Из повести Подонок. Начало

Гера Фотич
".... Кто есть подонок, - скажете Вы, - это отбросы общества,
отстой, человек безпринципный, непредсказуемый, совершающий
поступки шокирующие своим цинизмом. Поэтому думать,
говорить и делать он может всё что угодно, невзирая на
правовые нормы и существующую нравственность!
  А если в обществе где он вырос, в большинстве своём
процветают и становятся успешными только негодяи и мерзавцы.
Что тогда?..."


                ГЛАВА 1. Жертва

    Вас часто называют подонком? Нет?
А я уже привык.… Для меня это – так, невзрачное обыденное словечко, вылетающее из уст  человека в момент его полной беспомощности, парализованной воли. Когда уже нет иного бесконтактного способа для выражения своего негодования, заполнившего все внутренности и раздувающегося изнутри, словно  туда бросили карбид.
Как результат неспособности и неумения регулировать непредвиденные ситуации, повергающие его мозг в коллапс.
   Что значит это произнесённое сочетание нескольких согласных и гласных букв, по сравнению с теми переживаниями, которые испытывает индивидуум, произносящий их? В такой момент  я наблюдаю перед собой бурую, похожую на свёклу, физиономию, дрожащие слюнявые губы, выпученные глаза, готовые прорвать сдерживающие их  веки.
    Словно я приоткрыл крышку кастрюли с наваристым кипящим борщом, где всё клокочет, бурлит и ухает, будто в преисподней. Бывает, даже брызнет капелюшечкой и обожжёт. Но так… примитивно и жалостливо!
    Вот и сейчас владелец шикарного глазастого мерседеса, чёрной дырой стоящего на фоне снежного сугроба, пытается прокричать это слово через окно моей надёжной водительской двери, за которой я уверенно сижу в четырёхтонном грузовике.
  А на чём, по-вашему, должен ездить настоящий подонок? На жигулях? Вот то-то же!
    Об этом и кричит  жирная физиономия, что, мол, я подонок специально забрался так высоко.
Ну, а если это действительно так. Какое ему дело, на чём я езжу? Только если я чувствую себя независимым и могу здраво рассуждать – я настоящий. Разве можно, следуя на легковушке, быть спокойным? Когда тебя прижимают со всех сторон и норовят столкнуть на обочину. Кто тебя заметит, пока не попадёшь под колёса!
    Его счастье, что он ездит аккуратно. Видимо учился вождению в автошколе, а не купил права как большинство участников движения, с которыми я имею дело. Обычно заезжаю вперёд – ррраз… по тормозам. И птичка в клетке! Можно и на повороте зацепить, но предварительно перестроиться в правый ряд.
   Чтобы зарабатывать  на жизнь, машине пришлось сделать недорогой  тюнинг: декорировать кузов сзади, опустив его так низко, чтобы даже спортивная Хонда смогла въехать прямо в отражатели, повесить со всех сторон разноцветные катафоты, усилить стопы и  поворотники. Мало того у меня сзади стоит видеокамера, которая когда-то работала, но мне её повесили как муляж для завышения ценника при получении страховки.
    До страховки дело, как правило, не доходит. Чайники с купленными правами не любят светиться. Дав мне сотку или две баксов, сматываются. А я продолжаю охоту. В свете фар ночью моя машина сзади напоминает новогоднюю ёлку, поэтому я работаю только днём.

…. Похоже, толстяк начал вопить, ещё не видя, кто сидит за рулём, ненавидя просто то, что сделали с его авто – видать, он его очень любит. Теперь, глядя в мою кабину, он возненавидел меня и моё лицо. Ещё бы.
   Я представляю, как он по утрам смотрится в зеркало, пытаясь раскрыть заплывшие кроличьи глазки. Скоблит своё свинячье лицо одноразовыми лезвиями, вспоминая, как оно выглядело в юности. Теперь он может полюбоваться на мой  волевой подбородок,  голубые глаза, надменную улыбочку, обнажающую крепкие белые зубы. Но это его ещё больше заводит.
   Я чувствую, как постепенно отдаюсь его безудержной ненависти, купаюсь в ней. Словно погружаюсь в горячую наполненную голубой водой ванную – мне это знакомо. Он не первый кто доставляет мне удовольствие. Блаженные мурашки возбуждения бегут по всему телу, щекочут нервы и впрыскивают адреналин в кровь.
    Девушки  говорят, что я похож на Кена, правда, повзрослевшего - стараюсь их не разочаровывать. Хотя эта безмозглая пластиковая кукла стоящая в обнимку с Барби не вызывает у меня  интереса.
     Времена сменились и лет десять назад этот.… Как его назвать? Гражданин? Товарищ? Земляк? Позвонил бы по телефону, и прилетела бригада патологических уродов на чёрных бумерах. Отобрали  машину, а меня - в лес, расписку писать. Там бы они позабавились!
    Но время ушло! Теперь есть ОСАГО! Спасение и гарантия неприкосновенности подонков типа меня. Наконец-то меня стало охранять государство! Государство, защищающее  подонков – где это видано? Смешно! Просто блокбастер какой-то. Похоже на «Город грехов» Тарантино.

