Ты держишь мою дрожащую руку,
Ты жаждешь губами к губам прикоснуться
И я отношусь к тебе не как к другу,
И я не могу от тебя отвернуться.
А мимо проходят друзья с пониманием,
Но где-то мелькает презрительный взор.
И я уже знаю, наверно, заранее,
Что встречи с тобою мой чёрный позор.
Но плакать не буду, не буду спасаться
От гибели, многие так говорят.
Да, я согласна с тобою остаться.
Не примет нас Рай, я уйду с тобой в Ад.
Случилась со мною как-то странная история. До того удивительная, что если и приходит мне на ум рассказать её кому-нибудь, то уже на второй минуте повествования я останавливаюсь, лукаво улыбаюсь и делаю вид, что розыгрыш не удался. Слушатель, или слушатели, как правило, грозят мне пальцами и сконфуженно признаются: «А мы уж думали, ты того».
Положа руку на сердце, я и сама через девять лет после упомянутого события не редко задумываюсь: а было ли? Потом, щёлкаю себя по лбу. Не сметь забывать! Не сметь! Было. Ещё как было! И нет у меня права утаивать от людей то, что всех касается. Да только правда саму меня страшит. А ведь я человек не слабый, подготовленный. Но всё ж боюсь, что не поймут меня, сочтут свихнувшейся на почве долговременного и непрерывного чтения. Не хочется провести остаток дней, глядя на мир через решётки психиатрической больницы.
Да будь, что будет! Нет сил молчать. А пройдёт ещё годок-другой, и немаловажные факты моего почти фантастического приключения сотрутся из памяти, и сама я стану воспринимать всё, как плод собственной, к слову сказать, не бедной фантазии.
Так что, вот вам! Читайте, усмехайтесь, крутите пальцами у виска. Мне всё равно! Верьте, или не верьте. А мой рассказ – чистая правда, без прикрас и авторских ухищрений.
Глава I.
Новое назначение.
Тогда мне шёл двадцать девятый годок. Да, не юная и не красавица, как привыкли некоторые читатели. Если герои не сногсшибательной внешности, так и книга им не хороша. Я так себе, как говорят: «с пивком потянет». И не подумайте, что я себе не нравлюсь. Ничего подобного! Утром перед зеркалом я утопаю в своих серых глазах с чёрным ободком вокруг радужной оболочки. Люблю каждую свою веснушку. И даже ту, огромную, с неровными краями, обосновавшуюся на самом кончике моего греческого носа с горбинкой. У меня густые русые волосы, тогда я заплетала их в толщенную косу - самую большую мою гордость. Росточка я не высокого, но для моей местности сойдёт. А вот где-нибудь в Питере… Ах, лучше не думать. Неприятно осознавать себя лилипутом. Комплексую я по этому поводу. Что ещё? Ах да! Вот об этом упоминать не хотелось бы. Но правда, так правда. Я полновата. Ну, есть грешок. Люблю вкусно покушать. От сладостей с ума схожу. Страсть как обожаю пирожные, рулетики с кремом и тортики, не важно какие. Всё съем, не задумываясь. Позже, уже в раскаянии, найду тысячи оправданий своему безудержному чревоугодию. Прощу себя. А как иначе?
Такая я нынче и примерно такою была тогда, девять лет назад.
Что-то меня уносит от темы. Не знаю, с чего начать. Столько лет помалкивала, нынче же распирает от желания поведать вам то, что наболело. Простите, коли что не так. Волнуюсь.
Зовут меня Любовь, Люба, Любка, Любаша. Как вам угодно, я без претензий, на всё откликаюсь. Меня и сейчас не легко обидеть. А уж тогда… Стальные нервы – вещь в наше время ценная, но не всегда действенная. Случается, так припечёт. Ну, сами знаете. И на старуху бывает проруха. Чем сильнее человек, тем больше испытаний валится на его плечи. И глядишь, а он уж и прогнулся, и спотыкается. Так оно и со мною произошло. Вроде умная, а оказалось – дура беспросветная. Вроде смелая, а сколько раз душа в пятки уходила, и не счесть. Короче, многое я о себе самой проведала. Но не только о себе, а и о тех, кого, как думала, знаю. Например, совсем по новому раскрылся передо мною самый дорогой мне человечек - сыночек мой, Ванечка.
Сейчас он почти что жених. А тогда ему шёл восьмой год от рождения. Чернявенький, лупоглазенький, он имеет со мною сходство не больше чем я с Мэрлин Монро. Однако, те, кто хорошо нас знают, до сих пор любят уверять, мол, Ванюша, если повнимательнее приглядеться, вылитая я. Чуют стервецы – приятны мне такие речи. Враньё неприкрыто-откровенное, а сердце замирает с радостным трепетом. Верю! И точка! Отчего ж не верить хорошим-то людям?
Ванечка мой всем удался - и лицом, и сообразительностью, а подрастёт и фигурой будет статен. А как иначе? Он ведь вылитый отец.
Ой. Не туда занесло. Эта тема, я имею в виду, второго родителя моего сыночка, тогда была наглухо закрыта, и на то имелось целых две причины: первая, моё разбитое сердце, которое начинало ныть от одного упоминания имени Ваниного отца, вторая… позвольте обойти стороной её обсуждение. Это сугубо личное.
Надеюсь, вы поняли, не было у моего Ванечки папы. И тогда я думала, что и не будет никогда. Он-то к мужчинам тянулся, надеялся, но я к этому лживому племени доверие исчерпала. Молилась, чтоб сын вырос честным и добрым, не в пример окружающим. Всё для того делала. Вкладывала в него душу без остатка. Жила только вперёд, не оглядываясь на прошлое. Может, и к сладостям страсть возымела, потому что есть у них свойство раны притуплять. Да только против моей болячки не было и нет средства. Потому что изменить ничего нельзя. Смерть единственное, что невозможно исправить, на кого она наложила свою печать, тому нет возврата. Ванин отец теперь принадлежал только ей, а мне приходилось довольствоваться лишь покалеченной памятью и неизгладимой из этой самой памяти обидой.
