Калмык

Александр Моралевич
                «Пепел  Клааса  стучит  в  моё  сердце».
                (Просвещенные  люди  вспомнят,  откуда  эта  цитата)

Как  оно  ни  печально  -  человек  неимоверно  мал  и  урезан  в  возможностях. Мал и  перед  слепыми  силами  природы,  и  перед  таковыми  же  силами  Кремля.  И  вот  покушался  бы  человек  что-то  изменить,  -  ан  не  выходит.  Вот,  скажем,  до  судорог,  до  поросячьего  визга  не  хотелось  бы  мне  иметь  ни  единого  сходства  с  тов.  А.Прохановым,  редактором  беспощадной  газеты  «Завтра»,  а  ничего  переиначить  нельзя.  Страна  проживания  у  нас  общая,  пол  однороден,  возраст  один  и  тот  же,  рост,  имена  одинаковые.  Опять  же:  он  -  журналист,  и  я  того  же  звания.  Он  -  писатель,  и  я  прохожу  по  тому  же  разряду.  Разве  что  в  писательстве  и  журналистике  дело  у   нас  обстоит  как  со  стишком,  который  будто  бы  Евгений  Долматовский  адресовал  Евгению  Евтушенко:
                Ты  -  Евгений,  я  -  Евгений,
                Ты  не  гений,  я  не  гений.
                Ты  говно  -  и  я  говно.
                Я  -  недавно,  ты  -  давно.
Разве  что  -  почти  полностью  разводит  меня  по   углам  с  тов.  Прохановым  отношение  к  тов..  Сталину.  Проханов  -  он  обожествляет  сына  горийского  пропойцы-сапожника  и  недоучки-семинариста.  Он  рекомендовал  бы  наверное,  изображения  генералиссимуса  выпускать  не  в  рамках,  а  в  окладах.  Но  мне  ли  тут  по  пути  с  тов.  Прохановым,  когда  писано  обо  мне  в  периодической  печати (причём  без  всякого  авторского  перехлёста): «Мальчик,  недобитый  Сталиным ?)»
Но всё  же  и  в  некоторых  оценках  эффективного  менеджера  не  удаётся  мне  уйти  от  полной  размежёвки  с  Прохановым.  Да,  никуда  не  деться:  всегда  и  весьма  аккуратно  мочился  вождь  в  унитазы  Ведь  мог  же  себе  позволить  окроплять  всё  окрест,  -  нет,  невзирая  на  сухорукость,  очень  точно  нацеливал  прибор.  И  нет  свидетельств  о  разгильдяйстве  вождя  ни  со  стороны  тов.  Носика  (охрана),  ни  со  стороны  тов.  Поскрёбышева  (жизнеобустройство,  быт).И  ещё  есть  одно,  что  сближает  меня  с  Прохановым:  приязненность  к  поэзии  Вл.  Маяковского,  теперь  всё  реже  и  реже   цитируемого  А  поэт  этот  написал  на  смерть  Сергея  Александровича  Есенина  вот  что:»Вам  и  памятник  ещё  не  слит,//  Где  он,  бронзы  звон  или  гранита  грань,// А  к  подножьям  памяти  уже  понанесли//  Рассоплений  и  воспоминаний  дрянь».
И такое,  видимо,  накатило  теперь  время   -  воспоминателей. Изо  всех  тараканьих  щелей  ринулись  в  издательские  джунгли  воспоминатели.  Так  вот  и  мне,  давно  уже  не  участвующему  ни  в  чём  анахорету,  раздалось  на  дом  несколько  телефонных  звонков.
Журналу  «Крокодил»  я  отдал  тридцать  весьма взъерошенных  и  небезопасных  лет  жизни.  И  вся-то  подноготная  журнала  лежит  у  меня  как  на  ладони.  Тогда  как  звонившие  -  ну,  может  быть,  двое  из  них  в  незапамятные  времена  и  по  разочку  преступали  порог  журнала.  Хотели  они  встретиться  и  разжиться  информацией,  поскольку  весь  крокодильский  народ  вчистую  вымер,  а  я  ещё  нет.  И  чтобы  я  рсподробил  им  всё,  что  знаю  о Мануиле  Григорьевиче  Семёнове,  главном  редакторе  «Крокодила». Потому что  из-за  меня,  в  большей степени  чем  от  всего  журнала,   перенес  неприятностей  Семёнов..  Ведь  это  он  брал  на  себя   смелость  принять  меня  на  работу,  при  Семёнове  я  возрос  как  первый  фельетонист  страны.. И  тютелька-в-тютельку  самое  время,  чтобы  я  рассказал  воспоминателям  о  Семёнове,  его  стиле  редакторства,  о  неразлучной  жене  и  дочери  Вите.  Ибо  как  раз  наступает сто  лет  со  дня  рождения  этого  более  чем  неординарного  человека.  И  просто  гражданский  долг  воспоминателей  -  откликнуться  на  это  свежеиспеченной  книгой.
Ну,  конечно,  на  языке  у  меня  завертелось  много  грубостей,  оснащённых  предлогами  «к»,  «в»  и  «на».  Но  есть  у  Хемингуэя  нобелевское  сочинение  «Старик  и  море»,  а  в  этом  сочинении есть   фраза: “Старик  сам  не  знал,  когда  нашло  на  него  смирение”.  Может,  с  опозданием  смирение  сошло  и  на  меня,  так  что  вполне  парламентски  ответил  я  любознательным: голубчики,  да  кто  же  кроме  меня  имеет  право  воспоминать  о  Семёнове?  Ведь  кабы  не  мои  выкрутасы,  может,  года  на  три  позднее  устал  бы  от  журнала  Семёнов  И  года  на  три   отодвинулся  бы  крах  журнала  и  гнилостная  его  кончина  при  двух  последующих  редакторах  -  Дубровине  и  Пьянове.
А  что  же  предшествовало  появлению  в  журнале  фельетониста  А.Моралевича  (фамилия  подлинная,  а  обратное  звучание  с  инициалом  впереди  -  просто  игра  природы  и  провиденциальность).
В  любой  стране,  так  уж  повелось, при  любой  степени  свободы  печати  -  никогда  одномоментно  не  бывало  более  одного  фельетониста.  (Исключение  -  незабвенные  Ильф  и  Петров.)  А  были  сотни  тусклых  и  беспросветных  граждан,  считающих  себе  фельетонистами  или  назначенных  на  эту  должность
Выучить  на  фельетониста  нельзя. И  ничем  таким  за  столетие  не  могут похвастаться  ВСЕ  университеты  нашей  державы.  Включая  потешный  московский  институт,  где  УЧАТ  НА  ПИСАТЕЛЕЙ. Оксана  Робски  и  сотни  подобных  ей  -  не  слётки  с  этого  гнезда?
А  теперь,  галопом  по  Европам,  обрубим  восемнадцать  весьма жутких  почти   с  рождения,  но научительных  лет  фельетониста  Моралевича.  Вот  он  (ВУС-26,  военно-учётная   специальность  -  шофёр).  Вот  он  -   рядовой  Прикарпатского  военного  округа,  Тысяча  сто  шестьдесят  четвёртого,  корпусного,  гвардейского,  артиллерийского, пушечно-гаубичного, орденов  Суворова  и  Богдана  Хмельницкого  механизированного  кадрированного  полка.
И  вот  солдаты  на  плащ-палатке  несут  нечто,  напоминающее  еврейское  блюдо  форшмак.  Это  есть  фрагменты  рядового  Моралевича.  Потому  что  у  бандеровцев  в  1954  году  уже  были  нехватки  взрывчатых  веществ И    они  мастерски  рыли  на  дорогах  «волчьи  ямы»,  в  одну  из  которых  и   забурился  автомобиль  ГАЗ-63.
Но  изрядно  работают  в  окружном  львовском  госпитале  лицевые и  прочие  хирурги.   Так  что  через  полгода,  собранный  в  кучку,  воин  возник  дома,  в  Москве.  Где  проживал  в бараке,  а  напротив,  через  Ярославское  шоссе,  стоял  известный  мухинский  монумент  «Рабочий  и  колхозница».  Документ  досрочного  возвращенца  гласил:»В  мирное  время  негоден,  в  военное  время  ограниченно  годен  к  несению  нестроевой  службы  в  тылу».


А  жительство  всё  ещё  не  реабилитированного  вражонка  народа  и  его  матери,  дочери  польской  шпионки  и  террористки,  проистекало на  втором  этаже  барака,  где  в  мужском  туалете  был  снят  унитаз.  Здесь  на  шести  кв.  м.  и  кантовались  отщепенцы,  а  вернувшийся  дембиль  ещё  смолоду  носил  кличку  Урка  Из  Сортира.. Где  же  работать  он  вознамерился  под рыдания  дочери  закоренелого  врага  народа?  А  опять  на  затрапезном  грузовике  «УралЗиС»  в  автобазе  «Мосводоканалснаб»,  как  и  до  призыва  в  армию.
Однако,  вняв  кручинам  мамы,  Урка  Из  Сортира  вспомнил,  что  в  войну,  девятилетним,  сыном  бригады  в  морской  пехоте  -  старшиной  музвзвода  Попудренко  был  он  вышколен  в  нотной  грамоте  и  играл  на  кларнет-а-пистоне. Потому  без  финки  в  сапоге  и  воркутинской  лексики,  уже  не  Урка  Из  Сортира,  а  Трудящийся  Из  Туалета,  пошёл  я  на  Арбат,  на  Собачью  площадку,  где  в  Музыкальном  фонде  Союза  композиторов  СССР,  после  апробации  на  каллиграфию,  нанялся  переписчиком  нотных  записей.

Это  изматывающее  занятие  -  часами  корпеть  над  нотными  станами,  пером  «рондо»  и  тушью  испещряя  страницы  партитур  десятками  тысяч  скрипичных  и  басовых  ключей,  диезами,  бемолями,  крещендо,  диминуэндо  и  всяческими  фуриозо.  Это  откровенное  свинство,  когда  партитуру  и  инструменталистикау  оперы  «Сельская  честь»  расхватают  по  знакомству  приближенные  к  персоне  раздатчика  концертмейстеры,  а  тебе  достаётся  чертоломина  -  прокофьевская  «Петя и  Волк»,  где  от  нотных  знаков  темно  в  глазах,  а  на  полях  партитуры  панической  рукой  неизвестного  дирижёра  начертано:»Господи,  пронеси!»
Там,  в  Музфонде,  и  наслушался  я  стенаний  композиторов,  что  поэты-соцреалисты  шибаются  чёрт-те  во  что,  сочиняют  крупноформатчину  вроде  «Братской  ГЭС»,  а  это  разве  положишь  на  музыку?  Тут  бы  залучить  его,  Фатьянова,  чародея  стиха  и  золотую  головушку,  только  как  его  залучить,  поскольку  первей  всего  определяется  он  стихами:
                -Надысь  мы  видели  Фатьянова.
                Представьте  только  -  в  меру  пьяного!
                -Фатьянова?  И  в  меру  пьяного?
                Нет,  вы  видали  не  Фатьянова.
Под  эти  композиторские  стенания  насчёт  текстов  я  и  подумал:  а  почему  бы  мне…Первую  продукцию  отнёс  я  композитору  Яше  Френкелю. Проживал  Яша  в  подвале  на  Трубной  площади,  в  каморке  с  горизонтальной,  вровень  с  тротуаром,  стальной  решеткой,  вогнутой  почти  в  комнату  ногами  столпотворенцев  и   попрощанцев  с  прахом  во  время  похорон  Иосифа  Сталина.  Комната  эта  была  богаче  квадратными  метрами,  чем  мой   сортир,  но  всё-таки,  я  думаю,  спал  Яша  внутри  рояля.
Первым  делом  отдал  я  Яше  какие-то  прибаутки  и  припевки  для  подтанцовок  в  коллективе  «Берёзка»,  который  возглавлял  друг  Яши  Мариан  Коваль.Само  собой,  отверг  Яша  экзерсисы   вроде  :
                Девьки,  ух,  робяты,  ух,
                У  нас  бяременный  пятух,
                Шароварами  трясёть,
                Видно,  пару  принесёть!
Но  кое-какая  ахинея,  общо  строк  в  пятнадцать,  и  Яшу,  и  Коваля  удовлетворила. А  заглубившись  в  тексты  песен,  Яша  сказал:
-Знаешь,  мы  с  женой  живём  душа  в  душу.  Но  если  я  захочу  с  женой  длительно  расплеваться  -  я   сочиню  музыку  к  твоим  текстам.   Лет  пять  в  общем  режиме  я  за  эти  песни  получу  верней  верного.
Что сказать  дальше  и  накоротке?  За  несколько  строк  прибауток  к  подтанцовкам  мне  обломились  деньжищи,  которых  не  снискать  и  переписав  целиком  партию  смычковых  из  «Князя  Игоря».  Сергей  Александрович  Есенин  имел  к  сочинительству  иные  мотивы,  возвышенные.  Писал  он:
                «Тогда   впервые с   рифмой  я  столкнулся.
                От  сонма  рифм  вскружилась  голова,
                И  я  сказал  себе:  коль  этот  зуд  проснулся  -
                Всю  душу  выплесну  в  слова!»
Винюсь:  жажда  легкой  наживы   привела  меня  к  выплеску  слов.  А  поскольку  в  марксистско-ленинской  печати  мои  поэзы  никак  не  могли  иметь  места,  разве  что  в  издательстве  МВД  под  общей  редакцией  КГБ  -  я  сыскал  удивительное  место  (и  без  единого  стукача!)  для  оглашения  своих  стихов  и  слушания  чужих  -  кафе  «Артистическое»,  что  в  проезде  Художественного  театра.  Дивная   компания  завсегдатаев  собиралась  там:  художник  Юло  Соостер,  поэт  Пётр  Орешкин,  Толя  Брусиловский,  наведывался  Эрнст  Неизвестный,  бывал  ещё   окончательно  не  прищученный  КГБ  диссидент  Саша  Асаркан,  моложавый Булат  Окуджава,  будущий  лауреат  Ленинской  премии,  феноменальный  еврейский  вундеркинд,  да  при  этом  ещё  еврей-арабист  Игорь  Ицков,  преклоннолетний  Герберт  Генрихович  Каль,  сиделец  множества  лагерей,  а  ныне  тончайший  знаток  футбола  и  обозреватель  «Советского  спорта»…И, понятно,.  гуртовались  тут  душечки-проститутки  от  Центрального  телеграфа,  которые  регулярно  посещали  кафе,  чтобы  перед  своей  энергозатратной  работой  подкрепиться  традиционными  блинчиками  с  мясом  и  кофе  двойным  восточным.
-Слышь,  Сашка,  ты  понтовитый,  -  поедая  блинчик,  спрашивала  меня  труженица  страсти  Лена.  -  Слышь:  что  такое  рангатан?  На  той  неделе  пошла  с  одним,  он  Герой  труда,  агроном,  делегатом  на  съезд  приехал  Ну,  переночевали  чин-чином,  а  утром  он  глаза  продрал,  на  меня  посмотрел  и   говорит:»Чистый  рангатан!»
-А  он  тебя , Лена,  обезьяной  назвал.  Орангутаном.  Дурак  он,  недаром  он  делегат  съезда.  А  что,  ты  Жанну  и  Люсю  увидищь?  От  меня  этим  курвам  скажи:  что  это  взяли  за  моду?  Третьего  дня  ушли  со  сказочником  Геночкой  Цыферовым,  с  ним  заодно  литератор  Цезарий  Голодный  был.  Ну,  пьяненькие  мужчины,  так  эти  курвёшки  деньги  с  них  слупили,  а  потом  обоим  набили  по  плечи  крышки  с  уличных  мусорных  урн.  Цезарию-то  даже  благо,  у  него  форма  носа  с  еврейской  на  славянскую  выправилась,  а  вот  русского  сказочника  обезносили  зачем?  Спасибо,  сантехник  из  «Метрополя»:  у  него  ножницы  по  металлу  были,  эти  воротники  срезал  с  ребят.
-Вот  сучки,  -  не  одобрила  Лена.  -  Я  их  прищучу.
Точно  не  знаю,  успела  ли Лена  прищучить  подружек.  Этим  летним  вечером  уединилась  она  в  лесмассиве  Пушкинского  района  с  двумя  офицерами.  И  к  утру  подвесили  они  Лену  на  березовый  сук, развели  под  нею   костёр  и  сожгли.

Так  вот  складывалась  жизнь  в кафе  «Артистическое»,  но  однажды  незнакомый  тучный  человек  из-за  соседнего  столика  подсел  ко  мне  и  сказал:
-Я  слышу,  друзья  обращаются  к  вам:  Моралевич,  Моралевич…  А  вы  не  сын  Юрия  Александровича  Моралевича,  обозревателя  из  АПН?
-Обязательно  сын  -  подтвердил  я.  -  Только  я  некоторым  образом  отпрыск  на  отшибе.  С  1938  года  мой  папа  на  всякий  случай  впал  в  идейные  противоречия со  мною  и  с  мамой.  От  нас  устранился.
-Такое  бывает,   -  сказал  тучный  человек.  -  Позвольте  представиться:  Михаил  Васильевич  Хвастунов,  заведующий  отделом  науки  в  «Комсомольской  правде».  У  вас  нет  ли  желания  посотрудничать  с  моим  отделом?  А  то  я  зашиваюсь,  я  в  отделе  один  как  перст.
Было,  было  у меня  желание   посотрудничать,  даже  рвение.  Так   покинул  я  композиторские  чертоги  и  с  головой  ушёл  в  популяризацию  науки.  У  множества   инженеров,  изобретателей,  крупнейших  учёных  брал  я  интервью,  писал  статьи  по  широчайшей  тематике.  Брал  я  интервью  и  у  Николая  Васильевича  Цицина,  и  судачили  мы  с  академиком  о  полиплоидии,  селекции  твёрдых  пшениц  и  пр.,  после  чего  любезно  расстались,  друг  друга  не  опознав.  А  мне  бы   упасть  этому  человеку  в  ноги,  потому  как  именно  он  из  опечатанной  чекистами  квартиры  (арестная  группа  Биллиха)  в  страшном  Доме   на  набережной,  весьма  многим  рискуя  в  собственной  жизни,  через  балкон  добыл  младенца  и  в  тот  же  день  тайно,  аэропланом  отправил  на  усыновление  в  Одессу.
Ну,  всё  оно  распрекрасно,  но  хотелось  младопопуляризатору  науки  со  стандарта  «что  потопаешь  -  то  полопаешь»  из  внештатников  вознестись  на  зарплату,  в штат,  обжиться  «корочками»,  а  не  удостоверением  на  листочке.  Тем  паче,  в  свете  борьбы  с  тунеядством,  весьма  подозрительно  относился  участковый  милиционер  Гринько  к  каким-то  предоставляемым  мною  гонорарным  справкам.  Так  отнёс  я  трудовую  книжку  свою  Марии  Григорьевне  Удаловой,  недрёманной  и  властной  чекистке,  ведающей  кадрами  прославленной  комсомольской  газеты.
Округлён  и  гадлив  стал  взгляд  небожительницы  после  ознакомления  с  моим  документом.  Образование  -  5  классов.  Затем  ремеслуха  на  заводе  «Калибр».  Токарь  на  «Калибре». Наладчик  автоматов  на  «Металлисте».  Потом  грузчик . Потом  шофёр.   А  в  одном  месте  податель  документа    вообще превращался  в  женщину,  ибо  запись гласила:»Уволена  по  ст.  47  «г»  КЗОТ».  А  уж  что  восславительного  в  этой статье,  ибо  кроются  за  нею  нарушения  трудовой  дисциплины.  И  вовсе  ужасающая  запись  -  дезертир  трудового  фронта,  не  пожелавший  отправиться  бульдозеристом  на  освоение  целины.  А  потом  опять  грузчик,  потому  что  -  разве  можно  доверить  наладку  американских  восьмишпиндельных  автоматов  «Акме»,  вывезенных  из  Германии  по  репарациям,  дезертиру  трудового  фронта?
