15 июля 2009 года. 7.30 утра. Сижу за барной стойкой в здании международного аэровокзала города Санкт-Петербурга. Мой самолёт вылетает через полтора часа по направлению к Туманному Альбиону, где я намерена провести месяц в небезызвестном учебном заведении c тем, чтобы собрать материалы по моему многострадальному диссертационному исследованию.
Кого я обманываю? Подобно гигантской жирной крысе, прогрызшей стальными зубами чёрную дыру в днище корабля, я бегу от предстоящего потопа туда, куда зовёт меня моё крысиное сердце. На этом корабле осталось слишком много мрачных историй, гнусных поступков, чужих людей, слишком фамильярно склоняющих моё имя, дурных воспоминаний и маленьких тайн, о которых боишься думать даже наедине с собой в редкие минуты раскаянья. Невыразимо хотелось оказаться там, где тебя никто не знает, где никого не знаешь ты, где стены оклеены другими обоями, где другие лица улыбаются тебе, по традиции имея хорошее мнение о всяком страннике. Хотелось пожить совсем другой жизнью, открыть новую книгу, выкинув старую, испещренную какими-то глупостями, помятую и испачканную то ли кетчупом, то ли вовсе кровью невинных.
В моих дрожащих от недосыпа и волнения пальцах с имплицированной укоризной блестел стакан виски. Страх перед полётами, пожалуй, единственное оправдание подобному утреннему пьянству. Впрочем, это оправдание для недостойных. Пьянство – удел слабаков. На зубах у меня жалобно захрустел осколок льда, и, грязно выругавшись про себя, я закрыла глаза и представила вопящий и паникующий салон падающего самолёта. Вот какой-то непристёгнутый ремнём безопасности ребёнок пролетел мимо меня по направлению к туалетам. Вот дряхлая английская старушка пытается приладить на своё дряхлое английское лицо кислородную маску. Вот мои соседи, муж и жена университетского вида, ознакомленные с инструкцией по безопасности, сложились пополам и запихнули головы себе между ног. Теперь они в безопасности.
- Может быть, ещё виски? – седовласый бармен в белой рубашке нагло прервал мои возвышенные размышления. Он улыбался и похотливо разглядывал меня. Меня всегда поражало подобное вожделение со стороны мужчин, которые наблюдают мой истощённый, измученный и весьма помятый в таких ситуациях организм. Потом я сообразила, что его собственный организм измучен и помят куда больше, учитывая его уважительный возраст, и улыбнулась ему в ответ. Мой стакан в самом деле был уже пуст.
- А я вот стою и смотрю на Вас. Думаю, неужели такая хрупкая и красивая девушка выпьет целый стакан чистого виски! Вижу потом, что Вы всё выпили… и так быстро…
- Я просто боюсь летать.
- Ну, это распространённое явление.
- Повторите, пожалуйста… виски.
- Да, конечно. Хотя мы с моим коллегой были, честно сказать, не уверены, что Вы достигли нужного возраста… ну, чтоб заказывать виски.
- Мне двадцать четыре.
- В самом деле? Вы выглядите лет на девятнадцать от силы! – бармен протянул мне стакан и забрал деньги, - а как Вас зовут, если не секрет?
- Отчего же секрет… Настя. – я подумала, что это чертовски мило иметь знакомого бармена в аэропорту, месте, где бываешь так часто, но где так сильно не любишь бывать.
- А я – Алексей. А вот он – Фёдор, - бармен кивнул в сторону другого не менее седовласого бармена, который как раз выплыл откуда-то из-за холодильника Heineken c подносом. Фёдор c сияющим видом помахал мне ручкой, поставив поднос на стойку. «Потрясающе…» - подумала я.
- Куда же Вы летите сегодня… Анастасия? – c нарочитой паузой поинтересовался Алексей. Он кокетничал.
- В Лондон. Учиться. Мне для диссертации нужно.
- Ах, даже так… Не только красивая, но ещё и умная! Я думал, Вы какая-нибудь модель…
Я задумчиво посмотрела на свои видавшие виды кеды, и заметила про себя, что моделей c моим скромным ростом не так уж много.
- Всё-таки русские женщины самые красивые женщины в мире! А когда у Вас рейс? Не пропустите?
- В девять тридцать. Ещё не объявили начало посадки?
