто водится. Достоверно он знал одно, что эта жизнь где-то существует, и что зверинец - это хотя и не самое худшее, что может случиться с таким, как он, но и не лучшее. Настоящая жизнь, это где каждый зверь себе хозяин, а весь мир - это как миска с вкусной жратвы, только без краев. Эта жизнь существовала где-то далеко-далеко, и вряд ли ему суждено было однажды познать ее.
И вот в один прекрасный день разом все изменилось. Началась «перестройка». Трудно было понять, что это значит, но это выглядело немного как с рекой. Текла река половодная, река текучая, да куда-то вся утекла. Русло вдруг пересохло, и не стало реки. Казна зоопарка опустела. Средств на содержание зверей не стало. Зверинец решено было закрыть, чтобы на его месте построить парк аттракционов, причем с каким-то нерусским названием. Но на русское мода прошла. А с модой - и многое-многое другое.
Для начала были упразднены вольеры с мелкими млекопитающими. Потом удалось понемногу избавиться от экзотичного зверья. Где-то еще оставался спрос то ли на экзотику, то ли на шкуры. Что делать с африканским поголовьем, со всеми этими задумчивыми уродцами в полоску и в крапинку, которых, встань вопрос ребром, не протолкнешь ни в дверь, ни в ворота - никто и понятия не имел. А вот пернатые, больше половины всего контингента, от плохого корма попросту сдохли. Больше всего повезло, как всегда, гадам ползучим. Свалив их всех в одну кучу и загрузив в контейнер, всю эту извивающуюся мразь отправили в зверинец соседнего города (слух, правда, прошел, что кормить гадов там тоже было нечем, так что кормить их решили друг другом, отчего начался такой сод;м, что люди сто раз пожалели о своей затее). Остальных же, кого в клетке, кого в ящике с дырками, кого в мешке из-под картошки, загрузили в машины, потом в товарные вагоны и, как узников, повезли невесть куда. Сквозь дыры в таре можно было понять одно: везли в том направлении, где по утрам восходило солнце.
В этой партии зверей и оказался волк. По дороге поезд беспрестанно осматривали люди, одетые в теплую одежду из звериных шкур. Состав долго стоял на замерзших станциях. Над вагонами часами разносились лающие звуки громкоговорителей. А как-то ночью, пока состав держали на отстое на очередном промерзлом и закопченном полустанке и со всех сторон тянуло добротным запашком коровьего навоза, да был слышен, как всегда, оголтелый собачий лай (казалось, что лает все село, да не только собаки, учуявшие в воздухе знакомый душок неприятеля…) - вагоны были взломаны местными ворами. Не обнаружив в них ценного товара, ничего, кроме дикого зверья, смеха ради воры посрывали ломиками щеколды на ящиках и клетках и выпустили зверье из вагонов. Так волк и оказался на свободе, сам того не ожидая...
Первое время волк даже не знал, куда податься. Он не терял надежды, что люди спохватятся, что они устроят облаву на разбежавшееся зверье, и что все вернется на круги своя. Волк терпеливо дожидался облавы в ближайшем лесу. Но облавы все не было. В конце концов, пришлось смириться с тем, что никто вообще ни за кем не будет бегать. И волк пошел, куда глаза глядят.
Шел волк долго, днями и ночами. В лесах теплело не по дням, а по часам. В полях снег и подавно уже сошел. Все цвело. Весна была в самом разгаре. Перед волком открывались все новые и все более необъятные просторы. Как тяжело бывает привыкать к необъятности! Как трудно привыкать к свободе, когда не знаешь, что это такое! Но от тягостных раздумий и от сомнений… спасают, как всегда, заботы. Забота о хлебе насущном. И не мудрено. Ведь волка ноги кормят. Древняя, как мир, истина и здесь находила себе подтверждение.
