В одной православной церкви, было дело, призадумались, отчего люди с неохотой исповедоваться ходят. Да что лукавить, вовсе не ходят. Может оттого, что безгрешен народ? Может непросвещен и не знает, что можно вот так запросто придти к батюшке на беседу и выложить всё, что душу верующую печалит? Или смущается люд свои проступки выдавать, глядя в глаза служителю церкви? Призадумались и загрустили. Погрустив, не так долго, как можно подумать, решили поставить эксперимент, переняв опыт западных священнослужителей. А именно, сделать исповедание тайным.
Приволокли ширму, сколотили из нее будку. Разделили будку стеной с окошечком. Занавесили окошечко чуть прозрачной тряпкой. Изнутри выкрасили всё в черный цвет и пригласили журналистов с целью донесения информации до масс.
Явились две бабы из районных газет. Обе они независимо друг от друга, причесались, подкрасили губы и принялись строчить в своих блокнотах. Телевидение же представляли корреспондент и оператор, в общем количестве два субъекта. Телеканал, который их направил хоть и был известен всем, но, по сути, имел малую популярность.
Ходят собравшиеся из угла в угол, полы топчут, ждут, когда придёт первый желающий освободиться от грехов. Дядя в черном платье и крестом на шее трижды перекрестил будку и сидел в ней вот уже минут сорок. Желающих попасть к нему на прием не находилось. Хоть силком затаскивай случайных прохожих. Журналистки исписали все страницы в блокнотах и теперь зевали, прикрывая этими блокнотами рот. Оператор заснял на камеру все углы зала, всех присутствующих и себя в том числе. Потер покрасневший глаз и заскучал. Оглядел корреспонденток, недовольно отвесил губу. Позвал корреспондента курить, но тот, отмахнулся, не прерывая разговор по телефону.
Тогда оператор оставил камеру и тихонько заглянул в исповедальню. Батюшка, который часом уже начал засыпать, услышав за стеной шорохи, приободрился:
- Входи, сын мой.
Оператор замер и хотел было улизнуть, но голос вновь поманил:
- Освободись от тяжести душевной и путь твой станет легче.
- Так уж и легче? – усомнился мужчина.
- Так говорил отец наш Христос. Или ты не веришь ему?
- Допустим, верю.
- Тогда садись и расскажи, что тебя печалит на сегодняшний день.
Рука нащупала деревянный табурет. Табурет скрипнул под оператором, как молоток у судьи, с которого начинается любой суд.
- С чего начинать-то? – прильнул мужчина ухом к тряпке, занавешивающей окно.
- Начни с того, что терзает, что покоя не дает душе.
Оператор почесал затылок, призадумался:
- Женщина одна мне нравится.
- Любовь, значит, терзает.
- Любовь? Наверное, любовь. Так и есть. Люблю ее.
- Так и в чем же беда? Она не любит?
- Любит. Беда в том, что она замужем.
- Грешная любовь. Надо перебороть ее. Нельзя, чтобы страдали другие от вашей любви. Ведь у нее есть муж, дети наверняка есть. Не хорошо это, не по божески.
- А быть беременной моим ребенком, это хорошо? По божески?
- Ребенка надо бы признать, - выдержав паузу, ответил батюшка.
- Да кто ж против? Я люблю детей. Тем более что сын ее от первого брака произошел и к теперешнему мужу не имеет ни малейшего отношения. И мужа она не любит. И муж давно плетет связи с ее подругой, которая родила прошлой весной двойню не понятно от кого.
- Ну, тогда пусть разводятся, да и живите вместе. Бог в помощь.
- Если бы все так просто было, - вздохнул оператор. – Моя бывшая сожительница со дня на день должна родить. И моя теперешняя, та, которая замужняя, отказывается разводиться с мужем и сходиться со мной, потому как считает, что, когда бывшая родит, я одумаюсь и вернусь к ней. А я чего? Детей я не видел что ли? Вон, когда с первой женой разводился, она мне всё в морду тыкала нашими с ней малолетними дочками. Но не сломила мой твердый характер, всё равно ушел.
Было слышно, как батюшка заёрзал на табурете, как зашумело его платье и участилось дыхание.
- Да, по сути, дело даже не в моей бывшей. А в моей настоящей… Впрочем, ни такой уж и настоящей… Не той, которая замужняя и беременная. А той, на которой я обещал жениться, как только вернусь из морского похода в Африку. Что б ей…
- Мммм, - только и сумел выдавить из себя батюшка.
- Ну, это дурацкая история. – Исповедуемый плотней прикрыл дверь. – Короче, два месяца назад познакомился с одной девицей. Интеллигентная такая, пишет детективы и романы. Закрутил с ней от скуки. Думаю, развеюсь, пока те две беременные меня делят. Наговорил ей всякой чепухи, мол, люблю, жить не могу, женюсь. Потом как-то надоело, захотелось свежих впечатлений. А она пристала как пиявка, вижу – просто так не отцепится. Тогда придумал историйку про длительную командировку в Африку. Говорю ей, мол, буду фильм снимать о сомалийских пиратах. Она поохала, повздыхала и поклялась ждать. Я ей сообщения отправляю каждый день, вот мне, типа, как плохо тут без тебя, кругом море, да море. А она отвечает мне нежностями и ждет. А я жду, когда она ждать перестанет. Только недооценил эту Агату Пуаро. Вычислила она меня в пух и прах, раскусила пополам. Такое расследование провела, аж страшно. Не то что, допетрила, что не в морях я болтаюсь, а вынюхала телефоны тех, с кем болтаюсь. Позвонила им, то есть женщинам, выложила как на духу всю мою подноготную. Обрисовала подлецом и негодяем. Конечно, все меня побросали тут же. А что я ей плохого сделал? Ровным счетом ничего. Потом звонит, просит приехать, мол, простила и любит. Я не ехал, ссылался на дела. Боялся попросту. И не зря, как оказалось. Заманила все-таки змея к себе в дом. Там мне ее брат и начистил морду. Две недели людям не показывался. Еще опухоль не вся спала. Взял отпуск и поехал к отцу в Ангарск. Своей сожительнице на тот момент, Наде, сказал, что умер батя, прощаться еду с последним близким человеком. Она всю ночь жалела, утром собрала в дорогу и денег дала. С Надей мне хорошо было. Хозяйка она отличная. Постирает, накормит, спать уложит… У нее двухкомнатная квартира в центре города… Она мне даже тапочки домашние купила… Верила безгранично.
