Обращение к читателям, впервые заглянувшим в мои креативы.
Данный «эпизод» является главой книги, именуемой «Несколько эпизодов из жизни людей и демонов». Описываемая ситуация будет более объяснима в контексте всей книги. Все предыдущие главы размещены на моей странице на сайте.
«…- Глумитесь? Ну что ж… Наслаждайтесь. Вы, может быть, и правда мой создатель – но есть создатель и у Вас. И Он всё видит. Он не допустит, чтобы… Всё не так, как Вы говорите… Мир не может быть таким на самом деле!».
В. Пелевин. «Т».
«...- Сном-то как раз представляемся ему мы все. И потому, что мы есть герои его снов, нам приходится терпеть его боль и его муку. Тысячекратно умноженную, гипертрофированную – ибо только так он способен облегчить собственные страдания. Лишь перенеся, на время короткого сна, на кого-то другого. К примеру, на нас».
К. Берендеев. «Осколки».
http://www.proza.ru/avtor/kiber
«…Ничто не предвещало…
Точнее, так: ничто в мире не предвещало неминуемое нашествие осеннего упадка на летний расцвет. В воздухе ещё отсутствовал характерный запах увядания природы. Ну, может, вкрадывалась лишь мизерная, еле различимая его нотка… И густая зелень, и солнечное тепло обманчиво свидетельствовали о позднем лете. Лишь та особенно пронзительная, тревожная осенняя синь в оттенке небес уже выдавала правду о положении дел внимательному наблюдателю.
Меня тянуло на лирику. И не от красот природы. А в качестве защитной реакции на неотрывно гложущий стресс. Последователи некоторых научных школ называют такое поведение «эскапизм» - бегство от действительности в мир иллюзий и фантазий.
Дым костра бередил сердце.
Мы сидели втроём на берегу реки, покато спускающемся к воде, заросшем подсыхающей травой. Солнце стояло высоко. Фламмель последовательно готовил костёр к жарке шашлыка. Он подкидывал в огонь толстые короткие полешки, нарубленные из окрестного сухостоя. Временами, когда интенсивность горения, на его взгляд, падала, Никола бросал в костёр тонкие сухие прутики, мгновенно вспыхивавшие.
Виктор – второй раз в жизни я видела его в гражданской одежде – расположился рядом с нами. Он отрешённо наблюдал за мельтешением языков пламени, которыми мудро руководил Фламмель.
Мари бродила босиком по кромке воды, подобрав подол.
Я поочерёдно разглядывала всех собравшихся. Мысли ворочались вяло, нехотя, скованные тяжким неразрешимым противоречием. Внутренним конфликтом.
Повышенный интерес Мари к воде показался мне символическим. Утопание в реке фигурирует как один из вариантов смерти в нескольких версиях её судьбы. В том числе, и в моих креативных проектах.
Равно как и взаимосвязь Виктора с костром, коему он сейчас уделяет всё своё внимание.
«Смертники», - гулко бухнуло в голове.
Я делаю своё дело, закономерным итогом которого будет малоприятная смерть обоих в самом ближайшем будущем. Это нужно моему народу. Это справедливо с точки зрения ключевых законов, по которым существует наш мир. Наш общий мир: и демонов, и человеков, и всех прочих… которые с крылышками и светятся… «Не нарушить Закон я пришёл, но исполнить». Как-то так. «…Обрекая себя тем самым на то, чтобы быть слугами, которым предназначено нападать на человека…». «Но повеление о нападении – от Бога, Который знает, как правильно использовать зло, направляя его ко благу». Злые ангелы…
I only want to say:
If there is a way -
Take this cup away from me!
For I don't want to taste its poison,
Feel it burn me.
I have changed, I'm not as sure
As when we started…
Как пропел один менестрель из далёких западных земель.
А, чёрт! Будь что будет. Я знаю, что сейчас самый неподходящий момент для такого разговора. Но потом момента может уже не оказаться вовсе.
