ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Всю ночь они ехали очень быстро и в полном молчании. Нафин был весь во власти своих мыслей, да к тому же все еще дулся на Табхаира. А тот мирно дремал в углу повозки, словно все происходящее его мало касалось. Калес же, сидящий на козлах, был отгорожен от них плотной тканью, которая накрывала повозку сверху. Иногда Нафин выглядывал наружу, приподнимая край этой ткани, но места вокруг простирались безлюдные и довольно унылые.
От нечего делать он заглянул в свой узел, чтобы еще раз полюбоваться на зеркальце от Гиры, и увидел, что Гра тоже не оставила его без подарка. Рядом с целебной мазью лежал кинжал в серебряной оправе и красивый гребень для волос. Юноша улыбнулся и, глядя в зеркальце, с большим трудом расчесал свои спутанные волосы. Ему показалось, что это старая Гра гладит его по голове, отгоняя дурные мысли. Кинжал он только осмотрел с опаской и затолкал его подальше.
Повозка тряслась по дороге, и лишь перед самым рассветом, когда уже и юноша задремал, убаюканный мерным покачиванием, Калес свернул с дороги, остановился, разбудил орелей и предложил устроить привал.
- Нам ехать целый день, - сказал он, - и проезжать будем не одну деревню, так что лучше хорошенько подкрепиться сейчас, когда все любопытные глаза еще спят.
Он достал из повозки узел с едой и две старые, но чистые лошадиные попоны, которые расстелил на земле.
- Садитесь, не бойтесь, - успокоил, заметив возмущенный взгляд Табхаира. – Моя жена их выстирала, и с тех пор по назначению ими не пользовались.
- Кошмар, - проворчал старец, разваливаясь на попоне и неодобрительно глядя вослед Калесу, отошедшему поискать хворосту для костра. – И этот человек называет себя абхаином! Не кланяется, говорит без почтения, смотрит прямо в глаза! Ну, что это такое! Да еще и попоны эти… Впрочем, Ментеб тоже хорош – ведь знал, кого в этой телеге повезут! Мог бы позаботиться и положить туда хотя бы ковры…
- Перестань! – воскликнул Нафин, разбиравший в это время узел с едой, - Ментеб из-за нас может погибнуть! Да и этот Калес еще неизвестно чем рискует. Слышал, он сказал о жене. Значит, у него есть семья, и может быть, дети…
- Нет, ты не понял, - Табхаир поудобнее расположился на попоне, нисколько не собираясь помогать Нафину, - я о другом хотел сказать. Когда народ утрачивает почтение к тем, кто им управляет и перестает почитать их, для страны ничего хорошего ждать не приходится. Я сто лет был для абхаинов божеством, которому они молились, и по велениям которого строили свои жизни. Но вот, не прошло и двух дней, как я покинул свой храм, а этот человек уже разговаривает со мной так, будто мы ровня!..
- Ничего страшного в этом не вижу, – пожал плечами Нафин.
- А я вижу. Ты еще молод, поэтому многого не понимаешь. А я за сто лет насмотрелся и наслушался всякого. Ты думаешь, бог Табхаир только и делал, что сидел в своем святилище и ничего не знал о том, что твориться вокруг? Нет! Я слушал рассказы валид и жрецов, смотрел через потайное окно за жизнью Тангора, сопоставлял, делал выводы и, готовясь к будущему возрождению, открыл для себя формулу власти.
- И, что же это такое?
- Власть, - наставительно поднял вверх палец Табхаир, - это умение управлять людскими пороками. Причем, не надо многими – хватит и трех основных: тщеславие, зависть и трусость. На них все построено в этой жизни, и благодаря им все в ней приходит в движение. В Абхии это было неплохо налажено. Но последние волнения, которые я необдуманно вызвал, не будучи к этому готовым, лишь взболтали общество, нарушив стройную систему. Прежние идолы покачнулись, и люди уже не знают, кого им бояться, и кому завидовать. А результаты сказаться не замедлили, и живое их подтверждение сейчас вывозит нас из Абхии. Подумать только! Простой слуга, а меня уже ни в грош не ставит!
- Чушь какая-то! – пробормотал Нафин, которого покоробили слова старца. – Я не верю, что все определяют пороки! А, как же любовь?
- Любовь только вносит сумятицу в хорошо отлаженный механизм жизни. – Табхаир вздохнул. - Тому, кто наделен властью, любить не следует. Да и остальных труднее контролировать, когда они влюблены. Трусливый делается храбрым, завистливый – беззаботным и счастливым, а тщеславный готов все отдать за благосклонный взгляд любимой. Потом это, конечно, проходит, но само время любовного расцвета очень опасно. За это время люди успевают наделать массу глупостей, которых потом сами стыдятся.
- Мне противно тебя слушать, - нахмурился Нафин. – Вот уж не думал, что человек, сам когда-то познавший любовь, будет так о ней отзываться.
- А, что я такого сказал? – удивился Табхаир. – Состояние влюбленности прекрасно, не спорю, и не было в моей жизни мгновений более наполненных смыслом, чем те, когда я любил. Но мы сейчас говорим о власти. И с этой точки зрения любовь вредна и даже опасна. Но, к счастью, она переменчива и быстро покидает тех, к кому приходит, уступая место истинным хозяевам мира людей – тщеславию, зависти и трусости. И нет никого более верного человеческому роду!
- Может, у вас в Абхии и так.., - начал было Нафин, но Табхаир не дал ему закончить:
- А у вас, что – по-другому? Можно подумать, что этот твой дальний предок наслал ледяную тучу на своего верховного правителя от большой любви! Или у орелей в ходу такие шутки? Нет, не думаю! Скорее всего, он просто завидовал, или сам желал такой же власти. А еще вернее – и то, и другое. И, в результате, жизнь орелей изменилась, пошла по другому руслу… И незачем так на меня смотреть! Сам-то ты здесь, почему оказался? Я слышал вчера, как ты плакался старухе, что покинул дом из пустого мальчишеского тщеславия и желания что-то там всем доказать. Значит, опять тщеславие! Или будешь возражать? Расскажешь мне про благородный порыв снять проклятие со своего рода? Но это ведь всего лишь красивая оболочка. Люди любят наряжаться, и свои чувства, особенно те, в которых стыдятся признаться, но которые испытывают чаще всего, тоже наряжают. Украшают благородными и красивыми причинами то, что в голом виде выглядит, как тщеславие, зависть и трусость!
- А Ментеб? – воскликнул, рассердившись, Нафин, - он, по-твоему, кто? Трус или завистник? Да будь он таким, он бы палец о палец не ударил, чтобы спасти нас, тем более, ценой собственной жизни!
Но Табхаира слова юноши ничуть не смутили. Напротив, он широко улыбнулся и устроился поудобнее, словно предвкушая что-то очень занимательное.
- Глупый мальчик, ты не мог выбрать более наглядного примера моим словам. Геройство – это же нательная рубашка тщеславия! Не будь Ментеб так влюблен, он бы, конечно, предпочел стать живым героем. Но девушка взаимностью не ответила, и, зная, что женщины тоже очень тщеславны, Ментеб все правильно рассчитал. Он спасает того, кто дорог его возлюбленной и погибает, становясь в ее глазах героем. А когда любовь к тебе в девушке угаснет, она вспомнит, что был когда-то красивый, знатный герой, который сложил голову из-за неё, и, умирая, будет шептать его имя, а не твое. Вот тебе, кстати, пример и того, как все же оглупляет любовь. Из множества способов геройски прославить свое имя Ментеб выбрал самый, м-м-м.., болезненный…
Нафин с ненависть посмотрел на ухмыляющегося Табхаира, отвернулся и, зло сорвав травинку, принялся её покусывать. Негодование кипело в нем, как раскаленная лава. Старец, конечно же, нес полный бред, но слова, чтобы опровергнуть его доводы, почему-то не находились. Зато мерзкий глубинный прежний голос снова проснулся и затянул свое любимое: «еще неизвестно».
