И что было пороками
Снова нравами стало,
И как били пророков
Снова бьют, чем попало…
Снова камни летят…
Снова зависть и суд…
Снова головы режут
На подносах несут…
И. Сентябрьский
Толпа хрипела и стонала. Могучее жаркое дыхание сотен человек то срывалось в протяжный крик, то начинало клокотать животным рычанием. Толпа ревела, охала, виз-жала, одновременно двигаясь плотной массой по улице, вымощенной круглыми камнями. Люди, придавленные друг к другом, превратились в одну колонну, колышущуюся при движении. Если кто-то случайно спотыкался, зацепившись о камень под ногами, то на него мгновенно напирали те, кто плотной стеной окружали неуклюжего со всех сторон. «А-а-а!» - рвался к небу крик задавленных в толпе, И тогда мерное покачивание тяжелой поступи нарушалось, а в массе вдруг появлялись бреши.
Солнце уже стояло высоко, обильно заливая древний город обжигающими брызгами лучей. Казалось, на земле не осталось места, куда бы великое светило не сумело распространить своей власти. Могучие деревья не отбрасывали тени, замерев, словно каменные изваяния под огненным потоком. Аллеи городского сада изнывали и чахли от жары. Раскаленные колонны и фасады домов источали жар. Солнце проникло даже вовнутрь маленьких хижин, раскаляя внутренности убогих жилищ. И лишь внутри больших и богато убранных аристократических дворцов можно было насладиться живительной прохладой.
Но, в этот день, казалось, никого не волновала испепеляющая жара. В домах практически никого не осталось. Эта масса из потных, воняющих от жары и долгой ходьбы тел, была любопытна.
«Ведут! Ведут!» - раздался пронзительный крик, настолько сильный, что ему удалось перекрыть гул толпы. Под влиянием крика плотная стена тел вдруг стала разваливаться на части. Те, кто был сзади, сильно напирали на передних, а те, рискуя быть сплющенными, с невероятными усилиями сдерживали напор. Слабые вырывались из агрессивной массы, и, насколько возможно, поспешно бросались к окраине улицы, вжимались в стены домов, пытаясь найти там укрытие.
В передней части толпы плотность уменьшилась, потом показался просвет в людской мешанине, и, наконец, людям удалось расступиться. Теперь они прекратили движение и встали по обе стороны улицы, ожидая приближения того, ради кого они побросали сегодня свои дела, забыли о солнечных ожогах и риске быть раздавленными в многочисленном людском потоке.
Все замерли. Воцарилась тишина. Но это была не тишина благоговения, а тишина любопытства – жажда все увидеть, ничего не пропустив.
По улице шел конвой, ведущий осужденного на казнь. Зрелище было вполне привычным: стражники, окружив с четырех сторон преступника, спокойно и бесстрастно чеканили шаг. На их лицах ничего не выражалось, они просто выполняли свою работу – к месту исполнения приговора вели очередного обвиненного в государственном преступлении.
Но почему толпа так волновалась? Почему не прекращались громкие проклятья, возгласы, обращенные к тому, кого вели, закованного в кандалы? Толпа пристально наблюдала, бесцеремонно разглядывая конвоируемого. А он шел, казалось, не замечая этих откровенно-любопытных, жадных взглядов.
Осужденный шел мелкой поступью – босой, в рваной одежде, сквозь прорехи которой были видны раны и кровоподтеки, Он шел, не опуская головы, неся ее так величаво, словно убранную венцом. Несмотря на зной, он смотрел вперед широко открытыми глазами, не жмурясь от солнечного света. Казалось, он не видит людей вокруг, не замечает их возгласов, жестов, обращенных к нему. Взгляд его чистых, бездонных как небо глаз, сиял радостно. В нем не было ни капли смущения.
Что читалось в этих глазах? «Мир мой, мир мой, как ты прекрасен! Сколько дорог я обошел, из скольких ручьев я пил пригоршней драгоценную воду, сколько долин стали для меня добрым ночлегом! Я помню каждую трещинку на земле, по которой прошел бо-сым, каждый камень, с которым беседовал как с братом, если сбивался с пути. Я помню, как роса по утрам сверкала в их чашечках, как в течение дня цветы меняли свои краски, как птицы щебетали, наслаждаясь свободой. О, Солнце! Ты неустанно освещаешь землю, давая жизнь, тепло, свет. Сейчас ты будто собрало все свое всесильное воинство – лучей-посланников, которые так часто были друзьями в долгих скитаниях моих. Месяц! Я пом-ню тебя, проливающий серебристые дорожки, на которых мне так легко мечталось. И звезды – высокие, яркие – подруги моих размышлений о жизни и смерти, о любви и превратностях судьбы… Смотрю на тебя, мир мой, и восхищению моему нет предела. Отец, отец, какой прекрасный мир ты создал, сколько в нем благоговения и величия...»
В этот момент в преступника попал камень, кем-то брошенный из толпы. Осужденный вздрогнул, на миг съежился от боли, затем посмотрел в сторону, откуда прилетел камень, и вновь возвратился в свое привычное состояние внутренней невозмутимости. Что говорил его взгляд теперь?
«Как прекрасен мир вокруг и как жаль, что эти люди не замечают его красоты. За-чем они здесь? Зачем собрались толпою? В толпе человек не может увидеть ни мира, ни себя. О, жаль их – сколько драгоценного времени они теряют. Куда уходит их жизнь? На удовлетворение слепого любопытства, на пустые разговоры, на собирание сплетен. Они шумят, кричат, волнуются, не понимая, что красота внутри, но увидеть ее можно, лишь оставшись наедине с собой. Из тишины рождается истина, из полумрака – свет, из способности слышать – понимание, из умения радоваться – любовь…» Эти слова звучали в сердце ведомого на казнь, отражаясь неземным светом в его глазах, любящего и принимающего мир – таким, каким его создал Всевышний.