- Вик! – окликнула я тихо. И потом уже громче: - Мэтр Виктор Готье!
- А? – встрепенулся Вик. Всплыл на поверхность из омута своих размышлений. – Уже пора?
- Рано ещё, - буркнул Фламмель, нарочито серьёзно. – Угли ещё не готовы. Имейте терпение, господа.
- Вик, у меня есть пара слов… Давай пройдёмся.
Виктор машинально бросил быстрый взгляд в сторону Мари.
- Может, потом? – предложил он. – Так не хочется день портить. Можешь ты хоть один день побыть просто нормальным человеком?
- Нет, не могу! – с отчаянием возразила я.
- Опять работа не даёт покоя? – съязвил он.
- Пять минут, - процедила я. – Максимум десять. Это в продолжение вчерашнего разговора. Я не всё тебе сказала. Только выслушай, а думать будешь сам.
- Ладно, - он нехотя поднялся с земли. – Давай пройдёмся.
Мы отошли по тропинке вглубь леса метров на десять, так что наш разговор уже не мог долететь до слуха тех, кто остался на берегу. Виктор, шедший впереди, внезапно остановился и развернулся лицом ко мне. Наши взгляды встретились. Я снова искала и не находила нужные слова.
- Натали, - он заговорил первым. И вдруг положил руки мне на плечи, словно пытаясь остановить, удержать от чего-то или придать весомость собственным словам. – Послушай… Я знаю, ты сейчас опять начнёшь разговор о делах посмертных… Или об искушениях, которых нужно избегать… Про рай, и ад, и бесовские наваждения… Меж нами столько об этом говорено… Ты хороший человек, я знаю. То есть, это, конечно, совсем не так, но… В общем, ты меня поняла. Но вот именно сейчас… Именно сейчас я так устал от вмешательства потусторонних сил в мою жизнь! От всех вас: демонов, ангелов и Бог знает кого ещё. Я хочу просто нормально по-человечески пожить. Просто спокойно пожить, так, как сам сумею. Ты хороший человек, повторяю, и я хотел бы видеть тебя в числе своих друзей… если такое, конечно, возможно… - (он на мгновение отвёл взгляд, но потом снова заглянул мне в глаза). – Но я не хочу больше патетических разговоров о посмертных перипетиях существования души. И о тех существах, которые обращаются с ней, как с болванкой. Я вообще не хочу думать про загробный мир. Я хочу пожить здесь и сейчас. И пожить так, чтобы было хорошо и мне, и тем, кто вокруг меня. Так что если ты можешь…
«Эскапизм» - вспомнила я замысловатый термин. Забавная вариация: бегство в реальность из трансцендентных сфер. Обычно происходит наоборот.
- Вы умрёте! - выпалила я ему в лицо.
- Я знаю, - отвечал он почти спокойно. – Людям свойственно умирать. Все умрут когда-нибудь. И я тоже. И… Мари тоже. Все. Ты только нас переживёшь.
- Вы СКОРО умрёте.
- Возможно.
- Точно. Не возможно, а точно.
- То есть? – Виктор нахмурился.
- Я… вчера не договорила. Пять лет. Максимальный срок. Воздушка уже включила вас в планы на ближайшие пять лет. Ты понимаешь, что это значит?
Виктор предпринял искреннее усилие, чтобы понять. Отчасти ему удалось.
- Моя судьба предопределена?
- Судьбы вас обоих предопределены, - жёстко отвечала я. – Посмотри правде в глаза.
(Ах, опять вышел негаданный каламбур! Ведь он смотрел сейчас в глаза МНЕ! Мне, сестре и матери лжи, владетельнице людских иллюзий и миражей…).
- Мы… умрём? Через пять лет?
- Вы… в общем, да. Не позже.
Опять! Я опять не договариваю. Я не смогла сказать ВСЁ.