- Не знаю. Сейчас взгляну на табло, - Алексей покинул рабочее место и отправился в центр зала смотреть на табло. Я допила виски и почувствовала, что настроение моё улучшилось, и летать я теперь не боюсь.
- Вам, кажется, пора. Надеюсь, ещё увижу Вас когда-нибудь, - сказал бармен, вернувшись.
- Несомненно. Я часто летаю за границу.
Фёдор опять помахал мне ручкой, и я, вполне удовлетворённая началом дня, сквозь ворота и металлоискатели отправилась на посадку.
Полёт прошёл на удивление спокойно, и уж не знаю, что послужило причиной тому: то ли триста пятьдесят грамм виски в моей и без того не свежей крови, то ли болтливая соседка, меня занимавшая все три часа, то ли внезапное осознание бессмысленности бытия и проснувшийся после встречи c Алексеем и Фёдором фатализм.
Когда мои видавшие виды кеды ступили на английскую землю, мне сразу же захотелось обратно в самолёт. Не потому, что мне не нравится английская земля, а потому что мне особенно симпатично небо, когда я на земле. Так бывает порой. Единственный недостаток неба так это то, что там нельзя курить.
Добравшись от аэропорта до места назначения – коим являлось студенческое общежитие – я почувствовала невероятную усталость, неприятно сочетавшуюся c тревогой и незнанием, куда идти и что делать дальше. Кроме того, скромность моих апартаментов, вернее даже аскетичная пошарпанность оных, вселили неподдельный ужас в моё избалованное и изнеженное пятизвёздочными отелями существо. Кровать, письменный стол, раковина c презренными двумя крантиками и стеклянная дверь, выходящая в мрачный и неуютный внутренний двор.
Я подумала, было, сесть на кровать и прослезиться, но решила всё же сперва обзавестись адаптором. Швырнула свой тридцатикиллограмовый чемодан на пол и вышла в коридор. Одновременно со мной из соседней комнаты вышел юноша невысокого роста, внешне лет восемнадцати, и расплылся в очаровательной улыбке.
- Привет. Как тебя зовут? – спросил он.
- Анастасия.
- Ты из России?
- Да.
- Может быть, ты та самая принцесса, дочь царя Николая, которую не смогли найти?
- Может быть.
- Я Энрик.
- А я иду за адаптором, - на самом деле я сияла на протяжении всего этого незатейливого диалога и всем своим видом излучала доброжелательность, внутреннюю гармонию и благополучие.
- Пойдём вместе.
К концу первого дня в Англии у нас уже образовалась неплохая компания, а именно пять юношей, едва достигших половозрелости, со всех стран мира и одна я, наше скромное некогда утерянное и вновь обретённое высочество.
Ничто так не тешит тщеславную царственную душу как наблюдение за многочисленными выходками и ужимками, замысловатым соревновательным процессом, устроенным ещё более тщеславными вассалами за право быть ближе к царственному телу. Они будто между делом упоминают о своём богатстве, знатном происхождении, достижениях в области науки и культуры, но в конечном итоге всё равно скатываются к вопросу, кто больше выпьет.
На самом деле моё высокомерное отношение к этим людям мало чем обосновано, ведь именно благодаря им порой хочется жить c улыбкой на лице, благодаря им засохшая колючка пустыни, приветствующая меня в зеркальном отражении c утра, расцветает в прекрасную розу к полудню, благодаря им вселенская мрачность уступает место очаровательному легкомыслию.
В первую ночь я засыпала спокойно и сладко, словно младенец, словно тот человек, у которого нет прошлого, есть только будущее, полное радостей и весёлых приключений. К тому же кровать оказалась на удивление мягкой и удобной.
- И он спал c тобой несмотря на то, что у него была постоянная девушка? – в карих глазах Энрика светился неподдельный ужас.
- Да. Наверное, я была его тайным островом, местом, куда так приятно возвращаться в случае усталости, прибежищем, где тебя никто не найдёт. Человек должен отдыхать, - вещала я, как ни в чём не бывало, развалившись на кровати моего добропорядочного соседа. Мы просто ждали гостей.
- Так нельзя поступать…
- Почему? Жизнь не такая уж долгая, чтоб отказывать себе в свободе, когда в том нет никакой надобности.
- У нас в Испании так не поступают. Это просто дикость – проводить время подобным образом c другой, если у тебя есть постоянная девушка.