К счастью, скоро вернулся Калес с огромной вязанкой хвороста, и Нафин бросился помогать ему готовить костер. Они вырыли неглубокую яму, побросали туда ветки, и Калес, пощелкав огнивом, поджег их.
- Здесь самое безлюдное место, - сказал он юноше, когда, сидя на корточках перед ямой, оба следили за разгорающимся пламенем. – Где-нибудь еще я бы поостерегся разводить костер, но тут можно. Со стороны леса никто не придет, а со стороны дороги, если кто и заметит, то поскорее уберется подальше. Ночью в этих местах лучше ни с кем не встречаться.
Вскоре еда была приготовлена, разложена по мискам, и все трое набросились на неё с жадностью давно не евших людей.
- Очень вкусно, - еле выговорил с набитым ртом Нафин, благодарно кивая Калесу, который все это приготовил – Я никогда ничего подобного не ел.
Юноша подложил себе еще и сердито покосился на Табхаира. Тот, похоже, благодарить не собирался, хотя тоже опорожнял уже вторую миску. Сам же Калес съел меньше всех и теперь сидел, сложив руки на согнутых коленях и задумчиво глядя в землю.
- Скажи-ка мне, - обратился к нему Табхаир. – судя по лицу, ты не абхаин. Скорее, откуда-то с севера. Я прав?
- Да, - немного удивился Калес. – Предки мои до деда жили в Иссории. Но я и мой отец родились здесь и всю жизнь прожили в Абхии.
- Значит, вы из диабхалов? – уточнил старец.
Но Калес вдруг вспыхнул.
- Ненавижу это слово! – воскликнул он. – Мы – иссорийцы! А диабхалами пусть зовутся те, кто испоганил эту прекрасную страну! Я их всей душой презираю! Завели у себя Страх и гордятся этим. Тоже мне – подвиг! Ну, кто бы еще стал таким гордиться? А эти – нет. Всем хвалятся. Вот и заслужили свое мерзкое прозвище. Впрочем, ничего хорошего у них завестись и не могло…
- Выходит, это диабхалы заставили твоего деда покинуть Иссорию?
- Нет, это сделал прадед. Он вывез в Абхию всю семью еще до появления Страха, когда дед был совсем маленьким. Он уже тогда предчувствовал все, что случится потом.
Табхаир что-то промычал и отвернулся, давая понять, что история семьи Калеса его больше не интересует. Но тут заинтересовался Нафин.
- Иссория? – спросил он. – А где она находится? Не возле океана?
- Нет, - покачал головой Калес, - а вам нужно к океану?
- Да.
- Тогда вам надо плыть в Уиссу. Это как раз возле океана, и мы хорошо сделали, что поехали к этой границе. От того места, где я вас высажу, рукой подать до Шурупака. Это торговый город на реке Шур. Но главный его порт находится как раз на берегу океана. От него каждую неделю уходят суда с товарами. Мой господин - Ментеб передал со мной деньги для вас – заплатите кому-нибудь из торговцев, и они довезут вас до Уиссы.
Солнце уже готово было показаться из-за горизонта, когда путники снова собрались в дорогу. Остатки еды сложили в мешок, грязные миски обтерли большими листьями лопуха, костер затушили и засыпали землей, а попоны Калес свернул и положил в повозку, где уже сидел в полудреме Табхаир.
- Можно я сяду рядом с тобой? – спросил Калеса Нафин, которому совсем не хотелось ехать дальше в обществе вредного старца. - Крылья я спрячу, а когда подъедем к какой-нибудь деревне, залезу в повозку.
Калес кивнул, и вскоре они уже снова тряслись по дороге.
- Что, невеселый старичок? – слегка улыбнувшись, спросил юношу посланец Ментеба. - Тяжело тебе с ним, наверное.
Нафин сморщил нос и ничего не ответил.
- Однако, на бога он действительно чем-то похож, - продолжал Калес, - не зря наша валида так переполошилась. Иной раз – просто вылитый Табхаир! Не скажи мне мой хозяин, что это самозванец, я бы, ей-ей, умер от страха, когда его увидел! Крылья, одежда!.. Такой любого может одурачить. Но самое удивительное то, что старые сказки кочевников оказались правдой! Мой господин не велел мне задавать вам вопросы, но я все время мучаюсь – а что если и наш настоящий Табхаир тоже с Рыбьего Хвоста, а всех кочевников перебили для того, чтобы не раскрыли абхаинам правду!
- Нет, настоящий Табхаир не оттуда, - поспешил заверить Калеса Нафин.
Ему стало смешно. Оказывается, Ментеб представил Калесу самозванцем, которого все искали, самого Табхаира. Но интересно, что же он сказал про Нафина? Юноша и так, и эдак прикидывал, как бы это половчее выведать всё у возницы, не возбуждая в нем подозрений своим неведением. Но, в конце концов, решил, что ничего страшного не случится, если он спросит напрямую.
- Да все, как есть, так и сказал, - ответил Калес и кивнул на повозку: - Этот вроде совсем из ума выжил и спустился в Абхию выдавать себя за бога. А тебя послали его вернуть. И, знаешь, мальчик, ты очень правильно сделал, что пришел прямо к Ментебу. Любой другой тебя и слушать бы не стал. Раз валида приказала казнить – казнил бы не задумываясь. Да еще и тебя бы на плаху отправил. А мой господин не такой! Он людей ни за что, ни про что, губить не любит. Вот, кабы и ты тоже явился к нам в бога рядиться, тогда да, тогда только казнить! А так-то зачем? С безумца, что возьмешь? Он и себя-то не помнит, так что ж его, сразу на плаху тащить? Да и на бога он, если присмотреться, мало похож. У Великого Табхаира стать, глаза светятся, да и крылья побольше! А этот, - Калес снова кивнул на повозку, - хлипкий какой-то. И чего ему взбрело в голову в бога рядиться? У себя, что ли, плохо жилось?
- Сказали же тебе – совсем из ума выжил, - жизнерадостно улыбнулся Нафин.
- Вот и я думаю, что так. Иначе, с чего бы еще? Хотя, по виду и не скажешь. Да и по разговору тоже вроде нормальный. Вон, про Иссорию спрашивал, про диабхалов… И откуда только узнал?
- Это он в Тангоре наслушался, - поспешил ввернуть Нафин, - или по дороге где-нибудь слышал. Он уже давно бродит. Я его еле отыскал.
- А-а-а, тогда понятно, - протянул Калес. – Про диабхалов дурная молва повсюду ходит.
- А кто они? Они что, захватили Иссорию?