- Ну, что ж…
Я знаю, что он ошарашен. Моя новость сбивает с ног. «Это круче, чем пять литров текилы и удар в челюсть», - как говаривал герой одной культовой сценической постановки. Но внешне он сохраняет устойчивость. Юркий ум пытается увернуться от пресса реальности.
- Откуда ты знаешь про нашу смерть? – чеканит он слова.
- Вот, - я протягиваю ему бумаги. Это подлинники. Расчёты наших аналитиков. Служебная документация. В принципе, секретная информация. Не подлежит разглашению, если только… Если только её разглашение не способствует итоговому успеху предприятия. По большому счёту, можно всё, лишь бы получить нужный результат. Но ведь я не для этого иду сейчас на должностное преступление? Не ради того результата, каковой подразумевает моя должность? Я ведь по-настоящему, честно пытаюсь спасти? Или…
I only want to say:
If there is a way…
- Вы умрёте с вероятностью девяносто пять процентов. Оба. В течение ближайших пяти лет.
Я катастрофически не договариваю. Девяносто пять – это среднее арифметическое. На двоих. У одной – девяносто девять целых и девяносто девять сотых. У другого – просто девяносто. Я поясню, что это значит. У одной выжить – один шанс на десять тысяч. У другого – один шанс из десяти. Гораздо больше, чем было у кошки.
- Почему мы умрём?
- Потому что так решили за вас. Другие.
- Нет, я не так выразился. Я хотел спросить: от чего мы умрём?
- Ну… От естественных причин. Если можно так выразиться.
- С этим можно… что-то поделать?
- Вик, - я максимально сосредоточиваюсь. – У вас разные шансы. Она – обречена. Это полная предопределённость, без вариантов. С тобой – другое дело. У тебя есть приличные шансы спастись.
- В смысле?
- В прямом. Избегнуть предписанной участи.
- Разве такое возможно?
- Для тебя – да. И я даже знаю, как. Только нужно бежать – прямо сейчас, в ближайшие дни, а лучше – часы, пока наверху не спохватились. Помнишь, ты сам собирался уходить из мира? В монастырь? Ещё неделю назад ты говорил об этом. Так вот, ты интуитивно выбрал единственно верное решение. Только уходить нужно ещё дальше. Бежать без оглядки. В скит, в пустынь, в отшельничество. Я знаю такие места, где нет наших. И можно будет договориться, чтоб местные жители периодически подбрасывали провиант. Там вполне можно жить. И очень долго. Помнишь, как Антоний – сто восемь лет…
- Что нужно делать?
- Собраться и уехать отсюда, как можно быстрее. А потом – сам знаешь. Род наш изгоняется молитвой и постом.
- Почему ты мне это говоришь?
- Я хочу, чтобы ты жил.
- Зачем?
- Просто. Ты сам признал, что мы друг другу не чужие.
- А если ты опять врёшь?
- Что значит – опять?!
- Как докажешь?
- Вот, - я ткнула пальцем в бумаги.
- Клясться не будешь?
- Сам знаешь: «Не клянись». Впрочем, если хочешь, такая клятва: чтоб я сдохла.
- Ты же бессмертна.
- Ну, вот видишь. Лучше просто поверь на слово.
Виктор держит отданные мной листки. Он честно пытается пробежать строчки глазами. И не в силах сосредоточиться на смысле прочитанного.
- Давай ещё раз, - выдыхает он. – Значит, есть шансы сбежать от вас от всех. Даже если ради этого нужно поселиться в пустыне.
- Примерно так.
- А что я там буду делать?
- Жить! Разве этого мало?
- Да, это много. А если вы и там до меня доберётесь?
- Молитва и пост.
- И это говоришь мне ТЫ?
- А кто ещё тебе это скажет? Балтазар, блин, Косса, что ли?!
- М-да. А тебе-то что со всего этого?
- Как – что?
- Какая тебе выгода?
- А почему мне обязательно должна быть выгода?
