Нафин, подперев щеку кулаком, радостно слушал Видара, не спуская с него глаз. Дела управления Иссорией его мало занимали, поэтому, пропуская половину слов воина мимо ушей, он снова и снова вспоминал их сегодняшнюю встречу, когда несколько часов назад в доме Скримюра, увидев идущих к ним Видара, Хругнира и Гелиба, Нафин больше всего на свете захотел забиться под потертый ковер на полу и дать себя затоптать всей заходящей следом свите. Но воин, преклонив колено перед Одингом и Табхаиром, и обменявшись с ними приветственными словами, подошел к орелю с улыбкой и дружески протянутой рукой.
- Ты прощаешь меня? – робко протянул в ответ свою Нафин.
- Не стоит вспоминать о дурных днях, мой друг, - еще шире улыбнулся Видар. – Полное доверие такая вещь, которую можно сравнить разве что с Китионовым Поясом Силы. Не всякий решается его надеть, но тот, кто наденет, познает сам себя. К тому же ты знаешь меня слишком мало, чтобы доверять так же безоглядно, как это делает Одинг, знающий меня с детства. Поэтому я не вправе сердиться и не прощать. Я понял тебя… Да и кто бы не простил, глядя на отчаяние в твоих глазах.
Воин хлопнул Нафина по плечу, а тот шумно выдохнул, и мир вокруг стал ему милее во сто крат.
- Спасибо, Видар, - сказал он с чувством. – Я, конечно, не стою такого великодушия, но если бы ты знал, какие муки терзали меня в последние дни, то понял бы, что свою вину я, хоть наполовину, но кажется, искупил.
Видар хотел что-то ответить, но тут взгляд его, случайно брошеный за спину Нафина, замер и напрягся. В зале повисла тишина, и юноша, не оборачиваясь, понял, чьё появление заставило всех замолчать.
- Углет! – прошептал Видар. – Спаси меня рог Химдаля, до чего же он страшен!
- Нет, он не страшен, - тоже шепотом ответил Нафин, наблюдая как засуетившиеся Одинг и Табхаир представляют брата Скримюру и его свите. – Я тут говорил о своих терзаниях, но в присутствии Углета стыдно даже думать о том, что тебе когда-то было плохо. Ты и представить себе не можешь, Видар, какая ужасная у него судьба! Перед ней все наши беды меркнут и кажутся незначительными.
- Что ж, тогда пойдем – расскажешь, - сказал Видар, отрывая, наконец, взгляд от Углета. – Здесь сейчас будет слишком суетно и шумно. Сам понимаешь, подготовка к пиршеству. Асы заняты беседой со Скримюром, и им не до нас, так что время самое удобное. Я вот вижу, Хругнир с Гелибом уже сбежали к отряду – не терпится узнать, как все было в Битре. Да и мне тоже хотелось бы услышать про эти дела из первых рук. Проклятый Хелерик! До сих пор не могу себе простить, что так глупо подставился и не смог принять участия в битве!
Они вышли на боковое крыльцо, где не сновали женщины с огромными блюдами в руках, и не суетилась свита, и там Нафин, подражая Одингу, важно расхохотался:
- Битва?! Видел бы ты эту битву, ха-ха! Впрочем, я её тоже не видел, потому что и не было ничего! Диабхалы разбежались, кто куда, а северянам досталась незавидная участь их отлавливать. Ваш поединок с Хелериком был, наверное, единственными боевыми действиями во всем, что там произошло.
- Не было у нас поединка, - потемнел лицом Видар. – Предатель нанес удар исподтишка, бесчестно, и я жду не дождусь, когда смогу увидеть его, вызвать на настоящий поединок и доказать, что сладить со мной не так уж и просто, как это могло ему показаться!
- Увы, Видар, - развел руками юноша, - за тебя поквитались кони северных воинов. Их копыта растоптали Хелерика насмерть, и теперь тело его покоится где-то на окраине Битры. Но где, не вспомнят теперь даже те, кто его закапывал.
- Жаль!
Видар поморщился и сел на широкую скамью, тянущуюся вдоль стены. Похоже, известие о гибели Хелерика его всерьез огорчило, и с минуту воин что-то сердито бормотал себе под нос по роа-радоргски. Но скоро затих, повернулся к Нафину и потребовал, наконец, отчета об иссорийском деле.
Юноша рассказывал долго. Их едва дозвались к пиршественному столу, но даже усаживаясь, Нафин порывался что-то рассказывать, пока не наткнулся на свирепо сверкающий взгляд Табхаира.
За столом они и узнали о том, что Скримюр отказался от Иссорийского престола, и о тех изменениях, которые Одинг внес в свое решение.
- Я так думаю, что наместником оставят Нарвика, - сказал кто-то, сидящий рядом с Видаром.
- А я вот считаю, что как раз и нет! – немедленно отозвался другой. – Нарвик – воин, а в Иссории нужен человек, умудренный житейским опытом. Там со времен Ашоки не было никого, кто хотел бы видеть чуть дальше собственного носа и правил бы по-справедливости!
- Ишь чего захотел! – донеслось с другого конца стола. – Справедливости! Да диабхалы и слово-то такое позабыли! Небось, спроси любого из них, что оно означает, и не поймут сразу, о чем речь! Нет, там рука нужна твердая, единоличная, никому особо не доверяющая…
И потянулся нескончаемый спор о том, какая форма власти подошла бы сейчас Иссории больше всего, становящийся тем горячее, чем более опустошались кувшины на столах.
Нафин, пользуясь случаем, досказал Видару историю Углета, которую не успел закончить, и воин долго и странно смотрел на несчастного диабхальского узника. Тот, похоже, тяготился и шумным застольем, и непривычным скоплением людей, но терпеливо сидел между Одингом и Табхаиром, ожидая конца пира.
- Да, тяжело ему пришлось, - вздохнул Видар, - но будет не легче. Он ведь совсем не знает жизни, и неизвестно еще, как воспримет этот несчастный то, что будет о ней узнавать.
- Ничего, - беспечно воскликнул Нафин. – Я вот тоже понятия не имел о жизни на земле, но быстро привык, и даже нашел, что она не так уж и плоха.
- Ты не знал людей, которых, к несчастью, слишком хорошо узнал Углет. У нас он был бы равен Одингу, даже не являясь его братом, но там, где люди завистливы и злобны, быть крылатым нельзя. Вот он и поплатился…
Меж тем Табхаир с Одингом заметили, наконец, что Углет устал, и объявили о своем желании отдохнуть. Шум мгновенно стих. Гости почтительно встали и склонились перед уходящими асами и Скримюром, который повел их во внутренние покои, но пир на этом не закончился. После ухода асов мало кто покинул зал. Необходимость сдерживать себя в присутствии богов отпала, поэтому очень скоро громкие голоса гостей зазвучали еще громче, а затянувшиеся споры грозили перерасти в потасовки.