- Нет, - Калес помрачнел. – Диабхалы – те же иссорийцы, но поверь, они хуже захватчиков. А какая была страна! Прекрасная, могущественная… Я полюбил её по рассказам прадеда. Он ведь долго жил и умер, когда мне было лет пятнадцать. До сих пор не могу забыть его рассказы о тех временах, когда правил благородный Адокр. Вот это был правитель! При нем-то Иссория и стала наиболее могущественной. Даже более могущественной, чем Абхия. Сам Китион обходил её границы стороной! Ваннаане присылали гонцов с поклоном! А уж роа-радоргов, которые лезут везде, где только можно, великий Адокр гнал до самого их Мидгара. Он собрал по всей стране самых выдающихся, самых честных и самых чистых душой, чтобы окружить ими свой престол и править достойно и мудро. Но потом все переменилось. Адокр умер в самом расцвете своей славы, и на престол сел его брат Ашока. Он был кривым на один глаз, рыжим, как роа-радорг, да к тому же еще и хромал. Всю жизнь этот ничтожный человек завидовал своему брату, поэтому, едва придя к власти, он разогнал всех тех, кого Адокр пригласил для управления страной, и позвал других. Вот так и получилось, что престол Иссории облепили подлые льстецы и продажные себялюбцы. Донося друг на друга, они старались пролезть, как можно ближе к Ашоке, прославляя его на все лады. И ничтожный человек скоро уверился в том, что он умнейший, прекраснейший и наихрабрейший. А ничтожество, уверенное в своей исключительности, да еще и наделенное властью – вещь очень опасная! Постепенно в стране стали править ложь, предательство и подлость. Вся нечисть, которая при Адокре не смела проявлять свои низменные наклонности, вылезла наружу, и страна стала чахнуть. Прадед рассказывал, что все те, кто был верен идеалам Адокра, пытались не допустить падения Иссории. Они решили объединиться и создать силу, способную перекрыть дорогу всем тем льстецам и корыстолюбцам, которых собрал Ашока, и заодно призвать его управлять страной достойно. Но они были слишком честны и благородны, чтобы действовать исподтишка, поэтому очень скоро все застенки страны оказались переполненными. Лучшие сыны Иссории томились там, ожидая приговора. А потом начались казни, и те, кто был менее смел и менее честен, склонили головы, и не одного слова не было сказано в защиту невиновных. Кто смог – уехал из страны, как и мой прадед, а те, кто остался – смирились. Некоторые даже считали, что все не так уж и страшно. Но потом Ашока решил доказать, что он великий правитель не только на словах, и бросил иссорийцев на захват соседних земель. Их наголову разбили! Да и сама Иссория едва не была захвачена, но те, в ком еще оставалось благородство, и кого страх за своих близких сделал отважными, бились на ее границах, как бешенные. Они все полегли, и, хотя враг в Иссорию не вошел, она все равно оказалась все равно что захваченной. Самые ничтожные подлые людишки, отсидевшись в своих норах, повылезали наружу, кода погибли все лучшие. И страна окончательно зачахла. Те, кого лишь по привычке продолжали называть иссорийцами, стали завистливы, ленивы и ничего не хотели делать. Они только и знали, что доносили друг на друга, ради куска пожирнее и места подоходнее. Пойди на них кто-нибудь войной, и никакой битвы не было бы. Ради спасения своих ничтожных шкур они продали бы Иссорию по частям и по кусочкам!.. Но на них никто и не нападает.
- Почему? – Спросил Нафин не столько из любопытства, сколько из-за желания отогнать сон, в который его неудержимо клонило от тихого голоса Калеса и от монотонного скрипа повозки.
- Да из-за Страха же!
Калес оглянулся по сторонам и зашептал, нагнувшись к самому уху Нафина:
- Там поселился Углет, и все его жутко боятся.
- Углет? – спросил Нафин. - А это еще кто?
- Тсс! Углет – это и есть страх. Зло в чистом виде! Порождение темных сил – крылатый демон, живущий под землей.
- Что?!!!
С Нафина моментально слетел весь сон.
- Как ты сказал? Крылатый?
- Да. Но не пугайся так. Он на вас совсем не похож. У вас и кожа светлая, и крылья. А тот весь черный, страшный и худой, как скелет…
- А ты его видел?
- Я – нет. Но мой отец видел. Они с дедом ездили в Иссорию после смерти прадеда, чтобы похоронить его там по завещанию, и на самой границе, в деревушке Битра, местные жители показали им Углета. Они его всем чужеземцам показывают. Хвалятся, что сумели посадить Страх на цепь и заставили служить себе. И как им это только удалось – непонятно! Но отец говорил, что ничего страшнее в своей жизни не видел.
- И где, говоришь, он живет? – переспросил Нафин, приходя во все большее волнение.
- Под землей, в глубокой яме, на самой окраине Битры. Там вокруг огромные валуны. Говорят, что раньше их не было, да и откуда в лесной Иссории взяться горным валунам. Но этот Углет их вроде выращивает из мелких камней…
- Что?!!!
Нафин подскочил и вцепился обеими руками в плечо Калеса.
- Скажи, как нам туда попасть!
- Ты что, с ума сошел? – испугался тот. – Куда попасть? В Иссорию? Вам же нужно к океану, ты сам говорил…
- Я передумал! Теперь мне нужно в Иссорию! В эту, как там её?…
- Битру?
- Да, в Битру!
- Но зачем? Я и про океан-то удивился, думал, зачем вам туда, когда вот он, Рыбий Хвост, рядом. Но потом решил, что не моё это дело… Однако, в Иссорию… Что вам там делать, среди диабхалов этих? Отсюда вон еле ноги унесли, а там вообще сгинете! С ними уже давно никто знаться не хочет. И диабхалами прозвали потому, что это они демону служат, а не он им! Посмотреть охота на диковину? Так я тебе скажу, что за океаном диковины есть и почище, чем этот Углет! И незачем вам туда соваться!
- Мне нужно, - упрямо сказал Нафин. – Я не могу тебе всего объяснить – очень долго получится, да и ни к чему. Но, если этот Углет тот, кто я думаю, то, возможно, мне удастся избавить от него Иссорию!
Калес недоверчиво глянул на ореля, но ничего не сказал.
В это время вдали показались крыши какого-то селения, и Нафину пришлось забраться внутрь повозки.
Табхаир полулежал в углу и, казалось, спал. Но, едва юноша опустился напротив него, открыл глаза.
- Ты думаешь, этот Углет один из тех, кто нам нужен? – спросил он.
- Я в этом уверен, - возбужденно покусывая нижнюю губу, ответил Нафин.
- Можно узнать, почему?
- Эти камни… Тот юноша, Тихтольн, когда рассказывал мне про жизнь на Сверкающей Вершине, говорил, что их Великий Иглон может выращивать камни. И этот Углет их тоже выращивает! Возможно, он тот из вас, кто должен был стать Верховным правителем орелей, если бы вас не похитили. Способности Великого Иглона перешли к нему с момента рождения, и теперь он использует их, сам не понимая истинного значения своих дел! К тому же, он живет под землей! А если верить записи из Генульфовой пещеры, то именно там я должен найти шестого!
Табхаир снова закрыл глаза, но Нафин, взбудораженный тем, что его поиски получили вполне конкретное направление, вдруг кое-что вспомнил, и потряс старца за руку.
- Послушай, Табхаир, ты ведь каким-то образом можешь исцелять. Как ты это делаешь? Говорили, что пером.
Вместо ответа старец развернул одно крыло и показал три белоснежных пера на его внутренней поверхности.
- На другом такие же, - сказал он, - только два. Одно выпало в тот день… Ну, в общем, неважно, когда оно выпало! Сулама тогда его подняла и положила в ларец, как реликвию. Несколько лет оно пролежало в моем святилище, пока однажды Сулама не заболела. Болезнь была тяжелой, и она решила, что умирает. Даже приказала слугам принести её в сад под стеклянным куполом, чтобы попрощаться со мной. Туда же она позвала и свою преемницу – Хараппу. И я, когда слуги покинули сад, вынес им все реликвии для передачи, в том числе и это перо. Сулама стала передавать ларец Хараппе, но не удержала его в слабеющих руках. Ларец упал прямо ей на грудь, раскрылся, и перо выпорхнуло оттуда. От его прикосновения, щеки валиды зарумянились, глаза сверкнули, она вдруг вздохнула глубоко и полно, смахнула на пол ларец и, схватив перо в руку, провела им по всему телу… В общем, Хараппе так и не удалось тогда стать валидой. Она потом ждала этого еще лет десять. Не удивлюсь, если узнаю, что, устав ждать, она отравила Суламу, которая, чуть что, хваталась за мое перо. От жрецов это тоже не укрылось.., я имею в виду целебную силу пера, и они создали вокруг него целый культ. Но в подробности я не вдавался – меня это мало интересовало. А тебе это зачем?
- Да так.., я еще не совсем уверен. Но мне кажется, что каждый из вас владеет в совершенстве одним из ремесел орелей. Их лекари тоже умеют лечить одним прикосновением крыльев… Нужно будет посмотреть у Углета, есть ли у него такие же перья, как у тебя…
- Ты его сперва вымани из его ямы, а потом смотри, - проворчал Табхаир и снова закрыл глаза, предупредив Нафина, чтобы больше его не дергал из-за всяких глупостей.
