Неизвестный Эрнст

Лёха Казанцев
Впервые я увидел Эрнста Неизвестного в тот год, когда мне исполнилось 11 лет.
Пришел как то домой из школы - а там ходит Эрнст Неизвестный.
Я конечно же не сразу понял, что это Эрнст, и к тому же, Неизвестный.
И не знал даже о его существовании, и не догадывался, что его мама,
Белла Абрамовна Дижур жила в одном дворе с моей будущей тещей.
Двор этот был возле Свердловской ювелирной фабрики, неподалеку
от Комбината Рубин. А Эрька, так называла его моя будущая теща, бегал
по этому двору и доводил жильцов своей креативной деятельностью.
Тёща, тогда была еще маленькая, ну примерно как и сам Эрик, но в его
деятельности не участвовала а только снисходительно смотрела и наверное
думала, что вот какой балбес подрастает в такой хорошей семье.
Откуда же ей было знать в те годы, что по дворовым лужам, бегает не
балбес Эрька, а самый настоящий Эрнст Неизвестный. Один из самых
выдающихся скульпторов современности. Гениальный творец и
талантливейший мастер. Реальный Микелеанджело наших дней.

Ну вот прихожу я домой, в квартиру на Луначарского, что возле Худ Салона.
И с удивлением замечаю, что среди бела дня, у нас гости.Обычно, они собирались
ближе к ночи. Ну известное дело, все художники – богема. На завод или там
на службу с утра не надо вставать, вот и гуляли по ночам. Пили, ели, курили на
кухне. Кофе пили и разговоры разговаривали. Всю ночь, только и слышалось
-Бу-бу-бу -Ха-ха-ха-ха. Вот так и жили. Квартира маленькая была, трехкомнатная.
Нигде не спрятаться - все отовсюду слышно. Благодаря плохой звукоизоляции,
я очень рано научился рассказывать анекдоты и уместно даже интеллигентно
материться. То есть не замещать обычные слова матом, а вкраплять в родную
речь непечатные словеса. А где-то в седьмом классе, мы с приятелем Сергеем
Малаховым, даже составили первый словарь матершинных слов и выражений.
Его потом конфисковали родители и в мое отсутствие, с гордостью зачитывали
друзьям и знакомым. Те же, в свою очередь, хохотали до слез и разносили
новые для них слова и выражения по своим компаниям.

И вот, смотрю я на гостей и удивляюсь.Компания была обычная и для меня,
в основном привычная и знакомая. Волович, Брусиловский, Метелев, Борька
Жутовский из Москвы, отец, мама и еще один мужик. Вот он то, как раз и был
мне неизвестен. Не видел я его раньше никогда. Ни на выставках ни в городе,
ни тем более у нас дома или мастерской отца. Я зашел в комнату, поздоровался
со всеми. Но меня, похоже не заметили. Все взоры не выспавшейся богемы,
были прикованы к этому незнакомому мужику. Он один двигался по комнате,
все остальные сидели или стояли как скульптуры. А может мне только так
показалось? Уж больно этот мужик был энергичным. Ему явно не хватало
места, в этой самой большой комнате нашей квартиры. Он ходил по нашим
лакированным - ситцевым полам, туда-сюда и что то громко и убежденно
рассказывал. Так как он двигался, то я невольно обратил внимание на его
ботинки. Точнее, это были не ботинки а полу-сапоги, без шнурков. Они были
ошеломительно красивы. Они были сказочно роскошны. Я такой обуви не
видел никогда в жизни.

У всех местных художников, отношения с обувью как то не складывались.
Или их вообще не волновал обувной вопрос, как например Геру Метелева,
который всю жизнь проходил в кирзовых сапогах. Или главной темой было
наличие подходящего размера, как у Воловича, который на свои большие ноги
мог найти только, какие то жуткие говноступы, в которых ходил зимой и летом.
В общем, сапоги и ботинки уральских художников никогда не были предметами культа,
и самым чудовищным образом диссонировали с их творчеством.
Они вечно прятали свои чюни под ресторанными столами или мгновенно снимали
их приходя в гости, иногда даже за дверью, чтобы не напугать внешним видом обуви,
хозяев и их домашних животных. Не знаю, может быть время было такое, тяжелое и
беспросветное. Но так или иначе, от ботинок неизвестного гостя, я просто
охуел. В хорошем смысле слова. Я смотрел только на них и фиксировал
взглядом мельчайшие детали ботиночного тюнинга. Матовый блеск
вишнево-каштановой кожи. Удивительный дизайн колодки. Изящный рант,
простроченный лавсановой, в цвет подошвы, нитью. Идеальная пропорциональность
каблука и небольшой платформы. Цвет всех элементов и их обработка гармонировали
между собой с неземным совершенством.

