Собираясь с мыслями, она медленно пошла вдоль стены, рассеянно глядя на письмена. «Хеоморн, … Санихтар, … Гольтфор…», - читала Рофана знакомые имена. Какими далекими и чужими они теперь казались. Словно полузабытая легенда из тех, которые слышала в детстве. Грустно. Она прожила целую жизнь, стараясь не вспоминать… Но Генульф, похоже, пока все это писал, окунулся с головой в опасные воды памяти и теперь никак не может выбраться на берег. Туда, где действительность, где идет ее жизнь и жизнь их детей, где растет, построенное им Гнездовище…
- Пойдем домой, - сказала Рофана со вздохом, - ты много потрудился и нуждаешься в отдыхе.
- И это все, что ты можешь сейчас сказать?!
Генульф, кажется, ожидал услышать что угодно, но только не то, что услышал. Он наклонился к самому лицу жены, словно желая его получше рассмотреть, и, видимо, что-то во взгляде выдало ее мысли, потому что он сразу отпрянул и как-то вдруг сорвался на крик:
- И это ВСЕ, что ты можешь сказать!!! Ты, которая извела меня упреками! Ты, из-за которой я покалечился и чуть не погиб! За все годы изнурительного труда, когда я в кровь стирал руки, ты говоришь мне только: «иди, отдохни»! Не-ет! Я никуда не пойду! Сама уходи и пришли ко мне сыновей. Уж лучше я поговорю с ними!.. Я думал ты поймешь,… поддержишь… «Иди, отдохни»!.. Столько лет!.. По-твоему, все напрасно?… Никуда я отсюда не пойду! Слышишь? Сама убирайся!
И Генульф резко отвернулся, закрывая лицо руками.
- Чего же ты хочешь? – спросила Рофана.
- Не видеть тебя больше, - прошипел он. – Но, прежде чем ты усядешься в своей гнездовине, повторяю, пришли ко мне сыновей!
- Но, Генульф, - взмолилась орелина, - они уже давно живут своей жизнью, о которой ты совсем ничего не знаешь! Это не прежние маленькие мальчики, а взрослые орели, со своими семьями и заботами…
- Убирайся! – заорал Генульф. – Или я сам тебя прокляну! Только, боюсь, тебе уже не хватит жизни, чтобы снять МОЁ проклятие!
И он безумно захохотал.
Рофана не помнила, как долетела до Гнездовища. Она не понимала, день сейчас или ночь, а только слышала смех и крики обезумевшего мужа.
В отчаянии орелина собрала сыновей и рассказала им про то, что стало с их отцом. Но, как оказалось, это известие никого не потрясло. Они, да и все, кто жил в Гнездовище, давно уже обо всем догадались, однако, жалея Рофану, ничего ей не говорили. Плохо, конечно, что она узнала про безумие мужа так нелепо и грубо, но, рано или поздно, правда все равно бы ей открылась. Единственное, о чем сыновья попросили, это рассказать им, наконец, на что Генульф потратил все эти годы.
Рофана была совершенно сломлена. На один короткий миг ей вдруг страстно захотелось поведать всю историю с самого начала. Но она быстро взяла себя в руки. Зачем мальчикам поросшие мхом легенды? К чему им знать о том, как покорно принял на себя их отец чужую вину, о его бесславном изгнании и несдержанной клятве? Кто знает, как они ко всему этому отнесутся? И Рофана ограничилась только тем, что Генульф писал историю Гнездовища, и передала его требование видеть их немедленно у себя. Уж если и суждено детям что-либо узнать, пусть узнают это прямо от него
Однако орели не спешили.
Требование отца их несколько смутило. С одной стороны, они не могли проявить неуважение и не откликнуться на его, пусть даже безумный, зов. Но, с другой… Жена Дорхфина вот-вот должна была родить, и он боялся оставлять ее одну в такое время. Хорик, и без того, затянул строительство новой гнездовины для своего разросшегося семейства. Он не мог терять ни минуты – впереди сбор урожая. А Форехт был занят тем, что выдалбливал для всего Гнездовища новую чашу под дождевую воду. Прежней, маленькой, на всех уже не хватало. Им было очень неловко перед Рофаной, и, хотя по ее лицу ясно читалось, что ей не нужно ничего объяснять, все же, все же…
- Я пойду, - решил за всех Фостин.
У него единственного не было детей. Почему так получилось, в Гнездовище деликатно предпочитали не обсуждать. Его жена, и так безмерно страдала от своего бесплодия, утешаясь заботой о племянниках. Поэтому Фостин, всего лишь помогавший Хорику в его строительстве, мог себе позволить отлучиться.
- Я попробую вернуть отца домой, - сказал он и добавил, словно прочитал недавние мысли Рофаны: - может быть, его ещё можно вылечить.
Он недолго искал место, описанное матерью. Но, по какой-то непонятной причине, решил приземлиться не у входа в пещеру, а с той стороны бугра, которая была ближе к Гнездовищу. Возможно, Фостин подумал, что отец ждет их у входа, снаружи, и не хотел раздражать его, с самого начала, видом своих здоровых, сильных крыльев. Он рассудил, что правильнее будет подойти к пещере пешком, и стал перебираться через бугор.
Круглые отверстия его чрезвычайно, почему-то, заинтересовали. Фостин подошёл поближе, желая рассмотреть их и понять, каким образом отцу удалось их проделать, как вдруг услышал голоса, идущие снизу.
В первый момент орелин даже отпрянул от неожиданности. Отец был не один! Но с кем? Второй голос явно принадлежал женщине. Может, это Рофана, которая передумала и каким-то чудом обогнала сына? Но, когда голос зазвучал снова, Фостин понял, что говорила не его мать. Похоже, что женщина, навестившая отца, была та, укутанная по самые глаза, незнакомка, напугавшая их когда-то на прогулке. Но, что ей здесь было нужно?
Немного поколебавшись, он решил послушать.
- Ты не сдержал данного тобой слова, - бесстрастно произнес женский голос, - и был наказан.
- А-а-а, так это по вашей милости я чуть не погиб!
- По нашей МИЛОСТИ ты был спасен.
- Ах, вот даже как! Потрепали, покалечили, а потом заботливо не дали умереть. Спасибо!
Генульф захохотал, да так, что Фостину стало не по себе. Кто бы ни был там, внизу – это был уже не его отец. Того и представить себе было невозможно издающим такие звуки.
- Значит, все увечья, и прочие мучения я получил за то, что не выполнил данного мною слова? А, что же, по-вашему, я там делал? На прогулку летал?
- Ты летал выполнять обещание, данное жене. И неважно, что оно было о том же самом, что и данное нам. Важно то, что первую клятву ты выполнять не собирался. И, если бы не твоя жена…
- Отомстили, значит, - желчно перебил Генульф. – Что же просто не убили? Или нужно было, чтобы я осознал,… помучился?…
- Мы никогда не мстим и никого не убиваем. Это был ТВОЙ выбор и ТВОЯ Судьба. Мы только подчинились ей.
- Ах, да! – судя по звуку, Генульф хлопнул себя ладонью по лбу, - как же это я забыл, вы же всегда «только подчиняетесь». Помню, помню. В последний раз, когда вы «только подчинились», меня лишили всей моей жизни и наградили проклятием, за которое я до сих пор отдуваюсь! А ведь я тогда был виновен не более, чем новорожденный младенец. Но, - он перешёл на притворно-смиренный тон, - видно такова моя Судьба, и мне нужно тоже «только подчиниться».
- Так не вправе на нас сердиться, – в голосе женщины впервые промелькнуло что-то похожее на сочувствие. – Все, что мы сделали, мы сделали ради блага орелей. Разве сам ты хотел не того же? Нет, нет, не перебивай меня, - быстро прибавила она, видимо пресекая какое-то замечание Генульфа. - правящий род Тех, Кто Летает должен был смениться. Великий Иглон – ваш отец – допустил ряд существенных промахов, воспитывая наследников, и мы это почувствовали. Это, как дуновение ветерка или запах; невидимое, тонкое послание Судьбы из таких сфер, которые вам не доступны. Любое действие вызывает определенное колебание в этих сферах. Мы его улавливаем и определяем, каковы будут последствия и во что это деяние выльется Изъяны в воспитании будущих правителей такого народа, как ваш – дело нешуточное! Поэтому, когда прилетел тот, который ЗНАЛ, мы не удивились. Мы ждали чего-то подобного и, чтобы не случилось более страшных бед, сделали то, что было необходимо: убрали Великого Иглона. И поверь, он не разбился о скалы. Его смерть наступила много позже, и не от голода, как подумали те, кто его нашёл, а от тоски и простого нежелания жить. Бывший Великий Иглон не развил в себе, в должной мере, чувства ответственности, и это был его выбор и его Судьба. Ты ведь тоже не стал защищать себя, хотя и знал, что обвинен незаслуженно…
- Но, дети? – голос Генульфа зазвучал вдруг жалобно и, как-то моляще. – Их-то за что?