Как ни был взволнован Нафин, а усталость, накопившаяся за последние дни, дала о себе знать, и он, наконец, уснул, убаюканный тишиной и покоем. Повозка мерно покачивалась на ровной, без ухабов, дороге; Калес что-то тихонько напевал, приветливо кивая редким прохожим, попадавшимся на пути. И с дороги он свернул только тогда, когда они въехали в приграничный лес. Там Калес покружил в поисках нужной тропы, некоторое время ехал по ней, а потом разбудил орелей.
Не разводя теперь уже костра, все трое как следует подкрепились, оделись, как положено, и Калес рассказал Нафину с Табхаиром куда им следовало идти, чтобы попасть в Шурупак. Дорогу на Иссорию он им тоже объяснил, но, отдавая деньги, полученные от Ментеба, добавил на прощание:
- А к диабхалам, все же, не ходите. Злые они и очень жестокие. Своих-то не щадят, а уж чужеземцев, да еще таких, как вы…
Калес безнадежно махнул рукой.
- Мы что-нибудь придумаем, - бодро ответил Нафин. – Уж напролом не полезем – это точно!
Он крепко обнял расстроенного его упрямством Калеса и, пожелав ему удачи, попросил присматривать за Ментебом. А в случае, если тот не пожелает спасаться в минуту опасности и станет лезть на рожон, - не стесняться, оглушать его тем, что под руку попадется, связывать и тащить в безопасное место!
Калес рассмеялся, хотел, было пожать руку Табхаиру, но, взглянув на него, передумал, поклонился, взял лошадь под уздцы и стал разворачивать повозку в обратную сторону. А Нафин с Табхаиром пошли дальше по дороге, которая им была указана.
- Эх, я так и не узнал у Калеса, что связывает его с Ментебом, - сокрушался Нафин, прислушиваясь к удаляющемуся скрипу повозки.
- Разве это так интересно? – хмыкнул Табхаир.
Он шагал по лесной тропе, на удивление, бодро. И, глядя на него, мало кто мог предположить, что этот старец просидел почти сто лет в своем храме, в полной изоляции от жизни. Одежда, переданная для него Гра, сидела на нем лучше, чем та, которую Гира сшила для Нафина. И юноша не мог не признать, что горбун из старца получился более представительный, чем тот, который получился из него.
- Может тебе и неинтересно, - сказал он, жалея, что из двух недавних спутников, дальше идти приходится с наименее приятным, - а мне Калес понравился. И Ментеб понравился. Поэтому я и хочу узнать, как у вас в Абхии хорошие люди находят друг друга.
Табхаир пожал плечами.
- Да так же, как и плохие. Наверняка вместе спасали какого-нибудь преступника. Не удивлюсь, если узнаю, что этот Калес помогал Ментебу в той запутанной истории с его братом Шапуром и нашим последним кавестиором.
- А это еще кто?
- Казначей Анарахты. Ворюга страшный! Но умный. Потому и жив до сих пор.
- И, что это была за история?
- Да я и не вникал в неё особенно. Вроде бы кавестиор издавна приятельствовал с отцом Ментеба и Шапура и, как казначей, обязан был выплачивать их матери ежегодную ренту за то, что её старшего сына забрали в храм готовить к будущему высокому посту. Но, то ли он что-то недоплатил, то ли вообще платил не всю сумму, которую был должен – не знаю. Однако Шапур, став Верховным жрецом, не раз в беседах со мной поносил казначея бранными словами. Конечно, все могло иметь и более простое объяснение: несметные богатства кавестиора многим не давали спать по ночам. Вот Шапур и выдумал какое-то дохлое обвинение в ереси и заточил казначея в темницу, грозя, едва ли не наутро, казнить, а богатства его забрать для нужд храма. А попросту говоря – себе в карман. Но допустил оплошность - рассказал о своих замыслах Ментебу. А уж наш герой, как ты знаешь, всегда готов стать на пути беззакония. Поэтому наутро кавестиор из тюрьмы чудесным образом исчез, но объявился не в соседней стране, а прямо во дворце валиды, опять же чудом, минуя всю стражу. Там он часа три валялся в ногах у Анарахты, вымаливая себе прощение. И вымолил! За очень и очень приличную сумму. Валида запретила Шапуру трогать несчастного кавестиора, и при всех объявила, что советовалась со мной, и я счел его прегрешения ничтожными. Ах, до чего же зол был тогда Шапур! Он примчался ко мне в святилище, ругаясь, как последний ремесленник, но я ни сном, ни духом, не знал об их делах ничего. Я ему тогда так и сказал: нужно было посоветоваться со мной, прежде чем затевать дело о ереси против кавестиора. А теперь поздно – Анарахта опередила его. - Табхаир захихикал: - Сказать по правде, она со мной тоже не советовалась, но на неё я не в обиде. Достаточно и того, что всю эту историю она, довольно остроумно, пересказала мне потом. Чем очень и очень позабавила. А я любил, когда меня забавляли… Кстати, тогда же Ментеб и стал начальником её личной охраны. Видимо, кавестиор умел быть благодарным…
- Не понимаю, при чем тут Калес, - заметил Нафин, которому эта история очень не понравилась.
- Ну, как же! Во дворец валиды беглый казначей смог попасть только завернутым в ковер. Не Ментеб же его нес…
Старец замолчал, а Нафин отвернулся и подумал, почему всякий раз после разговора с Табхаиром у него оставалось впечатление, что в мире нет больше ничего хорошего и доброго. Может, все дело в возрасте? Старик из Гнездовища ведь тоже прожил очень долго, и, наверное, они с Табхаиром почти ровесники. И тот тоже говорил, что заботится о Нафине, а сам цинично его обманывал… Или, может, все дело в той лжи, которая окружала Табхаира с самого детства? Но, как бы там ни было, а если годы так коверкают мировоззрение, то Нафин предпочел бы прожить меньше, зато с большей любовью к окружающим.
- Не могу не признать, что старуха, все же, была права, - снова заговорил Табхаир. – Ментебу его благородство только вредит. То правителем Абхии стать не захотел, когда случай подвернулся. А еще раньше не захотел стать вторым Китионом, хотя тоже мог…
- Китионом? – переспросил Нафин. – Но ведь Абхия ни с кем не воюет.
- А я и не имел в виду ратные подвиги, - усмехнулся старец. – Только слепой мог не заметить, что Анарахта питает нежные чувства к начальнику своей личной стражи. Ментеба слепцом не назовешь, однако, он ничего не замечал… Или не хотел замечать и делал вид, что не понимает, почему валида осыпает его столькими милостями. Думаю, эту вашу Гиру хотели принести мне в жертву вовсе не из-за того, что её отец так по-глупому тебя упустил, а по иной причине, о которой нетрудно догадаться.
Нафин так и замер.
- Ну и зараза эта ваша валида! – прошипел он сквозь зубы. – И откуда только такие берутся?! Я смотрю, они у вас все, как на подбор, как будто вы их специально выращиваете.
- Между прочим, очень древний род, - заметил Табхаир. – Такой древний, что все их времена невозможно сосчитать. Говорят, что их прародительницей была сама Сохмат – полу женщина, полу львица. И все, чем этот род владеет, передается только по женской линии. Они считают это самым верным способом сохранения чистоты их породы. Поговаривают, что в глубокой древности новорожденных младенцев мужского пола валиды сразу же убивали, но – не знаю – последние несколько столетий у них рождаются только девочки. Возможно, природа сжалилась над несчастными и избавила их от необходимости убивать еще и собственных детей.
Табхаир снова захихикал, и Нафин поспешил спросить, есть ли у валид мужья, только бы не слышать этого хихиканья.
- Что ты, какие мужья! – махнул на него рукой старец. – Нет, конечно, как женщины правительницы иногда увлекаются и заводят себе фаворитов. Но отцов валид никто никогда не видел. Это одна из тайн, которую род оберегает, как зеницу ока!
Он вдруг остановился и придержал Нафина.
Вокруг стемнело, но в конце убегающей вперед дорожки ясно виднелся просвет между деревьями. Похоже, за разговорами, орели и не заметили, как очутились вне пределов Абхии, на самой опушке приграничного леса.
