Содержание
11. Завод
12. Условники
13. Голый
14. Утром в ночлежке
15. Маргарита
16. «Убийство»
17. Вытрезвитель
18. Гибель Генки Портянкина
Эпилог
11. Завод
Прошёл месяц. Погода в городе установилась летняя. Солнце безжалостно пекло, выжимая пот из прохожих. Мужчины сняли свои пиджаки и куртки. Женщины облачились в воздушные сарафаны, чисто условно прикрывавшие наготу. Наступил сезон отпусков и каникул.
В ночлежке у бабки Кати вместо отбывшего на лето домой Виталика появилась новая квартирантка Маргарита. Поселилась она в одной комнате со Светланой. Светлана продолжала работать в ресторане и, бросив Генку Портянкина, вовсю крутила с цыганом Мишей. Об их связи знала вся улица и по вечерам на лавочках с удовольствием перемывала им косточки. За какой-нибудь месяц их знакомства цыган Миша надарил Светке столько дорогих нарядов, включая золото, бриллианты и так далее, что она не без основания стала опасаться выходить во всём этом вечерами на улицу.
Бабка Катя, пользуясь каждым посещением цыгана Миши, напивалась за его счёт «до потери пульса» и в таком состоянии горько рыдала, вспоминая деда Антона. Старику ударила в голову какая-то блажь и он две недели назад ни с того ни с сего нанялся вдруг коком на речной пароход, отплывший вскоре вверх по Дону. Первое письмо от Капитана Флинта пришло из Саратова, и пьяная бабка Катя читала его всей ночлежке. Старик писал, что плавается ему хорошо, что в Волгограде он, напившись, отстал от парохода и потом долго догонял его на моторной лодке. Сообщал дед Антон также, что «ребяты» в команде подобрались приятные. Все сплошь выпивают и есть даже несколько «наркомантов», и что одного из них старпом уже списал на берег. Капитан Флинт жаловался, что однажды «ребяты» едва не выбросили его за борт за то, что он в компот вместо сахара, спьяну, сыпанул соли. В конце своего короткого послания дед Антон передавал всем низкий поклон и слезно просил Лёньчика Горицкого присмотреть за голубями.
Лёнька Горицкий тут же дал согласие ухаживать за дедовыми голубями и даже велел бабке Кате написать об этом в ответном письме деду. Но по прошествии некоторого времени Лёньчик совершенно забыл о своём обещании, запил, загулял и дедовы голуби передохли.
Несмотря на отсутствие Виталика и Капитана Флинта, пил Лёньчик ещё больше, чем прежде, но для этого требовались немалые средства и он временно поступил на работу. Устроился Лёньчик на крупный завод, выпускавший зерноуборочные комбайны.
Построили завод ещё до войны, в годы первых пятилеток. Затем он всё время расширялся, перестраивался, а в последнее время был даже объявлен «ударной комсомольской стройкой». Но комсомольцы страны остались холодны к горячим патриотическим призывам партии и правительства за исключением небольшого числа фанатиков и явных психов со справками, и тогда в город со всех концов Союза потекли «столыпинские» вагоны... К приходу на завод Лёньчика, все цеха здесь были забиты условно освобождёнными и условно осуждёнными.
Особой квалификации на заводе не требовалось. Всех вновь поступающих прикрепляли к какому-нибудь опытному рабочему, который в три дня обучал новичка всем операциям.
Лёньчик попал в сварочный цех, на участок точечной сварки. Поначалу его оглушил невообразимый шум и грохот станков. Цех, куда определили Лёньчика, уже сам по себе напоминал небольшой завод. Впоследствии Лёньчик узнал, что в этом здании, помимо их сварочного цеха, располагалось ещё несколько других цехов, объединённых под общим названием КПК, что означало кузнечно-прессовый комплекс.
Здание комплекса делилось на две равные части широким коридором, по которому то и дело проезжали маленькие электрокары и, как вихрь, проносились большие, с прицепами, трактора. Они подвозили на участки всевозможные заготовки и забирали уже готовые, окрашенные красной краской детали. Рабочие стояли у своих станков, занятые выполнением сменных заданий. Со стороны всё это и впрямь сильно напоминало то, что пишут в газетах и показывают по телевидению.
Казалось: вот этот, например, седой сварщик в прожжённом во многих местах брезентовом грязном фартуке, сейчас отложит в сторону свой электрод и маску и, широко улыбаясь, скажет, как всегда говорится телезрителям: «Работа наша трудная, но интересная! Бригада, которую я возглавляю вот уже пятнадцать лет, недавно победила в социалистическом соревновании за право называться бригадой коммунистического труда. Нами принято обязательство: работать без отстающих и выполнить пятилетку за два года и четыре с половиной месяца!»
На самом деле сварщик этот, отложив маску и электрод, для начала длинно и витиевато выругался, поминая чью-то маму, бабушку, бога, чёрта, душу, печёнку, селезёнку, советское правительство и многое другое. Потом поманил пальцем молодого паренька – своего стажёра – прочёл ему небольшую популярную в пролетарской среде лекцию, насчёт того, что работа не волк – в лес не убежит, и вместе они направились в раздевалку, где у сварщика в шкафу была припрятана водка.
Электрокары и трактора с прицепами подвозили на участки детали не столь регулярно. Иной раз останавливался конвейер. Мастер тогда хватался за голову и бежал к начальнику участка. Начальник участка хватался за телефонную трубку и бранил кого-то там на другом конце провода. Рабочие бездельничали и от скуки садились «забивать козла». Примерно за полчаса до конца смены детали наконец-то появлялись, и начинался аврал. За оставшиеся полчаса нужно было выполнить сменное задание и ещё оставить задел на завтра. Мастера неистовствовали, торопясь выслужиться перед начальником цеха. Рабочие, торопясь в душевую, гнали откровенный брак. По образному выражению старых заводских кадровиков, комбайны в такие моменты собирались при помощи всего двух инструментов: кувалды и русского мата.
Устроившись на завод, Лёньчик в первый же день во всём разочаровался, плюнул и в дальнейшем стал попросту «сачковать», отбывая время до увольнения. Чтобы хорошо заработать, здесь нужно было «пахать» в две, а то и в три смены почти без выходных. Работяг на заводе вечно не хватало, зато мастеров и всяких конторских работников имелось в избытке. «Конторские крысы», как называли их рабочие, целыми днями ничего не делали, но создавали видимость работы: носили из кабинета в кабинет увесистые папки с бумагами, а где-то с одиннадцати часов ставили многочисленные электрочайники и гоняли чаи до конца смены. Мастера в ночной смене соблазняли холостых девчат и молодых замужних женщин лёгкого поведения, расплачиваясь предоставлением отгулов, а начальники цехов – за то же самое – вне очереди давали гостинки. Рабочие от всей души ненавидели свой завод и метко окрестили его «Освенцим».
Лёньчик близко сошёлся с условниками, которых было много в их цехе и на всём заводе. Их ещё почему-то называли «химиками». Почему – Лёньчик не знал. В большинстве это были люди, впервые попавшие на скамью подсудимых и вместо заключения приговоренные к условному осуждению с обязательной отработкой срока на заводе. Работали здесь и условно освобождённые зеки. Они отличались специфическим для бывших лагерников жаргоном и поведением. С одним из этих условников, Вовкой Князевым, и сдружился Лёньчик.
Помимо «химиков», комсомольцев-добровольцев и просто обыкновенных смертных, была на заводе ещё одна категория рабочих – выходцы с Кавказа и Средней Азии. Эти, в большинстве, приезжали за «длинным рублем», особенно среднеазиаты.
В советской Средней Азии уже в то время вовсю процветала безработица. Работа имелась только на хлопковых плантациях, где за жалкие гроши гнули спину от зари до зари одни женщины. Во время уборочной, когда не хватало рабочих рук, местная республиканская милиция выезжала на большую дорогу, останавливала красные междугородные «Икарусы» и всех пассажиров силой отправляла на хлопок.
Всё это поведал Лёньчику один узбек из Навои, приехавший на завод зарабатывать калым для выкупа невесты. До этого Горицкий и не знал, что существуют ещё где-либо подобные средневековые обычаи.
Много интересного рассказал Лёньчику и его новый приятель – «химик» Вовка Князев. Он рассказывал, в основном, о тюрьмах, лагерях и вообще об уголовном мире – то, о чём Лёньчик знал только по книгам и кинофильмам. Горицкий и раньше подозревал – многое из того, что пишут и показывают о тюрьмах и лагерях, мягко говоря, не соответствует истине. Точно так же, как расходилось всё то, что он слышал об армии перед службой, с тем, что он потом увидел собственными глазами. Но Вовка Князев или, попросту, Князь, как звали его условники, нарисовал перед Лёньчиком такую зловещую картину тюремного дна, что куда до него было знаменитому «дну» Горького.
– Хиляешь по коридору впереди вертухая и представляешь из себя Олега Кошевого в застенках гестапо, – говорил Князь во время обеденного перерыва в курилке, окруженный условниками. – Кругом замки, железные решётки, сапоги подкованные по цементному полу стучат... В хату кинут – спи, где хочешь. Можешь – на полу, под шконками, можешь с петухами возле параши. В хате – рыл сто пятьдесят, а рассчитана от силы человек на сорок. Одна шконка на троих. Спят по очереди, в три смены. Только в хату завалишь, сразу спрашивают: за что сидишь?.. Да попкари и сами сдают, если сто семнадцатая или сто двадцатая: разврат и изнасилование малолетних. Таких козлов сразу опускают всей хатой и – на парашу. Возле неё они спят, хавают и посуду в параше моют.
– А что, с биксами на тюрьме напряжёнка? – наивно поинтересовался Лёньчик.
– Почему, есть на кичмане бабы – в женском коридоре, – криво ухмыльнулся Князь, глядя на Лёньчика. – Иной раз увидишь зечек в базке на прогулке, ну и свистишь: «Простячка, покажи жопу!» Какая-нибудь шмара задерёт платье до пупка, трусы стянет и давай сракой вертеть. Вертухаи хохочут, подначивают по-своему... Комедия, короче. Зечкам тоже на зоне без мужиков не мёд. Особенно у кого сроки длинные. Так они сами себя... Каши в чулок натолкает и – давай!.. А есть – баба с бабой живёт. Пальцами друг друга... и по-всякому... Ковырялки там у них есть, коблы...
Помню, в последнюю ходку была на Богатяновке попкарша, её Царь-жопа все звали. Не поверишь – в четыре обхвата! Еле в двери пролазила. Один чёрт ущипнул её как-то за жопу. «Почём матерьяльчик?» – свистит. Царь-жопа его связкой ключей – по горбяке! Еле на больничке откачали, чуть дубаря не врезал. А однажды на малолетке примочка была, подохнете! Сынки через кормушку баландёршу в хату затащили. До пояса пролезла, а дальше – ни в какую. Пока вертухаи приканали, малолетки её – во все дыхательно-пихательные!..
Слушатели дружно захохотали. Дождавшись конца всеобщего веселья, Вовка Князев продолжил:
– На малолетке вообще прикольщики чалятся! Одни как-то все щели под дверью заткнули, напустили полхаты воды и давай купаться. Другие новичков с третьей шконки в кружку с водой нырять заставляли. Не нырнёшь – опустят, нырнёшь – внизу возле самого пола впоймают...
Запомни, кореш, чтобы на киче жить, нужно знать её законы. Есть, правда, там беспределы. Ботало подвешено хорошо, харя кирпичом, рост – под два метра и кулак, как твоя башка. Такие начинают ломать, пайки отбирают, дачки... Видит, что ты в тюремной жизни не рубишь и свистит тебе с большим понтом, что сегодня, мол, на кичмане базар. Заставляет собирать в сидор весь камерный локш: кружки, ложки и хилять, куда посылают. Вызовут кого-нибудь на допрос, а ты с сидором следом за ним из хаты метёшься. Попкарь: «Куда, пидор?» Ты ему фуфло про базар толкаешь. Ну и получи дубиналом по почкам или киянкой по печени! Вот и весь базар.
Есть ещё другая примочка. Ставят перед тобой четыре кружки и свистят: «Кореш пригласил тебя на свадьбу. В одной кружке пиво, в другой – вино, в третьей – водка, в четвёртой – коньяк. Что будешь бухать?» Ты говоришь, например: «Водяру». Заставляют пить. «Что бухал?» – спрашивают. «Водяру». Снова наливают и дают бухать. И так до тех пор, пока не скажешь, что бухал воду...
Рассказывал Князь и о преступном мире. Сам он последнюю «ходку» отбывал за угон машины. По его словам, милиция раскрывает только часть всех преступлений. Попадаются, как правило, или неопытные новички, недооценивающие опасность, или же умелые, «высококвалифицированные», воры, пренебрегающие ею.
Князь по его собственным словам, столько дел наворочал, что если бы «менты» все раскрыли – пришлось бы «чалиться» до второго пришествия. Но и без того Князь из своих неполных сорока – двенадцать лет отпахал на «хозяина». Сидел хорошо, всегда держал «отрицаловку», а последний раз даже близко сошелся с настоящими ворами, хоть их и мало осталось в преступном мире.
– Сейчас ни черта не поймёшь, – жаловался Князь. – По лагерям сидит всякая шушера. Четверть зоны петухов, остальные – козлы да бакланьё с мужиками.