- Зачем всё так усложнять?
- Затем, что это не любовь! – он начал повышать голос и выглядел крайне забавно, - если ты любишь человека, тебе больше никто не нужен! А если не любишь, то не лучше ли пойти и объяснить ему всё честно?!
- Мне кажется, любовь – это не контракт c перечнем прав и обязательств сторон, мне кажется, любовь намного выше этой житейской суеты, вроде той, c кем ты, где ты находишься… Если ты счастлив где-то там, то я тоже счастлива… Мне совершенно не нужно, чтобы ты сидел возле меня сутками и облизывал мне руки, излучая собачью преданность.
- Ты ничего, ничего не поняла!
- Накажи меня… - я сказала это тихо и совершенно спокойно. Мне нравилось наблюдать за этим забавным человечком.
В дверь постучали, и на пороге появились наши интернациональные друзья под звон бутылок и очаровательный аромат горячей пиццы. Это был как раз тот день, когда мы открыли для себя круглосуточный магазин около заправочной станции в десяти минутах пешком от колледжа, и небольшую кухню в самом колледже, располагавшую микроволновой печью и холодильником. На самом деле в Англии c едой всё было очень не просто.
Рауль, богатенький отпрыск армянского народа и в то же время его величайший позор, уже неделю недоумевающий, почему «эта глупая русская дура» не клюёт на его деньги и хамское поведение, вломился в мою комнату, запер за собой дверь и бесцеремонно развалился на моей постели. Я была пьяна, вставать на следующий день нужно было весьма рано, и мне безумно хотелось спать. Надо было каким-то образом избавиться от него, но он уходить никак не желал, судя по всему ожидая, что я попробую его стащить c кровати и тем самым нарушу существующую между нами дистанцию. Провокация всегда очевидна, но порой мы притворяемся, что не замечаем её, и охотно поддаёмся в случае взаимного вожделения. Это был не тот случай.
- Уходи, пожалуйста. Я очень хочу спать.
- Какие проблемы? Ложись… спи… - он передвинулся ближе к стене, освобождая мне место.
- Я не хочу спать c тобой.
- А c кем хочешь?
- Одна… Уходи, пожалуйста.
- Я не уйду.
- Тогда уйду я, - схватив его сумку, я выбежала в коридор. Дверь Энрика была открыта. Он сидел в одиночестве, молчаливо разглядывая этикетку виски Джэк Дэниелс. Здесь все пили Джэк Дэниелс. Моё позитивное влияние.
- Энрик, помоги, пожалуйста, выгнать Рауля из моей комнаты. Он совсем сошёл c ума.
- Разбирайся сама… Это не моё дело.
- Та на меня обиделся? – задала я дурацкий вопрос, прекрасно понимая, что он действительно обиделся, и даже понимая, на что. Он промолчал. Рауль сам выскочил из моей комнаты, словно чёрт из табакерки, и побежал за мной по коридору. Это была очередная провокация. Я должна была убегать. Он должен был меня догнать. Каких только идиотских химер ни порождает безделье души.
Рауль поднял меня на руки и под мои громогласные недовольства затащил обратно в темноту комнаты, заперев за собой дверь. Едва Рауль опустил меня на пол, я сразу же стала пытаться открыть её и выбраться наружу, но он плотно держал дверную ручку. Я слышала его дыхание у себя над ухом. Я чувствовала, что вот-вот от него полетят искры и молнии, его желание было настолько сильным, что материализовалось во вполне ощутимую субстанцию, молчаливо повисшую в воздухе.
- Перестань так громко дышать, - сказала я.
- Да пошла ты… - он отскочил от меня, схватил свои вещи и выбежал из помещения.
Вскоре поведение Рауля вообще перешло все границы. Он оскорблял меня прилюдно, говоря такие вещи, которые мне не говорили даже злейшие враги. Он рассказывал всем о потрясающей доступности русских женщин в физиологических подробностях и вообще о том, как безобразно глуп и жалок русский народ. Он никогда не называл меня по имени, он говорил “Hey, Russian!” и расплывался в белозубой улыбке. Между тем, когда мы по несчастному стечению обстоятельств остались одни, он схватил меня за талию и насильно прижал к себе, сверкая на меня своими сумасшедшими чёрными глазами. Я вырвалась, и тогда он ударил меня, извергнув на чистейшем русском языке такие ругательства, коих я и не слышала прежде.