- Мне кажется, мы пришли, - прошептал Табхаир. – Лес закончился, и прежде чем мы из него выйдем, нужно определиться, в какую сторону пойдем.
Действительно, по словам Калеса, где-то здесь, неподалеку от опушки, на равнине, должна быть развилка. По одной дороге путники за пару часов могли добраться до Шурупака, другая же привела бы их в Иссорию, но для этого нужно было делать большой крюк по владениям роа-радоргов.
Нафин зябко поежился. С наступлением ночи воздух заметно похолодел. К тому же поднялся ветер, неуютно шумящий в листве, вот-вот мог начаться дождь, и уверенность Нафина в том, что, прежде всего надо идти в Иссорию, стала постепенно таять.
- Даже не знаю, - забормотал он. – С одной стороны, место, где мы найдем шестого уже определено, так что, может, действительно лучше попробовать сначала поискать третьего и, вместе с ним, идти за Углетом? Втроем у нас больше шансов уговорить его. А, когда Углет будет с нами, можно отправляться и туда, где много войны. Уж с ним-то мы…
Нафин не успел договорить, чего они смогут добиться с Углетом, как из темноты, нарастая, послышался топот копыт, замелькали огни, и на них налетел целый отряд всадников, ведомый здоровенным детиной с огненно-рыжими волосами, заплетенными в толстые косы. Предводитель что-то громко крикнул, и конники окружили Нафина с Табхаиром плотным кольцом.
Орели испуганно прижались друг к другу. Лошадиные морды хрипели прямо возле их лиц, а сверху, жутковато добродушно ухмылялись всадники, освещаемые факелами, которые некоторые из них держали в руках. Рыжий детина выехал вперед, чтобы получше рассмотреть захваченных путников, и презрительно скривился:
- Абхаины, - сказал он с жутким акцентом, - вам есть повезло – мы не воевать с вами. Но свой узел вы развязывать и показать нам, что есть в нем. Если вы носить оружие, мы вас наказывать!
- А вы кто такие? И по какому праву задерживаете нас? – стараясь скрыть испуг, спросил Нафин, перебегая взглядом с одного лица на другое.
Рыжий выпучил на него глаза, потом оглушительно заржал и перевел вопрос Нафина своим людям. Те тоже засмеялись. Под их смех детина свесился с седла, притянул к себе за ворот юношу и, обдавая его ужасным запахом, сказал прямо в лицо:
- Мы есть роа-радорги. И твой должен знать – мы здесь хозяева! Будешь не делать, что я говорить – будешь мертвый горбун!
Он оттолкнул Нафина и указал пальцем на его узел.
- Не перечь им, - шепнул Табхаир. – Если делать, как они велят, то можно легко отделаться.
И первым опустив на землю свой узел, принялся его развязывать. Юноша с большой неохотой последовал его примеру.
Рыжий подал знак одному из конников. Тот спешился и стал рыться в вещах орелей. «Хорошо, что зеркальце и записку я спрятал на груди», - подумал Нафин, но тут роа-радорг нашел в его узле кинжал.
- Вы носить оружие? – притворно удивился рыжий. - За это я вас забирать. Вы отработать провинность в Мидгаре, а потом идти своей дорогой.
- Идиот! – зашипел на Нафина Табхаир, - откуда у тебя это?!
- Гра положила, я и не знал! – растерянно забормотал Нафин. – Но, что он сказал? Что мы должны отработать?
- Будем чистить выгребные ямы в их вонючем Мидгаре!
Старец с ненавистью посмотрел на двух здоровенных роа-радоргов, которые слезли с лошадей и теперь направлялись к ним с явным намерением связать. У одного в руках была снятая с луки седла толстая веревка.
- Они нас что, свяжут?! – попятился Нафин.
Но в этот момент Табхаир властно отодвинул его в сторону и выступил вперед. Быстрым движением он распахнул верхнюю накидку, давая возможность конникам рассмотреть свои сверкающие одеяния, и горделиво выпрямился.
- Мы не простые абхаины. Я – великий бог Табхаир, и у меня неотложное дело к брату моему Одингу. Только попробуйте прикоснуться к нам, и на всей земле не найдется места, где ваши ничтожные душонки смогут укрыться от его гнева!
Старец говорил надменно, снова призвав на помощь свой «божественный» голос, и Нафин подумал, что кое-какие положительные качества у Табхаира все-таки есть.
Идущие к ним роа-радорги замерли. Всего сказанного старцем они не поняли, но, видимо, имя Табхаира и сверкающие одежды произвели на них именно то впечатление, которое и было нужно. Оба воина вопросительно посмотрели на своего предводителя, однако тот, совершенно сбитый с толку, лишь широко разинул рот от изумления, да так натянул поводья, что его конь попятился и заржал.
- Ты – Табхаир? – прохрипел детина. – Докажи!
Старец от возмущения едва не задохнулся.
- Что!!! Мне – Великому богу – доказывать что-то тебе – ничтожному вояке?!!! Да ты в своем уме?! Как только твой поганый язык повернулся сказать такое! Свои доказательства я предъявлю только Одингу, а твое дело немедленно отвести нас к нему, не раскрывая больше свой вонючий рот!
Рыжий предводитель растерянно оглядел своих людей, которые во все глаза пялились на сверкающего Табхаира, и поскреб в затылке. Похоже, этот старикашка и впрямь, если не бог, то очень и очень знатный абхаин. Простолюдины так не ругаются. К счастью конники не понимали абхаинского настолько, чтобы разобрать все те оскорбления, которыми старец осыпал их командира. Поэтому рыжий решил сделать вид, что никаких оскорблений, вроде, как и не было, и сказал сурово, но, на всякий случай, почтительно:
- Ладно. Пошли. Великий Одинг сам во всем разобраться.
Но Табхаир снова раскричался:
- Пошли! Что значит, пошли?! Мне – богу – идти пешком, а ты в это время будешь восседать на своем жеребце?! Нет уж, слезай и уступи мне место, а сам иди следом! Да поторопись, иначе я совсем выйду из себя и прикажу тебе ползти по грязи до самого Мидгара!
Нафин зажмурился, увидев выражение лица рыжего. Но ничего не произошло, только послышалось тихое позвякивание уздечки. А когда юноша снова открыл глаза, предводитель роа-радоргов уже неловко переминался с ноги на ногу на земле, а Табхаир, довольно уверенно ставил ногу в стремя.
- Что ты стоишь? – покосился он на Нафина. – Сгоняй любого из них и тоже садись в седло. Деваться нам некуда – придется ехать в Мидгар с этим сбродом. Давай, давай, не смущайся, любой из них уступит тебе коня, иначе… Их Одинг мечом помахать любит.
Но Нафин, никогда не ездивший верхом, отказался. Он с опаской ухватился рукой за ремень кожаной сумки, болтавшейся на боку Табхаировой лошади, и сказал, что пойдет так.
Отряд еще немного подождал, пока рыжий предводитель забирался на коня одного из своих воинов и, по его знаку, медленно выехал на дорогу.
- Зря не сел на лошадь, - выговаривал Нафину Табхаир, - до Мидгара путь неблизкий – устанешь.
- Не устану.
Нафин оглянулся на ехавших сзади роа-радоргов и зашептал:
- Зачем ты им открылся? Да еще назвался братом их предводителя? Хотел выгадать время и удрать где-нибудь по дороге? Но разве тут удерешь? Впереди равнина, куда ни глянь, а путь назад, к лесу, они нам перекрыли! К тому же, ездить на этих чудищах я не умею и боюсь!.. Уж лучше бы отработали им эту повинность, да ушли спокойно. А теперь, из-за твоего обмана, они с нами невесть что могут сделать! Вот увидишь, этот рыжий все твои оскорбления припомнит!
- Ничего они нам не сделают.
Табхаир был уверен и спокоен. Некоторое время он ехал молча, а потом тяжело вздохнул.