- Ты же демон. К тому же, кстати, мой персональный искуситель.
- Хорошо. Скажу так: я лично хочу, чтобы ты жил. Это моё персональное желание.
- Зачем? Опять какая-то закулисная игра? Как в прошлый раз?
- Да нет же!
Проклятый параноик. Он собирается попрекать меня до самой смерти? Так это событие можно приблизить! Он меня когда-нибудь достанет!
- Зачем тебе это? – спрашивает он, уже тихо.
- Хочу. Для нас, демонов, наше «хочу» главнее всего прочего. Пора бы уже понять.
- Я понял… Но… если я ускользну… У тебя, наверно, будут неприятности?
- Неважно. Не настолько существенные, как…
«Как будут у тебя, если ты останешься», - мысленно заканчиваю я. Он, кажется, догадывается.
- Ладно, про себя я уяснил. А какие выходы для Мари?
«А почему я должна искать для неё выходы?» - первая мысль. Вслух:
- М-м-м… Никаких.
- Как это: никаких? Ты не хочешь говорить?
- Я уже сказала, - терпеливо, как слабоумному, повторяю я. – У вас разные шансы. Она – обречена. Рок, понимаешь? Судьба! Вот тут прочти, всё ясно расписано.
- Нет. Я НЕ понимаю. Ты собираешься поторговаться? Хорошо, давай. Твоя цена?
- Это не от меня зависит! – воплю я.
- А от кого?
- От них! – я тычу пальцем в неопределённую высь.
- А ты?
- Я ничего не решаю.
- Нет, ты решаешь! Ты решила, что я могу сбежать. Почему она не может сбежать?
- Я не знаю! Так написано! В бумагах!
- Ты знала это с самого начала.
Мне стыдно признаться. Я должна была знать. Но я… не прочла об этом в положенное время. Какая теперь разница.
- Вы умрёте, - повторяю я тупо.
- Мы умрём, - Виктор неожиданно вновь делается спокойным. И от его спокойствия на меня веет жутью. – Когда-нибудь. Все. Потом. А пока это не случилось, я намерен жить. Так, чтобы было хорошо и мне, и тем, кто рядом.
- Ничего не получится, - слабо протестую я.
- Я так хочу, - заявляет он.
И, панибратски приобняв меня за плечи, увлекает куда-то с собой. При этом декламируя не знакомые мне стихи:
«Не нанося стране урона,
Я отрекаюсь, друг, от трона.
Кому нужна моя корона?
А жизнь моя – скажи, кому?
Какой тебе я, к чёрту, светлость!
Оставим чопорность и светскость!
Пойдём-ка лопать макароны
В ту симпатичную корчму…».
Так, под неторопливый ритм незамысловатого стишка, мы выбираемся из чащобы обратно к костру. Виктор покровительственно похлопывает меня по плечу, прежде чем окончательно выпустить из полу-объятья. Своего рода бравада: пройтись тридцать футов в обнимку с собственной погибелью. Мари одаривает нас недоумённым взором – впрочем, без особого возмущения. Фламмель уже насаживает на шампур кусочки телятины.
- А пока готовится горячее, - провозглашает Виктор, откупоривая бутылку, - у меня есть тост. Давайте поднимем кубки, господа и дамы, за здоровье нашего почтенного новорожденного, да продлит Создатель его дни!...
…Когда всё хорошее заканчивается, остаётся кострище, ещё источающее жар, пустая стеклотара, ещё хранящая ароматы вин, и кучка сытых осоловевших обывателей, дремотно клюющих носами на лоне природы. Солнце перекатилось через зенит к западу. А по восточному краю небосвода прорисовывается чёткая прямая линия раздела между тёмным и светлым полем. Обычно так наползает грозовой фронт. Но он ещё настолько далёк, что его боевые действия никак не проявляются в нашем мире.
Мари и Виктор, предаваясь тихой беседе, убрели куда-то за изгиб береговой линии и скрылись с глаз.