- Они тоже не должны были править. Стоило ли затевать историю с Великим Иглоном, если не доводить ее до логического конца? Кто бы их воспитал? Отец? Но он не сделал бы этого, как должно, даже если бы остался жить и править. Чужие орели? Иглоны, которые, по сути, всего лишь наместники? Или те, кто понятия не имеет о том, что есть Власть? Нет! Эта ветвь иссохла и должна была отпасть.
- И, что же там сейчас? – задрожавшим голосом спросил Генульф, и Фостин, даже не видя его, почувствовал, как важно отцу услышать ответ. – Стоило ли,… ну, все это.., оно того стоило?
- Да, - ответила женщина, - там все в порядке. Пока.
- Тогда, зачем искать детей Дормата? Что с ними делать, если ТАМ все хорошо? Ведь я должен был привести их на Сверкающую Вершину. Зачем? Какой во всем этом смысл?
- А проклятие! Оно было послано. И послано, как теперь выясняется, невиновному. От одной этой, на первый взгляд, простой несдержанности, все высшие сферы пришли в такое движение, что их теперь ничем другим не остановить, кроме как исполнить это проклятие. Судьба не прощает подобного бездумья. Не будь этого – никого не нужно было бы искать, и все оставалось бы так, как есть. Я говорила тебе об этом в нашу прошлую встречу, но ты не внял моему предостережению и сделал свой выбор. Теперь я здесь для того, чтобы сказать о последствиях несдержанной клятвы.
Фостину показалось, что воздух вокруг него, словно бы задрожал, и он, в испуге, прижался к земле, почти свесив голову в отверстие.
- Только тот, - торжественно звучал голос, - кто увидит цветущую траву Лорух и встретит Летающих, сможет найти детей Дормата и исполнить проклятие. Но несдержанное слово – преступление, не меньшее, чем необдуманное проклятие. Поэтому, как только исполнится одно, тут же вступит в силу другое: Гнездовище начнет гибнуть. Ты породил его своей нерешительностью, ты же его этим и погубишь. И все эти записи станут, как ты и хотел, и отправной точкой, и руководством к действию.
Женщина умолкла, но, почти тут же, раздался безумный смех Генульфа:
- Цветущая трава Лорух! Ха-ха-ха! Ну-у, тогда нам ничего не грозит. Трава Лорух не цветет!
- ОН это увидит, - твердо сказала женщина, и смех оборвался.
В наступившей тишине Фостину почудилось, что напряжение, висевшее в воздухе, ослабевает. Словно все безумие Генульфа вдруг иссякло, растворилось или медленно, как пыль, осело.
Орелин довольно долго прислушивался, но внизу ничего не происходило. Казалось, что женщины там уже нет, и он даже стал потихоньку отползать от отверстия, чтобы спуститься к отцу, как вдруг, голос Генульфа зазвучал вновь:
- Ты ещё не ушла. Почему?
Зашуршали одежды. Видимо, женщина, до этого сидела, но теперь встала.
- Осталось ещё одно. Последнее… По нашей вине ты был покалечен. Амиссии не могут себе такого позволить, даже выполняя веление Судьбы. Поэтому, я должна исполнить одно твое желание. Проси, что хочешь, но учти: я не вправе ни изменить предсказание, ни сделать так, будто его не было.
Генульф задумался. Фостину было слышно его тяжелое дыхание, и, почему-то подумалось, что отец плачет. Похоже, сознание вернулось к нему, чтобы помочь в последнем, важном решении.
- Я хочу, чтобы вы уничтожили эту пещеру, - сказал он подавленно. – Грозой, молниями, как угодно. Вам это по силам, я знаю. Но этой части хребта здесь больше быть не должно.
- Этим ты Судьбу не обманешь, - откликнулся холодный голос.
- А, вдруг!..
Фостин даже вздрогнул: так знакомо, совсем, как прежде, прозвучал насмешливый голос отца.
- Хорошо, - сказала амиссия. – Мы сделаем, как ты просишь. Собирайся и уходи. Завтра этой пещеры уже не будет.
В воздухе тоненько зазвенело, и откуда-то сбоку, видимо из входа в пещеру, вылетело небольшое плотное облако. Фостин проводил его изумленным взглядом, пока оно не скрылось из вида, и встал на ноги. Нужно было идти к отцу… Или не нужно? Услышанное испугало ореля. Он не все понял, но одно было яснее ясного: на отце лежит проклятие, он что-то вовремя не сделал, не сдержал какого-то слова, и теперь кто-то другой, которого избрала Судьба, исполнит проклятие и погубит Гнездовище. А если ничего не исполнять? Что тогда?
Он не успел, как следует поразмышлять, потому что в пещере, в этот момент, раздался страшный грохот. Решив, что с отцом что-то случилось, Фостин, со всех ног, помчался ему на помощь.
Вот - два валуна. Вот – проход,… но, что это?! Он наполовину завален! В оставшейся незакрытой части метался Генульф, поднимая камни и забивая ими вход в пещеру.
- Отец! – закричал Фостин. - Что ты делаешь! Опомнись!
- Ты!
Генульф остановился. В его глазах мелькнуло, на миг, радостное изумление.
- Вы пришли!
- Нет, я один.
Глаза отца потухли
- Один…
Тяжело, по-стариковски, он навалился на каменную кладку и, белыми от пыли руками, обхватил себя за голову. Лицо его вдруг жалобно сморщилось, и Генульф зарыдал.
- Никчемная жизнь! – всхлипывал он. – Никчемная!.. Никто не захотел… Рофана.., и ее обидел… Только ты… ты…
Он поднял на Фостина заплаканное лицо, минуту смотрел на него и, неожиданно закричал, со всей силой своей обиды:
- А знаешь ли, кто ты?! Ты – сын Дормата! Один из тех, семерых, которых я так и не искал! Нам с Рофаной тебя подбросила вот эта самая.., - он потряс рукой туда, куда улетело облако, - ещё в яйце, на том самом месте, где стоит первая гнездовина! И, если бы я тогда.., сразу… А теперь – все! Мне никто не нужен! Уходи! Ты, видно, подслушивал, и знаешь, что тебе делать!.. Трава Лорух не цветет! Этого никто не увидит!.. И те.., оттуда.., они никогда не спустятся в Низовье!.. А ты уходи! Иди куда хочешь, и не мешай мне, хоть раз в жизни, поступить правильно!
Генульф снова, с удвоенной силой принялся закладывать вход, выкрикивая что-то бессвязное, но, когда осталось лишь небольшое отверстие, вдруг затих.
- Фостин, - позвал он смиренно, - прости меня. Я кругом виноват. Но Рофана не заслужила такой участи. Не говори ей ничего. Она легче перенесет мою смерть после обид, которые я ей нанес. А то, что ты здесь слышал – пусть не знает.
И старый орелин заложил последние камни.
Уже смеркалось, когда Фостин, позабыв про крылья, пешком вернулся в Гнездовище. На окраине Хорик достраивал свою гнездовину и поинтересовался, как там отец. Но Фостин лишь дико глянул на него и прошел мимо, ничего не ответив. Рофане, в тревоге ожидавшей его прихода, он сказал только, что Генульф в Гнездовище больше не вернется, и, как она ни билась, как ни выспрашивала, об остальном упорно молчал.
А ночью разразилась гроза. Страшнее никто из живущих на свете, наверное, не видел. Молнии с треском разрывали небо и обрушивались на хребет с такой силой и постоянством, как будто, весь гнев неба был обращен против него. Ветер, завывая, гнул деревья Кару к самой земле и, с дробным стуком, гнал по наклонной улице Гнездовища, сквозь водопады дождя, мелкие и средние камни. Все в мире замерло, следя за этим безумием и, наконец, свершилось! Оглушительный грохот потряс все селение, а когда перепуганные его обитатели выбежали наружу, они увидели, как в той стороне, где была Генульфова пещера, клубилось и медленно оседало под дождевыми потоками, громадное облако белой пыли.
Все, не сговариваясь, кинулись туда, даже не заметив, что гроза, как по волшебству, стала утихать. Те, кто летал, оказались на месте первыми и увидели нечто ужасное и невероятное. От того места, где была складка и ниже его, горного хребта больше не существовало. Словно гигантский нож перерубил его, раскрошив всю нижнюю часть. Безобразное месиво из огромных камней и переломанных деревьев простиралось далеко вниз, клином врезаясь в Долину. А на самом краю обвала, удерживаясь на нем каким-то чудом, лежал без чувств совершенно промокший Фостин.