…Теперь толстяк начинает орать белугой, словно хочет своим пронзительным криком выкинуть меня из машины и заставить ползать на коленках вокруг его огромной туши, укутанной в норковую шубу…
Бедные зверьки!
Сколько их понадобилось: двадцать – пятьдесят?  Быть может, они всей семьёй наблюдают с облаков, как их профессионально выделанные трупики  согревают это жирное обрюзгшее тело, спешащее на важную встречу, заставляя его потеть при любом внезапном волнении и переживании.
    Прыгают неуловимо и неслышно по невидимым потокам струящихся воздушных ветерков, перескакивают на завихрения кружащих снежинки вьюг, затаив глубоко внутри великое огорчение и разочарование о невыполненном долге, предписанном  повелительницей мира, природой – о дальнейшем продлении своего рода.

…Нехотя поворачиваюсь к окну, где, словно в цветном телевизионном экране, продолжает утаптывать снег жирный боров. Незатейливо и дружелюбно, словно все его ругательства относятся не ко мне, спрашиваю:
-  Может, вызвать ГАИ?
Вижу, как он резко вскидывает голову вверх, так что его кепка с меховой оторочкой сползает на затылок. Видать сильно торопится по своим делам. Знает, что милиционеры раньше чем через пару часов не приедут. А позади уже собирается пробка, и народ начинает гудеть. Я привычный, а ему конечно несолидно на виду у всех кружить вокруг грузовика.
   Наверно у него закончились слова. Начинает сильно махать пухлыми руками. Рукавом шубы задевает снег на правом переднем крыле моей автомашины и тот падает на неубранную мостовую. Я не возражаю. Пусть он хоть всю машину почистит от утренней наледи. В такие морозы прилипшая снежная корка становится дополнительной защитой для кузова, и я её не стряхиваю. Протираю стекла, да и всё.

… Дам ему время успокоится - делаю музыку громче.
 Это  - Квин. Моя любовь! Особенно композиция «Мама».
Из всей песни я могу понять только это слово, которое лучиком пробивает дорогу к моей душе среди нагромождений чуждых мне интонаций. Хотя звучит оно с иностранным акцентом и поэтому совершенно не кажется мне родным. Тем, что я когда-то в первом классе прочитал в букваре и, глядя на рисунок, мысленно, с помощью учителя, осознал, что оно означает. Этот рисунок я помню до сих пор:
   «Мама мыла раму»….
Маленькая женщина в красной юбке и синей блузке, стоя на подоконнике, отчаянно машет по окну тряпкой, смывая осевшую  городскую пыль. И почему – «раму», если она трёт стекло?  Вот так с детства нас учат воспринимать не совсем правильно, казалось бы, простейшие, реально существующие, вещи.
   У неё есть ребёнок, и это совсем не я. Отчего становится грустно, потому, что женщина на рисунке старается для какого-то другого малыша, а я должен называть её «мамой»…
    Но потому, как протяжно и сладко это слово произносится в песне, как вокруг него собираются все остальные многоликие, тянущие за душу, непонятные мне звуки, окутывая его едва уловимым туманом, я постепенно отгораживаюсь вместе с ним от всего вокруг и замираю. Мою расслабленную субстанцию упрямо затягивает внутрь  некой потусторонности, где можно протянуть  руку и почувствовать родное тепло в незнакомой  таинственной глубине, хранящей нечто близкое и ностальгическое. То, что хотелось ощутить с тех пор как её не стало.
    Но в последний момент становится стыдно за ощущение ложного чувства собственной слабости и беспомощности, которые кто-то может подглядеть со стороны. И посмеяться надо мной.
    Даже теперь, после стольких лет самоутверждения и убеждения себя в независимой самостоятельности, становится страшно, что растворив своё сознание в мелодичном звучании этого слова, я не смогу вернуться в первоначальное состояние, навечно застряну где-то посреди мироздания. Маленькой взвешенной частичкой вселенской гармонии, подхваченной глобальными мировыми потоками циркулирующих чувств!