На другой день Энрик провёл кончиками пальцев по огромному кроваво-чёрному синяку на моём предплечье, - что это? – спросил он.
- Не имеет значения, - «Энрик, Энрик, - подумала я, - мой очаровательный малыш, внимательно следящий за каждым моим движением, старающийся предупредить всякое моё желание, заботливо покрывающий мои плечи своей курткой, когда холодно, отодвигающий мне стул за ужином и всегда терпеливо ожидающий, пока я накрашусь, чтобы вместе пойти на завтрак… И кто вбил мужчинам в голову, что девушки любят подонков? Я никогда не любила подонков…» - правда этот синяк такой уродливый. Как я теперь буду носить платья c коротким рукавом…
- Даже c этим синяком ты красивей всех женщин, которых я когда-либо встречал, - он опустил взгляд, - мне даже больно смотреть на тебя… Настолько ты красива.
- Рауль обижает меня.
- Ты ему нравишься… Ты всем нравишься.
- Но зачем он так себя ведёт?
- Наверное, защищается от твоего безразличия таким образом. Я вообще не понимаю, как ты всё это терпишь. Позволь мне поговорить c ним.
- Нет, не нужно… Я, кажется, знаю, что я сделаю, - я обвила руками шею Энрика и прижалась к нему всем телом. Никогда не подозревала, что обниматься c мужчинами маленького роста так комфортно. Можно даже положить голову им на плечо.
Я почувствовала его трепет, лёгкую дрожь в его руках – мой жест явно стал для него неожиданностью. Мы долго стояли так, просто в обнимку, освещённые тёплым светом настольной лампы. Где-то снаружи было темно, и шёл дождь. Тысячи километров лежали между мной и моим домом, но почему-то именно сейчас, первый раз за многие годы, я поняла, что нахожусь на своём месте и в своё время.
Я взглянула в его глаза, и мне показалось, что я вижу слёзы.
- Так вот, что ты хотела сделать… - сказал он c улыбкой.
- Не совсем, - тогда я поцеловала его.
Собственно, тогда, лёжа в своей кровати и разглядывая тёмный потолок, внимательно слушая, чем занимается за тонкой стеной мой милый сосед, я поняла, что соблюдены все незамысловатые условия моего счастья. Я страстно люблю физическое одиночество в умеренном количестве, люблю тишину и неприступность моего личного пространства, но оно по-настоящему радует меня лишь тогда, когда я знаю, что на самом деле я вовсе не одна, что мне стоит сделать шаг, постучать в соседнюю дверь или бесцеремонно влезть через окно, и я смогу оказаться там, где меня всегда ждут.
За стеной что-то зашуршало – Энрик достаёт контейнер для линз, - зашумела вода – он умывается, - что-то ударилось о стену – Энрик положил свою огромную сумку на стол и складирует в неё умные книги для завтрашних занятий, - в тонкую щель между стеной и потолком пробирается свет. Тихо – Энрик читает, - щёлкнул выключатель, и всё погрузилось во мрак – Спокойной ночи, Энрик… Завтра я выйду курить к твоему окну, ты увидишь меня и поймёшь, что я завершила свой немыслимый утренний моцион, и мы отправимся хрустеть тёплыми круасанами и пить невкусный английский кофе.
- Ты такая странная, русская принцесса… Ты говоришь, что тебе хорошо со мной, но никогда не позволяешь мне взять тебя за руку на улице. Ты никогда не остаёшься у меня на ночь, ты всегда уходишь. Когда мы направляемся куда-то c компанией, ты плетёшься где-то сзади одна, либо несёшься далеко впереди, никогда не заговаривая со мной, если я пытаюсь узнать, в чём дело… Ты дразнишь меня, но не разрешаешь тебя целовать. Почему?
- Это такая игра.
- Но зачем? Какая игра? Я всего лишь хочу быть рядом. Хочу знать, о чём ты думаешь, почему грустишь. Я хочу помочь тебе.
- Ты мне и так очень помогаешь, Энрик. Одевайся, нам пора. Ребята ждут нас.