Нафин тоже вдруг понял, что перебрал. Облегчение после встречи с Видаром, шум, суета, рассказ, заставивший заново пережить недавние волнующие дни – все это отвлекло его от контроля за собой. Но едва старцы решили идти отдыхать, и шум за столами стих, как юноша почувствовал, что зашумело у него в голове. Он ожидал, что его тоже позовут за собой, и приготовился ответить отказом, не без труда вспомнив заготовленную фразу о том, что будет, как в Мидгаре, жить в шатре Видара. Но на него даже не взглянули. Нафин проводил удивленным взглядом удаляющихся старцев, потом повернулся к воину и размашисто хлопнул рукой по столу.
- Нет, ты только подумай, ни один в мою сторону даже головы не повернул! А ведь я почти ас… Я должен быть с ними!.. Почему про меня забыли?
Видар насмешливо покосился на него.
- Наверное, решили, что ты хочешь составить компанию мне. Или Одинг ошибался, говоря, что ты только и мечтал о встрече со мной?
- Не ошибался.., я мечтал…
- Тогда, значит, все хорошо. Или может быть, после всех подвигов, общество правнука Бора Объединителя для тебя не слишком почетно?
Нафин запнулся и удивленно уставился на воина.
- Ты – правнук Бора?!
- Да. Жена моего деда была его младшей дочерью; мой отец – его внуком, а я, выходит, правнук. И, как самый знатный гость, оставшийся за этим столом, я намерен сейчас вывести почти аса на двор и привести его в чувство.
С этими словами Видар встал, весело подватил Нафина под руку и потащил его к дверям. После духоты зала свежесть прохладной ночи совершенно выбила юношу из колеи. Он провис на руках воина, без конца извиняясь и уверяя, что вот-вот соберется и пойдет сам. Видар ему не возражал, только осмотрел двор, убедился, что он пуст, никто их не увидит, и, подхватив ореля на руки, поднес его к колодцу, вырытому неподалеку. Там, набрав полную кадку воды, он всю её совершенно непочтительно выплеснул на Нафина. Юноша тихо взвизгнул, замахал руками и испуганно взлетел.
- Спускайся, спускайся, - засмеялся Видар, ставя кадку на место. – Теперь ты действительно сможешь идти сам. Только, пожалуйста, поторопись – тебя нужно переодеть во все сухое, ночи уже не такие теплые, как прежде.
Они быстро добежали до шатра, стоявшего в некотором отдалении от остальных, и пока Видар разжигал костер, чтобы просушить одежду Нафина, тот, путаясь в крыльях, неловко пытался завернуться в широкий меховой плащ воина.
Видар скоро вернулся и откинул полог пошире.
- Я знал что делаю, когда просил Скримюра поставить для меня шатер именно здесь. Иди сюда, выгляни наружу.
Нафин подобрался ко входу и посмотрел. Прозрачная рощица на том берегу переливающейся серебристым свечением реки не скрывала простора, тянущегося до самого противоположного холма, а сверху медленно ползло к рассвету засыпанное звездами небо.
- Видишь, - шепотом сказал Видар, - шатер стоит выше прочих и на самом краю Утгарда, так что по ночам мне иногда казалось, что на земле кроме меня никого нет. Я любовался звездами и знаешь, кого вспоминал чаще всего?
- Кого?
- Тебя. Твои крылья. Ты не представляешь, как страстно рвалась в такие минуты в небо моя душа, и всякий раз я думал: посещают ли Нафина такие порывы? И если да, то до чего же он должен быть счастлив, имея возможность следовать им!
Юноша тяжело вздохнул.
- Видел бы ты, Видар, ночные горы в лунном свете! Нет ничего величественнее и прекраснее. И то ощущение полного одиночества, о котором ты говорил, там кажется абсолютным. Но оно не обижает, не заставляет чувствовать себя ничтожным. Наоборот! Чувствуешь себя свободным, всесильным, и безумно желаешь совершить что-то великое!..
Нафин неожиданно осекся. Он так ясно представил себя парящим над родным Гнездовищем, что сердце его стало сжиматься от тоски все сильнее и сильнее! Чего ему не хватало? Что понесло его вниз, на землю? Почему не вверх, к этой Сверкающей Вершине, которую он, может быть, нашел бы?!.. Нашел бы.., но зачем? Так ли уж нужны другие миры тому, кто был счастлив дома? Он мог мечтать о них, представлять какими угодно и не рисковать своим счастьем. А теперь вдруг все сложится так, что он уже никогда не сможет вернуться в Гнездовище?!.. От этой мысли Нафину стало тяжело дышать. Рука схватилась за грудь и наткнулась на футляр с запиской.
Гира!
Он непростительно долго не вспоминал о ней! Но сейчас чувства захлестнули юношу, совершенно топя его и без того задыхающееся сердце! Ну зачем Видар посадил его здесь и завел этот разговор! До сих пор еще ни разу не возникало в нем такого сильного желания бросить все, махнуть в Абхию, забрать Гиру и вместе с ней отправиться домой. Ничего, до водопада они дойдут и пешком, там недалеко, а дальше Нафин перенес бы девушку на руках. Сил на это у него достанет. Да и Кару можно было бы забрать… А старцы пусть ищут друг друга самостоятельно. Их уже много – справятся!..
Но, думая так, Нафин с горечью понимал, что, конечно же, ничего не бросит. Опасения, высказанные Одингом в Битре, и собственный страх за Гнездовище не дадут ему так поступить. Кто знает, может конунг в чем-то и прав, и именно то, что Нафин все время будет рядом, будет помогать им, будет присматривать за ними, может именно это и позволит его родному поселению избежать печальной участи, уготованной Судьбой! А уж дальше…
- А что будет дальше? – перебил мысли юноши голос Видара.
- Что дальше? Ты о чем? – встрепенулся Нафин, напуганый тем, что воин словно бы прочитал его мысли. Или это он, задумавшись, начал рассуждать вслух?
- Я спрашиваю, что ты будешь делать теперь, когда Углет с тобой?
Взгляд Видара был напряжен, а сверкающие глаза выдавали интерес куда больший, чем тот, что был заложен в вопросе.
- Ты сразу поведешь его к тем, кто просил забрать демона из Иссории, или вернешься с нами в Мидгар и немного погостишь? Одинг ведь наверняка захочет немного побыть с обретенным братом.
- Нет, Видар, - горестно вздохнул орель, - в Мидгар мы не вернемся, уйдем сразу отсюда.
- Жаль.
Воин кончиком меча прочертил на земле несколько линий.
- А Табхаир? Он куда? В Абхию?
- Нет, Табхаир пойдет с нами.
Видар мгновение молчал, а потом словно выдохнул:
- А Одинг?
Нафин посмотрел на него и мысленно прикусил себе язык.
- Одинг? – пролепетал он. – Но ведь Одинг идет на Фрегунда…
- Что!!!
- А разве ты не знал?
- Не знал! Что за бред?!
- Но ведь Беальд перед смертью сказал…
И тут Нафин вспомнил, что когда квасир говорил с Одингом, Видар держал Вигвульфа и стоял довольно далеко. Он не мог слышать! А потом все были слишком озабочены убийством, поисками шпиона, Углетом… Да и сам Одинг не горел желанием не то что говорить, а и думать о предстоящем походе. Может и ему, Нафину, не следовало говорить об этом с Видаром? Но теперь уже поздно, и юноша, испытывая сильное желание откусить себе язык по-настоящему, пересказал воину все то, что говорил конунгу Беальд. Но Видара его рассказ распалил еще больше.