Если воспоминания о прошлом были мучительными, то моё тогдашнее настоящее я могу без колебаний назвать компенсацией за пережитое. Всё складывалось самым наилучшим для нас с Ванечкой образом. Мы жили в премилом городке с моими родителями, Ваниными бабушкой и дедушкой. Чудная природа, как мне казалось, самого райского уголка планеты скрашивала недочёты архитектуры, наполняла своим цветасто-ароматным великолепием наш быт, превращала его в бесконечный праздник. У меня была любимая работа, любящая и всёпрощающая семья и самое главное – сын, умный и послушный. Если кто по-первости, когда мы вернулись в лоно родного дома разбитые и потерянные, и смел шептать мне вслед всякие неприятные и несправедливые вещи, то теперь, когда и я, и Ваня достаточно пожили среди горожан, нас уважали. Не было в нашей местности мальчишки рассудительнее и покладистей. О таком сыне все мечтали. Мне, как матери, все завидовали.
Может, вам показалось, что, упоминая о благополучии, я имела в виду и материальные блага. Должна вас огорчить, мы не бедствовали, но и не шиковали. И сразу хочу уведомить читателя, что не считаю богатство преступлением, но и счастьем его не назову. Оно хорошо только в комплексе с другими радостями. А само по себе скорее беда, чем счастье.
Я, как и сейчас, работала в библиотеке по специальности, полученной в институте. И не ухмыляйтесь, пожалуйста. Оставьте при себе вопрос: «А что, для этого надо в институте учиться?». Да, надо. А вы попробуйте, плохо ориентируясь не то что в квантовой физике, а в физике вообще, найти среди сотни тысяч книг ту, в которой подробно рассматриваются Диаграммы Фейнмана. Да сделайте это быстро, потому что читатель торопится. А за его спиной уже нетерпеливо пыхтит любитель географии, которому срочно понадобилось написать реферат. И не о чём-нибудь из школьной программы, ему подавай Флювиальную геоморфологию какой-нибудь Замбези. И если вы в школе благоволили к географии, то после вышеназванного читательского запроса и получасового лазания по стеллажам и картотекам, тысячу раз радостно перекреститесь, что не поступили на географический факультет. Нашли книжку? Тогда переходите в раздел другой науки - биологии и не надейтесь, что у вас спросят о пестиках и тычинках. Жёстко и непреклонно читатель потребует что-нибудь о теории диссипативных систем. Ага?! Догадайтесь сначала, что этого зверя надо искать в биологии, а не в астрономии, например. Вот чему нас учат. Мы, библиотекари, можем плохо ориентироваться на улицах города, в лесу, даже на равнинах. Но в мире знаний, заключенных в книжные обложки, мы никогда не заплутаем. И проведём вас туда, куда вы назовёте, а если вы сами не знаете, чего хотите, мы поможем вам определиться. И не бойтесь, вы не поляки, мы не Иваны Сусанины. С нами не пропадёте, не сгинете, а насытитесь лучезарным светом из неиссякаемой Чаши знаний. Станете тем, кем хотите стать. Воплотите свою самую заветную мечту, если она у вас есть. Теперь поняли, чему нас учат в институтах?
Итак, работа в библиотеке доставляла мне несказанную радость. Я пользовалась уважением читателей и была на хорошем счету у начальства. Не обижали, поощряли, как только можно: и грамотами, и премиями, и словом добрым. А я и рада была стараться. Люблю книги и детишек обожаю. У нас в детском отделе всегда царили покой и порядок. Бывает, набьётся детворы, садить некуда, а тишина, будто тихий час в детском саду. Шёпотом переговариваются, на нас, библиотекарей глядят как на героев сказочных. А что? Бытует же в народе мнение, мол, все библиотекари волшебники. И не так уж, кстати сказать, оно ошибочно. Есть у нас, хранителей книжных, свои тайны. Хотите их знать? Добро пожаловать в библиотекари! Только имеется условие одно: посредственностям мы не открываемся. Так что сюда, в библиотеку, надо не только тело волочить, но не забыть к нему и душу приложить. Иначе, будете называться библиотекарем, а секрета нашего волшебства так и не постигнете.
Помнится, апрель хозяйничал на дворе. Чудное время! Птичьи перепевы – услада для слуха, ароматы цветения пьянят и доводят до исступления. В самый раз отринуть правила и пустится в наибезрассуднейшие сумасбродства. Вот нет предмета любви, а я всё равно влюблённая до безумия. Хожу, нос вздёрнут (мой греческий с горбинкой). Веснушки на нём пылают пуще прежнего, а та здоровенная чуть не на пол лица расползлась. Солнцу радуются, как всё вокруг. Ра поворотил к нам свой священный лик. Ещё день-другой и взорвётся окрестность сочной зеленью. Ох, сердце замирает от воспоминаний.
Я в те дни как раз всего Шекспира перечитывала. Юбилей у него намечался. Хотелось отметить не хухры-мухры. Чтоб вдарить зрителя в самое сердце и наповал, пусть никогда не изгладятся из памяти людской великие образы английского гения. Наприглашала детей из школы, роли раздала, репетиции назначила. Приятно мнить себя режиссером.
Шла прогонка многообещающего представления. Не помню, какая по счёту. Я горделиво расхаживала по залу, делала замечания и с удивлением отмечала, что молодёжь к ним относится без возражений, со всей серьёзностью. Стало быть, уважают меня. Увы, больше, чем я сама себя уважаю. Был некий комплекс без названия, скрытая робость, незаметная для окружающих, но мешающая жить и двигаться дальше.
Кстати, я забыла сообщить вам, о своём жизненном кредо. «Красота превыше всего!» - вот мой девиз. В окружающем мире надо искать красоту, взращивать её, ширить и множить. Может, потому я так самокритично относилась к себе. Я повсюду видела благословенную красоту, только не в себе.
Итак, мы репетировали. Я умилённо вслушивалась в голоса школьников. То, что надо. Научились, чувствуют. Постановка обещала стать гимном воспеваемой мною красоте. Ну, в разумных пределах, конечно. Библиотека – это вам не Большой театр. Но стремиться надо.
Дверь зала скрипуче открылась (и когда дядя Лёня смажет её), вошла Наташка, тоже из детского отдела. Я грозно вздёрнула бровь. Не люблю, когда прерывают. Ребята расслабятся, сюжет скомкается. Короче, труба полная, можно распускать труппу по домам. Мой выразительный взгляд нисколько не впечатлил Наташу. Значит, притащилась всё мне тут портить не по своей инициативе.
- Тебя Патриция Витальевна зовёт. – Тощие плечики моей коллеги пошли к низу. Ага! Всё-таки понимает, что разрушила великое таинство единения человечества с искусством.
