ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Если бы существовала возможность посмотреть на Сверкающую Вершину откуда-нибудь сверху, то могло бы показаться, что вырастает она прямо из облаков, опираясь лишь на бесконечные горные хребты, увенчанные вулканами. Рано утром, когда солнце еще не встало, но уже заявило о себе первыми бледными лучами, облака подсвечиваются снизу розоватым светом и тогда даже вулканы кажутся притихшими и безобидными, похожими на спящих великанов, которым снится их детство. Это волшебный миг неземного покоя и тишины, и невозможно себе представить в такую минуту, что где-то внизу существует земля с ее шумящими от ветров лесами, знойными пустынями и беспокойными городами. Такой покой возможен разве что только на самом дне глубокого океана, но там он лишен света, дающего радость и надежду и, стало быть, нигде, кроме как на Сверкающей Вершине, не могла обрести живая душа того возвышенно-счастливого состояния, которое очищает её от всякой скверны. Любой бескрылый, попади он сюда в такую минуту, почувствовал бы в себе силы взлететь и парить надо всем этим великолепием с одним только желанием – любить весь белый свет и все ему прощать! Что же тогда говорить о крылатых орелях, населяющих вулканы?… Хотя, возможно, они привыкли. И каждодневное созерцание мира и покоя, от рождения до самой смерти, притупило их чувства и заставило желать хоть какого-нибудь беспокойства.
Во всяком случае, у молодого человека, которого рассветные солнечные лучи высветили стоящим у самого подножия Сверкающей Вершины и в двух шагах от Чаши с Серебряной водой, беспокойство на лице читалось отчетливо.
Он стоял здесь давно. С ночи. С того момента, когда за ним задвинулся огромный камень, скрывающий вход в тайный тоннель Галереи Памяти. Там он простился с отцом, и там остался тот ужас, к которому молодой человек совершенно не был готов.
Конечно, когда они только прилетели сюда и отпустили саммов, отец предупредил, что впереди ждет нечто невероятное, но что оно окажется настолько невероятным, Донахтир не ожидал! Да, он получил Знание, с которым мог править, как законный Великий Иглон, но что делать с другим знанием? От него бедного юношу, все долгие часы ожидания, бросало то в жар, то в холод. Зачем, зачем все так случилось?! Почему именно на его долю выпало столь тяжкое бремя – знать и не иметь возможности ни с кем поделиться? Что теперь делать? Солнце вот-вот покажется над облаками, а это значит, что скоро сюда слетятся орели всех. Шести городов, чтобы приветствовать нового Великого Иглона. А он совершенно не готов! Отец не смог дать ему никакого совета на прощание, а Донахтир так нуждается сейчас в совете!
Молодой человек сел и обхватил голову руками. Это было первое движение с тех пор, как он вышел из Галереи Памяти, и оно немного вернуло его к действительности. Жизнь продолжается, что бы в ней ни происходило. Страху и нерешительности дань была отдана сполна за эти долгие ночные часы, а теперь пора становиться Правителем. Донахтиру не избежать своей участи. Разве только забравшись на вулкан, свернув крылья и прыгнув в жерло. Но Великому Иглону так трусить и смешно, и глупо. Отец всегда учил: для того, чтобы править, нужны две вещи – уважение к подданным и глубокое внутреннее достоинство. И вчера, при прощании в тайном хранилище, больше всего просил сына не раскисать, не поддаваться ненужным сомнениям и слушаться своего сердца. А, что сделал Донахтир? Уже несколько часов, как он – Великий Иглон, и за этот короткий срок успел, и раскиснуть, и поддаться сомнениям и даже подумывал о действиях, роняющих его достоинство…
Донахтир решительно встал.
Пусть будет, что будет! А у него есть долг, который он обязан исполнять. И, для начала, сделает нужные приготовления к Церемонии Раздачи Камней, сделать которые должен был уже давно, вместо того, чтобы сидеть в тупом оцепенении. Что же до всего остального, то об этом еще будет время подумать.
Он пошел к Чаше.
Отца больше нет рядом, значит нужно полагаться только на самого себя. Хотя… Донахтир даже остановился на полпути. Амиссии! Отец не хотел к ним обращаться, и теперь понятно почему. Понятен стал и его страх перед тем, что к ним может обратиться кто-то другой. Но сейчас многое переменилось. Сейчас амиссии кажутся единственными, у кого можно спросить совета. И он спросит! Обязательно спросит! А заодно восстановит давнюю традицию Великих Иглонов летать к ним с представлением.
Просветлев лицом, Донахтир пошел дальше. Быстро отыскал нужные камни, проделал над ними положенный ритуал и приготовился к появлению подданных.
Солнце уже окончательно взошло, когда глазам Великого Иглона предстало великолепное зрелище! Со стороны Шести городов, то тут, то там поднимались над горными хребтами огромные стаи орелей и, излучая серебристое сияние от праздничных одежд, направлялись прямо к нему. У Донахтира перехватило дыхание от восторга. Его народ так величественен и прекрасен! И он – его неотъемлемая часть. Его Правитель и его же подданный, потому что все, что бы он теперь ни сделал, будет только ради них, во имя их блага, спокойствия и процветания! Он понял отца, говорившего о своей любви к орелям, и сам почувствовал, как и в нем пробуждается такая же любовь. Повинуясь внезапному порыву, Великий Иглон раскинул руки, словно стремясь обнять всех своих подданных и улыбнулся им счастливой улыбкой.
Орели лавиной спускались к подножию Сверкающей Вершины, пока перед ней не осталось свободного места. Шестеро Иглонов пешком поднялись к Чаше и опустились перед братом на одно колено. Они тоже улыбались, но чуткий взгляд Донахтира заметил тщательно скрываемую озабоченность и печаль.
- Как тут? – тихо спросил он, поднимая братьев и тепло их обнимая.
- Фартультих расскажет, - шепнул в ответ Иглон Северного города Бьенхольн.
Донахтир глянул на Фартультиха, и тот еле заметно кивнул, подтверждая, что новости есть, и новости, судя по его лицу, не веселые.
Орели смотрели на встречу братьев с умилением и пониманием, но без обычных радостных возгласов. Кое-где, конечно, раздавались одинокие приветствия, но они только усугубляли общий унылый настрой. Донахтир сразу отметил это, но решил, что всему виной недавние трагические события и последующие за ними похороны Флиндога. Но в воздухе витало что-то еще. Все как будто чего-то ждали и ждали от него. Даже торжественность Церемонии не могла разогнать напряжения, вызванного этим ожиданием. Поэтому, когда следом за Иглонами, к Правителю подошел Летописец Дихтильф, его приветливый взгляд тоже выдавал печаль и озабоченность.
Низко поклонившись, он встал на колени и испросил у Великого Иглона разрешения продолжать вести Летопись, отражая в ней все значимые события его правления.
Следом за ним подошли бывшие Иглоны, дяди Донахтира, чтобы сложить к его ногам символы своих городов. По давней традиции они привели с собой сыновей, прося составить из них новый отряд саммов.
Правитель быстро на все согласился и, желая поскорее узнать причину всеобщего уныния, приступил к раздаче камней.
Первым обычно вызывался Нижний город, что сейчас было особенно кстати. И Фартультих, нарочито медленно, принимая свой камень и символ города, прежде чем произнести положенные по Церемонии слова верности новому Правителю, успел шепнуть, что один из сбежавших мальчишек вернулся и, что теперь все орели разделились на тех, кто требует немедленно лететь на выручку Тихтольну и на тех, кто считает, что мальчишка заслужил свою участь.
Донахтир ничем не выдал как огорчен. Лишь глаза его дрогнули и расширились, когда с низким поклоном он подавал следующий камень и символ Твовальду, сменившему Фартультиха. Братья обменялись понимающими взглядами, и каждый, кто подходил потом, смотрел сочувственно и ободряюще. А Форфан – Иглон Восточного города, даже шепнул, что какое бы решение Великий Иглон ни принял, они его поддержат.