Его чёрные волосы, мокрые после душа, торчали в разные стороны, а на носу его располагались неимоверных размеров очки cо стёклами толстыми настолько, что глаза его за ними казались огромными и какими-то дикими. Он носил очки утром, до того как надеть линзы, и вечером, после того как линзы снимал. Я сидела в кресле и смотрела, как Энрик носится по комнате в одном полотенце на бёдрах, перебирает вещи, думая, что одеть, как, выбрав нужное, быстро складывает прочее назад – аккуратно и по своим местам. Его прекрасная совершенно сформировавшаяся мужская фигура скрывалась за футболками, джемперами и джинсами – всегда от Томми Хильфигер – и он вновь превращался в нелепого мальчика-подростка, маленького взъерошенного Эйнштейна, знавшего наизусть самую длинную формулу, но не ведавшего женской ласки даже в фантазиях. Окружающие всегда смотрели на нашу пару c удивлением – весь университет недоумевал, что делает «русская красавица-принцесса» c этим несуразным юнцом. Никто не знал, каков он на самом деле, лишь я одна знала и была счастлива от этого, как если бы обладала несметным сокровищем, спрятанным в самом укромном тайнике, месте, о котором не подозревают даже тараканы. Только моё. Мой остров. Сюда я всегда могу придти, если устану и захочу побыть счастливой.
Энрик, столь возмущавшийся по поводу моей страсти к играм, очень быстро усвоил самые замысловатые правила и стал довольно лихо обводить меня вокруг пальца, то опускаясь на колени и обожествляя меня, зажимая меня в углу и покрывая поцелуями моё лицо, то не обращая на меня никакого внимания и беседуя весь вечер c какой-нибудь другой девушкой из колледжа. Девушкам он нравился, всем он нравился, потому что отличался великолепным умом, чувством юмора и взрослым здравомыслием. Впрочем, c ним скорее дружили, нежели что-то иное. Однако, этот простой на первый взгляд человечек умудрялся оставить меня одну далеко позади, медленно ковылявшую по кривым английским дорожкам на высоких каблуках, и идти как ни в чём не бывало в весёлой компании, совершенно за меня не тревожась. Я злилась невероятно! Как можно… Ни один мой поклонник – любого возраста и статуса – не позволял себе подобного. Я злилась, но радовалась в глубине души, думая «ты первый, кто всё делает правильно».
После того, как я однажды высказалась – надменно и язвительно – что мне неприятно, когда он меня касается на публике, и что я вообще не склонна ко всяким нежностям за пределами спальни, Энрик перестал даже подавать мне руку на улице, а порой и вовсе делал вид, что меня не знает. Я снова злилась. А когда ночью, едва войдя в стены колледжа, он вновь набрасывался на меня, как голодный зверь, c придыханием лепетал все комплименты в мой адрес, что накопились у него за вечер, я злилась ещё больше, отстраняла его, пытаясь добиться реванша. Было очевидно, что он играет по моим правилам, но играет лучше меня. Злость и одновременное восхищение делали меня счастливой в те минуты.
Ко всему прочему у Энрика нашлась вскоре поклонница, совсем юная девушка из Германии, которая преданно глядела на него сквозь стёкла очков и внимательно слушала все его умные речи. Кажется, её звали Лиза, Лиса в его произношении – c ударением на первый слог, разумеется.
Я курила, сидя на своём подоконнике, и беседовала c Энриком о чём-то, когда c верхних террас колледжа послышался её голос. Поднявшись спустя мгновение, я отправилась в центр двора, задумчиво глядя себе под ноги, будто прогуливаясь. Энрик последовал за мной, и я затеяла c ним какую-то шутливую возню, прекрасно понимая, что Лиса c подругами смотрят на нас c террасы. Он подыграл мне, но, вернувшись в комнату, спросил c ехидной усмешкой: «Ты специально вышла со мной на середину двора, чтоб нас увидели… сама знаешь, кто?» Наверное, на моем лице тогда отразились все возможные эмоции из спектра смущение-ярость. Малыш просто читал мои мысли, предугадывал каждый мой шаг. Видел такие мелочи, на которые никто другой не обратил бы внимания. Катастрофа.
Энрик, ревновавший меня к каждому прохожему, чуть более положенного задержавшему на мне взгляд, уставший от моих рассказов о бесконечных мужчинах, вечеринках и оргиях, без сомнения, решил меня проучить. Однажды за ужином он просто повернулся ко мне спиной и без умолку болтал c Лисой, хохоча время от времени и обсуждая что-то, он ни разу не посмотрел в мою сторону. Всё, что я наблюдала помимо своей тарелки и унылой жующей физиономии какого-то профессора, сидящего напротив, так то его затылок. И вот, когда ужин подходил к концу, а я мрачно помешивала свой кофе, Энрик повернулся ко мне c сияющим видом.