Увидев сына и осознав, что случилось с ее мужем, Рофана упала в обморок. Поэтому, когда прибежали, наконец, остальные им, пришлось довольствоваться одним коротким взглядом на последствия катастрофы, и отправляться обратно, унося два безжизненных тела. Многие плакали, больше, правда, от испуга, но, в основном, все уходили подавленные. Было очевидно, что Генульф погиб в своей пещере и именно в тот день, когда рассорился с женой. Об этом почти все уже знали, (в маленьком Гнездовище трудно что-либо утаить), и печально качали головами, удивляясь, как это все так совпало.
У обрыва, правда, кое-кто остался. Это были дети Генульфа и бледная, испуганная жена Хорика. Она искала мужа, который вчера, едва закончив работу, собрался, сказал, что хочет сам поговорить с отцом, и ушел. До грозы он не вернулся, и сейчас его нигде не было.
Форехт с Дорхфином лишь печально переглянулись. Страшная буря обрушивала на них одну беду за другой. Отец, Хорик, Фостин… Впрочем, последний еще, может быть, жив. Видимо он оказался здесь, желая спасти отца… Братья стояли понурившись. Им не нужно было много слов, чтобы понять: каждый корит себя, что не пошел к отцу вместе с Фостином. И, пока заплаканные Усхольфа с Ланорфой уводили прочь жену Хорика, не желавшую верить, что ее муж погиб, Форехт и Дорхфин стояли над обрывом, то ли пытаясь понять, что же здесь произошло, то ли прося прощения.
Дни, последовавшие за ночной катастрофой, прошли в глубоком трауре.
Муж Усхольфы разрывался между Фостином и Рофаной, но, если первого удалось быстро поставить на ноги, то со второй ему пришлось повозиться. Рофана не хотела жить. Едва придя в себя, она начинала плакать, пока опять не впадала в спасительное забытье. Её удалось вернуть к жизни только сообщением, что Фостин не умер, но это было ненадолго. Как ни старались все в Гнездовище скрыть смерть Хорика, Рофана, все равно, узнала. И этого уже не пережила.
Однажды, она пожелала посидеть в одиночестве под звездами, и тихо угасла на скамье, сделанной её мужем, у входа в гнездовину, которую он сложил.
Фостин тяжелее других перенес смерть матери. Все уже знали, что на месте обвала он оказался потому, что спешил на помощь отцу, но опоздал. Молния ударила прямо перед ним, и больше Фостин ничего не помнил. Однако, уход Рофаны поверг его в состояние гораздо худшее, чем то, в котором он пребывал после гибели Генульфа. Он отказался стать старейшиной Гнездовища, уступив это право Форехту, замкнулся в себе и все чаще стал уходить к обвалу, где похоронили его мать.
Жена Фостина, первое время не тревожилась, понимая и разделяя скорбь мужа. Но, когда его отлучки стали каждодневными и растянулись от утра до позднего вечера, ей стало не по себе. Однажды она даже проследила за ним и, с удивлением, увидела, что Фостин не сидит, горюя на могиле матери, а слетает вниз и там, при помощи толстых сучьев разбирает завалы, как будто что-то ищет.
Довольно долго несчастная женщина стыдилась признаться кому-либо в своих подозрениях, но однажды не выдержала и пришла к Форехту. Она не знала, как ей быть, опасаясь, что Фостин заразился безумием своего отца, и просила совета у старейшины. Форехт сочувственно выслушал её, сказал, что Фостина сейчас, наверное, лучше не трогать и пообещал, обязательно поговорить с ним при случае. Однако, за заботами старейшины, такого случая все не представлялось. И, прошло еще довольно много времени, когда заплаканная женщина вновь прибежала к нему сообщить о том, что её муж, уже два дня, как не возвращается в Гнездовище. Тогда, позвав с собой Дорхфина, Форехт полетел на поиски.
Они долго кружили над обвалом, тщательно осматривая самые опасные места и, время от времени, выкрикивая имя брата. Нашли целую гору аккуратно сложенных, обломанных сучьев, но нигде ни следа Фостина. Не оказалось его и на плантации деревьев Кару, в стороне от основной дороги. И, только взлетев повыше, Форехт заметил распростертое тело брата высоко над Гнездовищем, на скалах, куда никто, кроме них, не сумел бы забраться.
И опять муж Усхольфы, призвав на помощь все лекарское мастерство, бился над своим пациентом день и ночь. У Фостина открылся жар, его сотрясала лихорадка и, все чаще впадая в беспамятство, он бредил каким-то предсказанием. Форехт, навещавший брата, был несколько встревожен этим бредом и, как-то, в минуты просветления, решился Фостина о нем расспросить. А тот, думая, что умирает, рассказал брату все, что слышал накануне гибели отца. Он слово в слово передал предсказание, и умолчал лишь о том, что сам является одним из тех детей, которых должен был найти Генульф.
Форехт был поражен. Конечно, в прошлом их родителей была какая-то тайна, но он полагал, что бесславно закончившийся полет отца положил всему конец. Теперь же выходило, что тень от загадочного прошлого ложится на них, на всех, и что есть или будет среди них некто, кто явится орудием Судьбы и погубит Гнездовище в наказание за несдержанную клятву отца.
На какое-то мгновение Форехт даже заподозрил Фостина в желании разыскать Летающих орелей и стать этим «некто». Иначе, как объяснить тот факт, что его нашли так высоко в скалах? Но Фостин печально посмотрел в лицо брата и сделал последнее признание. В обвале он искал и нашел несколько обломков из отцовой пещеры. На них много текста и рисунков и, хотя он не смог ничего понять, решил перенести их в горы, повыше, чтобы никто и никогда их больше не нашел. Видимо, за напряженной работой, он не заметил, как подхватил простуду, запустил её и, вот теперь, похоже, доживает последние дни.
Братья долго молчали. Один, обдумывая услышанное, а другой, размышляя над тем, правильно ли он поступил, скрыв от брата то, что увидел в горах. Возможно, конечно, что видение это было вызвано начавшимся жаром, но Фостин чувствовал, что это не так. Незнакомец, явившийся ему там, наверху, был, словно бы, его вторым я. Однажды Фостин увидел свое отражение в чаше с дождевой водой и готов был поклясться, что тот, с гор, его точная копия. Он просто стоял, смотрел на Фостина, и улыбался. А потом случился вдруг этот жар, озноб, и все исчезло. Странно, конечно, что нашли Фостина не там, где он прятал обломки, а гораздо ниже, но, перед лицом смерти об этих странностях думать не хотелось, как не хотелось говорить и о Незнакомце.
Сжав холодеющими пальцами руку Форехта, Фостин взял с него обещание никому ничего не говорить. И братья поклялись, что все это умрет вместе с ними.
Увы! Давая клятву, они и не подозревали, что бред Фостина подслушала и его жена, и что она уже успела пересказать то, что слышала вдове Хорика, с которой сдружилась в последнее время и жене самого Форехта. А услышала она немало. Почти все, кроме второй части предсказания, где говорилось о гибели Гнездовища. И, в то время, когда братья еще только разговаривали, подруги уже увлеченно обсуждали, кто такие дети Дормата, что могло быть в Генульфовых записях, и что за проклятие лежало на нем. Они прикидывали, и так, и этак каким образом может зацвести трава Лорух и откуда здесь взяться Летающим орелям, совершенно не замечая, что их, с большим интересом, слушает младший сын Хорика – Тевальд.
Впечатлительный мальчик долго потом не мог заснуть. Раньше он слышал много всяких историй от своей бескрылой матери, любившей повспоминать о кочевой юности. Но эти истории представлялись Тевальду всего лишь волшебными сказками про другой, незнакомый мир, тогда как здесь все дышало тайнами этого мира, со знакомыми именами и действующими лицами, которых он видел и знал. И эти тайны так будоражили, что захватывало дух! Проклятия, таинственные записи, которые должны были куда-то привести, Летающие орели и, никогда не цветущая трава, которая зацветет ради кого-то одного, избранного Судьбой!
Почему-то Тевальд решил, что он и есть тот самый избранный. Ему это показалось справедливым. Во-первых, его отец погиб в таинственной пещере, вместе с Генульфом. Во-вторых, из всех детей в их гнездовине, он один не спал в тот момент, когда пришла жена Фостина со своим невероятным рассказом, (то, что ему плохо засыпалось и в другие вечера, Тевальд в расчет не взял). И, в-третьих, ему этого ужасно хотелось!