- Чушь, чушь! – воскликнул он, вскакивая и нервно меряя шагами шатер. – Одинг не мог послушаться! Квасира оживили чарами, это был уже не он! Всю жизнь Беальд твердил, что конунг не должен ходить в Железный лес, и вдруг, умирая, передумал! Так не бывает! И я не пущу Одинга!..
- Но ведь квасир сказал, что время пришло.., - попытался вставить Нафин.
- Нет! – отрезал воин. – Такое время не придет никогда! Одинг не должен погибнуть! Он – единственный и бессменный конунг Радоргии! В Вальгалле обойдутся и без него!..
С этими словами Видар размашисто вышел из шатра, предоставив Нафину ругать себя в одиночестве.
Однако утром всех роа-радоргов, бывших в Утгарде, собрали в доме Скримюра, где Одинг объявил о своем намерении пойти на Фрегунда. Новость собравшихся потрясла! Тогда, в Мидгаре, все они видели, что оживший на мгновение квасир о чем-то говорил с их конунгом, но о чем – никто не слышал. Да и до того ли было, когда на глазах совершилось чудо. И уж конечно воины никак не ожидали, что своими последними словами Беальд отправит Одинга на верную смерть. И зал, где еще вчера слышались веселые здравицы, наполнился недовольным ропотом.
- Не возмущайтесь! – оборвал воинов Одинг. – Всю свою жизнь я посвятил тому, чтобы очистить Радоргию от захватчиков и зла творимого ими. Но нет на нашей земле зла более древнего и захватчика более наглого, чем Фрегунд! Уничтожив его, я достойно завершу дело своей жизни, а что касается предсказания, то, может быть, все еще и обойдется. Ведь пойду я не один, а с братьями и Нафином. Они не являются подвластными мне воинами, так что условие нарушено не будет!
Роа-радорги с сомнением посмотрели на Табхаира, стряхивающего пылинки со своих одежд, на Углета, безучастно сидевшего в стороне, и, с некоторой надеждой, на Нафина, но и она быстро угасла – ведь никто и никогда не видел юношу с оружием. Может, он и владеть-то им не умеет!
- Не волнуйтесь, - разгадал их сомнения Одинг, - иной раз голос родной крови заставляет нас совершать дела более значительные, нежели те, которые мы совершаем из одной только доблести. Беальд во всяком случае такой возможности для меня не исключал. Ну, а если случится так, что я не смогу к вам вернуться, то среди пиршественных столов Вальгаллы сердце мое будет полниться радостью от сознания, что управляет вами тот, кто вобрал в себя все лучшее, что есть в роа-радоргах.
Говоря так, Одинг посмотрел на Видара, опиравшегося на свой меч в самом дальнем и темном углу зала.
- Вот ваш новый конунг, и с того момента, как мы уйдем, я хочу, чтобы ему воздавались все должные почести.
- Верховный ас не может требовать этого от своих воинов, - раздался напряженный голос Видара. – Пока конунг жив, ни один роа-радорг не станет почитать за него кого-то другого! Это закон, и я первый отрублю язык тому, кто назовет меня конунгом, или склонится передо мной ниже, чем склонялся обычно.
Брови Одинга грозно сдвинулись к переносице.
- Бор огласил меня конунгом за год до своей смерти, когда уже совсем одряхлел и не мог управлять страной достойно! По-твоему я должен был его ослушаться и рубить языки направо и налево? Нет, Видар, я хоть и был тогда очень юн, но уже понимал, что Бор не выделяет меня среди других, но наделяет великой ответственностью! И преданность свою ему и Радоргии я мог доказать только одним – стать достойным правителем! И если ты, единственный прямой потомок того, кто сделал конунгом меня, действительно желаешь мне добра, то сделаешь так, как я велю, и не дашь провести последние дни с вами в беспокойстве!
Видар низко поклонился, но когда Одинг отвернулся к братьям и Нафину, сверкнул на них странным взглядом и вышел вон.
До похода в Железный лес оставалось всего два дня, и Скримюр, судя по всему, тоже решил, что конунг должен посвятить их не тревогам, а развлечениям. Точнее одному – охоте. Напирая на то, что нет для воина ничего полезнее и привлекательнее, он готов был тащить конунга на неё с самого утра и еле дождался, когда закончится совет с роа-радоргами. Однако Одинг его уловку быстро разгадал и, надевая кольчугу, посмеивался:
- Старина Скримюр, похоже, решил лично проверить, на что годятся мои старые кости.
- Ну, кости твои он вряд ли рассмотрит, - многозначительно осмотрел брата Табхаир, присутствующий при облачении, - а вот охоту, видимо, придется отменить.
- Почему это?
- Потому что, я думаю, не стоит вот так, сразу, огорчать своим поведением нашего брата Углета. Сомневаюсь, что ему понравится твое намерение идти в лес, чтобы убивать.
Одинг огорченно хлопнул себя по лбу.
- Действительно! Я и забыл совсем! Вот незадача… А ты молодец, что вспомнил, Табхаир. Пойду, скажу Скримюру…
Охоту, конечно же, отменили, а вместо неё устроили состязания в силе и ловкости. Но скоро и об этом пожалели. Одинг, давно не практиковавшийся, сделал несколько промахов копьем, что его очень огорчило. А когда, состязаясь на мечах, заметил, как его воины ему поддаются, в сердцах бросил оружие на землю и ушел в дом. Все поспешили за ним, и только Видар, проводив конунга глазами, молча развернулся и пошел в другую сторону.
Уже темнело, когда Нафин нашел его одиноко сидящим перед высоким курганом и, по обыкновению, покусывающим сорванную травинку.
- Ему не совладать с Фрегундом, - сказал воин в ответ на молчаливый вопрос юноши. – И на тебя, Нафин, ты уж не обижайся, тоже надежды мало. Про Табхаира с Углетом я даже и не говорю. Одинг идет на верную смерть, и я не понимаю, зачем он это делает!..
Видар выплюнул травинку и обхватил голову руками.
- Он должен, - печально сказал Нафин.
- Да я и сам понимаю, что теперь, когда всем об этом объявлено, он должен!.. Но почему с ним не может пойти никто из опытных воинов?! Что за дурацкое условие?!
- А откуда оно взялось?
- Да все предсказание это!.. Дословно я уже не скажу – нужды не было запоминать. Никто ведь не думал, что Одинг все же пойдет на Фрегунда… Короче, там говорится, что только древний волк может лишить конунга его земной жизни, и особо оговаривается, что в этой последней битве рядом с Одингом не должно быть никого из подвластных ему воинов. Но почему?! Что за чушь, не понимаю! Разве идти на этакое чудище в сопровождении армии позорно? Да любой из нас с готовностью сложит голову в этом треклятом лесу, лишь бы спасти конунга!
Видар с силой ударил кулаком в ладонь и протяжно вздохнул.
