Вдали дымился плюшевый закат,
И солнце догнивало за холмами,
А я сидел, и этому не рад,
Тушил бычок в пластмассовом стакане.
Какая-то возня вокруг меня,
Что может вызвать, кроме отвращенья...
Огня, теперь мне хочется огня!
Погибший мир взывает об отмщеньи!
Достигну ль дна земного бытия,
Как уж теперь достиг до дна бутыли?
Затянет меня омут гиблый или
Смогу сыскать тропу в чащобе я?
Куда несёшься, чёлн дырявый мой?
В каком же свет увижу я оконце?
Тут, кто-то вырос прямо предо мной...
-Уйди, не загораживай мне солнце!
А он и не подумал уходить-
Такая непонятливая рожа.
И, что-то продолжая говорить,
Меня схватил за руку - так негоже!
И вот летит допитый мной пузырь
В его тупую праведную харю.
Через минуту, будто сотня гирь
Меня по телу бренному ***рют!
И вдруг - о, боже! или я во сне?..
Исчезли красномордые амбалы,
И я стою в кромешной тишине,
Один среди большой пустынной залы.
Рассыпавшись на тысячу огней,
Тут с высоты пролился лучик света,
И прямо в залу въехала карета
Ведомая шестёркой лошадей.
Тут, начав мне с почтением служить,
Откуда-то явились два лакея.
Я было попытался гнать их в шею,
Но всё же удалось им усадить
Меня в карету. Кони понесли
Меня ко всем, ко всем чертям отсюда,
Где бы меня достать уж не могли
Мои враги и прочие паскуды.
В хвощи! В хвощи! Довольно суеты
И морд вокруг алкающих скопленье.
Порою так охота пустоты,
И нет для промедления прощенья!
Познать далёкий берег мой удел.
Карета вдруг подпрыгнула на кочке,
И мне в окно открытое влетел
Сам Диоген, сидящий в узкой бочке.
Я словно бы нюхнул нашатырю-
Ну надо же такому отколоться!
-Чем я обязан? - тихо говорю.
Ответ: -Не загораживай мне солнце...
Как будто я его сюда позвал...
Зачем же так, любезный, неучтиво!
Лишь так подумал, он уже пропал,
А у меня уже другое диво:
Явился мне блаженный Феофан,
Что Христа ради, знаете ль, юродивый.
Явившись, начал блеять, как баран,
Потом зевнул - уснул сердечный,вроде бы.
Явился с ним евонный ученик,
Что назван Епифаном был Под Мухой.
Был весь в соплях его заросший лик.
От них разило редькой и сивухой.
Они стихеры мямлили под нос,
Себя перстами грязными крестили,
И дружно удалились под откос,
Анафеме предав педерастию.
Всё далее и далее гоним,
В своей карете дальше я влачился,
И тут мне однокрылый Серафим
На перепутье двух дорог явился.
Хоть я к подобным встречам и привык,
Но этот оказался всех дурнее:
Он вырвать попытался мне язык
И кулаком дерябнул мне по шее.
Потом, взмахнув единственным крылом,
Он в небо взмыть как будто попытался
И огромадным кухонным ножом
Мне грудь, подлец, разверзнуть попытался.
Я весь от боли сжался и притих.
Он всё махал большими кулаками;
Три раза угостил меня под дых
И в заключенье начал бить ногами.
Когда ж меня довольно попинал,
Достал тогда огромную дубину
И ей меня по темечку достал-
Из забытья тем самым меня вынул.