Каждое утро мальчик убегал туда, где трава Лорух росла особенно густо, и высматривал в ней цветочки. А, резвясь с приятелями, мог оставить их посреди игры и уйти с таинственным заявлением, что ему нужно «кое-кого посмотреть». Заинтригованные дети решили, как-то раз проследить за Тевальдом, но были очень разочарованы. Их приятель, всего лишь, стоял на окраине Гнездовища и, задрав голову, осматривал скалы. Дети подняли мальчика на смех, и тогда, чтобы совсем не задразнили, он им все рассказал. Про то, что Судьбой ему предназначено найти каких-то детей Дормата, что сейчас он не знает, кто они такие, но, когда вырастет, то раскопает Генульфову пещеру и найдет записи своего деда. А в них все написано и даже есть карта, по которой этих детей можно найти. Только, для того, чтобы это все произошло, он должен сначала увидеть, как цветет трава Лорух, и встретиться с Летающими орелями
Сначала приятели внимали ему, разинув рты, но, услышав про траву Лорух, покатились со смеху. Они обзывали Тевальда дурачком, говоря, что трава Лорух не цветет, что летать могли только их родители, да еще дедушка с бабушкой, а больше никто, и издевательски спрашивали, каким образом он собирается прочесть Генульфовы записи, если совершенно не умеет читать. Тевальд огрызался и лез драться, но, с тех пор, от насмешек ему не стало житья.
Дети не давали мальчику прохода. И, каково же было удивление Фостина, который выжил, поражая этим самого себя, когда, прямо перед собственной гнездовиной, он увидел ватагу ребят, приплясывающих вокруг Тевальда и кричащих ему: «вон орели летят! Вон – трава цветет! Беги, скорей, раскапывай Генульфову пещеру, а то дети Дормата поумирают тебя не дождавшись!».
Вне себя от гнева, Фостин бросился к Форехту, но тот, прямо с порога, осыпал брата упреками в несдержанности и нарушении клятвы. Они долго препирались, не веря один другому, пока дело не разъяснила прибежавшая на их крики жена Форехта.
- Судьба, - сказал тогда Фостин. – Похоже, нам её не обмануть.
Между тем, жизнь в Гнездовище претерпевала некоторые изменения. Язык, на котором говорили Генульф с Рофаной, постепенно менялся. Начало этому положили первые бескрылые девушки, которые, хоть и учили орелинский язык, но за домашними хлопотами делали это небрежно, без конца подмешивая к нему слова из своего привычного языка. Постепенно и их мужья стали пользоваться словечками бескрылых, а дети уже заговорили на некоей смеси языков, которая, постепенно, и образовала тот единственный, на котором говорило теперь все Гнездовище.
В Долину уже давно никто не летал. С той поры, как Генульф покалечился и до обвала, его дети еще исправно продолжали навещать бескрылых, обмениваясь новостями и всякими мелкими поделками. Но после обвала общение прекратилось. Бескрылые в Долину больше не приходили. Пару лет Форехт с Дорхфином летали на разведку, но так никого и не увидели. Вероятно, их сородичи решили, что Гнездовище со всеми обитателями погибло в обвале, и не возвращались в эти места, чтобы не бередить душу. Или… Но это было совсем уж плохо, поэтому орели предпочли даже не думать о том, что еще могло помешать бескрылым возвращаться в Долину, как раньше. Они просто решили, что, возможно, так даже и лучше. Годы не стояли на месте, а орели не молодели.
Как-то вдруг, незаметно, они стали тяжелы на подъем, и все реже летали, предпочитая спокойные прогулки пешком. А с уходом Рофаны, когда между ними и надвигающейся старостью не осталось никого, кто мог бы прикрыть от нее, назвав «своей девочкой», или «моим мальчиком», или просто «ребенком», орели вдруг остро почувствовали свои годы.
Упорней всех не желала им поддаваться Ланорфа. Пытаясь доказать, что еще полна сил и здоровья, она скрывала свои недуги и работала на износ. Бегая от своей гнездовины к гнездовинам своих детей, Ланорфа стремилась везде успеть и всем помочь. Но годы и недуги оказались сильнее. Одной легкой, но безнадежно запущенной простуды, оказалось достаточно, чтобы увести ее в тот мир, где теперь обитали её родители и брат.
Потом, очень скоро, умер Форехт, и бразды правления перешли к Дорхфину. Но тоже ненадолго. А потом, как-то, уснул и не проснулся утром муж Усхольфы, и она, подобно Рофане расхотела жить. Таким образом, изо всех детей Генульфа, в Гнездовище скоро остался один Фостин.
Похоронив вскоре и свою жену, он перебрался в гнездовину родителей, откуда, со временем, стал выходить все реже и реже. Его уже не называли по имени, а все больше Старик: «смотрите, Старик куда-то пошел», «что-то Старика давно не было видно»… Своих детей он не имел, поэтому навещали его, в основном, сердобольные соседки-племянницы. Да и то, больше из желания проверить – не умер ли. Но Старик упорно жил.
С некоторых пор ему стали являться удивительные видения. Чаще всего они приходили во сне, и всегда в них присутствовал тот самый незнакомец, которого Старик видел как-то в горах. Он появлялся окруженный плотным туманом, легко разводил его рукой, и открывались невероятные картины! Красивые города, расположившиеся прямо на скалах, величественные орели, сидящие полукругом, темная узкая галерея, в конце которой притаилось что-то ужасное и тело ореля, летящее в пропасть, с нелепо торчащими крыльями…
В этом месте Старик всегда просыпался. Ему делалось невообразимо страшно! И, даже неизвестно откуда взявшаяся уверенность, что в конце этого падения что-то непременно прояснится, не давала досмотреть сон до конца.
Старик стал бояться ночей. Однажды он решил, что если заснет днем, то, возможно, ничего не увидит, но получилось еще хуже. Картины стали четче, рельефнее, и в них появился звук. Теперь величественные орели о чем-то беседовали на языке, который Старик едва помнил. Слова и фразы звучали глухо, урывками: «.., что скажет Гольтфор?… мы здесь, чтобы исправлять ошибки.., ты всегда был слабым, Генульф…». А потом появилась галерея. Под её темными сводами метался отвратительный смех, и голос, похожий на голос Старика, шептал какое-то невнятное имя. Старик даже во сне напрягся, понимая, что сейчас увидит падающего орелина, но в этот момент почувствовал, что его руку кто-то крепко держит. Он перевел взгляд и увидел лицо незнакомца. «Смотри, - прошептал тот, - не бойся. Никто не погибнет». От руки шло тепло и спокойствие, и Старик, наконец, досмотрел.
Тело орелина утонуло в мягком облаке, немного не долетев до острых камней. А рядом с ним тихо покачивалось яйцо, которое это облако, еще раньше, приняло в свои объятия. Потом картинка сменилась. Перед огромной корзиной с шестью орелинскими яйцами стояли шесть женщин, укутанных в диковинные одежды по самые глаза. Сверкая кольцами и браслетами на руках, пятеро из них взяли по одному яйцу и легкими облачками разлетелись по разным направлениям. «Первого ты знаешь, - прозвучал знакомый холодный голос, - второго найдешь там, где много войны, третьего – там, где много воды, четвертого – на перекрестии радости и печали, пятого – в большом величии, шестого – в земле, а седьмой придет сам, когда соберутся все шестеро». Старик хотел спросить, что все это значит, но незнакомца рядом уже не было. «Мы братья», - прошелестел воздух вокруг, и сон прервался.
До позднего вечера и всю бессонную ночь Старик думал о том, что увидел. Конечно, не все из увиденного было для него загадкой. Не нужно было долго ломать голову, чтобы понять, кто эти женщины из сна, и что за яйца они унесли. А равнодушный голос, скорей всего, указывал ориентиры, где следовало искать детей Дормата. Но, кто их должен искать? Неужели, он? «Мы братья», - сказал незнакомец… Что ж, теперь и это понятно. Последнее яйцо осталось у амиссий. Незнакомец, вероятно, тот седьмой, который присоединится ко всем в конце, а сам он – первый, который уже известен. Первый и последний. И между ними существует странная телепатическая связь. Но зачем? Что они семеро должны будут сделать? К чему все эти сложности с показом картин, хоть и красивых, но чем-то безумно пугающих, особенно непонятным ужасом, притаившимся в темной галерее?
Старик уже жалел, что выспался днем. Рассвет застал его на той скамье, где в последний раз смотрела на звезды Рофана. И, сам не зная зачем, но с первыми лучами солнца Старик вдруг поднялся и грузно полетел туда, где должны были лежать найденные им обломки Генульфовой пещеры.
Они оставались на месте – камни разной величины, с одной стороны совершенно гладкие, испещренные значками, символами и рисунками. Вот с этим, самым большим, Старику пришлось хуже всего – ужасно был тяжел! Но на нем, похоже, сохранился какой-то законченный текст, потому что хорошо видна линия, окаймляющая его со всех сторон. А вот на этом, совсем маленьком камне – только рисунок. Старик взял обломок в руки и рассмотрел его. Облако, а на нем орелинское яйцо – ничего и объяснять не нужно. Но вот остальное… «Интересно, - подумал Старик, - что еще придумает Судьба, на какие изощренности пойдет, если я сейчас раскрошу всё это в пыль, или, к примеру, сделаю так…». Он размахнулся и с силой зашвырнул обломок с рисунком подальше. Камень со стуком покатился по скалам куда-то вниз, заставляя рассветное эхо лениво отзываться. Но Старик уже не думал о нем.