Наконец, все камни были розданы и, по заведенному порядку, Правитель должен был обратиться с речью к своим подданным. Донахтир очень хотел сказать несколько теплых слов в память о своем отце, и все последние часы одинокого ожидания продумывал, ЧТО именно он скажет. Но сейчас, выйдя к огромной, ждущей чего-то толпе, и всмотревшись в лица орелей, стоящих впереди, он распрямил плечи и громко крикнул:
- Чего вы хотите от меня, орели?
По толпе, от первых рядов к последним, легкой рябью пробежало изумление. Но тут же, в обратном направлении, нарастая, покатился многоголосый говор:
- Спасти Тихтольна! – выкрикнул кто-то.
- Нет! Великий Иглон должен быть верен решению Большого Совета! – немедленно отозвались с другой стороны.
- Великий Иглон не должен бросать своих подданных в беде!
- Мальчишка сам виноват!
- Поделом ему…
- Мальчик еще так молод! Подумайте о его родителях!
- Подождите, подождите! Пусть Великий Иглон скажет!
Донахтир, с застывшим лицом, подождал, пока шум уляжется, и покачал головой.
- С моим мудрым народом что-то случилось, и орелям больше не нужны разумные правители? Или я неверно понял, и вы не требуете от Великого Иглона скоропалительных решений, даже не дав ему разобраться, в чем дело?
Он посмотрел, как склоняются в смущении головы в толпе, и продолжил:
- Позвольте же мне, для начала, поприветствовать вас, дорогие мои, и высказать то, как счастлив я видеть свой народ теперь, когда честь заботиться о вас легла на мои плечи. Любовь, хранимая моим сердцем, перешла ко мне из сердца моего отца – Великого Иглона Рондихта – ореля самой чистой души и самого лучшего отца, давшего не только жизнь, но и мудрое к ней отношение. Не знаю, есть ли где-нибудь еще народ, заслуживающий такого же Правителя, но вы его заслуживали. Позвольте же и мне стать для вас таким, каков был мой отец!
Донахтир, с удовлетворением увидел, как поникшие было головы, поднялись, а в глазах, устремленных на него, засветилось прежнее спокойное достоинство, не омраченное внутренними распрями. Толпа качнулась, и все без исключения орели опустились перед Великим Иглоном на одно колено.
- Благодарю, что почтили со мной память Рондихта, - сказал он, склоняясь в ответном низком поклоне.
- Вот так-то лучше, – пробурчал себе под нос Летописец, до сих пор взиравший на все происходящее с неодобрением. Он покосился на молодых Иглонов, плохо, по его мнению, скрывающих своё облегчение, и еле сдержал себя, чтобы не погрозить неугомонному Форфану. Тот из-за спины Бьенхольна радостно выказывал Донахтиру свое одобрение.
Но Великий Иглон оставался серьезен.
- Встаньте! – приказал он орелям. – Встаньте и послушайте меня. Через два дня, на площади Главнейшего города, я хочу видеть всех старейшин Шести городов, всех Иглонов.., всех, - подчеркнул он еще раз, бросая взгляд в ту сторону, где стояли дяди, - и всех саммов. Там я сообщу о своем решении относительно Тихтольна. Два дня нужны мне, чтобы разобрать все подробности событий, случившихся в мое отсутствие и слетать за советом к амиссиям…
По толпе пробежал нестройный вздох.
- Да, к амиссиям! Я отменяю запрет Дормата Несчастного и восстанавливаю давнюю традицию. Утром же третьего дня решению, которое я приму должны будут подчиниться все орели без исключения… Для вашего же блага, - добавил он, как можно мягче и отступил в сторону, давая возможность Дихтильфу закончить Церемонию.
Летописец произнес несколько положенных фраз, подозвал ройнов с подготовленным небольшим листом, который немедленно поднесли Великому Иглону, и протянул ему острый обломок камня, обтесанный так, чтобы им можно было писать. «Донахтир – седьмой сын Рондихта – ныне Великий Иглон всех орелей со Сверкающей Вершины», - написал Правитель, утверждая начало своего правления, и Церемония закончилась.
Обычно такое событие, как приход нового Великого Иглона влекло за собой многочисленные празднества, которые заканчивались как раз тогда, когда вырастали и наполнялись Серебряной водой новые городские Чаши. Как правило, камни росли дней десять-двенадцать. Еще пять-шесть дней уходило на то, чтобы все сообщество леппов, каждое в своем городе, придавало им нужную форму. И пару дней корраты сновали от своих городов до Сверкающей Вершины и обратно, нося Серебряную воду.
Но в этот раз Донахтир распорядился с весельем повременить.
Во дворце Западного города, в том самом зале, где совсем недавно (но всем уже казалось, что очень давно) заседал Большой Совет, решая, что делать с открытием Тихтольна, собрались молодые Иглоны, чтобы рассказать Донахтиру подробности последних событий.
Фартультих пересказал все, что узнал от Лоренхольда, не забыл упомянуть о том, что орели Низовья, возможно, летают, и отчитался во всех своих действиях.
- Погоню за Тихтольном мы, конечно же, сразу выслали, но было уже слишком поздно. Мальчишка все рассчитал. Велел брату дождаться вечера и только тогда являться с повинной. Мы его не догнали. К тому же, не долетев совсем немного до того поселения, мои люди попали в сильную грозу. Но всем им и без грозы давно уже стало ясно, что никого они не догонят. Соваться в само поселение я им разрешения не давал, да и как бы я мог! А мальчишка, похоже, именно туда и спустился. Что тут было делать? Нарушать решение Большого Совета я не вправе, а в остальном, все что мог – сделал. Выставил наблюдателей на Дозорной площадке и поселил Лоренхольда во дворце, чтобы не нашлось охотников соблазнить его самостоятельными поисками брата.
- И, что произошло с тех пор? – спросил Донахтир.
- Ничего, - Фартультих развел руками и улыбнулся. – Извне – совершенно ничего. Но зато здесь, внутри наших городов начались брожения, о которых Великий Иглон уже знает.
- Нам стоило больших трудов удерживать орелей от безрассудных поступков. – Подхватил Иглон Южного города Форфан. – Конечно, убеждения, что следует дождаться прихода Великого Иглона, на них действовали. Как действует, все еще и запрет Большого Совета летать ТУДА самостоятельно. Но разговоры продолжались, а за ними следовали ссоры. Мне в моем городе, только путем личного вмешательства, удалось спасти от полного развала пару семей… Мы очень ждали тебя, Донахтир и, благодарение нашему отцу, дождались даже раньше, чем ожидали.
- Да, отец торопился, - скупо бросил Великий Иглон.
Закон запрещал ему говорить самому и отвечать на вопросы кого бы то ни было о том, что происходит в тайном хранилище, когда уходит один Правитель, и приходит другой. И поэтому Иглоны только смущенно опускали глаза, когда вспоминали Рондихта, с трудом удерживая запретные вопросы и такие же запретные ответы на них.
«Как печально начинается мое правление, - подумал Донахтир, когда повисло неловкое молчание. – А ведь это лишь начало. Клубок событий только дрогнул, только распустил свой первый виток. То, что будет дальше, зависит теперь от моего решения, а это нелегкое бремя для молодого человека, едва вступившего во взрослую жизнь». И, хотя решение, представлявшееся единственно правильным, уже сложилось где-то в глубинах его сознания, Великий Иглон продолжал убеждать самого себя, что ничего еще не решил. И, одновременно, боялся, что завтрашний визит к амиссиям не подтвердит правильности его тайного решения. Что тогда делать? Ослушаться? А потом остаться в Летописи орелей Донахтиром Несчастным Вторым?
Иглоны смотрели на брата с сочувствием. Никто из них не хотел бы сейчас быть на его месте. Но, все-таки, в полной мере понимал здесь Донахтира только его дядя Ольфан. За годы правления в Восточном городе он сполна познал, что такое бремя власти. И теперь, когда срок его полномочий подходил к концу, забота, свалившаяся на Донахтира, воспринималась им, как худшая из бед, которые могут выпасть на долю Правителя.
- Великий Иглон устал, - заметил он с отеческой заботой, когда пауза слишком затянулась. – День был долгим и тяжелым, и завтрашний, возможно, окажется не легче. Не стоит испытывать Правителя на прочность с первых же часов.
Все шумно спохватились и стали прощаться.