- Она что, не в курсе? У меня репетиция. – Стараясь говорить ровно, я обращалась в разрастающийся пучок негодования. Патриция Витальевна – наш директор. Конечно, ей можно, что угодно. Но репетиция – это же святое.
- Говорит, дело не терпит отлагательств. - Наташа совсем скисла. Молодёжь за моей спиной уже перешёптывалась и хихикала. Всё очарование недавнего момента кануло в Лету. Маска именитого режиссера сползла с моей физиономии.
- Ладно. – Снизошла я. – Перерыв.
Перед директорской дверью я сделала глубокий вдох. Есть у меня слабость (или вольность) выходить из себя и перечить кому бы то ни было, даже самому что ни на есть высокому начальству. Толкнула дверь рукой (представила, что ногой) и вошла.
Патриция Витальевна сидела за своим узковатым для занимаемой должности столом, поблеклые глаза её поднялись мне навстречу. Я застыла на пороге. Что-то вид у моей, всегда цветущей директрисы, какой-то потрёпанно-усталый. А вечно розовые щёки непривычно бледны. Мне даже показалось, что Патриция Витальевна похудела.
Смущение моё быстро прошло. Никакие перемены во внешности директрисы и доводы не убедят меня в необходимости прерывать почти генеральную, как я только что решила, репетицию. Если Патриция Витальевна не выспалась, или не с той ноги встала (что с нею случается по несколько раз на месяц), или даже прихворнула, это не повод отрывать меня от важной работы.
- Мне там пришлось генеральную репетицию прервать. – Начала я, подозревая, что Патриция Витальевна запамятовала о таком серьёзном событии в сегодняшнем библиотечном расписании. Я небезосновательно рассчитывала увидеть раскаяние на её лице. Но директриса и не думала раскаиваться, напротив, черты её вдруг приобрели жёсткость.
- Забудь о Шекспире. Я отправляю тебя в длительную командировку.
- Что?! - Я не верила своим ушам. – Не имеете права!
- Очень даже имею. Есть обстоятельства, при которых это возможно. В Кодекс законов о труде загляни.
Меня как громом поразило, а вдобавок молнией шибануло в самое темечко. Я ненавижу командировки, знать их не хочу, всегда нахожу вескую причину (и сотню веских про запас), чтобы не ехать.
- И не говори мне, что у тебя ребёнок заболел, родители уехали в другую страну, сестра выходит замуж (у меня была и есть младшая сестра, она уже целую вечность проживала вне родительского дома), а ты умираешь от чесотки. Сейчас это не пройдёт. – Патриция Витальевна уставилась на меня изучающим взглядом и прикусила карандаш. Ненавижу прикушенные ручки и карандаши, от них слюной воняет, за версту слышно. По гороскопу я собака, нюх у меня отменный.
Я задумалась, через секунду меня осенило, но Патриция Витальевна первая успела открыть рот.
- Даже если у тебя самой свадьба назначена на ближайшую субботу - не прокатит. Завтра ты отправляешься в дорогу. И баста!
Я печально глянула в окно. Прелести весны пришёл конец. Вернее, я ослепла, утратила способность видеть красоту окружающего мира. А ещё несколько минут назад мне казалось, что ничего не в силах нарушить моё счастье.
Взявшись за грудь в области сердца, словно за соломинку, я рухнула в кресло, расположенное в метре позади себя. Патриция Витальевна равнодушно наблюдала мой искусный пируэт к креслу. Вот стерва! Совсем нет жалости к больному человеку.
- И надолго? – Собственный убитый голос даже моё сердце заставил дрогнуть. А директриса только грустно улыбнулась, покосилась на часы, что-то прикинула и изрекла то, что обернулось для меня новым раскатом грома.
- Месяца на три…
Я замешкала с возражениями. Мне показалось, что прозвучавшая фраза либо шутка, либо ошибка, либо слух мой подвёл меня, и я ослышалась.
- На три дня?! – Завопила я, определив, наконец, что причина не в слухе, он у меня что надо. Это Патриция Витальевна начала заговариваться. Ей простительно. Предпенсионный возраст, дело такое...
- Месяца! Слушай внимательней! – Она выдернула из кресла своё грузное тело и ловко подскочила ко мне, нависла над головой, словно тёмная гора. И я поняла, что вот-вот начнётся извержение вулкана, если ещё не началось. Тем временем, она продолжала. Я и не подозревала, что голос её может звучать с такой непреклонной жёсткостью.
- По обмену опытом отправляют надолго. Нужна умная, опытная, с творческой искоркой. Ты подходишь по всем этим параметрам.
- Все наши девушки подходят! – Я вцепилась в подлокотники кресла и позволила себе орать на директора. – У меня ребёнок!
- А то я не знаю! Возьмёшь его с собой, если хочешь.
- Ну, почему я?!
- Они просят, чтобы я прислала не простого библиотекаря…, нужна такая…, как ты.
- А чем я отличаюсь? – Я обмякла, понимая, чем отличаюсь. Догадываясь, что если это оно, то точно нужна именно я.
- Не знаю, как это назвать. Ты совершенно нормальная, но в то же время есть в тебе…
- Не говорите дальше. – Я, упреждая продолжение перечислений моих характеристик, подняла руку. Сейчас польётся речь о сумасшествии или полу-сумасшествии. Нет в моей здравомыслящей стране объяснения этому феномену. Я легко и на своё усмотрение могу раздвигать рамки реальности. На любое событие я смотрю сразу с нескольких, иногда прямо-противоположных точек. При желании я точно и быстро разгадываю мысли окружающих и умею овладевать их чувствами, ощущать их радость и боль. Не скажу, что это приятно, но я привыкла. – Кто такие эти они?
- Библиотекари, которым нужна твоя помощь.
Странно. Я считала свои способности бесполезными игрушками. Пользовалась ими в своё удовольствие и никогда не подозревала, что они могут кому-то сослужить службу.
- Что скажешь? – Патриция Витальевна тихо проследовала к столу и заняла своё, директорское, место.
- Что ничего не понимаю, – смиренно протянула я. – Мне кажется, вы возлагаете на меня напрасные надежды.
- Нет, душечка, ничего я на тебя не возлагаю. Я просто прошу, помоги моей сестре.
Глаза мои и брови поползли вверх. Я знала, что где-то у Патриции Витальевны имеется сестра. Директриса пару раз в застольной беседе, - которые у нас, библиотекарей, не редкость – упоминала её. Но впутывание этой полумифической личности в мою командировку было более чем странным.