Невольно подумалось: а что, если бы – насовсем? Вдруг, предположим, существуют параллельные варианты мироустройства, с разным набором установок, и эти двое, шагнув за поворот, одновременно пересекли и грань между мирами? И больше никогда не появятся здесь. Их станут искать, но тщетно. Их сочтут погибшими и заочно похоронят. И мне уже не понадобится завершать их жизненные сценарии согласно стандартной схеме. «Дело прекращено в связи с обстоятельствами, граничащими с форс-мажором», - напишу я в отчёте.
Я с наслаждением повалилась на спину, разлеглась на мягкой траве, раскинув руки, словно крылья в парении. Я вижу небо, в нём – тишина… Я проваливаюсь в синюю бездну, продолжая ощущать всей поверхностью тела прочное притяжение земной тверди. Меж двух первооснов – земли и неба – восприятие странным образом меняется. Повседневные заботы, определяющие жизненный уклад, съёживаются и обесцвечиваются. Из них утекает прочь первостепенное значение, которым мы обычно наделяем их с избытком. Но мы привыкли за них цепляться. Цепляться за сетку координат – определений, представлений, логических умозаключений, - составляющих тот жёсткий каркас, по которому мы движемся сквозь жизнь. Который мы держим под контролем, и который держит нас. Если каркас исчезнет, держать будет нечему. И мы неизбежно рухнем – или воспарим? – в синюю бездну.
Нечто, привыкшее именовать себя: «Я». Четверо таких нечто, расползшихся сейчас по берегу. И в каждом бьётся искорка: «Я» - «Я» - «Я» - «Я»! Чего «Я»? Какое «Я»? К чему оно вообще? Кому оно нужно, кроме себя самого? И почему, хоть единожды заявив о себе, оно так отчаянно не желает исчезать?
И нет промеж небом и землёй ни демона, ни человека, ни колдуна, ни жреца, ни девы, ни шалавы. А есть лишь горстка перемещающихся «Я», совершающих замысловатые маневры друг вокруг друга и складывающихся периодически в разные комбинации, как цветные стекляшки в калейдоскопе. Зелёные, оранжевые, голубые… Если созерцать сию картину абстрактно, временами чуть-чуть поворачивая игрушку-калейдоскоп, то зрелище выходит завораживающее. «Очень красиво!» - как сказал бы Адрамелех.
То-то, должно быть, некий всемогущий эстет, вращающий игрушку – мироздание, успел налюбоваться на наши пируэты!
…Запах догорающего костра приобретает странную окраску, словно в него добавили какой-то новый ингредиент, помимо хвороста. Я приподнимаюсь на локтях, чтобы осмотреться. И застаю Фламмеля за странным занятием. Он сжимает в зубах, в углу рта, тлеющий бумажный цилиндрик. Самокрутка! Никогда раньше не видела, чтобы он курил. Здесь вообще никто не курит – наверно, не принято.
- Эй, а на меня найдётся? – вопрошаю без особой надежды.
Вопреки ожиданиям, Фламмель медленно кивает. И молча выполняет ряд действий. Он расстилает на коленях бумажный лист, уже надорванный, испещрённый неровными строчками рукописи с перечёркнутыми и переправленными фрагментами. Аккуратно отрывает от листа кусок размером со свою ладонь. Извлекает из кармана куртки небольшую шкатулку, которую я раньше неоднократно видела у него на каминной полке. Берёт из шкатулки щепоть зеленовато-серого порошка, похожего на перемолотую сухую траву. Выкладывает порошок на бумажный обрывок. Аккуратно сворачивает в трубочку. И протягивает мне.
Прежде, чем прикурить от угольков, я принюхиваюсь. Какая странная анаша! Запах совершенно непривычный. Новый сорт, что ли? Местная модификация?