Охота за мелкой дичью привела волка в степной район, граничивший с полесьем. Необозримая даль распахивалась во все четыре стороны. Живи, где хочешь и как хочешь. В неограниченном выборе, который как-то странно сочетался с его полным отсутствием, было что-то и новое и невыразимо печальное. Как жить на таком раздолье? Места было слишком много. Слишком много было возможностей. Волк даже не знал, была эта дарованная ему свобода подарком судьбы или наказанием. Добровольная или опять вынужденная? Ему-то, наивному, казалось, что он провел людей вокруг пальца, обманув бдительность кормчего, сторожей и работников-дармоедов. Теперь же приходилось задаваться вопросом, не выпустили ли его на свободу только потому, что не знали, как кормить? Пусть, мол, погоняет сусликов по норам, так хоть какую-то пользу принесет, иждивенец...
Лето волк прожил на краю леса. Когда ему надоедало гоняться за зайцами, он отправлялся в степь за сусликами. Жизнь опять текла тихо и мирно - опять как река. С наступлением осени, когда в округе стали появляться подвыпившие люди с ружьями, палившие куда глаза гладят, волк решил уйти глубже в лесную чащу. Когда же наступила зима, он вернулся в зону своего прежнего обитания на краю леса и устроил себе зимовье поближе к людским поселениям. Возле сел нет-нет да перепадало что-нибудь съестное.
Один из поселян держал свиней, откармливал и резал, чтобы торговать мясом на местном рынке. В таком хозяйстве немало бывает отходов. В самые сильные холода, когда становилось совсем невмоготу, волк всегда мог воспользоваться отбросами, которые хозяин не удосуживался вывозить далеко от дома и вываливал в яму на краю леса, - лесные обитатели, мол, все подчистят, и им польза, и ему хлопот меньше, и волки, мол, сыты, и овцы целы. Одна беда: на дворах повсюду держали собак, да не каких попало.
Местные сторожевые псы были злее всех прежних, с которыми волку приходилось сталкиваться до сих пор, и даже злее волков, уже потому что в силу постоянной борьбы за выживание у волков на настоящую злобу просто не хватало сил. И не упаси Бог попасться такому псу в поле зрения, дать ему унюхать себя, не рассчитав в нужный момент перемену в направлении ветра. Дворовые псы поднимали такой лай, что у волка на спине шевелилась шерсть...
IV
Разве не заключается смысл собачьей жизни в том, чтобы отхватить себе хорошую кость, или хотя бы косточку, которой хозяин, добрый или злой, с явным умыслом или просто так, однажды побрасывает собакам? Вcе бы да ничего, если бы хозяин делал это только для того, чтобы поблагодарить пса за верную службу! Если же разобраться, даже остатками со своего стола люди делятся чаще всего из корысти, или для забавы, чтобы посмотреть, как будут драться за объедки другие, чтобы оценить, кто из претендентов сильнее, кого прикормить, а кого вообще не стоит держать - ни на костях, ни на объедках. Вот и весь удел собаки. Мало службу сослужить, нужно еще и уметь отстоять кость от нападок других псов. Потому что желающих погрызть кость всегда больше, чем костей. Спрос всегда больше, чем предложение. Да и сгрызть кость, не сломав зубы, дано тоже не всякому…
Смысл жизни волка заключается в том, чтобы вовремя набить брюхо не костями, а мясом, и по преимуществу ни каким попало. Чтобы над ушами, над лесом, всегда было звездное небо. Но при нужно этом еще суметь не угодить в зверинец. Казалось бы, нет ничего проще на свете, волк это познал на собственном опыте. Более того, сытый волк смирнее любого ненасытного человека. Беда в том, что знает это только волк. Человеку таких вещей не объяснишь, не докажешь…
Почему окружающий мир, столь необъятный и разнообразный, столь сложный и иногда переполненный радостью, а иногда действительно невыносимый, - почему мир устроен именно так, а не по-другому? Почему одним суждено преспокойно жрать всю жизнь из миски? А другие вынуждены добывать себе пропитание в адских муках и так до по последнего часа, до последнего издыхания? Почему одни должны брюхом своим, жизнью отвечать за каждый свой проступок, а иногда и просто за несовершенство бренного мира сего, в сотворении которого они не принимали никакого участия? А другие вообще ни за что и никогда не в ответе? Почему одним - все, а другим - ничего? Почему одним дана свобода и раздолье, а другим -лишь вольер, да казенный корм?