Не успел отца обнять, как он мне тресь оплеуху. Я ему говорю, ты чего, батя? Видишь и так морда как маслом расписанная. Выяснилось, что Надя позвонила отцу и справилась о здоровье покойного. Но сама бы Надя до такого не додумалась, корни привели к Агате Пуаро. С ее подачи и стало известно, что я уехал хоронить отца, который не собирался помирать и чувствовал себя более чем живым. В общем, возвращаться мне вдруг стало некуда.
- Так, так, - вырвалось у батюшки, который уже и дышать-то престал. Только сполз по табурету и моргал то одним глазом, то другим. Оператор же иногда щурился, пытаясь вглядеться сквозь тряпку на окне, слушают ли его.
- Сижу у папани в кухне, курю и распутываю свои мысли. Вдруг звонок в дверь. Родитель открыл и слышу разговор, от которого сигануть в окно четвертого этажа захотелось. Потом, голоса стихли, батя вошел и говорит:
- Собирай, сын, чемодан и назад возвращайся. Завтра придут из военкомата тебя на лысо брить.
А возраст у меня призывной, двадцать шесть недавно исполнилось. Всю ночь не спал, думал, что вот-вот явятся и скрутят. Гадать не стал, кто наводку дал. Просто захотелось вдруг придушить эту детективщицу к емене фени.
С трапа спускаюсь, а на встречу двое в черных очках и пальто до земли. У меня ноги закружились, голова обмякла, но взял я себя в руки и как дал дёру. В толпе растворился и оглянулся посмотреть, оторвался ли. А те двое приняли чемодан у маленького лысого фраера, дверь ему в Мерседес открыли и укатили. Я после этого два дня проплакал.
Все что осталось у меня – это работа. Сегодня Нью-Йорк, завтра Рим. Путешествуй, еще и деньги получай за это! А недавно просыпаюсь в подсобке утром от стука в дверь…
Батюшка закашлял и зашевелился. Табурет под ним пропел басом, тряпка на окне прочертила батюшкин нос. Оператор отпрянул от окошка и сжался.
- Батя, ты чего?
Нос исчез. Батюшка замолк.
- Ну, так вот, - продолжил оператор, не сводя настороженного взгляда с окошка. – Значит, стучат. Наташка, секретарша всунула в руки бумаженцию и, состроив мину, ушла. Прочитал бумагу и сел прямо на пол. Потом к начальнику прихожу, а он сначала матом облил, потом слово молвил. Так и так, говорит, читал уже? Я кивнул. Не знал, что ты у нас Доронов, почетным донором спермы являешься. Месяц у тебя, говорит, на то, чтобы с задолженностью рассчитаться. Иначе – иди вон. А я где возьму столько денег, чтобы двум бабам за месяц выплатить задолженность по алиментам, которая четыре года копилась? А не выплачу, за границу не выпустят. А не выпустят, нафига я такой работник нужен… У меня кредит за машину висит. Его ведь тоже гасить нужно.
В тот же вечер пришел к детективщице, чтобы кости из нее вытряхнуть. Но оказалось, что к алиментам она не имеет ровным счетом никакого отношения. Зато вышел ее брат и сказал, что если я еще раз появлюсь, то на моем автомобиле 1988 года выпуска появится наклейка «Инвалид за рулем». Не хотелось мне с ним спорить, ушел.
Отправился к другу, просить денег. У него мать коммерсантка, наличность всегда водится. А он мне фигуру из трех пальцев в правую ноздрю засунул и припомнил, прежде чем дверь передо мной закрыть, как я его подруге на день рождения подарил упаковку презервативов под названием «Русская рулетка» и предупредил, что один патрон боевой.
Теперь думаю, может вернуться к детективщице. Толку, правда, с неё… Скажу, мол, извините, прости, бес попутал, люблю.., женюсь.., от слов не отказываюсь…
Внезапно за стеной раздался звук падающего табурета, бряканье нагрудной цепи и громкое сопение. Оператор вздрогнул и увидел, как с окошка срывается тряпка и две огромные руки молнией стремятся к нему. Руки схватили операторскую шею и принялись втаскивать в окошко. Исповедуемый взвизгнул, забился как цыплёнок и принялся упираться ботинками в хрупкую стену. Будка затряслась, стены затрещали по швам и раскрылись как утренний цветок, чёрными лепестками наружу. Присутствующим явилась картина, как батюшка с пеной у рта пытается втащить на смерть перепуганного оператора в маленькое окошко, чтобы задушить. Бабы заголосили. Нападающий бил ногой в перегородку, рычал и тянул до тех пор, пока его не оторвали от жертвы и не увели. Оператора же минут через тридцать высвободили из оконного плена плотники. А все время ожидания он стоял в вынужденном поклоне, без возможности пошевелиться. И только глазами загнанного зверя стрелял по сторонам, не возвращается ли батюшка, чтобы закончить исповедь.
О повторении эксперимента в православной церкви по исповедованию народа методом тайной беседы я не слышала.