*
Моторы.
Я фанат фильма «Хроники Риддика» и автогонщика Хуана Пабло Монтойи.
У этих пилотов формулы, чтобы забежаться с переляку, надо уметь вылезти из кокпита болида за какие-то там считанные секунды.
Типа норматива в армии.
Подъем-отбой.
Заканчиваем прием пищи.
А у Вина Дизеля фамилия имени мотора, который имени своего изобретателя.
Тоже отношение имеет.
Планы.
Я всегда сам планирую свои будущие воспоминания. Делаю себе пометки – вот это я вспомню через двадцать лет. След невыносимо белого и сказочного пломбира у тебя на губах. Запах духов, впитавшийся в кожу. Ремень, упавший на пол или жевательную резинку, на которую я сел со всего маху. Думаю, через двадцать лет я это вспомню, правда? Ты отвечаешь – еще бы.
Потом мы долго выводим жвачку с помощью утюга и салфеток.
Патамушта нехер.
Романтика ранних поездов.
Интересно куда делась романтика малиновых пиджаков и шестисотых меринов. Было же красиво – ребята с могучими выями, на которых болтались вполне себе реальные цепухи, выгружались из шестисотых дредноутов и шли качать чисто рамс и расходиться краями. Где те края, и те ребята.
Штрудель.
Или возьмем штрудель трех видов: яблочный, грушевый и вишневый. Откуда я мог знать, что этот пирог? подается с мороженым и сгущенкой. Его еще надо суметь съесть не заляпавшись по самые уши. Которые у меня большие и торчат. Просто торчат, не могу сказать, что в разные стороны, но произрастают из головы к моему и окружающих удивлению.
Иногда – радости.
Теория относительности.
Опять же, теория относительности господина Эйнштейна.
Допустим, один человек уехал в город Пермь, а другой в город Днепропетровск, а встретились, почему-то в Калининграде. Бывшем Кенигсберге, ныне – снова он. Оба купили открытки с видом местной крепости и яркой надписью, объясняющий, что это за крепость и в каком городе она стоит и будет. Купили, порадовались и привезли домой.
Что характерно, домашние посмотрели и согласились – да, Пермь, да, Днепропетровск.
Да, Эйнштейн.
Даже – да, Эпштейн. Почему бы и нет?
Мы маленькие такие зверушки и раздаем карты точно – особенно трефы.
Кофе.
Или-или.
Трех видов – эспрессо, американо и капучино. Эспрессо – самый крепкий, американо – послабее, а капучино – та же бодяга, но только с взбитыми сливками. Такая шапка грязно-кофейного цвета. Я решил подсластить заморский напиток, махнул сахарницей с трубой, в результате – пол флакона песку – в чашке.
Ну, на фига мне эти понты? То ли дело дома, заваришь в джезве четыре ложки лично смолотой арабики, и кайфуешь как индийский набоб в отпуске от собственного гарема. Без всякого сахара – белой и сладкой смерти.
Или у набобов не было гаремов?
А у кого они тогда были-то.
Норковая шуба.
В конце концов не шуба красит человека.
Особенно норковая: нестриженая, некрашеная, из больших цельных кусков, в ноги. Может и не она, конечно, красит, но откуда тогда столько вздохов и зависти, которую можно продавать, до того она густая. Поэтому я спрашиваю аккуратно:
-- И что всегда так?
-- С возрастом проходит. А, вообще, конечно. Увидишь на какой-нибудь старой лахундре, и думаешь – ей-то на фига, страшной дуре? Вот бы мне такую.
Теперь хожу рядом и вздрагиваю – как бы любовью окружающих не зацепило.
Да, мутон, по-французски – овца.
Сигариллы.
Курить не в затяг.
Семиминутные сигары, переходная ступень от сигарет к длинному кайфу сигарокурения. Выбираешь, отрезаешь, разминаешь, поджигаешь, поворачиваешь, чувствуешь себя Черчилем. Обстановка должна быть соответствующая – кожаное кресло, старинные книги на полках орехового дерева, столетний портвейн, картина Томаса Гейнсборо и базары о высокой политике единовременных ставок. Короче, про кабинет министров, что бы это не значило.
Я об этом чисто не знал, нормально затянулся, глаза вылезли на лоб, дым, как в школьном анекдоте, потек из разных не предназначенных для этого мест.
В частности, из ушей.
Французский гений Отар Иоселиани.
Помню, сидел перед телевизором, смотрел краем глаза, а там все грузины по улице ходили и ничего не делали. Что за ерунда – думал – ходят тут, разговаривают, про что кино? Главное, оторваться никак не могу, смотрю и смотрю.
Раньше же рекламы не было.
И от возмущения я все вскрикивал – это ж надо как эти грузины кино снимают, фигня какая-то, а оторваться нельзя, нет, ну вы поглядите!
Потом фильм кончился, я дождался титров и выяснил, что это был «Жил певчий дрозд» Отара Иоселиани.
С тех пор так и повелось.
На «Фаворитов луны» девять раз в кинотеатр ходил.
Сам ходил и других заставлял.
Однажды меня за это чуть не побили местные хулиганы, вот до чего моя просветительская деятельность доходила.
Или это была любовь?
Поэтому когда мне подарили подарочное издание всех фильмов французского гения на девятнадцати дисках, я замкнулся в себе и никому их смотреть не давал.
И не дам.
Хватит просвещать.