Как-то в день получки Князь предложил Лёньчику прогуляться после смены вместе с его компанией.
– Ты мужик вроде ничего. Ничтяк. Я тебя признаю. Пойдём прошвырнёмся. Пивка выпьем, водочки... Или западло?
– Пойдём, конечно, о чем разговор, Володька! – обрадовался приглашению Лёньчик. Ему польстило, что этот прожжённый рецидивист зовёт его в свою компанию. Втайне Лёньчик понимал, что не отказался бы, наверное, даже от воровского дела. Сам бы ни за что не напросился, а от предложения отказаться б не смог. Такая уж у него натура.
12. Условники
Компания состояла из восьми человек включая Лёньчика. Условники все были ребята рослые и плечистые, так что Лёнька чувствовал себя среди них карликом. Особенно выделялся ростом и телосложением Паша, фамилию которого Лёньчик забыл, но помнил, что звали его все в шутку Паша Маленький. Паша был земляк Вовки Князева и являлся его старинным товарищем. Родом они были откуда-то из-под Урюпинска.
Остальные условники были не столь примечательны, и Горицкий их почти не запомнил. Только один из них, Филиппов, отличался от всех своей большой армянской фуражкой и золотой фиксой во рту.
Выйдя за проходную, вся компания дружно заспорила: куда следует направиться в первую очередь. Часть условников во главе с Володькой Князевым предлагала сейчас же сесть на троллейбус и ехать на поселок, к «общагам», как они выражались. Паша Маленький и другие тянули всех в ближайший гастроном для приобретения спиртного. После непродолжительных прений победила партия Паши Маленького, и условники, закурив дружно сигареты, отправились на розыски спиртного.
По дороге они всё время подшучивали над долговязым Филипповым, называя его коротко – Филя, а его большую армянскую фуражку «аэродромом». Лёньчику, наоборот, очень нравилась фуражка Филиппова, и он сильно ему завидовал.
Гастроном нашли довольно быстро, но в очень людном месте, и Князь дал знак двигаться дальше. Кто-то, не поняв его, принялся спорить, но в разговор вмешался Паша Маленький, он сразу же урезонил недовольных, указав на противоположную сторону площади.
– Там милиция, черти! Ослепли? Зачем лишний раз рисоваться?!
Другой гастроном искали долго. Купив наконец водку, долго думали, где бы её лучше выпить. Кто-то вспомнил, что знает очень хорошую пивную рядом с рощей, на посёлке Берберовка, где все всегда выпивают, и компания направилась туда, задирая по дороге прохожих.
Лёнька в этих местах никогда не был и с интересом разглядывал незнакомые улицы и кривые узенькие переулки. Пивная находилась очень далеко от завода. Условники устали идти и сердито бранились. Когда наконец-то пришли в пивную, было уже часов шесть вечера. Место действительно оказалось тихим и безлюдным. Стояла пивная на самом краю посёлка, около рощи, раскинувшейся внизу на дне глубокой балки, по которой протекал грязный ручей. Через ручей был перекинут металлический мостик с перилами. По нему, с большой серой собакой на поводке, шла девочка в синем спортивном трико.
– А здесь ничего, пацаны! – подал голос Паша Маленький.
Остальные дружно его поддержали.
Володька Князев, не теряя времени, начал распоряжаться подготовкой к «бухаловке». Одних он послал за пивом, других – за шашлыками. Лёньчику было поручено принести стаканы, что он и исполнил с завидным рвением.
Кроме них, в пивной почти никого не было. Только несколько парней и девушка стояли за ближайшим столиком во дворе. Остальные, кто заглядывал в пивную, торопливо выпивали одну – две кружки и тут же уходили.
Взяв пиво и шашлыки, условники разложили и расставили всё прямо на траве под деревом, неподалеку от заведения, и принялись располагаться здесь же, «на природе». Из карманов каждый извлёк по бутылке, а кто и по две – водки. В общей сложности их набралось десять. Разливать водку принялся Паша Маленький. Стаканов всем не хватило и пили по очереди. Пока одни выпивали, другие прихлёбывали пиво и разговаривали.
Больше всех Лёньчика заинтересовал рассказ долговязого Фили, который раньше работал шофёром и получил срок за аварию. Постепенно к нему стали прислушиваться и остальные условники. Филиппов рассказывал, видимо, одну из многочисленных, происшедших с ним на трассе историй.
– Выехали мы под вечер. Перед этим на трассе только-только дождик прошёл. Покапал и сразу кончился. На шоссе, как говорится, «масло» или ещё называют – «сало». Шоферня так говорит. Это когда, значит, дождь только верхний слой пыли подмочил, прибил пыль-то, а нижний слой совсем сухой, потому и «сало». Чуть-чуть резко тормознул и – в кювет!.. Опасна такая дорога. Я – на пониженных передачах, всё, как полагается, а частники-лихачи проносятся... Прожужжит – только его и видели! Ну, едем мы дальше, с инженером этим, темнеть начало. А дорога до того узкая, что никак, понимаешь, со встречным транспортом не разъехаться, если кто-нибудь на обочину не свернёт. Вдруг, смотрим, внизу – авария. Два частника «поцеловались». «Жигули» и «Москвич»... Лоб в лоб стукнулись и стоят посередине дороги. Оба, конечно, всмятку. Стёкла кругом валяются, кровь... Жуткая, короче, картина. В «Москвиче» – один водитель, молодой парень... На руль склонился и не шевелится. Мы его с инженером вытащили, смотрим – только висок поцарапан, но не двигается. В «Жигулях» за рулём баба была. Пожилая уже, но накрашенная, причёска, брюки американские, – всё как у молодых. Стали мы дверь открывать – ни в какую, заклинило! Рядом с этой бабой другая, помоложе, наверное – её дочка. Грудь у этой второй – в клочья. Кровь, мясо, не поймёшь, что там ещё...
У первой тоже всё лицо в крови, и ни одна не двигается – хоть бы пошевельнулся кто. На заднем сиденье мужчина лежал и двое мальчишек лет по восьми. Тоже как будто в обмороке. И нигде на них ни крови, ни ссадины – ничего. Ну, выломали мы монтировками двери, вытащили мужика с пацанами – глядь, а они все мёртвые! Не дышат, значит... И бабы, что впереди сидели, тоже – царство им небесное!.. Окочурились. И водитель «Москвича» – тоже насмерть. Шесть трупов, понимаешь, сразу – во как! Доездились, значит, падлы!..
– Бывает! – подал голос один из условников.
В это время Паша Маленький протянул рассказчику водку. Наливал он сразу по полному стакану и при этом торопил пьющих, чтобы не задерживали посуду. Те, кто уже выпил свою дозу, с удовольствием ели шашлыки.
Володька Князев, наклонясь, спросил у Лёньки Горицкого:
– Ну, как тебе с нами, Лёньчик? Ничтяк?
– Ничтяк, Князь! – с довольной улыбкой отвечал ему Лёньчик.
Подошла очередь и ему пить водку. Лёнька редко пил по полному стакану и вначале немного струхнул, но отступать было некуда. Водка была тёплая и противная, так что он чуть было не вырвал под конец, но сдержался и, отдав пустой стакан Паше Маленькому, жадно хватанул пива. Паша Маленький принялся наливать по второму разу. На него сейчас же зашумело несколько человек:
– Подожди, Паша, не гони лошадей! Что торопишься, как голый в баню? Эта ещё не переварилась, а ты уж снова!..
– Правда, Паша, остынь, – посоветовал ему и Володька.
Паша Маленький недовольно поморщился.
– Ну вот, с вами только выпивать, со слабаками!.. А ну-ка, дай я ещё попробую!
Он живо налил себе снова целый стакан водки и почти одним глотком выпил его, широко раскрыв свою пасть.
Лёньчик, глядя на него, смеялся. Он уже был пьяный. Захмелели и остальные условники. Водку пили уже по желанию, наливая каждый себе, сколько кому было нужно. Все вдруг сделались совсем другие, чем были на самом деле. Молчаливые начинали много болтать, трусы представляли из себя героев, задираясь по всякому пустяку, задиристые, наоборот, пытались со всеми перецеловаться, уверяя каждого в своей дружбе.
Лёньке было смешно всё это видеть. Сам он в пьяном состоянии становился комиком. Но никогда не потешался над кем-либо в отдельности, как это иногда делает кое-кто в дворовых компаниях, Лёньчик высмеивал всегда всю компанию целиком, включая и самого себя.
Так, сейчас, в тот самый момент, когда Паша Маленький жадно накинулся было на очередную порцию шашлыка, Лёньчик предположил, что шашлык этот изготовлен, вероятно, из хромой собаки, которая только что крутилась у дверей шашлычной. Он даже поклялся, что видел будто бы её облезлую шкуру, которую относил в балку кто-то из работников шашлычной. Паша Маленький, очевидно, поверил Лёньчику и, бросив есть мясо, начал громко отплёвываться.
Потом Лёньчик предположил, что в пиво, которое они пили, наверное, добавлена кем-то человеческая моча, иначе отчего бы ему быть такому жёлтому и невкусному. После этого его высказывания все опять дружно смеялись, а несколько человек поверили Лёньчику и выплеснули своё пиво под дерево.
Ещё Лёньчик предположил, что Филя, должно быть, проглотил свою золотую фиксу; что пивными кружками, видимо, кто-то что-то закусывал, раз они почти все сплошь с отбитыми краями и ручками... Когда Паша Маленький пошёл за пивную «по маленькому», Лёньчик сейчас же предположил, что пивную, наверное, смоет с места и она упадёт в балку.
Много ещё разных вещей предполагал захмелевший Лёньчик. Большинство условников охотно смеялось над его шутками, только один усатый злой молдаванин сердился. Лёньчик не обращал на него внимания и даже ничего такого не предполагал на его счёт, но молдаванин всё равно почему-то злился.
Водку вскоре всю выпили и пришлось снова снаряжать несколько гонцов в магазин за следующей партией «горючего», как любил выражаться Лёнькин приятель Виталик. С этими гонцами пошли и Володька Князев с Пашей Маленьким, оставив Лёньчика на растерзание молдаванину.
Молдаванин, как только они скрылись из вида, накинулся ни с того ни с сего на Лёньчика и крепко ударил его кулаком по носу. Нос у Лёньчика сейчас же вспух, из него хлынула кровь, вымазав всю рубашку. Оставшиеся в пивной условники сразу же увели сердитого молдаванина, говоря ему слова упрёка. Но молдаванин не слушал своих товарищей и всё время порывался снова бежать, драться с Лёньчиком. Его еле отговорили и, вернувшись, принялись все вместе пить пиво. Долговязый Филиппов помогал Лёньчику вытирать бумажкой, пахнувшей рыбой, кровь с лица и рубашки. Горицкий совершенно не помнил, за что его побил молдаванин. Он только знал наверняка, что какая-нибудь причина верно была, иначе не стал бы к нему приставать этот злой молдаванин. Утёршись, Лёньчик уселся вместе со всеми пить пиво и, в скором времени, совершенно забыл о драке.
Потом, когда вернулись из гастронома остальные условники, Лёньчик опять принялся смело высказывать свои предположения по всякому поводу. Он говорил, что вино, которое принесли гонцы, похоже на противотанковые гранаты, что сами условники издалека сильно напоминают панфиловцев, вооружённых гранатами, что вино это, в конце концов, могло бы ещё пригодиться для окраски заборов. И что он сам помыл однажды этим вином свою голову, отчего у него целый год потом не росли волосы!
Все снова потешались над Лёньчиком, а Володька Князев спрашивал, отчего у него вся рубашка в крови. Лёньчик предположил, что это не кровь, а вино и для сравнения капнул рядом из своего стакана. Цвет и правда был почти одинаковый...
Потом молдаванин снова бил Лёньчика. Потом Вовка Князев бил молдаванина. Паша Маленький их разборонял. Условники начали куда-то расходиться, и Лёньчик тоже ушёл, опасаясь (и не без основания) крутых кулаков молдаванина. Он был уже совершенно пьян и раскачивался из стороны в сторону. В пивной в это время опять затеялась какая-то потасовка... Лёньчик, не оглядываясь назад, спустился на дно балки и, перейдя по металлическому мостику через ручей, смело углубился в рощу.
Он сам не понимал, куда шёл. Просто Лёньчик увидел в роще двух женщин и почему-то решил, что среди них была его любовница Марина.
Он долго разыскивал их в чаще, спотыкаясь о поваленные деревья и падая, – давал знать о себе хмель. В одном месте Лёньчик сильно рассек бровь хлестнувшей по лицу веткой. В другом – из-под ног у него в кусты шарахнулся ёжик.
Когда Лёньчик наконец-то увидел этих женщин, одна из которых катила по узкой дорожке синюю коляску с ребёнком, хмель его немного рассеялся. Он сразу же понял, что Марины здесь не было да и вообще не могло быть. Ещё Лёньчик понял, что идёт не туда, куда следовало бы идти, чтобы попасть домой, и решил возвращаться.
Но только он об этом подумал, как вдруг ветки на противоположной стороне дорожки раздвинулись и позади женщин из кустов вышел мужчина.