- Понимаю твоё замешательство. – Патриция Витальевна опёрлась локтями в столешницу, ладони её оказались на висках. – Пенелопа Витальевна тоже директор библиотеки. Она спросила меня, описала, какую именно библиотекаршу ищет. И я сразу вспомнила тебя. Ты то, что им нужно.
- Нужно для чего? – Моё недоумение возрастало.
- Трудно объяснить. На месте разберёшься. Командировочные документы и деньги уже готовы, возьмёшь в бухгалтерии. На вот личное дело, отдашь моей сестре. – Я приняла несколько исписанных ровным почерком страниц, верхнюю украшала моя, не из лучших, фотография. - С родителями твоими я поговорила. Они собирают ваши с Ванечкой вещи. Поезд отправляется в 18-00. Так что…
Часы на стене показывали 14-45.
- Насчёт Вани я ещё не решила.
- А я на всякий случай посоветовала…
- А куда мы едем? – До сих пор я была уверенна, что место назначения где-то рядом, в нескольких часах езды.
- Далеко. На границу с Финляндией. На самый край Ленинградской области. Вот билеты.
Я взяла из рук директрисы четыре оранжевых листа.
- Почему четыре? Нас же двое.
- В Москве пересядете на ленинградский поезд «Красная стрела». А уж там, в Ленинграде, тебя встретят и доставят по назначению.
- И как оно называется, это место назначения?
- Деревня Непорочное.
- Странное название. – Я всё ещё не могла прийти в себя после потрясения. – Что непорочное? Зачатье что ли?
- Говорю же, там разберёшься. - Нервно повторила Патриция Витальевна и уткнулась в бумаги, давая понять, что разговор окончен.
Я медленно вытянула себя из кресла, не спеша оборотилась к двери. Уже берясь за дверную ручку, в последний раз через плечо посмотрела на директрису. Наши взгляды встретились. И я дрогнула. Она будто бы прощалась со мною. Всё было в её глазах: и сожаление, и долгожданное мною раскаяние, и глубокая скорбь, и решимость. Знала ли она тогда, чем обернётся для меня, Ванечки, да и для неё самой такое решение. Вряд ли. Но что-то в её душе встрепенулось тяжким предчувствием. Может, именно потому она изменила своей привычке бурного прощания, не бросилась тискать меня.
- За Шекспира не переживай. – Патриция Витальевна безуспешно пыталась привести своё лицо в надлежащий вид. – Отыграем по высшему разряду.
- Ой ли? – Я захлопнула дверь, оказавшись в светлом библиотечном коридоре. На миг прислонившись к косяку, я поняла, что Шекспир давно вышел из головы. Все мои мысли принадлежали теперь только дороге. Как оно будет? Что оно будет? Одно счастье – с Ванечкой не придётся разлучаться.
Дальше всё двигалось как в тумане. Я рассеянно прощалась с коллегами, лица их вспоминаю, как полупрозрачные размазанные пятна. Мне что-то говорили, напутствовали, спрашивали, и я находилась с ответами, да только всё было на автомате. Помню, рылась в своём столе. Что искала? Потом прошлась между полками, говорила с книгами, гладила корешки - родные, тёплые. Обещала скоро вернуться.
Дома наскоро ужинала, на два часа раньше обычного. Вполуха слушала маму, не сводя глаз с сильно расстроенного Ванятки. Малыш мой равнодушно глядел в тарелку, ел меньше обычного, на меня глаз не поднимал.
- Ты как приедешь, сразу позвони. – Мама подкинула в мою тарелку вторую котлету. Я и первую-то есть не собиралась. При всей моей любви накушаться, в дорогу я почти ничего не ем и не пью никакой жидкости. А зачем мне лишние проблемы? Желудок, он не всегда предсказуем. А в пути эта его непредсказуемость ох как может боком выйти.
По окончании ужина папа вручил мне какую-то бумажку с аккуратно выведенными цифрами.
- Это номер телефона моего старого приятеля Кольки, то есть, Николая Владимировича. Мы с ним в политехе вместе учились. Если что… ну мало ли, звони ему. Не стесняйся. Я его предупрежу.
- Спасибо, папа. – Я тут же спрятала листок в боковой кармашек уже нагруженной в дорогу сумочки и отправилась в ванную освежиться.
Из комнаты, где жили мы с Ваней, я слышала увещевания отца на все случаи жизни вперемешку с мамиными рекомендациями о том, какие продукты следует съесть в первую очередь.
Перед выходом мы с Ваней просто сели на диван, словно куры на жёрдочку и ничего не делали. Мама давно выяснила, какая сейчас погода в Ленинградской области и что ожидается в тамошнем климате на ближайшие три месяца. В соответствии с полученными сведениями, она отобрала наши вещи и сложила в три потёртых чемодана. Я испуганно таращилась на поклажу. Как я всё это понесу? А мама вошла в комнату с ещё одной, четвёртой кладью – сумкой довольно внушительных размеров.
- Здесь продукты.
Я и не сомневалась. В воздухе запахло колбасой и жареной курицей. Ваня с интересом принюхался. Я страдальчески скривилась.
- Зачем так много?
- Много? – У мамы сделалось обиженное лицо. – Да вам двое суток, а то и больше, трястись по дорогам. У тебя ребёнок. Ох. И зачем я послушала твою Патрицию Витальевну? Лучше бы Ванятка дома остался.
- А причём тут Патриция Витальевна?
- Так она же позвонила и битый час убеждала меня, что ребёнок непременно должен быть с матерью.
- Может, она и вещи советовала? Какие брать, а какие не стоит? – Во мне закипала ярость. Патриция Витальевна, не стесняясь, лезла в мою жизнь.
- Нет. Только заметила, что климат там суровый.
- Странно, что она не пришла помогать собираться.
- Хотела.
- Что ж ты её отговорила? – Съязвила я, чувствуя, как руки сжимаются в кулаки. Жаль только бить некого.
- А что я, дура какая? – Мама сложила руки на груди, ожидая моих возражений.
- По-вашему выходит, я дура! Вы всё за нас с Ваней решили. Одна билеты купила, другая в дорогу снарядила. – Мой взгляд упёрся в непривычно пустой красный угол. – А где икона?
Я похолодела. Моя гордость, старинная русская икона пропала. И как это я сразу не заметила? Всё суматоха.