…Я бы мог сказать, что совершенно случайно задел этот зализанный мерседес правым бортом своей автомашины, но зачем мне это говорить? Для чего вообще открывать рот, если меня об этом не просят, если все  знают за меня всё, думают за меня, и рассуждают.
    Сначала мама. Затем преподаватели в школе.
И женщины, которых приводишь на одну или две ночи. Они всегда знают обо мне больше, чем я сам. Они расставляют на полочках в ванной комнате мои принадлежности гигиены. Развешивают на вешалки одежду в шкафу. Покупают мне одеколон и модную зубную щётку. Они расчёсывают мне волосы, а затем укладывают в постель и нежно шепчут, прижимаясь и лаская, что мне сейчас будет хорошо. Откуда они это знают? Кто просветил их всех о сути моей жалкой натуры, примитивной с самого детства.
     Быть может, об этих шлюхах тоже кто-то знал больше их самих. И они послушно делали то, что им рекомендовалось чьим-то мнением? Продолжая этот указующий круговорот, они смотрели на меня, убеждая, что им со стороны виднее.
С какой стороны?
   С какой стороны мы смотрим друг на друга, указывая и давая советы?
Не спрашивая…
Просто так….
Ради того, чтобы как-то подняться над таким же как ты?
Чтобы хоть чуточку добавить к тому, что получено им в наследство от родителей?
Хотим выглядеть творцами, несущими последний гениальный штрих недостающий совершенству?
     И как приятно не слышать советов и рекомендаций. А быть собой, каким ты есть. Не знать и не понимать чужих поучений. Даже если их мнения о тебе совпадают, наплевать на то, что они думают. Следовать своим путём.