- Никогда еще не чувствовал себя таким бессильным!
Нафин не знал, чем его успокоить. Некоторое время он понуро молчал вместе с воином, обдумывая, как бы это намекнуть ему, что и он, Нафин, подвергается в этом походе нешуточной опасности. Предсказание предсказанием, а Фрегунд вряд ли станет разбирать кто из крылатых людей, пришедших в его лес Одинг, а кто нет. От этих мыслей сделалось так тошно, что юноша решил вслух их не произносить и, чтобы отвлечься и сменить тему, спросил:
- А чей это курган?
- Китиона, - ответил воин. – По приказу Суламы он похоронен здесь вместе с красавицей Сарсанной.
- А-а, я знаю эту историю, - протянул юноша, - мне её в Тангоре рассказал один мальчик…
- Да, история печальная. Но для меня она более всего печальна тем, что великий воин умер от простой лихорадки, а девушка проявила редкую доблесть. Сойти в могилу заживо и при этом еще и благодарить …
Видар задумчиво покачал головой, не отрывая глаз от кургана.
- Судьба жестоко обошлась с человеком, которого боготворили даже те, кого он побеждал, отказав ему в достойной смерти…
- Разве Китион умер от лихорадки? – удивился Нафин. – А мне говорили, что от чар, которые наслала Сулама.
- Какая разница! Разве чары или болезнь достойная смерть для такого воина, как Китион? Сколько помню, мой отец всегда сокрушался по этому поводу и жалел, что сам родился слишком поздно. Говорил, что родись он в одно время с Китионом, обязательно нашел бы способ встретиться с ним в бою и почитал бы это за великую честь.
- Странное желание, - пробормотал Нафин. – И ты бы тоже этого хотел?
- Я? Нет… Не думаю. Я бы предпочел видеть в нем друга.
В этот момент сзади хрустнула ветка, и голос Табхаира сварливо произнес:
- Уверяю тебя, радости в этом было бы немного. Китион ни с кем не мог дружить.
Старец подошел к ним по дорожке, едва подсвеченой бледной луной, обмахиваясь огромным сорваным лопухом.
- Прошу извинить, что невольно подслушал, но в этой тиши голоса ваши разносятся далеко, и я пошел на них, потому что находиться в доме Скримюра нет больше никакой возможности. Не при Видаре будь сказано, но мой дорогой брат Одинг совершенно раскис. Ни к чему, конечно были эти глупые состязания, и Скримюр, наверное, уже не раз пожалел, что не уехал в Иссорию еще вчера. А когда я попытался за него заступиться, то тоже наслушался немало… Но ничего, сейчас нашего конунга утешает Углет, которого вряд ли можно в чем-либо упрекнуть. А я предпочел сбежать.
Табхаир осмотрелся и, не обращая внимания на многозначительные гримасы Нафина, удобно устроился на большом камне возле молодых людей.
- Не помешаю? – запоздало спросил он.
- Великий бог может находиться где ему угодно и не спрашивать позволения на это, - холодно ответил Видар.
- Обиделся? – как ни в чем не бывало, вскинул брови Табхаир. – А за кого? За Одинга или за Китиона? Или за обоих сразу?… Зря. Они оба достойны всяческого уважения и особенно потому, что в своем величии обладают все же некоторыми слабостями, которые приближают их к обычным людям. Потому и Китион был всеми любим, и Одинга его роа-радорги любят больше, нежели меня мои абхаины, для которых я был слишком недосягаем и безгрешен… Или ты не согласен со мной, Видар?
Воин почтительно поклонился, но уже без прежней холодности.
- Кстати, - продолжал Табхаир, - о Китионе, которым ты так восхищаешься, я знаю столь много, что порой задумываюсь, уж не был ли знаком с ним лично. Сулама в старости любила поговорить про него, а уж она-то знала все. И я склонен ей верить, потому что годы, прожитые без Китиона, сделали её, наконец, объективной.
Глаза Видара загорелись любопытством.
- А правда, что Китион был колдун?
- Колдун? – старец захихикал. – Скорее это Сулама была колдуньей, раз смогла выведать его самую страшную тайну… Нет, конечно же, он не был колдуном. Но кое-что имел… Если желаете, могу рассказать, чтобы скоротать время.
Молодые люди подались вперед, и Табхаир, отбросив лопух, стал рассказывать.
- Дело в том, что он был некрасивым, хотя и происходил из дэгов. Тебе, Нафин, это ни о чем не говорит, а вот Видар, я вижу, меня понял. Эти дэги – маленький народ, живущий на территории Абхии. Они заселили самый живописный участок на берегах Муспиели и назвали свою местность Горет.
Дэги славятся необычайной, благородной красотой, и хотя сейчас настоящих, природных дэгов осталось совсем мало, всё их потомство, даже от смешанных браков, всегда можно узнать. Говорят, что их прародителем был Дэго Прекрасный, для которого богиня Сохмат создала и заговорила доспехи. Правда, говорят также и то, что гуляка он тоже был знатный, потому, наверное, и оказался среди доспехов Пояс Силы – двольно остроумная месть ревнивой богини… Кстати, сегодняшние дэги унаследовали и это его качество, и не отличаются особой скромностью. Живут-то они уединенно, но ухитрились породниться с половиной Абхии.
Впрочем, речь сейчас не о них, а о Китионе. Так вот, родился он некрасивым, что у дэгов такая же редкость, как белое оперение у ворона. Его мать была безутешна! И, несмотря на то, что уже имела одного сына – настоящего красавца, считала, что все должна сделать для его несчастного младшего брата. Так часто бывает - больных или ущербных детей любят больше и готовы ради них на всё. На все была готова и мать Китиона. В храме Сохмат, которой дэги, единственные во всей Абхии, до сих пор поклоняются даже больше чем мне, она дала страшную клятву, пообещав богине то, что она сама захочет взять, лишь бы её милый Китион не был несчастен! При всей своей красоте дэги довольно жестоки и надменны, и некрасивому мальчику не было бы житья в Горете.
В дар богине несчастная мать принесла сосуд с очень дорогим и редким маслом. Дав клятву она вылила масло на камни перед алтарем, и оно тут же впиталось без остатка. Богиня приняла дар – значит поможет!
Но каково же было разочарование, когда прибежав домой, женщина увидела, что её ребёнок лежит в своей кроватке совершенно не изменившимся, и только на ручке, ближе к запястью, появилась огромная, волосатая бородавка!
В ужасе бросилась мать Китиона к местной колдунье, прося совета. Но та, осмотрев мальчика с ног до головы и что-то пошептав над бородавкой, совет дала странный: жди, богиня не обманет
И действительно, ни в детстве, ни в раннем отрочестве никто Китиона не дразнил и не издевался над ним. Более того, все стремились с ним дружить, и это притом, что красоты в мальчике нисколько не прибавилось, а безобразная бородавка торчала у всех на виду. Когда же мальчик вступил в пору возмужания, то случилась вещь совсем удивительная – выяснилось, что все женщины Горета от Китиона без ума!