- Мы c Лисой хотим успеть на вечернюю лекцию, поэтому нужно поторопиться. Я дождусь тебя, если хочешь.
- В принципе, не стоит… Я же не собираюсь на лекцию, - c натянутой улыбкой ответила я.
- Мне кажется или тебе от чего-то грустно? – он очевидно радовался тому от души, предвкушая очередную свою победу.
- Всё в порядке. Не ждите меня.
- Ты уверена? По тебе не скажешь, что всё в порядке.
- Не лучшие вести из дома.
- Я тебя подожду. Пей кофе…
- Иди! – я теряла самообладание. Разумеется, я была в ярости, и скрывать её было всё трудней и трудней c каждым мгновением. Энрик пожал плечами и вышел из зала. Подождав, пока они уйдут подальше, я тоже вышла. Теперь был мой ход.
Неторопливо я вернулась в колледж, зашла к себе в комнату и вытряхнула на письменный стол содержимое косметички. Нужно было сделать макияж более ярким, учитывая преследуемые мною цели.
Уверенной походкой и в гордом одиночестве я отправилась в самый известный паб города, который к тому же находился относительно недалеко. Там я провела, быть может, два часа, меланхолично распивая вино и пуская кольца табачного дыма на открытой террасе у реки. Я разглядывала людей, проплывавших мимо на лодках – это развлечение для туристов называлось punting, по-видимому, от слова punt – длинный шест, которым следовало отталкиваться от речного дна и таким образом передвигаться по воде. Вскоре почувствовала, что у меня загорелись щёки, обрадовалась этому, потому что румянец, столь редкий на моём лице, меня украшал без сомнения. Окружающие мужчины, размеренно пьющие своё пиво, c интересом изучали меня, но не проявляли назойливых знаков внимания, вполне принятых, допустим, в России, окажись ты в аналогичных обстоятельствах. Телефон был, разумеется, отключен, чтобы Энрик не смог до меня дозвониться, обнаружив моё исчезновение.
Нужно было покинуть это место, ибо, если он и вздумал бы искать меня, то непременно заглянул сюда. Медленно и задумчиво я шагала по тёмным улицам чужого мне города в неизвестном направлении. Редкие прохожие оглядывались мне вслед, будто подозревая в чём-то, а я смотрела на чёрное холодное небо, думая о далёкой Родине, где в принципе меня никто не ждёт, об одном мужчине, которого уже так давно, так незаметно, так тихо и так невзаимно любила, об Энрике, верном и близком, к которому вряд ли относилась серьёзно, о картинах, которые мне предстояло написать, о собственном одиночестве – неизбежной жертве во имя высокого искусства. Всё это было так смешно. Так смешно, что я даже не заметила, как заблудилась. На узких улицах не было ни души, и никакого движения вокруг, кроме моей собственной тени, ползущей по стенам старых домов. Нужно было возвращаться. Я остановилась посреди проезжей части, пустынной в столь поздний час, и огляделась по сторонам. Вскоре, пройдя несколько дорог туда и обратно, зайдя в несколько тупиков, я всё же смогла вернуться к тому пабу, c которого началось моё вечернее путешествие. Уставшая и грустная я села на деревянную скамейку у входа и достала пачку сигарет. «Беги, не беги – всё равно ничто не меняется. Кажется, что несёшься тем самым реактивным ангелом по встречной полосе, а на самом деле остаёшься на месте… На грязной скамейке c сигаретой в зубах. И зубы твои стучат от холода, несмотря на приличный градус алкоголя в крови. Ничего не меняется. Ничего».
- Вы не будете возражать, если я покурю c Вами? – передо мной стоял высокий худой мужчина лет тридцати, брюнет c серёжкой в ухе. Он улыбался.
- Разумеется… - я мгновенно вышла из состояния задумчивости, в конечном итоге я пришла сюда не за этим. Я всего лишь играла в игру.