Внизу просыпалось Гнездовище. Крошечное поселение, которое он знал буквально с первого камня, растущее, как живой организм, но уже обреченное. Старик вдруг понял это, как и то, что он будет жить до тех пор, пока предсказание не исполнится. Жить и смотреть, как рождаются малыши, строятся планы, расцветают надежды и любовь… Жить и знать, что все это может прерваться, не сегодня, так завтра… Жить и ждать этого.., жить и ждать… Старик понял, что обречен на муку.
С этого дня видения его оставили.
Это не могло не вызвать радости и облегчения. Но обидным показалось то, что и незнакомец, а точнее, новоявленный брат, тоже больше не являлся. Старику необходимо было с кем-то общаться. В Гнездовище не осталось никого, хоть сколько-нибудь близкого ему по духу. Он изгой во всем: потому что одинок, потому что летает, потому что носит в себе тайну и живет так долго. Многие знали о том, что Старик что-то скрывает, но это никого не интересовало. Он был слишком из другого времени, которое, похоже, так и кишело всякими проклятьями, пророчествами и другими такими же делами. В нынешней спокойной и размеренной жизни ничему подобному места не было. Старика жалели, о нем, по мере сил, заботились, но его тайнами совсем не интересовались. А он, как ни старался, никак не мог избавиться от непонятного беспокойства. Всякий раз, сидя у своей гнездовины и наблюдая за жизнью поселения, Старик чувствовал себя так, будто он зря теряет время, вместо того, чтобы куда-то бежать и что-то делать. Нередко по ночам он летал. Для чего – и сам не смог бы ответить. Но, пролетая над спящим Гнездовищем, словно добрый дух, охраняющий его сон, Старик, иной раз, думал с тайной надеждой: может обойдется?
Как-то раз в его гнездовину постучали.
На пороге стоял Тевальд. Он уже вырос и стал совсем взрослым, довольно привлекательным орелем. Вот только глаза выдавали, что прежние надежды в нем еще живы, и умирать, похоже, не собираются.
Тевальд, прямо с порога, потребовал, чтобы его научили летать. И, пресекая возможные попытки Старика отвертеться, ссылаясь на возраст, заявил, что видел его летающим, не далее как сегодня ночью, и, что он тоже так хочет. Крылья у него, что надо, побольше, чем у других, и сильные. Он пробовал сам, но без опытного наставника, это сложновато.
- Зачем тебе? – спросил Старик, пряча улыбку.
Крылья у Тевальда действительно были большими, но годились они, пожалуй, только на то, чтобы слететь, без помех, с дерева на землю.
Тевальд долго мялся, пытался отговориться какой-то совершеннейшей нелепицей, но, в конце концов, сознался, что мечтает залететь на скалы.
- Ты надеешься встретить там Летающих? – спросил Старик, хотя ответ знал наверняка.
- Надеюсь, - с вызовом ответил Тевальд. – Я знаю, что избран Судьбой, и от своего не отступлюсь.
Тогда Старик усадил его напротив себя и, с тяжелым вздохом, поведал о второй части предсказания. А, когда увидел, что молодой человек все еще не может поверить, не поленился и повторил во второй раз.
- Ты понимаешь, что это значит? – завершил он. – Исчезнут все: малыши, которые веселятся сейчас на улице, их родители, приятели, с которыми ты рос, девушка, которую ты любишь… Ты ведь любишь кого-то? – добавил он, увидев как зарумянился его собеседник.
Тевальд смутился, но кивнул. Неизвестно почему, но, издерганный насмешками ровесников над собой, он вдруг открылся этому старику, что давно, но безнадежно влюблен в Метафту – младшую дочь Усхольфы. Она жила теперь в семье старшего брата – Торлифа, который перенял от отца его искусство и лечил всё Гнездовище. Метафта поразила Тевальда своей красотой и независимостью, но этим же она и приводила его в отчаяние. Невозможно было представить, чтобы такая девушка ответила на чувства орелина, над которым, с детства, смеялось все вокруг.
Старик ничего не ответил, но, в тот же день, вечером, сам пошел к Торлифу. Ему доставило несказанное удовольствие услышать из уст самой Метафты, что и она давно любит Тевальда. А виду не подавала из-за боязни, что он, увлеченный своими идеями, только посмеется над её чувствами.
Свадьба получилась веселой и шумной.
Приятели Тевальда, издевавшиеся над ним прежде, теперь, по-дружески шутили, что он нарочно отвлекал их внимание всякими нелепицами, чтобы без помех завоевать сердце самой красивой девушки Гнездовища. И, хотя их жены, сидевшие рядом, немного дулись на это, они все же не могли не признать, что невеста была на диво хороша. Метафта мило краснела, а Тевальд глупо и счастливо улыбался.
Старика тоже пригласили, и он пришел. И радовался со всеми вместе, не столько самой свадьбе, сколько тому, что в глазах жениха, кроме огромной любви и спокойного умиротворения, не видел больше ничего. Он уступил молодым свою прежнюю гнездовину, которая так и стояла пустая со времени его ухода, и был бесконечно признателен им за то, что, пусть ненадолго, они дали ему почувствовать то, что, по его мнению, должен был чувствовать отец.
Метафта с Тевальдом тоже были признательны Старику. Они и считали его, почти что отцом. Ему первому сообщили, что ждут малыша, и за ним сразу же послали, чтобы пришел посмотреть, когда этот малыш родился…
Надо сказать, что на новорожденного Нафина бегали смотреть, как на диковину. Он появился на свет с такими огромными крылышками, которые были при рождении, наверное, только у детей Рофаны и Генульфа. Все Гнездовище перебывало у его колыбельки. Женщины ахали, умильно щебетали и поздравляли Метафту, покрывая её лицо поцелуями, мужчины жали руку Тевальду и хлопали его по плечу, и только Старик, осмотрев малыша внимательным взглядом, нахмурился и, ни слова не говоря, ушел.
Это, конечно, немного задело Тевальда, но во всем остальном он был совершенно счастлив.
Он вообще сильно переменился. Из гнездовины Старика сделал, едва ли не дворец Иглона, столько в нем было резьбы, украшений, картин о жизни Гнездовища, выбитых прямо на стене, и прочих красот, которые Тевальд или сделал своими руками, или натащил откуда только смог. Он совершенно измучил Торлифа просьбами отдать ему красивый клинок в ножнах, который бескрылые подарили еще на свадьбу Усхольфы. И добился бы своего, но оставил эту затею, когда узнал, что Метафта терпеть не может этот клинок с тех самых пор, как в детстве неосторожно об него поранилась.
Другим талантом Тевальда оказалось его умение разрешать споры. Как-то раз, он помог соседям в решении какого-то серьезного вопроса, да так ловко, что с тех пор, все кому не лень, стали обращаться к нему с каждым пустяком. Тевальд никому не отказывал, и вскоре все в Гнездовище прониклись к нему нешуточным уважением. А, когда умер старейшина, как-то само собой получилось, что его заменил Тевальд.
Он сразу развил бурную деятельность. Построил хранилища для зерен и высушенных листьев, и, едва ли не собственноручно, перекрыл все гнездовины в поселении по собственному методу. Сначала из тонких, гибких веток сплетался каркас, который плотно облегал верхушку гнездовины, а на него потом крепились куски коры. Это было удобно, особенно если учитывать, что сильные ветры легко «раздевали» каменные жилища, и орели по сто раз перекрывали свои крыши.
Следующим мероприятием, которому Тевальд решил целиком отдаться после перекрытия гнездовин, было какое-то невероятно прогрессивное благоустройство огородов. Но Судьба опять вмешалась в его жизнь, перепутав все планы и напомнив о себе самым неожиданным образом.
Однажды маленький Нафин, которому едва исполнилось года четыре, проснулся что-то уж очень рано и запросился пойти с отцом. Это было время цветения деревьев Кару, и Тевальд намеревался собрать немного листьев, которые в такую пору особенно полезны от головной боли, если ими, смоченными в дождевой воде, обложить лоб, и для зубов и десен, если их жевать.
Отец с сыном уже дошли до плантации деревьев, но Тевальд не стал собирать листья по краю. Ему так нравилось идти, чувствуя в руке теплую ладошку сына, что, ради продления удовольствия, он решил прогуляться дальше, туда, где между деревьями виднелась небольшая полянка.
- Смотли, папа, - сказал вдруг Нафин, показывая вперед ручкой, - тлавка цветет.