- Патриция Витальевна сказала, что она тебе понадобится. – Заикаясь, сообщила мама, опасаясь моего нового выпада.
- Зачем? – Я никогда не молилась. Икону любила, гладила, но не молилась. Моя красавица-мадонна с младенцем была, вместе с прочими иконами, вырвана из рук контрабандистов. Её собирались продать за границу, рассчитывая на весьма приличный куш. Помню, ходила я между рядами славянских реликвий. Мне друг искусствовед разрешал выбрать одну в подарок на день рождения. Я равнодушно пробежала глазами по серебряной посуде. Зачем она мне? Да и в иконах я не нуждаюсь. Сама привыкла решать свои проблемы. Что Бога зря беспокоить? Уже собиралась уходить без подарка, но остановилась, почувствовав взгляд, упирающийся в спину. Обернулась и глазам не поверила: Мария с маленьким Иисусом на руках улыбнулась мне. Быстрыми шагами я пересекла складскую комнату и выхватила икону из собрания прочих предметов.
- Ну ты даёшь, Любка. – Удивлённо и слегка расстроено протянул мой друг. – У тебя губа не дура. Середина XVII века, византийская школа. Очень своеобразная техника. Я бы сказал, странная. Хотел бы насчёт этой иконы со специалистами пообщаться.
- Ты разрешил мне выбрать, что понравится. – Я не собиралась расставаться с приглянувшейся иконой. Тепло, излучаемое ею, удивительным образом проникало мне в самую душу.
- Ладно. Пусть тайна останется тайной. Бери. – Махнул рукой мой приятель.
С тех пор Мария и Иисус смотрят на мир (вернее смотрели) из импровизированного «красного угла», устроенного в горке за стеклом.
- Ты завернула её? – Спросила я маму. Специально для таких случаев у меня был припасён кусок холста.
- А как же? Не переживай. Она вот здесь. – Мама ткнула пальцем в самый приличный чемодан в мелкую клетку.
Глава II.
Железная дорога.
Уже через час мы садились в поезд. Ваня плакал, мама от него не отставала. Папа глядел на вагон из-под насупленных бровей, но его грозный вид не мог утаить от моих глаз плохо скрываемой растерянности. Я в беспокойстве поминутно пересчитывала багаж, суетливо заглядывала под рукав, где прятались часы, и мысленно молила время бежать чуть быстрее. Не переношу тягостные минуты расставания. А ещё меня всё больше одолевал страх неизвестности. Чего ждут от меня там, в деревне со странным названием Непорочное? И зачем мне в этом Непорочном икона? И почему Ваня едет со мною? Я практически ничего не решала. Другие сделали всё за меня. Я боролась с чувством досады и всепроникающим и разрастающимся ощущением себя игрушкой в чужих руках. Ну, ничего. Они меня плохо знают. Вот приеду на место. Осмотрюсь. Тогда поглядим, кто кого.
Проводник, дюжий увалень в засаленной униформе, долго и бессмысленно глядел в наши билеты, потом на меня ниже шеи и, наконец, позволил нам подняться в своё маленькое передвижное царство. Вагон оказался купейным. Наше купе располагалось в самой его середине. Две наши соседки, женщины в летах, средней упитанности и безудержной говорливости, бурно приветствовали нас на смеси русского и украинского языков. Ванечку тут же усадили к окну, и, не обращая внимания на его скованность, принялись обсыпать вопросами, тыкая пальцами за стекло на наших родных. Я укладывала чемоданы и недовольно косилась на попутчиц. За каких-то пять минут они успели выведать о нас всё. Всё, что знал Ваня. Да, партизана из него не получится. Меня удивило, что мой сын, который обычно не вольничает при посторонних, вдруг раздухарился. От его недавней скованности не осталось и следа. Реальные откровения сменились вымышленными, и украинкам пришлось выслушать пару страшных историй о школьном чердаке. Я боялась, что старушки посмеются над явным бредом, на ходу сочинённым ребёнком. Но они только ладошки складывали и возбуждённо повторяли: «Це ж трэба! Це ж трэба!».
Поезд тронулся. Мы интенсивно замахали руками. Мама и папа немного прошли по перрону, но быстро отстали. Я незаметно подтёрла слезу под глазом и присела в самый дальний угол купе. Вот и началось наше неожиданное приключение. Мне хотелось на какое-то время остаться наедине, если не физически, то хотя бы мысленно. Да только соседки плевали на моё очевидное желание. Допрос перекинулся с Вани на меня. Скоро выяснилось, что и я не гожусь для подполья. За ужином (вторым в этот день) я выболтала всю историю своей жизни. Как на духу и не приврала. Даже о Ванином отце было проронено несколько слов. А ведь клялась себе, не упоминать его ни при каких обстоятельствах. И на тебе, выплеснулась о сокровенном первым встречным. И Гестапо не надо.
Аграфена Илинишна и Софья Сергеевна слушали мой рассказ, заталкивали в Ваню свои домашние заготовки и качали высокими причёсками, то ли удивляясь, то ли соглашаясь. Время от времени Аграфена Илинишна окунала руку в сумку, выуживала оттуда старенькую замусоленную книжку со стёртым названием, быстро перелистывала её в поисках чего-то, а находя нужное, радостно восклицала и не на долго углублялась в чтение, чем меня и заинтересовывала, и одновременно вызывала досаду. Мне казалось, она ищет подтверждения моим словам, Что, конечно же, было чистым домыслом, так нетипичным для меня, склонной судить обо всём трезвее трезвого.
Спать мы легли в час ночи. Я заснула не сразу, долго ворочалась. Украинки и во сне не утихали - в тёмные стены мерцающего светом пробегающих за окном фонарей купе, врезался зычный храп, который никак нельзя было сопоставить с двумя милыми женщинами в летах. Казалось, в узкое пространство тесной спаленки прокралось вздремнуть страшное чудовище о двух головах.
На следующий день мы общались с попутчицами, как с близкими родственницами. Слава Богу, теперь от меня требовалось слушать. Надо сказать, что напутствия соседушек, в которых я ни капли не нуждалась, меня не раздражали. Что странно.