И  зря  просил  за  меня  завотделом  Хвастунов,  приводя  кадровичке  те  доводы,  что  вот  и  у  Маяковского  образование  -  пять  классов,  и  у  гения  ядерной  физики  академика  Лазаря  Гинзбурга,  и  у  Максима  Горького,  также  у  Ильи  Эренбурга…Нет,  непреклонна  была  кадровичка  и  высказалась  в  том  смысле,  что  вообще  полагалось  бы  личности  со  столь  расплывчатым  социальным  лицом  указать  на  дверь  -  но  уж  ладно,  коль  он  так  ценен  отделу  науки,- пусть  внештатничает  под  персональную  ответственность  М.В.Хвастунова.
Конечно,  пощечина  это,  да  ведь  беда  никогда  не  ходит  одна.  Шастал  по   коридорам  редакции  рыжеволосый  малый,  звался  Лёхой  -  но  вот  взял  да  ошармовал  девицу  Раду  Хрущёву,  дочку  вождя  Никиты  Сергеевича. И,  естественно,  в  сжатые  сроки  из  Лёхи  сделался  Алексеем  Ивановичем  Аджубеем,  главным  редактором  газеты.  В  этом  качестве  и  заглянул  он  в  отдел науки,  сказав  заведующему,  ввиду  моей  должностной  ничтожности  меня  не  стесняясь:
-У  вас,  Михаил  Васильевич,  провально  обстоит  дело  с  авторским  березняком,  сосняком.  Всё-то,  судя по  подписям  у  статей,  какие-то  у  вас  маслины,  финики да  кокосы.  А  вы,  -  нацелил  меня  зять  вождя,  -  если  хотите  у  нас  сотрудничать,  то  печатайтесь  под  псевдонимом  «Кленов».
Но  как-то  не  по  душе  пришёлся  мне  этот  славянский  дендрологизм,  ввиду  чего  я,  финик  и  кокос,  «Комсомольскую  правду»  покинул.
Однако,  долго  быть  в  унынии  мне  не  пришлось.  Ибо   разыскал  меня  референт  кого?  А  самого  НИКОЛАЯ  НИКОЛАЕВИЧА  МЕСЯЦЕВА!
Правда,  по  тогдашнему  рангу  ФИО  Николая  Николаевича  Месяцева  можно  было  обозначать  уже  маленькими,  строчными  буквами.  Но  ведь  всего  пару  месяцев  назад…Да,  возглавителем  всей  ленинской  комсомолии  СССР  состоял  Месяцев,  но  опрометчиво  в  чём-то  нашалил,  проштрафился,  отчего  и  был  низринут  с  высот  на  низовку  -  в  Генеральные  директоры  Всесоюзного  общества  «Знание».  Он-то  и  назначал  мне,  пигмею,  аудиенцию.
-Вот,  -  сказал  нынешний  повелитель  знаний,  ничуть  не  чванясь  в  тронном  кабинете  и  сев  напротив,  -  вы  ведь  в  серии  «Прочти,  товарищ!»  за  этот  год  выпустили  три  киижки  и  отредактировали  четыре  чужие.  Какие  у  вас  были  свои?
-«Здравствуй,  Вселенная!»,  -  подсказал  референт.  -  Первая  книжка  в  СССР  по  космической  биологии  Ещё  «Наша  дневная  звезда»,  о  Солнце,  о  гелиогеофизике.  И  «Путей  -  30000!»  -  о  профессиях  на  Земле.
-Вот,  -  подвёл  черту  вершитель  судеб.  -  Причём  -  исключительно  положительные  референции  учёной  общественности  на  все  ваши  книжки.  А  как  бы  вы  восприняли,  если  мы  предложим  вам  должность  главного  редактора  серии  «Прочти,  товарищ!»?
Да  мама  же  родная!  В  двадцать  два  года  -  и  эдакий  административный  Олимп?  Да  я  при  такой  должности,  при  таком  удостоверении  просто  затрещиной  выставлю  за  порог  моего  жилого  сортира  участкового  милиционера  Гринько! Да  это  же  я  -  почти  как  Аркадий Гайдар,  который  в  шестнадцать  лет  командовал  полком!
-Почту  за  честь  и  оправдаю,  -  заверил  я.
-Прекрасно,  -  совсем  потеплел  великий  человек.  -  Но  просто  интересно:   такой  широкий  спектр  знаний,  охват…  Вы  что  заканчивали?
-Это  самое…  -  потупился  я.  -  Малообеспеченность.  Вынужден  был  после  пятого  класса  пойти  работать. А  потом  подвернулся  мне  Брокгауз  и 
Эфрон  в  полном  объеме.  Плюс  девять  томов  приложения.  Вот  и  прочитал  всё  от  корки  до  корки.  Брокгауз  во  многом  призастарился,   так  я  подновил  всё  Большой  Советской   Энциклопедией.  Выходит,  как  бы  это  сказать  -  образование  у  меня  домашнее   энциклопедическое.
-Это  же  надо!  -  всплеснул  руками  Месяцев.  -  Феноменально!  Что  же,  желаю  вам  успехов,  мои  референты  свяжутся  с  вами.
…Надо  ли  разжевывать,  дорогой  читатель,  что  никакие  референты,  помощники  и  шлейфоносцы  общества  «Знание»  меня  не  доискивались?  Не  доискивались,  а,  может,  телефонно  предостерегали  всяких-прочих  других  работодателей,  чтобы  опасались  страннейшего  мазурика.  Так  торкался  я  в  разные  двери,  вплоть  до  многотиражек,  -  а  не  требовался  нигде.  Ведь  только  что  сам  Никита  Сергеевич  возвёл  Эрнста  Неизвестного  в  «пидорасы»,  а  тут,  в  соответствии  с  трудовой  книжкой,  вообще  может  оказаться  гермафродит.
Тогда  затеял  я  в  замечательном  соавторстве  написать  объемную  и  благородную  книгу  -  «Мученики  науки».  Об  учёных  разных  стран,  включая  и  нашу,   подвижниках  и  страстотерпцах,  которые,  во  имя  прогресса  человечества,  ставили  опаснейшие  опыты  на  себе  -  и  в  тех  опытах  безвременно  сложили  головы.  Уже  веское  досье  удалось  мне  скомплектовать  -  да  вдруг  впервые,  журналистский  подёнщик,  ни  к  какому  берегу  не  прибитый,  был  я  найден  и  вычерпан  пред  грозные  очи  инспектора  Агитпропа  ЦК  КПСС  Жидкова.
В  самом  деле  -  что  же  оно  получится,  что  за  книга?  Откровенное  низкопоклонство  перед  Западом?  Ну,  да,  полковник  американских  ВВС  отстреливает  себя  на  ракетной  тележке,  всё  время  увеличивая  заряд,  чтобы  выяснить  пределы  максимально  переносимых  человеком  перегрузок  -  и  погибает,  твёрдо  зная,  что  к  этому  идёт.  А  в  обстановке  нашей  секретности,  когда  мы  постоянно  в  кольце  врагов,  когда  за  семью  печатями  даже  анализы  мочи  и  кала  секретарей  ЦК  братских  и  даже  троюродно братских  республик  -  о  чём  допустимо  написать?  И  что  получится?  В  героях  и  мучениках  -  только  ОНИ?
-Это  ясно,  -   подытожил  тов.  Жидков.  -  Академика  Олега  Газенко  вы  намеревались  выставить  перед  собою  как  щит,  а  с  Виктором  Малкиным  из  Института  космической  биологии… Это  ведь  Малкин  там  заведует  лабораторией  дизбаризма?  Он,  он,  и  стишок  этот  -  его  рук  дело:
                Уже  семь  дней  в  полёте  Лайка.
                Жива?  Подохла?  Угадай-ка…
                Не  пишет  пульса  аппарат,
                А  в  Институте  ждут  наград!
Что  ж,  попробуйте  продолжить  свои  изыскания  по  мученикам  науки.  А  мы  покажем  вам,  что  такое  мученики  журналистики!
Так  получил  я  дежурный  пинок  от  партии,  Но  снова  судьбоносные  волны  вынесли  меня  на  комсомол,  под  которым  состоит  славная  ленинская  пионерия . То  есть  -  был  затронут  я  слухом,  что  освободилось  место  собственного  корреспондента  «Пионерской  правды»  по  Дальнему  Востоку  и  Крайнему  Северу.
Не  без  долгих  прищуриваний  на  мою  трудовую  книжку. -  но  всё  же  обжился  я  здесь  первым  вишнёвым  удостоверением  штатного  сотрудника.  И  вот  флагманский  самолёт  нашего  «Аэрофлота»  ТУ-114,  неудавшийся  стратегический бомбардировщик,  понёс  меня  к  сопкам  Маньчжурии.
Ах,  Хабаровск,  возлюбленный  мною  город!  Ну,  во  всяком  мегаполисе  мира,  если  имеется  там  достопримечательность  в  виде  утёса  -  вы  будете  глазеть  на  этот  утёс  -  задрав  голову  вверх.  И  только  в  Хабаровске,  дабы  запечатлеть  в  памяти  утёс  -  вам  придётся  таращиться  далеко  сверху  вниз.
А  рядом   с  моим  коррпунктом,  в  парке  им.  Ким  Ю-чена, стоит  на  вечном  приколе  самолет  ЛИ-2  (если  честно  -  «дуглас»)  И  в  приборной  панели  его  есть  внушительное  углубление,  куда  и  обувная-то  коробка  пролезет  с трудом.  Так  вот  у  самой  дальней  стенки  этой  ниши  было  могуче  накакано  взрослым  человеком. Как,  как  подобное  технологически   могло  осуществиться  взрослым  человеком?  Ведь  и  детсадовцу  это  не  удалось  бы!!  Нет,  нашу  страну,  пока  наши   люди  умеют  так  накакивать  в  узости  и  трубы малых  диаметров  -  победить  нельзя!
А  у  писателя  Хемингуэя  в  пьесе  «Пятая  колонна»  есть  такой  персонаж  -  электрик  с  кличкой  Маркони.  Который  из  раза  в  раз  повторяет:»Электричество  -  наука,  ещё  не  завоёванная  рабочими».
Стыдно,  но  точно  так  я  водил  за  нос  «Пионерскую  правду».  Сообщал  я  редакции,  что  коррпункт  и  квартира  у  меня  -  в  новострое,  а  коварство  и  неподатливость  здешних  грунтов  таковы,  что  до  сих  пор  к  новостройке  не  могут  проложить   кабель  Ввиду  чего  устойчивой  телефонной  связи  между  мной  и  редакцией  не  будет  ещё  минимум  год.
Ясно,  была  это  ложь  и  пятнание  технических  возможностей  Хабаровска,  но  заместителя  редактора  газеты  «Молодой  дальневосточник»  Алима  Абдрашитова  оставлял  я  всегда  с  парой  конвертов:  этот  отправишь  в  «Пионерскую  правду»  по  началу  июня,  а  этот  -  в  конце  июня.  Были  в  означенных  конвертах  заметки  (безусловно  же  -  надуманные),  как  член  совета  дружины  пионерка  Катя  Савельева  спасла  колхозного  подсвинка,  вырвав  его  из  пасти  озверелого  уссурийского  тигра.  А  следом,  допустим,  оптимизм  во  всю  пионерию  вселяла  заметка,  как  сын  трюмного  машиниста  Вадик  предотвратил  неминуемый  пожар  на  танкере  «Неугасимый»  в  порту  Находка.
Ну,  а  сам-то  собственный  корреспондент?  На  Дальнем  Востоке  ещё  терпимо,  тут  можно  разговеться   корейской  водкой  то  ли  на  жень-шене, то  ли  на  Гитлере,  и  даёт  эта  водка  одушку  эксгумированной   могилы.  А  Север?  Национальная  ленинская  политика  тут  и  «сухой  закон».  И  оно  разве  дело  -  пробавляться  вместе  с  чукчами  или  эвенками  для  веселия  духа  и  несгибаемости  поеданием  ядовитых  оленных  поганок,  дающих  шоковое  и  галлюцинозное  отравление?
И  петляет  по  тайге  с  оленным  аргишем  эвенов  или  эвенков  собкорр  «Пионерской  правды».  Бывает,  что  петляет  километров  по  шестьсот,  набираясь  таежного  ума-разума.  А  там,  где   кончается  ленинская  национальная  политика,  купим  мы  штук  пятьсот  флакончиков  пробных  духов  «Цирцея».  А  что  же  впятеро  более   вместительные  и  апробированные  народами  одеколоны  «Тройной»  или  «Гвоздика»,  которые  и  дешевле  многократно?  А  потому,  что  «Тройной»  в  транспортабельности  неудобен,  тяжёл,  а  весной  вьючный  олень  спиной  слабоват.  Два пузырька  «Тройного»  надо  охоботить  мужчине,  чтобы  толком  захорошело  А  в   малюточке  «Цирцее»  такие  употреблены  эфироносы,  такие  масла  -  что  с  одного  флакончика    блаженно  летит  с  катушек  человек.  И  видения  благостные
навеваются  ему,  вроде  уже  наступившего  коммунизма  или  опять  ухода  Чукотки  под  управление  интернациональной  «Компанией  Гудзонова  залива»,  которая  правил  своих  никому  не  навязывает,  не  перековывает  и  не  перевоспитывает,  а  живи  ты,  человек  -  как  Бог  на  душу  тебе  положил.
А  может,  на  косе  Руддера  обретается  Моралевич,   с  чукчами  промышляет  моржей.
А  может,  он  на  Камчатке,  в  заливе  Жупанова,  на  крохотном  сейнерке
(прочим  добытчикам  туда  нельзя!)  распромышляет  жупановскую  селедку.  Та  селедка,  сказать,  не  чета  даже  прославленной  азербайджанской  шамайке,  и  вожделенному  каспийскому  залому  не  чета,  поднимай  выше. И,  есть  слух,  даже  секретарям  ЦК  КПСС  перепадает  жупановская  селедка  не  всегда,  а  идёт на  столы  исключительно  политбюристов.
А  может,  с  айнами    гуртуется  Моралевич,  которые  «Сахалян  Улла  Анга  Гага».  Говорят,  их  сколько-то  еще  сохранилось,  айнов,  потешные  они,  при  еде  подпирают  палочками  кончики  усов.
Словом,  чёрт  его  знает,  когда  обрисуется  в  городе  Моралевич,  он  всегда  путешествует,  краеведничает.
И  в  такой   вот  однажды  мой  приезд  (приход?  прилёт?  приплыв? ),  чтобы  малость  оцивилизоваться,  оповестил  меня  Алим  Абдрашитов:
-Тут  был  с  лекциями  Леонид  Лиходеев.  Ну,  о  мастерстве  лекции,  о  стилях,  о  жанрах.  И,  говорит,  исколесил  весь  Союз,  а  что  касается  фельетона  -  только  один  человек  обнадёживает  по  дарованию  -  Александр  Моралевич  Он,  кстати  -  тут?  Хотелось  бы  перемолвиться  парой  слов.
-Сам?  -  не  поверил  я.  -  Лиходеев?  Так  сказал?
И  была  напрочь  смущена  душа  бывшего  воспитона  морской  пехоты.  На  том  же  флагмане  «Аэрофлота»  достиг  я  Москвы,  пустил  побоку  идеалы  ленинской  пионерии,  а  потом  -  будь  что  будет!  -  отправился  в  «Крокодил».
Только  что  в  новое  здание  вселился  журнал,  заняв  там   последний,  двенадцатый  этаж.
-Э-э,  -  скажут  малознаткие  и  неискушенные  люди,  -  видно,  кишка  была  тонка  у  Семёнова  урвать  более  престижный  этаж.  Как,  например,  «Социалистическая  индустрия», «Огонёк»,  «Крестьянка», «Работница»…
Ан  нет,  зримо  ошиблись  бы  вы  тут,  люди  планеты,  в  оценке  интеллекта  и  прозорливости  М.Г.Семёнова.  Великая,  просто-таки  иноческая  мудрость  была  проявлена  им  в  выборе  этажа.  Ибо  зачем  же  всяким  сторонним  людям  сновать  через  чертоги  «Крокодила»,  где  могут  происходить  сцены,  которые   сплошь  и  рядом  превратно  истолковались  бы  посторонними?  Какова,  скажем,  была  бы  их  реакция,  увидь  они,  как   в  холле,  средь  куртин  фикусов,  сотрудник  отдела  культуры  Никольский  валит  на  пол   персонального  шофёра  главного  редактора  Ивана  и  жёлтыми  кариесными  зубами  пытается  отгрызть  Ивану  правую  ногу  выше  ботинка?  Правую  ногу,  которая  дорога  всякому  шофёру  для  манипуляций  тормозом  и  педалью  газа!  И  это  -  выпив  всего  400  граммов  водки.  А  если  бы  этот  Никольский  выпил  600?
И  во  время  расширенной  редколлегии  красавица  и  ангел-хранитель  «Крокодила»  Машенька  Соломатина  вдруг  подходит  к  Семёнову  и  что-то  шепчет  ему  на  ухо.  Неспешно  встаёт  главный  редактор,   а  дальше  как  у  А.С.Пушкина::»…И  Брюс,  и  Боур,  и  Репнин  -  полки  героев  шли  за  ним»,весь  коллектив  двинулся  за  главным  редактором,  Остановившись,  вслед  за  ним,  возле  мужского  туалета.  Потому  как  за  его  дверью,   такое  складывалось  впечатление,  будто  бы  припаркован  работающий  «КамАЗ»,  но  с  оторванным  глушителем.  Указал  Семёнов спортивному  нашему  сотруднику  Жене  Матвееву  преодолеть  кафельную  стенку  и  отпереть  единственную  кабинку,  запертую  изнутри:  звук  исходил  оттуда.  И  там,  в  спущенных  брючатах,  спал  на  унитазе  и  бешено  храпел  всеобщий  любимец  Юраша  Федоров, маститый художник.
Как  поступили  бы  в  такой  ситуации  склонные  к  административным  зверствам  Чаковский,  Кочетов,  Сатюков,  Софронов,  Грибачёв…?  А  Мануил  Григорьевич  велел  обиходить  Юраше  салфеткой  задний  проход,  если  есть  в  этом  гигиеническая  необходимость,  упаковать  художника  в  штаны,  бережно  отнести  на  диван  в  конференц-зал  для  продолжения  сна  и  протрезвления.  Дверь  в  большущий  конференц-зал  запереть  для  нераспространения  храпа.  После  чего  редколлегия  в  обычном  режиме  продолжилась.  И  были  ли  после  этого  оргвыводы,  отлучение  Юраши  от  печатания  карикатур  хотя  бы  в десяти  грядущих  номерах?  А  ничего  не  было.  Только   после  этого   я  еще  двадцать  девять  лет  знал  Фёдорова  -   но  всегда  с  той  поры  заходил  он  в  туалет  только  для  кратковременных  надобностей,  а  не  для  сна.
Да.  А  если  вспомнить  Швейка,  то  так  говаривал  Швейк  подпоручику  Дубу:»Пить  вы  не  умеете,  а  пьёте»   Конечно,  в  большом  коллективе,  да  ещё  с  двумястами  внештатниками  -  были  редчайшие,  кто  пил  как  какой-нибудь  Иван  враспояску. Но  в  массе  своей  присутствовали  тут  мастера..  И  весьма  полноразмерным  кладбищем  мог  бы  владеть  «Крокодил»,  упокоив  там  десятки  близких  журналу  людей,  утомившихся  от  алкоголя.
Кабинет   главного  редактора  был  весьма  и  весьма  велик  Длиннейший  совещательный  стол  стоял  посередь,  а  у  дальней  торцовой  стены,  буквой  «т»  к  совещательному,  располагался  стол  редактора.  Но  не  там,  а  вплотную  к   двери,  на  простолюдинском  месте.сидел  человек  и  что-то  писал.  Был  он  щупл,  желтолиц,  скуласт,  одет  весьма  небрежительно,  затрапезно.
Понаторевший   уже  в  определении  этнических  типов  -  калмык,  вырешил  я  для  себя.  И  вспомнил  рассказ  своего  знакомца,  выученика  Академии  Генерального  штаба.  Который  рассказывал  мне  о  Семёне  Будённом,  посетившем  Академию  с  воспоминаниями.  Нежно  воспоминал  он  о  калмыкских  кавалеристах,  а о самом  значительном,  об  Оке  Ивановиче  Городовикове,  отзывался  так:»В  седле  он  косенько  сидел,  с  завалом  вправо.  И  задушевный  был  человек,  задушевный:  рубанёт  -  так  от  плеча  до  сраки!»