Ольфан сам проводил Донахтира в покои, которые совсем недавно занимал его отец и попросил разрешения ненадолго задержаться.
- Скажи, мой мальчик, ведь я могу тебя так называть, пока мы одни? Скажи,… твой отец,… он остался там… ну, ты понимаешь, о чем я,… он остался там без страха?
Донахтир удивленно посмотрел на дядю, предостерегая его взглядом.
- Я просто помню, каким он оттуда вышел, - торопливо объяснил Ольфан, – расстроенным, испуганным… Ты бы его видел! Больше всего я боялся, что и ты выйдешь таким же… Скажи, там что-то плохое? Он не страдал?…
- Не надо, дядя, - прервал его Донахтир. – Ты задаешь вопросы, которые я от тебя меньше всего ожидал услышать.
Но Ольфан не смутился. Растерянность на его лице вызвало лишь разочарование и уходящая надежда, хоть что-то узнать.
- Я так волнуюсь за Рондихта, - сказал он, скорее самому себе, чем племяннику, - у меня душа болит!.. С детства он был мне ближе всех других братьев. Я так радовался, когда наш отец определил его своим преемником… А теперь его нет!.. Я так хочу, чтобы он был счастлив!.. Прости, Донахтир, но мы здесь одни, и если бы ты мне ответил, это умерло бы со мной. Но, видимо ты ничего не можешь мне сказать, потому что правда слишком ужасна, иначе…
Ольфан запнулся. Великий Иглон шел прямо на него. В смущении он попятился, но племянник, подойдя почти вплотную, ласково взял его за руку и зашептал в самое ухо:
- Отец ушел счастливым, дядя, и в этом я могу тебе поклясться честным словом Великого Иглона.
- Спасибо, - светлея лицом, прошептал Ольфан.
Он отвернулся, неловко потоптался и пошел было к выходу, но в самых дверях остановился.
- Скажи, Донахтир, слетать к амиссиям посоветовал тебе отец?
- Нет, я решил это сам.
Ольфан, с минуту, смотрел в глаза молодого человека, потом низко поклонился и вышел.
Дорога к амиссиям оказалась не так сложна, как ожидал Донахтир.
Ему думалось, что прорицательницы, с тех пор, как орели перестали к ним летать, убрали коридор теплого воздуха от Сверкающей Вершины до своих владений. Но летел он уже довольно долго, а теплый коридор продолжал окутывать его и свиту со всех сторон. Великий Иглон пожалел, что не надел праздничных одежд, но не возвращаться же.
День накануне действительно выдался тяжелый.
После Церемонии, распустив по домам своих подданных, Донахтир, в сопровождении Летописца Дихтильфа и нескольких ройнов, вернулся в Галерею Памяти, чтобы уточнить дорогу к амиссиям и, заодно, ознакомиться с порядком представления им.
Ритуал оказался несложным, поэтому, еще до полудня, Великий Иглон смог прилететь в Главнейший город.
Первым делом он осведомился о том, как похоронили Флиндога, и навестил его жену. Фастина все еще жила у своих родственников. При виде Великого Иглона она разразилась целым потоком слез, все время повторяя про свадьбу дочери, которую пришлось отложить. Хозяева гнездовины объяснили Донахтиру, что бедная орелина еще не пришла в себя после смерти мужа и часто заговаривается. Она, то говорила о нем, как будто он живой, то вдруг все вспоминала и приходила в страшное отчаяние, но чаще всего сетовала на то, что Флиндог где-то заблудился и никак не возвращается домой, к свадьбе дочери.
Правитель не знал, чем её утешить и покинул гнездовину с тяжелым сердцем.
Следующий визит он нанес родителям Лоренхольда и Тихтольна. Родители последнего тоже не улетели домой и ждали прихода Великого Иглона, чтобы узнать, что же он решит относительно их сына. Растокна – мать Тихтольна мало чем отличалась от безутешной Фастины. За последние дни она пролила слез больше, чем за всю свою предыдущую жизнь и, чуть не на коленях умоляла Донахтира спасти её мальчика.
Родителей Лоренхольда отчаяние Растокны заметно смущало. Несмотря на то, что Тихтольн был всему виной, они не держали на него зла. Их собственный сын, запертый во дворце Нижнего города, был, все-таки, жив и находился в пределах орелинских владений. Они даже могли навестить его, что и сделали несколько дней назад. Лоренхольд встретил родителей в крайне подавленном состоянии. Ругал себя за совершенную глупость, но Тихтольна жалел и не винил его ни в чем.
И в этой гнездовине Великий Иглон не нашел, что сказать. Пообещав сделать все возможное, как только хорошенько во всем разберется, он полетел во дворец. Там он возглавил Совет Иглонов, уже зная,… нет, скорее даже, обреченно зная, какое решение примет. И этот полет к амиссиям был не за советом. Донахтиру нужно было, чтобы и орели уверились в правильности того, что он делает. Ритуал представления предусматривал полное уединение Правителя с прорицательницами, и Великий Иглон решил, что, даже если они его не поддержат, он никому об этом не скажет, но поступит по-своему. Пусть все думают, что это амиссии подсказали решение. Может тогда не будет недовольных…
С такими мыслями Донахтир опустился на площадку перед входом в жилище амиссий и осмотрелся. Тяжелый молот и плита, по которой им нужно было ударять, находились там, где он и ожидал их увидеть. Похоже, за эти годы, здесь ничего не изменилось.
Один из саммов, проинструктированный накануне, решительно направился к молоту, но в этот момент плита, скрывающая вход, сама собой отодвинулась и появилась амиссия. Не ожидавшие такого внезапного появления орели застыли на месте, ощутив вдруг внутри какой-то необъяснимый трепет. Прорицательница скользила к ним, словно летела, а не шла и, не обращая никакого внимания на легкую суматоху, которую подняли зазевавшиеся саммы, удаляясь впопыхах на почтительное расстояние, остановилась прямо перед Донахтиром. Великому Иглону показалось, что черные без белков глаза его как будто бы ощупывают, и он непроизвольно сжался, стараясь оставить этому взгляду, как можно меньшее поле для обзора. Все положенные случаю слова вылетели из его головы, но амиссия их и не ждала. Только множество браслетов на узкой руке тихо звякнули, когда она подняла её и поманила Донахтира за собой.
Идти с ней?! Он даже попятился от неожиданности. Всем прекрасно известно, что амиссии к себе никого не приглашают. Во всяком случае, ни один орель у них в пещере не бывал. Может, все-таки, здесь произошли изменения?
Стараясь, чтобы его смущения никто не заметил, Донахтир спокойно приказал саммам, не верящим собственным глазам, дожидаться его и поспешил за амиссией.
«Будь, что будет, - думал он, протискиваясь в узкий вход. – Мое правление и без этого нормальным не назовешь. Прошел всего один день, а все идет не так, как надо. Меня неважно встретили, поставили передо мной задачу, которую, как ни решай – все выйдет плохо, дядя задавал вопросы, которые Великому Иглону задавать запрещено… Рыдающие семьи, раздоры среди орелей, растерянность братьев.., и все в один день! Да на этом фоне приглашение амиссий выглядит почти благом. Хотя, неизвестно, во что оно еще может вылиться. Ладно, подождем, посмотрим. Главное, что меня, кажется, согласились выслушать. А, выслушав, они уже не смогут оставаться безучастными…»
Короткий, тесноватый коридор, тянущийся от входа, вывел амиссию и её гостя в небольшую квадратную комнату. Стены её, от пола до потолка, были изрезаны нишами разной величины. В этих нишах стояли всевозможные сосуды, в каждой по одному, и Донахтир невольно засмотрелся. Сосуды были не каменные, а похожие на раздутые капли воды, которым какой-то невиданный умелец придал разнообразные формы и заставил, каким-то чудом, удерживать их, не растекаясь. Внутри каждого сосуда мерцала золотистая дымка, где-то больше, где-то меньше, а в некоторых, словно пузырьки, всплывали вверх золотые искры.
