Я опасался, что в банке мне придётся иметь дело с мужчиной, но мне повезло. Женщина в том возрасте, который называют «последний шанс», поглядела на меня с оценивающим интересом. Я наскоро сплёл историю о кредитном обществе, обеспокоенном платёжеспособностью своих клиентов, предложил провести «маленький статистический эксперимент», немного «построил глазки» и легко разжился необходимыми сведениями, удивившими меня гораздо больше, чем я рассчитывал. Предвкушая по возвращении поздравления Холмса, я направился было к выходу, но тут же чуть не столкнулся в дверях со входящим Чеснэем.
Не могу сказать, кто из нас был удивлён больше.
- Что вы здесь делаете? – первым «отмер» он.
- Да вот, ожидаю денежного перевода, а он что-то задерживается, - наскоро сочинил я.
- Но почему сюда - ведь Фулворт гораздо ближе.
Я не нашёлся, что ответить, и только плечами пожал. А мог бы, собственно, и полюбопытствовать, отчего для самого Чеснэя Уартинг оказался ближе Фулворта.
Оказавшись на почтовой станции, я приуныл, увидев, как неудобно составлено расписание дилижансов. Было уже довольно поздно, а мне следовало ещё дожидаться около полутора часов. Солнце садилось, начинало смеркаться. Я подумал, что едва ли попаду на Мыс до полуночи. А между тем, я чувствовал сильную усталость, мне попросту хотелось спать.
- Может, подвезти, доктор? – услышал я за спиной знакомый голос. – Вижу, вам дожидаться до смерти надоело. У меня двуколка, садитесь.
Это был Дегар. « На тебе, и он здесь», - вяло подумал я. А вслух спросил:
- А как же Чеснэй?
- Чеснэй? – удивился он. – Уэс Чеснэй? Он здесь?
- Ну… да, я видел его в банке. Я подумал, вы приехали вместе.
- Вовсе нет. А я-то думал, он присмотрит за амбулаторией в моё отсутствие. Так едете?
- Еду, - решился я.
В конце концов, не будет же он убивать меня по дороге – это уж слишком неконспиративно. Да я и вооружён.
Я забрался в двуколку, и Дегар умело хлестнул вожжами – было видно, что он привык править.
Какое-то время мы ехали молча. Но я почувствовал, что задрёмываю, а в мои планы это как-то не входило. И я взялся, что называется, дразнить гусей, осторожно принявшись расспрашивать Дегара, не отказался ли он ещё от своих матримониальных планов в отношении Роны. К моему удивлению, отвечал он мне вполне дружелюбно.
- Коллега, Рону я люблю. Простите, если заблуждался на ваш счёт, полагая отношения между вами менее серьёзными, чем это есть на самом деле. Рона указала мне на мою ошибку, и я её признал. Но отступиться я не отступлюсь до самого конца. На это вы, милейший, даже и не рассчитывайте.
- Принято к сведению, - сказал я.
Он немного повозился на сидении, словно ему вдруг сделалось неудобно сидеть, и, чуть усмехаясь, заговорил снова:
- Просто хочется, чтобы всё было цивилизованно – не уподобляться же нам одноглазому Чеснэю и покойному Лонгли, правда? Для них из похожей вражды ничего хорошего не вышло. И знаете что? Я понимаю, что у вас сложилось превратное представление обо мне. Дело, видите ли, в том, что мой темперамент, как я ни стараюсь его обуздывать, иногда выкидывает со мной такие штуки, что я теряю способность различать, что хорошо, а что дурно – один кровавый туман перед глазами, и я уже не выбираю средств, устремляясь к цели. Думаю, в такие мгновения я не только на скабрезности или подлости, а и на убийство способен. Слава богу, убедиться случая не представлялось. Рона ведь наверняка рассказала вам, как я её обидел, да и при вас я отзывался о ней не лучшим образом. Это всё напускное, уверяю вас. Перед Роной я благоговею, а вот поди ж ты! – и он покачал головой, словно удивляясь самому себе.