С первой затяжки едко-пряный дым дерёт горло и щекочет в носу. Пару минут я добросовестно чихаю и кашляю. Вторая затяжка идёт легче. Но, кроме ощущения вредного дыма в дыхательных путях, никаких изменений в переживаниях я по-прежнему не замечаю. Ни капли веселья или душевной лёгкости, каковых следовало бы ждать от психотропных составляющих. Нет, не та трава – знать, доморощенная какая-то! Только на верёвки и годится.
Из-за поворота речного берега появляется парочка моих клиентов. Увы, даже если они и выпадали на время в иную реальность, то возвратились в полном объёме.
За их спиной с востока по небу ползёт чернота. Просто удивительно, насколько ровную, прямую линию может образовывать край облачной завесы. Будто кто ножом обрезал. Далеко среди туч промелькивает беззвучная молния. Со стороны направляющейся к нам грозы доносится первый порыв тревожного ветра. Где-то через полчаса здесь станет очень дискомфортно…
Я встаю на ноги. Отряхиваюсь от травинок.
- Куда? – сонно бормочет Фламмель. – Далеко?
- В город.
- Чего? – он протирает глаза. – Зачем?
- Дела. Неотложные.
- Опять? Договорились же: на сегодня ничего не планировать!
- Извини.
Я пожимаю плечами. После чего гордо их расправляю. Как-никак, я – всё ещё Князь Мира Сего. Пусть очень маленького мирка, состоящего всего лишь из ста квадратных метров земной поверхности, кучки потухших углей и трёх человек. Двое из них только что попытались покинуть пределы моих владений, но у них ничего не вышло, и они вернулись. И, покуда я здесь Князь, здесь царит воля моя, и сила моя, и слово моё, свободно перетекающее в дело.
И, как несущийся в небесах грозовой фронт неотвратимо покрывает своей тенью всё живое и неживое, попадающееся на пути его – не спрашивая, не уговаривая, ничего не объясняя, а просто ставя перед фактом, - так и воля моя неизбежно накроет всякую тварь, попавшую в сферу моей власти.
Я решительно шагаю прямо в непролазную чащобу, ощущая спиной слегка растерянный взгляд Фламмеля. Остальные двое, кажется, напрочь позабыли о моём существовании и вовсе не замечают моего ухода. Тем лучше – не нужно ничего объяснять, можно хоть на время избежать очередной лжи. Я с хрустом вламываюсь в гущу подлеска. И разом исчезаю из данной точки пространства. Чтобы через ничтожно малую долю секунды объявиться в совершенно ином месте.
…Конечно, я ушла не потому, что испугалась попасть под дождь. Просто не хотелось терять ни капли времени - с того самого момента, как решение всех проблем и противоречий вдруг ясно высветилось в моём измучившимся уме. Оно поражало своей очевидностью. Удивительно, как я не находила его раньше. Должно быть, требовалось как следует расслабиться на природе, чтобы работа мысли, наконец, обрела продуктивность.
Итак, в начале было Слово. Слово же было и в продолжении, и в завершении любого процесса. Все прогнозы аналитиков состоят из тех же самых слов. Везде одни только слова: мельтешат, как тараканы в кладовке.
И если обстоятельство, которое меня столь гнетёт, состоит из слов, писано словами по бумаге, то отчего бы мне не воспользоваться словами, чтобы описать иное обстоятельство, которое меня всемерно порадует? Слова представились мне разноцветными кубиками, пригодными для возведения абсолютно любого архитектурного изыска. Элементарными частицами явленной Вселенной. А я, как Вселенский Архитектор, вознамерилась выстроить новый её кусок.
Чувство глубочайшего прозрения, непосредственного прикосновения к Истине будоражило и пьянило. Я должна была немедленно действовать.
У меня имеется полный набор бумаг с прогнозами аналитиков. В них оговорены все варианты развития событий. Ни один из них меня на дух не устраивает. Значит, я сяду и напишу новый! Свой собственный! Как Фламмель.