Такие ботинки я видел только в кино, причем в кино заграничном.
Каком нибудь фильме о жизни североамериканских гангстеров.
Там, такие ботинки показывали крупным планом, в те моменты, когда они
с хрустом давили стекло, разбитых семейных фотографий. В общем, это были
ботинки не из нашей реальности. Из реальности грёз и зарубежной жизни.
Наверное, именно в тот момент, я впервые для себя решил, во что бы то ни стало,
уехать из СССР. Может быть мое желание не оформлялось в какую то конкретную
мысль, но зерно сомнения упало именно тогда.В тот момент, я интуитивно понял,
что этот мужик не местный, а из Москвы, а может даже из заграницы,
И его появление как то связано с приездом Жутовского, у которого всегда
в запасе, было полно всяких знакомых диссидентов и эмигрантов. Вскоре мама
вышла из гостинной и прикрыла за собой дверь, поманив меня на кухню, она
сказала что у нас дома Эрнст Неизвестный - известный скульптор из Москвы.
И что у него мировая известность, а коммунисты его ненавидят и мешают работать.
Что он приехал попрощаться с его мамой ( Беллой Дижур). И что его мастерскую в
Москве разгромили, разбили все скульптуры и офортные доски, и что он вынужден
уезжать из страны за границу. Потом дала мне поесть и сказала, чтобы я им не
мешал и не лез в комнату с вопросами.

Когда я остался один, то я задумался над той трагедией, которая случилась с этим
интересным человеком. С одной стороны, у него тут мать, в Москве работа,
мастерская, хоть и разгромленная. Может быть, что то еще есть удерживающее
его в Этой Стране. А с другой стороны - я отчетливо видел, что ему явно мало
места. Что его личность гораздо больше этой комнаты, квартиры и вообще
всего города. Ему и в Москве, наверное мало пространства -
раз он работает по всему миру. Ездит и ваяет свои колоссальные скульптуры и
рисует фантастические проекты для правительств разных стран.
 
Я думал, что же его здесь держит? Он все равно, работает за границей,
в СССР его душат и громят мастерские и работы.
Так в чем же его трагедия? Что же он так расстроен, этим фактом.
За границей ему явно неплохо платят за скульптуры (вон, какие ботинки оторвал!)
и в остальном он тоже упакован и выглядел совсем не так, как по моему
должен был выглядеть человек без работы и будущего. Я сравнил его с
нашими, местными художниками, которые всегда были нищими и которых
эта Власть ебла во все дыры и щели, не забывая отобрать то, что сама же
давала накануне. И даже самые успешные из наших, вечно обивали
какие-то пороги и униженно согласовывали свое творчество со всякого
рода чиновниками и бюрократами. Вот, думаю,выпал человеку шанс свалить
из страны, а он еще выделывается и жалуется.

Так, я тогда и не понял - в чем состоял трагизм его ситуации.
Понял это гораздо позже, когда немного вырос и когда отъезды из страны
стали происходить чуть ли не каждый месяц.
Понял, что Неизвестный не мог смириться с тем,что его выдворяют (выгоняют)
из страны, пусть паршивой но его, страны. И что будучи человеком мирового
масштаба, такое отношение к нему со стороны чиновников от культуры, никак
не согласовывалось с его Эго. Захотел бы сам уехать - другое дело.
А выселять из удобного ему мира насильно – этого он никак стерпеть
не мог.

Конечно он уехал на запад. Работал как и раньше - в США, Франции,
Швеции,Таиланде, Японии, Германии...
Добился еще большего успеха и еще большей славы и положения.
А потом, после перестройки приехал в Свердловск и сотворил памятник
политзаключенным. Я видел его за работой в пром-комбинате Союза
Художников. Он там в холоде и сырости месил холодную глину,
распухшими и больными как у массажиста руками. Сделал памятник
и уехал. Больше я его не встречал ни разу.

Уникальная личность, которой везде мало места. Талант космического
масштаба и нечеловеческой трудоспособности. После его визита у нас
дома остались его подарки - несколько небольших скульптур, в том
числе копия распятия и пара монументальных офортов в белой рамке
под стеклом.

Алексей Казанцев 2008 год  Иерусалим