- Не хотел я тебе этого говорить, до поры, до времени, но, раз так получилось, скажу. Этот Одинг – Верховный ас и конунг роа-радоргов. Асами они называют своих богов. И Одинга так величают потому.., только, пожалуйста, удержись на ногах! Его так величают, потому что он крылат и попал к роа-радоргам совсем младенцем, прилетев на облаке прямо с небес.
От этих слов все в Нафине замерло и, несмотря на предупреждение, он выпустил из рук кожаный ремень, за который держался, и мягко осел на землю.
- Так я и знал, - проворчал Табхаир, даже не думая придержать коня.
Как будто ничего не случилось, он спокойно проехал дальше, а совершенно обалдевший Нафин остался сидеть на земле, не обращая никакого внимания на удивленные взгляды поравнявшихся с ним конников. Он только дико глянул на одного из них, который сошел с коня, похлопал юношу по плечу и что-то сказал, указывая рукой на свое седло.
- Нет, нет, - замотал головой Нафин, приходя в чувство.
В несколько прыжков он догнал лошадь, на которой ехал Табхаир и вцепился ему в ногу.
- Почему же ты молчал все это время?!!! Ты что, издеваться надо мной решил?!!! А если бы эти роа-радорги на нас не наткнулись, я бы так ничего и не узнал?! И таскался бы, как дурак, от Шурупака до Уиссы, а от Уиссы до Иссории, не подозревая, что прямо под носом, сидит тот, второй, искать которого я боялся больше всего! И про которого ты, оказывается, уже давным-давно знаешь!!!
- Что ты раскричался, - шикнул на него Табхаир. – Сам не так давно уверял меня, что лучше сначала поискать тех, чье место обитания еще не определено. И я с этим вполне согласен. Одинг никуда бы не делся! Как сидел в своем Мидгаре, так и будет сидеть! И мы могли бы придти за ним в любое время.
- Но сказать-то мне об этом ты мог!!!
- А зачем? Что бы это изменило? Да не налети на нас этот рыжий носорог со своими вояками, мы бы спокойно пошли себе в Шурупак. Что меня, кстати, совершенно устраивало, потому что тащится в такую даль, как Иссория, еще хуже, чем ехать сейчас в Мидгар. К тому же, мне хотелось увидеть кого-нибудь еще из моих, так сказать, братьев, прежде чем окончательно подтвердится мое родство с этим Одингом. Уверяю тебя, много радости мне это не доставит!
Старец посмотрел сверху вниз на разобиженного Нафина и потряс ногой, сбрасывая его руку, сжимающую край его драгоценных одежд.
- Но, может, хоть теперь ты расскажешь мне про этого Одинга, - жалобно спросил Нафин, - раз уж все раскрылось, вопреки твоим желаниям.
- А что тебе еще нужно о нем рассказывать?
- Все! Откуда он взялся у роа-радоргов и, как давно ты о нем знаешь.
- Вот глупый мальчик! – всплеснул руками Табхаир. – Говорю же тебе, его принесло облако. Еще младенцем. По крайней мере, так говорят. Сам я, как ты понимаешь, этого не видел. Но, судя по всему, случилось это примерно тогда же, когда и меня небо подарило абхаинам.
- А это ты откуда знаешь?
- Сам подумай, почему роа-радорги убрались из захваченной уже Абхии, после того, как их предводитель увидел крылатого младенца на руках у Суламы? Что мешало ему убить валиду и завладеть этим младенцем? Может быть, то, что незадолго до этого он и сам получил от небес точно такой же подарок и понял, что богам угоден не только Асгард, но и Тангор.
- Почему Асгард? – не понял Нафин. – Мы вроде едем в Мидгар?
- Потому что Мидгара тогда еще не было, и столицей роа-радоргов был Асгард, - терпеливо разъяснил старец. – У этих дикарей почтение к богам не меньшее, чем у просвещенных абхаинов, поэтому конунг и валида тогда быстро договорились. Бор обещал никогда больше не посягать на границы Абхии, а Сулама, в качестве компенсации отдала ему Северные земли. Сказала, что после смерти Китиона они ей только в тягость. И еще один договор они заключили – тайный – о том, что мы, по возможности, как можно меньше будем знать друг о друге и никогда не искать встречи. Уж и не знаю, зачем им это было нужно, да еще и тайно, но Сулама даже оговорила особым условием, что Одинг не должен слишком явно щеголять своими крыльями перед другими народами, а абхаины его вообще видеть не должны никогда. С этим конунг на удивление легко согласился. Да оно и понятно: по древним верованиям роа-радоргов их асы всего лишь могучие воины. Крылья им не к чему, а в бою, так только мешают. Ну что там с ними делать? Взлететь и сталь легкой мишенью для любого вражеского лучника?… Одним словом, подобное соглашение устроило всех. Но лет через пятнадцать-двадцать, уже и не вспомню точно когда, во время какой-то битвы, Одинг так увлекся, что взмыл над сражающимися, чтобы вернее метнуть копье в царя противников. Поползли всевозможные слухи, и тогда-то Сулама проболталась, сама того не желая. Дело в том, что у неё была привычка приходить ко мне в святилище и давать волю своим чувствам, особенно в тех случаях, когда эти чувства нужно было скрывать от всего её окружения. В тот день, когда стало известно о выходке Одинга, она тоже пришла и, будучи в величайшем раздражении, обронила такую фразу: «Я так и знала, что этот дикарь нарушит наш договор! Сколько народу теперь придется казнить и бросить в тюрьму, чтобы искоренить все слухи о его крыльях!». Само собой, оставить без внимания эти слова я не мог, и Суламе пришлось все мне рассказать.
- И ты с тех пор ни разу не захотел увидеться с братом? – воскликнул Нафин.
- Вот еще! – Табхаир фыркнул и дернул плечами. – Во-первых, по договору я этого не мог. А во-вторых, и без соглашения не испытывал никакого желания заключать Одинга в родственные объятия. Мне про него много порассказали, и жрецы, и сама Сулама. Она, кстати, ездила к роа-радоргам после этого случая – ругалась. Старый Бор был еще жив и принес свои извинения. Говорят, что потом, какое-то время, роа-радорги перед сражением цепляли на спину сделанные из птичьих перьев крылья, чтобы Одинг не слишком выделялся. Но потом перестали. Видимо, после того, как их старый бог совсем одряхлел и не возглавлял больше ни одного похода.
Табхаир захихикал и оглянулся на рыжего роа-радорга – достаточно ли он далеко, и не слышал ли его последних слов.
- Значит, - задумчиво сказал Нафин, - Одинг тоже сын Дормата… Бог абхаинов, бог роа-радоргов, демон, прирученный диабхалами… Скажи, Табхаир, а у какого-нибудь народа поблизости, нет ли бога, вроде вас с Одингом? Или демона?… Может, если они есть, они тоже окажутся теми, кого мы ищем?
- Нет, - ответил Табхаир. – Я уже думал об этом, вчера, трясясь в этой вонючей телеге. У уиссков слишком много богов. Но все они каменные. Насколько я знаю, стоят на берегу океана и смотрят вдаль. Никакого живого бога у них нет. Ваннаане вроде поклоняются какому-то одному богу, однако, заправляет у них всем Главный Прорицатель. Сам же бог живет на небе и свой народ никогда не навещает. Они, впрочем, ждут какого-то появления – то ли его самого, то ли его посланника – не помню. Но, думаю, что все это вымысел. Просто Главный Прорицатель не знает, что еще придумать, чтобы не дать угаснуть в подданных вере в то, чего не существует. А в Шурупаке вообще нет ни бога, ни демона. Там правят деньги и торговый расчет… Вот разве в Дальних землях, далеко на севере… Они там молятся на какого-то зверя, который живет в их лесах, но это не то… Послы оттуда один раз приезжали в Тангор и привозили мне в дар изображение своего божества. Ну и чудище, скажу я тебе! К счастью, у него совершенно нет крыльев, иначе я бы предпочел вернуться к Анарахте, чем заиметь еще и такого родственника. У меня они и без того, как на подбор: Углет этот, Одинг… Неужели ни одного нормального не сыщется!