Да, обязательно как Фламмель. И даже за его столом.
Таким образом, из хрустнувшего сломанными ветками лесного кустарника я шагнула прямо на порог его дома. Переход получился на удивление точный – раньше я частенько промахивалась в пределах пятисот метров. Первая удача ободрила, вселяя уверенность в успехе всех дальнейших действий.
Запертая дверь, как известно, демону не помеха, и я прошла сквозь неё без малейшей заминки. Только в прихожей по пальцам правой руки будто бы вдруг ударил огонёк, обжигая кожу. От неожиданности я вскрикнула и тряхнула рукой. На пол полетел, вспыхнув красными искорками, коротенький остаток бумажной самокрутки. Оказывается, я всю дорогу тащила его с собой. Это немного смутило. Ибо: если я прошла сквозь дверь, пребывая в эфирной консистенции, то каким образом сумела удержать и протиснуть сквозь неё вполне материальный бычок? Если же тело моё оставалось всё время столь же физически плотным, сколь и недокуренный косяк, то вообще не понятно…
Вдаваться в дальнейшие размышления мне стало не интересно. Я придавила окурок ногой и пошла на второй этаж.
…Стол оказался громадным. Тёмного дерева, покрытый ровным слоем лака - мощный, незыблемый, величественный. Я застыла пред ним в безмолвном восхищении. Странно, как это прежде я умудрялась считать его обычным предметом мебели. Кое-где по его бескрайней поверхности в беспорядке разметались отдельные бумажные листки. Некоторые из них были девственно чисты, неся в себе символическое отображение пресловутой свободы выбора; иные же пестрели жёсткими конфигурациями словосочетаний, пресекающими, подобно забору из колючей проволоки, любые попытки самодеятельности. Над равниной столешницы горным пиком высилась чернильница, чья островерхая крышка походила на купол храма.
Я приблизилась к столу ещё на шаг. Тело охватила мелкая дрожь. Дух трепетал в порыве энтузиазма, смешанного с благоговейным восторгом. Пальцы сами потянулись к перу.
В комнате внезапно резко стемнело, будто кто-то разом задёрнул все шторы. Я перевела взгляд на окна. Нет, шторы оставались на прежних местах, а вот свет дневной действительно померк: на город налетела гроза. Порывистый ветер – предвестник ливня – ударил в стёкла. Над тротуаром взметнулась пыль. Прокатилось эхо громового раската.
Плевать на погоду, она снаружи.
Трясущимися пальцами хватаю перо. Нужно унять дрожь, чтобы почерк вышел ровным, как на всех прочих служебных бумагах. И я медлю, пытаясь выровнять дыхание, чувства, движения. Сжимаю в правой руке перо, а левой медленно тянусь за чистым листом. Стоило бы зажечь свечу, да только слабое голубоватое свечение и так уже откуда-то изливается на бумагу, и белый лист послушно отражает его, словно маленький экран.
Непроизвольно оглядываюсь в поисках источника света. В окно впечатываются первые капли дождя. В комнату с улицы проникает свежий запах озона. Вокруг по-прежнему темно, и лишь бумага под моей рукой… да ещё лакированная поверхность стола слабо поблёскивает тем же отражённым светом. Я убираю руку от листа, и блики по столешнице перемещаются синхронно с её движением. Я подношу руку к лицу. Она светится.
Сколько времени я тупо всматриваюсь в собственную ладонь, испускающую противоестественную голубоватую флюоресценцию? Этого не может быть, но это есть, и парадоксальность наблюдаемого явления вводит в ступор. Свет, хоть и не возможный физически, мне, определённо, нравится.
Осторожно перевожу взгляд с кисти на предплечье. Рукав сдвинулся к локтю, и обнажившаяся кожа светится точно так же, как и ладонь.