Мужчина был совершенно голый. Лёньчик даже испугался в начале, увидев его в таком виде. Потом, придя в себя, он начал лихорадочно искать причину, побудившую этого солидных лет гражданина разгуливать по роще в чём его родила мама. Его скорее всего раздели и ограбили хулиганы, которыми во все времена кишели все городские рощи и парки отдыха. Больше предположить Лёньчику было нечего. И верно – не приготовился же этот мужчина купаться в том мелком и вонючем ручье, через который был переброшен металлический мостик с перилами. Но если, в конце концов, допустить такую возможность, что мужчина и правда собирался купаться в грязном ручье и для этой цели разделся, то тут сразу же возникал другой вопрос: для чего нужно было раздеваться догола? Хорошо, предположим, что он снял трусы для того, чтобы не замочить их в грязных водах этой естественной канализации. Но тут сам собой напрашивался третий вопрос; для чего мужчина разделся так далеко от ручья и, мало того, выскочил в таком виде к женщинам?..
Здесь можно было бы делать ещё огромное количество всяческих догадок и предположений, но, увы, ни одна из них не объясняла действительных причин появления в роще голого...
13. Голый
Лёньчик, затаив дыхание, притаился в кустах, стараясь ненароком не спугнуть голого мужчину. Его нескладная, лишённая одежды фигура сильно смешила Горицкого. Лёньчику казалось, что всё это происходит в кино, и голый вот-вот должен будет выкинуть какой-нибудь свой «коронный номер»... То ли он сейчас упадёт, растянувшись во весь рост на дорожке, и зрители будут покатываться от хохота, глядя на это. То ли следом за мужчиной погонится злая собака, а он в страхе заберётся на дерево. То ли женщины, увидев вдруг позади себя голого, побегут от него, быстро семеня ногами и ловко маневрируя среди деревьев детской коляской...
Но ничего этого не случилось. Мужчина осторожно перебежал на другую сторону узкой дорожки и начал пробираться через кусты вслед за женщинами. Когда он отошёл на достаточное расстояние, Лёньчик быстро покинул своё убежище и пустился на розыски вещей этого странного человека. Он вскоре наступил на какую-то скользкую тёмную массу, аккуратно положенную кем-то на самой середине тропинки. Масса эта очень нехорошо пахла, так как была ещё свежая, и Лёньчик сразу же понял, что это дело рук неизвестного гражданина. Горицкий с отвращением принялся очищать о траву свою ногу, проклиная про себя голого.
Ручей с металлическим мостиком остался далеко позади Лёньчика. Роща угрожающе застыла вокруг него, разбросав вкривь и вкось ветви деревьев. Искать что-либо в зелёных дебрях было бессмысленно, и Лёньчик решил вернуться назад, чтобы подсмотреть за дальнейшими действиями сумасшедшего.
Да, после того как он наступил на плохо пахнувшую массу, оставленную голым мужчиной, Лёньчик вдруг решил, что тот – сумасшедший. Иначе для чего было бы ему, пойдя в рощу для исправления своих естественных человеческих надобностей, раздеваться донага и потом исправлять эти надобности на самой середине тропинки? Следовательно, субъект этот был не совсем нормален, и Лёньчик выломал себе на
всякий случай увесистую палку.
Не успел он сделать и трёх шагов, как на глаза ему попался какой-то предмет, лежавший под кустом. Лёньчик подцепил его на палку и живо покрутил в воздухе. Это были мужские трусы довольно большого размера. Лёньчик с отвращением закинул их на дерево и зашагал дальше. Теперь всё становилось ясно как божий день. Голый мужчина наверняка убежал из сумасшедшего дома. Сбежал он, вероятно, во время тихого часа, а может быть и раньше – ещё ночью. Сейчас его, верно, уже разыскивают по всему городу, а он здесь, в роще, преспокойно шастает в костюме Адама, пугая женщин, и неизвестно, что ещё может натворить.
Лёньчику стало вдруг страшно и он крепче сжал в руках свою палку. Ему стало казаться, что голый субъект притаился где-нибудь вверху на дереве и сейчас прыгнет к нему на голову, как пантера. Лёньчик даже поглядел с опаской наверх, готовый в любую минуту к схватке. Голого на ветках не было и парень немного успокоился.
Он снова вышел на прежнюю дорожку, по которой недавно гуляли женщины. Их здесь уже не было и Лёньчик быстро побежал вперёд, рассчитывая встретиться с женщинами в глубине рощи. Повсюду ему чудился притаившийся в кустах голый. Лёньчик даже предположил сейчас, что это был вовсе не реальный человек, а какой-нибудь призрак, заманивавший его в самую чащу. Ведь не зря же издавна живут в народе предания о русалках, привидениях, леших и прочей нечисти. Может быть, что-то подобное встретилось и ему, Лёньчику, в этой глухой окраинной роще, больше напоминающей непроходимый девственный лес. Ведь недаром же привидение это было совершенно голое и напоминало собой русалок. Только те, по слухам, жили в воде и обладали большими рыбьими хвостами.
Но, может, и Лёнькино привидение жило в воде, вернее – в той грязной и вонючей канаве, которая протянулась по самому дну балки. И рыбий хвост у него тоже, наверное, был. А может, привидение обходилось и без рыбьего хвоста. У него, скорее всего, имелись большие зелёные ласты, как у «человека-амфибии», и он их где-нибудь там, в канаве, снимал, чтобы удобнее было гоняться в роще за женщинами.
Думая так, Лёньчик мчался со всех ног по узкой кривой тропинке в надежде скорее отыскать тех двух женщин в этом страшном заколдованном месте. Ему даже стало казаться, что за ним кто-то гонится, и Лёньчик увеличил обороты, Он пролетел так порядочное расстояние и начал было вписываться в очередной поворот тропинки, как вдруг, перед самым своим носом, увидел голого гражданина и врезался в него с разгона, не успев свернуть в сторону.
С громким воплем неизвестный мужчина свалился на землю, а стоявшие метрах в двадцати от него женщины сразу же оглянулись. Одна из них – та, что катила перед собой детскую коляску – завизжала на всю рощу и побежала вперёд, больше уже не оглядываясь. Другая женщина, видимо чуть-чуть посмелее первой, осталась на месте, но тоже принялась визжать как резаная.
Столкнувшись с голым мужчиной, Лёньчик вначале упал вслед за ним и даже наступил на него своей грязной ногой. Мужчина, испугавшийся не меньше Лёньчика, вскоре, однако, опомнился и принялся из-под него выбираться. Голый субъект был скользкий и быстро выполз из Лёнькиных объятий, как змея или ящерица. Убегая, он ещё нечаянно задел Горицкого голой пяткой по зубам, что и послужило причиной последовавшей за ним погони.
Разъярённый Лёньчик гонялся за голым, наверное, больше часа, исколесил чуть ли не всю рощу, но поймать так и не смог. Человек этот, видно, и впрямь знался с нечистой силой. Он бежал по роще, как олень, далеко выбрасывая свои длинные, белые ноги и ловко огибая препятствия. Лёньчик же несколько раз врезался в деревья, падал и, в конце концов, набив на лбу хорошую шишку, прекратил бесполезное преследование.
В роще уже смеркалось, и Лёньчик, вывалив язык и отхаркиваясь, побрёл искать ручей и металлический мостик, чтобы выйти из проклятой рощи. Он очень жалел, что хорошенько не огрел голого палкой, но после драки кулаками не машут! Приходилось возвращаться несолоно хлебавши.
Пока он искал мостик, в роще совсем стемнело. Лёньчик шёл наугад и вскоре понял, что совершенно не знает дороги. Тогда он побрёл в противоположную сторону, но выход из рощи опять не отыскался. Голый мужчина, верно, уже подстерегал его где-нибудь в густой чаще, и Лёньчик покрылся холодным потом. Он живо представил себе скользкие холодные руки призрака, прикасающиеся к его горлу... свой изуродованный труп, который утром отыщут в проклятой роще и зароют на новом городском кладбище, – и содрогнулся. Зачем он только пошёл в эту рощу! Но делать было нечего, приходилось во что бы то ни стало искать выход.
Лёньчик долго блуждал между деревьев, так что под конец почти совсем протрезвел и перестал опасаться голого. Теперь он начал думать, что вся эта история ему просто почудилась. Лёньчик вдруг решил, что у него была белая горячка, а при белой горячке, как утверждали очевидцы, можно увидеть и не такую чертовщину.
Так, дед Антон два раза допивавшийся уже до этой болезни, уверял, что за ним однажды приходили мёртвые морские разбойники, облепленные ракушками и водорослями. Они будто бы звали старика с собой в плавание и потрясали при этом ржавыми кривыми кинжалами. В другой раз деду почудились за окном дома какие-то зловещие голоса, которые договаривались убить его, деда Антона, и он всю ночь потом не сомкнул глаз... Всякую минуту готовый к отражению нападения, он просидел до утра с топором за печкой, а утром послал бабку Катю вызывать милицию. Вместо милиции за Капитаном Флинтом приехала «Скорая помощь» и забрала старика в психиатрическую лечебницу.
Теперь Лёньчик предположил, что с ним тоже приключилась белая горячка. Горицкому даже стало немного интересно: а что же почудится ему ещё, кроме голого гражданина? Но больше Лёньчику ничего не почудилось. Выход из рощи он так и не отыскал и вскоре расположился спать прямо в чаще, под деревом, наломав для подстилки веток.
Всю ночь Лёньчику снился голый мужчина. Он гонялся за ним с топором и почему-то кричал: «Смерть Капитану Флинту!» Потом голый субъект взобрался на дерево и начал оттуда жалобно звать Лёньчика, говоря при этом: «Лёньчик, отдай сокровища! Отдай мне сокровища, Лёньчик!»
Одну руку сумасшедший протягивал к Горицкому, а в другой сжимал страшный топор, намереваясь, видимо, раскроить Лёньчику череп. Лёньчик хотел ответить, что у него нет никаких сокровищ, но язык почему-то отказался повиноваться, и тогда голый начал заносить над ним свой топор...
Парень тут же проснулся, задыхаясь и разрывая на шее тугой воротник рубашки. В его глазах застыл немой ужас.
Вокруг всё ещё стояли глухие синие сумерки. Сколько было времени, Лёньчик не знал: часы давно остановились. В роще было сыро и холодно и Лёньчик сейчас же вскочил на ноги. Чтобы побыстрее согреться, он побежал вперёд, пробираясь сквозь густую чащу и вскоре нашёл выход из этой заколдованной рощи – она заканчивалась возле железнодорожного полотна, за которым раскинулся не знакомый Лёньке посёлок.
Лёньчик с радостью поспешил туда, довольный, что наконец-то попал в цивилизованный мир. О голом он больше не думал...
14. Утром в ночлежке
Только утром приплёлся Лёньчик в ночлежку бабки Кати. К этому времени лицо его сильно опухло, глаза заплыли, а ноги буквально подкашивались от усталости. Разорванная в нескольких местах рубашка была измазана кровью, волосы на голове свалялись. Из них торчали сухие листья. В довершение ко всему, на лбу красовалась огромная шишка, а из рассечённой веткой брови сочилась кровь. Лёньчик взглянул на себя в зеркало и ужаснулся. Он был похож на бича с городской свалки.
С кем он дрался, Лёньчик уже не помнил. Кажется, с каким-то молдаванином в пивной... Сейчас это не имело никакого значения. Первым делом необходимо было привести себя в порядок и, по возможности, скрыть от обитателей ночлежки следы побоев на лице.
Лёньчик сбросил с плеч разорванную рубашку и, оставшись в одной майке, с грязным полотенцем через плечо направился во двор к рукомойнику. Умывался он долго, старательно отмывая запёкшуюся на лице кровь. Несколько раз задев ссадины, он тихо стонал и скрипел от боли зубами. Видно, хорошо его отделал этот чёртов молдаванин.
Вернувшись во флигель, Лёньчик принялся разыскивать крем для лица или что-нибудь в этом роде, чтобы помазать раны. Ничего не найдя, раздосадованный Лёньчик решил сходить в Светкину комнату. У женщин постоянно бывают целые горы всякой косметики, и уж какой-нибудь крем он обязательно там отыщет.
Не надевая рубашки, Лёньчик на цыпочках прокрался в бабкин дом, в котором царила гробовая тишина. Пьяная бабка Катя, как всегда, валялась под кроватью в своей спальне. Ночная рубашка её высоко задралась, и Лёньчик с отвращением отвернулся, увидев кривые жилистые бабкины ноги. Он подошёл к кухонному столу, как обычно заставленному грязной посудой и пустыми бутылками, отыскал недопитую стопку водки. Тут же, рядом со стопкой, лежала начатая коробка «Космоса», и Лёньчик обрадовался ей больше всего. Он не курил со вчерашнего дня. Быстро глотнув водку, сейчас же жадно зажёг сигарету. Лёнька был заядлый курильщик. За день он иногда умудрялся выкуривать по две пачки самых низкосортных сигарет «Памир» или «Донские», от которых, по образному выражению курильщиков, «аж в одном месте драло» и весьма этим гордился. Он и полчаса не мог обходиться без курева. Если у него когда-либо не бывало сигарет и попросить было не у кого, Лёньчик выходил на улицу и украдкой подбирал окурки. Никогда не куривший дед Антон потешался, глядя на собирающего окурки Лёньчика.