- Не понимаю, почему ты так не любишь Одинга, - удивился Нафин. – Ты же его никогда не видел. Мало ли что там наговорили жрецы с Суламой! По-моему, всегда лучше увидеть самому, чем услышать от других!
- А у меня хорошее воображение! – почему-то зло ответил старец. – По одним только рассказам я всегда представлял себе роа-радоргов вонючими, грязными недоумками, одевающимися так, словно свои одежды они находят на дороге… А теперь оглянись. Что ты там видишь? Грязных и вонючих недоумков, одетых в лохмотья!.. Впрочем, я могу привести и другой пример: Мидгар! Их хваленая столица! Ни ты, ни я её не видели, но, помяни мое слово, Яшдир по сравнению с Мидгаром то же самое, что Тангор по сравнению с Яшдиром. Мы увидим деревню, занюханную и грязную, жители которой вполне в состоянии плюнуть или высморкаться на стол, за которым едят, и не увидеть в этом ничего страшного. Впрочем, не знаю, есть ли у них даже стол! А потом нас приведут к божеству – жирному и такому же грязному, как те, что едут за нами. И стоит мне представить, что придется называть его братом, как все внутри восстает! Вот увидишь, он предложит нам есть из одной с ним миски и искупаться в той же лохани, в которой до этого мылся он сам, а еще раньше мыли его лошадь! Их дети бегают голышом, пока не изваляются в грязи так, что и одежда уже не нужна, и невозможно разобрать, где, чей ребенок. Да они и не разбираются особенно! Их женщины похожи на раздутые бочонки, и мало отличаются от мужчин, потому что, если ты заметил, те тоже носят косы. И я уверен, что в этих косах полным-полно вшей!.. Так что, не упрекай меня больше в том, что я собирался сообщить тебе об Одинге в последнюю очередь!
Табхаир сердито поерзал в седле и замолчал. Видимо, от перспективы мытья в одной лохани с лошадью, настроение его совсем испортилось. Какое-то время он ехал нахмурясь, давая Нафину возможность, как следует обдумать все услышанное. Но потом вдруг заволновался, стал часто оглядываться на роа-радоргов, бормоча что-то негодующее, и, в конце концов, принялся выяснять у юноши, думают ли «эти дикари» устраивать привал, или нет. Ведь они в дороге уже довольно давно! Нафин не знал, что отвечать, поэтому только пожал плечами и снова погрузился в свои мысли. Но, через некоторое время, оглянувшись в очередной раз, Табхаир возмущенно всплеснул руками:
- Нет, ты только посмотри! Они едят прямо на ходу! И, заметь, нам не предлагают!
- Ты сам их запугал, - заметил Нафин, тоже оглядываясь, - вот они и боятся к нам подходить.
Он отцепился от ремня, за который держался, и пошел навстречу конникам, чтобы забрать притороченные к их седлам свои узлы.
Роа-радорги действительно ели прямо на ходу, доставая припасы из седельных сумок и запивая еду из больших кожаных фляг. Они весело переговаривались, но замолчали, едва завидели Нафина. Сочувствие пробежало по грубоватым лицам конников. Видимо юный горбун, состоящий в услужении у старого и тоже горбатого бога, вызывал у них жалость.
Роа-радоргам не было дела до чужих богов. Для них существовали только их асы, и их главнейший – могучий и бессмертный, крылатый Одинг. То, что он называл бога абхаинов своим братом, казалось воинам странноватой сказкой из древних времен. Да и не сказкой даже, а небольшой припиской к их обширным преданиям. Но слово аса – закон! И сейчас, следуя за Табхаиром на почтительном расстоянии, и глядя ему в спину, они только диву давались, как может этот щуплый, горбатый старик доводиться родней их могучему конунгу. За абхаинским богом они признавали только одно достоинство: сверкающие одежды. Во всем же остальном он был не чета их Одингу. И несчастный слуга этого божка заслуживал самого искреннего сочувствия.
Поэтому, когда Нафин подошел за своими узлами, несколько человек подъехали к нему, предлагая еду и питье. Юноша бросил беглый взгляд на Табхаира, который весь извертелся на своем седле, и с улыбкой принял угощение. Он даже некоторое время шел среди роа-радоргов, поглощая на ходу какие-то сушеные плоды и запивая их странноватой, но вкусной жидкостью.
После пары глотков Нафину вдруг стало легко и радостно. Он ощутил себя способным, на что угодно и, осушив флягу до дна, поразился, до чего же прекрасен мир вокруг, и как странно изменились лица окружавших его воинов! Оказывается, они все такие приветливые и милые! И как он этого раньше не замечал!.. Подумаешь, в косах полно вшей!.. Зато эти косы им очень к лицу! Нафин теперь тоже станет носить косы… А этот рыжий! Он же весь покрыт шрамами! Бедненький! Сколько же ему пришлось пережить, чтобы заполучить такое лицо!
Юноша всплеснул руками и полез на лошадь рыжего, чтобы пожалеть его.
Произошло некоторое замешательство, во время которого Нафину почему-то вдруг сделалось не по себе. Все вокруг словно заволокло мутным туманом, сквозь который изредка пробивались четкие образы. Вот какой-то всадник с волосами цвета соломы отбирает у него флягу и, постукивая по ней пальцем, неодобрительно качает головой… Вот другой хлопает его по плечу и грозит… Зачем он грозит, за что грозит, Нафин понять не успевает, потому что от этого хлопка по плечу весь мир вокруг покачнулся и стал вращаться все быстрее и быстрее! Орель почувствовал, что не сможет удержаться на ногах, и послушно упал.
Очнулся Нафин, когда день уже клонился к закату.
Он ощущал себя так ужасно, что не сразу понял, где находится. А когда понял, что лежит поперек седла, словно куль с тряпьем, застонал и схватился за голову.
Что с ним произошло?!.. Почему за закрытыми веками словно взрываются огненные шары, которые до этого чья-то невидимая рука гоняла по его мозгу туда-сюда, от затылка к вискам, и обратно! Почему его руки все в какой-то вонючей жиже, от одного запаха которой к горлу подкатился плотный ком. Этот ком настойчиво рвался наружу, и Нафина вырвало.
Но мучения на этом не кончились.
- Напился, - презрительно произнес сверху голос Табхаира. – Мучаешься? Так тебе и надо! Нашел с кем трапезничать! Ох, и спутник мне достался! Еще до места не добрались, а он уже весь грязный, вонючий и совершенно пьяный!..
- Дай мне слезть, - прохрипел юноша.
Он кое-как сполз с лошади и упал в траву, надеясь, что умрет прямо сейчас и избежит дальнейших мучений.
Несколько конников подъехали к нему, сочувственно цокая языками, и озабоченно что-то говоря на своем языке. Они усадили Нафина, разжали его челюсти, сведенные рвотной судорогой и, не обращая внимания на слабые протесты юноши, влили ему в горло несколько капель все той же жидкости. «Теперь мне точно – конец!», - подумал орель, снова со стоном валясь в траву. Но мир вокруг неожиданно стал проясняться. Болезненное марево перед глазами рассеялось, а свинцовая тяжесть в голове постепенно отступила.
- Уже вечер? – растерянно пробормотал юноша, возвращаясь к жизни и озираясь вокруг.
Воины засмеялись, а откуда-то сбоку протянулась рука с чашей полной воды. Нафин жадно припал к ней и осушил в три огромных глотка. Потом его посадили на чью-то лошадь, хозяин которой легко вскочил в седло сзади, и весь отряд на рысях поскакал дальше.
Орель старался смотреть прямо перед собой. Глубоко втягивая носом воздух, он выдыхал его через рот, прогоняя, таким образом, возвращающуюся тошноту. И, когда на горизонте показался высокий холм, увенчанный частоколом из огромных бревен, Нафин чувствовал себя вполне способным с интересом отнестись к предстоящей встрече со столицей роа-радоргов.
- Мидгар! – завопил рыжий предводитель, пуская коня в галоп.
Остальные конники подхватили его клич и тоже пришпорили своих лошадей.