Я молчал, кивал и… не верил ни одному слову.
- Кстати, - вдруг спросил он, бросая на меня искоса пытливый взгляд. – Мистер Шерлок Холмс здоров? Вчера за чаем его вид показался мне болезненным.
- А у вас острый глаз, - похвалил я. – Он, действительно, немного простыл.
- В такую жару?
- Именно в жару, когда так приятно искупаться после захода солнца. Но Рона заваривает ему какой-то особенный чай с мёдом, и ему уже лучше.
Я мысленно поаплодировал себе за удачно сплетённую историю. Кажется, мне удалось усыпить бдительность Дегара – он поверил в то, что подоплёка недомогания Холмса осталась тайной Роны.
Между тем мы въехали в неприветливую дубово-самшитовую рощу, и сумерки, спустившиеся к тому времени на открытые места, здесь сделались полной темнотой. Запахло сыростью, то и дело касалась лица липкая паутина, свисающая с ветвей. Я почувствовал себя неуютно, как человек, оказавшийся в незнакомом месте в неурочный час, тем более, что тропинка, бывшая до сих пор более или менее широкой, мало-помалу сужалась, покуда не сошла на нет. Наконец, лошадь с треском уткнулась в кусты и стала.
- Вот тебе на! – удручённо пробормотал Дегар, озираясь. – Втянул я вас в историю. Ведь мы заблудились.
- Да? – вяло удивился я. - Что же теперь делать?
- Искать дорогу, разумеется. Не ночевать же нам здесь. Не то, чтобы это было опасно, да и не холодно, но мне бы не хотелось оставлять амбулаторию без присмотра на ночь. Мало ли, что может случиться. Вот, что мы сделаем, - решил он. – Оставайтесь здесь, в двуколке, чтобы мне совсем уж не потерять ориентацию, а я пойду погляжу – не могли же мы отклониться слишком далеко за такое короткое время. Значит, дорога должна быть где-то рядом.
Мне не слишком понравилось его предложение, но я не видел других вариантов. Поэтому я остался сидеть в двуколке, а Дегар сошёл на землю, шагнул два шага и растворился в темноте.
Сразу сделалось очень тихо. Я как-то не замечал раньше, какая полная, какая мёртвая тишина может царить в летнем ночном лесу, когда вокруг ни души. Я слышал, как кобыла время от времени взмахивает хвостом – и ни звука больше. Понятная робость начала постепенно овладевать мной. Дегар как сквозь землю провалился. Выждав довольно долгое, на мой взгляд, время, я его окликнул, но мне никто не отозвался.
Неожиданный звук показался мне громким, как выстрел. Ветка сухо хрустнула под чьей-то тяжестью совсем рядом. Я повернулся на этот треск, как ужаленный:
- Дегар? Это вы, Дегар?
Никто не ответил – я только слышал чьё-то неподвижное присутствие совсем рядом. А вот он, глядя из кустов на просвет, вполне мог меня видеть. Я почувствовал себя раздетым донага на сцене. Рука сама собой скользнула в карман, к успокаивающе холодной рукоятке браунинга. И в тот же миг ухо уловило тихий щелчок, слишком знакомый, настолько знакомый, что я метнулся в сторону до того, как успел сообразить, что именно услышал. Проворство спасло мне жизнь. Я почувствовал только, как что-то похожее на с маху брошенный острый камень, больно стукнуло меня по темени. В глазах на миг потемнело, обдало сильной короткой тошнотой, а потом по шее побежала липкая горячая струйка. Показалось мне или нет, но я, кажется, узнал голос своего пропавшего револьвера.
«Касательное, - подумал я. – Кажется, лёгкая контузия. Даже очень лёгкая, но надо пошевеливаться, не то он повторит», - и поспешно откатился в сторону. То, что сошло бы днём, не годилось ночью – мой незнакомый стрелок пальнул второй раз, ориентируясь по слуху. Пуля свистнула в воздухе. Я, наученный горьким опытом, замер неподвижно и тут же обнаружил серьёзную неприятность: браунинг Холмса при моих акробатических упражнениях вылетел из моей руки и потерялся. Не было никакой возможности отыскать его в темноте.