Но даже если лучшее, даже если свобода, то и тут были сокрыты сплошные дебри для понимания. Ведь если учесть, что несовершенств в этом мире хоть отбавляй, то кому, спрашивается, вообще она нужна - свобода? Как выбирать из худшего? Ведь из худшего выбирать бессмысленно. А впрочем, нет и тут единого мнения. Верно говорят: волка бояться, и в лес не ходить. В таком случае, зачем к свободе стремиться? Вот и решай, как быть, как жить в этом вареве. Одна отрада: мир, к счастью, не стоит на месте. Мир меняется. Видимо, и в нем, в самом мироздании и в ходе времени, существуют сезоны - такие, как весна, осень, зима, лето. Разнообразие не спасает. Оно утоляет…
Теперь мир стал как бы немного осенним, таким, что с годами, как ни живи и с кем не водись, трудно не стать похожим на сторожевую собаку, которая получает кормежку в обмен на верную службу...
Именно так сегодня смотрел на вещи матерый старый волк. Именно таким он поневоле становился, все более умудренный жизнью. Где настоящая степь? Где заповедный лес? Где несметные овечьи стад;, за которыми еще недавно можно было вроде бы носиться день и ночь, чтобы набить брюхо до отвала сочным мясом, да так, чтобы и от стад особенно не убывало? Где то заветное время, когда и волки были сыты и, овцы целы? Где оно - раздолье? Есть ли все это вообще на свете? Или так только - одни разговоры, одни сказки про кисельные берега? Кто есть кто? Кто волк? Кто собака?..
Все на свете выгорело, оголилось. День все быстрее клонился к закату. Время сворачивалось...
С наступлением холодов, изголодавшись и от истощения будучи не в состоянии угнаться за дичью, не то что в былые времена, старый матерый волк впервые пришел на людской двор в надежде найти здесь что-нибудь съестное.
Стояла ясная морозная ночь. Месяц, взошедший над лесом, висел теперь над самым дымоходом. Из печной трубы тянуло чем-то давним, уже почти позабытым. На цепи во дворе сидел сторожевой пес. Пес сразу что-то почувствовал, заволновался. Хоть и собака, хоть и всю жизнь на цепи провел, а нюх у пса был отменный.
Слившись с ночью, волк долго и неподвижно стоял на фоне непроглядной лесной темени, зная, что силуэт его неразличим для собачьих глаз, что видны лишь его мерцающие сквозь темноту волчьи глаза. Это всегда производило нужный эффект. Слабых, раз уж они забывают, где их место, нужно брать одним натиском.
Выждав еще некоторое время, волк просеменил во двор и сел на снег, словно хотел, чтобы его увидели возле дома.
При виде волка дворовый пес так и окаменел. Помесь овчарки с дворняжкой, пес скулил, нервно позвякивал цепью, таская ее туда-сюда перед будкой, которая была похожа на хозяйский дом, но в уменьшенном размере. Лаять ли, скулить ли. Или сразу спрятаться в будку, от греха подальше? Пес лишь пятился, выделывая лапами такие движения, будто хотел уползти незамеченным, только вот цепь, проклятая, не отпускала. А затем случилось неожиданное. Пес вдруг задрал по-волчьи морду и жалобно завыл.