Его звали Клинтон… как президента, только это было имя. Как оказалось, он был местным жителем, работал музыкантом... Он говорил очень быстро и на замысловатом диалекте, так что понимать его я начала лишь после ещё двух бокалов вина, выпитых в другом баре, куда он пригласил меня той ночью. Клинтон тоже вспомнил о потерявшейся принцессе Анастасии, сказал, что я очень похожа на неё. Так вот забавно получилось: русская принцесса и американский президент – шли в обнимку безобразно пьяные по направлению к колледжу.
Шторы у Энрика были открыты, в комнате его горел свет, а сам он сидел за столом в компании шести ребят. Они что-то пили и слушали музыку. Энрик увидел через окно, как я иду в сопровождении своего нового друга. Мне нужно было проводить Клинтона до уборной, после чего мы вернулись во двор колледжа, где обменялись телефонами и разошлись.
Принцесса Анастасия запрыгнула в комнату Энрика через окно и под всеобщий смех и улюлюканье завалилась на его кровать пьяная и сильно возбуждённая своей ночной прогулкой. Реванш удался – из глаз Энрика летели искры. Он молчал. Посидев c компанией ещё немного, я отправилась спать. На следующий день Энрик со мной уже не разговаривал вообще.
Утром, когда c дикого похмелья, трясущаяся и зелёная, я выползла на завтрак, Энрик даже не поздоровался со мной. Зато Рауль, на некоторое время сгинувший после моего отказа, и остальная преимущественно мужская компания явно обрадовались нашей c Энриком размолвке. Рауль безобразно издевался надо мной, говоря мне ужаснейшие гадости, смеясь над моим жалким видом и продолжая поносить русскую нацию в целом. Другие поддерживали его, улыбались. Энрик тоже.
Когда я возвращалась со своих занятий, они шли мне навстречу. Рауль, разумеется, не смог промолчать и поинтересовался, не сижу ли я случаем на запрещённых препаратах, раз так отвратительно выгляжу. Под громкий хохот они отправились дальше, а я закрылась у себя в комнате и заплакала. Это без сомнения был байкот. Мне было больно и обидно, но я была счастлива. Я испытывала чувства и поэтому была счастлива. Едва осознав своё счастье, я плакать тут же перестала, стёрла косметику, умыла лицо и, отдохнув немного в постели, накрасилась вновь, расчесала спутанные волосы, одела мягкое трикотажное платье – одно из своих любимых. Боб Марли продолжал исполнять нетленные хиты на моём ноутбуке, а из открытого окна повеяло вечерней прохладой. Я написала Энрику сообщение о том, что действительно сожалею о случившемся, о том, что мне было очень плохо минувшим вечером, а этим вечером, без него, мне ещё хуже. Написала ему что-то ещё и, не получив ответа, погрузилась в чтение шекспировских комедий.
Спустя час раздался стук в дверь. На пороге стоял Энрик. Я пригласила его войти и после недолгой паузы, когда мы просто смотрели друг на друга, я обвила его шею руками и уткнулась носом в его плечо. Он обнимал меня всё крепче c каждым мгновением, я уже почти задыхалась – то ли от объятий, то ли от радости, в его глазах были слёзы, и всё это было так непостижимо красиво, так по-настоящему, как со мной практически не бывает никогда. Ирония. Прожить долгие десятилетия в родном городе, чувствуя себя будто на другой планете, угрюмым странником c натянутой из приличия полуулыбкой, среди чужих людей, под бесконечным дождём и ветром слоняясь туда-сюда без цели… c вечной простудой, обливаясь соплями, плевать в потолок и понимать, что живёшь не в том месте, не в то время, и вдруг… за пару недель в совершенно чужой стране встретить человека, c которым чувствуешь себя настоящим… любить того, c кем тебе так скоро суждено расстаться и наверное навсегда. Злая ирония.
- Мне очень больно, принцесса… - говорил он, накручивая на палец прядь моих волос, - мне больно, но я сам выбрал эту боль.
- Почему тебе больно?
- Потому что совсем скоро я буду вынужден покинуть тебя, а ты останешься здесь, потом ты тоже отправишься домой, и ты забудешь меня. Обязательно забудешь. Я в твоей жизни лишь прохожий… Один из тех, чьи телефонные номера ты стираешь из записной книги после первой же совместной ночи.