Тевальд посмотрел и замер. Ночью был ветер, цветы с деревьев осыпались и, с того места, где они стояли, действительно казалось, что трава зацвела.
В Тевальда словно молния ударила. Он подхватил сына на руки и помчался домой, не разбирая дороги.
Старик в то утро тоже проснулся рано. Спал он отвратительно, беспокойно, а под утро неясным туманным образом явился его Брат и произнёс что-то вроде: «Жди, уже скоро…». Старик проснулся и встал. По обыкновению присел возле окна и посмотрел на улицу, ещё прикрытую предрассветным туманом. «Жди… Уже скоро…» - что это может означать? Смерть? – Нет, это глупо. А что ещё? Мальчик с огромными крыльями пока слишком мал…
Старик неслучайно нахмурился, увидев новорожденного Нафина. Он понял, что этот ребёнок сможет летать, когда вырастет, но зачем он ТАКОЙ родился в Гнездовище? Неужели этот крошечный комочек обречён исполнить то, что замыслила Судьба? Старик жил уже очень долго и порой ворчал сам себе, что устал и готов уйти. Но вид ребёнка, который каждым годом своей жизни, возможно, приближает его конец — испугал. Он вообще всегда думал о том, что ему предстоит с каким-то тяжёлым чувством. Так порой думают о смерти, о её обязательном приходе, страшась неизвестности того, как, каким образом она придет. Смерти Старик не боялся. А вот того, что они с найденными братьями должны будут совершить, опасался очень сильно. Свои ночные полёты он оправдывал тем, что готовится, держит себя в форме… Но для чего? Чтобы суметь подняться на Сверкающую вершину и иметь силы докончить там последний акт затянувшейся истории? Он много размышлял над этим и нашёл себе некоторое утешение. Рано или поздно предсказание исполнится, он бессилен как-то на это повлиять, но зато он может дождаться своего часа в полной готовности и сделать всё, чтобы спасти Гнездовище. Даже если ему будут мешать все его братья.
Примерно о том же рассуждал Старик в то утро, когда громкие крики с улицы заставили его вздрогнуть. А потом в гнездовину ворвался Тевальд. С выпученными глазами, колотя себя в грудь кулаком, он ни минуты не стоял на месте и без конца повторял:
- Видел, видел! Я видел! И теперь знаю, что должен делать… Я действительно видел… Я избранный… Значит, не ошибался тогда! Но как же просто это было увидеть! Ах, что же я раньше-то…
- Что ты видел? – спросил Старик, ощущая, как внутри что-то сжимается от предчувствия.
- Да цветущую траву – вот что!
И Тевальд, захлёбываясь словами от возбуждения, пересказал Старику, как было дело.
- … Нафин раскрыл мне глаза, но самое важное я понял сам, там же, не сходя с места! Я должен исполнить первую часть предсказания и не исполнять вторую. Ну, в смысле не искать детей Дормата. Тогда всё застрянет на одной точке — избранник увидел, что нужно, и всё… Всё! Понимаешь?
Старик молча кивнул.
- А Генульфову пещеру я раскопаю! – так же восторженно продолжал Тевальд. – Наверняка там есть что-то такое, что мне поможет. А то сделаю что-нибудь не так … или не сделаю. Короче, мне нужно, как можно скорее, бежать и начинать копать! Ты ведь когда-то сам там копал, неужели ничего не нашёл? Впрочем, ты ведь не избранный…
- Как ты собираешься прочесть записи? – спросил Старик – Ты же не умеешь читать.
-Прочту, прочту, - замахал руками Тевальд. - Если бы это совсем было невозможно, в предсказании не говорилось бы, что они… ну, как там? «Отправная точка и руководство к действию».
Старик не успел ничего возразить - в гнездовину вбежала Метафта с орущим Нафином на руках.
- Что случилось? – она еле сдерживала себя, чтобы не закричать. – Влетел, сунул мне ребёнка и умчался сюда с какими-то дикими воплями. Всех переполошил, соседи напуганы, ребёнок плачет… Что случилось?!
Тевальд при жене немного поутих и с довольным видом, поглаживая по спине Нафина, чтобы успокоился, рассказал наконец, как было дело, обстоятельно и спокойно. Однако во время рассказа снова пришёл в сильнейшее возбуждение и закончил всё тем, что выбежал вон из гнездовины, чтобы, не медля ни минуты, начать раскопки Генульфовой пещеры.
Метафта, мало что понимая, посмотрела ему вслед, а потом перевела взгляд на Старика. Она явно ожидала объяснений, но Старик не смотрел на неё. «Жди… Уже скоро…» стучало у него в голове. Нафин больше не плакал, а, обнимая за шею Метафту, только всхлипывал, косясь на сердитого старого орелина через плечо. «Вот он, - думал Старик, - тот, о ком было предсказание. Тевальд, конечно, заблуждается, как всегда, и пусть. Но до чего же коварна Судьба! Пожалуй, любой взрослый рассудил бы точно так же, как теперь Тевальд, но этот малыш погубит нас, даже не ведая, что творит… Однако Метафта ждет объяснений, нужно сказать ей что-нибудь…» Он подошёл к женщине и, как можно беспечнее, посоветовал ей не мешать мужу.
- Пусть перебесится. Это со временем пройдет.
- Но он же собирается рыться в обвале! – возмутилась Метафта. – Его засмеют или чего доброго шею себе свернёт на этих раскопках! Почему ты его не удержал? Ведь трава не цвела, всего лишь деревья осыпались. Но зато теперь из-за этой ерунды он будет рыться в обвале и не успокоится до тех пор, пока не откопает то, что ищет. Уж я-то это знаю, как никто.
- Пусть роется, - Старик таинственно улыбнулся, - не мешай ему.
Метафта фыркнула, пробурчала что-то про «дурацкие тайны» и ушла, унося с собой сына. А Старик, едва дождавшись ночи, полетел к своему тайнику в скалах. Обломки лежали на том же месте, где он их в последний раз оставил, но это место уже не казалось орелину безопасным. Сейчас малыш сюда, конечно, не долетит, но, став подростком, он сможет сделать это легко. Значит, нужно всё уничтожить или перепрятать.
Сначала Старик собирался разбить обломки на мельчайшие кусочки, но в памяти вдруг возник образ отца. Такого, каким он видел его в последний раз – плачущего и просящего прощения… Долгие годы Генульф потратил на то, чтобы выбить эти значки и рисунки, и у Фостина, проснувшегося в Старике, не поднялась рука на его работу. Перепрятать – вот лучший выход! Мелкие обломки можно закопать прямо у себя на огороде и завалить сверху сухими ветками, чтобы свежевскопанная земля не привлекала ничьего внимания. А вот большой, с сохранившимся текстом… Да-а, вниз его уже, пожалуй, не стащишь – силы у Старика давно не те, что прежде. Вот если только переложить камень в небольшую пещерку, что виднеется неподалёку… Старик обследовал её и остался доволен. То, что надо! Чтобы сюда забраться, нужно согнуться в три погибели, а этого вряд ли захочется пылкому мальчику, если он когда-нибудь в эти места залетит. Да и залетит ли?..
Несколько ночей Старик закапывал обломки. Самый большой он перепрятал в первую же ночь, удивляясь, как смог затащить этакую тяжесть на скалы. Зато с остальными оказалось проще… И теперь, когда работа была завершена, он с удовлетворением осмотрел кучу веток, скрывающих захоронение, и сел на свою скамью передохнуть. Здесь ему снова вспомнился отец. Как жаль, что они простились так плохо. Хотя, остальным детям и этого не было дано. Разве что Хорику… Интересно, что он почувствовал, когда нашёл, наконец, пещеру и увидел, что вход в неё завален? Почему не ушёл с началом грозы? Или, до самого последнего мгновения, бегал по вершине бугра от отверстия к отверстию, умоляя отца откликнуться и помочь ему спасти себя? Никто этого уже не узнает, они ушли вместе.
Старик вспомнил, что больше всего боялся наткнуться на останки отца и брата во время своих раскопок. Но этого, к счастью, не случилось. А теперь он жалеет. Нужно было похоронить их возле Рофаны. Пожалуй, стоит сказать Тевальду.., но нет… Все, что было можно, Старик переворошил в своё время, а к остальному не подступиться. Слишком большие глыбы, их невозможно ни сдвинуть, ни приподнять. Так что пусть Тевальд роется, он всё равно ничего больше не наёдет. Это со временем охладит его пыл, а там, возможно, и у Нафина не появится охоты что-либо искать.
С такими мыслями Старик спокойно уснул, прямо на скамье. Но он сильно ошибался.