На крыльце показался сам хозяин. Хозяин недовольно осмотрелся по сторонам. Непроглядная ночь стояла вокруг стеной. Тишину нарушали хлопки снега, который падал мокрыми тяжелыми шапками в сугроб с сосны у ворот. Вспомнив, что собака была еще не кормленной, хозяин вернулся в сени, вынес к будке жестянку с объедками, вылил их в миску, кулаком пригрозил заюлившему псу и скрылся в доме.
Не успел пес подойти к миске, как волк опять появился во дворе. От страха пес скрылся в будке. Убедившись, что все спокойно, волк приблизился к миске, в считаные секунды опорожнил ее и был таков...
Волк появлялся во дворе каждую ночь, за исключением тех редких дней, когда удавалось прокормиться в лесу своими силами.
Пес угадывал появление волка по запаху, недовольно фыркал и уже молча, не издавая ни звука, чтобы хозяин не отвесил ему пинка за несуразное, как ему казалось, поведение, опять прятался в будке, опять уступал наглому зверю свою миску, а иногда даже позволял ему унести любимое лакомство - кость, припрятанную на потом, местонахождение которой волк всегда сходу обнаруживал.
Когда однажды утром хозяин заметил на снегу следы волчьих лап, он первым делом перевел взгляд на своего верного сторожа.
Пес поджал уши и исчез в конуре. Хозяин поднял из-под забора обломанный черенок лопаты и направился к будке. Наказания было не избежать. Пес не показывал носа из конуры. Прикрикнув на трусливую собаку, хозяин ударил черенком по конуре, потребовал, чтобы пес вылез.
Пес вырвался наружу и, звеня цепью, стелясь у хозяина в ногах, поскуливая, несчастное домашнее животное терлось брюхом о заледеневшую землю. Пес еще надеялся на пощаду!
Удар по боку! И еще удар, и еще... Морозы, во время которых по хозяйству всегда прибавлялось забот, превращали хозяина в настоящего изверга. В это утро он разбушевался как никогда.
Хозяин дубасил свою собаку молча, что называется - от души. Палка обжигала псу бока. Он повизгивал. Но не для того, чтобы разжалобить кормильца, - наказание было заслуженное, - а чтобы легче было терпеть, и чтобы хозяин смягчал усилия, чтобы подумал, что бьет слишком сильно и, чего доброго, может нанести увечья...
Опыт жизни, врожденная интуиция подсказывали волку, что ошибка вышла непоправимая и что на некоторое время от ночных похождений во двор лучше воздержаться. Даже если собаку накажут за трусливость и, в конце концов, поделом, ведь недаром же держат пса на цепи, недаром кашу трусливой псине отмеривают кастрюлями, хозяева наверняка предпримут и другие меры, которые для непокорного дикого зверя бывают куда более губительными, чем отсутствие жратвы в холодное и голодное зимнее время.
Засядет вечером с берданкой в засаде? Маловероятно. В лесу он быстрее околеет от холода. Договорится о совместных мерах с соседями? От страха перед повадившимся волком, от страха, что пострадать может скот, будут ли там долго раздумать и рассусоливать?.. Что ж, такая мера - «всем миром», всей ратью устроить в лесу облаву - была бы явно самой действенной. Но и это было маловероятным. В такую лютую стужу кому охота бегать по лесу за волком?..
Бегать по зимнему лесу от людей, с их заледенелыми берданками и насаленными лыжами, водить людей за нос, чтобы под конец впустую закончившейся травли - «охоты», как называл этот сброд из человеков сие странное, древнее как мир, и в общем-то подлое занятие… - чтобы под конец подобрать хоть что-нибудь съедобное, оставшееся после сотрапезников, будто корка хлеба, куриная косточка или капля подмороженного томатного соуса, размазанная на дне консервной жестянки, - при наличии подходящих условий для опытного волка эта тактика не составила бы большого труда. Такими «подходящими условиями» являются ветер, снежок, небольшая вьюга, которая под вечер могла бы вовремя замести следы. «Подходящим условием» является порой и просто элементарная сытость, возможность утолить голод, и необязательно куском ягнятины, но каким-нибудь костным огрызком, - иногда и этого бывает достаточно. Сытость дает силы и позволяет промотаться день-деньской на своих двоих... на своих четверых лапах, запутывая следы и мороча голову горе-волчатникам, как правило, законченным дурням.
