Мне эту историю Николай рассказал.
«Помнишь ремонт в общежитии? Нас тогда всех по квартирам разогнали. Тебя какая-то старушка приютила, а нам с Подмалевичем Данилова Зинкину квартиру предложила, временно, пока другую не найдем. Нет, они с Зинкой не подруги. Так, перебросятся иногда... утюгами на балконах. В шутку. Просто у Зинки брачный период подоспел, вот и укатила к жениху, а ключ Даниловой оставила. С меня Алка взяла недорого, а Сашке вообще бесплатно вышло, даже в долгу осталась. Ты же знаешь Сашку. Думаешь, зря он всю грязь с палитры в баночку сошкрябывал? Он же потом эту фузу в пустые тюбики распихал. Этикетки нашлепал: «сыктывкарская серая», «земля заколхозная», «хром-кобальт навозно-голубой». Вот этот дефицит и всучил Даниловой. Федор Тихонович теми красками живопись ей подправлял на каникулах. Мазнул разок и чуть с катушек не съехал:
- Это что?
- Умбра, - уверяет Алка, - конская.
- Первый раз вижу, - растерялся Гандин.
- Это американские, - грузит Данилова, - древняя технология. Ирокезы раскрашивались перед погребением. Сначала сами раскрасятся, потом - тех, кто погребать будет, - так всю Санькину лапшу со своих ушей на Тихоныча и развесила. Тот на нее долго смотрел глазами пьяного мустанга, потом зачем-то продать уболтал. Все лето на этюды с ними ходил. С тех пор и попивать стал, заговариваться.
Так я о квартире.
Ничего - ухоженная, жить можно. Вот только сосед со скрипкой... Это Санька пояснил, что скрипка, я думал - пенопласт по стеклу.
- Шура, это не Сарасате?
- Скорее всего, Сен-Санс. Возможно - «Лебедь».
- Долго его резали?
- Сам издох. У другого скрипача жил бы да жил.
Что у меня бессонница, ты знаешь. Саньке хорошо, он по звонку трамвайному отрубается. А тут еще с утра под балконом:
- Равняйсь! Смирно! - сержант рявкал. - Здравия желаю! Товарищи курсанты!
Пока курсанты воздуха в грудь наберут для ответа, Подмалевич уже на ногах. Руки по швам и во все горло:
- А! не! по! шел! бы! ты! на!.. - по-разному отвечал сержанту. Иногда и маму его приветствовал. Внизу уже привыкли, ждали Сашку, даже если замешкается. Только после него гаркали: «Здравия!..»
Мы тогда план обсуждали, как скрипке струны подрезать, а тут Данилова вбегает:
- Снесло!!! - кричит.
- Что снесло? - мы сразу о крыше подумали.
- Трусы!
- Резинка слабая, - догадался Подмалевич. - Хочешь, свои дам поносить? - он в них и стоял, длинные - до колен. На Алке бы ниже были. Симпатичные: по зеленому полю - ромашки белые.
- Сань, - говорю, - не придуривайся. Сам же видел, как их ветром с балкона сдуло. Еще добавил: «Вот и трусы улетают, скоро осень...»
Алкино неглиже на георгиновых клумбах приземлилось, разноцветные такие треугольнички с кружавчиками, они теперь в расположение военного училища внедрились.
- Развесила, - чуть не плачет Данилова, - отвернулась прищепки взять, а тут ветер!..
- А ты туда, к ним, не ходила?
- Часовой не пустил. Только произнесла: «Трусы», он и автомат выронил. Генерал откуда-то выскочил, отмороженный какой-то. Как раскричался: «Кто снял? В лицо запомнила? Да я его - под трибунал!» Удрала... На кой мне трибунал. Ой, мальчики, - голосит, - знаете, какие они дорогие?!
Меня тогда осенило:
- Давайте от училища запрос сделаем? Так, мол, и так... Ввиду тяжелого материального положения просим вернуть студентке, имярек, трусы... Угрозу государственной безопасности не представляют...
- Шиш отдадут! Им проще на вооружение их поставить. Ладно, Ал, не волнуйся, - не выдержал Санька. Совесть, наверное, замучила за краски самопальные. - Достанем трусики. Коль, тащи веревки, которыми работы увязываем.
Связали мы те веревки в одну, промеряли с балкона - вроде хватает. Одного не учли, сколько на привязку уйдет. Санька облачился в камуфляж стройотрядовский, чтоб курсанты за своего приняли. Один конец веревки к ремню сзади привязал, другой - к перилам балконным.
Спустился он быстро, но на ноги не встал. Чуть-чуть не хватило. Только отпустил страховку, сразу головою вниз повис. Благо, Алкино исподнее выше - на цветах - сохло. То, что поближе, Подмалевич сразу за пазуху затолкал. Руками машет, раскачивайте, мол. Раскачали. Летает маятником над клумбами, гардероб собирает. Курсанты вышли на плац, подбадривают:
- Молодец, Рембо!
Почти все собрал, куда долетел. Разве что парочка осталась. Вдруг видим - сержант идет. Подмалевичу болтаться на веревке с детства не привыкать, но перед сержантом не хотелось. Жестами нам показывает: «Вверх тащите, срочно!» Ни выпрямиться, ни развернуться не может. Висит склепкой, нервничает. Ремень сполз, ромашки среди георгин забелели. А сержант уже - вот он!
- Скрипач? - ехидно так спрашивает. - Ну и достал же ты меня, Поганина!
Санька давай ему объяснять: «Не тебя доставал, трусы»... А служивый как вызверился:
- Висеть! Ты знаешь, в чьем расположении? Да я тебя, смычок... - и нож достает веревку резать. Тут и Сашка заорал с перепугу:
- Вира!!!
Мы с Алкой так ту бечевку дернули, что Подмалевич над сержантом метра на два вознесся. А тот совсем осатанел:
- Я узнал твой голос, террорист! Сгною в карцере салагу! И Виру, и мать твою... - подпрыгивает, за ногу уцепиться хочет. - Расстреляю!!! - хрипит. - Диверсант! - сильно был запущенный. Алка бы точно в него утюг метнула, если бы не груз.
Санька вообще-то худой. На вид - ветром с любой веревки сдует, а тут отяжелел от страха. Вроде, наоборот должно быть. Мы тоже перетрусили. Только когда над балконом ромашки расцвели, успокоились.
Санька, перевалив через перила, сразу в комнату заполз: очереди автоматные мерещились. А осмелевшая Данилова уже кукиши сержанту крутит.
Потом чай пили. Подмалевич, в припадке щедрости, списал Даниловой долг, придарив пару тюбиков «облепиховой черной». Предлагал побрататься, махнувшись не глядя трусами, но Алка категорически возражала:
- Ты в них родился!
Охрипшего сержанта уже увели. Сосед выскрипывал вслед пиццикато для стекла с пенопластом.
- «Скрипка и немножко нервно», - процитировал Подмалевич поэта.
Двое курсантов, одев Алкино нижнее белье на свое верхнее, отдавали честь нашим балконам.
А в небе плыли журавли, и крылья у них были с кружевами».