Гевальд раскапывал обвал с невиданным упрямством. Прошел год, а он все никак не хотел признавать свое поражение. Соседи то посмеивались за спиной, то жалели, но задевало все это одну лишь Метафту. Первое время, когда ее расспрашивали о причинах долгих отлучек мужа, она пыталась объяснить их хозяйственными нуждами. Дескать, Тевальд затеялся строить что-то для Гнездовища у обвала, но не уверен в успехе и, поэтому, пока все держит в секрете. Однако после того, как старейшина был не единожды замечен прыгающим с крыши хранилища, с явным желанием полететь, всем стало ясно: Тевальд принялся за старое.
Бедная Метафта, как могла, старалась оправдать мужа перед жителями поселения. Вместо него она разрешала споры между орелями и давала им советы, неизменно добавляя, что «так рассудил бы Тевальд». Сама занялась переустройством огородов, уверяя всех, что это именно он подсказывает ей вечерами, что нужно делать. И больше всего на свете боялась, что кто-нибудь узнает, о том, какие в действительности разговоры велись у них в гнездовине, когда Тевальд возвращался с раскопок. Метафта пыталась образумить мужа, взывала к долгу отца и старейшины, но тщетно. Тевальд становился все азартнее и всякий раз уверял ее, что ему осталось «совсем чуть-чуть».
Однажды он вернулся в гнездовину раньше обычного и признался, что внутри все «как-то странно болит». Смыл с рук белую пыль, лег и больше уже не вставал. Метафта сбегала за Торлифом, который, осмотрев больного, постановил, что Тевальд надорвался, пытаясь, видимо, поднять что-то очень тяжелое, но это должно пройти, если дать ему отлежаться. Несколько дней орелина хлопотала возле мужа, пока не поняла, что ему не только не стало лучше, но наоборот, делается хуже и хуже. Он слабел на глазах, все чаще впадал в беспамятство и как-то раз, взяв Метафту за руку, объявил ей, что скоро умрет. Она, конечно, расплакалась, заверяя его в непременном выздоровлении, но Тевальд велел жене помолчать и послушать.
Именно тогда узнала она о второй части предсказания и о планах мужа по спасению Гнездовища.
- Но я заблуждался, - слабеющим голосом заключил Тевальд. – Нафин – вот кто избранный. Ведь это он увидел, что трава цветет. Он, а не я. Ему и завершать начатое. Следи за ним, Метафта. И, по возможности, не мешай. Пусть летает, пусть роется в обвале… От Судьбы не уйдешь… Старик это тоже понимает, поэтому и не удерживал меня. Но, когда придет время, когда первая часть предсказания исполнится, обещай мне, что ты расскажешь Нафину все и не дашь ему погубить Гнездовище. Надеюсь, что это случится, когда он станет взрослым и мудрым, но сейчас перед лицом смерти что-то подсказывает мне, что Судьба не даст ему повзрослеть. Поэтому следи за сыном, Метафта, следи лучше…
Тевальд перевел дух, глубоко вздохнул и вдруг заплакал.
- Дурак я! – шептал он жене, бросившейся его успокаивать, - Судьба избрала меня для счастья с тобой и с Нафином… Мне бы раньше догадаться, и не камни ворочать, а сына воспитывать… А теперь выходит – все свалилось на твои плечи. Милая моя, - он поцеловал Метафте руку и посмотрел в ее лицо долгим взглядом, - прости. Я ничего не могу поделать, смерть уже зовет меня. Приведи Нафина попрощаться и помни: я очень сильно люблю вас…
Он действительно умер скоро – той же ночью. И Метафте потребовалось много мужества и очень много серых, безжизненных дней, чтобы пережить эту потерю. Все Гнездовище старалось ее подбодрить, и даже Старик, который опасался, что, подобно бабушке и матери, Метафта расхочет жить без мужа. Он заходил едва ли не каждый день, чтобы утешить, помочь или просто посидеть рядом.
Нафин сначала избегал сурового старца, но потом привык и однажды даже доверительно шепнул, что соседская девочка Сольвена рассказала ему, что слышала от родителей, будто бы его, Нафина, отец искал в обвале записи своего деда, чтобы отдать их Летающим орелям. И тогда они забрали бы Тевальда с собой и сделали бы его своим старейшиной.
- А еще, - добавил мальчик обрадованный, что нашел такого внимательного и заинтересованного слушателя, - Сольвена сказала, что раз отец умер, я должен найти то, что он искал и стать старейшиной у Летающих вместо него. Тогда она женится на мне и улетит туда вместе со мной.
Старик не знал плакать ему или смеяться. Он не мог не понимать, что наивные детские разговоры лишь первый шаг к тому, что Нафин заинтересуется судьбой отца и узнает о предсказании. Самым лучшим тут было – это рассказать мальчику все, но Старик не знал, как отнесется к этому Метафта, и решил, не откладывая, с ней поговорить.
Он не слишком удивился тому, что орелина знает и про вторую часть предсказания. Глупо было бы думать, что Тевальд ей об этом не рассказал. Гораздо большее удивление вызвали его последние слова – по возможности, Нафину не мешать. Метафта слово в слово передала свой разговор с мужем накануне его смерти и, как ни странно, эти воспоминания ее заметно подбодрили.
- Тевальд просил присмотреть за Нафином, - оживающим голосом сказала она. – В том смысле, что я не должна пропустить момент, когда ему будет можно все рассказать. И я выполню его волю. И мешать не буду… Ведь это правильно, да?
- Правильно.
Старик взял Метафту за руку и ласково ее погладил.
- Тевальд очень сильно любил тебя и Нафина, и своим любящим сердцем он придумал, как спасти вас от беды. Поверь, если в детстве он мечтал только об избранности, то все, что делалось им в последние годы, делалось исключительно ради вас. Поэтому не сомневайся и выполняй его завещание…
- И Нафину можно рыться в обвале? – всхлипнула Метафта.
- Можно, - кивнул Старик, - ничего опасного там давно уже нет.
Орелина вскинула на него глаза, и по ее взгляду было видно, что она поняла, о чем ей только что сказали.
С тех пор Старик перестал так часто навещать вдову Тевальда. Он по-прежнему летал по ночам, встречал рассвет на скамейке Рофаны, днем отсыпался, а вечером садился у окна своей гнездовины и смотрел на жизнь в Гнездовище.
Метафта сама заходила к нему, рассказывала о своей жизни и о жизни Нафина. Мальчик подрастал, помогал ей по хозяйству и все чаще интересовался делами Тевальда. Конечно, орелина понимала, что именно интересует её сына, но начала она с другого. Сначала рассказала о том, каким прекрасным отцом и мужем был Тевальд, потом расписала в самых радужных красках его деятельность на посту старейшины и, только когда вся их совместная жизнь была изложена, кажется, по минутам, поведала, наконец, о предсказании.
Нафин слушал очень внимательно и серьезно. Он засмеялся только раз, когда узнал, что отец совсем не собирался становиться старейшиной у Летающих орелей и пожалел их. Такого старейшину, каким, по словам Метафты, был Тевальд, стоило еще поискать. Больше он о предсказании ничего не говорил и, похоже, не слишком им заинтересовался. Но его мать не так-то легко было провести. С некоторых пор она не раз замечала на его руках такую знакомую белую пыль и, по характерным синякам на теле, догадывалась, что он учится летать. Но, верная обещанию, вида о своих догадках не подавала.
Возможно, Нафин еще долго пребывал бы в уверенности, что ловко провел Метафту, если бы не соседи. Кто-то заметил его упражнения в полетах, кто-то видел, как мальчик выбирался из обвала и, разумеется, обо всем об этом было незамедлительно доложено матери. Метафта для вида поругалась и даже потопала ногами, но, когда по ночам Нафин тайком снова выбирался из гнездовины, прикидывалась спящей, чтобы не мешать.
С тех пор так и повелось: мать, якобы, узнавала все от соседей, а сын выдумывал новые уловки, чтобы делать свое дело втайне от неё.
Старика рассказы Метафты очень забавляли. Как только они договорились ни в чем Нафину не препятствовать, на душе его стало заметно легче. И, даже когда мальчик пришел с просьбой научить его орелинскому языку, не стал притворно изумляться и спрашивать, зачем ему, а просто согласился.
Все пока шло хорошо.
Но однажды, после довольно сильной грозы, Нафин примчался в поселение с громкими криками, переполошив половину жителей. Он без конца оглядывался на скалы, тыкал рукой куда то вверх и кричал, что видел Летающего ореля. Прибежавшая Метафта долго не могла понять, в чем дело, а когда разобралась, задала Нафину при всех хорошую трепку и увела его в гнездовину.