Свет набирает силу. Он уже пробивается сквозь ткань одежды, сквозь нежнейший батист просторного белоснежного хитона, сквозь переплетение мелких металлических колец, укрывающих грудь и живот… Я пробую пошевелиться, не веря глазам своим, и сияющая серебряная кольчуга на мне отзывается тихим мелодичным звоном. Она практически невесома, но производит впечатление абсолютной неуязвимости. Я провожу по своему облачению левой рукой и ощущаю холодок металла.
Теперь я знаю, что сжимаю в руке правой. Тонкое, как луч света, лёгкое, как то самое перо, что призвано вывести в книге жизни судьбоносные знаки, неотвратимое, как осуществление наших самых потаённых желаний, разящее, как сама правда, - лучезарное копьё, готовое беспощадно пронзить, повергая в вечное небытие, змия боли, отчаяния, страха, тоски, страданий. Змия, каплющего ядом в сердца, чтобы лишить их способности испытывать счастье.
Я ли это?
Нет нужды смотреть в зеркало, чтобы знать, как видоизменились сейчас черты моего лица.
Я ли это?
В серебряной кольчуге, с копьём, подобным молнии – готовлюсь поразить дракона?
Я ли это?
Намереваюсь изгнать вековечное зло из жизни людской?
И наконечник копья-пера касается дна чернильницы, вбирая капли тёмной влаги – крови ли, чернил ли? И после чертит на бумаге знаки тайные, несущие в мир волю – мою ли, меня ли Пославшего? И воля молнией пронзает мироздание, разрывая ткань старого бытия, чтобы освободить место для новой правды. И бьётся в предсмертной агонии змий ехидный, змий лукавый, породитель страданий, и каждая конвульсия его громом отзывается под небесными сводами.
…Я спасу всех! Я сделаю их счастливыми! В МОЁМ сценарии будет счастливый конец, в нём победят любовь и добро, и Жизнь попрёт Смерть. Ой, нет, как-то коряво прозвучало. Лучше так: и Жизнь восторжествует над Смертью! И предавшие – покаются и будут прощены; и обречённые – избегнут кары; и влюблённые – соединятся; и жестокосердые – умягчатся слезами умиления. Рыбак, бросив сети, отпустит обратно в море выловленную рыбу и сделается пророком. Мытарь, бросив деньги, сделается поэтом. Книжник, бросив книги, уверует не умом, но самым сердцем. И обратит воду в вино. И отправится вместе с пророком пить молодое вино в компании с бывшим мытарем. И выбросят они старые мехи, и наполнят вином молодым мехи новые. И тогда все, наконец, поймут!... Поймут, что нельзя жить так, как мы сейчас! Все забыли, как надо на самом деле… А я – я знаю, как! И я докажу! Покажу!...
…Нельзя – в одиночестве, в холоде, в страхе и озлобленности. Это ошибка, это неправильно, нужно срочно всё исправить! Человек прекрасен, он рождается для счастья, и лишь ядовитые мОроки застят ему взор, понуждая бессмысленно страдать и мучить других. Но теперь точно всё будет хорошо, потому что пришла я, и у меня есть копьё, и я пронзаю им извечного врага рода людского.
Я люблю вас, люди! Я с вами, я не отступлюсь, я пойду до конца. Я сумею вас защитить! Покуда ещё я – Князь вашего Мира, а значит мне и быть за вас в ответе, что бы вы ни натворили. Вот оно – истинное княжение! Не то, где набиваешь мошну собранной данью или помыкаешь безответными холопами. А то, где ложишься костьми… или чешуёй… или что там ещё есть – перьями, пухом?... хвостом, копытами?... за тех, кто тебе вверен…
Рука. Остриё. Тёмная жидкость. Знаки. Всё, к чему сводится начало и конец. Змей, поражающий змея. Вцепившийся в собственный хвост. Так вот откуда эта символика! Только бы успеть дописать, пока…».
Примечание автора.
Уважаемые читатели! Это ещё НИКАНЕЦ. Продолжение следует!