Горицкий, выкурив половину сигареты, положил «бычок» на край тарелки и прислушался. Бабка Катя мирно посапывала у себя в спальне. На стене тикали большие часы. Лёнька на цыпочках прошёл в зал и заглянул в комнату квартиранток. То, что он увидел, заставило его затаить дыхание и замереть на месте. Сердце у Лёньчика тревожно ёкнуло и учащённо заколотилось, Кровь прилила к вискам. Он никак не ожидал увидеть подобную сцену. В комнате, на одной из кроватей (вторая кровать оставалась свободной), рядом со Светланой лежала новая бабкина квартирантка Маргарита. Она спала на спине, укрытая одеялом лишь до колен. В полумгле тускло белело её красивое обнажённое тело. Облачённая в шёлковую короткую комбинацию, Светлана во сне обнимала её правой рукой за шею. Другая её рука покоилась на небольшой, слегка расплывшейся груди Маргариты.
Маргарита была немного старше Светланы и намного симпатичнее: худощавая, стройная, с хорошо выделенной узкой талией и небольшими красивыми бёдрами. Лёньчику она нравилась, и он даже пытался с ней вначале заигрывать. Но Маргарита вина не пила, сигарет не курила и к Лёнькиным ухаживаниям отнеслась равнодушно.
Она приехала поступать в институт, провалилась на экзаменах, но домой возвращаться не захотела, а принялась подыскивать себе какую-нибудь работу в городе, чтобы на следующий год снова попытаться сдать вступительные экзамены. В Светкиной комнате была свободная кровать, и бабка Катя подселила Маргариту к Светке.
Сейчас кровать Маргариты пустовала, а сама она спала в объятиях Светланы. Лёньчик смутно начал о чём-то догадываться. Он вспомнил рассказы Вовки Князева о лесбиянках и предположил, что среди одиноких женщин это вполне обычное явление. Как, например, мастурбация среди одиноких мужчин. Лёньчик засмотрелся на обнажённую небольшую грудь Маргариты с крошечным острым соском, беспомощно вздёрнутым кверху. Он совершенно забыл, зачем пришёл в комнату квартиранток. Лёньчику вдруг страшно захотелось дотронуться до Маргариты, погладить упругий живот, утопить руку в густых чёрных волосах на лобке. Но парень тут же отогнал эту сумасшедшую мысль. Не хватало ещё, чтобы женщины застали его за этим занятием и чёрт знает что подумали! Не оберёшься тогда разговоров... Достаточно того, что про Виталика говорят всякие гадости. Хотя, может быть, тому и есть основания. Виталик действительно чем-то таким занимается тайком во флигеле... чем обычно занимаются школьники, подглядывая в женскую баню. Виталик постоянно достаёт где-то всякие глупые порнографические снимки и разглядывает их с большим удовольствием.
Окажись Виталик сейчас на месте Лёньчика, он наверняка не удержался бы и наделал всяческих глупостей. Особенно при виде полуголой пышнотелой Светки, которая ему больше всего была симпатична. Лёньчика же Светка оставляла равнодушным. Он смотрел сейчас на неё, как на ненужный предмет, портящий соблазнительную картину обнажённого тела Маргариты.
Лёньчик никак не мог оторвать воспламенённых тайными сладостными грёзами глаз от этой женщины, возбуждающей в нём самые дикие, почти животные инстинкты. Ему хотелось валяться у неё в ногах, целовать пятки, бить и истязать её красивое тело...
Вещи Маргариты лежали рядом с кроватью, на стуле, и Лёньчик, привыкнув к полумраку, царившему в спальне, разглядел на спинке стула небрежно брошенные трусики и бюстгальтер. При виде этого соблазнительного белья, ещё хранившего в складках тепло женского тела, Лёньчик затрепетал. В голову ударила горячая струя крови. Дрожащими, непослушными пальцами Лёньчик снял со спинки стула лёгкий невесомый комочек женских трусиков и, не удержавшись, прижал его к пылающему лицу, глубоко вдыхая в себя сладкий интимный запах Маргаритиного тела. Голова его закружилась...
Но, переборов себя, Лёньчик повесил назад трусики и вышел из спальни. Сигарета его давно уже прогорела, и в тарелке остался один пепел. Лёньчик закурил новую сигарету и, положив ещё три себе в карман про запас, вернулся во флигель. Сбросив брюки, он быстро забрался в постель и блаженно вытянул ноги. От выпитой перед этим стопки водки в голове прояснилось, и болела она уже не так сильно, как в роще. Ссадины на лице начали подсыхать и неприятно стягивали кожу. В глазах у Лёньчика всё ещё вырисовывалось обнаженное тело спящей в Светкиных объятиях Маргариты.
Зачем всё-таки она легла вместе со Светкой? Неужели это лучше, чем с мужчиной? А может быть, она просто не может найти себе мужчину? Но Светка!.. У Светки мужиков – пруд пруди. Зачем это Светке? Или у женщин это так принято, ложиться друг с другом в постель и обниматься? Лёньчик часто замечал на улице, как девушки при встрече или расставании целуют друг друга в губы и ходят всегда под ручку. И может быть, тут нет ничего предосудительного, что Маргарита спит со Светкой совершенно голая. Ведь спит она не с мужчиной, а с женщиной, со своей подругой. Раздеваются же женщины друг перед другом в бане...
Лёньчик вскоре крепко заснул, уронив на пол недокуренную сигарету. Проснулся он от запаха дыма и, открыв глаза, стремительно слетел с кровати. На полу тлела загоревшаяся от сигареты войлочная подстилка. Лёньчик еле затоптал её и дымящуюся вышвырнул на улицу. Потом он снова внимательно оглядел в зеркале свою разбитую физиономию и, решив на работе пока не показываться, сел на кровать и зевнул. Спать уже расхотелось. Не хотелось и выходить из флигеля. Одевшись, Лёньчик лениво подошел к окну и от нечего делать начал рыться в ворохе потрёпанных книг и старых иностранных журналов, беспорядочно наваленных на подоконнике. Лёньчик давно уже перечитал все эти книги, а некоторые знал почти наизусть. Иностранные журналы, где-то раздобытые Виталиком, тоже не вызывали в нём ни малейшего интереса. Какое удовольствие разглядывать снимки с обнажёнными женщинами, когда вокруг столько живых женщин, легко раздевающихся и отдающихся мужчинам? Лёньчик небрежно отбрасывал в сторону эти замусоленные от многочисленных просмотров западные журналы.
Не найдя здесь развлечения, он подошёл к шифоньеру и, поднявшись на носках, достал стоявший наверху транзисторный радиоприёмник «ВЭФ-202». Приёмник был очень старый, весь побитый и поцарапанный. Лёньчик уселся с приёмником у окна и принялся вертеть ручку настройки, ища какую-нибудь музыку. Вначале ничего хорошего не попадалось. Потом Лёньчик поймал «Песняров», и флигель наполнили протяжные белорусские мелодии. Горицкий поставил транзистор на подоконник и, заслушавшись, начал машинально подпевать солисту:
– Олеся, Олеся, Олеся – так птицы кричат в поднебесье...
Лёньчик любил музыку, любил задушевные песни и, несмотря на полнейшее отсутствие музыкального слуха и голоса, часто по пьянке пел. Особенно ему нравилось петь с Капитаном Флинтом пиратские песни. Лёньчик страшно завидовал популярным певцам и артистам, особенно Владимиру Высоцкому. Его Горицкий боготворил и мечтал когда-нибудь купить хороший магнитофон, чтобы переписать на плёнку все песни Высоцкого. Он даже несколько раз принимался копить деньги для приобретения магнитофона. В первый раз, когда нужная сумма была с горем пополам собрана, в магазинах не оказалось магнитофонов, и Лёньчик со злости купил транзисторный приёмник «ВЭФ-202». Потом, когда в продаже появились магнитофоны, у Лёньчика уже не было денег.
Сидя с приёмником у окна, Лёньчик увидел проходившую мимо Маргариту. Она была одета в очень коротенький ситцевый халатик без рукавов, так что её длинные красивые ноги буквально ослепили Лёньчика своей девственной белизной. Он снова вспомнил виденное недавно в комнате квартиранток. От воспоминания кровь прилила к его лицу. Маргарита скрылась за дверью уборной, а он всё никак не мог успокоиться.
Когда Маргарита шла назад, Лёньчик поджидал её у дверей флигеля.
– Рита, можно вас на одну минуту? Пожалуйста!.. – смущённо окликнул её Горицкий.
Женщина окинула Лёньчика удивлённо-заинтересованным взглядом; у неё слегка дрогнули брови при виде его разукрашенной физиономии. В ярко-голубых глазах её мелькнули искорки брезгливой жалости.
– Что вы хотели? – остановившись, спросила она негромко, и поспешно опустила глаза. Затем, спохватившись, добавила:
– Кто это вас так? Боже, какой ужас!
Лицо её при этом чуть-чуть порозовело, и вообще по всему было заметно, что Маргарита стесняется Лёньчика. Вблизи лицо её было не столь гладко и безупречно, как это казалось издалека. Особенно сейчас – без привычной косметики.
«Да она старая!» – неожиданно мысленно отметил Лёньчик, пытаясь поймать уасользающий от его призывно горящих глаз робкий взгляд Маргариты. И хотя точный возраст женщины определить по лицу почти невозможно, Лёньчик решил, что Маргарите где-то около тридцати.
15. Маргарита
Глядя смело на Маргариту, Лёньчик небрежно отвечал:
– Вы не обращайте на это внимания, Рита! Это так, совершенные пустяки... Это я вчера со шпаной подрался. Они старушку какую-то обидели, а я заступился.
– Вам очень больно? – с нотками сострадания в голосе доверчиво спросила женщина.
– Нет, я же вам говорю, что пустяки! Не стоит внимания, – небрежно отмахивался Лёньчик. – Можно мне у вас одну вещь попросить? – проговорил он затем после некоторого раздумья.
– Какую вещь? – метнула на него испуганный взгляд Маргарита. Лицо её при этом отчего-то залилось краской.
– Да вы не беспокойтесь, Рита, дело пустяковое! Если вас, конечно, не затруднит... – улыбаясь, говорил Лёньчик.
– Что же такое?
– Не могли бы вы, Рита, сходить для меня в магазин? Видите, какой у меня вид. Если бы не это, разве бы я стал вас утруждать!
– Что вы, это мне вовсе ничего не стоит, – наконец-то улыбнулась ему Маргарита. – Скажите, что вам купить в магазине?
Лёньчик протянул ей десять рублей и как бы невзначай скользнул рукой по тугому бедру.
– Вот вам, Рита, деньги, десять рублей, – быстро заговорил Лёньчик, сделав вид, что не замечает смущения женщины от его откровенного прикосновения. – Купите мне, пожалуйста, бутылку водки и что-нибудь покушать. Я вас очень прошу...
– Да, я, конечно, вам куплю... – проговорила, уходя, Маргарита.
Вернулась она скоро, постучав, виновато заглянула во флигель...
Лёньчик сразу же её понял и с сожалением посмотрел на часы.
– Ах, да! Я ведь совершенно забыл, что водку отпускают с одиннадцати! Купите тогда коньяк.
Лёньчик подал ещё десятку. Маргарита, помявшись, взяла деньги. Одета она уже была в синие импортные джинсы и в тонкую белую марлёвку с погончиками на плечах, сквозь которую отчётливо проступали её небольшие, освобождённые от лифчика груди. Лёньчик только покрутил головой, провожая её в окне томительным взглядом.
Во флигель неожиданно ввалилась бабка Катя. Она громко охала и причитала, держась за перевязанную тёплым платком поясницу. Увидев разбитое лицо Лёньчика, бабка испугалась.
– Лёшка! Ды хто жа энто тибе так суродывал? Ды на каво жа ты, сердешный, похож-та! Ды, што теперь с нами со всеми будить?
Бабуся всплескивала длинными костлявыми руками и причитала, как по покойнику. И хотя она так говорила на Лёньчика, у самой бабки Кати лицо находилось ничуть не в лучшем состоянии. Оно было страшное, перекошенное и синее от беспробудного пьянства. Волосы на голове стояли колом. Старая засаленная ночная рубашка составляла единственный её наряд. Чёрные, как земля, никогда не мывшиеся ноги, были обуты в дырявые вонючие тапочки, наверное, сорок пятого размера, отчего казалось, что бабка Катя ходит на лыжах. Когда старуха приближалась к Лёньчику почти вплотную, изо рта у неё несло хуже, чем из уборной. Лёньчик слушал её и старался дышать через рот, когда бабка подходила к нему слишком близко. Изредка он отвечал и всё ждал, когда же старушка, наговорившись вволю, наконец-то уйдёт из флигеля. Но баба Катя не уходила. Видимо, она тоже ждала Маргариту.
– Ты, бабка Катя, квартирантку свою за чем-нибудь посылала? – не выдержав, спросил у неё Лёньчик.
– А как ты думал! Один ты страдаишь, что ли? За пивом я её снарядила, баллончик трёхлитровай дала, вот, – ответила старушонка.
– Падай тогда на кровать, что перед глазами маячишь, – с досадой пробурчал Лёньчик. Неожиданный приход бабки спутал все его планы насчёт Маргариты.