Амиссия не задержалась в этой комнате и прошла в следующую. Это был огромный круглый зал с высоким потолком и одним единственным каменным троном, украшенным только изображением солнца, который стоял в самом центре. Здесь, начинаясь в шаге от входа и далее по всей замкнутой стене, обегающей зал, находились только окна. Они располагались на равном расстоянии друг от друга и очень близко одно к другому. Донахтир поразился не столько их размерам и количеству, сколько самому факту их существования. Снаружи скала была абсолютно глухой, но здесь, внутри, все заливал яркий свет, льющийся из этих окон. Ему очень хотелось посмотреть, что же сквозь них видно, но амиссия уже повернулась к нему, выжидая пока гость осмотрится, да и сам Великий Иглон прилетел сюда не за этим.
Желая соблюсти положенный ритуал, который прилежно выучил накануне, он приосанился и, с величайшим почтением, начал:
- Я – Великий Иглон всех орелей со Сверкающей Вершины прилетел сюда, чтобы уверить амиссий в своем миролюбии и глубочайшем уважении, которое…
- Не продолжай, - прервала его амиссия, - я эти слова хорошо знаю, а ты прилетел сюда за другим.
Донахтир смутился, но быстро взял себя в руки. Действительно, зачем лукавить? Прорицательницы судят не по внешнему облику, а по душе. Разве скроешь тут смятение, царящее в ней гордой осанкой и заученными словами.
- Да, правда, - согласился он. – Я прилетел сюда за… советом.
- Какой же совет нужен тому, кто уже все решил?
И снова Донахтир смутился. Похоже, амиссия знала его тайные мысли так же хорошо, как если бы он сам ей о них рассказал.
- Да, я все решил, - сказал он, опуская глаза, - и не смогу поступить иначе, даже если ты мне сейчас скажешь, что я не прав.
- Какие знакомые слова, - амиссия тихо засмеялась. – Однажды я уже слышала нечто подобное.
- Наверное, от Дормата? – спросил Донахтир, тоже усмехаясь, но про себя.
- Возможно.., - не совсем уверенно ответила амиссия.
- Но ему вы совет дали.
- Иным слабым совет необходим. Тот Великий Иглон прилетел к нам не по своей воле, и мы дали ему шанс сделать правильный выбор. Жаль, что он остался слабым до конца и вынудил нас помочь другому.
- Его убийце?
Донахтир выпалил это не подумав, но тут же сам устыдился своей наглости. Глаза амиссии сверкнули, когда она, едва возвысив голос, ответила:
- В той истории убийц не было! Тот, кто прилетал к нам, не замышлял никакого коварства. Но порой одна лишь нерешительность или покорность Судьбе может стать сродни преступлению. Сейчас еще не время узнать тебе, что же на самом деле тогда произошло, но, поверь на слово, все неблаговидное, что мы свершили, было сделано под давлением обстоятельств. А обстоятельства эти создались упрямством одного, нерешительностью другого и покорностью третьего, за что все они и поплатились. Мы вынуждены были сделать вид, что подчиняемся Знанию, все продумали, подготовили и поступили по-своему, не забыв и о наказании…
- Да, оно ужасно.., - прошептал Донахтир.
- Неужели? – Амиссия искренне удивилась. – Но мы не стремились сделать его ужасным. Мы хотели сделать наказание ПОНЯТНЫМ. А там, где есть понимание – ужасу места нет.
- Значит, мне вы ничего не скажете? – безнадежно спросил Донахтир.
- Я ничего тебе не скажу, - ответила амиссия, - но покажу то, что, возможно, многое объяснит.
Она вдруг оказалась совсем рядом и поманила Донахтира к окну.
- Взгляни туда. Что ты видишь?
За окном все пространство занимал один неровный свет. Его составляли медленно и плавно поднимающиеся куда-то вверх струйки, похожие на легкий дымок. Где они берут начало и, где заканчиваются, видно не было, но каждая струйка имела свой цвет и размер. Одни были тоньше, другие толще; одни темные, некоторые почти черные, другие – светлее и светлее, а были и такие, которые сияли не хуже, чем струи Серебряной воды.
- Что это? – спросил Донахтир.
- Это поступки, - ответила амиссия. – Точнее, след от них. Любое действие, ставшее результатом того или иного выбора, оставляет в этих сферах свой подлинный след. Это нити, из которых Судьба плетет полотно всеобщей Жизни. Видишь, как они смешиваются, расходятся и влияют друг на друга. Иногда здесь заворачиваются целые воронки, а иногда, и это происходит довольно часто, струи меняют свой цвет. Посмотри на ту светлую полосу. В ней уже заметны еле видимые темные нити, и скоро она совсем потемнеет. Значит, кто-то совершил благовидный поступок, преследуя низменные цели. А там явно совершилось злодейство, но струя все светлее и светлее. Видимо, не всякое зло – зло. За этими окнами мы видим подлинную суть любого деяния и можем предположить, заметь, только предположить, к чему оно впоследствии приведет. И только одна Судьба знает какой узор из всего этого получится. Это она перемешивает нити так, чтобы соблюдать необходимый баланс и не допускать большого скопления темного или светлого.
- Как, даже светлого?! Разве оно так плохо?
- Конечно. Все, что чересчур – убийственно. Жар солнца хорош, когда рядом есть прохладная тень и вода. Но, убери тень и воду, как все живое выгорит или засохнет. Точно так же испепеляет и одно абсолютное добро. Изливаясь без меры на все, что угодно, оно может и унижать, и развращать, и губить, как берущего, так и дающего его. И, поверь, - не хуже зла. Поэтому мы и избегаем большого скопления, как темного, так и светлого. Жаль, что это не всегда удается. Иногда получается так, что несколько поступков связываются всего одним необдуманным действием в такой узел, что там уже не разобрать ни темного, ни светлого! Развязать такой узел очень сложно. Но всегда это делается ценой чьих-то судеб и даже жизней… Понимаешь, о чем я?
Донахтир кивнул.
- Ты славный юноша. И мне жаль, очень жаль, что все так обернулось. Чистые души не должны тратить свою жизнь и свой свет на исправление чужих ошибок. Но иначе, увы, не выходит. Все это я показала, и обо всем рассказала тебе только с одной целью, чтобы ты понял: всякое решение приведет к развязыванию этого узла. Но, каким образом он развяжется – зависит не только от твоего выбора.
Амиссия вздохнула. Глаза её вдруг потухли, словно весь пронизывающий взгляд ушел из них куда-то, а голос зазвучал глухо и трудно:
- Сейчас далеко внизу сидит под плодовым деревом юноша – совсем еще мальчик. Он голоден и решает простую задачу: какой плод сорвать. Ему нужно только протянуть руку. Но, вот что получается – протяни он левую, и плод может оказаться кислым. Тогда юноша бросит его, пойдет дальше и встретит того, кто определит его дальнейший путь. Правой же рукой он сорвет плод сладкий и сочный, задержится под деревом, чтобы съесть его и, возможно, сорвать другой, а в это время тот, кого он должен встретить пройдет своей дорогой… Или не так. Отбросив кислый плод, юноша уйдет из-под дерева раньше, чем нужно, тогда как, задержавшись под ним, он успеет как раз ко встрече… Как тут угадать? От совершеннейшей ерунды, от крошечного, ничтожного выбора зависит порой целая судьба. И, хотя юноша, рано или поздно, все равно совершит то, что должен, но, выбрав одно, он проделает долгий, трудный и, во многом, бессмысленный путь. Тогда как иное решение, возможно, даст ему то, чего он и не ожидает найти… Ты связан с этим юношей не только кровным родством. Есть еще кое-что, что роднит вас. Но понять это вы должны будете сами. И тогда круг замкнется и узел развяжется.
Амиссия устало замолкла. Веки, совершенно прикрывшие пустые глаза, пока она говорила, снова поднялись. Пронизывающий взгляд вернулся и обратился на Донахтира. Но тот уже не боялся. Из всего услышанного сегодня он четко уяснил для себя одно: выбор – вот, что главное. Совсем недавно, в Галерее Памяти он читал.., как же это там было? Ах, да! «Принимая решение, выверни душу наизнанку и хорошенько рассмотри, нет ли где темных пятен корысти или сомнений…». Что ж, корысти в нем нет, сомнений тоже. Он знает, что ему делать! Его выбор определен.