Так  же    косенько  на  стуле,  как Ока  Иванович  Городовиков  в  седле  сидел  калмык Мануил  Григорьевич  Семёнов.
-Нескладно  вышло,   -  повинился  я,  -  но  мне  ничего  не  пришлось  опубликовать  в  «Крокодиле». Но,  если  редакция  сочтёт  возможным,  мне   хотелось  бы  работать  здесь.  Как  оправдательный  документ  для  этого  я  принёс  подборку  своих  сочинений
-Оставляйте,  -  сказал  безразлично  редактор.  -   Недели  через  две  загляните.
Я  оставил  в  редакции  тючок манускриптов  толщиною  с  уголовное  дело  ЮКОСа,  когда  только-только  оно  разворачивалось.  Были  тут:  рукопись  романа  «АВРААМ,  ИСААК  И  ДОСААФ»,  сочинённого  мною  на  Дальнем  Востоке,  стопка  рукописных  фельетонов,  которые  мне  не  удалось   обрушить  на  читателя  даже  в  захолустном  «Молодом  дальневосточнике»  и  штук  десять  обнародованных  там  же  фельетонов. И  доподлинно  знал  я,  что  происходило  с  моими  бумагами  в  те  две  недели.
Ах,  возлюбленный  «Крокодил».  И  в  нём  Семенов,  белая  ворона  и  очевидная  кадровая  промашка  партии.  Но  каких  же  журналистских  Квазимод  и   недоумков   насылала  партия  в  средний  руководящий  состав  журнала:  Суконцева,  Победоносцева,  Егорова,  Марчика,  Полищука…Да   судите  сами,  коль  ответственный  секретарь  Марчик  закатил  подлинную  истерику,  что  Моралевич,  сам  себе  установивший  условия  вседозволенности,  примаскировал  в  тексте  откровенно  порнографическое  слово  -  «седалище»!
Это  было  в  девяностые  годы,  а  тогда,  в  семидесятые,   гневную  отповедь  произнёс  Б.А.Егоров,  замредактора,  назначенный  в  журнал  из  артиллерийских  политруков.
-Наш  долг,  -  выпалил  Егоров, -  всё  это,  принесённое  неким  Моралевичем  -  немедленно  передать  в  КГБ!  Вдумайтесь   хотя  бы  в  названия  глав  его  романа!  Это  же  сплошная  бабелевщина:»Самородок  его  таланта  бил  фонтаном  почём  зря».  А  вот:
                Климу  Ворошилову
                Письмо  я  написал.
                Подумал  я,  подумал  -
                И  не  подписал!
Человеку  с  такими  взглядами  не  место  в  журнале  политической  сатиры  ЦК  КПСС! А  следом  какой  заголовок?  «В  ночь  с  1917  на  1953  год»! Сегодня  же  с  фельдсвязистом  всё это  пасквилянтство  мы  обязаны  отправить  в  КГБ.
-Преждевременно,  -  сказал  Семёнов.  -  КГБ  -  вдумчивая  структура  Расторопная.  Если  возникнет  надобность,  они  в  надлежащий  момент  Моралевича  обезвредят. А  пока  что, Мария  Александровна  -  Моралевича  в  приказ.  Специальным  корреспондентом  в  отдел  культуры.  Испытательный  срок?  Ну,  срок  ему  определят  в  другом  месте,  а  сейчас  -  в отдел  культуры.  Без  срока,  сразу.
После такого  -  хотелось  в  лепешку  расшибиться  и  только  нетленностями  проявить  себя.  И  сперва  решил  я  бабахнуть  фельетон  о  театральных  вузах  страны,  тем  паче,  что  по  беседам  в  кафе  «Артистическое»  знал  предмет  глубинно.  А  для  подновления  впечатлений,  для инкрустации  текста  фактографией  -  проник  я  на  улице  Трифоновской  в  общежитие  студентов  театральных  вузов.
Много  незабываемых  картин  из  быта  народов  сберегает  мой  мозг.  Феерические  и  полностью  правдивые  это  картины.  Как,  например,  свадьба  заправщика  вертолетов  горючим  в  большом  таёжном  селе.  Где  все-то  гости  во  время  празднества  известным  образом   употребили  развесёлую  и  лихую  невесту  -  и  только  жених  был  инертен,  не  уделил  невесте  внимания.  Поскольку  отдыхал,  уронив  голову  в  миску  с  расколоткой  из  тайменя,  а в мозжечок  его  чьей-то  сильной  мужской  рукой  была  воткнута  вилка.
И  знатно  этот  видеоряд  обогатило  посещение  общежития,   особенно  -  коллективной  кухни.  Здесь  миловидная  студентка  склонилась  над  плитой,  собираясь  кухарить  туговаркий  рис.  Кропотливо  вычерпывала  она  ложечкой  и  удаляла  тёмные  рисинки,  поражённые  сельхозвредителями  Позади  же  студентки,  завернув  ей  халатик  на  спину,  как  бы  на  автопилоте  совершалосеменительные  действия  её  дружок.  Правой   рукой  он  фиксировал  любимую  под  животом,  а   левой,  разместив  на  спине  любимой,  держал  и  штудировал  пособие по  разбивке (система  К.С.Станиславского)  сцены  на  квадраты  в  пьесе  А.П.Чехова  «Дядя  Ваня»  Множество  студентов  и  студенток  тем  временем  входило  на  кухню  и  выходило из  неё  -  но  никого  не  шокировало  увиденное. Поскольку,  должно  быть,  являлось  не  молодечеством,  а обыденщиной.  Данный  эпизод,  само  собой,  не  был  отображен  в  фельетоне,  но  заключительные  строки  фельетона  я  помню.  Говорилось  в  тех  строках,  что  есть  такая  пафосная  пьеса  Погодина  -  «Кремлёвские  куранты».  И  если  в  научающем  процессе   будущих  актёров  и  актрис  всё  пойдёт  так,  как  идёт  -  то  в  «Кремлевских  курантах»  выпускников-мужчин  можно  будет  ангажировать  разве  что  на  роль  часовой  стрелки,  а  женщин  -  на  роль  стрелки  минутной.
И  вот  по  разным  паутинным  углам  кучкуются  еще  неприятели  и  критики  КПСС  -  но  не   всё  при  тех   хозяевах  страны  было  худо.  Нынче  в  критиканстве  и  разоблачениях  хоть  изойдись  на  крик  любимая  мною  «Новая  газета»  -  плевать  хотели  в  Кремле,  Думе  и  иже  с  ними  (а  их,  которые  «иже»  -  легион)  на  самые оглушительные  и  доказанные   уличения,  разоблачения.  Но  не  так  бытовало  при  коммунистах.  Признаешь  ты  публикацию  справедливой  или  очернительской  -  вынь-положь  в  десятидневный  ленинский  срок  ответь  редакции.
Лишь  в  редкостных  случаях  не  происходило  этого. Повисала  мёртвая,  гнетущая  тишина. Не  сулила  она  ничего  хорошего. Означало  это,  что  враг  -  могуществен,  копит  силы  для  удара   по  редакции.  И  за  первый  же  мой  фельетон  тяганули  Семёнова  в  Агитпроп,  где  была  ему  головомойка  за  очернение  ростков  наших  будущих  творческих  кадров.
-Мы  условимся  так,  -  сказал  мне  Семёнов  в  редакции.  -  Забудьте  каноны   жанра.  Времена  Ильфа  и  Петрова  ушли.  Забудьте  про  фельетон  обобщающий,  фельетон-ревю  и  всё  такое  прочее.  Обобщать  имеет  право  только  одна  организация  -  ЦК  КПСС.  А  вы  будете  заниматься  конкретикой.  Сочинение  исключительно в  рамках  конкретного  факта.
-Но,  Мануил  Григорьевич,  -  просительно  сказал  я,  -  мне  хотелось  бы  служить  у  вас  фельетонистом  -  исследователем,  а  не  следователем.  Терапевтом,  но  не  хирургом.
-Если  бы  желание  было  бы  конём  -  сказал  Семёнов,  -  каждый  оборванец  ездил  бы  на  нём.
Но  зря  ли  брал  я  когда-то  интервью  у  Николая  Васильевича  Цицина?  Ведь  говорили  мы  также  о  гибридизации,  а  почему  рассматривать  её  только  применительно  к  полеводству?  А  если  гибридизировать,  беллетризовать  фельетон,  присадив  на  клятую  конкретику  и  сухомятку  черты  очерка  и  эссе?  Ведь  необходимо,  чтобы  подписчикам  было  ВКУСНО  читать!
И  с  каким  смаком,  как  безошибочно  вырубали  из  моих  текстов  вкусности  и  флажки  расцвечивания  все  эти  среднекомандные  Суконцевы,  Марчики,  Вихревы…Так,  проехав  поездом  от  Калининграда  до  Владивостока,  сгрохал  я  двенадцатистраничный  фельетон  «Чемоданная  сага»..Славные  были  там  куски.  Ну,  например,  когда  на  пятые  сутки,  в  районе  между  станциями  Нюра-Шуба-Зима,  совершенно  опупев  от  безделья  и  пространств  страны  -  гражданин,  которому  в  прошлой  жизни  всё  было  по  хрену  табак,  даже  оставление  сына  на  третий  год  во втором  классе  -  вбежал  в  вагон  с  диким  криком:
-Хаммаршельда,  Хаммаршельда  убили!  В  ООН-то  чего  творится!
И  через  неделю  С.Спасский,  выпускающий  и  почти  бессменный  парторг  «Крокодила»,  мне  указал:
-Ступай  к  Вихреву,  вычитай  у  него  свою  заметку.
Ну,  не  из  фанаберии,  не  из  чувства  превосходства  -  никогда  не  писал  я заметок!  И  что  же?  Усилиями  пучеглазого  выродка,  замредактора  Вихрева  -  гармоничный  фельетон  на  журнальный  разворот, как  мне  его  и  утверждали  перед  командировкой  -  был оскоплён  до  трёх  страниц.  Всё  тёмное,  что  было  в  Урке  Из  Сортира,  всколыхнулось  в  фельетонисте,  и  он  сказал  замредактора,  как  некогда  Шуйский  Курбскому:
-Ты,  вы****ок  от  семи  родов,  ты  что  же  тут  напоганил?:
Многие  из  вас,  дорогие  и  наблюдательные  читатели,   прожили,  если  удалось,  долгую  жизнь.  Но  вряд  ли  кто,    взирая  со  спины  на  бегущего  человека,  примечал,  что  брюхо  его  от  энергичности  бега  становится  видимым  то  с  левой  стороны от туловища,  то  с  правой.  Так  наяривал  в  кабинет  главного  редактора  его  заместитель,  крича:
-Мануил  Григорьевич,  я  прошу  оградить,  я  подвергся  неслыханному…
Семёнов  опять  сидел  не  за  своим  столом,  а  на  простолюдинском  месте  у  двери.  Сидел  и  что-то  кропал.
-Мануил  Григорьевич,  -  с  дистанции  в  пять  шагов  опять  заблажил  Вихрев,  -  я  подвергся  неслыханному…
Не  поднимая  головы  и  не  глядя  на  заместителя  -  Калмык  продолжал  писать.  Ситуация  становилась  явно  идиотичной.  И  было  ясней  ясного:  сколько  бы  ни  кричал  Вихрев  - Семенов  принципиально  его  не  услышит. И орясина,  как  оплеванный,  унёс  свое  брюхо  к  себе.  Калмык  же  просто  отложил  ручку  и  посмотрел  на  меня.  Я  воздел  руки  -  как  Паулюс,  выходящий  из  бункера  для  пленения  красноармейцами.
А  что  же  «Чемоданная  сага»?  Коли  не  знает  кто,  то  такая  практика  водится   в  газетно-журнальном  деле:  если  начальник  среднего  звена  по   дурости,  трусости  или  неприязни  к  автору  вымарал  что-то  из  его  текста,  а  начальник  выше  рангом  с  ним  не  согласен -  восстанавливает  он   первонаписанное  горизонтальной  штрих-пунктирной  линией.  Но   что  там  горизонталь:  сплошь  и  рядом  бывало - целиковые  страницы  ВЕРТИКАЛЬНЫМ  штрих-пунктиром  восстанавливал  у  меня  Семёнов.  И,  бывало,  у  сановной  издательской  цензорши,  очень  умной,  но  недрёманно  стоящей на  страже  Галины  Петровны  -  отбивал   Семёнов  еретические  фразочки  автора  и  необщепринятые  позиции.
Так  не  хочется  ли   при  таком  отношении  к  тебе  рвать,  как  говорится,  подмётки  и  всего  себя,  без  остатка.Потому  по  восемь  месяцев  в  году  мотался  фельетонист  по   командировкам.  На  самолётах,  почтовых  глиссерах,  пешкодралом,  на  собаках  и  верхом  на  лошадях.  И  чем  могущественней  был  противник  -  тем  больше  хотелось  с  ним  схватиться  и  одолеть.
А  к  тому  времени  учредил  «Крокодил»  торжественную  медаль  за  лучший  фельетон  года.  И  вручив  мне  её,  самую  первую,  наедине  Семёнов  сказал:  вы.  конечно,  понимаете,  что  эту  медаль  полагалось  бы  вам  вручать  каждый  год. Но  это  очень  не  понравилось  бы  людям  из  комплекса  нарядных  зданий  в  центре  Москвы.  Поэтому  медаль  будет  вручаться   вам  с  интервалами  через  год.
Да  что  там,  Мануил  Григорьевич   -  медаль.  Да  хоть  вообще  без  медалей!  Разрешите  отбыть  в  очередную  командировку.
И  вот:  в  многострадальной  нашей  стране,  и  отнюдь  не  беспочвенно,  выработалось   гадливое  отношение  к  слову  «стукач».  Но,  если  без  ханжества  и  специализированно  рассматривать  это  слово,  только  переиначив  его  в  «информатор»,  «осведомитель»,  «источник»,  «инсайдер»  -  полезными  и   незаменимыми   могут  быть  эти   люди.  И  очень  во  многом  раскрываемость  преступлений  нашей  милицией  опиралась  и  опирается  на  этих  полезных  людей.
Ну,  а  если  фельетонами  встаешь  на  защиту  людей, если  в  месяц  тебя  прочитывают  54000000  граждан  в  стране  -  то  быстро  удаётся  обрасти  информаторами  и  из  медвежьих  углов  страны,  и  из  местностей,  куда  Макар  не  гонял  необобществлённых  телят,  скрывая  их  от  обложений  хрущёвскими  налогами.  А  тут  не  неведомые  информаторы  -  тут  друзья,  молодые  поэты  и  писатели  Дальнего  Востока  прислали   сигнал:  Сашка,  выручай!  Лишь  на  тебя  и  «Крокодил»  надежда!  Ведь  что  происходит?  Всю  бумагу,  что  отпускает  Москва  Дальнему  Востоку,  сжирают  на  свои  худосочные  романы  Александровский  и  Рогаль.  Один,  как  ты  помнишь  -  бессменный  глава  тутошней  писательской  организации,  другой  -  всеми  фибрами  проросший  в  должность  главного  редактора  толстого  журнала  «Дальний  Восток».
И  бахнуто,  ой,  как   было  бахнуто  по  этому  безобразию  фельетоном  «Дорогу,  молодые!»  Но  затем  наступила  тревожная,  мёртвая  и  безответная  тишина.  Лишь  через  месяц  удручённый  и  сумрачный  Семёнов  сказал,  что  меня  вызывают  на  правёж  в  ЦК  КПСС,  а  положение  его.  Семёнова,  моё  и  журнала  -  безнадёжно.
Весьма  научаемый  -  в   первые  же  годы  работы  фельетонистом  выработал  я  стройную  систему  поведения  в  командировках.  Первое:  никогда  не  принимать  жалобщиц  женского  пола  в  своём  гостиничном  номере,  пусть  даже  жалобщица  в  возрасте  старухи  Изергиль.  Ибо  местная  власть  может  подстроить  на  этом  известно  что.  Далее:  помнить  о  возможных  «жучках»   в  номере  и   прослушивании  телефона.  Уметь  устанавливать,  есть  ли  за  тобой   на  улице  наружное  наблюдение.  Еще:  береги  от  рассекречивания  информаторов,  иначе  на  порядочных  людей  можно  навлечь  беду. Опасайся подбросов  в  номер  разной  забавности  предметов.  Еще:  даже  не  пригубляй,  хоть  и  охоч,  в  ресторанах,  кафе, забегаловках  и  рыгаловках  алкоголя. И  всё  для  безопасности    соблюдалось,  но  в  случае  с  молодыми  писателями.
Нет,  то  не  было  ещё  шоу-судилище,  выволочка  и  головомойка,  что  устраивались  мне  потом  в  Агитпропе.  Всего  два  инквизитора  находились  в  кабинете:  инспектор  ЦК КПСС  Жидков,  тот  самый,  который  вместо  мучеников  науки  сулил  явить  мне  мучеников  журналистики,  а  с  ним  величаво  коммунистическая  тётенька  Комолова.  Свирепо  товарищ  Жидков  положил  передо  мной  лист  бумаги,  и  прочитав  письмена  на  нём  -  я  обессловился  и  помертвел.  Мои  кореши,  мои  друзья  и  собутыльники  -  дальневосточные  молодые  писатели  и  поэты  гневно  обращались  в  ЦК  КПСС  вот  с  чем:  известный  пачкун  и  фельетонный  погромщик  А.Моралевич  злостно  облил  грязью  наших  пестунов  и  окормителей  -   писателей  Рогаля  и  Александровского.  Которые, якобы  оттягивая  всю  бумагу  на  себя,  не  только  лишают  нас  возможности   издаваться,  а  как  раз  денно  и  нощно  заботятся…
-Вы  свободны,  -  не  унизившись  больше  ни  до  каких  зуботычин,  сказал    Жидков.  -  Очень  и  очень  свободны.
…Не  знаю,  чего  стоило  Семёнову  упасти  меня  от  увольнения.  И, дабы  зализать  раны  от  гнуснейшего  предательства  друзьями,  в   мыслях  о  несовершенстве  и   скурвленности  человечества  -  я  отпросился  в  отпуск.  И  отправился  в  пансионат  на  Клязьминском  водохранилище.  Там.  как  я  и  предполагал,  получил  я  известие,  что  предавшие  меня  молодые  писатели  и  поэты,  подписанты  письма  в  ЦК  КПСС,  уже  имеют  заключённые  договоры  и  с  журналом  «Дальний  Восток»,  и  с  издательством:  кто  на  поэмку,  а  кто  даже  на  повестушку.
Но,  ввиду  сдружения  с  Островом  Свободы,  с  Кубой  -  хорошо  отвлекает  от  горестных  мыслей  баккарди  «Гавана-клуб»,  0,75  л.  в бутылке,  а  также  написание  романа  «Курибаны».
А  курибаны  -  что  же  оно  такое?  Ну,  известно,  что  жив  наш  Север  завозом  товаров  с  материка.  Однако,  убийственные  прибои  отрезают  берег  от  внешних  рейдов,  лишь  у  нескольких  африканских  побережий  встречается  нечто  подобное..  И  кто  через  линию  таких  прибоев  осуществляет  челночную  шлюпочную  связь  кораблей  с  берегом?  Как  раз  они,  курибаны.  Слово  это  корейское,   и  только  корейцы,  давным-давно  ассимилированные  на  нашем  ДВ,  производили  опасную  работу.
Однако,  хлебом  не  корми,   -  склонна  Россия  к  перемещению  народов,  и  на  моих  глазах  происходило  это  тяжкое  злодейство,  написать  о  котором,  понятно,  было  никак  нельзя:  отселение  наших  корейцев  в  Северную  Корею,  под  сень  идей   чучхе  и  возлюбленного  Москвой  Ким  Ир-сена.  Бедственно  было  и  подумать,  что  станется  с  семьями  этих  корейцев  после  отселения.  Таким  образом  исчезли  и  курибаны,  ввиду  чего  отчаянную  прибрежную  работу  пришлось  осваивать  русским.  Об  этом  и  затевался  роман
Для  проветривания  головы  вышел  я  на  берег  смиренного  Клязьминского  водохранилища,  никакими  убийственными  прибоями  не  запятнанного  -   и здесь   настигнут  был  бегущей  по  берегу  горничной.
