Он остался один… нет, он был с пулеметом, что в руках трепетал и рыдая, и мстя, пулеметчик последний растерзанной роты, он в бою до сих пор, много вёсен спустя, и сияет все та же звезда, ярко светит над ним, и ему салютуя последним надрывистым криком, пролетают Заходское поезда.
Покосилась сторожка,
Окна в землю ушли,
Отдохнули немножко,
Унеслись журавли.
Шепчет что-то с тоскою
Бородатый камыш.
Только нет здесь покоя.
Что ты, чайка, кричишь?
Будет имя ль моё на могильной плите, а, быть может, на грани обелиска, увенчанного звездой, а быть может – нигде; как узнаешь заранее, кто рожден под крылом Зодиака: может – будет в висок, может – капнет в песок раскалённою каплей офицерского личного знака… язычок, синеватое пламя, оторвется и кинется ввысь… но опять и опять по земле поездами стану я, как Заходский, расчерчивать жизнь.