Несчастный Нафин, вцепившийся в луку седла, смотрел на несущуюся внизу землю, думая, что летать высоко над горами гораздо безопаснее, чем нестись вот так на этом огромном скакуне, рискуя каждую минуту свалиться прямо под копыта.
Он успокоился только тогда, когда, сбросив скорость, отряд проехал в высокие ворота. Да, они совсем не походили на великолепные ворота Тангора. На грубо обтесанных бревнах с заостренными верхушками невозможно было даже представить изысканную абхаинскую роспись и тонкую резьбу. Впрочем, и весь Мидгар представлял собой огромное беспорядочное скопление шатров и каких-то деревянных навесов. В сгущающихся сумерках, конечно, трудно было рассмотреть все, как следует, но Нафину почему-то стало грустно и неуютно. Неужели Табхаир оказался прав! Покачиваясь в седле и бросая взгляды то направо, то налево, он видел одно и то же: словно подтверждая слова старца, повсюду горели костры с дымящимися над ними котлами, а вокруг костров толпились мужчины, женщины и даже дети. Отличить друг от друга их было, конечно, можно, но, как назло, все женщины, попадающиеся на глаза Нафину, были толсты и некрасивы, а дети чрезвычайно чумазы. И единственное, что расходилось со словами Табхаира – это то, что были они все-таки одеты.
Конников жители Мидгара радостно приветствовали, а Нафина с Табхаиром рассматривали с любопытством. Старец выставил напоказ свои сверкающие одежды и ехал, высоко задрав подбородок, не удостаивая окружающих ни единым взглядом. Юноша же совсем сник, поэтому не сразу заметил, что их отряд изрядно поредел. Один за другим всадники отставали, сворачивая к тому, или иному шатру. Видимо, там были их дома. И скоро ото всего отряда остались только рыжий предводитель, ехавший за Табхаиром; да тот конник, который вез Нафина.
Они направлялись к самой вершине холма, где стояло несколько вполне приличных, (по сравнению со всеми остальными жилищами), деревянных домов, и, минуя их, остановились перед самым большим.
Судя по всему, дом был сложен очень давно. Бревна совсем потемнели, шкуры, висящие на перилах, видимо, в качестве украшений, полысели, а огромные кожаные щиты с серебряными шипами, местами проела плесень.
- Валкальв! Дом Одинга! – благоговейно сказал рыжий.
Но Нафин и сам уже об этом догадался по нескольким роа-радоргам, в полном боевом снаряжении охранявшим вход.
Рыжий предводитель повернулся к Табхаиру.
- Ты ждать здесь, пока я говорить о тебе конунгу. И никуда не уходить!
Он спешился, бросил поводья подбежавшему к нему охраннику и почтительно вошел в дом.
Нафин тоже смог, наконец, сползти с лошади. Конник, доставивший его, тут же умчался прочь, весело махнув на прощание рукой. И только Табхаир оставался в седле.
- Мне что, никто не поможет? – надменно спросил он.
Стражи не пошевелились, поэтому Нафину ничего другого не оставалось, как подставить старцу свое плечо.
- Ну и порядки тут, - ворчал тот, опускаясь на землю. – Похоже, гостей в этой «столице» встречают, как попало, невзирая на их положение и достоинство.
Он брезгливо сморщился, заметив неподалеку кучу навоза, и высоко подобрал край своих одежд.
- Хлев какой-то, а не город! Видишь теперь, насколько я был прав!
Нафину ужасно не хотелось соглашаться, но приходилось признать очевидное. И, едва он собрался кивнуть, как из дома, противно ухмыляясь, вышел рыжий предводитель. Не спускаясь с крыльца и непочтительно уперев руки в бока, он приказным тоном крикнул орелям:
- Идти сюда! Оба!
Нафин шагнул, было вперед, но Табхаир ухватил его за руку.
- Ты что! Ходить на такие окрики?! Да я с места не сдвинусь!
И прокричал в сторону рыжего:
- Изволь обратиться ко мне с почтением, иначе мы никуда не пойдем! Я тебе не один из этих вонючих конюхов!
Но рыжий теперь не испугался. Он улыбнулся еще шире, развел руки в стороны, словно говоря: «как хотите», а потом бросил несколько слов охранникам. Орели и глазом моргнуть не успели, как вооруженные роа-радорги накинулись на них, быстро и больно скрутили за спиной руки, и грубо толкая, поволокли в дом.
- Великий Одинг ждать вас, - издевательски поклонился рыжий.
- Что ты себе позволяешь! – закричал Табхаир. – Ты еще об этом пожалеешь, рыжий подонок!
Но в следующее мгновение его втолкнули внутрь, затем туда же швырнули Нафина, а вошедший следом «рыжий подонок», закрыл поплотнее дверь.
- Еще посмотрим, - прошипел он.
Дом Одинга внутри представлял собой одну огромную комнату с высоким потолком, освещаемую шестью факелами. Здесь тоже были стражники, и валялось много всякого добра. Но Нафин, с перепугу, увидел только одно огромное высокое ложе, заваленное шкурами и коврами, на котором, в вальяжной позе, полулежал мощный и толстый, но все-таки величественный крылатый старик. Его лицо тонуло в полумраке, но зато огромный живот выступал наружу и первым делом бросался в глаза, благодаря чудесной, переливающейся серебристым светом, кольчуге. Крылья Одинга были очень велики и свободно раскинуты. И даже перед лицом опасности, Нафин не смог не отметить про себя три белоснежных пера, выделяющиеся на общем фоне.
- Значит, это и есть те самые самозванцы, которых я должен вернуть в Абхию? – довольно добродушно спросил толстяк на хорошем абхаинском, ни к кому конкретно не обращаясь. – Анарахта с самого утра прислала послов с подробным описанием. Вот я сейчас и взгляну: вы это, или не вы.
Он махнул одному из своих стражников, и тот, подойдя ближе к орелям, осветил факелом сначала лицо Табхаира, а затем и лицо Нафина.
- Смотри-ка, похож! – обрадовался толстяк, рассмотрев Табхаира. – Очень похож!.. Да и ты, мальчик, тоже похож! Но я все равно еще подумаю, отдавать вас валиде, или нет. Казнить таких, как вы я тоже люблю, а вам, полагаю, без разницы, где сложить голову.
Он громко захохотал, тыча толстым пальцем в ошарашенное лицо Табхаира, но, когда жмущийся в дверях рыжий, попытался ему вторить, резко оборвал смех.
- Между прочим, Вигвин, нет ничего смешного в том, что какой-то жалкий горбун осмелился выдавать себя за моего брата! Это позор не столько для Абхии, сколько для меня! Мне стыдно за Табхаира. Он сам виновен в том, что в его стране подобное стало возможным. Жил бы не так скрытно, меньше бы прятался от своего народа в храме, за спинами жрецов и этой бабы, и все было бы в порядке. И мне не пришлось бы сейчас лицезреть эти ничтожества…
Он подался вперед, сурово глядя на пленников, и, когда лицо его попало в круг света, стало видно, что гневом сверкает только один глаз Одинга. Другой же был тускл и мертв.
- Абхаинские послы рассказали мне, как вы ходили по Тангору и выдавали себя, один за Табхаира, а другой за Табхаира же, но возрожденного, и смущали его жителей видом своих фальшивых крыльев! А потом, подло обманув знатного вельможу, сбежали из-под стражи. Меня нижайше просили схватить вас, едва вы появитесь, и отправить обратно в Тангор с послами, которые дожидаются здесь с самого утра. И я бы так и сделал, и не стал бы даже смотреть на вас. Но только что Вигвин сообщил мне, что вы пытались обмануть и его, осыпая оскорблениями моих людей. А это сильно меняет дело! Теперь я тоже в нем заинтересован, и, если и отправлю ваши тела в Тангор, то уж в удовольствии оборвать ваши фальшивые крылья себе не откажу! Я собственными руками распотрошу эти мерзкие горбы, в которых вы их, кажется, скрываете!
Продолжение:http:/http://www.proza.ru/2010/02/11/1299