Аграфена Илинишна гадала мне на картах. Я, относясь ко всему, как к увлекательной игре, спасающей от дорожной скуки, не возражала против карточных предсказаний, и с тихоньким жеманством похихикивала. Не верила я в бредни с гаданием, спиритизмом и прочей чертовщиной. Сильно удивлялась, как это взрослые люди могут относиться серьёзно к таким вещам. Аграфена Илинишна от усердия аж язык высунула. Надо же. Счастливый брак обещает и не краснеет. Где они эти счастливые браки? Разве что в романах.
Когда Аграфена Илинишна наконец отстала от меня с картами и переключилась на чтение своей до дыр зачитанной книжки, её тут же заменила Софья Сергеевна. Мы погрузились в таинственный мир хиромантии, который для Софьи Сергеевны, как оказалось, не такой уж и таинственный.
- Ох. Як интересно. – Закудахтала старушка, заполучив мою ладонь. – Ты свои руки заповидай в інститут хиромантии. То-то там втишатся.
- А что, есть такой институт? – В тот миг у меня закралось подозрение, что мои новые подружки едут в Москву обследоваться на предмет психического здоровья. Выудив из меня все подробности нашей с Ваней жизни, бабульки ни одним словом не обмолвились о целях своего путешествия. Всё что я знала о них, это их имена. И только. Вот их возьмут и в подполье, и в партизанский отряд.
- Конечно! – Взвизгнула Софья Сергеевна и уже тише добавила. – Правда, не официйный.
- Ясно. – Мне было ясно, что моим попутчицам срочно нужен врач.
В этот момент Аграфена Илинишна громко взвизгнула и, накрепко вцепившись в потрёпанную обложку своего чтива, приблизила его так близко к глазам, что ближе уже некуда. Я сначала испугалась, потом попыталась прочесть название книги, но не нашла никаких признаков, указывающих на то, что оно когда-нибудь было. Ваня заинтересованно рассматривал читающую старушку и явно был не прочь ознакомиться с её книгой.
- Ты потрапиш до Пекла. – Увлечённо затараторила Софья Сергеевна, отвлекая мои мысли от Вани и Аграфены Илинишны. Ванины глаза испуганно заморгали. Я сжала губы. Ну вот. Попёрло везение. Не успела отъехать от дома на каких-то пару километров и уже встретила комплект психов, свободно разгуливающих по поезду. Одна замуж выдала, другая в Ад определила. Надеюсь, они не опасны.
- Тебя будет мучить могутний демон. – Бабка закатывала глаза и воодушевлённо раскидывала руками по купе. –Дуже гарный.
Как мне остановить зарождающийся словесный понос о демонах и загробных мирах? Хорошо, что я работаю в библиотеке и умею неплохо разыгрывать сцены.
На моём лице вспыхнул неподдельный интерес. Но уже через минуту я прижала указательный палец к губам.
- Невероятно. – Моему дикому восторгу не было предела. – Больше ни словечка. Я не хочу знать. Будет неинтересно.
- Добре. Добре. - Софья Сергеевне заговорщицки мне подмигнула, завернула мою ладонь. – Чекай змин. Великих змин.
После обеда мы все единогласно решили вздремнуть. Храп старушенций не помешал Ванечке уснуть. Я же решила притворяться, на всякий случай, засунув руки поглубже под одеяло. Не хватало ещё, чтобы мне их оттяпали для институтского музея. Мысли в моей голове кружились в бешенном хороводе, цеплялись друг за дружку и путались. Скорей бы Москва. Переживания по поводу странных соседок смешивались с тревогами насчёт предстоящего. Дом, семья, библиотека - всё стало расплываться. Я уезжала от прошлого и ничего не знала о будущем. Теперь для меня существовали только поезд, Ванечка и две полоумные старухи, хором исполняющие носовую рапсодию для полуночников. И что они за люди, эти наши попутчицы?
Мельком глянув вниз, я заметила книжонку Аграфены Илинишны, забытую хозяйкой на столике. Засунув поглубже совесть и прилагающиеся к ней атрибуты, я потянулась за манящим чтивом. Оказалось, что это вовсе не книга, а довоенный блокнот, исписанный корявым почерком. Интерес мой мгновенно иссяк, оставалось только вялое любопытство, притупляемое неловкостью. Одно дело книга, другое - чужие, возможно сокровенные, записи. Я тут же захлопнула блокнот и положила на место. Увы, непроизвольно я всё-таки прочла пару строк и теперь, стыдясь и журя себя за невоздержанность, углубилась в их обдумывание, всё больше убеждаясь, что они ни что иное, как бред сумасшедшего. Ну, сами посудите, вот что я прочла: «…будь осторожен, как бы не повстречать тебе сынов Асторотовых. Ибо мало устоявших, а выживших и того меньше. Ловушка для разума сети их, слова их лживые смятение пробуждают, дух порабощают, волю сокрушают. Чёрное мнится белым, а белое становится тучи темнее. И не будет избавления застигнутому врасплох…» Успокаивала только надпись внизу «Энциклопедия мифов», указывающая на то, что прочла я ни что иное, как цитату. Но какую! К чему она Аграфене Илинишне? А что если весь блокнот исписан ей подобными? Слава Богу, что скоро мы навсегда расстанемся со странными бабками.
В Москву мы прибыли через сутки после отправления из моего родного городка. Вечерняя столица встретила нас туманом и слякотью. Один чемодан, что полегче и частично опустошённую сумку с продуктами мне пришлось вручить Ване. Он настаивал, чтобы я ему дала два тяжёлых чемодана.
- Мама, ты забыла, я же твой рыцарь? Я должен тебе помогать. – Когда ему было пять лет, я затеяла игру в рыцаря и даму сердца, чтобы научить сына думать не только о себе, но и об окружающих. Игра ему нравилась, да и мне тоже. Но сейчас, когда в моей голове непрерывно шумело от сменяющихся мыслей, она была более чем неуместна.
- Вот, потому что рыцарь и возьми вещи полегшее. А то надорвёшься, и тогда мне придётся волочить и чемоданы, и сумку, и тебя в придачу.
Мы попрощались с недавними спутницами, Ваня грустно, я - едва сдерживая радость. Софья Сергеевна и Аграфена Илинишна горячо жали наши руки, бубнили что-то невнятное и идиотски улыбались. Слава Богу, им надо было бежать на электричку. Я облегчённо выдохнула, глядя вслед удаляющимся старушенциям.
Нам с Ваней предстояло переехать с Киевского вокзала на Ленинградский и сесть в Красную стрелу. На всё про всё оставалось три с половиной часа.