Родители недоумевали и долго не могли понять, в чем дело. Даже мать, которая догадывалась, что без вмешательства Сохмат тут не обошлось, не находила никаких объяснений таким успехам своего сына. Все разъяснилось, когда однажды из дальних странствий вернулся дядя Китиона – брат его матери. Войдя в дом, он сразу же попросил взглянуть на племянника, о котором говорила вся округа, но когда мальчик появился, не смог сдержать откровенного разочарования. Племянник был более чем зуряден! Гость поморщился, вопросительно посмотрел на сестру, но тут Китион шагнул вперед и протянул руку со словами: «здравствуй, дядя». При этом задравшийся рукав обнажил бородавку, взглянув на которую, гость расцвел улыбкой и заключил мальчика в объятия. «Какой же ты славный!», - воскликнул он. - «Неудивительно, что все тобой восхищаются!»…
Вот так мать Китиона и поняла, каким даром наделила Сохмат её сына, но не знала, радоваться ей или огорчаться. С одной стороны мальчик получил все, чего она только могла для него пожелать, и даже больше! Но с другой стороны он делался все более избалованным, высокомерным и начал вести жизнь слишком разгульную даже для дэга… А тут еще и богиня решила, наконец, забрать обещанную ей плату. Неугомонный дядя снова отправился в дальние края, и вместе с ним напросился старший брат Китиона – Литон. Больше их никто никогда не видел, но какими-то неведомыми путями дошла до Горета весть, что несчастный юноша во время шторма свалился в море и утонул. А его дядя предпочел всю жизнь скитаться, лишь бы только не показываться на глаза сестре, которой он принес такое горе!
Сохмат взяла плату за свой дар, и я отдаю ей должное. Выбор был сделан жестокий, но поучительный. Не следует смертному человеку давать обещаний и скреплять их нерушимыми клятвами. Это удел богов! Только они, всесильные, бессмертные и бесстрастные могут клясться, уверенные, что возможностей и времени для исполнения клятвы у них достаточно. Человек же слаб и смертен, он не знает, что случится с ним завтра, и будет ли он так же страстно желать завтра того, что желает сегодня. Потому-то, как только мать Китиона засомневалась в правильности своей просьбы, Сохмат назначила за её выполнение самую высокую плату.
И бедная женщина это поняла. Едва сознание безжалостно сказало ей, что жизнью одного сына заплачено за беспутную жизнь другого, она слегла и на смертном одре рассказала Китиону все.
Видимо потрясение было для юноши слишком сильным, потому что, похоронив мать и не сказав никому ни слова, он замотал бородавку шарфом и ночью ушел из Горета навсегда.
Сулама говорила, что Китион пошел к людям, для которых его внешность явление обычное, чтобы жить там, как все, но я думаю, тут она немного покривила душой и сама никогда в это не верила. Все последующие действия будущего завоевателя говорят о том, что он вовсе не собирался отказываться от дара Сохмат. А, напротив, использовал его обдуманно и расчетливо. Возможно, Китиону хотелось добиться какого-нибудь заметного положения и только тогда отказаться от дара, чтобы доказать всем, что он и сам кое-чего стоит. Или, помыкавшись по Абхии и забредя в Тангор, где бедному пришельцу без посторонней помощи ничего не добиться, он использовал свой дар просто потому, что устал от лишений? Не знаю, но почему-то уверен, что Китион совсем не собирался жить, как все. Он слишком дорого заплатил за свой дар, чтобы отказываться от него просто так. Иначе, зачем молодому человеку с такими возможностями идти в столицу государства, над которым властвует женщина?
Он быстро сделал карьеру в Тангоре. Расчетливо подобранная вереница женщин, от жены богатого торговца до вдовы знатного сановника, привела его во дворец на довольно приличную должность при тогдашнем главнокомандующем.
Военную карьеру Китион выбрал не случайно. Страна много воевала, и стать воином было очень почетно. Но, увы, поднабравшись опыта в нескольких сражениях Китион осознал, как бездарны абхаинские военачальники и понял, что при них многого не добьется. Заскучав, молодой человек твердо решил, что после возвращения в Тангор из очередного похода, или уйдет с военной службы, чтобы попытать счастья на другом поприще, или сделает все возможное, чтобы самому стать военачальником.
Только не надо думать, что в своих планах Китион делал ставку на валиду. Как раз от Суламы он старался держаться подальше, потому что туманные рассказы о бесследно исчезающих фаворитах пугали его чрезвычайно. И всякий раз, неся по долгу службы караул во дворце, Китион плотно заматывал шарфом руку с бородавкой.
Но Судьба неумолима и коварна. Однажды, когда его смена уже закончилась, Китион вдруг вспомнил, что забыл кое-что в караульне и решил, в обход всем запретам, срезать путь до неё через садик позади дворца. По нему валида обычно прогуливалась, поэтому там никому нельзя было ходить, но молодой человек решил, что ему удастся пробежать незамеченным. Крадучись он пробирался через этот садик под прикрытием невысокого кустарника, когда испуганные женские крики и свирепое рычание заставили его свернуть с пути. Несколько огромных лохматых псов, свившись в клубок, грызлись за какую-то кость, совершенно озверев и отрезав валиде и её служанке проход ко дворцу.
Не размышляя ни секунды, Китион бросился разнимать собак, что оказалось совсем не просто и очень опасно. Животные бились отчаянно, покусали друг друга, и боль от собственных укусов совершенно замутила их разум. Забыв про кость, собаки набросились на Китиона, а тот, не достав меч заранее, теперь никак не мог им воспользоваться и отбивался голыми руками. Само собой, шарф, намотанный на руку, то ли размотался, то ли был сорван какой-нибудь собакой, но валиде хватило одного взгляда на бородавку, чтобы совершенно потерять голову. Подбежавшей, наконец, страже она велела отнести пострадавшего Китиона в свои покои, где выхаживала его гораздо дольше, чем это было нужно. А «на свободу» Китион вышел уже главнокомандующим всеми абхаинскими войсками.
Честно скажу, до сих пор не понимаю, почему чары Сохмат, которая считается прародительницей валид, так подействовали на Суламу. Ведь по идее она должна была остаться к ним равнодушна, но получилось, как раз, наоборот. Никто не творил ради Китиона таких безумств, как Сулама. Ему достаточно было только подумать, а она уже исполняла. Но радости молодому человеку от этого не было никакой. Он не любил Суламу. Он вообще, кажется, никого не мог любить. Во всяком случае, в то время. А страстная любовь валиды тяготила его безмерно! Китион даже рассказал ей о бородавке, да и вообще, всю свою историю, в надежде, что чары спадут. Но влюбленная женщина усмотрела в его признании лишь еще одно достоинство и стала любить сильнее. Тогда, пользуясь своим положением главнокомандующего, Китион начал без конца уходить в походы. Благо поводов у него было предостаточно. Предыдущие бездарные сражения лишили Абхию многих богатых провинций, и Китион пообещал их вернуть.