- Все верно, юноша, - ответил на его мысли холодный голос. – Выбор.., да! Жизнь совсем не похожа на ровный путь. Скорее это бесконечные развилки. Ты выбираешь одну дорогу, и тут же оказываешься перед несколькими новыми. И от того, какую из них выберешь, зависит то, какой выбор представится тебе дальше. Я рада, что не ошиблась, приглашая тебя сюда. И, на прощание, хочу открыть кое-что еще. Тот Великий Иглон, которого ты так часто вспоминаешь, не погиб. Мы забрали его, предотвращая неизбежные беды, и по той же причине забрали и его детей. Ты увидишь их. Да, да, не удивляйся – увидишь. И одного, может быть, очень скоро.
- Они живы! – изумился Донахтир. – Но, как же это возможно?!
- Узел, милый юноша, узел! Он не только губит жизни, но и удерживает некоторые до тех пор, пока не будет развязан. Но об этом я не вправе с тобой говорить. Прощай. Великий Иглон должен спешить к своему народу. Мы и так задержались дольше, чем это положено.
Она заскользила к выходу, и Донахтир пошел следом.
Однако, в квадратной комнате, снова засмотревшись на прозрачные сосуды, он не выдержал и спросил, что это такое.
- Мысли, - приостановилась амиссия., - прекрасные идеи и всевозможные открытия. Здесь они вызревают. А, когда делаются совсем готовыми, мы их выпускаем.
- И, что дальше?
- А дальше они витают в воздухе до тех пор, пока какой-нибудь пытливый ум не подхватит одну из них. И тут, - амиссия тихонько засмеялась, - тут опять выбор: или он сумеет распорядиться тем, что ему досталось, с умом, или загубит.
Донахтир бросил взгляд на ближайший сосуд, испускающий золотистые искры, и вдруг пожалел его, как маленького ребенка, который остался без родителей. Почему-то от этой мысли сделалось не по себе. Великий Иглон даже обернулся – ему показалось, что из круглого зала кто-то следит за ним и читает все его мысли. Но там никого не было. Тогда, чтобы скрыть смущение, Донахтир расправил плечи и, догнав амиссию у самого выхода, низко ей поклонился.
- Благодарю тебя за высокую честь, оказанную мне, и прошу еще раз принять уверения в безграничном уважении, которое орели со Сверкающей Вершины никогда не переставали к вам испытывать.
- Я тоже благодарю Великого Иглона, - поклонилась в ответ амиссия, - за визит и за понимание. Пусть твое правление будет долгим.
Камень у входа, чудесным образом, отодвинулся сам собой, и Донахтир вышел.
Снаружи его встретил ясный день. Остроконечные заснеженные вершины сверкали под солнечными лучами, как будто были покрыты не снегом, а застывшей Серебряной водой. А безоблачное чистое небо манило расправить крылья и взлететь в его объятья, такие спокойные и безмятежные, что, кажется, ничего не нужно выбирать – достаточно просто быть таким же спокойным и счастливым.
Увидев Правителя, сидевшие на камнях саммы немедленно подскочили. У них был такой вид, что, если бы не этикет, они бы хором спросили Донахтира: «ну, как?» Однако этикет обязывал и только Крастан – сын Ольфана – деликатно осведомился:
- С Великим Иглоном все в порядке?
- Да, - прозвучал короткий ответ. – Я принял решение, и сегодня у нас будет много работы…
А амиссия, тем временем, неспешно вернулась в круглый зал с окнами и подошла к трону, стоявшему в центре.
- Как он тебе, Аогнай? – спросила она старика, который сидел там и задумчиво улыбался.
- Он мне очень понравился, - не убирая улыбки, ответил старик. – Я даже не ожидал, что он мне так понравится.
- Думаешь, он справится?
- Без сомнения. Его разум открыт, а сердце полно добра… Я даже начинаю верить, что все еще сложится хорошо. А ты?
- Не знаю… Подождем, посмотрим…
Утром второго дня площадь Восточного города представляла собой весьма необычное зрелище. С одной стороны, желание Великого Иглона оповестить о своем решении тех, кого он определил, было высказано достаточно ясно, и ослушаться его не представлялось возможным. Но, с другой – узнать о решении хотели все, без исключения. Поэтому, еще накануне, кто тайно, кто явно, в Главнейший город слетелись самые любопытствующие. Они расселились по гнездовинам, окружающим площадь, и теперь, вместе с жителями Восточного города старательно прятались везде, где можно было расслышать, что скажет Правитель.
Конечно же, всех их было видно, и Иглоны, ожидающие выхода Донахтира, тихо посмеивались между собой. Их дяди озабоченно переговаривались неподалеку, а саммы, как прежние, так и нынешние, прогуливались по площади небольшими группками. И только старейшины стояли молча. Впервые в жизни среди них не было единомыслия. Что бы ни сказал сегодня Великий Иглон, кто-то обязательно останется недоволен.
Наконец он появился. Быстро сбежал по ступеням дворца, поприветствовал собравшихся и, не говоря никаких вступительных слов, до которых орели так охочи, сразу же объявил:
- Я принял решение. Сегодня же мы полетим в Низовье, чтобы узнать о судьбе Тихтольна и познакомиться с новыми соседями. Запрет Большого Совета я отменяю. Он был абсолютно верен в свое время, но все так скоро переменилось, что сегодня другого выхода, кроме как лететь ТУДА, я не вижу.
Тишина, последовавшая за этими словами, Донахтира не смутила. Он был к ней готов, поэтому, не дожидаясь ответных реплик, продолжал:
- Что бы мы там ни узнали, никаких конфликтов я не допущу. Если Тихтольн жив – предложим ему вернуться. Если же нет – почтим его память и оставим все, как есть, в назидание будущим безрассудным смельчакам. Он сам выбрал свою судьбу, и не нам наказывать за его гибель. Если же новые орели окажутся, как мы и предполагали, наследниками Дормата, то, думаю, лучше будет все им рассказать и пригласить сюда. А если они не те, за кого мы их принимаем, и попытаются на нас напасть, я приказываю всем вам немедленно улетать к Нижнему городу. Старейшины должны знать, что Лоренхольд видел одного из орелей Низовья летающим, так что, на случай погони, мои саммы еще вчера продумали пути отступления через Тихие Горы. Они же доставили сюда и Лоренхольда, который укажет нам дорогу. Все! Если вы готовы, можем вылетать немедленно. Если кто-то не хочет – он имеет право остаться. Если кому-то нужно сделать важные распоряжения – пусть делает их, как можно скорее. Долго ждать мы не станем.
Все, кто слушал Великого Иглона на площади или прятался за её пределами, онемели от растерянности. Они ожидали, что после того, как решение будет оглашено, Донахтир предложит его обсудить, взвесить все «за» и «против». Тогда начнутся дебаты, будут даваться советы и высказываться предположения о возможных последствиях того, что предложил Великий Иглон. Ведь известны же орелям случаи, когда Правители отказывались от своего мнения, признавая разумность доводов тех, кто был с ним не согласен.
Но этот молодой человек, похоже, в себе уверен и знает, что делает. Своим напором он невероятно смутил слушателей. Кто бы мог подумать! Все продумал, устроил, поставил перед фактом и дал только немного времени, чтобы они смогли опомниться и придти в себя. Кажется, в советах он не нуждается. Хотя, за одним советом вчера летал… Может, это амиссии велели ему торопиться?
Тем временем Донахтир стал нетерпеливо постукивать ногой. Двое саммов, которых он отправил во дворец, едва закончил говорить, уже вернулись и привели с собой Лоренхольда. И теперь он, нахмурясь, стоял неподалеку бледный и сильно похудевший.
- Ну, что ж, - сказал Великий Иглон, - раз никто не поспешил отдавать распоряжения, значит, все готовы лететь. Лоренхольд здесь. Пора! Тех, кто летит со мной, прошу подготовиться.
И он расправил крылья, разминая их перед долгим перелетом.
Молодые Иглоны, сверкая глазами в предвкушении чего-то необычного, немедленно присоединились к нему, подавая знаки растерянным дядям, чтобы не отставали. Большинство старейшин, с уважительным поклоном, тоже подошли к Правителям, но кое-кто из них остался на месте.