…Ну, да! Зажёгся зелёный. Я газанул. Как положено, зад машины понесло вправо и зацепило левую дверь легковушки надраенной с отливом.
   Спросите, зачем газанул, если знал? Да я и сам себе не могу объяснить. Что-то внутри меня щёлкнуло, ослепило, и я уже не мог контролировать свою правую ногу. У меня всегда так получается. Быть может я не очень уравновешенный? Так на собраниях в школе говорили моей маме.
   А потом и мне. На философском факультете университета, где я обучался целых три года. Записывал в тетрадку, кто из студентов, когда и сколько заплатил денег  за экзамен. Листки были аккуратно расчерчены на графы,  и узнать, на сколько обогатился каждый из преподавателей, было вполне реально. Я снёс эту тетрадку ментам.
    Когда через неделю меня пригласили в отдел милиции, декан с ректором были уже там. Меня спросили, кого надо выгнать: весь педагогический состав или только меня. Я ответил, что «состав». Но почему-то поступили наоборот, и мне пришлось летом сдавать экзамены в другой вуз. Тетрадку в милиции потеряли, а жаль!
Я понял, что надо изучать психологию.
   Решил не смотреть по сторонам и не слушать, как сдают сессии однокурсники. Я быстро понял, почему преподаватели требуют покупать  написанные ими учебники, предлагают репетиторство отстающим, а на практику посылают в фирмы своих друзей и родственников о чём не замедлил сообщить на общем профсоюзном собрании, которое  собиралось защищать права студентов.  Но видимо для этого им потребовалось в первую очередь избавиться от меня, и ближайшую сессию я не сдал.
   Моя мать мечтала, чтобы я окончил университет и получил образование  - извини!
    Её лицо, как сейчас, стоит передо мной: круглое, словно солнышко, с маленьким острым носиком и впалыми щеками.
   «Солнышком» её называли наши соседки старухи, улыбаясь на общей кухне и недовольно ворча в своей комнате, мечтая об отдельной квартире. Лицо матери всегда казалось мне немного вогнутым, нависающим надо мной как  немой вопрос. А я глядел на неё снизу вверх и не знал что ответить.
    Уже давно ей никто ничего не ответит кроме меня, и я всё гадаю, перебираю в памяти то, что когда-то случалось со мной. Ищу ответ, хотя её вопрос мог относиться совершенно не ко мне.
   Теперь она слушает только меня, потому, что кроме «подонка» никто не приходит к её могиле, которая скоро сравняется с землёй. Мне кажется, что так будет лучше.
     Человек вообще не должен оставлять после себя какие-то неровности и шероховатости, торчащие разрисованные каменные глыбы или воткнутые кресты. Откуда пришёл - туда и вернись. Уйди из жизни, растворись в природе, словно тебя и не было здесь. Не нарушай её гармонию.
    Когда я умру, то попрошу, чтобы меня сожгли. А пепел просто подбросили вверх, чтобы его подхватил порыв ветра и разнёс по лугам, полям и озёрам. Чтобы он растворился во всём. В воздухе, воде и земле. И может быть кто-то вдохнёт его, и я обрету новую жизнь, о которой гундосят продажные попы на протяжении столетий, призывая народ к смирению.
   Тогда я точно смогу рассказать есть ли жизнь поле смерти. Но не уверен, что мне это будет нужно, а живым тем более.
   Отец тоже не приходит на кладбище. Скорее всего, он и не знает, что мать умерла. Он и про меня – то ничего толком не знает теперь. Бросил семью, когда мне было лет десять. А сейчас мне тридцать  пять. Значит ровно двадцать пять лет назад. А может и не бросил. Откуда мне знать, что творилось в его голове и душе. Возможно, он искал спасения и обрёл его в другом месте, где нет меня.
    От него в моей комнате коммунальной квартиры остался только жёлтый двухколёсный велосипед. Раньше у него было третье колесо. Но со временем оно стало мешать разгоняться, и мы его сняли. Отец научил меня держать равновесие. Пожалуй, это единственное, чему он меня научил. Но это не так уж мало.
    Держать в жизни равновесие можно, только если ты двигаешься вперёд. Это я понял из его уроков. Остановишься, и ничто не спасёт тебя от падения. Но и ведь равновесие может быть разное. Клоун стоит на руках вверх тормашками, и весь мир кажется ему перевёрнутым. Наверно есть клоуны, которым так стоять удобней.
   Клоунов я не люблю….  Не тех, кто с картошкой на носу и шариками в руке развлекают детей в летних парках и скверах, появляются на аренах цирков.
   Я о клоунах, одетых от Кардена и кутюр, которые заседая в кожаных креслах, делают вид, что налаживают жизнь. Чью?
Когда они успели завоевать такую популярность в нашей стране?
    В средневековье, ради смеха шутов выращивали в кривых горшках и, становясь взрослыми, своим уродством они смешили окружающих. Жизненная трагедия дарила им зоркость взгляда и остроту речи. К ним прислушивались.
     Теперь калечат души, выращивая в извилистом сосуде безнравственности. Это становится заразным. Приобретая душевное уродство,  они становятся компрачикосами -  делая подобное  из своих невинных детей.
Нам объясняют, что всё это в порядке вещей, что цивилизация идёт вперёд, принося новые формы общения.
Взрослые часто так говорят!
   Помните ту  игру, когда  дети под музыку ходят вокруг нескольких стульев и, как только музыка заканчивается, садятся на них. Тот, кому не хватило места, уходит со сцены.
Нам говорили, что выбывая, он проигрывает!  Теперь я понимаю, что это  не так -  поскольку уходит он со стулом, дабы предоставить оставшимся продолжить соревнование. Значит, за победу борются не все, а только те двое, кто остаются последними, бегать под музыку, вокруг единственно оставшегося не занятого места. И лишь  один из ребят должен уйти с пустыми руками!
    От ощущения нечистоплотности становится грустно, и я периодически сижу на своём железном велике посреди комнаты. Маленькое неудобное седло до сих пор держит мою задницу в напряжении. Оно меня понимает и пытается залезть куда-то внутрь, словно тоже спасается от окружающей мерзости.
   Педалей у велосипеда давно нет. Уже после ухода отца я скрутил их и выбросил на помойку, чтобы не смеялись друзья.
Когда все они катались на скейтах, я делал вид, что мне интересней на моём двухколёсном чуде. Показушно, с ветерком катился под гору, сидя, вытянув вперёд длинные, в кровавых засохших блямбах и царапинах, побитые ноги, периодически касаясь пятками асфальта, поддерживая равновесие.
   Я даже смог некоторых из своих друзей  убедить в испытываемом восторге, и поменяться инвентарём. После чего с наслаждением стоя на их доске, вращая бёдрами, безуспешно пытался сдвинуться с места.

…Толстяк за окном немного успокоился. Так всегда бывает, когда человек начинает думать. Он очень торопится и мне всё равно куда. Потому, что я не тороплюсь вовсе. Я ещё долго буду кататься по городу и рассматривать водителей, едущих по своим делам, спешащих на работу, в семью или к друзьям на угощение. Я никуда не спешу. Меня никто не ждёт. Потому что я – подонок!
    И когда эта толстая мразь презрительно протягивает мне сто долларов и сматывается, надеясь, что ситуация урегулирована,  я беру деньги, а чуть позже  вызываю ГАИ. Ведь я ничего ему не обещал. А то, что он обо мне подумал и на что надеялся – это просто его заплывшее жиром воображение. Как тех шлюх, которые представляли, что делают мне хорошо, похотливо улыбаясь, заученно тёрлись о моё нагое тело.
   Мне на это наплевать. Потому, что это моя работа. Она меня кормит.
Ведь и ему было наплевать на то, что думала моя мать, бережно неся свой драгоценный ваучер выданный государством. Меняя кусочек Родины выделенной ей дорвавшимися к власти демократами, на пару синюшных замороженных цыплят для праздничного Новогоднего стола…