-Товарищ  Муравейчик!  -  заполошно  звала  она.  -  Товарищ  Муравейчик!
Оказывается,  в  кабинет  директора  пансионата  немедленно  вызывал  меня   к  телефону  -  кто?  Семёнов.  Спросил  он   любезно,  как  пьётся,  как  отдыхается,  как  пишется,  а  также:  восемь  дней  назад  не  выезжал  ли  я  из  пансионата  в Москву?
-Нет,  -  сказал  я.  -  Сидел  безвылазно  тут.  А  в  чём  дело,  Мануил  Григорьевич?
-Да  ни  в  чём,  -  ответил  Калмык.  -  Отдыхайте.
Надо  ли  говорить,  что  через  три  часа  я  был  у  него  в  кабинете?
-Экий  вы,  -  сказал  недовольно  Калмык.  -  Я  же  вам  велел  отдыхать.  Но  раз  уж  приехали…
Да.  в  те  годы  Москва  не  была  ещё  загублена  «пробками»  Всего-то  через  час  в  кабинете  обрисовались  трое,  двое  мужчин  и  женщина.  Малорослый,  сутулый  и  какой-то  жизненно  утомлённый  -  таким  был  один  мужчина.  Зато  другие,  холёные,  одетые  с  иголочки  -  оказались  мужем  и  женой,  доцентами  Института  народного  хозяйства  им.  Плеханова,  в  просторечии  -  знаменитой  «Плешки».
-Вот  все  и  в  сборе,  -  произнёс  Калмык.  -  Познакомьтесь:  вот  наш  фельетонист  Моралевич.
-Это  не  он! - даже  привскочили  супруги. -  Этот  молодой,  этот  вон  какой  гренадёр. А  тот  был  толстый,  старше  и  вообще  косой.
Тут  для  меня  и  прояснилось  дело.  Да,  да,  бес  попутал,брали  взятки  со   студентов  доценты,  муж  и  жена,  но  теперь  чистосердечно  раскаялись,  явились  с  повинной.  Но   до  этого  преступник  с  удостоверением  на  фамилию  Моралевич  А.Ю.  собрал  досье  о   неблаговидной  деятельности  доцентов  и  предложил  выкупить  досье  за  пять  тысяч  долларов,  а  иначе  он…Да,  виноваты,  виноваты:  собрав  пять  тысяч  долларов  -  явились  на  условленную  встречу  доценты  (площадь  Белорусского  вокзала).  Но  когда,  в  подкрепление  к  удостоверению,   попросили  доценты  Моралевича  А.Ю.  показать  еще  какой-нибудь  документ,  скажем,  паспорт  -  Моралевич  вбросился  в  поджидавший  его  автомобиль  и  исчез  И  тогда,  в  коммунистах  и  педагогах  со  стажем  -   гражданственные  чувства  переполнили  мужа  и  жену.  Да,  они  согласны  понести  наказание  за  свою  противоправную  деятельность,  хотя  надлежит  помнить,  что  повинную  голову  меч  не  сечёт  -  но  какими  руками  делается  журнал  политической  сатиры  ЦК  КПСС?
Ни  больше,  ни  меньше. А  человек  с  утомлённым  обликом  оказался  следователем  по  особо  важным  делам  Московского  уголовного  розыска Дмитриевым.  Ему  и  поручалось  выловить   криминального   Моралевича.
А  на  редколлегии,  где  трепетной  приязненностью  ко  мне  не  отличался  никто,  все  высказались  солидарно:  всё  оно  так,  но  до  окончания  следствия  надо  воздержаться  от  печатания  нашего  Моралевича  в  журнале,   мало  ли  что.
-Напротив,  -  сказал  Семёнов.  -   Александр  Юрьевич  плодовитый,  будем  печатать  его  в  каждом  номере.  Это  витринный  наш  автор,  это  наш  тираж.
И  Семёнов  печатал  меня  в  каждом  номере.  Более  того:  впервые  в  истории  «Крокодила»  фельетон  «На  троих»,  мой  фельетон,  был  снабжен  обложкой  к  нему:  Вицин,  Никулин,  Моргунов.
Всё  так,  тем  не  менее  -  я  был  в  большой  претензии  к  Московскому  уголовному  розыску.  Нет  бы,  как  то  водится  теперь  -  заволокитить  следствие  хоть  на  годик  -  сколько  бы  сочинений,  печатаясь  в  каждом  номере,  а  мог  представить  читателю!  Но  всего  за  два  месяца    Дмитриев  изловил,  припёр  к  стене  и  взял  под  стражу  ОПГ  неизвестного  мне  Михаила  Шапиро.
Весомые  сроки  получила  потом  эта  группа.  Но  самое-то  пикантное  -  бланк  для  поддельного  удостоверения  на  моё  имя  украла  в  редакции  Валентина  Скуратова,  сотрудница  нашего  отдела  писем  и  жена партийного  секретаря  «Крокодила»  С.Спасского.  Тихой  сапой  уволилась  она  из  редакции,  а  что  касается  Спасского  -  сказал  я  Мануилу  Григорьевичу:  хотелось  бы  мне  с  этой  сволочи  снять  скальп,  да  уж,  чтобы не  выносить  такой  фекальный  сор  из  нашей  избы  -  я  промолчу.  А  теперь  хочу  сдать,  чтобы  из  наших  писчебумажных  калек  кто-то  это  реализовал,  две   темы  для  самоигральных  фельетонов,  а  сам  наведаюсь-ка  в  Чечено-Ингушетию.  Там  милиция  и  обком  обстряпали  интересное  дело.
А  что  такое  самоигральный  фельетон?  Он  есть  факт,  сам  по  себе  сногсшибательный  настолько,  что  ни  украсивлять  ничего  не  надо  в  тексте,  ни  усмешнять.  Только  грамотно  изложи  -  и  успех.
-Неймтся  вам  воевать  с  милицией,  - сказал  Семёнов.  -  Мало  вам,  что  Щелоков, министр  МВД,  направил  на  вас  в  ЦК  представление,  что  вы   избрали  своим  творческим  методом  планомерную  травлю  советской  милиции. Мне  отбояриваться  от  этого  уже  невмоготу.  Так  что  делайте  самоигральные,а  потом  уже  на  Кавказ. .
И  в  копилку  знаний  молодых : теперь  вольница,  теперь  корреспондент  из  московского  любого  издания  может  прикатить  куда  угодно  -  и  шастай  там,  выуживай  материал.  Ну,  разве  уж  немного  по  нечаянности  спровоцируют,  изувечат  или  чуток  застрелят.  А  в  мои-то  времена  другая  царила  этика:  коль  прибыл  ты  куда  -  так  первым  делом   оповести  об  этом  хозяев,  ЦК  компартии  республики,  крайком,   обком:  вот  он  я,  товарищи,  приехал  маленько  вас  пошерстить  При  этом  ни  разу  за  десятилетия  не  предпринималось  попыток  одеть  фельетониста  в  деревянный  бушлат  И  если  уж  мочить  нарушителя  спокойствия  -  то  не  на  своих  просторах,  а  только  в  Москве,  по  месту  жительства и  работы  ( чего  дважды  я  и  удостаивался,  а  в  последний  раз,  хотя  и  с  трудом  -  выжил).
Ну,  и  незыблемо  водилось,  что  всем  республикам  СССР,  включая  автономные  (единственно  -  кроме  Чечено-Ингушетни,)  разрешалось  первым  секретарём  иметь  человека  коренной  национальности.  Но  уж  второй  секретарь,  отдай-не  греши!  -  непременно  был  русским.  Государево  око  Москвы,  ЦК!
П.Елистратов  был  вторым  секретарём  компартии  Азербайджана.  С  ним  и  проистёк  у   меня  первоначальный  контакт.  И  бывало  ли  так  в  твоей  жизни,  читатель  -  а  у меня  раз  восемь  счастливо  бывало.   Вот  встречаешься  ты,  величина   малая,  библейским  языком  говоря  -  «трость,  ветром  колеблемая»,  с  человеком  грандиозной  должности.  И  этот  человек  старше 
тебя  лет  на  тридцать-сорок,  и  мудр  он,  сразу  просекает,  что  идейно  ты  ему  -  антипод,  и  на  самом  виду  тот  факт,  что  прибыл  ты  не  с  добром  для  великого  человека  и  подведомственных  ему  структур  -  но  какая-то  метафизическая,  необъяснимая  искра  приязни  проскакивает  между  великим  и  малым,  и  молвит  великий:  хрен  с  тобой,  микроб,  коль  это  твой  долг  -  вреди  мне,  я   противостоять  и  пускать  тебя  под  каблук    не  буду.
По   этому  поминальному  очерку  ясно,  что  одним  из  таких  великих  был  для  меня  Семенов.
И  дядя  Витя  Артёменко,  Герой  войны,  генерал,  командир  Читинского  авиапредприятия.
А  ещё  начальник  ГАИ  СССР  В.В.Лукьянов.
  А  ещё   комиссар  УВД  Иркутской  области  Дербенёв.
А  ещё  человек,  ворочающий  миллиардами,  главный  бухгалтер  всея  издательства  «Правда»  А..Н.Васильев  (будет,  будет  о  нём  здесь  речь  в  связи  с эпизодом,  которому  нет  аналога  за  века  существования  печатного  дела  в  России,  от  первопечатника  Федорова  и  поныне).
А  ещё  первый  секретарь  Магаданского  обкома  Шайдуров.
А  ещё  дагестанский  генсек  Билар  Ямадаевич  Даниялов,  по  кличке  Маленький,  спасший  все  народы  своей  республики  от  высылки  в  Казахстан.
И  теперь  вот  П..Елистратов.
-Ну  что,  будешь  гадить  солнечной  республике,  сынок?  -  сожалительно  поинтересовался  Елистратов.
-Буду,  дядя  Петя,  -  непротоколько,  фамильярно  и  в  тон  сказал  я.  -  Облечён  и  уполномочен.
И  вот  что  случилось  в  Азербайджане:  ураган  пронёсся  здесь  над    цветущим  селением  Тангяруд,  но  очень  особенный,  фигурный  ураган.  Известный  всей  России  Б.Ельцин,  приняв  на  грудь  хоть    килограмм  водки  не   натоптал  бы  по  паркетам  или  на  грунте  такой  заковыристой по  узорности  дорожки,  которую  над  селением  Тангяруд  прочертил  ураган.  Даже  маститая  фигуристка,  допустим,  Т.Навка,  не  вычертила  бы  лезвиями  коньков  на  льду  такие  пируэты,  какие  накрутил  над  землёй  ураган.  Злая  стихия  эта  с  ветром  более  30  м\сек.,  пронеслась,   нанеся  жуткий  ущерб,  только  над  усадьбами:
            Председателя  поссовета.
Начальника  отдела  милиции.
Начальника  почты.
Директора  гастронома…
И  всех  остальных  должностных  и  директивных  лиц  большого  села.  При  этом  ураган  имел    явную  антиадминистративную,  может  быть,  даже  антисоветскую  направленность,  ибо  ни  один  из  домов  простых  жителей  Тангяруда  повреждён  ураганом  не  был.  И  дабы  устранить  последствия  стихии  -  ОЧЕНЬ  существенные  деньги  были  выплачены  пострадавшим.
-Чёрт  с  тобой,  сынок,  пятнай  нас,  -  сказал  Елистратов. Состоялось  у  нас  такое  дело.  Да  не  чинись,  для  быстроты  возьми  мою  машину.   Ещё  пару  дней  покрутись  по  республике,  будет  тебе  интересно.   Рай  тут,  а  не  земля.
-Не  возьму,  дядя  Петя.  Служба  не  позволяет.  Доберусь  установленным  образом.
И  до  чего  же  правильно я поступил,  не  взяв  машину  для  путешествия  по  республике!  Через  двенадцать  лет  дорого  могло  обойтись  мне  это.
А  после  Азербайджана  подступала  Мордовия,  где  вовсе  было  азартно  разгуляться  перу.  Только перед  самым  вылетом  заглянула  ко мне  в  кабинет  пусть  уже увядающая,  но  всё  ещё  раскрасавица  Вера  Синцова,  отдел  проверки  «Крокодила»:
-Ты  глянь  в  окно,  сортирный  житель  -  что  там  торчит  позади  гастронома  «Восход»?  Башня-новостройка  «Правды». Кооператив.  Как  раз  сейчас  заселяется.  Держи.  Внеси  сегодня  же  пай.  Семёнов  согласовал.  Однокомнатная  квартира.  Держи.  -  И  передала  мне  внушительную  стопку  денег.
-Откуда дровишки?  - спросил  я.
-Одну  треть  из  симпатии  даю  я.  Одну  треть  Лена  Цугулиева  (экономический  отдел).  Одну треть  даёт  Семенов  Будешь  жить  по-людски.
- Веруня, - попытался  я  отбояриться,  -  я  всё  равно  большую  часть  года  провожу  вне  Москвы. А  ещё  вы  обрекаете  меня  жить  под  лозунгом  «Трезвость  -  норма  жизни». .Возвращая  такие  долги  -  у  меня  не  останется  денег  на  выпивку.
-Прорвёшься,  -  обнадежила  Синцова.  -  Перекантуешься  на  халяву.  У  тебя  приятелей  -  не  перечесть,  не  бросят  в  беде.
И  вот  разлюбезная  моя  родина.  Что  и  когда  она  мне  дала,  чем  обласкала?  С  самого  почти  моего  рождения  предпринимала  родина  попытки  физически  меня  укокошить,  а   если  уж  дело  это  не   выгорало  -  так  во  всём
прижать,  прижучить,  прищучить,  а  то  и  упечь  на  изряднейший  срок  в  тюрьму. Где  уж  там  -  по  закону   возвратить  четырёхкомнатную  квартиру  наркома  в  Доме  на  Набережной.  Хотите  улучшаться  -  милости  просим  в  общегородскую  очередь.  Что  у  нас  теперь  за  геологический  период,  плейстоцен,  неолит?   В  позаследующем  геологическом  периоде  жильём  отоварим.  А  вот  комнатёнку  в  коммуналке  вместо  сортира  -  это  ещё  куда  ни  шло.  Что  же  до  конфискованного  когда-то  имущества  -  вот  его  список,  забирайте  за  милую   душу:  нам,  КГБ,  чужого  не  нужно.
А  что  же  было  за  имущество  в  семье  наркома  водного  транспорта?  О,  несметно  ценностей,  и  без  присвоительства,  без  мародёрства  каждая  малость  отражена  в  описи,  только  почему-то  всё  ночное:   ночная  прикроватная  тумбочка,  ночной  прикроватный  столик,  ночной  прикроватный  коврик,  НОЧНЫЕ  ТАПОЧКИ  НА  ЛОСЁВОЙ  ПОДМЁТКЕ.  Вот  такие  мы,  в  КГБ,  скрупулезники  Не  на  дешевой  войлочной  подмётке  тапочки,  не  на  резине.  Уж  как  бы  подошли  они  какому-нибудь  майору  с  Лубянки,  -  а  нет,  не  позарились.  Опять  же  -  один  из  первых  орденов  Ленина,  вручённый  деду  за  строительство  автозавода  в  гор.  Горьком.  Но  это  государственная  реликвия  и  возврату  не  подлежит.  А  что  был  этот  будущий  нарком  увенчан    от  имени  рабочих  автомобилем  М-1  №1  -  про  это  не  знаем,  в  описях  нету.  И  громадной  библиотеки  не  было  в  семье.  Кастрюлек  и  посуды  тоже.
Так  вот  я,  дежурно,  кроме   пинков,  ничего  не  снискав  от  родины,  но  уже  владелец  собственной   квартиры  -  отбыл  в  Мордовию.  А  славны  тамошние  угро-финны тем,  что  балакают  на  двух  языках  -   мокша  и  эрзя.  И  скульптор  Эрзя  был  далёк  от  того,  чтобы  подтибрить  у  Родена  известного  «Мыслителя»,  а  потом  ходить  гоголем:  ну  я  и  эрзя, ну  и  светоч  -  вон  какую  философскую  красоту  изваял!  Скульптор  Эрзя  своими  руками  сам  себя  обессмертил.
Только,  помимо  Эрзи-скульптора,  присутствовали  в  республике  писатели.  Здесь  что  судачить:  тяжелый  оно  труд  -  писательство.  А  ежели  рационализировать  его,  упростить?  Так  взяли  некоторые  местные  писатели,  мокша  и  эрзя,  книжные  каталоги  А  там  -  разливанное  море  заголовков  книг,   изданных  в  СССР.  Из  осторожности,  ясно,  не   надо  зариться  на  книжки,  изданные  поблизости  от  Мордовии,  скажем,  в  Саратове.  Могут  разоблачить  -
и  к  позорному  столбу.  А  Магадан  -  вон  он  где,  на  конце  географии,  вот  втихую  и  распотрошить  Магадан.
И  берёт  мокша-писатель  Ф.Атянин  списки  Магаданского  книжного  издательства. А  там  роман  Валентина  Гринёра  «Георгины»  из  жизни  офицеров  Генштаба.  И  другие  мокша-,  эрзя-  писатели   -  они  рыжие,  что  ли?  Кто  пьеску  заприметил  в  каталогах  далёких  издательств,  кто  повестушку.  Ну  а  потом  всё  проще  пареной  репы:  делаешь  в  «Книга-почтой»  заказ,  получаешь  искомое,  в  два  счёта  переводишь  с  русского  на  малочитаемый  мокша-язык,  издаёшь  в  родимом  местном  издательстве  под  своей   фамилией-  вот  ты  и  сыт,  и  пьян,  и  нос  в  табаке!
…Изящное, гурманское  сочинение  вышло  об  этой  практике  в  «Крокодиле».  Называлось  оно  «Тянь  аф  сёпсак!»  Да  назрела  к  тому  времени  и  публикация  моего  фундаментального  фельетона  «Животные  в  городе»,  И  к  этому  фельетону  обязал  Семёнов  сделать  классную  обложку.
Никто  не  бросит  в меня  камнем  либо  кизяком,  что  вот,  мол,  Моралевич,  классик  фельетонистики  и  орфоэп,  стилист  и  неологист,  подсаженный  на  триумфаторский  пьедестальчик  добряком  Семёновым  -  из  года  в  год  интриговал  и  душил  всех,  кто  может  составить  ему  конкуренцию.  Напротив,  из  кожи  вон  лез  Моралевич,  чтобы  на  просторах  страны  углядеть  хоть  любого  одарённого  человека,  всемерно  содействовать  ему  и  перетаскивать  в  ощерившуюся  прописочными  лимитами  Москву.  И,  приведись  оказия,  о  шестерых  таких  я   напишу.Только  -  очень  накоротке  блеснули они  и  в  силу  разных  жизненных  обстоятельств  безвозвратно  канули.
Что  же  касается  художников  -  тут  наисчастливейшая  талья  обламывалась  «Крокодилу».  Так,  из  московских  предместий  возник  в  редакции  Женя  Шабельник,  сразу  со  своим  неподражаемым  и  развесёлым  стилем.
Молодой  одногодок  его  -  вмиг  ошармовал  читателей  Володя  Шкарбан,  прибившийся  к  нашему  берегу   с  картофельных  белорусских  равнин. 
В  этом  ряду  застолбился  и  Герман  Огородников,  бежавший  в  подмосковную  Лобню  от  ужаса  казанских  трущоб  и  подворотен.  Ах,  неординарен  был  Огородников  И  случись  ему  в  старопрежние  времена  быть  иллюстратором  «Капитала»  Маркса  -  много  больше  поклонников  марксизма  теперь  имели  бы  мы.    На  велосипеде  из  Лобни  приезжал  в  редакцию  Герман,  а  впереди,  штурманом  пробега,  всегда  бежал  английский  бульдог  с  дохлой,  найденной  на  помойке  чайкой  в  зубах.