Стратегом он действительно оказался отличным! Выигрывая сражение за сражением молодой военачальник, на короткое время даже подумал, что счастлив. Армия обожала его безо всяких чар, враги трепетали, провинции отвоевывались одна за одной… Но после того, как влюбленная Сулама принародно вручила ему доспехи из храма Сохмат, заявив, что как дэг он имеет на них полное право, и поползли слухи про неуязвимого Китиона, который вот-вот завоюет целый мир, ему стало скучно.
Молодой человек был одинок и мечтал о подлинных чувствах. Однако, чем больше он мечтал, тем меньше верил в искренность тех, кто окружал его. И хотя проклятая бородавка была теперь надежно укрыта, он все равно опасался, что кто-то когда-то её видел, или пресмыкался перед ним из желания угодить валиде. Возможно, по отношению к придворным это и было правдой, однако те, кто разделял с Китионом тяготы походной жизни, скорей всего были искренни в своих чувствах. Но разве можно что-то доказать тому, кто ослеплен подозрениями? Опостылевший дар Сохмат, словно зудящая заноза, не давал полководцу покоя. Он чувствовал себя безгранично одиноким, и сюда, в Северные земли, пошел не столько ради их завоевания, сколько ради того, чтобы уйти подальше от двора валиды, её безумной любви и неискренних друзей-вельмож.
Китион неспешно пересек границу и даже не вступил в бой с северянами, которые в полной боевой готовности вышли ему навстречу. Он просто подъехал к Хамюру, бывшему тогда здесь правителем, и предложил ему решить дело простыми переговорами. Хамюр мудро согласился и очень внимательно выслушал все резоны абхаинского завоевателя, который говорил, что армия северян слишком малочисленна и не сможет долго им противостоять; что бессмысленных жертв он не хочет, а стремится всего лишь присоединить Северные земли к Абхии, что приведет к обоюдной выгоде. Пугающее соседство Радоргии, чьи разрозненные племена представляют собой силу неуправляемую, а потому опасную, перестанет быть угрожающим, если над Северными землями станет простираться власть Абхии. От самих же северян ничего особенного не потребуется, кроме одного: принося валиде уверения в готовности признать её власть, Хамюр должен попросить в наместники Китиона, а полководец эту просьбу поддержит.
«Я не умалю твоей власти, Хамюр», - пообещал Китион. – «Просто останусь жить в этом благословенном крае, среди твоих воинов, и буду тебе добрым другом». А потом они поехали в Утгард, где и произошла встреча с Сарсанной.
Так рассказывала мне это Сулама. Но после её смерти кое-кто из старых жрецов поведал мне и другую версию. Будто бы в Северные земли Китион въехал настроенный не так уж и миролюбиво, что навстречу ему никто не выходил, и до самого Утгарда войско ехало беспрепятственно. А там, у самых ворот, Хамюр, в окружении всей своей семьи, вышел к завоевателю, и что именно он предложил решить дело переговорами. За спиной его стояла Сарсанна, чей взгляд и убедил Китиона послушаться отца и остаться… Остаться навсегда!
Что и как там получилось на самом деле я, конечно же, не знаю. Да и про смерть Китиона слышал столько разных версий, что не верю ни одной. Сулама же про это говорить не любила, но кое-что все-таки рассказала. Маленькую такую деталь, но она многое объясняет. Перед похоронами, прощаясь с Китионом и наблюдая, как его обряжают в доспехи, Сулама заметила, что рука, на которой была бородавка, почернела. Под задранным рукавом оказался страшный ожег. Видимо Китион пытался выжечь проклятый дар, и от этого, скорей всего и умер. А лихорадка, чары колдуньи-кочевницы - это лишь два края того покрывала, которым скрыли обстоятельства его смерти.
Табхаир через плечо посмотрел на курган и усмехнулся.
- Несчастный! Мать боялась, что его не будут любить, а его любили чересчур сильно. Но когда полюбил он сам, этого оказалось слишком много, и слишком много любви убило его… Я тут порасспросил Скримюра во время состязаний. Он сказал, что по их преданиям Китион был сражен наповал красотой и прочими достоинствами Сарсанны, хотел на ней жениться, и девушка ответила на его чувства, покоренная не столько удачливостью и силой, сколько благородством своего победителя… Звучит красиво и, может быть, что-то такое и было, но, по моему разумению, все могло быть проще. Скорей всего Сарсанна случайно увидела бородавку, или Китион, охваченный страстью, не устоял перед искушением и воспользовался испытанным средством. А когда опомнился, когда понял, что мечта стать, наконец, самим собой, без помощи коварного дара, так и осталась мечтой и он упустил, может быть, единственный шанс её осуществить, то попытался выжечь проклятье со своей руки и поплатился жизнью.
Но, как бы там ни было, а Сарсанна действительно сошла в этот курган со словами благодарности валиде за то, что та не разлучила её с любимым.
Старец повернулся к слушателям и захихикал:
- Бедняжка Сулама, она потом всю жизнь казнилась, что, не подумав, велела похоронить их вместе.
Нафин нахмурился, считая смех Табхаира неуместным, особенно в присутствии Видара, которого эта история буквально потрясла, но тут, по счастью, старец и сам решил, что засиделся.
- Пожалуй, стоит сходить посмотреть, не нужна ли помощь моему дорогому брату Углету. Что-то стало совсем тихо, уж не заснул ли мой другой братец у него на плече. Это может быть опасно.
Нафин негодующе дернулся и покосился на Видара. Но воин смотрел на курган и, если и слышал последние слова Табхаира, то до него вряд ли дошел их смысл.
- Вам, молодые люди, я бы тоже не советовал засиживаться, - добавил Табхаир, уходя. – Скримюр, конечно же, нас завтра развлекать уже не будет, но за сборами отдохнуть вряд ли удастся. А послезавтра, рано поутру, выступаем. И если ты, Нафин, начнешь клевать носом, когда на нас выскочит Фрегунд, то, боюсь, Судьба очень удивится, из-за того, что её планы бесславно и безнадежно рухнули.
Нафин вместо ответа лишь фыркнул. Однако, когда шаги старца затихли вдали, Видар, безмолвно сидевший рядом с ним, встал. Орель подумал, что воин тоже сейчас предложит ему пойти отдохнуть, но Видар встал только затем, чтобы подойти к кургану поближе.
- Знаешь, Нафин, - сказал он негромко, - у нас в Радоргии немало красивых легенд рассказывают о Китионе, но ни одна из них не сделала его таким близким мне, как правда. Такое ощущение, что.., не знаю,.. может быть, я, конечно, забываюсь.., но Китион словно бы действительно стал мне другом… Странно, правда? Ведь я, кажется, должен был бы разочароваться в нем, но я не могу. Тот полководец из легенд был слишком бесстрастен, слишком удачлив и похож на многих других, о ком рассказывают сказки. А теперь, сквозь весь вымысел, мне будет видеться живой и в чем-то очень несчастный человек… Нет, неправ был Табхаир, когда говорил, что жизнью старшего сына заплатила несчастная мать за дар богини. Душа самого Китиона – вот что хотела взять Сохмат!
Видар наклонился и сорвал маленький белый цветок, проросший у основания кургана. Задумчиво повертел его в пальцах, рассматривая, и спрятал за пазуху.