– Бухать, что ль, будем? – не веря ещё своему счастью, с голодной дрожью в голосе спросила старушка.
– Ага, будем. Я Маргариту за коньяком послал, – вяло, без вдохновения сообщил Лёньчик. Ему не улыбалось поить на халтуру коньяком бабку Катю.
– А кто она, эта твоя новая квартирантка? Далеко живёт? – не зная, о чём говорить на трезвую голову с бабкой, спросил Горицкий.
– Сука и подстилка! – с готовностью ответила бабка.
– Да ну... я серьёзно, – обиженно протянул Лёньчик.
– Так и я ж сильёзно, не знаешь, – горячо затараторила бабка Катя. – На прошедшей неделе, когда ты, Лёньчик, в ночную работал, я своими глазами видела, как Ритка у Светки... тьфу какая гадость! – языком... по переднему месту...
– Не бреши! – крикнул, передёрнув брезгливо плечами, Лёньчик.
– Вот тебе крест святой, – видела своими глазами! – быстро перекрестилась бабка.
– Они что, живут со Светкой, что ли? – крутнул головой Лёньчик.
– Живуть. Как мужик с бабою, – отвечала старушка.
Несмотря на это открытие, Лёньчика продолжало неудержимо тянуть к Маргарите. Живут они со Светкой или не живут – это их личное дело, но какая одинокая женщина устоит перед его, Лёньчика, ухаживанием? В чём, в чём, а уж в амурных делах Лёньчик знал толк! Недаром он любил повторять в мужских компаниях, что нет не дающих женщин – есть плохо просящие мужчины.
Маргариты всё не было, и Горицкий, решив подшутить над бабкой Катей, предложил ей посмотреть сексуальные журналы. Сходив к подоконнику, он принёс ей целую дюжину. Едва развернув первую страницу, старушка зажмурилась, плюнула в журнал и с боязнью перекрестилась.
– Господи, спаси и сохрани мою душу грешную! – заговорила она частой скороговоркой. – Лёнька, дьявол, ды что жа ты мине подсунул?! Ды неужто ж такое бываить на белом свете?
Старушка снова развернула страницу и опять сплюнула.
– Ды какия ж они бесстыдницы, девки энти!.. Гля, гля, да ты только погляди, что делають! Стыд-то какой, батюшки мои... Царица небесная и пресвитая багародица...
Лёньчик корчился на кровати от смеха, наблюдая за её реакцией.
Наконец явилась Маргарита, принялась молча выкладывать на стол покупки: бутылку коньяка, закуску, бабкино пиво. При виде бутылки у бабки Кати лихорадочно затряслись руки.
– Лёньчик, наливай, помру! – еле выдавила она из себя и затряслась уже всем телом.
Горицкий быстро откупорил коньяк, набухал бабке больше полстакана. Бабка схватила стакан обеими руками и жадно начала пить, стуча о стекло зубами.
– Я пойду, Лёня, – проговорила Маргарита, впервые назвав его по имени, и направилась к выходу.
– Постойте, Рита, а коньяк? – догнал её у самой двери Лёньчик и решительно положил руки на талию. – Посиди с нами, пожалуйста.
– Я не пью, не нужно этого, Лёня, – высвободилась из его объятий Маргарита и с жалостью посмотрела в горящие глаза парня. – Вы тут пейте пока, а я пойду... У меня ещё дел много.
Лёньчик понял её по-своему и, отпустив Маргариту, принялся накачивать коньяком с пивом бабку Катю. Вскоре она уже лежала пластом на Виталиковой кровати, и Лёньчик, закрыв флигель на ключ, с вылетающим от волнения сердцем прошёл в бабкину хату.
Маргарита стирала в кухне, снова облачившись в прежний короткий халатик без рукавов. Когда она наклонялась над поставленным на два стула корытом, из-под халата высвечивало такой гладкой соблазнительной белизной, что у Лёньчика замирало сердце и обрывалось дыхание.
Почувствовав за спиной чужое присутствие, женщина резко обернулась, испуганно вскрикнула и попятилась от Лёньчика в зал.
– Лёня, миленький, не надо, умоляю тебя! Я не хочу... Ну, пожалуйста, – жалобно бормотала она, и этим ещё больше распаляла Лёньчика.
Он потерял над собой всякий контроль, обуреваемый только одним яростным животным желанием. Бросившись, как зверь, на Маргариту, Лёньчик схватил её на руки, отнёс в спальню и швырнул на Светкину кровать.
– Не надо, Лёнечка! Миленький, хорошенький, не надо, я боюсь! – плакала Маргарита.
Не слушая её, Лёньчик сорвал с неё халат, порвал трусики, и, чтобы заставить женщину разжать ноги, стал бить по щекам ладонью.
– Пожалей меня, Лёня, я ещё никогда не была с мужчиной! Я девочка! – закричала наконец в исступлении Маргарита и сдалась...
16. "Убийство"
Изнасиловав Маргариту, Лёньчик, весьма довольный собой, вернулся во флигель, где застал бабку Катю сидящей за столом и допивающей остатки его коньяка.
– Ну ты, бабка Катя, даёшь, хоть бы стопку оставила! – посетовал раздосадованный Горицкий.
– Вон пей пиво, не велика шишка на ровном месте, – огрызнулась бабка и потянулась за баллончиком.
Когда вдвоём опорожнили баллон, бабка Катя совсем окосела и начала нести всякую околесицу. Она утверждала, что Лёньчик и Светка будто бы хотят её убить и завладеть домом. Что Маргарита будто бы украла у неё золотые серёжки и какие-то деньги, а Лёньчик постоянно пьёт за её, бабкин, счёт и однажды будто бы хотел её «снасильничать». Старушонка утверждала, что Лёньчик алкоголик и «плизерватив», а Маргарита дешёвка и проститутка. В конце концов бабка схватила со стола тарелку и треснула ею Лёньчика по голове.
Лёньчик взвыл от боли, а старушонка бросилась было наутёк, но споткнулась о порог и во весь рост растянулась в коридоре. Горицкий озверел, догнал в дверях бабку Катю и, крепко схватив за шиворот, приподнял над полом. Старушка безуспешно попыталась освободиться от его мёртвой хватки, поболтала в воздухе ногами, изловчившись, ударила Лёньчика ногой в живот, но и это ей не помогло. Лёньчик взревел от ярости, размахнулся и с силой хлопнул несчастной старушонкой о печку. Внутри у бабки Кати что-то громко хрустнуло, старушка охнула, облапила непослушными руками печку и начала медленно сползать по её стене на пол. Тщедушное тельце её в грязной ночной рубашке несколько раз дёрнулось на полу в судорогах и затихло.
«Убил!» – подумал перепугавшийся до смерти Лёньчик. Руки у него затряслись, ноги подкосились. Не глядя на неподвижное, валяющееся возле печки тело старушонки, Горицкий стремглав выбежал из флигеля. Он и вправду решил, что убил бабку Катю. Теперь ему нужно было срочно куда-нибудь бежать, как это обычно делали все преступники. Не раздумывая долго, он тут же выскочил за ворота и побежал по улице. Прохожие, завидев Лёньчика, шарахались в стороны и потом долго, покачивая головой и вертя пальцем у виска, смотрели ему вслед. Наверное, думали, что он сумасшедший.
Лёньчику было всё равно, что о нём думали прохожие. Он бежал, ничего не видя перед собой, кроме неподвижного худого тельца убитой им старушонки, стоявшего в глазах, как призрак.
«Но неужели во всём виноват только я? – в отчаянии думал Горицкий. – Ведь бабка первая ударила тарелкой по голове, а перед тем оскорбляла последними словами!»
Лёньчик лихорадочно принялся искать себе оправдание и с радостью вспомнил роман Достоевского «Преступление и наказание». Грязная хмельная старушонка в его представлении сейчас же трансформировалась в петербургскую старуху-процентщицу, а сам он, естественно, – в решительного и благородного студента Раскольникова, избавившего мир от величайшего зла в образе вредной старухи.
Найдя себе оправдание, Лёньчик сделался снисходительным и в следующую минуту даже пожалел убитую старушонку. Он вдруг вспомнил, как бабка Катя буквально за несколько минут до смерти, выпивая стакан с пивом, ласково сказала на него «сынок». В глазах у Лёньчика заблестели слёзы. «Зачем я её убивал?» – проклинал себя в душе Горицкий.
Он вдруг резко остановился посреди улицы и принялся растирать кулаком бегущие из глаз слёзы. Жить ему совсем расхотелось. Лучше всего было бы заснуть и больше никогда уже не просыпаться! Лёньчик слышал, что во сне умирать не так страшно. Тут он вспомнил изнасилованную перед убийством бабки Кати Маргариту и окончательно пал духом. Такого чёрного дня он не знал с момента своего рождения.
Размышляя так, Лёньчик уныло побрёл по улице. Он решил пойти добровольно в милицию и во всём сознаться. На автобусной остановке было полно народу, и Лёньчик, нащупав в кармане деньги, оставшиеся от вчерашней зарплаты, решительно остановил такси.
– Давай в милицию, брат! – проговорил упавшим голосом Горицкий, усаживаясь на переднее сиденье.
– Это в какую милицию? Может быть, в вытрезвитель? – пошутил полный пожилой таксист, искоса взглянув на разбитое лицо Лёньчика.
Горицкий отрицательно покачал головой.
– Нет, брат, поехали в отделение... Я, понимаешь, человека убил, бабушку.
– С тобой не соскучишься, парень, – снова засмеялся таксист, не принимая всерьёз слова Лёньчика.
Тут Горицкому захотелось вдруг в последний раз на свободе выпить и он предложил водителю:
– Послушай, брат, я тебе за всё заплачу, давай заедем в гастроном, у меня что-то в глотке пересохло! Поехали, брат, это быстро.
– Хоть в Рио-де-Жанейро, если заплатишь! – ответил весёлый таксист.
Лёньчик купил в ближайшем гастрономе семисотграммовую бутылку вина и жадно выпил её из горлышка на заднем сиденье такси. Вино подействовало успокаивающе, Горицкий повеселел, забыл об убитой старушке и снова захотел жить.
– Послушай, брат, ну её к чёрту с ментовкой, не поеду. – Лёньчик решительно хлопнул водителя по плечу. – Погнали лучше к биксам... Давай, разворачивай тачку. Возле гастронома опять притормози.
– Как скажешь, так и будет, – равнодушно ответил таксист и круто развернул «Волгу».
Лёньчик решил кутнуть напоследок. Да и оставшиеся ещё деньги нужно было сегодня истратить – всё равно завтра отберут в милиции. Горицкий назвал таксисту адрес Вовки Князева, купил по дороге бутылку водки и возле общежития условников, щедро расплатившись, отпустил наконец водителя.
Князя в общаге, как назло, не оказалось. Лёньчик встретил только фиксатого Филиппова и предложил ему выпить водки. Филя не заставил себя долго упрашивать, быстро нашёл стакан, ломоть чёрствого хлеба и привёл Лёньчика в какой-то глухой двор, за сараи, где обычно бухали условники.
Лёньчик выпил водки, разоткровенничался и поведал долговязому условнику Филе свою историю.
– Старую, точно, насмерть уделал? – недоверчиво переспросил Филя, жуя чёрствую корку.
– Точняк! – кивнул головой Горицкий. – Я её об печку головой – она и копыта на сторону.
– Хреново... Давай, наливай, – глубокомысленно произнёс Филя. Выпил налитую ему водку, поморщившись, занюхал коркой хлеба и с видом знатока изрёк:
– Могут вышку дать, кореш! Смотри...
– А за изнасилование? – выпив свою водку, равнодушно поинтересовался Лёньчик.
– Несовершеннолетняя?
– Нет, лет тридцать бабе.
– Когда насиловал – издевался?
– Нет. Ладошкой пару раз по щеке ударил, а так не издевался. Трусы, правда, порвал... Да, тут ещё одна ерунда. Баба эта целкой оказалась.
– Всё ясно. Пятнадцать лет! – вынес свой приговор Филя. Выпил ещё водки и добавил: – Мой тебе совет, кореш: бери верёвку и вешайся, всё равно никуда не убежишь.
– А в горы, на Кавказ? – пытливо взглянул ему в глаза захмелевший Лёньчик.
– Найдут. Хотя, кто его знает... – неопределённо промолвил Филя.
Лёньчик налил ему оставшуюся водку. Филя выпил, утёрся рукавом, взял стакан и, попрощавшись с Горицким, ушёл.
«Значит – вышка!» – обречённо подумал оставшийся один Лёньчик. Он вышел из-за сараев, пересёк двор и побрёл без всякой цели по улице. Лёньчику вдруг до боли стало себя жалко. Мир опустел. Вокруг как будто образовался чёрный враждебный вакуум. Стало горько и одиноко, как в детстве. Но тогда рядом с Лёньчиком была надёжная опора – мать...
Горицкий вспомнил о матери и заплакал, не замечая оглядывавшихся на него прохожих. Мать умерла, когда он служил в армии. Умерла внезапно, за месяц до его демобилизации. Ему даже телеграмму с красной полосой не дали. Да и кому это было нужно? Всю жизнь пропьянствовавшему отцу, который и загнал мать в могилу?..