И,  драгоценный  читатель,  сыщется  ли  в  мире  другой  такой  человек,  как  Гера  Огородников?  Распознан  был  Семёновым  его  уникальный  талант,  и  в  поданном  Герману  вертолёте  поднимали  его  на  много  часов  над  Москвой,  Берлином  и  Казанью.  Сотни  набросков  делал  он  в  воздухе,   на  земле    же,  выдернув  пучок  волосков  из  собственной  мошонки,  брал  Гера  громадный   лист  лучшей  ватманской  бумаги,  раскнопливал  на  специальном  столе  -  и  волоском,  зажатым  в  клювик  рейсфедера,  умакивая  волосок  в  паркеровскую  тушь  -  рисовал  вместе  с  пригородами,  целиком,  как  есть  -  шаржированные  Казань,  Берлин  и  Москву.  Такого  качества  были  эти  картины,  такой  микроскопичности,  что  ни  одна   типография  СССР  не  бралась  их  печатать,  только  Финляндия  и  Америка.  И  говорил  какой-либо  знаток,  рассматривая  в  лупу,  допустим,  Казань:
-Ой,  с  зимы  я  не  был  в  Казани,  а  гляди-ка,  часть  крыши  в  Кремле  успели  переновить! А  вон  дом-то  на  проспекте  Ленина…Там  во  всю  стену  по-татарски  надпись зелёным аэрозолем  была:»Киль  манда,  куташим-башим,  пое…ся  и  попляшем!»  А  нету  надписи,  должно,  пескоструйным  аппаратом  свели.  По-русски  надо  было  писать,  тогда  бы  уцелела.  Видать  -  борьба  с  насильственной  исламизацией,   с  национализмом.
Вот  кто-то  из  этих  трёх  корифеев  и  должен  был  сделать  обложку  к  моему  фельетону  «Животные  в  городе».  Что  ж,  потянули,  разыграли  на  спичках  -  выпало  рисовать  Шкарбану.  За  неделю  кропотливых  трудов  справился  он,  и  многофигурная,  символистская,  бесподобная  композиция  ушла   в  типографию.
Тем  не  менее  -  мрачнее  тучи  вернулся  из  Агитпропа  Калмык.
Россия  -  она  веками  располагала  начальников  орать  на  подчинённых,  громыхать  кулаком  по  столу  или  в  пол  сапожищем.  Только  клянусь:  НИКТО,  НИКОГДА  не  слышал,  чтобы  в  любых,  порой  самых  пиковых  ситуациях  Калмык  на  кого-либо  повысил  голос.  Всегда  говорил  он  в  повествовательном  тоне.
-Доигрались,  -  так   и  сказал  он  теперь.  – Моралевич,  это  ваша  и  Митина  была  тема  к  обложке  Наума  Лисогорского  про  Землю,  Меркурия,  бога  торговли  и  Марса,  бога  войны?  Вот  и  извольте,  письмо  в  ЦК  из  Нарьян-Мара,  от  ветеранов  труда.
Да  Мануил  же  Григорьевич!  Да  невиннейшая  была  обложка!  Такая  соблазнительная  красотка-Земля,  а  Марс  с  лотка  предлагает  Земле  купить  у  него  танки,  системы  залпового  огня  и  ракеты  «Трайдент». Но  Земля-то  склоняется  к  Меркурию:  у  него  на  лотке  телевизор,  стиральная   машина,  сыры  и  лосось  свисает  с  лотка.
-В  том-то  и  дело,  что  лосось,  -  удручённо  сказал  Семенов.  -  Ветераны  вон  что  пишут:»Пропаганда  пошлости  в  уважаемом  журнале!  Не  кажется  ли  вам.  дорогие  товарищи,  что  рыба,  головой  свисающая  с  лотка  на  рисунке  тов.  Лисогорского,  напоминает  человеческий  член?»
-Мануил  Григорьевич!  -  взмолился  я.  -  Так  ведь  откуда  письмо,   от  кого?  Из  Нарьян-Мара.  У  них  там  голодуха  Поэтому  им  всё,  что  с  головкой,  напоминает  член.  Тем паче  -  «свисает».  Они  же  ветераны,  их  зло  разбирает  на  тех,  у  кого  еще  не   свисает,  а  стоит.
-Шутите,  шутите,  -  сказал  Семёнов.  -  Но  обложка  Лисогорского  уже  вышла  в  свет,  а  ваша,  к  «Животным  в  городе»,  бесповоротно  снята.  Обложки  к  ВАШИМ  фельетонам  выпускать  далее  запрещено.  А из-за  вас  -  к  любому  прочему  сочинению.
И  знают  народы  идиоматическое  выражение:»Вот  в  чём  собака  зарыта!»  Где  же  в  данном,  безвинном  вроде  бы  случае,   была  зарыта  собака?
-Видите,  -  сказали  потерявшему  бдительность  ротозею  Семёнову,  -  как  тут  нарисован  громадный  пёс?  Синтетической  породы,  вроде  как  пойнтер  с  риджбеком.  Изображён  он  как  бы  вознёсшимся  над  толпами  советских  трудящихся.  Он  как  бы  довлеет  над  обществом.  А  лапы  пса?  Что  ж,   нам  известно:  здоровые  собаки  всегда  держат  лапы  «в  комке».  Точно   как  выгораживаемый   вами  Моралевич  держит  кулачищи  «в  комок».  И  лапы  пса,  широко  расставленные  над  толпой  людишек?  Вызванные  в  этот кабинет  стоят  нога  к  ноге,  а  не  как   ваш  сотрудник  и  этот  пёс  -  ноги  врастопыр.
-Мануил  Григорьевич,  -  взмолился  я.  -  Я  же  в  прошлом  -  капитан  маломерного  флота.  Малое  судно  колотит  и  малой  волной,  отсюда,  а  не  по  неуважению  к  партии  такой  постанов  ног.
-Ноги  -  плевать,  -  сказал  Семёнов.  -  У  них  главная  претензия  к  глазам  пса.  Высокомерное  выражение,  как  у  вас.  Вы  позировали  Шкарбану,
когда  он  писал  обложку?
-Я  только  раз,  в  юности  позировал.  Когда  в  21-м  отделении  милиции  составляли  словесный  портрет,  продовольственную  палатку  возле  нас  грабанули.
На  том  как  бы  и  заглохло  дело,  я  отбыл  в  Чечено-Ингушетию.  Добывать  из  тюрьмы  малюсенькой  должности  человека,  работника  «Скотопрома»  Отца  восьмерых  детей,   с  двенадцатью  годами  срока  на  шее,  с  приговором,  вступившим  в  законную  силу.  Работник  этот  Абдулхамид  Измайлов,  вроде  нынешнего  майора  милиции  Дымовского,  гласно  вынес  сор  из  таинственной   избы  «Скотопрома»  -  и  кара  ему  за  это  была  незамедлительна  и  максимальна.
Трудно,  опасно  и  длинно  двигалось  это  дело,  а  по  возвращении  в  Москву  пригласил  меня  на  беседу  совершенно  поникший  Семёнов.
-Знаете,  -  сказал  он,  -  всё-таки  не  следовало  мне  брать  вас  на  работу.  Самое  бы  оно  -  все  тогдашние  ваши  рукописи  передать  в  КГБ.  Видит  Бог,  лично  вы  доведете  меня  до  кончины.
…Долго,  долго  не  было  ответа  на  мой  фельетон  «Тянь  аф  сёпсак!»  о  мордовских  художниках  слова.  И  вот,  многостраничный,  он  поступил  в  ЦК  КПСС.  С  опровержениями,  а  в  подкрепу  за  подписями  -  кого?  Михаила  Шолохова  и  Леонида  Леонова!  Точно  в  тех  же  выражениях,   как  министр  внутренних  дел  Н.А.Щелоков  писали  про  меня  титаны,  припоминая  и  дальневосточную  историю  с  молодыми:  что  Моралевич  своей  профессией сделал  планомерную  травлю  советских  писателей. И,  для  проформы  посетив  Мордовию  -  глубинно  вопрос  не  исследовал,  действовал  с  кондачка,  ни  с  кем  не  встречался,  лишь  бражничал  в  гостиничном  ресторане,  однажды  даже  своей  акромегального  размера  пятернёй  схватив  официантку  за  детородное  место.
-Докладную,  -  приказал  Семёнов.  -  Немедленно.
-Сделаю  немедленно,  -  обязался  я.  -  Но  ОСОБУЮ  докладную.  Мануил  Григорьевич.  Да  что  же  мы  из  года  в  год  ведём  себя  -  как  подневольники?  Как  загодя  проштрафившиеся?  Ведь  правда  когда-то  может  быть  за  нами?  Я  изрядно  живал  среди  чукчей.  Там  в  эпосе,  в  былине  есть  такие  слова:»  И  жизнь  чукчей  была  горька  -  как  дым,  заполнявший  их  яранги».  Я  сейчас  же  напишу  докладную,   которая  проветрит  нашу  ярангу.
А  что  написать  в  правом  верхнем  углу  листа  для  отсылки  в  унылые  парткатакомбы?  :»В  отдел  Агитации  и  пропаганды  ЦК   КПСС.  Докладная»?
Нет,  никоим   образом   не  годится  оно.  Подразделение  это  всегда  некоторым  образом  невидимо  воспаряет  над  схваткой  и  светиться  не  любит.  Потому,  в  соответствии  с  УСТАНОВКАМИ,  докладную  я  адресовал  главному  редактору:
«В  соответствии  с  тем,  что  сообщают  обо  мне  т.т.  Шолохов  и  Леонов,  а  также  руководство  писательской  организации  Мордовии,  извещаю:  стоимость  такси  от  гостиницы  «Мордовия»  до  Дома  Советов,  где  расположен  СП  Мордовии,  составляет  2р.30  коп.  На  поездки  по  этому  адресу  и  обратно  мною  из  командировочных  средств  истрачено  39руб. 10коп.  В  Доме  Советов    СП  Мордовии  занимает  кабинеты  от  611  до  614.  Дверь  в  приёмную  филенчатая,  доски  бессучковые,  рассыханий  нет.  Секретаршу  зовут  Дина.  Возраст  от  35  до  40  лет.  Лицо  отчасти  монголоидное. Левая  грудь   (визуально  №3)  на  один  размер  больше  правой.  Паркет  приёмной  -  буковый,  требует  циклёвки  и  подновления  в  направлении  к  двери  председателя  правления.
Секретаршей  Диной  высказано  неудовольствие  в   адрес  руководства:  второй  год  печатает  на  отечественной  машинке  «Башкирия»,  отличающейся  недержанием  полей  и  западанием  буквы  «д».  В  кабинете  председателя  стоит  диван  на  четыре  персоны.  Обшит  дерматином.  Левая  передняя  ножка  отсутствует,  заменённая  романом  Ф.Гладкова  «Цемент».  Данный  роман  еще  никто  из  мокша-  и  эрзя-  писателей  на  свои  языки  не  переводил  и  не  издавал  (проверено).  У  окна  стоят  две  пальмы  семейства  Palmae Arecaceae
Washingtonia  и  пестролистный  фикус  Bengaminia.  Очевидно  же  секретарша  Дина  уделяет  мало  внимания  растениям,  эпизодически  не  поворачивая  кадушки  вокруг  оси.  Поэтому  листва,  обращённая  к  окну,  жизнедеятельна  и  напитана  хлорофиллом.  Листья  же,  обращённые  в  кабинет,  имеют  вид  угнетённый  и  обесцвеченный  Руководству  СП  Мордовии  мною  были  предъявлены  плагиаторские  книги  «Тянь  аф  сёпсак»  Ф.Атянина  и  роман  В.Гринёра  «Георгины».(Магаданское  книжное  издательство).  А  также  украденная  у  московского  писателя  Б.Привалова  пьеса  «Дуня-тонкопряха».  Единственно  верно  в  документе,  направленном  против  меня  т.т.  Шолоховым  и  Леоновым  -  ладони  у  меня  действительно  акромегальной  величины.  Что  объясняется  тяжёлой  работой  с  малых   лет,  в  том  числе  грузчиком  до  совершеннолетия.  Относительно  же  беспробудного  пьянства  сообщаю:  пить  умею,  но  всегда  знаю,  когда,  где,  с  кем ,  в  каких  дозировках  и  под  какую  закуску.  Ввиду  чего  никто  и  никогда  не  видел  меня  нетрезвым.  К  сему  -  А.Моралевич».
-Это  безумие,  -   сказал  Семёнов.   -  Вы  хотите,  чтобы  докладную  такого  стиля  я  представил  в  ЦК?
-Как  отца  родного!  -  взмолился  я.  -  Ну,  почему  бы  нам  не   взбрыкнуть  раз  в  жизни?  И  они  там  растормошатся  чуть-чуть.  Ведь  протухли  от  своих  «слушали-постановили».  Что  для  них   уничижительного  в  моём  стиле?  Ведь  документ  адресован  не  им.  а  вам.
И  через  неделю  призван  был  я  на  судилище.  По  случаю  его  нетипичности  все  они  были  тут,  кроме  главного  упыря,  душителя  и  пожирателя  журналистов  (да  только  ли!)  Севрука:  Биккенин,  Жидков,  Комолова,  Чхиквишвили.  Был  ещё  и  младогадёныш,  Шура  Лисин,  комсомолист  из  Архангельска,  вознесённый  в  инструкторы  ЦК,  моя  головная  боль  на  последующие  долгие  годы.,  а  сейчас  эту  шавку  только  притравливали  по  крупному  зверю. Потому  что  должен  был  Лисин  заменить  Жидкова.  А  Жидков,  в  ознаменование  долгих  заслуг  перед  партией,  переводился  главным  редактором  журнала  «Журналист»  Памятуя  об  арестованной  обложке  фельетона  «Животные  в  городе»  -  стоял  я  «пятки  вместе,  носки  врозь»,  кулаки  же  держа  за  спиной.
-Интересно,  Моралевич,   -  сказал  Биккенин,  -  а  что  вы  знаете  о  мордовском  писателе  Федоре  Атянине?
-Как  писатель  -  ничтожен,  -  ответил  я.  -  Но  примерный  муж  и  отец.  Одиннадцать  дочерей.
-Так  как  вы  думаете,  -  с  металлом  в  голосе,   даже  с  легированным  металлом  сказал  Жидков,  -  будучи  кем,  кроме  как  писателем,  можно  вырастить,  одеть,  выучить  и  выдать  замуж  такую  ораву  девиц?
-Ну,  экспедитору  с  почты  оно  не  под  силу.  Стольких  поднять  может  только   писатель.  Но   как  бы  там  ни  было  -  красть  у  других  всё  равно нельзя.
-Вы  так  считаете?   А  как  же  у  вас  достаёт  смелости  брать  под  защиту  Привалова?  Вы  знаете,   кто  такой  этот  липовый  драматург  Привалов?
-Лично   знаком.  Двенадцать  лет  отвыкает  курить,  ходит  с  ложной  папироской  во  рту.  Имиджмейкер,  спичрайтер  и  шахер-махер  узбекского  вождя  Шарафа  Рашидовича  Рашидова.
-Ну,  а  то,  что  он  в  Москве  организовал  тайный  бордель  для  высокоранжирной  публики  -  вам  известно?
- Слушок  доходил.
-И  за  такого  человека  вы  вступаетесь?  Лучшего  применения  своим  силам  вы  не  нашли?  Финкельштейн!  Финкельштейн  в  американской  печати  огульно  марает  марксизм!  Почему  бы  вам,  со  всей  присущей  вам  яростью,  не  обрушиться  вместо  Атянина   на  Финкельштейна?
-Но  у  нас  в  «Крокодиле»  для  этого  есть  иностранный  отдел.  К  тому  же  я  -  германоязычный.  А  что  касается  Привалова  -  моя  точка  зрения  такова  же:  сколь  человек  ни  гнилостен  -  красть  у  него  всё  равно  нельзя.
-Весьма  шаткая  точка  зрения.  Передайте  главному  редактору:  Агитпроп  выражает  журналу  свою  укоризну  за  подбор  тематики.
Семёнов  до  позднего  вечера  ждал  меня  в  редакции.
-Укоризну,  -  сообщил  я  Калмыку.  -  Хозяева   выражают  нам  укоризну.
-Впервые  в  моей  жизни,  -  задумался  Семенов  и  налил  себе  и  мне  по  половине  стакана.  -  Знаете,  Александр  Юрьевич,  с  вами  я  еще  на  сколько-то  обогатил  мир  своих  внутренних  переживаний.
А  через  месяц  меня  в  новой  квартире  посетил  освободившийся  из  тюрьмы  Абдулхамид  Измайлов.  До  корней  волос  правоверный  -  выпивать  за  своё  освобождение  он  не  стал.  И  выразил  бесконечную  благодарность  от  своего  тэйпа  за  обретение  воли.
-Да  я  тут  почти  сбоку-припёку,  -  сказал  я.  -  Я  просто  солдат.  А  земные  поклоны  бейте  Семёнову.  Он  дал  добро  аж  на  две  подряд  публикации  в  вашу  пользу.
Потом,  оглядев  квартиру,  выразил  мнение  Измайлов,  что  я  невероятно  скромно  живу.
-Что  вы,  дорогой,  -  ответил  я.  -  Теперь  я  просто  шикую.  Вы  бы  пару  месяцев   назад  поглядели,  какова  у  меня  была  подлинная  скромность  в  жилье.
-А  всей  моей  родне,  -  продолжил  Измайлов,  -  хотелось  бы,  чтобы  вы  стали  очень  богатым  человеком.
-Что  ж,  и  я  бы  не  противился.
-Я  к  тому,  -  развил  мысль  скотопромовец,  -  что  вы  ведь  физически  -  очень  сильный  человек?
-Говорят.
-У  вас  доброе  имя  на  Севере  и  Дальнем  Востоке.  А  если  так:  вы  долетите  до  Хабаровска  в  модном  пальто,  которым  вас  обеспечат  в  Москве,  а  из  Хабаровска  до  Москвы  полетите  точно  в  таком  же  пальто,  разве  что  оно  будет  весить  на  четырнадцать  килограммов  больше? Здесь  у  вас  выкупят  каждый  килограмм  веса  пальто  по  очень  значительной  цене.
-Дорогуша,  -  сказал  я.  -  Я  широкой  души  человек.  Даже  предложенное  вами  не  подпортит  моего  хорошего  отношения  к  вам.  Вхожу  в  положение:  после  высылки  в Казахстан  ингуши  вернулись  на  родину,  не  застав  ни  кола,  ни  двора.  Стало  быть,  надо  обрастать  жильём и  хозяйством. Что  требует  больших  денежных  вложений,  а  брать  их  неоткуда.  А  в  Магадане  первый  секретарь  обкома  Шайдуров  чуть  не  рыдал  от  проблем  с  ингушами.  Которые  -  и  только  молодые  мужчины!  -     всеми  правдами  и  неправдами  рвутся  работать  на  Севере.  Но  не  в  портах,  не  на  заводах  -  только  на  золотопромышленных  драгах,  в  старательских  артелях  либо  на  шахтной  добыче  золота. Когда-то  привелось  мне  сидеть  в  кабинете  комиссара  милиции  Дербенёва  в  Иркутске.  И  как  раз  по  селектору  включилось  для  него  очень  специальное  сообщение.  Я  подхватился  выйти,  не  положено  мне  слушать  такое,  да  Дербенёв   меня  осадил:  оставайся,  ты  на  доверии.  И  о  чём  же  шла  речь,  дорогой  мой  Измайлов?  Ещё  где-то  над  Бодайбо  бултыхался  в  небе  АН-2,  «кукурузник»,   а  в  нём  три  ваших  золотоноса. Плюс  ещё  восемь  человек  на  борту.  Из  них  четверо  -  просто  так  граждане,  но  другие-то  четверо,  под  личиной  судовых  механиков  из  Магадана  -  краса  и  гордость  МВД,  лучшие  оперы.  И  уже  вся   воздушная  трасса  под  колпаком  у  милиции:  аэропорты  Хабаровска,  Иркутска,  Омска,  Домодедово  в  Москве  -  с  кем  будут  обнюхиваться,  встречаться  по  трассе  золотоносы-ингуши.  Шансов  уцелеть  у  них  -  ноль.  У  нас,  дорогой  Измайлов,  недавно  за  сопливую  пачку   долларов  были   расстреляны  Рокотов  и  Файбишенко. А  что  будет  со  мной  за  без  малого  пуд   самородного  золотого  песочка?  А  у  меня,  может  быть,  на  уме  -  жениться?  Может  быть,  ребеночка  завести.  Я  уже  всяческими  войнами  сыт  по  горло.  Так  что  теме  с  золотишком  -  отбой,  и  разговора  такого  меж  нами  не  было.