- Иди спать, Нафин. Тебе действительно нужно хорошо отдохнуть, я же еще немного побуду здесь. Тут хорошо думается, а у меня есть повод для раздумий…
На следующий день все отчаянные попытки Скримюра развлечь отъезжающих хоть чем-нибудь были решительно пресечены Одингом. Хмурый и не выспавшийся конунг заявил, что лучше он посвятит последний день сборам, которые, ввиду исключительной опасности предстоящего похода, никому не может доверить.
Первым делом он, в сопровождении братьев и Нафина, заглянул в кузню, где три кузнеца, не покладая рук, мастерили кольчугу для Углета. Заодно Одинг предложил брату подобрать себе и оружие, но тот отказался, и лишь после долгих уговоров, согласился на небольшой щит.
Потом пошли примерять одежду, которую несколько женщин шили по образцу той, что Гира сделала для Нафина. Необходимость прятать крылья была понятна в отношении Табхаира и Углета – она появилась бы у них за пределами Радоргии. Но зачем подобная одежда понадобилась Одингу, никто не понимал. Разве что конунг уверен в своей победе и после похода в Железный лес собирается провожать гостей до самого Шурупака, не желая, чтобы его там узнали? Такое объяснение всех устроило и порадовало…
Всех, кроме одного.
Видар весь день где-то пропадал. Утром он вышел из шатра, скупо улыбнувшись Нафину, и исчез. И орель, ходивший туда-сюда за Одингом по Утгарду, изредка замечал его то возле конюшен, то отдающим какие-то указания воинам, то разговаривающим с Табхаиром, но сам с воином так и не пообщался.
Постепенно все, что могло понадобиться в походе, было собрано. Нерешенным оставался только один вопрос: на чем ехать Углету? Времени, чтобы обучить столетнего узника ездить верхом, было слишком мало, а сажать его на коня позади кого-нибудь не представлялось возможным. Во-первых, неизвестно, как все сложится в Железном лесу, а во-вторых мешали бы крылья сидящего впереди. Но Углет неожиданно решительно заявил, что полетит сам, на своих крыльях.
- Я достаточно насиделся в яме, - сказал он. – Буду только рад размяться. А когда мы спрячем свои крылья, смогу ехать поочередно позади одного из вас. Ноша я не слишком тяжелая.
Но Одинг все равно предупредил Скримюра, что заберет из его конюшни еще одного жеребца. Мало ли что, да и поклажи на него, идущего без седока, можно положить побольше, чтобы их кони не так быстро устали.
Созывать пир конунг запретил, как запретил и всякие пышные проводы. Они долго препирались по этому поводу со Скримюром, но, в конце концов, последний был вынужден уступить. Зато в отношении Пояса Силы правитель Северных земель оказался непреклонен.
- Предсказание свершилось, - отрезал он, - воин, подобный асам за ним пришел, и теперь пусть владеет и распоряжается им, как хочет.
Так что Нафину ничего другого не оставалось, как свернуть ненужную реликвию и затолкать её в свою котомку. Он надеялся вечером, в шатре, когда никто не видит, подарить её Видару, но как раз вечером Одинг призвал воина к себе, и юноша так и заснул, никого не дождавшись и привалившись щекой к котомке.
Только ранним утром, в толпе утгардцев, которые все-таки вышли проводить уезжающих на почти верную смерть асов, Нафин увидел мощную фигуру своего друга. Видар учтиво поклонился, но не сделал ни малейшей попытки подойти.
«Может, так и лучше, - думал юноша, выезжая за ворота позади старцев и без конца оглядываясь в надежде, что воин их еще догонит. – Может только встречаться нужно со всей сердечностью, а расставаться, как чужим. Тогда не так больно». Но если разум и пытался хоть что-то объяснить, то сердце совсем затихло, опечаленное. И грустный Нафин, бросив поводья, печально плелся позади отряда, не оглядываясь больше на Утгард, из ворот которого вскоре показался всадник, который, пришпорив коня, помчался по окружной дороге в сторону Мидгара.
До Железного леса оказалось рукой подать. Это были огромные заросли мощных деревьев, и, если бы дорога проходила здесь, то от Утгарда до Мидгара можно было бы добраться дня за два. Раньше так и было, но постепенно, из страха перед Фрегундом, по старой дороге ездить перестали, и она совершенно заросла, а новая делала большой крюк, огибая Железный лес так, словно сама боялась его близости.
Издали деревья выглядели вполне обыденно, но чем ближе всадники подъезжали, тем сильнее им начинало казаться, что какая-то невидимая рука поднимает полог, маскирующий древний лес, и он предстает в своем истинном виде. Толстые, повылезавшие из земли корни, закрученные самым невероятным образом, более походили на свившихся в клубок змей. На неприятно гладких стволах зияли дупла, похожие на разодранные в крике рты. Некоторые из этих дыр были так огромны, что пронизывали дерево насквозь, и оставалось непонятным, как оно еще держится, хотя давно должно было упасть. Жухлая, бурого цвета листва безжизненно висела на кривых сучках, и нигде Нафин не заметил ни одной прямой веточки, которая росла бы вверх, к небу, а не загибалась бы к земле.
В этом лесу все было мертво. Земля под ногами скорее напоминала слежавшуюся толстым слоем пыль, а небо, которое еще на опушке радовало синевой, отсюда казалось серым и угрожающим. Углет, пролетевший довольно бодро все расстояние, несмотря на возраст и подорванные заточением силы, был потрясен.
- Это не лес! – прошептал он, озираясь вокруг. – Здесь нет травы, не шумит листва, не поют птицы! Здесь ничего нет, даже ветра!
Из-под копыт лошадей, по мере продвижения, поднималась отвратительная густая и едкая пыль. Табхаир потерпел какое-то время, но потом, брезгливо морщась, достал из седельной сумки шарф и обмотал им нижнюю часть лица.
- Советую и вам сделать то же, - пробубнил он через плотную ткань. – Здоровье нам всем еще понадобится, надеюсь, а в этой пыли запросто могут оказаться какие-нибудь ядовитые испарения.
Все послушались, замотав не только свои лица, но и морды лошадей. Животные испуганно пятились и прядали ушами, однако не издавали ни звука, словно понимая, что в этом мертвом лесу лучше вести себя тихо. И вперед они шли крайно неохотно. Всех тех понуканий, которыми удавалось добиться нескольких робких шагов, в другом месте хватило бы на бешеный галоп.
- Так мы далеко не уедем, - заключил, наконец, Одинг.
Он слез на землю и взял своего коня под уздцы.
- Придется вести их в поводу, иначе скоро совсем встанут. Проклятое место! Скорей бы уж все случилось! Не представляю что здесь можно остаться на ночь, но, кажется, именно это нам и угрожает…
Остальные тоже спешились, с содроганием представляя себе ночевку в этаком месте, и вперед действительно пошли гораздо быстрее. Как будто присутствие седоков рядом, на тропинке, успокоило лошадей, чего нельзя было сказать о самих ездоках. Пугающее безмолвие вокруг постепенно наполнялось жутью. А по мере того, как начали сгущаться сумерки, все стало казаться неестественным из-за бледного, мертвенного свечения, появившегося вокруг деревьев.