Не стану пересказывать, как пересекши здание вокзала, мы выбрались в пасмурный город. Как я крутила головой в поисках буквы «М», а найдя её, не испытала облегчения. Московское метро напомнило мне гигантский лабиринт. Я долго таращилась на схему, стараясь и Ванятку не выпустить из виду. Так ничего и не поняв, я обратилась к проверенному способу, спросила у первого прохожего с более менее приветливой физиономией. Улыбчивая внешность выбранной девушки оказалась обманчивой, она мне нагрубила. Слава Богу за нею шёл молодой человек, он слышал мой вопрос и задержался, чтобы растолковать нам с Ваней куда идти и на что садиться. Поблагодарив вежливого москвича, мы нырнули в переход, который выходил на нужный нам подземный перрон.
Москва мне не понравилась и осталась в моей памяти тёмными контурами зданий с размытыми пятнами светящихся сквозь туман окон, бегущими невесть куда людьми, лица которых казались каменными от нечеловеческого напряжения.
У Вани сложилось противоположное моему мнение о столице. Чёрные глазёнки моего сынишки пылали восхищением, жадно вбирая в себя окружающую нас обстановку. То-то будет что потом друзьям рассказывать. А ещё если по собственной своей традиции добавит небылиц, то и вовсе роман получится.
Красная стрела показалась нам королевским экспрессом. Одетый с иголочки проводник, белый шарфик которого почему-то напомнил мне Шерлока Холмса, расплёскивался в любезных приветствиях. Даже подсадил нас с Ванечкой на первую ступеньку и помог затащить вещи в коридор. Наверное, если б от него не требовалось встречать остальных пассажиров, он непременно довёл нас до мест, указанных в билетах. Мы шаркали по ковру и дико озирались по сторонам. Никогда не видела, чтобы в коридоре купейного вагона между окнами красовались живые цветы в изящных горшочках. Ковры на полу ещё не успели утратить свою ворсовитость и яркость. На столиках в симпатичных блюдечках поблескивали слюдяными боками изысканные чашечки. В изголовьях полок-кроватей торчали ночные лампы. Среди всего этого великолепия я чувствовала себя неотёсанной деревенщиной, выскочившей из леса.
Ваня первый нашёл золотистый номер нашего купе. Заглянул внутрь и шарахнулся в мою сторону явно перепуганный.
- Ты чего, рыцарь? – Я кисло улыбнулась, понимая, что в таком чудесном вагоне можно испугаться только своего нелепого отражения в зеркале, никаким боком не отвечающего шикарности окружающей обстановки.
Пройдя в купе, я, однако, тоже вздрогнула, осознавая, что поторопилась с выводами. Но я не испугалась, а скорее смутилась. Нашими новыми соседями оказались здоровенный, звероподобной наружности, негр с квадратной головой и невероятно красивый китаец (и предположить не могла, что среди китайцев бывают вот такие совершенные образчики человеческой расы) с чёрными волосами до плеч и миндалевидными глазами, совсем не узкими, скорее напротив.
- Здравствуйте. – Я постаралась улыбнуться самым лучезарным образом, догадываясь, что Ванино необоснованное бегство уже могло оскорбить юношей.
- Здрастите. – Китаец растянул губы, глаза его блеснули искренними симпатиями. И я почувствовала, как мои щёки вспыхнули.
- Привет. – Хрипло и без акцента отозвался негр, показывая жёлтые клыки и тем самым живо напоминая мне, что каннибализм на Земле ещё не полностью изжит.
- Ванечка, что ты убежал? – Я, винясь, пожала плечами, - он у меня очень стеснительный. - Пришлось хватануть Ванятку за плечо и силой впихнуть в купе. Мой сынок старался не оборачиваться спиной к иностранцам и не сводил своих перепуганных чёрных глазищ с африканца.
Мы сели. Поезд тронулся. Невесть откуда взявшийся второй проводник принёс чай в, на удивление, большом фарфоровом чайнике. Стараясь уследить за челюстью, которая упорно норовила сползти вниз, я наблюдала, как темноватая жидкость наполняет чашки. Вошёл ещё один, уже знакомый, проводник улыбнулся нам с Ваней, обдал китайца недобрым взглядом, полностью проигнорировал африканца. На столе появились сахарница и четыре ложечки в блюдце. Моё подчёркнуто не удивлённое лицо мелькнуло в зеркале, когда закрылась дверца за удаляющимися проводниками. Боже, ну и рожа! Такого щенячьего восторга не бывает даже у щенков. Наверное, проводники сейчас катятся со смеху. Надо сказать, что все три моих соседа принимали чудеса, происходящие вокруг нас, как должное. Ванечка в своём сознательном возрасте путешествовал впервые, откуда ему знать, что обшарпанные вагоны и полупьяные проводники явление куда более распространённое, чем то великолепие с щеголеватыми и предупредительными хозяевами вагона и умеренно дозированным лоском, в котором мы сейчас пребывали. Иностранцы, определённые случаем в наши попутчики, вероятнее всего, были завсегдатаями в Красной стреле. Хотела бы я посмотреть на их лица, когда они попадут в какой-нибудь не скорый поезд местного значения.
Я выложила на стол печенье нескольких видов, Ванечка большой любитель этого удовольствия. Китаец разломил тульский пряник с глазурованными краями и верхушкой, негр водрузил в середину стола видавший виды пакетик с какими-то диковинными фруктами, похожими на груши.
- Мали. – Китаец протянул мне руку.
- Любовь. – Я приняла рукопожатие, но отчего-то густо покраснела. Изящные ручки Мали оказались на удивление тёплыми. Мне даже показалось, что во время касания в тело полилась какая-то новая энергия. Хоть бы не влюбиться.
Мали на миг оторопел, вероятно, соображая, что я имела ввиду. Но скоро понял, что в данном контексте означает слово «любовь» и просиял.
- Какое цудесное имя. – Акцент ему очень шёл.
- Августин. – Пробасил чернокожий великан, и не думая подавать мне руку, что меня страшно обрадовало. Кто знает, какие микробы могут обитать на таком странном человеке.
- А цто это за юноса едет с нами? – Мали потянулся к Ванятке. Я боялась неадекватного поведения со стороны моего, всё ещё напуганного, сынишки. Но, похоже, Мали удалось растопить сердце недоверчивого мальчика.
- Иван. – Ваня вцепился в руку китайца и опасливо зыркнул на Августина. Но того ребёнок не интересовал.