-Понимаю,  -  сказал  Измайлов.  -  На  нет  и  суда  нет.  Но  есть  ещё  одно  обстоятельство,  для  моей  жизни  очень  важное.  В  системе  «Скотопрома»  я  был  всего-то  начальником  цеха.  А  сейчас  обком  партии  -  через  двадцать  ступенек  вверх!  -  утвердил  меня  республиканским  начальником  по  заготовкам  скота  и  мясной  продукции.  Это  назначение  является  предумышленным  убийством.  Убедите  Семёнова,  чтобы  меня  вернули  на  прежнюю  должность.
-Интересный  разворот.  А  подробнее?
-Через  эту  должность  проходят  все  тайные  и  бессчётные  миллионы   рублей.  Часть  оседает  у  скотопромовских  воротил,  часть  идёт  в  обком,  а  из  обкома  -  в  Москву.  Очень,  очень  большим  людям  в  Москву.  Я знаю  все,  даже  мельчайшие  лазейки  для  воровства  скота.  И  у  меня  -  вилка.  Или  я  перекрываю  все  каналы  хищений  -  тогда  меня  убивают  немедленно:  кто  же  смирится  с  потерей  миллионных  сумм?  Есть  и  второе:  чтобы  уцелеть,  я  вступаю  в  сговор  с  расхитителями.  Вхожу  в  долю.  Тогда  не  сразу,  а  через  какой-то  срок  меня  возьмут  с  поличным  на  сговоре.  Мне  не  забыли,  какие  факты  тогда,  до  ареста  я  предал  огласке.  И  тогда  ваш  журнал  хоть  надсадись  -  из  тюрьмы меня  не  достать.  А  в  зоне  бывает  -  сами  знаете  как. Вдруг  да  сцепное  устройство  на  вагонетке  забарахлит,  и  она  нежданно  покатится  вниз.  Или  на  лесоповале  лесина  может  упасть,  причём  даже  против  направления  ветра.
-Я  извещу  Семёнова,  -  сказал  я.  -  Чтобы  вас  из  министров  вернули  в  начальники  цеха.
Обернулось  это  впустую.  Может  быть,  сказал  Семёнов,  крупица  истины в  том,  что  сообщает  Измайлов,  наличествует,  но   я  не  хочу  выглядеть  дураком  в  ЦК.Человеку  оказывают  колоссальное  доверие,  назначают  министром,  а  он  рвётся  в  начальники  цеха…
На  сговор,  надо  полагать,  Измайлов  не  пошёл. Так  что  вскоре  по  рассветному  времени  раздался  у  меня  междугородный  звонок.
-Гяур,  -  сипло  произнесли  в  трубке.  -  Продери  зенки.  Тут  один  обожрался  свинцовой  фасоли.  Вылетаем  напичкать  тебя.
Какая  фасоль  в пять  тридцать  утра?  Какой  гяур?
А  в  десять  утра  позвонил  мне  московский  человек,  полковник  МВД  Женя  Шепелев.  Измайлов,  Грозный,  спросил  он,  «Скотопром» -  ты,  помнится,  писал  про  это?  По   сводкам  -  Измайлов  убит  на  рассвете.  Четыре  в  спину,  две  в  грудь.  Сиди  дома,  дверь  не  открывай.  МУР  пришлёт  охрану.
-Обмишурились,  - сказал  мне,  отводя  глаза,  Семенов.  -  На  этом  точка.  Из  солдат  перевожу  вас  в  интенданты.  Целее  будете.  В  живом  виде  вы  журналу  нужнее.
Вот  что  поведал  мне  тогда  Семёнов:  молодежь. Представляете,  сколько  героических  деяний  совершает  во  имя  величия  страны  молодежь?  И вот  она-то  не  выслужила  у  страны  своего  сатирико-юмористического  журнала?  При  жизнерадостности   молодежи  и  склонности  к  юмору?  Стало  быть,  впрягайтесь.  Грядёт  XV  съезд  комсомола.  С  издательством  «Правда»  согласовано:  под  нарождение  молодёжного  журнала  «Крокодил»  выделяет  миллион  из  своего  тиража. Придумайте  название  журнала.  И  чтобы   с  перекликом  от  основного,  от  «Крокодила». Определите  гипотетический  штат.  Спешить!  Чтобы  в  первый  же  день  съезда  комсомола  на  кресло  каждого  делегата  выложить  по  экземпляру  пилотного  первого  номера!  Для  согласований  выйти  на  связь  с  высшим  руководством  ВЛКСМ. Главного  редактора  в  журнал  пусть  назначают  они,  им  это  польстит.
В  памяти  уже  подстёрлось,  но  будто  бы  уже  не  Павлов  -  Тяжельников  возглавлял  комсомолию.  И  чуть   было  одна  руководящая    комсомолица  не  вскричала:»Боже  мой!»,  -  когда  я  огласил  предложение  «Крокодила»,  но  вовремя  осеклась.
-Стыд-позор!  -  воздев  руки  без  следов  от  рукояток  бамовских  лопат,  загомонили  правофланговые  комсомола.  -  Стыд-позор,  товарищи,  что  идея  создания  такого  журнала  исходит  от  старших  товарищей.  Значит,  название  -  «Зубастик»?  И  безвозмездно  миллион  тиража?  Да,   только  в  нашем  бесклассовом  обществе  возможно  такое.  Ну,  разве  какой-нибудь  американский  Херст  поступился  бы  в  пользу  тамошней  молодежи  хотя  бы  тысячей  экземпляров  от  своих  тиражей?  А  тут  -  миллион!
Я  успел:  на  каждое  делегатское  кресло  в срок  я  выложил  пилотный  номер  «Зубастика».  И  стоял  рядом  с    синюшным  от  ужаса  почётным  гостем  съезда  Аркадием  Исааковичем  Райкиным,  когда  съезд   в   кликушеском  экстазе,  стоя,  в  тысячи  глоток  бесконечно  камлал:
-ЛенинснамиЛенинживЛенинснамиЛенинживЛенинснамиЛенинжив…
Затем  грянул  съезд  «Интернационал»  в  переводе  В.Коца.  И  приметил  я,  что  со  знанием  слов  «Интернационала» Аркадий  Исаакович  -  ни  бум-бум,
а  только  пришепетывает  симулятивно  губами.  Стоящий  же  справа  от  меня  полковник  артиллерии  слов  «Интернационала» полностью  тоже  не  знал,  но«…отвоевать  своё  добро»  проорал  так,  что  Райкина  зримо  шатнуло
Вопрос  об  издании   молодёжного  журнала  в  волнах  энтузиазма  как-то  замылился  и  в  повестку  дня  не  вошёл.  Думаю, будь  у  этого  съезда  не  повестка  дня,  а  даже  века  -  вопрос  этот  всё  равно  бы  не  заострился.
-Грандиозно!  -  после  съезда  сказал  приставленный  ко  мне  секретариатом  ВЛКСМ  модератор,  координатор,  ответорганизатор  и  вообще  мистификатор  В.Мостовой.  -  Теперь  в  «Балчуг»,  окончание  съезда  отмечаем  там. Ты  краснодарскую  делегацию  отшворить  хочешь?  Ну,   шпокнуть,  трахнуть,  отхарить,  отодрать,  отпилить,  влындить,  отпердолить?  Там  две-три  девки,  казачки  -  мужика  расплавят  не  хуже   мартеновской   печи.
-Нет,  я  бы  насчёт  ямало-ненецкой  делегации.
-В  процессе  вечера   утрясу,  -  пообещал  Мостовой.
Послесъездовское  снятие  стресса  четырьмя  сановными  комсомолистами  проистекало  в  номере  «люкс». Сановные  лица  были  сильно  на  взводе.  Осётр  горячего  копчения  (подарок  съезду  астраханской  делегации?)  на   целлофановой  подложке  истекал  жиром  под  батареей  парового  отопления.  Вытерзывая  из  бочины  осетра  куски  мякоти,  вожди  комсомола,  вообразив  хрустальную  люстру  баскетбольным  кольцом,  метали  ввысь  куски  осетра.  Хрусталь  звенел.  От  лопнувших  ламп  валила  вонь  и  дымовые  шлейфы.
-Как  прошло?  -  живо  поинтересовался  Семёнов  в  редакции.
-Странновато,  Мануил  Григорьевич,  -  доложил  я. - По  принципу  «На  ***  козе   баян?»  и  «На  хрена  попу  гармонь?»  Могу  только  заметить:  в  руководстве  комсомола  у  нас  нет  ни  одного  дурака.  Так  что  полгода  я  пыжился  зря.  Сказать  честь  по  чести  -  так  на  кой  им  ляд  сатирический  журнал?  Одно  беспокойство.  А  того  гляди  и  неприятности.  Поигрались  с  нами  в  активность,  в  бурную  заинтересованность  -  и  шмыгнули  в  сторону.  Так  что  снова,  будь  на  то  ваше  согласие  -  из  интендантов  возвращусь  я  в  солдаты.  Тем  паче  -  имею  очень  точные  сведения  из  Чечено-Ингушетии:  областным  комитетом  партии  заказ  на  моё  убийство  отменён.  Сочли,  что  будет  очень  большой  скандал. (Примечаете,  дорогие  читатели?  Да  как  же  тут  с  теплотой  не  вспоминать  власть  коммунистов?  Опасались  скандала  при  убийстве  всего-то  фельетониста,  пусть  он  там  хоть  всяческий  лауреат  и  «Золотое  перо». А  что  теперь?  Шмальнули  бы   походя,  в  рабочем  порядке!)
И  в  наступивший  период  тихо  вёл  я  себя,  в  тяжелые  битвы  не  ввязывался,  сочиняя  изящные,  полезные  и  самосохранительные  цацки  вроде  «Из  шомполки  без  охулки»,  «Уходя  в  опрощение»,  «Романтический  паря».
Но выпивать-то  -  это  как  же  в  «Крокодиле»  не  выпивать?  И  на  что  же  новая  моя  квартира  в  двух  шагах  от  редакции?   Посему  и  собрались  тут:
от  цеха  словесников  только  хозяин  (а  кого  ещё  пригласить?  Решительно  некого.),  Мануил  Григорьевич  Семёнов,  первейший  друг  Семёнова,  казак,  красавец  и  громадина  Народный  художник  СССР  дядя   Ваня  Семёнов,  Заслуженный   художник  России  Андрей  Крылов   (главный  художник  журнала),  художник  Женя  Шукаев,  а  ещё  счастливо  найденный  и  переманенный  к  нам  в  ответственные  секретари  из  «Известий»  Коля  Штанько.  Милый  был  вечер,  под  невинные  беседы,  разве  только  чуть-чуть  припорошенные  идейной  гнильцой.  И  знали  мы  друг  друга  -  как облупленные,  но  какой-то  не  центростремительной    фигурой,  как  всегда,  был  в  тот  вечер  Калмык.  И  не  обманулись  мы   в   своих  опасениях.
-Не  знаю,  -  сказал  Калмык,   -  как  оно  вам  представится,  а  мне  кажется  вот  так:  что-то  у  нас  перестало  получаться  играючи  и  в  удовольствие.  Или  я  от  вас  устал.  Или  вы  от  меня  устали.  Или  я  надоел  вам,  или  вы  надоели  мне.  Твёрдо  принял  я  решение:  ухожу  на  покой.
На  такой  тревожной  и  печальной  ноте  окончился  вечер.  А  люди  -  они,  само  собой,  произошли  от  обезьяны.  В  том  числе  даже  президент  Медведев.  Только  люди,  в  основном,  произошли  от  горилл  и  орангутанов,  а  Медведев  -  от  обезьянки  маленькой,  вроде  мартышки-мармазетки.  Это  -  в  отличие  от  Семёнова,  который  не  от  обезьяны  повёл своё  начало,  а  от  капли.  Той  самой,  которая  и  камень  точит.  И  если  взял  Калмык  себе  что-то  в  голову.
Оно  всякому  известно  и  непреложно:  если  затеяла  Москва  сделать  себе  гадость  -  то  непременно  втранспортирует  в  пределы  свои  какую-нибудь  орду:  грузинскую,  киевскую,  днепропетровскую,  свердловскую.  Но  если  вознамерится  Москва  сделать  себе  грандиозную  гадость  -  то  не  менее  как  из  Ленинграда  разживётся  она  самой  многочисленной ордой.  (Но  почему  же  пишу  я  «Ленинград»,  а  не  «Санкт-Петербург»?  Тут  дело  не  только  в  том,  что  ныне  заправляет  городом  постклимактерическая   комсомолка.  А  просто  -  еще  рылом  не  вышел  Ленинград  в  Санкт-Петербурги,  и  наступит  это  лет  через  70,  а  то  и  100.)
Ну,  а  если  Москва  затеяла  сделать  себе  гадостёшку  маленькую,  не  вселенскую?  Тут  для  внедрения в  столицу  и  человек  сгодится  из  города  невеликого,  наподобие  Воронежа.  Так  втихаря,  без  литавр  и  фанфар  отбыл  в  город  Воронеж  Семёнов.
А  мои-то  информаторы,  мои-то  инсайдеры  в  том  же  Воронеже?  Так  что  каждый  шаг  в  Воронеже  любимого  моего  Калмыка  был  мне  известен.  Там,  в  Воронеже,  первым  делом  подкатил  Калмык  к  редактору  областной  партийной  газеты  Евтушенко, сговаривая  его  и  блатуя  стать  главным  редактором  «Крокодила». Но  высокомерно  отказался  Евтушенко  от  данного  предложения.  Ведь  кто  в  Москве  Семёнов?  Поднебесный  авторитет!  Наработанные  грандиозные  связи!  А  кем  станет  в  Москве  Евтушенко?  Седьмая  спица   в  колеснице,  провинциальный   хмырь  на  задворках.  Тогда  как  здесь  он  -  кум  королю,  член  бюро  обкома,  и  варгань  он  раз  в  год  хоть  по  два  романа  -  оба  издаст  с  колёс  в  местном  издательстве.
НО  ЕСЛИ  УПОРНЫЙ  В  ДОСТИЖЕНИИ  ЦЕЛЕЙ  КАЛМЫК  НАМЫЛИЛСЯ   В  ВОРОНЕЖ  -  НЕТ,  С  ПУСТЫМИ  РУКАМИ  ОН  НЕ  ВЕРНЁТСЯ!
Так  редактора  местной  молодёжной  газеты  сдернул  он  с  насиженного  места  и  привёз  в  Москву.  Тем  паче  -  не  чужд  крокодильскому  жанру  этот  перезревший  молодёжник  и  когда-то  написал  что-то  ироничное  про  козу.
Хотя  -  не  сразу  состоялось  вживление  в  коллектив  Е.П.Дубровина. В  сумеречном  состоянии  духа, с  прохладным  компрессом  на  голове,  отпаиваемый  чаем нежной  и  верной  Валентиной  Семеновной  -  призвал  Калмык  к  себе  на  Ленинский  проспект  Колю  Штанько.
-Задание  тебе,  -  сказал  Калмык.  -   Вчера  я  привёз  из  Воронежа  не  совсем  ясного  мужика.  У  него  манера  такая,  что  ли:  молчит  и  молчит. Ты  с  ним  встреться,  разговори,  растормоши:  чем  дышит,  каков   нутром.
…В  гостиничном  номере  на  пять  кроватей  четыре «толкача»  резались  в  домино.  Пятый  житель  номера,  толстый  и  с  морковного  цвета  лицом,  руки  на  коленях  -  сидел  возле  своей  кровати.
-…Винюсь,  Мануил  Григорьевтч,  -  признался  вечером  Калмыку  Коля  Штанько.  -  Не  разговорил,  не  выпытал  ничего.  Аж  по  трём  ресторанам  сиживали,  употребили  литра  по  полтора   -  молчит.  А  в  гостинице  он  бульк  -  и  завалился  в кровать,  будто  меня  при  нём  и  нет.
-Штучный  кадр,  -  заключил  Семёнов.  Но  и  инерция  у  «Крокодила»  такая,  что  и  ему  не  разрушить  дело.
И  неоценимый  мой  командир  в течение  двадцати  лет!  Разве  не  ясна  затея?  Думается,  так  он  размышлял,  Калмык:  да,  засранцы,  я  устал  и  ухожу.  Но  подсуроплю  вам  такого  фрукта  -  что  годы  под  моим  руководством  запомнятся  вам  как  райские  кущи!
Теперь  человек с  морковного  цвета  лицом  восседал за  главным  столом.  Слов  он  почти  не  произносил.  Руки  постоянно  держал  под  столом,  совершая там  неизвестные  микродвижения.  Ввиду  чего  среди  художников укоренилось  мнение,  что  новый  наш  главный редактор -  перпетуум-онанист.
-Да ни  в  коем  разе, мужики,  -  сказал  я.  -  Никакой  он  не  перпетуум-онанист.  Он  -  скрытый  голландец.  Вяжет  под  столом   пуловеры  и  носки.
А  все  годы  при  Семенове  возглавлял  иностранный  отдел  Марк  Эзрович  Виленский.  Не  знаю  уж  почему,  но  ненависть  этого  человека  ко мне  была необъятна.  И  в  самой  резкой  форме,  публично и  раз  навсегда  -  Семёновым  было  запрещено  Виленскому высказываться  при  любом  обсуждении  моих  фельетонов.
Что  же  при  Дубровине?  Сразу  под  председательством  именно  Виленского  была  сформирована  комиссия  с  нескрываемой  даже  установкой:  проехать  и  пролететь  как  можно  шире  по  следам    командировок Моралевича, добыть  на  него  как  можно  более  полный  компрометирующй  материал!  Пьянство,  браконьерские  охоты,   блуд,  а  уж  чего  особо  хотелось  бы  -  доказательств  в получении  взяток.
Знавала  что-нибудь  подобное  советская  печать?
  Через  три  недели  истрёпанная    разъездами  комиссия  возвратилась  Она  не  привезла  ничего.  Да ,  в  районе  рек  Сулак  и  Сулачек  на  всех  уровнях  костерят  Моралеича,  но  тогда  по  его  фельетону  «Бывшая красная  рыба»было  аж  заседание   Политбюро,   а  после  этого   вылов осетров  на  Каспии  осложнился.
А  журнал  тем  временем  шелудивел  и  паскудел.. И  если  что-то  исковерканное  мне  и  удавалось  напечатать  в  нём,  то  уже  под  псевдонимом  «Ф.Коровьев»:  под  истинной  фамилией  печататься  было  стыдно.  Ах,   не  любил  меня  архангельский  высерок  из  Агитпропа  Лисин.  Так   что  вскоре,  усиленно  задвигав  руками  под  столом,  Дубровин  оповестил:
-Над  вашей  головой  сгустились  грозные  тучи!
-Привыкать  ли,  -  отозвался  я.  -  Над  моей  головой  всегда  сгущаются  грозные  тучи,  ровно  как  в  тарелках  у  трудящихся  никогда  не  сгущается  суп.
-Вам  надлежит  немедленно  вылететь  в  Азербайджан.   Вы  там,  ещё  работая  при  Семёнове,  совершили  тяжкое  уголовное  преступление.
-Забавно,  -  сказал  я.  -  Что  же:  командировочное  удостоверение  на  стол,  командировочные средства  на  карман  -  и  я  в  полёт.
-Нет,  -  заявил  воронежский  вселенец  в  Москву,  -  вы  полетите  за  свои  деньги  и  без  командировочного  удостоверения.
-А  вот  уж,  морковное  рыло,  -  сказал  я  Дубровину,  -  ***  тебе   в  сумку,  чтоб  огурцы  не  мялись  В  Азербайджане  я  бывал  только  как  специальный  корреспондент  «Крокодила»,   не  иначе.  Поэтому  готов  предстать  перед  тамошним  правосудием  исключительно  в  этом  качестве.  А  тебя  и  Лисина  понимаю  вполне:  если  меня  удастся  законопатить  в  тюрьму-  то  законопатили  никак  не  первого  фельетониста  страны,  к  журналу  политсатиры  ЦК  отношения  он  не   имеет,  а  просто  с  улицы   безвестный  жидяра.