Ничего не зная, Лёньчик перед отправкой в Союз (служил он в Группе советских войск в Германии) накупил матери подарков. Шарф тёплый на голову купил, скатерть на стол, плед, коврик на стенку... Полный чемодан подарков привёз... Вошёл в квартиру, увидел пьяного, опустившегося отца, скатанные в рулоны ковры в зале, увеличенную фотографию матери в траурной рамке на стене – и всё понял. Съездил на материну могилу, выпил бутылку водки за упокой её души, раздал нищим подарки, привезённые для матери из Германии и уехал. И больше в родном городе не появлялся.
Сейчас Лёньчику захотелось съездить на могилу к матери, попрощаться. Так он и решил поступить. Зайдя в ближайший гастроном, Лёньчик снова купил бутылку водки и, зажав её под мышкой, принялся останавливать такси, чтобы ехать на железнодорожный вокзал за билетом.
17. Вытрезвитель
На вокзал Лёньчик в этот день не попал. Его подобрала машина спецмедвытрезвителя. Водку у Лёньчика отобрали, а самого усадили в пустую металлическую будку с решёткой на единственном окне.
Машина ехала долго. Несколько раз она останавливалась перед светофорами, и тогда хмельной Лёньчик окликал через решётку прохожих. Он паясничал и жалобно просил, чтобы они его считали коммунистом. Какой-то симпатичной девушке в брюках в обтяжку он кинул через решётку измятый бумажный рубль якобы для того, чтобы она ему принесла потом передачу. Девушка обругала его дураком и отвернулась, не поняв Лёнькиного юмора. Потом в будку посадили ещё одного пьяного. Это был пожилой, невысокого роста человек с лысиной во всю голову. Он всё время стучал в дверь будки и спрашивал, за что его сюда посадили. Лёньчик на правах старожила строго на него прикрикнул:
– Эй, мужик, прекрати шуметь, не то пасть порву и моргалы выколю! У меня уже в ушах звенит от твоего стука.
– А что они меня... За что? Усего две кружки пива выпил да винца ещё грамм триста. А они сразу – в машину. Полиция! – оправдывался плешивый мужчина, но стучать сразу же прекратил.
Лёньчик решил подшутить над ним и безнадежно махнул рукой.
– Винище, говоришь, бухал, дядя? Тогда всё, конец тебе! У ментов до плана одного человека не хватает. Девятерым уже втулили по три года Колымы, теперь десятого ищут, чтобы посадить. Сначала меня хотели, да я отмазался. У меня экзамены в институте – нельзя. А тебя посадят, мужик. Как пить дать, три года припаяют! Так что пиши скорее родственникам малёвку, я, так и быть, передам. Оттуда, сам знаешь, живыми не возвращаются! Рудники...
– Неужели новый указ вышел? – всерьёз испугался плешивый мужчина.
– Вчера вечером, – утвердительно кивнул Лёньчик.
– А не брешешь?
– Когда Лёньчик Горицкий врал?! Клянусь своими подтяжками и всеми незаконнорожденными детьми! – поклялся Лёньчик.
– Боже ж мой, достукался, скотина! – схватился за голову плешивый мужчина.
Лёньчик едва удержался от смеха. В окно он уже не смотрел. Куда занимательнее было подшучивать над этим доверчивым гражданином. На следующей остановке в будку впихнули Генку Портянкина собственной персоной! Лёньчик никак не ожидал его здесь увидеть и сильно удивился. Обычно Портянкин не выходил в таком состоянии на улицу, предпочитая отлёживаться в ночлежке у своей тётки. Бабкин племянник был до такой степени пьян, что совершенно не держался на ногах и сейчас же упал, как только его отпустили милиционеры.
«Наверно, у них в гараже сегодня получка», – подумал Лёньчик и тут же пожалел, что не поехал к Генкиной жене Марине. Спал бы сейчас на белых крахмальных простынях в обнимку с любимой женщиной! Генку Портянкина Лёньчик не без основания считал своим соперником. Приблизившись к его распластанному на полу будки телу, Горицкий злорадно поздоровался:
– Кого я вижу? Привет конкурирующей организации!
Бабкин племянник Генка ничего на это не ответил ввиду того, что спал беспробудным сном. Ему, верно, было всё равно сейчас, что делает его жена и как его обзывает Лёньчик. Голова Генки Портянкина то и дело билась о металлический пол будки. Руки и ноги он раскинул в разные стороны и сильно смахивал на покойника.
Лёньчик долго смотрел на своего врага, потом набрал в рот побольше слюны и с наслаждением плюнул прямо в лицо Генки Портянкина. Плешивый мужчина засмеялся, но Лёньчик плюнул и на него.
– Молчи, пугало огородное, не то я за себя не ручаюсь! Мне теперь всё равно. Я днём человека топором зарубил. Женщину, то есть бабку. Тётку этой вот обезьяны.
– Неужеля? – со страхом глядя на Лёньчика, протянул плешивый мужчина и отодвинулся от него на почтительное расстояние.
Вскоре их привезли в вытрезвитель. Высокий плечистый сержант с чёрными щёточками усов заглянул в будку и весело скомандовал:
– А ну, товарищи алкаши, подъём!
– Станция Дерезай, хошь – не хошь, а вылезай! – добавил, хлопнув дверью кабины, водитель.
Лёньчик первый выпрыгнул из машины. Его провели в просторную приёмную и усадили на кожаный диван с вытертой многочисленными клиентами спинкой. За ним последовал плешивый мужчина. Генку Портянкина принесли на руках. Немолодая женщина в белом халате, сидевшая за столом напротив дивана, принялась записывать в толстый журнал фамилии и адреса задержанных. Потом им предложили раздеться.
Кроме пожилой женщины за столом, в приёмной находилось ещё несколько женщин, почти старушек, один милиционер в форме и двое здоровенных мужчин в белых халатах. Раздеваться перед подобной аудиторией Лёньчику было стыдно, и он нарочно стал копаться, чтобы протянуть время. Плешивый мужчина разделся первый и снял даже трусы, но женщина за столом, улыбнувшись, заметила:
– Бельё можете оставить, гражданин... Вы – тоже, – повернулась она к Лёньчику.
Их двоих завели в следующую за приёмной комнату, всю заставленную кроватями, на которых уже спало несколько человек вытрезвляемых. В соседней комнате находился душ, куда вскоре под руки протащили совершенно голого Генку Портянкина. Через минуту оттуда послышался шум текущей воды и отчаянные вопли Портянкина, из чего можно было заключить, что душ, вероятно, был не совсем
горячий.
Лежавший на соседней кровати плешивый мужчина весело подмигивал Лёньчику и всё время повторял:
– Пронесло, парень!
Он, видимо, никак не мог забыть Лёнькиных слов насчет трёхгодичного заключения и теперь радовался, что его не посадили.
Лёньчик не обращал на него внимания. Он сам всякую минуту ожидал роковой развязки, с ужасом представляя, как к нему сейчас подойдут и скажут: «Одевайтесь, гражданин Горицкий. Вы обвиняетесь в убийстве!»
Лёньчик на всякие лады проигрывал в уме жуткую сцену своего ареста, пока в конце концов не заснул как убитый. Утром его грубо разбудили милиционеры и велели побыстрее одеваться и уходить домой. В приёмной Горицкий снова встретился с Генкой Портянкиным. Тот обрадовался и первый поздоровался с хмурым Лёньчиком:
– Привет, Лёха! Ты что, тоже сюда попал?
– Как видишь, – буркнул недовольно Горицкий.
– У тебя, Лёха, есть бабки? – не замечая его неприветливого тона, продолжал разговор Портянкин.
– А тебе что? Зачем спрашиваешь? Тебе занять, что ли? – огрызнулся, выходя из вытрезвителя, Лёньчик. В руках он комкал квитанцию на уплату пятнадцати рублей за услуги медвытрезвителя.
– Да нет, Лёха, мне занимать не нужно. Только я ведь по тебе вижу, что денег у тебя нет.
– Ну, так дай мне их! – предложил, повернувшись к нему, Лёньчик. Ему надоели дурацкие разговоры Портянкина.
– У меня тоже нет, а то бы я обязательно тебя выручил. А не хочешь ли ты, Лёха, заработать денег? Я знаю где, – предложил вдруг Генка Портянкин.
– Ну погнали, показывай, чёрт с тобой, – со злостью согласился Горицкий. Ему не хотелось сейчас работать, но за вытрезвитель нужно было платить, и чем раньше, тем лучше. О вчерашнем «смертоубийстве» бабки Кати Лёньчик уже не думал. Правда, в голове крутились какие-то обрывки воспоминаний о бурно прожитом дне, но они до такой степени исказились и трансформировались в сторону абсурда, что Лёньчик приписывал всё это начинающейся белой горячке. Он совершенно не помнил, как попал в вытрезвитель, откуда здесь взялся Генка Портянкин, кто ему, Лёньчику, набил здоровенную шишку на голове и куда делись деньги.
Генка привёл его на товарную станцию. Там, у самых ворот, уже кучковалась какая-то группа, по одежде явно напоминающая обитателей городской свалки. Один сейчас же подошёл к ним и предложил:
– Ребяты, кто хочет выпить? У меня вот есть тут пятьдесят копеек. Добавляйте по полтиннику на бутылку вина. У меня продавщица знакомая есть, до одиннадцати отпускает.
– Не, батя, отвали, мы непьющие! – резко отшил его Лёньчик, а сам подумал, что, и правда, не мешало бы сейчас выпить вина. Опохмелиться после вчерашнего.
Бич, жаждавший выпить вина до одиннадцати часов, отправился искать других кандидатов в собутыльники, а Лёньчик стал томительно вспоминать, куда же всё-таки он подевал оставшиеся от получки деньги.
Горицкому вообще страшно не везло в жизни. Когда бы он ни получал зарплату или стипендию в техникуме, с ним обязательно случалась какая-нибудь история. То он покупал себе дорогие наручные часы и шёл с дружками в пивбар – обмывать. В пивбаре обязательно затевалась драка, Лёньчик вмешивался. В драке, как правило, только что купленные часы разбивались, а самому Горицкому изрядно наминали бока. То он, спьяну, покупал целую пачку лотерейных билетов, из которых хорошо если один оказывался с выигрышем, да и то – рублёвым. То он приобретал себе на толкучке у цыган импортные джинсы за двести пятьдесят рублей, которые, как вскоре выяснялось, были вовсе не импортные, а обыкновенные, советские, красная цена которым – червонец.
Много всяческих бед постоянно приключалось с Лёньчиком. На утро он некоторое время жалел о выброшенных на ветер деньгах, удивлялся своей глупости и непрактичности, но вскоре всё забывал и продолжал наслаждаться жизнью.
В душе Лёньчика как бы сосуществовало два диаметрально противоположных человека, живущих в разных измерениях: белый человек и чёрный. Белый человек радовался миру людей, солнышку над головой, деревьям – всему живому и процветающему. Белый человек стремился к труду и знаниям, восхищался искусством и боготворил женщину. Всё, что включало в себя понятие Белого человека, перешло к нему в наследство от матери – доброй и справедливой женщины. Она до времени надорвала здоровье, вытягивая из нужды многочисленную семью, Лёнькиных сестер и братьев – сам он родился позже.
Белый человек владел Лёнькиной душой периодами, до определённой поры, когда вдруг, непонятно по какой причине, в душу к нему, сметая всё светлое на своём пути, вторгался человек Чёрный! Тогда в мире наступал мрак, люди исчезали с Лёнькиного горизонта, уступая место двуногим животным, женщины превращались в самок и механическое средство удовлетворения похоти, а алкоголь трансформировался в кислород, без которого невозможно было существовать. Чёрный человек был зверь, – слабый отголосок первобытных времён, доставшийся Лёньчику по наследству от алкоголика-отца. Вся трагедия заключалась в том, что избавиться от этого зверя было невозможно. Чёрный человек сросся с плотью и кровью Лёньчика, стал от него неотделим. Вероятно, можно избавиться от каких-нибудь вредных привычек, отбросить их как инородное тело, очиститься, в чём и заключается по церковным понятиям катарсис. Но как избавиться от части своего собственного «я»? Как изгнать из своей души Чёрного человека, не нарушив нормального функционирования организма, если этот человек – ты сам? И потому, единственное, что остаётся, – подчинить Чёрного человека Белому, не давать ему вырваться на волю, как не дают вырваться на волю диким зверям в зоопарке. Но мир несовершенен. Он – не зоопарк, а, скорее, – джунгли, оказавшись в которых, Чёрный человек в Лёнькиной душе начинал безумствовать.
В это время Портянкин сходил куда-то, о чём-то договорился, пришёл и с восторгом сообщил Лёньчику, что им достался на двоих вагон угля.
– Ты что, опупел? – разозлился и без того сердитый с утра Горицкий. – Как мы вдвоём вагон угля разгрузим? Бери ещё пару бичей, иначе – иди к чёрту, я рогом упираться не собираюсь.
– Ерунда, Лёха, что такое вагон? Вдвоём выгрузим! – горячо запротестовал Портянкин. – До вечера, думаю, управимся. Бабки – пополам. Зачем нам хвостопады...