Мы потягивали чай, заедая печеньем и пряником. Фруктами Августина угощался только Августин. К нашим с Мали лакомствам он даже не притронулся. Я не слишком переживала по этому поводу. Неприятная личность этот Августин и «груши» его имеют несъедобный, ядовитый вид.
Скоро в дверь постучали, пришёл улыбающийся проводник за опустошёнными чашечками и блюдцами, смахнул крошки со стола и предупредил, что утренний чай принесёт не позднее половины седьмого.
Хоть спать я хотела жутко, и Ваня едва удерживался в сидячем положении, ложиться мы не спешили. Мали и Августин расправляли свои постели, и я делала то же, отмечая про себя, что Августин хозяйничает на нижней полке.
Потом Мали предложил Августину выйти из купе, чтобы «девуска переоделась». Ваня неуверенно потянулся за мужчинами.
- А ты куда? – В любом другом случае я бы не возражала против такого взрослого поведения моего сына, но я видела, как трепещет он перед африканцем. Да и сама, признаться, страшилась доверять ребёнка обществу такого внешне несимпатичного и точно нехорошего человека. – Отвернёшься к стеночке и ладно. В туалет не хочешь?
- Нет. – Ваня уставился за окно.
Я раскрыла чемодан. Моя белая ночнушка лежала сверху, дальновидная мама всё предусмотрела. В прошлом поезде я спала в спортивном костюме. Там не до церемоний было. Здесь другое дело.
Переодевшись, я подозвала Ванечку:
- Ну что, рыцарь без страха и упрёка, раздевайся.
- А можно я буду спать на верхней полке?
У меня от сердца отлегло. Не очень хотелось высаживать восьмилетнего мальчишку, который не проснулся бы даже под грохот канонады, на верхнюю полку, где глубокие провалы в бескрайнее царство сновидений нежелательны. Но так он будет подальше от Августина.
- Обещаешь не свалиться?
- Обещаю! – Обрадовано воскликнул мой малыш. Я помогла ему раздеться и взобраться на полку и тут же юркнула под одеяло.
- Заходите.
В купе всунулась улыбающаяся голова Мали.
- Я сейчас к стеночке развернусь, так что можете спокойно укладываться. – Я тут же обернулась к Мали спиной, не забыв поинтересоваться, куда запропастился его друг Августин.
- О. Он мне не есть друг. – Обиженно затараторил Мали. И я представила себе, как ползут вверх его тонкие брови, увеличиваются миндалины умопомрачительных очей. – Мы тут, в поецде поснакомились. Я цтудент Культуры, а он Архицектурного. Я только знаю, цто он из Нигерии.
Неожиданно для себя, я обрадовалась. И что мне с того? Ну не имеет красавчик Мали ничего общего с горилообразным Августином. Мне-то какая разница?
- И кем ты будешь после института? – полюбопытствовала я, в прошлом тоже студентка Института Культуры.
- Режиссёром. – Не удивил меня Мали, - а может, заодно и актёром.
Дверь в купе дёрнулась и поползла в сторону. Вошёл Августин. Спина моя сжалась в гранитную массу. Я слышала, как африканец шумно и неуклюже прошёлся вдоль своей полки, заглянул в окно, что-то пробубнил на незнакомом языке. Мали, умеющий передвигаться, не создавая посторонних звуков, вероятно, уже взобрался наверх. И хорошо, что он выбрал верхнюю полку, вряд ли та выдержала бы махину, подобную Августину.
Августин сел, и по звуку мне показалось, что полка под ним дала трещину. Негр не торопился с отходом ко сну, подобрал со стола последний свой фрукт и принялся за него. Могу поклясться, из его гортани раздавались негромкие рыки. Что за существо этот Августин? После я уловила слухом, как африканец встал на ноги и шагнул через купе к нам с Ваней. Сначала он долго смотрел на моего сына, потом скрутился в три погибели и уставился на меня. Я чувствовала его горячее дыхание, волосы на моём затылке подрагивали, то ли от страха, то ли от потоков углекислоты, выдыхаемой негром.
Не знаю, как долго это длилось. Мне казалось, что целую вечность. Наконец, к вящей моей радости, Августин вернулся к себе, выключил лампу и лёг. Я перевернулась на другой бок, и взгляды наши встретились. Мне никогда не забыть его огромных белков, ловящих блеск мелькающих за окном фонарей и превращающих их свет в дьявольские отражения. Жуть. Из всех людей, встреченных мною в течение жизни, Августин оказался первым, в ком я не смогла разглядеть ни открытой, ни потаённой красоты. Подумать только, ведь именно африканскую расу в плане красоты я всегда считала особенной. В их непривычной для меня внешности таилось нечто сокровенно-прекрасное, не сразу заметное. Их красота, как песня, которую, услышав впервые, не оценил и, казалось, забыл. Но проходит день-другой, и чарующие звуки вдруг всплывают в памяти, манят, завораживают, побуждают к поиску. И ты ищешь песню, находишь и больше никогда не расстаешься с нею. Ты околдован на веки. Вот что для меня африканская раса. Но только не Августин.
Я надеялась, Августину надоест смотреть на меня. Но нет же. Он даже не моргал. Мои глаза то закрывались, то глядели вверх. Испытывая одновременно страх и неловкость, я бороздила взором тёмное пространство купе, но неизменно возвращалась к исходной точке – ледяному блеску чёртовых белков. Порой наше купе погружалось в непроглядную мглу, и белки Августина, не имеющие что отражать, светились сами по себе. Мне чудилось, что мрак сожрал все предметы вокруг, не по зубам ему оказались только эти чудовищные белки, неотрывно глядящие на меня через пространство под столом, хищные, безжалостные, изучающие.
Я так и не заснула и точно знала, что и Ваня, притаившийся надо мною, тоже не спит. Я охраняла его. Он охранял меня. В нашем купе только Мали предавался безотчётному сну. Всю ночь я притворялась спящей, лишь изредка, рискнув приоткрыть глаза, натыкалась на всё те же варварские белки. Чего хочет от нас этот Августин?
Утренний чай пришёлся как нельзя кстати. Крепкий и горячий, он помог нам с Ваней хоть немного восполнить потерянные за ночь силы. Мы с моим сынишкой вяло сидели у стола и наблюдали за жизнерадостным, свежим на все сто Мали и Августином, по которому и не скажешь, что он глаз не сомкнул.