- Вы остаетесь? – спросил их Донахтир. – Хорошо. Я рад, что до нашего возвращения города будут находиться в достойных руках. Саммы моего отца помогут вам следить за порядком. И, надеюсь, - крикнул он громко, обращаясь к попрятавшимся орелям, - вы все встретите нас здесь, когда мы вернемся!
Раздались приветственные крики, и все, кто прятался до сих пор, высыпали на площадь из своих укрытий, проводить улетающих.
- Умно, очень умно, - пробормотал сам себе Летописец Дихтильф, поднимаясь в воздух за остальными. – Из этого мальчика получится сильный Правитель. Слава Рондихту! Он воспитал себе достойную замену. Только бы поскорее прошло в нем это увлечение отменять старые запреты и нарушать древние традиции. В данной ситуации я его, конечно, поддерживаю, но все хорошо в меру…
Дорогу до поселения решено было срезать, обогнув Нижний город по тому маршруту, которым совсем недавно пробирались пешком Тихтольн с Лоренхольдом. Но даже, несмотря на это, летели медленно. Многие старейшины достигли солидного возраста и нуждались в частом отдыхе. Так что на место орели могли прибыть не ранее, чем перед самым закатом.
Донахтир, хотя и нервничал, но никого не подгонял. Он понимал, что другие тоже неспокойны. Во время привалов почти не разговаривали. А если и говорили, то мало и на отвлеченные темы. Только один раз кто-то спросил Лоренхольда далеко ли еще, но это прозвучало смущенно и, как-то неловко.
И вот, наконец, когда одна сторона гор подернулась сумеречной фиолетовой дымкой, а другая окрасилась красно-оранжевыми тонами, наполнившими сердце какой-то прощальной тоской, показался впереди пологий склон, перерубленный посередине страшным обвалом. Лоренхольд указал на него Великому Иглону, и тот завис в воздухе с поднятой рукой, останавливая свиту.
Отсюда поселение было почти не видно. Любой, кто не знал, что в этих зарослях кто-то живет, пролетел бы мимо, не задерживаясь. И как только Тихтольну удалось тут что-то рассмотреть?! Донахтир едва различал круглые островерхие крыши гнездовин и думал, что сейчас у них наступил момент, когда еще можно повернуть вспять. Мгновение, и ничего уже нельзя будет изменить…
- Кто-нибудь хочет вернуться? – спросил он, оборачиваясь. – Нет? Хорошо. Тайны волнуют до тех пор, пока их не раскроешь, но, если не раскрывать, они станут мучить до конца дней! Поэтому, вперед! Раскроем эту тайну и покончим с ней раз и навсегда!
Он резко накренился и взял курс на поселение. А, следом за ним, замерев сердцем, кто от страха, а кто от восторга, ринулись остальные.
Очень скоро они уже могли различать застывшие в изумлении фигурки на единственной улочке. Потом – рассмотреть выражения их лиц. И, наконец, Великий Иглон мягко опустился у самого подножия скалы, недалеко от крайней гнездовины. Его взгляд сразу же наткнулся на горящий взгляд старика, стоявшего у входа в неё. Но, в следующее мгновение, внимание привлекла надпись над этим входом. «Генульф», - прочел Донахтир, и, как-то сразу все понял. Ни с чем не сравнимое облегчение, неизвестно почему, охватило его. «Отец, отец, - подумал молодой человек, - если бы ты только знал, как просто все оказалось!». Он обернулся к свите, и, по их взглядам, прикованным к надписи над входом, понял, что и они прочитали и тоже догадались.
Приветливо улыбнувшись старику и жителям поселения, выбегающим отовсюду поглазеть на невиданное зрелище, Великий Иглон выступил вперед с приветственными словами:
- Мы рады видеть сородичей, о существовании которых узнали совсем недавно. Я – Великий Иглон орелей со Сверкающей Вершины. А это – мои братья, дяди и орели, наиболее почитаемые в наших Шести городах. Мы прилетели сюда с миром и уважением в поисках своего собрата. Судя по всему, он должен быть здесь, среди вас… Его судьба нам небезразлична, и мы прилетели, чтобы увидеть его и позвать домой…
- Великий Иглон, - шепнул сзади вездесущий Дихтильф, - они вас не понимают.
- Тогда, объясни им то, что я сказал, знаками, - велел ему Донахтир.
Исполнительный Летописец уже выступил, было, вперед, но в этот момент, сквозь толпу жителей поселения, протолкалась встревоженная женщина с заплаканными глазами. Умоляюще сложив руки и говоря что-то быстро и нервно, она пошла прямо на Донахтира, не обращая внимания ни на робкие попытки удержать её сзади, ни на выступивших вперед саммов.
- Подождите, - придержал их Великий Иглон, - она что-то хочет, но я никак не могу разобрать её слов, хотя они и кажутся мне знакомыми.
Видимо женщина это тоже поняла. Отчаянно поискав кого-то в толпе, она бросилась к старику и теперь умоляла о чем-то его.
- Она просит сказать, где её сын, - хмуро перевел он на чистейший орелинский. – Думает, это он вас привел.
- Ты знаешь наш язык! – обрадовался Донахтир. – Но её сына мы не видели. Нас привел один из наших. И где-то здесь должен быть другой. Разве вы его не видели?
- Нет, - немного помедлив, сказал старик. – Здесь никого не было. Сын этой женщины уверял, что видел кое-кого из ваших наверху, в скалах, но в тот же день пропал. А мы с тех пор не видели, ни его, ни кого-либо еще.
Старик говорил неохотно, будто бы через силу, избегая смотреть в глаза. И, едва закончил, стал быстро что-то объяснять женщине, которая напряженно слушала его, постепенно мертвея лицом.
Жители поселения наблюдали за происходящим молча. Такие похожие и не похожие на орелей со Сверкающей Вершины. Единственным очевидным признаком родства можно было бы считать крылья, но у местных они такие маленькие! «Невозможно летать с такими крыльями, - уверенно подумал Донахтир. – Мальчишки явно что-то напутали. Если здесь кто-то и может взлететь, то только этот странный старик… Интересно, кто он?».
Сделав свите знак оставаться на месте, Великий Иглон пошел прямо к старику. Тот напрягся и смотрел исподлобья. Но ореля это не смутило.
- Вы – потомки Генульфа? – полувопросительно, полу утвердительно сказал он, указывая глазами на надпись, выбитую над входом.
Старик молча кивнул.
- А ты кто? – продолжал спрашивать орель.
- Я его сын.
- Сын?! – Донахтир, в изумлении, даже отступил на шаг. – Ты – сын? Но, как же такое возможно?! Нет, не может быть, чтобы сын…
Старик молча глядел прямо в глаза Великому Иглону, и того, вдруг, озарило:
- Ты – сын Дормата! – прошептал он, потрясенно. – Ты – один из тех семи, живущих до сих пор, о которых говорила амиссия! Проклятие моего прадеда держит тебя в этой жизни до своего исполнения, и не отпустит до тех пор, пока не развяжется ТОТ узел!
Молодой человек, едва находил слова от волнения. По укоренившейся с детства привычке, его внешний вид оставался таким же, как всегда. Но лихорадочный шепот привлек внимание даже взволнованной орелины. Она смотрела так, словно что-то поняла, и на помертвевшем её лице тоже проступило волнение.
А со стариком стало твориться неладное. Участившееся дыхание сменилось нечленораздельным хрипом, и Донахтир еле успел подставить руки, чтобы не дать упасть обмякшему телу. Похоже, со стариком случился удар. Подскочившие саммы помогли занести его в гнездовину, где орелина с заплаканными глазами захлопотала, оказывая помощь..
Пока она делала это, Великий Иглон стоял рядом сам едва держась на ногах. Прямо над стариком, на стене, возле которой его положили, был виден полу стертый рисунок. Донахтиру часто приходилось бывать в Северном городе, и там, в комнате, в которой он жил, на одной из стен был точно такой же рисунок – маленький орелин, играющий символами Шести городов. От чего – неизвестно, на глаза Великого Иглона навернулись слезы, и, понимая, что может не сдержаться и выдать свою слабость, он велел саммам выйти и позвать ольтов.
- Не надо…
Старик открыл глаза, попытался сесть при помощи орелины, не смог и снова повалился на скамью.