Однако не тот был случай. Дни стояли хотя и морозные, но тихие и ясные. На снегу оставались четкие следы. А поскольку ходить за кашей волк перестал, лишних сил, чтобы покружить по лесу, у него не было…
Прошло несколько дней. И стало еще более голодно. Дичи подкараулить не удавалось. А от голода, как известно, волком запоешь. И волк, хотя и боялся нарваться в темноте на обжигающий свинец, решил вновь попытать судьбу во дворе.
О чем волк не подумал, так это о капкане. Взвизгнувшая металлическая скрепа мгновенно перебила ему лапу. Вот теперь-то не удрать! Сказка спета! До утра, когда мастак, установивший свой подлый агрегат, заявится, чтобы полюбоваться на мастерски провернутое дело - попался-таки, зверюга! - он, то есть волк, к этому часу, скорее всего, окоченеет. А не окоченеет, так добьют топором или лопатой, чтобы не пришлось чистить ружье из-за одного-единственного выстрела.
Выбора не было. Лапу пришлось перегрызть клыками, в том месте, где кость была прикована к железным зубьям, и скакать уже на трех лапах, пока кровь на ране не смерзнется, а следы лап, оставляемые на снегу, не перемешаются между собой до такой степени, что и самому станет непонятно, где лево, где право, куда бежать дальше...
Так всю зиму волк и прожил впроголодь, питаясь чем бог пошлет - остатками дичи, всякой падалью, растерзанной другими, объедками со «стола» охотников после очередного заезда браконьеров. Но не очень-то заезды были частыми и многолюдными. Да и зарядили в лес какие-то пострелята. Не то что в былые времена - с оптикой и с бутербродами. Пострелята палили в небо просто так, на радостях, что им удалось пригвоздить пулей задрипанного зайчонка, за которым лесной братии, настоящим почитателям зайчатины, зазорно было бы и бегать.
С края своей опушки, облюбованной еще осенью, волк отлучался только за пропитанием, по крайней нужде, а выть уходил на другую сторону поля. И эти ночные минуты начали приобретать для него какой-то новый и особый смысл.
Когда ему приходилось выть в ночи, когда он оказывался один под звездным небом, один-одинешенек в лучах лунного света, волк чувствовал, что таким образом он с кем-то делит свое одиночество. Он чувствовал, что кто-то слышит его, а может быть, даже видит. Видит не только его мерцающие во тьме глаза. Это кто-то не мог в эту минуту не думать о нем, и неважно, что именно он думал. Одиночества от этого не становилось меньше. Но оно приобретало смысл. Его можно было разделить…
Однажды, в самые сильные холода, которые ударили уже под конец зимы, волк отправился ночью за поле на свой излюбленный бугор, и в темноте он вдруг увидел проходившую мимо стаю волков.
Заметив одинокого собрата, стая остановилась. Некоторое время волки разглядывали друг друга с безопасного расстояния, обмениваясь коротким предупредительным воем. Стайные волки были все как один молоды, крепки. По одному их виду было ясно, что они не были такими изголодавшимся, как это случается с большинством их лесных собратьев в столь неблагоприятное время года. А вожак, хотя и был не первой молодости, стоял на снегу всеми четырьмя лапами.