- Думаю, привал нам делать не стоит, - прошептал Табхаир, испуганно озираясь вокруг.
- Я тоже так думаю, - согласился Одинг. – Будем идти и идти… Хотя, если честно, я этот поход себе не так представлял. Почему-то думал, что Фрегунд выскочит на нас, как только мы войдем в лес. И пусть провалится подо мной Бивраст, если это не было бы лучшим исходом! По крайней мере, не пришлось бы вот так тащиться, холодея от страха.
- Может, тебе нужно его как-то вызвать? – прошептал сзади Нафин.
- Вот только орать тут недоставало! – гневно зашипел на него Табхаир. – Будем идти молча! Глядишь, и весь лес так пройдем, без происшествий и ненужных встреч!
Но Одинг вдруг остановился.
- Что значит, весь лес пройдем?! – сверкнул он глазами. - Ты что хочешь сказать? Надеешься, как крыса прошмыгнуть под самым носом у волка и оставить его спокойно жить дальше?!
- Но ведь тебе, как я понимаю, нужно было просто достойно уйти из Радоргии. – пожал плечами Табхаир, - а волк этот всего лишь предлог. И встретим мы его, или не встретим – дело десятое.
- Ну, Табхаир!!!..
Одинг в сердцах дернул за повод и пошел вперед, не оглядываясь, но бормоча все громче и громче:
- Не ожидал я такого!.. От кого угодно, но от тебя!.. Родной брат! Бог!.. Клянусь Вальгаллой, я тебя уважал, терпел твои выходки и капризы, потому что думал, что ты не такой! А ты именно такой и есть! И я не знаю, что…
Тут он осекся и замер. А когда идущие следом, наконец, с ним поравнялись, то зрелище, остановившее Одинга, заставило и их прирасти к месту.
Впереди простиралась огромная поляна, если, конечно, можно применить это мирное лесное название к безжизненному пыльному пустырю, окруженному мертвенно сияющими деревьями. В самом центре пустыря стояли повозки, заваленные тюками, из разорванных боков которых свисали ткани, меха и что-то еще, что уже нельзя было определить, потому что и повозки, и их содержимое выглядели невероятно ветхими. Толстый слой пыли съел все цвета и приравнял к себе даже самые яркие краски. Казалось, что все теперь сделано из одной только пыли, и достаточно лишь порыва ветра, чтобы на поляне не осталось ничего.
- Что же это такое? – прошептал Одинг. – Похоже на тот обоз, что пытался проехать тут весной. Но почему он выглядит так, словно стоит не один год? И где люди, бывшие с ним?… Впрочем, - добавил он мрачно, - где люди я, кажется, знаю…
- Одинг, - еле слышно сказал Углет, трогая брата за рукав, - он здесь… Раньше я сомневался, но теперь слышу его запах отчетливо… Приготовься.
Одинг шумно потянул носом.
- Да, какой-то вони прибавилось, - сказал он громко и нарочито бодро, но побледнел при этом до синевы. – Доставайте оружие, братцы, сейчас тут, кажется, станет чуточку веселее!
Он еще вытаскивал меч из ножен, когда где-то неподалеку хрустнула ветка, и теперь уже все почувствовали неприятный, смрадный какой-то запах. Кони захрипели, взвились на дыбы. Даже тихий Бивраст взбрыкнул так, что перепуганный Нафин еле успел увернуться от его копыта.
- Нужно бежать! – взвизгнул Табхаир, хватая юношу за руку. – Мы вперед, ты, Одинг, следом, а Углет пусть прикрывает тыл! Он в лесу, как дома!..
Старец кинулся через поляну, увлекая за собой Нафина, но они не добежали даже до телег, когда огромным прыжком, неизвестно откуда взявшись, дорогу им преградил Фрегунд.
Да-а, назвать его волком можно было только обладая преувеличенным воображением! Или преуменьшенным, потому что чудовище, выпрыгнувшее из леса, раз в пять превосходило самого крупного волка! Да и волка оно напоминало очень отдаленно. Ужасные когтистые лапы более всего походили на огромные, сильно изуродованные руки и ноги какого-то гиганта, а морда больше была похожа на безобразное, нечеловеческое, и в то же время, очень человеческое, но очень злобное лицо, которому некая сила растянула вперед челюсти, снабдив их чудовищными клыками. Серая, свалявшаяся шерсть покрывала тело Фрегунда клоками – свисала вдоль брюха, по низу морды, кое-где на лапах и опоясывала, словно ошейник, его горло. Все же остальное тело занимали абсолютно гладкие, масляно блестевшие в сумраке, проплешины. Под мертвенно серой кожей ходуном ходили мощные мускулы. Зверь не спешил. Узкими, желтыми глазами он уже выбрал жертву и теперь весь подбирался, готовясь к прыжку.
Он кинулся на Табхаира, взметнув огромную тучу пыли, но почти тут же оскаленная пасть захлопнулась, а Фрегунд ограничился лишь тем, что ударом лапы отшвырнул старца в сторону. Видимо, дала о себе знать кольчуга Китиона! Нафин, уже давно сжимающий в руке кинжал старухи Гра - свое единственное оружие, похолодел. Чудовище потрясло головой, словно отгоняя от себя чары Сохмат, и теперь выбрало жертву безошибочно. В огромном прыжке Фрегунд намеревался перемахнуть через юношу, чтобы всей своей мощью обрушиться на подбегающего Одинга.
Юноша понимал, что должен что-то сделать, но инстинктивно пригнулся и зажмурился. Однако рукой с кинжалом все же рубанул воздух над собой и, кажется, попал! Не долетев до Одинга, волк взвыл, изогнулся, и его чудовищные зубы щелкнули возле самого уха Нафина. Видимо он целил в голову юноши, и неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы опомнившийся Табхаир не отдернул Нафина, а подбежавший с другой стороны Одинг не обрушил на голову Фрегунда свой меч.
Раздался дикий вой, меч со звоном отскочил от проплешины, а Одинга отбросило на несколько шагов. Гладкая поверхность его клинка обезобразилась глубокой зазубриной.
- Это доспехи! – закричал Нафин. – Проплешины – доспехи! Бей туда, где шерсть!
Но Одинг пока никуда не мог ударить. Вся сила его удара обернулась против него самого. Зато волк готов был напасть снова! В отчаянии Нафин вскочил на ноги и бросился на подмогу. Фрегунд уже снова взмыл в воздух, а Одинг пока только и смог, что поудобнее перехватить рукоять своего меча. На замах времени не оставалось!
И тут из-за спины старого конунга, с воем и шипением, взлетел Углет. Вытягивая шею и издавая странные гортанные звуки, он прикрыл брата своим щитом, отбросив разлетевшегося волка далеко в сторону. Это позволило Одингу хоть как-то прицелиться и, вместе с подоспевшим Нафином, нанести Фрегунду два сильных удара туда, где торчала клочковатая шерсть.
Продолжение:http://proza.ru/2010/02/11/1285