- Не надо, - слабо повторил он. – Лучше скажи, позволяет ли твой закон остаться тебе, Правителю, здесь, один на один со мной?
- Позволяет.
- Тогда пусть твои люди просто уйдут. Метафта, - он указал на орелину, - позаботится о том, чтобы им всем показали Гнездовище и рассказали о том, как мы живем. Наши языки во многом похожи, так что, думаю, они сумеют понять друг друга. А мы пока поговорим с тобой.
Донахтир кивнул и отправил недовольных саммов наружу, а Старик стал что-то объяснять орелине. Она слушала и смотрела, по-прежнему, очень печально, но Великому Иглону показалось, что к этой печали примешивался еще и немой укор в чем-то. Однако, когда Старик закончил говорить, Метафта послушно встала и, ни слова не говоря, вышла.
Оставшиеся одни орели некоторое время молча смотрели друг на друга, словно изучали один другого.
- Как ты догадался, кто я? – спросил, наконец, Старик.
- Амиссия… Амиссия сказала мне, что вы до сих пор живы, - волнуясь, ответил Донахтир. – Но, почему ты один? Где другие? Они тоже здесь?…
- Я бы тоже хотел узнать, где остальные, - усмехнулся Старик. – Свою историю я тебе еще расскажу. Но, для начала, хотел бы услышать историю о тебе. Можешь начать с того, кто такая эта амиссия…
Донахтир потер лоб рукой, собираясь с мыслями. Ему трудно было объяснить все в двух словах. Начав говорить, что амиссии – предсказательницы, к которым он летел за советом, Великий Иглон сбился и стал рассказывать, как во время Церемонии, посвященной становлению на крыло его и его братьев, сбежали двое орелей. Но опять прервал сам себя и, махнув рукой, начал всю историю с самого начала: с Дормата, его детей и изгнания Генульфа.
Где-то в середине рассказа на пороге гнездовины деликатно покашляли, и голос Дихтильфа почтительно сообщил, что наступила ночь.
- Мы переночуем здесь! – нетерпеливо откликнулся Великий Иглон, но тут же спохватился: - если, конечно, хозяева позволят…
- Позволят, позволят, - Старик, с кряхтением поднялся со своего ложа, - помоги мне выйти наружу, я распоряжусь, чтобы вас хорошо устроили.
На улице перед гнездовиной их ожидало довольно странное и забавное зрелище. Прилетевшие орели, кто знаками, а кто уже и словами, весело объяснялись с жителями Гнездовища. Некоторые даже надели на себя одежду, сплетенную из листьев, выменяв её на свою. Кое-кто из старейшин, счастливо улыбаясь, сжимал в руках диковинные и явно подаренные им инструменты. И даже Иглоны, немного смущаясь и плохо скрывая свое довольство, поглаживали новые украшения на груди.
Донахтир еще не отошел от своего рассказа, поэтому смотрел на все радостно, но немного растерянно, а Старик только усмехнулся и покачал головой:
- До чего похоже, - пробормотал он себе под нос. – Когда-то и мы так же.., в Долине…
Он сказал несколько слов орелю, стоявшему ближе всех, после чего житель Гнездовища радостно закивал и громко что-то крикнул своим. Тут же раздался дружный ликующий крик в ответ, а потом, толкаясь и мешая друг другу, хозяева поселения кинулись к гостям, делая приглашающие жесты.
- Можешь не волноваться за своих людей, - сказал Старик, возвращаясь к Донахтиру. – Надеюсь, их не разорвут на части в припадке гостеприимства. Но ты должен нас понять: здесь никто не появлялся уже очень давно. Уверен, мало кто будет сегодня спать. Уж кому-кому, а мне хорошо знакомо волнение, вызванное такими встречами… Но, сядь, дорасскажи то, что начал.
Он тяжело опустился на скамью и похлопал по сиденью, приглашая Донахтира.
- Ты закончил на том, как изгнали Генульфа. Что же было дальше?
- А потом сменилась власть, - сказал Донахтир, усаживаясь и не глядя на Старика. – Великим Иглоном стал мой прадед Хеоморн, потом – его сын, потом – внук, и, наконец, я. Но, еще во время правления моего отца – самого лучшего Правителя на свете, один из наших рофинов, молодой человек по имени Тихтольн, вместо того, чтобы заниматься прямым своим делом – следить за состоянием наших вулканов, увлекся идеей посмотреть, что есть в Низовье и нашел вас…
Донахтир запнулся, понимая, что сейчас должен будет рассказать о решении Большого Совета, но смущение его длилось недолго. Что было, то было. В конце концов, орели принимали это решение безо всякой задней мысли, а, значит, и ему нечего стыдиться перед этим стариком.
Ничего не скрывая, изложил он аргументы Большого Совета и все, что последовало за этим. За границами рассказа осталось только пребывание в тайном хранилище, зато о визите к амиссиям Донахтир говорил долго и подробно. Возможно, этим он хотел восполнить, что не смог произнести вслух то ужасное, что открылось ему в Галерее Памяти.
Старик в конце рассказа страшно разволновался. Без конца перебивал и требовал сообщать ему малейшие подробности разговора с амиссией. А когда все было сказано, спросил, не видел ли Донахтир там кого-нибудь еще?
- Нет. Когда я уходил, мне померещился чей-то взгляд, но это было только мимолетное ощущение. Там никого не было.
Старик понимающе кивнул.
- Значит, вы прилетели искать своего орелина, - задумчиво сказал он. – Как же все переплелось! Действительно, этот узел завязан из многих жизней и судеб. Ты еще не обо всех знаешь, но я тебе расскажу. И, поверь, ты будешь очень удивлен.
Повествование Старика оказалось длиннее, чем рассказ Донахтира.
Вся жизнь Гнездовища прошла перед его глазами. Он даже не пытался сдерживать слез, заново переживая самые трагические моменты. Но, когда подошла очередь говорить о Нафине, Старик нахмурился.
- Мы подошли к самому главному. И, хотя силы мои совсем малы, я хочу рассказать об этом в другом месте. Это недалеко, и до рассвета мы обязательно вернемся. Никто не должен знать, куда мы летали. Во всяком случае, из наших. А со своими – решай сам.
Он встал со скамьи, несколько раз взмахнул крыльями, разминаясь и подтолкнул совершенно обалдевшего Донахтира.
- Поторопись, юноша, у нас не так много времени.
- Может, не стоит, - встрепенулся молодой человек, - тебе ведь, совсем недавно, было нехорошо.
- А, что со мной случится? – усмехнулся Старик. – Умереть я не могу. Во всяком случае, сейчас. А больше бояться нечего. Летим. Там я тебе еще и покажу кое-что.
Они взлетели в ночное небо – один тяжело и грузно, другой – стремительно и легко. А, когда шелест их крыльев затих, из-за деревьев к скамье медленно вышла Метафта. Печально осмотревшись, она побрела к своей гнездовине, единственной, где было пусто и тихо. Ей не было дела до прилетевших орелей, как не было дела ни до чего на свете. С того вечера, когда плачущая Сольвена прибежала к ней с сообщением, что Нафин куда-то уходит с сосудами, жизнь Метафты потеряла всякий смысл. И только одно теперь стучало у неё в голове: то, что сорвалось с уст предводителя Летающих. Старик – сын Дормата! Это она легко поняла! Один из тех, кого, по определению Судьбы, должен найти её мальчик! Но, кто он на самом деле, этот Старик? Предатель, который запутал Нафина, отправил его неизвестно куда, а сам теперь вступит в сговор с Летающими, чтобы погубить Гнездовище? Или добрый дух, действительно желающий добра тем, с кем провел всю свою жизнь? Пойти, спросить, когда незваные гости улетят? Но, если Старик – враг – он ничего не скажет. Зато Метафте будет только хуже. А, если он друг, то и сам знает, что делает. А, вот, что делать ей? Презирая саму себя, она подслушивала, о чем говорили Старик с Летающим в надежде узнать что-нибудь о Нафине. Но быстрая речь гостя так и осталась непонятной, за исключением некоторых слов и ничего не значащих фраз. А то, что говорил Старик, Метафта, и без того, прекрасно знала.