-Если  вы  отказываетесь,  вы  будете  этапированы  в  Азербайджан
-Испугали  бабу  мудями,  когда  она  и  остальное  видела.  Так  слушай,  убогий:  на  одном  этаже  со  мною  живёт  мой  друг,  великий  физик-теоретик  Армен  Хачатурян.  Здесь  он  имеет  кукиш,  синяки  и  шишки.  Здесь  ему  обрыдло  влачить.  С  распростёртыми  объятиями  его  готова  принять  Америка.  Но  Академия,  ЦК  и  КГБ  этого  не  хотят.  Ввиду  этого  под  нашими  окнами  денно  и  нощно  выпасают  Армена  и  его  семью  две  машины  с  хлопчарами  из  КГБ.  А  поодаль  стоит  микроавтобус.  Он  набит  ребятками  из  «Ассошиэйтед  пресс»  и  разных  «Франс  пресс».  Они  ждут  развязки  дела  с  Хачатуряном. Но  они  оповещены  и  про  меня.  Им  будет  очень  любопытно  снять  моё  этапирование.
Сразу,  в  этот  же  день  командировка  была  у  меня.  Прокурор  Азербайджана  Ибрагимов  был  со  мной  приветлив   и  дружелюбен.
-Понимаете,  -  разъяснил  он,  -  это  Генеральный  прокурор  СССР  Сухарев.  А  мы  ведь  обязаны  выполнять  приказ.
Во  время  следствия  жил  я  в  неимоверном   «люксе».И  покуда  ведать  не  ведал,  что  же  я  набедокурил  когда-то  в  очаровательном   городе.  Блевал  посреди   священного  Молоканского  садика?  Мочился  на  прохожих  с  Девичьей  башни?
На допросы  меня  возила  чёрная  «волга»  с  мигалками.  Дело  вёл следователь  по   особо  важным  делам  Чумаков. В  национальных  стаканчиках  «армуды»  (что  значит  «грушеподобные»)  Чумаков  потчевал  меня  редкостным  чаем,  тем  самым,  который,  как  уверял  Чумаков,  доверяют  собирать  только  девственницам. 
В  незапамятные  времена  (по  которым  срок  давности  -  совершенно,  совершенно  случайно!)  истекал  всего  через  месяц,  совершил    я  вот  что:  прибыл  на  Бакинскую  текстильную  фабрику. Опечатал  её  цехи  своими  визитными карточками.  Шантажируя  и  запугивая  безгрешное  руководство  (впоследствии  по  этому  делу  были   даже  расстрелы)  -  вывез  грузовик  новозеландской  шерсти  в шпулях. Шерсть  реализовал  неустановленным  цеховикам. Затем  на  квартире  главбуха  фабрики  стяжал  у  директора  взятку  в  15000  долларов  -  и  покинул  Баку.
-Первое,  -   сказал  я  миляге  следователю  Ушакову,  -  я  знать  не  знаю,  где  в  Баку  находится  трикотажная  фабрика   и  есть  ли  таковая  вообще. Второе:  в  1963   году  издательство  «Правда»  напечатало  для  меня  500  визитных  карточек.  Остаток  и  сейчас  у   меня  в  ходу,  я  вам  вручил   одну  из них.  Сличим .её  с  теми,  которыми  я  опечатал  цехи.  Если  совпадет  -  я  сейчас  же  беру  руки  за  спину  и  становлюсь  лицом  к  стене.
-Те  карточки  не  сохранились,  -  сказал  Чумаков.
-Тогда  очную  ставку  с  главбухом,   на  квартире  которого…
-Он  получил  восемь  лет.  Пять  лет  он  симулировал  сумасшествие,  а  на  шестом  действительно  сбрендил.
-Тогда  директор,  из  рук  которого  я  получил  15000  долларов.
-Директор  по  недосмотру  КГБ  еще  в  те  годы  сквозанул  в  Турцию
-Итожим,  -  сказал  я  прокурору  республики  Ибрагимову. Министры  внутренних  дел  СССР  Щёлоков  и  Федорчук  для  упрощения  схем  моей  жизни  много  раз  пытались  впарить  мне  генеральское  удостоверение.  Дурак,  что  я  всегда  отказывался.  Сейчас  июль,  очереди  в  аэрофлотских  кассах  ломовые,  но  уж  по  брони-то  МВД,  будь  у  меня  те  генеральские  удостоверения. Вот  28  рублей.  Пусть  Чумаков  по  брони  Прокуратуры  Азербайджана  возьмёт  мне  билет  до  Москвы.  Полагаю,  делать  мне  у  вас  больше  нечего,  а  у  вас  ко  мне  вопросов  нет.
Затем  в  центре  кабинета  прокурора  Азербайджана  Ибрагимова  у  нас   произошла  рукопашная  схватка.   Я  впихивал  прокурору  28  рублей,  он   отчаянно  отбивался  Любимый  мною  Азербайджан,  я  по  сию  пору  должен  тебе  28  рублей.
Печально,  печально,  но  даже  на  уровне  Генерального  прокурора  СССР  попытка  пристроить  фельетониста  на  15  лет  строгого  режима  сорвалась.  Хотя  -  разве  не  наработала  партия  других  хитроумных  способов?А  среди  них  загадочное  и  многозначительное :»ЕСТЬ  МНЕНИЕ!»
Потому  вскоре  на  расширенной  редколлегии  произнёс  морковнолицый:
-Есть  мнение,  товарищи,  что  мы  должны  проголосовать  за  увольнение  товарища  Моралевича  из  редакции.
Под  эти  слова  поднялся  Народный  художник  СССР  Борис  Ефимов:
-Я  правой  рукой вполне  ещё  владею  без  муштабеля,  за  увольнение  Саши  руку  подниму.Но  когда  приду  домой,  сяду  есть  суп,  меня  спросит  жена:»Ну,  как  там  в  «Крокодиле»?  -  А  я  ей  скажу:  всё,  отсмаковалась  ты  в  журнале  от чтения Моралевича,  выперли  мы  его  за  порог. А  жена  меня  спросит:  батюшки-светы,  да  за  что  же?  Вот  вы  и  разъясните  мне,  Евгений  Пантелеевич,  мне  жене  как  объяснить  -  за  что?
-Я  о  том  же  -  поднялся  главный  художник  «Крокодила»,  Заслуженный  художник  России  А.Крылов.  -  Если  увольняем,  то  какова  причина?
-Редколлегия  отменяется!  -  заметался  морковномордый.  -  Редколлегия  отменяется!
Тут  уж  как  хотите,  товарищи   -но  к  какой-то  небывальщине,  опасной  непредсказуемости  стала  скатываться  страна.  Ведь,  бывало,  многозначительно  произнеси  фразу-заклинание  «ЕСТЬ  МНЕНИЕ»  -  и  все  вскакивают,  рука  под  козырек. А  что  же  теперь?
А  теперь  -  тут  уж  до  Моралевича  ли!  -  сотни  писем  повалили  в  «Крокодил»  и  ЦК:  что  происходит  с  журналом?  Мелкотравчатый,  гадостный  стал  журнал.  Это  до  какого  же  паскудства   надо  дойти,  чтобы  вместо   защищающих  граждан  текстов  и  рисунков  публиковать  теперь  полосами  чайнворды,  кроссворды,  сканворды  и  прочие  бикфорды?  И  при  всём  при  этом  -  обвальное  падение  тиража.  А  это  же   бюджет?  Это  же,  стало  быть,  будут  недокормлены  коммунистические  партии  Чили  и  прочих  Гондурасов  В  свете  этого  -  не  пора  ли  делать  Дубровину  ротацию?
А  что  делать  мне,  какие  новые  подвохи  и  опасности  ждать?  Отлучение  на  два  года  от  работы  в  печати?  Было.  Попытка  упечь  в  тюрьму?  Была.  Заказ  на  убийство?  Был.
В  этих  условиях  -  однова  живём,  с  земли  не  сгонят,  дальше  фронта  не  пошлют!  -  сочинил  я  напрямую  письмо  в  Секретариат  ЦК  КПСС.В  котором  указал,  что  по  следам  моих   командировок  редакция,  по  настоянию  Агитпропа,  высылает  розыскные  бригады  в  поисках  любого  на  меня  компромата.  Чем  не  столько  принижает  меня,  сколько  самоё  редакцию.  И  не  далее  как  неделю  назад,  предполагаю,  что  снова  с  подачи  Агитпропа,  состоялась  редколлегия,  где  просто  так,  за  здорово  живёшь,  без  предъявления  обвинений  -  предлагалось  уволить  меня  из  журнала,  которому  я верой  и  правдой  прослужил  четверть  века.  Неприязнь  ко  мне  Агитпропа   не  считаю  достаточной,  чтобы  покинуть  фельетонистику.  Но  если  точка  зрения  Секретариата  ЦК  КПСС  хоть  в  малой  степени  совпадает  с  точкой  зрения  Агитпропа  -  я  немедленно  и  без  объяснений  покину  журнал.
Такое  письмецо.  Не  знаю,  кто  читал  его  в  Секретариате,  в  чьих  руках  оно  побывало.  Но  буквально  через  пару  дней  настиг  меня  истерический, дворняжечьего   визга  звонок  А.И.Лисина:
-Как  вы  смеете  отправлять  такие  письма  руководству  партии?  Никто  не  сводил  на  нет  ваши   возможности  публиковаться  в  журнале!  Вы  сами  снизили  производственную  активность,  но  уж  мы  проследим,  чтобы  она  возросла  до  прежних  пределов.  Дубровин  же  строжайше  ответит  за  свои  спекуляции  именем  ЦК!
Ах,   заслонял  Моралевич  своей  возмутительной  фигурой  производственное  барахтанье  Дубровина  в  журнале.  Черт-те  чем  стали  заполняться  его  страницы,  отвращая  миллионные  читательские  массы  от  журнала.  Пошлость,  низкопробщина,  даже  нарождающаяся  заказуха  пронизали  все  поры  журнала.  В полном  отрыве  от  коллектива  обнаружил  себя  Дубровин.  И  на  что  уж  залихватски  и  дружно  выпивал  всегда  народ  в  «Крокодиле»  -  и  тут  Дубровин  показал  себя  нравственным  хуторянином.  Не  принимаемый  ни  в  какие  компании,  ввиду чего  стал  алкашом-затворником,  что  много  разрушительней  для  всякой  личности.  Нет-нет,  надо  делать  ему  ротацию!
Но  хочется  ли  получить  коленом  под  зад  с  наитеплейшего  места?  Нет,  надо  спасаться,  и  чем-то  таким  весомым,  что  делает  тебя  совершенно  неприкасаемым  для  неприятелей.  Тут  искромётная  мысль  осенила  автора  иронического  сочинения  про  козу:  надо  взяться  за  сочинение  биографии  М.С.Горбачёва,  генсека  ЦК  КПСС!
И  по  коридорам  редакции,  оснащённые  удостоверениями  журнала,  в  направлении  Ставрополья  рванули  только  Дубровину  известные  люди.  Собирающие  у  местных  крестьян  материал,  как  Мишутка  журил  сверстника  за  произнесение  считалочки  «Нескладень,  неладень,  манду  на  уши  надень».  Как  с  детства  будущий  генсек  был  охоч  к  технарству  и  комбайнерству,  к  девяти  годам  уже  вполне  оперируя  словами  «текстроп»,  «эвольвента»  и  «шнек».
Вот  тут-то,  дорогой  читатель,  и  грянул  неописуемый  гром.  Биография  вождя!  Отца  перестройки!  Автора  крылатой  фразы:»Процесс  пошёл!»  Ведь  после  ста  фильтраций   отбираются  для  изготовления   таких  биографий  сочинители!  Под  недрёманным  оком  Отдела  административных  органов  и  КГБ!  И  вдруг  какой-то  шут  гороховый  начинает   несогласованные  и  самоуправные  изыскания!
Чего  не   ведаю,  того  не  ведаю. Возможно,  тот  же  агитпроповский  Лисин  тяганул  к  себе  Дубровина,  удостоверение  главного  редактора  «Крокодила»  отнял  и  нацелил:  или  сейчас  же  пишешь:»Прошу  по  собственному  желанию»…  -  и  тогда  ЦК  посодействует  с  твоим  будущим  трудоустройством.  Если  нет  -  выметайся  на  улицу  в  босяки.
А  разве  желательно  кому  в  босяки?  И  хозяева  определили  к  делу  Дубровина.  Однако  -  куда?  И  ведь  сколь  иезуитски  мстительна  может  быть  могучая  организация!  Так  куда  был  низринут  на  работу  бывший  вершитель  судеб  Дубровин?   На  презреннейшую  должность  низового  литсотрудника  в  презреннейший  журнал  «Трезвость  и  культура»!  Куда,  из  носа  кровь,  надо  прибывать  по  звонку  к  9.00,  да  не  персоналкой,  а  в  общественном  трамвае,  в  гуще  недружелюбных  масс.  А  там  втискиваться  за  обшарпанный  стол  и  лепить  заметки,  что  мойщики  витрин  с  Калининского  проспекта  дали  отныне  зарок  не  употреблять  в  виде  алкоголя  «синюху» («Ниитхинол»).  А  пролетарии  завода  «Красный  болт»,  выпивавшие  прежде  по  830  литров  охлаждающей  эмульсии  из  станков,  ввиду  обострения  отношений  между  НАТО  и  СССР,  стали  выпивать  всего  192  литра,  чем  значительно  повысили  обороноспособность  державы.
Как  в  таких  условиях  не  загорюниться  и  как  раз   не  поддержать  почина  окномоев  и  пролетариев  завода  «Красный  болт»?
Да,  видели  многие  граждане  страны,  как  из  ложного  человеколюбия  Министерство  путей  сообщения  втыкает  кругом  таблички:
                БЕРЕГИСЬ  ВЫСОКИХ  ПЛАТФОРМ!
И  хорошо,  допустим,  в  Воронеже, где  вокзал  всего  один.  А  человеконенавистническая  Москва,  где  вокзалов  не  перечесть,  а  отсюда  и  многократно  возрастает  опасность  упасть  с  высокой  платформы?
Конечно,  упал  с  такой  платформы  сотрудник  журнала  «Трезвость  и   культура».  Кое  как  отлежался,  долго  не  пил,  но  от  резкой  смены  стереотипа,  как  говорят  в  России  -  склеил ласты   (американское  -  «столкнуть  ведро»,  см.  фильм  Стэнли  Крамера  «Этот  безумный,  безумный,  безумный  мир!»,  сцена  кончины  Гордона  Смайлера.).
Так  приспела  пора  «Крокодилу»,  всхлипывая  о  временах  Калмыка,  заполучить  нового  главного  редактора.
На  этом  этапе,  ужасающий  как  громовержец  Зевс,  в  конференц-зал  вбежал  человек.  По  мошонку  он  был  как  торнадо,  до  плечевого  сустава  смерч,  а  головою   -  самум.  Представляться  он  залу не  стал,  поскольку  всякая  журналистская  сволочь  обязана  знать,  что  это  -  Севрук.
-Ваш  новый  главный  редактор  Пьянов!  -  выковырнул  Севрук  из-за  своей  спины  мужчину  и  без  прочих  слов  удалился.
-…А  к  жанру-то  он   родствен?  -  судачили  по  кабинетам.  -  Читал  кто-нибудь,  что  пишет  этот  Пьянов?
-Он,  похоже  -  поэт-почвенниик,  -   предположил  всезнающий  Володя  Митин.  -  Вроде  бы  я  встречал  в  «Сельской  жизни»  за  подписью  «А.Пьянов»:
                «Шумит-гудёт  машинный  гул
                У  нового  овина…
                Он  полушубок  расстегнул,
                Приспособленье  вынул».
Ну,  что  же  -  пусть  поэт.  Так  сказать,  заместитель  Пушкина  по  району  Савеловского  вокзала.  И  кадровые  обновления  немедля  начались  при  нём,  влилась  в  штат  свежая  кровь.  Заместителем  редактора  воздвигся  В..Свиридов.  Правда,  никогда  и  ни  одной  строки  он  в  журналистике  не  породил.  Правда,  поручи  ему  и  слово  это  написать  -  «журналист»,  так,  скорее  всего,  вышло  бы  из-под  его  пера  -  «жюрнолизд»..  Однако  -  статен  и  сановит.  И  в  кресло  ответственного  секретаря  «Крокодила»  водрузилась  вальяжная  крупногабаритная  дама  Н.Бухалёва.  Что  говорить,  поручи  лучшим  следователям  МВД,  подкреплённым  следователями  КГБ  и  прокуратуры  -  не  сыскали  бы  они  ни  строки,  которой  отметилась  в  журналистике  Н.Бухалёва. Да,  была  бы  она  хороша  в  должности  смотрительницы  бензоколонки  или  заведующей  рыбным  отделом  в  гастрономе  -  но  не  боги  ведь   горшки  обжигают, обживётся,  поуправляет  сатирой.
Опять  же  -  неведомо  с  каких  мидовских  или  гэбистских  кадровых  помоек  возник  в  редакции,  чтобы  заведовать  иностранным  отделом,  Л.Флорентьев.  В  журналистике  никак  не  известный.  Зато  сразу  ставший  партсекретарём  редакции.
И  с  юркостью  кулика-перевозчика  возле  гнезда,  когда  гнездо  его  потревожено  -  замелькал  в  коридорах  паж  и  шлейфоносец  Пьянова  Ю.Белявский.  Нет,  никто,  никогда  и  нигде  не  читал  в  прессе  его   волнующих  заметок,  статей  и   репортажей.  Зато  он  многозначительно  говорил,  как  неимоверно  дружен  с  семьей  знаменитого  пианиста  Андрея Петрова  и  на  даче  Петрова  регулярно  играет  с  ним  в  теннис.
К  этой  тягловой  команде  присоединились  также  трое  партийных секретарей  прошлых  лет:  Спасский,  Полянский,  Казовский  и  ещё  кто-то,  ввиду  полной  человеческой  насекомости  мною  забытый. Вот   этой  грозной  дружиной  сатириков  и  юмористов  полагал  надвинуться  на  поредевшие  читательские  массы  журнала  Пьянов. Так  что  хотелось,  обхватив  голову  руками  и  вспоминая  почившего  уже  Калмыка,  пусть  и  богохульствуя  противу  Ветхого  завета,  возопить:»Лама,  лама,  савах  вани!»  (Боже,  Боже,  на  кого  ты  меня  покинул?».
И  несколько  тоньше,  витиеватей  выходцы  из  Твери(Калинина)  люди  (Пьянов),  нежели  воронежские  молчуны  (Дубровин)  Не  объявлялось  мне  теперь  тупо и  в  лоб:  а  вот  отринем  ваш  фельетон  -  и  всё  тут!  Нет,  другая  практика  пошла    в  ход,  осовремененная:  всё  сданное  мною  для  печати  принялись  ЧИТАТЬ. Дорогой  наш  классик,  разве  мы  этим  перекрываем  вам  кислород?  Мы  просто  ЧИТАЕМ,  вникаем  в  ваши  тексты.  Ведь  не  пустышка  тут,  тут  во  всём  величии  -  фельетон.  Вот  и  осмысливаем  его  руководством  журнала  четыре-пять  месяцев.  А  если  за  это  время  актуальность  темы   устаревает  и  фельетон  становится  никчёмен  -  это  уж  извините.
В  этих  условиях,  не  пожмотившись  на  деньги,  пошёл  я  на  телеграф.  И  Пьянову  с  партсекретарьками  отбил  телеграмму:»Сообщаю  вам  (для  ускоренного  прочтения   моих  фельетонов),  что  русский  алфавит (кириллица)
состоит  из   букв:  а,б,в,г,д,е…(далее  перечислялся  весь  алфавит). В  надежде  на  быстрое  освоение  вами  алфавитной  премудрости  и  ускорения  чтения  -  А.Моралевич».
Однако  -  нет,  не  освоил  руководящий  состав  алфавита.  А  вскоре  в  кабинете  главного  редактора  возник  борцовского  обличья  аварец.