Но не видела этого света толпа и не слышала она слов, обращенных к ней из глубин великой души. Толпа была поглощена собой. Толпа волновалась. Те, кто оказывался ближе к осужденному, когда он проходил мимо, бесцеремонно рассматривали его, переговаривались друг с другом, показывали пальцами. О! Как они были надменны сейчас, какое превосходство ощущали над ним – оборванным, избитым, с безумным взглядом. Их лица выражали брезгливость и насмешливость, они высокомерно осуждали его сейчас – за то, что оказался по ту сторону от них – порядочных, совестливых, свято исполняющих требования морали.
Как осмелился он выделиться из массы, бросить вызов тем нормам, которые хранили они от века. Что предложил он взамен их морали – морали запретов, страха, регламентации? Просьбу о любви? Какое смешное и легкомысленное занятие – любовь! А где ее правила, мера, время и порядок наступления? Страху, долгу, уважению, цементирующим общество, он противопоставил любовь к цветочкам, мотылькам, к детям? Разве до того им – правильно исполняющим обязанности свои перед обществом, серьезных, важных, чрезмерно занятых ежедневными заботами и вселенскими проблемами…
Общий тон осуждения сплачивал глазеющих. Они объединились сейчас в единый фронт против одного – блаженного с сияющими глазами с его туманной проповедью о любви.
Все были настолько поглощены этим возмущением и любопытством, что никто не заметил, как маленькая светловолосая девочка протиснулась сквозь толпу и выбежала на улицу. В руках она бережно держала букетик полевых цветов, видимо недавно сорванных. Маленькая, хрупкая, сама напоминающая цветок, она, легко минуя конвой, подбежала к преступнику и протянула ему цветы. Блаженный вдруг очнулся из своего полузабытья и обратил взор огромных, лучистых глаз к девочке. Его руки, закованные в кандалы, сделали движение навстречу протянутых к нему детских рук с букетом. Маленькая фигурка девочки вдруг прильнула к конвоируемому, ее ладошка коснулась железных браслетов вокруг тонких запястий, украсив их цветами.
Все замерли. Толпа прекратила комментарии, голоса затихли, все пристально наблюдали за происходящим. «Назад!» - рявкнул старший слегка замешкавшегося конвоя. Но, казалось, ни конвоируемый, ни его маленькая почитательница не услышали угрозы. Они смотрели друг на друга. Блаженный улыбался, его добрые глаза излучали умиление. От всего его измученного, исхудавшего облика исходило столько нежности и благодарности, что девочка, и без того не испытывая смущения, совсем осмелела и, вдруг, приподнявшись на носочках, мягко погладила по плечу своего нового друга. «Ты хороший, не бойся» - пролепетала она.
В этот момент седоусый конвоир бесцеремонно схватил крошечную девочку и швырнул ее в толпу. Толпа шевельнулась и приняла маленькое тельце. Девочка закричала от боли, а потом заплакала – горько, надрывно, всхлипывая и совсем не по-детски причитая. Одновременно осужденный рванулся вперед, пытаясь защитить ребенка, но две пары сильных рук остановили его порыв, а сильный удар под ребра заставил содрогнуться. Видно было, как по его, еще недавно невозмутимому, лицу прошла тень печали, скорби, недоумения. Его взгляд потух, глаза мгновенно наполнились слезами, пальцы рук сжались в кулаки. Поступь босых ног отяжелела, чувствовалось, что закованный разом пережил трагедию своей жизни, отождествив ее с болью обиженного, обделенного ребенка.
«О, что делаете вы???» - словно говорил его глубокий, полный неземной печали взгляд. Теперь он увидел и толпу, жадно разглядывающую его, и жестокость конвоя, и услышал едкие замечания в свой адрес.
Но печаль его, скорбь его проливались не по той причине, что это он стал героем сегодняшней потехи для людей, заполняющих внутреннюю пустоту злобой, агрессией, бахвальством над ним. Нет, он давно знал людей и понимал, как много еще пройдет времени, прежде чем пробудятся их сердца от духовной спячки, прежде чем откроют они души свои для вхождения в них подлинного света и любви. Сейчас он не мог смириться с насилием, случившимся на его глазах – насилием над невинным существом, беззащитным и хрупким как полевой цветок… «За что? Одумайтесь!» - словно говорил его взгляд – «Не ведаете, что творите…». Это молчаливое обращение, которое читалось в глазах осужденного, было послано людям, стоящим вдоль улицы.
Но отклика не последовало. Детский плач затих, зеваки вскоре забыли о девочке, став-шей последним и бесстрашным спутником странного осужденного. Процессия двинулась дальше. Насладившись зрелищем, удовлетворив свое любопытство, люди стали расходиться по домам. Вскоре улица опустела.
И в открывшемся просторе городской площади можно было увидеть, как медленно двигается блаженный осужденный, с четырех сторон окруженный конвоем. И как за ними спотыкаясь бежит маленькая светловолосая девочка, забывшая о боли, причиненной ей большими и сильными людьми. Она бежала, бережно держа в руках маленький букетик полевых цветов, чтобы украсить им осужденного. Того, кто за миг общения одарил ее такой силой любви, которой хватит теперь на всю оставшуюся жизнь…