Лёньчик подумал немного, сплюнул и пошёл вместе с Генкой Портянкиным выгружать из вагона уголь. Сейчас в нём, на минуту, проснулся Белый человек. Лёньчик вспомнил армию, вспомнил, как выгружали несколько раз брикеты из немецких вагонов, вспомнил наряды в дивизионную кочегарку, сослуживцев, с кем делил два года на немецкой земле горе и радость, и на душе потеплело.
Тяжёлая физическая работа вначале увлекла Лёньчика. Он легко, как бы играючи, орудовал лопатой первые полчаса, ощущая в упругих мышцах рук непривычную силу. Несмотря на чёрную пыль, поднявшуюся в вагоне, работа очищала его от грязных наслоений вчерашнего дня. Портянкин работал с не меньшим воодушевлением, предчувствуя хороший заработок. Но вскоре, когда первоначальный пыл угас, они всё чаще останавливались, чтобы смахнуть с лица грязный пот и перекурить. Через час этой поистине каторжной работы у них уже буквально отваливались руки и не разгибалась спина. А ещё через час они побросали лопаты и упали в изнеможении на уголь.
– Перекур с дремотой! – объявил слабым голосом Генка Портянкин.
Лёньчик промолчал, зло раскуривая последнюю сигарету...
– Лёха, а ты не боишься смерти? – ни с того ни с сего спросил вдруг через некоторое время Портянкин.
– Боюсь, – не удивившись странному вопросу, ответил Лёньчик. – Всякий раз, как мимо многоэтажных домов прохожу – такое чувство появляется, что вот сейчас кирпич на голову упадёт и – крышка! Сбросит какой-нибудь идиот... Идёшь и вжимаешь голову в плечи; макушкой чувствуешь, как кирпич тебе череп проламывает.
– Это у тебя болезнь, – подал голос Портянкин.
– Шизофрения, думаешь?
– Нет, страх высоты. При такой болезни или упасть с высоты боятся, или – что им на голову что-нибудь упадёт. Вестибулярный аппарат нарушен.
– А-а, ясно, – многозначительно изрёк Лёньчик. – А у тебя, Портянкин, ничего не нарушено?
– Я сифилиса боюсь. Или ещё какой-нибудь гадости. Проказы, например, – признался Портянкин. – Понимаешь, Лёха, патология какая-то... Раньше вроде ничего было, а сейчас, прежде чем на бабу залезть, как гинеколог всю её осматриваешь. В кармане всегда дежурные презервативы наготове. В машине, в бардачке, целая куча валяется. А в рейсе трассовую подцепишь – не поверишь, Лёха, – стакан водяры ей – туда!.. Для дезинфекции.
– Да ну! – рассмеялся Лёньчик.
– А ты думал, – воодушевился Портянкин. – Там такие есть хари!.. Пострашнее бабки Кати. А куда денешься, если подпирает... Неделю – за баранкой! Не шутка. Вот и пользуешься всякой дрянью... Правда, есть и ничего бабёнки попадаются.
– А что жена? Ничего не знает? – спросил Лёньчик.
– Про трассовых нет. Зато здесь я как-то здорово подзалетел. Года полтора назад снял одну... молодую. Наквасился хорошо – и к ней на хату... Утром прихожу домой, с понтом из рейса приехал, раздеваюсь и в ванную. У жены – глаза на лоб. «Ты где был, – говорит, – жеребец проклятый?!» И – в слёзы. Что за базар?.. Глядь на себя в зеркало, а на мне – помрёшь, Лёха, – трусы женские и носки в губной помаде! Вот было скандалу... Чуть-чуть до развода не дошло.
– Дурак ты, Портянкин! – обругал его вдруг Лёньчик. – У тебя же золотая жена. Разве можно гулять от такой женщины?
– А ты откуда знаешь? – удивился Портянкин, подозрительно глянув на собеседника.
– Сам же рассказывал. Память отшибло? – вовремя нашёлся Лёньчик. – Ну хорош травить, давай за дело!
Так, с остановками и перекурами, они часам к шести управились со своим вагоном и, получив деньги, усталые, но довольные, поехали в район Сельмаша. Там они уплатили за вытрезвитель, выпили по паре бокалов пива и стали решать, что делать дальше. Оба были грязные, как черти, и Генка Портянкин тянул Лёньчика в баню, но тот не соглашался. Горицкого сейчас больше занимал вопрос о ночлеге: к бабке Кате он ехать опасался, не зная, что его там ждёт. Может, засада ментов с наручниками! Подумав, Лёньчик поделился с Портянкиным своими опасениями насчёт того, что он, возможно, вчера убил до смерти бабку Катю.
– Что ты, Лёха, какой там убил! – рассмеялся в ответ Портянкин. – Да мою тётушку и кувалдой не убьёшь! Я её однажды с крыльца сбросил, прямо задницей – на асфальт. Хряпнулась, как мешок с калом. Видел у неё крыльцо? Метра полтора, а то и выше... Ну, думаю, убил тётку! Сухари уже хотел сушить. Так что же ты думаешь? Недели две в постели полежала, поохала, кровью похаркала и снова – как жеребец!
Приободрённый словами Портянкина, Лёньчик решительно с ним распрощался и поехал к бабке Кате. По дороге, трясясь на задней площадке троллейбуса, Лёньчик на мгновение пожалел, что не пошёл с Портянкиным в баню. Пассажиры всю дорогу подозрительно на него косились, вероятно, принимали за бича. Но стоило только Горицкому на минуту представить себя в бане, как всякое желание посетить это заведение пропадало. Лёньчик вообще мало видел удовольствия в общественных банях. Что хорошего – мыться там среди грубых голых мужиков, выслушивать циничные шуточки и вдыхать в предбаннике ароматы чужого нестиранного белья?
Настоящий, уважающий себя мужчина – полагал Лёньчик – никогда не пойдёт в шумную городскую баню, а лучше предпочтёт ей ванную в своей собственной квартире или, на худой конец, корыто.
18. Гибель Генки Портянкина
Утром в ночлежке бабки Кати стала известна страшная новость. Баня, в которую пошёл вчера мыться Генка Портянкин, взорвалась по неизвестным причинам! В числе жертв оказался и бабкин племянник. Эта весть сильно потрясла всех обитателей ночлежки, особенно, Лёньку Горицкого. Ведь пойди он вчера в баню вместе с Генкой Портянкиным – быть бы ему тоже на том свете!
Когда Лёньчик приехал в ночлежку, бабка Катя пластом лежала в спальне, отходя от совершённого над ней «убийства». Сначала она и слышать не хотела о примирении, но, получив от Горицкого поллитру красного вина, куплённого им по пути, немного оттаяла и разрешила Лёньчику переночевать. Утром пришло сообщение о взрыве бани. Забежавшая с этой новостью соседка-сплетница Егоровна высказывала свои соображения:
– Не иначе как это шпиёны баню-то взорвали. Они, они самые! Ой, что я, бабоньки, слышала... А вы знаете, что в Дону воду отравили какой-то заразой – купаться нельзя! Таблички кругом висять...
Лёньчик Горицкий усмехнулся и, перебивая сплетницу, добавил:
– Да не какой-то заразой в Дону воду отравили, а самогонкой. Ну, а хлеб теперь из рыбьей чешуи!
Егоровна ему не поверила и, сердито махнув рукой, убежала.
Лёньчик, выяснив отношения с бабкой Катей, решил переключиться на Маргариту. За всё утро она не сказала ещё ему ни слова и делала вид, что его вообще не существует на свете. В принципе, Лёньчика такой вариант устраивал. Лишь бы не написала заявления. Дождавшись, пока Маргарита выйдет из бабкиного дома, Горицкий догнал её во дворе и смело, уже имея на неё права, развернул за плечи.
– Заявление в милицию не написала? Смотри, напишешь – убью!
– Не буду я ничего писать, отстань, – брезгливо отстранилась от него Маргарита.
Глядя в её непорочные голубые глаза, Лёньчик снова загорелся страстью.
– Послушай, ты – ведьма! Как тебя увижу – дурею!.. Ты на меня не сердишься за вчерашнее?
– На больных не сердятся. Пусти, пожалуйста, – опустив глаза, тихо попросила женщина.
– Сегодня приходи, как все уляжутся... Придешь, Маргаритка?
Не отвечая, Маргарита прошла мимо Лёньчика и скрылась в бабкином доме. «Придет, никуда не денется!» – жадно глядя ей вслед, уверенно подумал
Горицкий.
Глубокой ночью в окно флигеля тихо, по-кошачьи, поскреблись, Лёньчик в одних трусах быстро соскочил с кровати и побежал открывать. На пороге стояла Маргарита.
– Пришла? Вот и хорошо, моя девочка! Проходи, будь как дома.
Маргарита вошла во флигель и робко села на стул.
– Иди ко мне, что ты как не родная, – позвал её, вновь улёгшийся на кровать, Лёньчик.
– Подожди, не так быстро... Я так не могу, – замялась на стуле женщина.
– Сколько тебе лет, Маргарита? – спросил Лёньчик.
– Женщинам подобных вопросов не задают.
– Брось, знаю... Сколько тебе лет, правда?
– Тридцать один.
– И до сих пор – ни с кем?..
– По правде сказать?
– Ну... давай!
– Меня не тянуло к мужчинам, – приглушённо выдавила Маргарита.
– А к кому тянуло? – со страхом спросил Лёньчик.
– Я жила только... с женщинами.
В темноте не было видно, как залилось краской её лицо.
– Ты... лесбиянка?
– Я слышала, что... это так называют, но я не думала, что и я... Мне просто так нравилось... Понимаешь, я детдомовская. Никогда своего угла не было. Всю жизнь по общагам... В детдоме мальчишки часто насиловали девчонок. Я боялась ужасно, избегала всяких встреч с мальчишками... Постепенно всё внимание перенесла на подруг... После детдома – снова скиталась по общагам, снова подруги. С одной жили три года... Любила я её! Теперь она замужем... Ну всё, больше не буду ничего рассказывать. Всё равно ты этого не поймешь!
– Я ведь муж твой, Маргарита!.. – с дрожью в голосе проговорил Лёньчик. – Иди сюда.
– Ты меня в грех ввел! Я ведь ни с кем до этого... – заплакала Маргарита и пересела к Лёньчику на кровать.
– Дурочка, это лучше, чем со Светкой по ночам лизаться! – обнял её, гладя по вздрагивающим плечам, Лёньчик.
– Ты знаешь!!! – испуганно вскрикнула Маргарита.
– Забудь, ничего я не знаю. Нет ничего, и не было. Есть только я и ты – и ничего больше! Только ты и я, – успокаивал её, как гипнотизер, Лёньчик.
– А что люди подумают, Лёня? Нехорошо ведь так.
– А что тебе люди? Плевать. Пусть думают, что угодно. Говори, что мы поженились.
– И в загс пойдём, Лёня?
– Какой там загс, ты что?.. Без него обойдёмся.
– А как же тогда?..
– Так, просто... Будем жить, да и всё.
– А вдруг – дети?..
– Что, дети... Дети, конечно, хорошо, но пока не надо. Я ещё к этому не готов. Поживём, увидим... Ты хоть знаешь, как предохраняться?
– Нет.
– Спираль нужно вставить... туда. Ты сходи в женскую консультацию...
– Ой, Лёня, боюсь!
– Да ну, ничего страшного...
На следующий день Лёньчик, Маргарита и Светка отправились на похороны Генки Портянкина. Едва вошли в подъезд Генкиного дома, услышали громкий, истерический плач его жены. Сердце Лёньчика дрогнуло. Ему до боли стало жаль Генку Портянкина, с кем ещё позавчера разгружал на товарной станции уголь.
Дверь в квартиру была распахнута настежь; возможно, для того, чтобы Генкина душа могла свободно, когда ей вздумается, выходить и прощаться с покидаемым миром. В коридоре прислонилось к стене несколько венков. Из зала то и дело выходили люди с нарочито скорбными лицами. Некоторые утирали слёзы.
Лёньчик со Светкой и Маргаритой прошли в зал и протолкались к гробу. Несколько родственников, сгрудившихся около гроба, вполголоса между собой переговаривались. Рыдающую жену Генки Портянкина увели. Всё было обыденно и скучно, так что Лёньчик вскоре даже начал зевать. Светка строила глазки какому-то грузному седоволосому мужчине из числа родственников, а Маргарита то и дело порывалась уйти, но Лёньчик её удерживал.
Наконец гроб вынесли на улицу, к подъезду подкатил старый, грязно-жёлтого цвета «ПАЗ» с чёрной полосой вдоль борта, и все зашевелились. Одни принялись укладывать венки в подъехавший катафалк, другие подняли гроб, третьи занимали места в другом автобусе. Поехали на кладбище и Лёньчик с Маргаритой и Светкой. В ночлежке бабки Кати делать всё равно было нечего, деньги у Лёньчика вышли, а здесь можно было на поминках выпить на халтуру водки и хорошо пообедать.
Никто не обращал на них никакого внимания. Родственники, вероятно, думали, что они Генкины сослуживцы, сослуживцы же, должно быть, считали их Генкиными родственниками. Лёньчик давно открыл для себя эту особенность любых похорон. А кто-то рассказывал, что один ловкий бич так и жил, питаясь исключительно с поминальных столов и нигде не работая.