- Ты не лучшего мнения обо мне, Энрик…
- Самого лучшего! Нет никого в этом мире тебя прекрасней. Во всяком случае, на мой взгляд. Впрочем, не только на мой взгляд, и в том моя беда. Я просто понимаю, какая ты, понимаю, что ты не изменишься никогда, я люблю тебя. Люблю тебя такой, какая ты есть, но мне больно. Вот что я хотел сказать.
- Ты сам меня быстро забудешь… Там, где ты живёшь, светит яркое солнце, воздух чист, и загорелые женщины ходят в коротких юбках вдоль набережных. Там, где ты живёшь, есть тёплое море, бескрайнее тёплое море. Зачем тебе меня помнить?
- Я всегда буду любить тебя, принцесса.
- Неужели ты думаешь, что я тебе поверю? – я улыбалась. Моя голова лежала у него на коленях, а лунный свет задумчиво слонялся по тёмной комнате, будучи единственным свидетелем нашей тихой беседы.
- Даже не надеюсь на это. Ты судишь других по себе. Ты любишь меня, лишь пока я здесь, рядом c тобой, но завтра, как только я сяду в свой самолёт, ты уже будешь любить кого-то другого. Так же просто и почти искренне, будешь целовать его, как целуешь меня, ляжешь c ним в постель, положишь голову ему на колени… как и мне… и тоже забудешь его однажды…
- После тебя я, наверное, уже ни c кем не смогу лечь в постель. Попробовав лучшее, я никогда не соглашусь на иное. Ты лучший. Ты знаешь об этом?
- Опять обманываешь меня… Я всего лишь мальчишка, каких миллион, а ты… Столько мужчин у тебя было, богатых, высоких, красивых… Было и будет, - его голос стал тише, он закрыл ладонью глаза, стараясь не заплакать.
- Ты прав, но хорошим любовником может считаться лишь тот, кто умеет по-настоящему любить, любить в принципе и в постели – особенно. Любить другого, а не себя. Хороший любовник никогда не станет хвастаться тем, что он хороший любовник,
- Я подумал про Рауля сейчас… ведь он постоянно рассказывает о своих подвигах в этой области, даже когда его не просят, - Энрик усмехнулся.
- Я кстати тоже подумала про него. И про некоторых других. Я забуду их. Тебя я не забуду никогда. Напишу о тебе однажды трогательный рассказ…
- Ну что ж… Пожалуй, стоит закрепить материал напоследок, - сказал он c улыбкой, и, подхватив меня на руки, прижал к освещённой луною стене. Пять часов до восхода.
Большинство программ в университете к тому времени закончились, и все мои друзья разлетались кто куда, лишь я должна была остаться на прежнем месте, чтоб прослушать следующий курс лекций.
И вот, подпирая чугунную решётку, я стою у ворот колледжа c Энриком, Раулем и другими ребятами. Через десять минут за ними приедет такси и увезёт их в аэропорт, откуда они разными рейсами отправятся в разные страны – домой. Рауль наконец-то перестал потешаться надо мной и молча ковырялся в своём телефоне. Энрик запихнул мне в ухо один наушник, другой взял себе, и мы так стояли и слушали очень красивую грустную песню на каталанском языке, которого я совсем не знаю. Он тихо нашёптывал мне перевод этой песни, склонив свою голову к моей. Приходилось сильно кусать свои губы, которые то и дело начинали дрожать, в носу щекотало – обычные предвестники рыданий. Потом появилось большое чёрное такси, и он, поцеловав меня в последний раз, исчез за тонированным стеклом автомобиля. Я продолжала стоять на том же месте, прямо посреди тротуара, больше не сдерживая слёз, и люди обходили меня c обеих сторон, а какие-то две пожилые женщины неподалёку, наблюдавшие картину c самого начала, смотрели на меня и грустно улыбались. Красиво? Конечно, красиво… Расставаться навсегда это очень красиво.
Спустя несколько минут я быстрым шагом направилась обратно в свой колледж. Я не видела ни домов, ни улиц, ни прохожих, слёзы застилали мне глаза, а внутри меня по-прежнему играла грустная каталанская песня. И снова одна. В чужом городе, в чужой стране, в бесконечно чужом для меня мире, в котором я уже давно привыкла кое-как выживать, хотя до сих пор не поняла, зачем.
«Привет, принцесса… Может быть, прогуляемся сегодня?» - пришло сообщение от Клинтона, прежде чем я успела войти в свою комнату. На моём лице появилась традиционная уставшая полуулыбка.