Волк не испытывал зависти. Тут было другое. Глядя на эту идиллическую картину - серебристый месяц, мерцающий снег, молодые здоровые волки... - волк вдруг чувствовал нечто совсем обратное тому, что называют завистью, что-то такое, о чем он прежде никогда не задумывался. Он чувствовал, что он уже никогда не будет таким, как эти молодые волки, что он даже не способен жить в стае. Позови стайные волки его за собой, он не пошел бы с ними, ни за что на свете. Предложили бы ему за эту целого ягненка, или любую другую дичь, настигнуть которую удалось общими усилиями, он и в этом случае отказался бы. Каждому свое. У каждого своя судьба. И у каждого она одна. Вот это было ново. Для понимания этой простой истины нужно прожить целую жизнь. Может понимание этой истины и знаменует собой тот факт, что жизнь уже позади?
Лучше голод и одиночество. Но волк и сам не понимал, почему это с такой ясностью открывалось его взору в эту зимнюю ночь…
Стая пошла своей дорогой. Старый вожак - впереди. Молодые волки - следом. Старый матерый волк еще долго смотрел собратьям вслед. Стоя на своих трех лапах, он понимал, что в жизни его наступил переломный момент. В эту ночь ему даже не захотелось выть. В горделивом отчуждении от мира, от его реальных или, напротив, мнимых благ, было что-то исходное, кровно необходимое, нечто такое, что возвеличивало его над миром и даже над самим собой. Тот, кто однажды испытал это чувство, уже не смог бы променять его ни на что на свете...
V
Ранней весной, когда талые воды еще не сошли, и зазернившийся снег еще чернел повсюду, где ветер продувал землю до грунта, чернел, будто старое серебро, волк вернулся ко двору, откуда был зимою позорно изгнан.
Прекрасно понимая, что хозяин, едва он услышит необычный лай своей туполобой псины, выйдет на двор небезоружным, волк настойчиво перетаптывался на своих трех лапах перед окнами дома. Будь что будет. И развязка не заставила себя ждать.
На крыльце появился хозяин. С двустволкой наперевес. Вскинув ружье, хозяин стал целиться. Что-то бухнуло. Хозяин исчез. Исчезло и небо над головой...
Пес выл до самого утра. Оплакивая то ли старого волка, которого в тот же день повезли показывать малолетней детворе в ближайший детский сад и даже поставили его, закоченелого, на три лапы, а одному из малышей, ростом оказавшемуся ниже волка, дали ткнуть пальчиком в сивую и колючую, как елка, шерсть, отчего малыш разревелся, да так, что его, бедненького, не могли успокоить аж до вечера.
На следующий день, в охотничьем трофее не видя ничего полезного, было принято решение содрать с волка шкуру и сделать из нее приличное чучело.
И еще долго пес оплакивал волчью, а заодно и свою собачью судьбу, прекрасно понимая, что однажды настанет и его час, и что, когда этот час настанет, когда он сдохнет в какой-нибудь канаве, как водится, то никому и в голову не придет делать из него чучело. Страшась зверья, люди и чтят его соответственным образом...
Рослое, приплюснутое с боков чучело трехногого волка по сей день производит неизгладимое впечатление на посетителей, когда они входят в один из главных залов местного краеведческого музея. Здесь экспонируются трофеи местных охотников. Над головой волка висит табличка, составленная на латинском языке и предназначенная для тех, кто хоть что-то понимает в зоологии. Сanis Lupus. А означает это: обыкновенный волк.
Неподвижными стеклянными глазами волк по сей день изучает чудаковатых посетителей, от которых пахнет улицей, собачьей миской, сараем, грехами - тем людским миром, который люди создали для себя и в котором сами живут с горем пополам. Зимой посетителей бывает мало. Но в знойный летний день под своды прохладного помещения заносит целые толпы, потому что здесь приятно отдохнуть от уличной жары. Все, как один, входящие замирают, увидев чучело волка, некогда жившего, некогда бродившего по лесам и долям мира сего. Все они, как один, рассматривают волка испуганными, не от мира сего глазами, чему-то удивляясь и до конца не понимая, как это могло людей угораздить на такое - выставить на обозрение всему народу столь безобразного трехногого лесного урода...
2003-2010