Теперь они куда-то улетели, а ей предстояла еще одна бессонная ночь в раздумьях, совсем, как после смерти Тевальда. Не обращая внимания на оживление, царившее в соседних гнездовинах, Метафта вошла в свою и затворила дверь.
А Старик и Донахтир, тем временем, опустились на небольшую площадку в скалах.
- Там, - тяжело дыша, указал Старик на маленькую пещерку.
Донахтир легко отвалил камень, закрывающий вход, заглянул внутрь, но тут же отпрянул.
- Кто это?!
- Думаю, это Тихтольн, - ответил Старик. – Разве ты плохо видишь в темноте, и не узнал его?
- Вы его убили?!
- Нет, нет, - Старик замотал головой и, устало опустившись на камень, закрыл лицо руками. – несколько лет я прятал в этой пещерке единственный уцелевший кусок текста из Генульфовой пещеры. Я не знаю, что там написано, но, все равно, не хотел, чтобы Нафин его нашел. А он все-таки нашел. Видишь, там, рядом, валяется веревка. Ей Метафта связала крылья своему сыну в тот день, когда он встретил ваших сбежавших мальчишек. Потому что Нафин – единственный в поселении, (если не считать меня), кто может летать. И он тот самый, о ком говорит предсказание. Мы не хотели, чтобы мальчик отправлялся на поиски моих братьев и привел Гнездовище к гибели. Однако, случилось именно то, чего мы и боялись. Тихтольн вернулся и, по воле Судьбы, снова наткнулся на Нафина. Что тут у них произошло – не знаю. Но, видимо, ваш мальчик развязал Нафину крылья и, полагаю, да нет, даже уверен, прочел ему текст с плиты, которую я тут прятал. Вот она стоит, вытащенная наружу, и ты, если хочешь, можешь прочитать, что там написано. Скрывать это от тебя нет никакого смысла, да и мне хочется знать то, что знает теперь Нафин. А потом решим, что делать с … Тихтольном… Ну, что же ты стоишь? Неужели для тебя здесь слишком темно?
Но Донахтир не спешил, не в силах оторвать взгляд от разинутой пасти пещерки.
- Ваш Нафин убийца? – ледяным голосом спросил он.
- Не знаю, - честно признался Старик. – Не могу в это поверить, и не хочу так думать, но, действительно, не знаю. Я ведь даже не всполошился, когда Метафта прибежала и сказала, что Нафин пропал. Сам всех убеждал не волноваться, дескать, со связанными крыльями никуда не улетит. Да и гроза собиралась… Кто же мог предположить, что он встретит Тихтольна… А под утро такая тоска охватила!.. Сам не знаю, почему не сорвался и не полетел сюда немедленно. Все ждал чего-то… Думаю, мы с Нафином разминулись совсем ненамного. Здесь все было так же, как и теперь, и, как ты, я тоже решил, что это дело рук Нафина. Я никому ничего не сказал, носил все в себе, но, как же я тогда злился!.. А потом, первые эмоции улеглись и, обдумав все заново, я уже не могу себе представить, чтобы мальчик убил. Он не такой. Глупый, упрямый, но не жестокий. Ты, конечно, можешь мне не верить. Это твое право. Но больше мне нечего сказать.
Донахтир не ответил.
Камень из Генульфовой пещеры стоял совсем близко, и он, не сходя с места, пробежал глазами текст на нем.
- Там что-то интересное? – спросил Старик.
- Не знаю, - голос Донахтира все еще был отчужденным. – Кажется, здесь сказано, где нужно искать детей Дормата.., твоих братьев… «Одного ты знаешь…», видимо, это про тебя. Но все остальное совершенно непонятно.
Он прочел Старику весь текст, пожал плечами и снова обратился скорбным взором к пещерке.
Старик молча наблюдал.
Великий Иглон встал перед пещеркой на одно колено, бормоча тихие слова прощания. Видимо он хотел соблюсти свой орелинский обычай расставания с умершими. Поднятые шатром крылья словно отгородили его от всего света. Но, когда рядом, спустя минуту, опустился на колени Старик, Донахтир повернулся к нему и медленно прикрыл глаза, разрешая разделить с ним скорбь и благодаря за это. Вдвоем они сказали Тихтольну о своей печали по нему и, встав, помолчали в знак уважения его памяти.
А потом Донахтир завалил вход в пещеру камнем.
- Я не знаю, что мне делать, - сказал он, глядя в сторону. – Открыть своим правду о смерти Тихтольна, значит посеять между нами отчуждение и, может быть, вражду. Всегда найдется тот, кто захочет обвинить в этой непонятной смерти вас. Но и не рассказывать об этом я не в праве. Это будет равносильно лжи, а Великий Иглон не может лгать даже в мелочах…
- И даже во благо?
- Я не знаю, что делать, - повторил Донахтир. – Я никак не могу решить.
- Ты уже решил, - Старик повернул к себе Великого Иглона и посмотрел ему в глаза. – Решил, когда закрыл вход в эту пещеру. Я не знаю, прав ты или нет, но готов тебя поддержать. Скажи родным Тихтольна, что он улетел с Нафином. Подари им надежду, а бремя этого знания раздели со мной…
Больше им здесь нечего было делать. Небо на востоке стало совсем серым, значит пришла пора возвращаться, и оба, с тяжелым сердцем, полетели вниз.
В Гнездовище, вопреки ожиданиям, все спали.
Донахтир помог смертельно уставшему Старику дойти до его гнездовины и лечь, и сам остался рядом дожидаться утра и пробуждения своих подданных.
Они еще немного поговорили о жизни на Сверкающей Вершине, подивились кое-каким схожестям и различиям между ними, посетовали на то, что орели Низовья не смогут слетать в гости к Летающим, и все говорили и говорили в таком же духе, хотя в каждом сидело ощущение чего-то важного, недосказанного…
- Скажи мне, Старик, - не выдержал, наконец, Донахтир, - пока мы еще одни, и нас никто не слышит. Почему ты так не хотел, чтобы исполнилась вторая часть пророчества? Ведь там твои братья. Неужели ты не хочешь их увидеть?
- Хочу, - вздохнул Старик, - но не такой ценой. Отца я не знал. Точнее, знал другого отца – Генульфа. И, поверь, юноша, это был лучший отец на свете! А Рофана – лучшая мать! Неужели тебе кажется странным, что я хочу уберечь от гибели Гнездовище, которое они создали, любой ценой?
- Нет, нет, - смутился Донахтир, - прости, что я спросил об этом…
- Ничего, - Старик тоже как-то замялся, - я ведь и сам хотел кое-что у тебя спросить.
- Спроси.
- Только не удивляйся. Я задам вопрос странный, о том, что давно мучает меня… Эти видения… Многое, конечно, стало теперь понятно, но скажи: в этой вашей Галерее Памяти есть такой темный, пустой тоннель?
- Есть, - помедлив, ответил Донахтир.
Расширившиеся от волнения глаза Старика приблизились почти вплотную.
- Тогда скажи мне, мальчик, - прошептал он, - что за ужас живет там?
Донахтир отпрянул, не веря своим ушам.
- Откуда ты знаешь?!
- Я видел.., точнее, чувствовал… Во снах. Они мучили меня после смерти отца очень долго! Скажи, что там? Я знаю, это как-то с нами связано, и это… страшно!..
- Я не имею права! – не дослушав, замотал головой Донахтир. – Об этом должны знать только Великие Иглоны!..
- Я мог бы им быть!
- Нет, нет!!!
Донахтир обхватил голову руками. В его глазах метались страх и сомнение. Но, через короткий миг, он решился, притянул к себе Старика за плечи и лихорадочно зашептал ему на ухо. А, когда закончил, вскочил и выбежал вон!
К счастью, на улице уже стояли в готовности саммы и, конечно же, Летописец. Отдав распоряжения о скором отлете, Великий Иглон больше ни разу не оглянулся на гнездовину Старика. А тот так из неё и не вышел, даже для того, чтобы проводить новых сородичей.
Не оказалось при прощании и Метафты. Но в общей суматохе, поднявшейся из-за отлета гостей, о них никто и не вспомнил
Продолжение:http://proza.ru/2010/02/11/1305