Лошадь, напуганная выстрелами, захрапела, заржала, взвилась и понесла напролом, с бешеным треском ломая кусты, разбивая о стволы двуколку Дегара в щепки. Мне почудился чей-то короткий тонкий вскрик, но я даже не смог понять, с какой стороны он до меня донёсся.
Потом всё стихло. Я лежал, распластавшись на земле, ни жив, ни мёртв. То и дело мне слышались осторожные шаги, и я весь сжимался в ожидании нового, лучше направленного, выстрела. Кровь всё текла, заливая мне лицо, шею, волосы вымокли от неё. Голова кружилась и болела.
«Вот теперь я, кажется, понимаю, - подумал я, - что чувствует слепой во время схватки со зрячим. Но что же мне делать теперь? Кричать? Звать? Или молча дожидаться рассвета? Но, боже мой! Это никак не меньше пяти часов – Холмс и Рона сойдут с ума от беспокойства за меня».
Я поднялся и побрёл наугад. Вспомнил, что надо бы всё-таки остановить кровь, нашарил в кармане платок, вытащил и прижал к ране – оказывается, пуля содрала у меня с темени кусок кожи, поэтому кровь и текла так обильно. Сделалось больно – а до этого, от шока, должно быть, я местной боли совсем не чувствовал, снова сильно затошнило. Я тащился, куда придётся, спотыкаясь о корни и ветки, понятия не имея, приближаюсь к дому, удаляюсь от него или кружусь на одном месте, что, кстати, более вероятно.
«А ведь кончится это тем, что я упаду и потеряю сознание, - подумал я так отстранённо, словно речь шла не обо мне, а о другом человеке. - И что тогда со мной будет? Найдут меня? Сообразят, где искать? Кто найдёт первым, друг или враг? И всё-таки кто стрелял в меня? Дегар? Или кто-то ещё?»
Тут кто-то фыркнул прямо мне в ухо, да так, что волосы подняло. Я шарахнулся в сторону от неожиданности, но тут же рассмеялся – не столько над своим испугом, сколько от радости. Это была лошадь, зацепившаяся обломками двуколки за кусты так, что с места больше сдвинуться не могла. Я распутал постромки и, успокаивая и оглаживая, высвободил её.
- Ну, красавица, на тебя вся надежда, – я лёг на её спину животом и, царапая коленками, кое-как вскарабкался. – Давай, милая, поезжай, куда знаешь, потому что сам я, куда ехать, понятия не имею.
В отличие от меня лошадь, видимо, дорогу всё-таки знала, потому что пошла довольно уверенно, и вскоре мы выбрались на открытое место. Я увидел озарённые полной луною холмы, белую от мела дорогу, и подобрал узду. Мои карманные часы, циферблат которых я разглядел в свете спички, показывали половину двенадцатого. До Мыса оставалось ещё часа два езды, но, по крайней мере, теперь я представлял себе, где нахожусь. Тревога улеглась. Увы, головная боль её примеру не последовала. От мерного покачивания лошади меня всё время поташнивало, и я мотался в седле, как пьяный.
Наконец, сквозь сгустившуюся крону деревьев передо мной смутно забелела ограда Сэмплиер-холла.
- Стой, - сказал я лошади. – Приехали. Давай, заходи в гости. Где-то тут был пролом в стене. А, вот он! – я спешился, а по сути просто более или менее удачно свалился с лошадиной спины на землю. – Пойдём, пристрою тебя на ночь. Ты меня здорово выручила, так что ведро воды и охапку сена вполне заслужила.
Я отвёл и привязал её под навесом рядом с Чёртом Холмса, серой спокойной Ласточкой и игривой Рыжухой. Хозяева покосились на гостью со сдержанным недовольством, но шумно протестовать не стали.