-Ти!  -  закричал  он  мне.  -  Мой  семья  помощь  хотел  от  «Крокодил»,  а  ти  нас  угробил!  Ти  -  вор!
-Друг   дорогой,  -  сказал  я  вскипающему  пузырями  аварцу,  -  да  я  вас  знать  не  знаю.  Вспоминается  из  Гёте:»Откуда  ты,  прелестное  дитя?».
-Ти!  -  продолжил  аварец.  -  Ти  брал  взятка  наш  министр  внутренних  дел,  сто  тисач  рублей,  чтобы  он  душить  наш  семья!
-Очень  серьезное  обвинение,  -  обозначив  на  лбу  даже  на  три  морщины  больше,  чем  обычно,  озаботился  Пьянов.  -  Я  поручаю  внутреннее  служебное  расследование  этого  товарищу  Юрию  Белявскому.
И  лучший  друг  пианиста  Андрея  Петрова  тут  же  изготовился  писать  протоколы.  Но  -  незадача.  И  со  знатнейшим  тамадой  страны  Расулом  Гамзатовым  был  я  знаком  в  Дагестане,  и  с  Данияловым,  и  с  Сабиром  Кехлеровым,  без  пяти  минут  заместителем   Генерального  прокурора  СССР,  с  сотнями  других  людей,  даже  с  некоторыми  орлами,  парящими  в  Ахтынском  районе  ниже  тамошних  вершин  -   но  так  уж  вышло,  что  никогда  в  Дагестане  не   переступал  я  порог  здания  МВД   и  ни  с   одним  министром  не  был  знаком.
-Значит,  так,  поэт,  невольник  чести,  -  сказал  я  Пьянову.  -  Или  ты  для  быстроты  даёшь  свою персоналку  любимцу  пианиста  Андрея  Петрова,  либо  он  поедет  троллейбусами  №3  или  №23.  На  Пушкинской улице  остановка  у  них  как  раз  возле  Генеральной  прокуратуры.  И  там  по  фактам,  сообщаемым  этим  аварцем,  пусть  Белявский  сдаст  официальное  представление  редакции  на  меня.  Если  это  не  будет  сделано  немедленно  -  я  сам  через  час  извещу  прокуратуру  о  попытке  редакции  путём  воровского  внутреннего  расследования  сокрыть  серьезное  преступление  её  специального  корреспондента.
Знаете  что,  дорогой  читатель?  Через  пять  минут  гневный  аварец  и  любимец  пианиста  Петрова  исчезли  из  редакции  навсегда.  А  я  стал   от  нечего  делать  листать  многострадальный  угасающий  журнал  -  какой  же  мутью,  серятиной  и  ахинеей  нафарширован  он  от   корки  до  корки.  Здесь  и  обратил  я  внимание:  а  с  чего  это  так  удлинился  у  нас  список  членов  редколлегии?  И  Боже  милостивый,  какие  фамилии  обнаружил  я  в  списке:  Дёмин  и  Аникиев.  Много,  много   лет  я  лично   знал  этих  сановитых  товарищей.  Один  был  генералом  Генпрокуратуры  (Дёмин),  другой  -  генерал—лейтенантом  из  центрального  аппарата  МВД  СССР.
-Изволь-ка,  поэт,  -  сказал  я,  зайдя  к Пьянову,  -  а  что  сталось  бы  с  «Сатириконом»  и  с  самим  Аркадием  Аверченко,  осмелься  он  ввести  в  редколлегию  «Сатирикона»  обер-полицмейстера  и  начальника  охранки?  Думаю,  читающая  российская  публика  утопила  бы  Аверченко  в  нечистотах,  а  «Сатирикон»  сожгла.  Какие   же  делишки  поэт  намерен  обстряпывать  через  двух   генералов  и  как  пишется  слово  «коррупция»,  со  спаренным  «Р»»  или  одиночным?  Я,  конечно,  не  из  белых  офицеров,  не  из  столбовых  дворян,  но  всё  же  человек  чести.  Потому  в  самой  резкой  форме  ставлю  задачу:  чтобы  в  следующем  номере  «Крокодила»  эти  фамилии  из  списка  испарились.  Позоров  журналу  и  без  того  достаточно.
-А  вы,  собственно,  кто  такой?  -  сказал  мне  поэт-почвенник.  -  Вы  всего  лишь  специальный  корреспондент,  и  вам  ли  что-то  диктовать  руководству  редакции? Каждый  сверчок  знай  свой  шесток.   Советую  откусывать  кусок  по  себе.
Оно  в  самом  деле  -  как  я  могу  воспротивиться?   Никак.  Да,  отправил  я   весьма  жесткие  письма  генпрокурору  и  министру  МВД:  хоть  вы-то  разъясните  своим  генералам,  что  существуют  честь,  пристойность,  приличия.
Генпрокурор  мне  не  ответил.  А  какая-то  канцелярия  МВД   уведомила,  что  служебной  деятельности  генерал-лейтенанта  Аникиева  членство  в  редколлегии  «Крокодила»  не  мешает,  что  же  касается  вопросов  нравственности,  чести  и  пр.  -  то  это  вопросы  доброй   воли  генерала.
И  что  можно  предпринять  ещё?  Уволиться  самому,  чтобы  не  марать  своё  имя  в  генеральском  подозрительном  соседстве?  Нет,  последний   я  сделаю  шаг,  и  уж  тогда,  отдав  тридцать   лет  «Крокодилу»  -  на  вольные  хлеба.
…Главный  бухгалтер  издательства  «Правда»  А.Н.Васильев  имел  обличье  лорд-мэра.  Десятки  главных  редакторов,  даже  и  «Правды»,  трепетали  перед  этой  персоной.  На  его  стол  я  и  положил  лист  бумаги.  Текст  он  прочитал  и  поднял  глаза  на  меня.  В  одном  глазу  его  была  Арктика,  в  другом  Антарктика.
-Стало  быть,  вы  хотите,  чтобы  я  подписал  ЭТО?  -  спросил  великий  человек.
-Очень  просил  бы  вас,  Алексей  Николаевич.
-Н-да,  -  молвил  титан  финансирования.  -  При  Семёнове  в  журнале  у  вас  не  было  гнилости.  Знаете  что?  Я  подпишу  ЭТО.
В  прошении  моём  значилось  вот  что:»Будучи  сознательным  гражданином,  учитывая  бюджетную  напряженность  в  стране  и  в  меру  своих  сил  стремясь  к  упрочению  бюджета,  сообщаю:  в  журнале  «Крокодил»  на  платных  должностях  членов  редколлегии  образовались  два  генерала,  Аникиев   и  Дёмин,  один  от  МВД,  другой  от  Генпрокуратуры.  Поскольку  моё  печатание  в  журнале  полностью  блокируется  и  гонораров  нет  -  прошу  финансирование  членства  двух  генералов  в  редколлегии  производить  из  моей   зарплаты.  Специальный  корреспондент  «Крокодила»  А.Моралевич».
Месяц  я  содержал  на  свои  средства  двух  генералов,  после  чего  они  канули  в  небытие.  Тут  подоспели  и  лихие  девяностые,  когда  не  сверху  на  коллектив  обрушивают  руководителя,  а   коллектив  имеет  право  его  выбирать.  И  по  простоте  душевной  затеял  я  поставить  вопрос  о  полутрупе  журнала:  а  не  позволит  ли  мне  коллектив  вернуть  журнал  к  семеновским  традициям?
Чем  обернулась  затея?  Дважды   перед  общими  собраниями,  когда  весь-то  коллектив  состоит  уже  из  Пьянова,  бывших  партсекретарей  и  нескольких  дам (машинописное  бюро,  отдел  писем)  -  у  здания  тормозил  «москвичок-каблучок».  Из  его  фреоновых  недр  добывались  замороженные  курицы  в  целлофане,  после  чего  каждый  сотрудник  получал  по  курице.  Плю
к  этому  -  неизвестная  тетенька  вручала  всем  неразъяснимую  премию  -  по  со  рублей.  И  когда  оглашалось:  есть  ли  здесь  кто-либо,  голосующий  за  Моралевича  как  за  редактора  -  все  дружно  и  в  спешке  взвивались  (вдруг  да подтают  куры!):
-Нет,  нет,  такого  редактора  мы  не  желаем!
И  в  кулуарах  я  спрашивал  старожилку  редакции  и  вполне  пристойного  человека,  заведующую  машбюро  Лену  Анджан:
-Ленуся,  а  если  бы  вместо   куриц  вам  дали  по  индейке  -  ты,  наверное,   голосовала  бы  против меня  двумя  руками?  А  ведь  я знаю:  тебе  стыдно  говорить,  что  ты  работаешь  в  «Крокодиле»,  и  привираешь,   будто  в  каком-то  главке.  Что,  разве  не  приятнее  было  бы  с  гордостью  произносить:»Я  работаю  в  «Крокодиле»!
Ответ  мне  был  таков:
-Александр  Юрьевич,  но  вы  же  зверь.  Скорей  всего,  и  журнал  бы  снова  стал  знаменитым,  и  авторский  актив  вернулся,  и  зарплата  получилась  бы  вчетверо  больше.  Но  вы  же  заставите  работать,  пахать,  мантулить.  А  обвести  вас  вокруг  пальца  не  выгорит,  очень  уж  до  тонкостей  вы  знаете  весь  процесс.  А  мы  уже  так  втянулись  за  последние  годы  бить  баклуши,  дурковать,  пусть  и  за  копейки.  Поэтому  душой  -  с  вами,  а  голосую  -  против.
Что  ж,  оставалось  отдать  салют  любимому  двенадцатому  этажу.  «И  судно  охвачено  морем  огня,  настала  минута  прощанья».
Огонь  же  действительно  дожирал  судно,  так  что  вскоре  «малина»,  именовавшаяся  почему-то  журналом  «Крокодил»   -  прихлопнулась. Однако,  распространился  слушок,   что  группа  юниоров-энтузиастов,  разжившись  деньгами  от  какого-то  благородного  четвертьолигарха,  стала  микротиражом  выпускать  некий  «Новый  Крокодил».  Так  разве  не  любопытно  было  взглянуть,  как  оно  получается  у  юниоров?
Ах,  Библия  и  живописание  сцен  изгнания  Иисусом  Христом  менял  из  храма!  Уже  в  холле  родимого  двенадцатого  этажа  набежал  на  меня  человек,  предлагая  купить  по  демпинговой  цене  (оптом  -  ещё  дешевле!)  неподдельно  германские  щипцы  для  безболезненного  удаления  растительности  из     носа.  Буквально  все  кабинеты  редакции  по  субаренде  принадлежали  теперь  множественным  ООО,  ПБОЮЛ  и  АО.  Броуновское  движение  людей  с  коробками  товаров  происходило  по  коридорам.  Что  касается  конференц-зала  -   был  он  превращён  вовсе  в  торговый  пакгауз,  и  юные  шалашовки  с  декольте  до  лобка  громоздили  здесь  горы  тефлоновых  сковородок,  кастрюли  «Зептер»,  духи  «Магриб»  и  «Нескромные».  Двое  мрачных  грузин,  обжив  кабинет  главного  художника,  торчали  ушами  из  пирамид  подозрительных  электронных  механизмов,  и  в  щель  приотворённой  двери  сочился  запах  свеженапечатанных  денег.
Что  касается  юниоров  -  от  щедрот  ООО  и  ПБОЮЛ  занимали  они  на  этаже  всего  один  кабинет,  да  и  то  уже  сматывали  удочки,   поскольку  четвертьолигарх  стал  испытывать  нехватку  денежных  средств,  подпитывать  издание «Нового  Крокодила»  больше  не  мог.
Так  что  же,  каюк достославному   изданию?  Нет.  батально  выпятив  грудь  -  сама  «Новая  газета»  взялась  раздуть  под  пеплом  огонь.  Были  выкуплены  права  на  издание  «Крокодила»  у  какого-то  банка-
замухрыжки,  грянула,  как  то  водится  теперь,  пиар-компания:  свершилось,  дамы  и  господа,  массово  выделяйте  гормон  радости  серотонин:  вот-вот  возрождённый  под  эгидой  «Новой  газеты»  «Крокодил»   захлестнёт  вас  волнами  смеха!
И  зря,  зря  я  держу  радиоприёмник  постоянно  включённым  на  волне  1044  метра,  что  есть  волна  идейно  порочной  радиостанции  «Свобода».  Объявила  диктор,  что  сейчас  произойдёт  интервью  с  заместителем  главного  редактора   «Крокодила»…Л.Флорентьевым!  Курилка  жив!  Жив  он,  последний  партсекретарёк  пьяновского  «Крокодила»,  на  коне  и  снова  при  сатире  и  юморе!  Почему-то  первым  делом  Флорентьев  бодрячески  передал  приветы  главному  редактору  журнала  С.Мостовщикову:»Привет,  Серега!»,  -  а  затем  заверил  слушателей  в  эфире,  что   планка  преодолена,  первые  революционные  номера   журнала  уже  в  продаже.  Тут  в  эфире  поинтересовалась  неизвестная  дама:  а  что  же  вы  ни  словом не  обмолвились  о  том,  кто  делает  журнал? Вот  Моралевич  -  какой  же  «Крокодил»  без  него?  На  что  крайне  пылко  ответил  Флорентьев:  окститесь,  госпожа,  Моралевич  -  это  же   «Золотое  перо»,  олицетворение  и  наша  неотъемлемая  составляющая,  не  проходит  недели,  чтобы  он  не  был  у  нас!
Силы  небесные  -  ведь  какое  же  вдохновенное  враньё  от  слова  до  слова.  В  соответствии  с  брезгливостью  -  никакого  участия  я  не  принимал  в  копошениях  «Новой  газеты»  вокруг  имени  «Крокодил».  И  если  существует  в  России  ещё  какой-нибудь   свободный  гектар  земли,  не  прикупленный  кем-либо  из  толстосумов,  сенаторов  и  губернаторов  -  даже  по  приговору  Верховного  суда  не  заставить  меня  справить  на  этом  гектаре  любую  нужду  по  соседству  с  господами  Муратовым,  Флорентьевым  и  Мостовщиковым.  Закономерно,  что  и  все  соискания  их  по  возрождению  «Крокодила»  увенчались  оглушительным  крахом.  После  выпуска  нескольких  откровенно  идиотических  и  фиглярских  номеров  (со  вложением  меж  страницами  почему-то  лавровым  листьев  и стелек  от   потливости  ног.  Я  не  шучу!)  -  медным  тазом  накрылась  затея.  Хотя  по  сию  пору  под  жульнической  рубрикой  «Возвращение  фельетона»  на  страницах  уже  самой  «Новой  газеты»  возникают  писчебумажные  эксцессы  с  подписью:»Л.Флорентьев». Рембрандт  с  «Возвращением  блудного  сына»  был  бы  тут  хорош  для  ремейк-сюжета:  в  исполнении  Шилова  или  Глазунова :  Муратов  («Новая  газета»)  возлагает  благословительные  длани  на  головушку  эрзац-фельетониста  Л.Флорентьева.
Россиянин  может  успокоиться,  сосредоточившись  на  основном:  где  что  стырить,  как  уцелеть,  как  не  подставиться,  как  воцерковиться,  как  преждевременно  не  загнуться  -  никакого  «Крокодила»  в  любом  обозримом  будущем  он  не  получит.  Осуществлять  такой  журнал  в  России   -  НЕКЕМ.
Хотя  -  всё  ли  так  безнадёжно?  А  Запад?  Да,  Россия  самоотвадилась  своими  силами  производить  почти  всё.  С  ранья  россиянин  чистит  заштукованную  импортом  полость  рта  импортной  зубной  щеткой,  иногда  даже  на  батарейках  «Энерджайзер» (работают  до  десяти  раз  дольше).  Паста  на  щётку  накладывается  «Бленд-а-мед»,  что  опять-таки  не  наводит   на  мысли  про  изобретение   данной  пасты  в  Тамбове.  Пена  для  бритья  и  шампунь  против  перхоти,  которая  просто  одолевает  Россию  -  тоже  не  из  наших  пределов.  И  дезодорант  опять  же  -  не  Нарьян-Мар. Затем  одёжка  напяливается  на  россиянина,  и  если  уж  не  китайская,  то  от  Версаче. Затем  дует  соотечественник  на  работу  («тойота»,  а  бывает  и  «бентли»).
И  какой-нибудь  насупленный  Тимофей  или  Пахом  из  «Наших»,  задубелый   антиамериканист,  называющий  тамошний  народ  не  иначе  как  «пиндосы»  -  не замечает  за  собой,  что  сам-то  он  давно  не   то  что  пиндос,  а  пиндосище.  Потому  как  шамает  бургер-чип  в  «Макдоналдсе»,  запивая  кока-колой.  Потому  как  в  знак  несогласия  показывает  неприятелю  оттопыренный  средний  палец,  а  с  дружбанами  по-пиндосски  стукается  ладошкой  в  ладошку  или  кулачком  в  кулачок.  И,  распяливая  большой  палец  и  мизинец,  производит  ими  как  бы  взбалтывающие  движения   возле  уха.  Что  значит  -    позвони  мне  по  мобиле  («Сименс»,  «Моторола»,  «Эл  джи»,  «Самсунг»),  поскольку  ни  своих  мобил,  ноутбуков,  компьютеров-персоналок  и  прочей  любой  электроники  Россия  не  производит.  И,  опиндосившись,  говорит  нашист  заимствованные  «увидимся»,  «оставайтесь  с  нами»,  «тогда  мы  идём  к  вам»,  «бай-бай»  и  ещё  сотни  американизмов  вовлекая  в  речь.
Оно  -   великое  и  спасительное  дело,  эти  импорт  и  инвестиции.  Да  взять  хоккеистов,  биатлонистов,  сигальщиков  с  трамплина,  лыжников  и  пр.  -  у  них  в  амуниции  не  найти  и  малой  отечественной  тряпочки.
А  под  моими окнами  разворачивается  циклопическая  неведомая  мультимиллиардная  стройка.  Водородной  бомбой  не  учинить  бы  такой  котлован,  как  тут.  Кто  оперативно  содеял  его?  Восемь  хлопотливых  экскаваторов  «Хитачи»  и  «Волво».  Кто  вывез  бессчётные  кубометры  заразного  грунта?  Нескончаемые  караваны  могучих  трехосников  «Ивеко»,  «Волво»  и  «Магирус-Дойц».  А  скаты,  чтобы,  вывозя  грунт,  не  поганили  самосвалы  московские  улицы  -  на  выезде  из  котлована  помывала  до  блеска  брандспойтная  установка  «Керхер».  Обратно  же  с  песком  возвращались  дизельные  монстры  -  так  кто  же  ровнял  нагромождения   песчаных  гор?  Ясно,  колосс  и  богатырь  канареечного  фирменного  цвета  бульдозер  «Катерпиллар»,  и  ему  в  подмогу  еще  два  «ката»,  поменьше.
Так,  может,  и  в  нашем  казусном  случае  поуповать  на  импорт  и  инвестиции?  Обратиться  к  Америке:  эй,  пиндосы,  прислали  бы  нам  человека  калибра  Мануила  Семёнова,  а  при  нём   пару  фельетонистов?
Нет,  не  пришлют.  На  всё  горазда  Америка,  а  на  такую  просьбу  и  не  откликнется.  Потому  как  Семёновы  и  у  них  наперечёт,  а  что  касается  фельетонистов  -  про  них  и  речи  нет,  сама  Америка  сидит  на  бобах.  Были  Рассел  Бейкер  и  Арт  Бухвальд,  да  уже  всё,  вечная  память.  А  других  не  наросло.  Фельетонист  -  он  везде  редкоземельный  элемент.
Выходит,  не  бывать  в  России  симпатичному  и  нужному  позарез  журналу?  Может,  не  всё  безвозвратно  потеряно?
Не  всё.  И  обнадёживающе   притекают  в  Россию  миллионы  гастарбайтеров.  Как   знать,  может,  именно  они  вырешат  задачу.
И  коли  написан  тут  поминальный  очерк  «Калмык»  -  вдруг да  кто  из  грядущих  изготовит  поминальный  очерк  «Таджик».