Так и не успев переговорить с Генкиной женой Мариной, Лёньчик одним из первых забрался в автобус, сел на заднее сиденье и занял место для Маргариты. Она всё ещё продолжала его дичиться на людях, к тому же видела, что Светка всё прекрасно понимает... и от этого смущалась ещё больше. Она не чаяла дотерпеть до конца всю эту муку.
Автобус тронулся. За окнами замелькали панельные пятиэтажки посёлка, потянулись бесконечные зелёные заборы частного сектора. Позади, то и дело сигналя, растянулась целая колонна грузовиков с Генкиной автобазы. Шофера по собственной инициативе приехали проводить в последний путь своего товарища. Лёньчику спазмой сдавило горло. Он подумал в эту минуту, что его вряд ли придёт провожать столько людей.
Лёньчик зачем-то отыскал взглядом Светку, сидевшую впереди, рядом с тем самым грузным седым родственником Портянкина, которому она строила глазки возле гроба. Ей до фонаря, видно, был сейчас мёртвый Генка Портянкин. Как, впрочем, и всем сидевшим в этом автобусе. Кое-кто уже выпил – по салону гуляли бутылка водки и рюмка. Тут и там то и дело вспыхивали оживлённые разговоры и даже смех.
До нового городского кладбища доехали быстро. Церемония погребения тоже заняла немного времени. Пьяные могильщики торопились поскорее распить полученный от родственников магарыч, родственники спешили за поминальный стол. Когда опускали гроб, какая-то подвыпившая женщина из числа провожающих, театрально заламывая руки, бросилась вслед за ним. Её еле поймали на краю могилы. Охрипшая от крика Генкина жена лишилась чувств. Водители с Генкиной автобазы снова подняли дьявольский шум своими сигналами.
Всё это время Маргарита нервно вышагивала возле автобуса, ни разу не подойдя к могиле. Лёньчик сердился и говорил, чтобы она хотя бы для вида пошла вслед за похоронной процессией. Но Маргарита только отмахнулась, еле дождалась конца всей этой нудной процедуры и, не пожелав оставаться на поминках, уехала. Лёньчик тогда не знал, что видит её в последний раз.
Сам он в притон бабки Кати в эту ночь не вернулся. Терпеливо дождавшись на улице конца поминок, Лёньчик вновь поднялся в квартиру Генки Портянкина, где его ждала заплаканная Марина. Уже не стесняясь осиротевшей Генкиной дочки, на правах хозяина, он принял ванну, выпил водки, которой много оставалось после поминок, и лёг спать с Генкиной женой – теперь уже вдовой...
Ночью Лёньчик вдруг проснулся от необъяснимой тревоги. Было такое ощущение, что на него кто-то смотрит. Горицкий с испугом оглядел погружённую во мрак комнату. Кроме посапывающей рядом Марины, в комнате никого не было, но всё равно неприятное тревожное чувство не проходило. Казалось, что сама душа Генки Портянкина прилетела с кладбища, чтобы с упрёком взглянуть в глаза Лёньчика. Горицкому стало не по себе. Он встал с постели и осторожно обошёл всю комнату. Возле телевизора мистическое чувство непонятной тревоги усилилось. Казалось, что Генка или его бестелесный дух находится там – на телевизоре. Лёньчик со страхом пошарил по нему рукой и нащупал небольшой фотоснимок. Схватив его, Горицкий метнулся к стулу, где висели его брюки, лихорадочно зажёг спичку и, поднеся фотокарточку к огню, вскрикнул. Со снимка на Лёньчика смотрел живой улыбающийся Генка Портянкин!..
Эпилог
У бабки Кати в ту ночь было необычайно тихо. Не слышно было ни шума весёлого застолья, ни разъярённых криков дерущихся, ни дьявольски громкой западной музыки, ни блатных песен, ни звона разбиваемой посуды, без чего не обходилась в бабкином притоне почти ни одна ночь. И соседи впервые, может быть, за несколько лет заснули спокойно. Всё дело в том, что в ночлежке в это время было всего два человека: сама бабка Катя, лежавшая пластом в спальне после Лёнькиного «убийства» и Маргарита. Светка, как и Лёньчик, с похорон Генки Портянкина не вернулась, и где провела эту ночь – неизвестно.
Маргарита лежала в своей комнате на спине, подложив руки под голову, и сосредоточенно думала о своей безрадостной неудавшейся жизни. События последних дней надломили её душевные силы. Единственное, что она ещё ждала от жизни, о чём в тайне мечтала по ночам и в чём надеялась найти ускользающую нить смысла, – оказалось блефом. Первый же мужчина, встреченный ею на жизненном пути, грубо лишил её девственности и обманул. Розовые мечты и грёзы мгновенно рассеялись как дым. Для чего было жить дальше?
Трагическая смерть Генки Портянкина подтолкнула её мысль в нужное направление. Да, человек – это случайная глупая ошибка природы. Он никому не нужен живой и тем более – мёртвый! Какая разница, сколько ещё тянуть; год, два, десять лет? Всё равно итог один – могила на кладбище! Так не лучше ли покончить всё разом?.. Заснуть вечным сном... Да, в этом – выход!
Решив так, Маргарита вскочила с постели и, не одеваясь, накинув только плащ на голое тело, тихо вышла на улицу. Она шла без определённой цели, наугад, инстинктивно понимая, что для осуществления задуманного нужно куда-то идти. Она рада была бы сейчас встрече с хулиганами, не испугалась бы изнасилования, даже – ножа. Пусть бы всё сделалось само собой, это избавило бы её от необходимости самой принимать решение.
Но неосвещённые улицы посёлка были безлюдны, никаких хулиганов и насильников Маргарите не попадалось, и решимость её на мгновение поколебалась. Она не знала, что делать. Не бросаться же под машину? При одной только мысли о подобном способе самоубийства, Маргариту обуял панический ужас. Она была впечатлительна и не могла представить себя после смерти обезображенной. По пути Маргарита несколько раз расстёгивала плащ, подставляя прохладным струям ночного воздуха обнажённое тело.
Плащ стеснял её свободу, мешал естественным движениям тела. Маргарите хотелось сбросить его совсем, освободиться, наконец, от этой ненужной уже сейчас условности. Плащ как бы олицетворял собой всё то тяжёлое нагромождение моральных ценностей, норм поведения и прочего домостроя, давившего ей на плечи все эти годы. Но Маргарита тут же с ужасом поняла, что она не в силах сбросить с плеч этот груз. Но и жить с ним она уже не могла.
Часа через полтора быстрой ходьбы по замершим в тревожной дрёме городским улицам, Маргарита достигал моста. Пройдя по нему до середины, остановилась. Облокотилась о перила, поглядела задумчиво вниз, на мирно блещущие в лунном свете донские воды. Потом вдруг сбросила плащ, туфли, залезла на перила и, зажмурив глаза, торопливо бросилась в реку...
Её тело выловили через три дня. Бабка Катя к этому времени уже поднялась на ноги. Узнав о самоубийстве Маргариты, бабка всплеснула руками и в ту же минуту с сожалением вспомнила о тридцати рублях, которые та осталась ей должна за квартиру. Родственников и наследников у Маргариты не было, и практичная бабка Катя, пошушукавшись со Светкой, поделила с ней после похорон скудное барахлишко утопленницы.
Светка в конце сентября неожиданно вышла замуж за студента из Нигерии и куда-то уехала. Ходили сплетни, что – в Африку. Но в Африку Светка не попала. Через много лет, оказавшись по коммерческим делам в Ленинграде – к тому времени уже Санкт-Петербурге – Лёньчик заглянул в кооперативное кафе на Невском проспекте, неподалёку от «Колизея» и приятно опешил, увидев за стойкой алкогольного бара Светку! Та безумно обрадовалась встрече с Лёньчиком, угостила его шотландским виски и целый час рассказывала о том, какой подлец оказался её первый муж – иностранный студент из Нигерии, – с которым она развелась, не доехав до Шереметьева. К счастью, в Москве она познакомилась с одним прекрасным человеком – крупным партийным работником из Ленинграда... Сейчас у них кооперативное кафе, «Тойота», дача на берегу Финского залива... Ах, да, – дочь!.. от первого мужа... Славная такая девчушка. «Шоколадка!» – как называет её супруг.
Лёньчик был рад, что у неё вёе хорошо. Сам он тоже кое-чего достиг в жизни. Не пьёт. Два года назад женился. Светка её, вероятно, помнит. Она тогда была ещё – от горшка два вершка... дочка Генки Портянкина. Сейчас у них уже сын. Здорово смахивает на покойного Генку. Работает Лёньчик в крупной советско-болгарской фирме по производству пластмасс, часто ездит за границу. По делам фирмы был недавно в объединённой Германии, в том самом городе, где когда-то служил. Полгода назад купил кооперативную квартиру, но она их с женой уже не устраивает. В скором времени собираются перебираться в столицу.
Что касается других обитателей ночлежки: бабка умерла вскоре после смерти Портянкина. Капитан Флинт спился. Лёньчик пробовал было на него влиять, даже пристроил дворником в свою фирму, но, безрезультатно. Капитан Флинт продолжал пить, как перед пропастью, на работу не выходил, вскоре продал цыганам дом и куда-то исчез. Соседи рассказывали потом, что видели его как-то среди бичей на железнодорожном вокзале. Где он сейчас – никто не знает. Да и бог с ним.
О Виталике Пивоварове, после того как его за прогулы и неуспеваемость исключили из техникума, Лёньчик вообще долгое время ничего не слышал. Потом, повстречав бывшего однокурсника, узнал от него, что Виталика посадили за изнасилование несовершеннолетней. Этого и следовало ожидать!
Цыган Миша по-прежнему живёт на их улице в своём двухэтажном особняке, каждый год меняет машины, а цыганка ежегодно рожает ему детей. Так что у него их уже – целый табор! Чем промышляет цыган Миша, до сих пор толком никто не знает. Денег у него, как и раньше, – куры не клюют. Одни утверждают, что он будто бы торгует наркотиками, другие говорят, что – оружием. А сплетница Егоровна божилась, что будто бы своими глазами видела, как из двора цыгана Миши выезжал самосвал, доверху гружённый пулемётами для Нагорного Карабаха.
Да, Лёньчик едва не забыл упомянуть о своей, так сказать, тёще – вдове Генки Портянкина... После трагической гибели мужа Марина с горя запила, опустилась, пошла по рукам. Лёньчик жил у неё некоторое время... на квартире. Её дочь Анна всё это видела. Нужно было срочно спасать девочку... Да, ей в то время было... двенадцать лет. Нет, Лёньчик не трогал её до тринадцати... Сейчас, слава богу, они любят друг друга. Была свадьба... небольшая. Типа вечеринки... Нет, они ещё не расписывались в загсе... пустяки, к чему все эти условности?.. Мать Анны?.. Да, она обо всём знает. Она обменяла свою двухкомнатную квартиру на однокомнатную в коммуналке, доплату прокутила с сожителем... Он, кстати, младше её лет на двадцать, совсем ещё мальчишка. Да-а, кто ещё на такую позарится...
Вовка Князь... Впрочем, Светка его не знает. Уголовник один... Снова сел, говорят. Ножом кого-то в винной очереди пырнул…
Распрощавшись со Светкой, Лёньчик шёл под вечер по Невскому, курил дорогую американскую сигарету и вновь прокручивал в уме нахлынувшие воспоминания. Всё прошло, всё куда-то исчезло, изменилась жизнь, изменились люди вокруг, изменился и сам Лёньчик. Да и осталось ли что-нибудь от него – прежнего? Не лучше ли сказать, что совсем другой человек идёт сейчас по Невскому, среди горящих витрин коммерческих магазинов и многочисленных рекламных огней, среди весёлого разноязыкого шума «северной российской столицы»?
Неподалеку от Фонтанки сидел нищий – безногий бородатый старик в отрепьях. Он поминутно кланялся прохожим, что-то невнятно бормотал, торопливо осеняя себя крестным знамением. В картузе перед ним блестела жидкая кучка мелочи.
Лёньчик остановился, порывшись в кармане, вытащил металлический рубль, но рука его зависла в воздухе. Он взглянул в слезящиеся глаза старика и смутился. Суетливо полез за бумажником, не выбирая, выдернул новенькую сторублёвку и бросил в картуз. Не оглядываясь, дошёл до середины Аничкова моста, продолжая бездумно перебирать пальцами рубль. Облокотившись о перила, заглянул вниз. Ровная блестящая поверхность реки завораживала, приковывала взгляд. Река как будто хранила в своих глубинах какую-то тайну, заставляющую наблюдать за водой часами. Река вселяла в душу умиротворение и покой. Подобное чувство испытывают рыбаки, сидя с удочками на берегу.
Лёньчик рассеянно взглянул на рубль и разжал пальцы. Внизу раздался негромкий всплеск, по воде побежали круги. «Один, два, три», – зачем-то считал Лёньчик...
Через несколько секунд круги исчезли. Он перегнулся через перила и попытался разглядеть в воде своё отражение. Но, тщетно – зеркальная гладь реки оставалась чистой и безмолвной. Отчего-то ему стало жутко.
Лёньчик отстранился от перил и быстро зашагал прочь. В кармане у него лежал билет на московский поезд, но он и сам не знал, куда ему теперь идти.
1982 – 1991