Оказывается, она послала сына помогать орелям, которые поднимали поваленные бурей сушильные столбы, но мальчик, вместо этого, улизнул в горы на свое любимое место. Им уже давно был проделан туда удобный подъем, и теперь он забирался все выше и выше, совершенствуясь в полетах. Вот, и в этот раз, забравшись на максимальную для себя высоту, Нафин взлетел и увидел стремительно удалявшегося ореля. Тот, правда, был уже очень далеко, но мальчик готов был поклясться, что это был именно Летающий орель и никто больше!
- Наверное, птицу какую-нибудь увидел большую, - предположили соседи, наблюдая, как Метафта уводит сына домой. – Бедная она, бедная! Сначала муж, теперь сын…
- Надо бы ей хорошенько его наказать, да заставить делом заниматься. Глядишь, глупости из головы и повыскакивают!..
- А Старик-то, видели, как разволновался? Даже из гнездовины своей выскочил!..
- Верит, верит в свои предсказания! Но ему простительно – он старый. А вот молодому человеку так себя позорить – нехорошо!
Соседи осуждающе покачали головами и разошлись. И только Старик, который никак не мог справиться с волнением, охватившим его при криках Нафина, продолжал стоять посреди улицы еще некоторое время. Но потом и он вернулся к себе. Бросил взгляд на захоронение в запущенном огороде, куда регулярно докладывал сухие ветки, так что образовалась приличная свалка, и, дождавшись ночи, полетел к своей пещерке и завалил вход в неё камнем. «Хорошо, что она далеко от того места, где Нафин летает», - подумал Старик. Ему, вдруг, сделалось очень грустно. Он, как-то раз, подсмотрел, как мальчик выделывает в воздухе различные пируэты и, впервые в жизни, позавидовал его легкости и силе крыльев. Самому Старику летать становилось все труднее. Уже часто и подолгу делал он перерывы в своих ночных вылазках. И, нередко, с грустью думал о том, что, если так будет продолжаться, то, пожалуй, в решающий час он не сможет даже просто поднять себя в воздух. Ужасно! Судьба словно нарочно растягивает шаги, чтобы лишить его последних сил. Даже этот короткий перелет дался с большим трудом. Несколько дней потом Старик не выходил из гнездовины. Отлеживался и уверял себя, что всему виной волнение. «Ничего, ничего, - думал он, - вот поправлюсь немного, схожу к Метафте и поговорю с Нафином. Возможно, он, как и его отец, принял желаемое за действительное. Когда чего-то очень хочешь, то и большая птица может показаться орелем».
Но Нафин пришел сам.
День был в самом разгаре, когда он ввалился в гнездовину Старика со связанными крыльями и горящими глазами. С улицы донесся детский смех и дразнилки, но Нафин, похоже, этого не заметил.
- Я видел Летающих орелей, - сообщил он прямо с порога. – И видел их так же близко, как и тебя сейчас. Можешь поверить – это были не большие птицы! Два ореля спали наверху, на скалах, и я их хорошо рассмотрел. Правда, когда они проснулись и увидели меня, то испугались и сразу улетели, но зато оставили свои сосуды с какой-то странной жидкостью. Я взял их с собой, и даже моя мать мне, наконец, поверила! Предсказание сбывается, Старик! И я к тебе пришел, чтобы ты рассказал мне все, что нужно. Ну, в смысле, то, чего я еще не знаю!
Юноша радостно уселся на скамью возле входа, положил чинно руки на колени и приготовился слушать. Но Старик не торопился рассказывать. Он по-прежнему смотрел в окно, старчески пережевывая губами и перебирая край одежды. Руки его слегка тряслись, но, во всем остальном, создавалось впечатление, что Старик вообще ничего не слышал. Такого Нафин не ожидал! Самое меньшее, что сейчас, по его мнению, должно было бы происходить – это жаркие радостные объятия и немедленное раскрытие всех хранимых Стариком тайн. А то, что происходило на самом деле, никуда не годилось!..
- Метафта говорила с тобой? – неожиданно спросил Старик, отворачиваясь, наконец, от окна.
- Говорила!
Нафин резво повернулся и продемонстрировал связанные крылья.
- Но я убедил ее, что к тебе отпускать можно. Ты ведь расскажешь мне, что было в Генульфовых записях? Правда?
Старик встал и отошел от окна.
- Что ты хочешь узнать? – спросил он, тяжело шаркая к столу, на котором стояла кружка с водой, и лежали остатки еды.
- Все! – обрадовался юноша. – Абсолютно все! Что там было написано? Зачем? Для кого? Ну, и вообще… Ты же понимаешь!
Старик усмехнулся, покачал головой и сделал большой глоток из деревянной кружки.
- Ты ошибаешься, если думаешь, что я знаю все. Пожалуй, самое главное тебе сказала Метафта… Она ведь сказала тебе о планах твоего отца?
- Сказала.
- Ну, вот… А то, что знаю я, тебе вряд ли пригодится.
И повернувшись к юноше спиной, Старик неторопливо стал убирать со стола.
- Как.., - опешил Нафин, - что значит, не пригодится? Должно пригодиться! Ты не можешь утаивать от меня ничего! Все Гнездовище знает, что ты хранишь какие-то секреты. Я избран Судьбой, увидел все, что было предсказано и имею право знать, что будет дальше!
- А я и сам не знаю, - улыбнулся Старик через плечо.
Он стер со стола последние крошки, отряхнул руки и сел напротив Нафина. Тот смотрел на него злой, надутый и немного растерянный, но Старика это не тронуло. Он словно смотрел внутрь себя, что-то прикидывая, взвешивая и решая, и, наконец, сказал:
- Хорошо. Я расскажу тебе то, что знаю, хотя, ничего нового ты, возможно, и не услышишь. Давным-давно, мой отец, а твой прадед, жил на Сверкающей Вершине среди Летающих орелей, но был незаслуженно проклят и изгнан. Кем и за что – не знаю. Но думаю, получилось это из-за детей Дормата. О них мне тоже ничего не известно и, хотя кое-какие догадки имеются, это не главное. Главное – проклятие! Оно осталось висеть над нашим родом, и отец дал обещание очень могущественным женщинам – служительницам Судьбы, что найдет детей Дормата и снимет его. Отец пытался сдержать слово, но ничего не вышло, и, в результате, появилось предсказание о том, кто сможет снять проклятие вместо отца, но, за то, что слово не было сдержано, исчезнет Гнездовище. Вот и все. Как видишь, нового мало. Записи, которые делал Генульф, по словам моей матери – Рофаны – лишь пересказ этих событий. Ну и еще, возможно, истории о Дормате, но чем это может быть тебе полезно? Да, ты действительно тот, о ком говорится в предсказании, ты действительно увидел то, что должен был увидеть, и теперь твоя обязанность – найти детей Дормата и привести их на Сверкающую Вершину. Но, как только ты это сделаешь, Гнездовище исчезнет. – Старик развел руками в стороны. – Неужели нужно еще что-то говорить?
Нафин не ответил. Он хмурился и смотрел себе под ноги.
- Скажи, мой мальчик, - голос Старика сделался, по-отечески, ласков, - ты любишь кого-нибудь?
- Маму, - буркнул Нафин.
- Нет, кроме неё. Какую-нибудь девушку?
- Еще чего! - Нафин фыркнул и залился краской. – Все девчонки предательницы! За что их любить? Есть тут одна… Я с ней по-хорошему, по-дружески, про орелей рассказал, в сосуд дал заглянуть, а она только насмехается…
- Понятно, - тихо обронил Старик.
Он опять, словно бы ушел в себя, но Нафин не унимался:
- А почему ты думаешь, что Гнездовище погибнет? – упрямо спросил он. – В предсказании говорится, что оно только исчезнет. А вдруг это означает, что Летающие орели, когда получат своих детей, заберут нас всех на Сверкающую Вершину! И мы не погибнем, а будем жить там с ними, и носить такие же красивые сверкающие одежды! По-твоему, это невозможно?
Старик печально покачал головой.
- Как же ты еще юн и … неопытен.
Он смягчил слово, не желая обижать Нафина определением «глуп», но тот понял и снова надулся.
- Ладно, - примирительно сказал Старик, - не обижайся. Лучше ответь мне еще на один вопрос: что ты теперь собираешься делать?
Нафин, для вида обиженно посопел, подумал немного, закатив глаза к потолку, и сказал:
- Ну-у, раз в Генульфовых записях нет ничего полезного, то, я думаю, для начала, можно было бы поискать Сверкающую Вершину и познакомиться с Летающими орелями.
- Зачем?
- А пусть расскажут, кто такой этот Дормат, и что за дети у него были. Может, их вообще не стоит искать! Или они сами их давно нашли… Точно, - обрадовано воскликнул Нафин, - столько лет прошло! Они сами давно нашли этих детей! Просто мы ничего не знаем! Вот я и слетаю на разведку, и все наладится!
- Нет, - твердо сказал Старик, - не нашли.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю.
Продолжение:http://proza.ru/2010/02/11/1308