8.
Орест Матвеевич придремал на кожаном диване в приемной начальника Геншта¬ба и даже не знал, каких трудов стоило охране генерала Жукова не выдать редактора людям Лаврентия Берии. Чекисты заявились с ордером на арест Личугина. Четверо в фуражках с синими околышами и петлицами так и терлись теперь в вестибюле. Жу¬ков прошел мимо них. не ответив на приветствие особистов. Он коротко спросил адъютанта:
— Чай с ромом редактору предлагали?
И. проходя мимо дивана, на котором все еще лежат Личугин. генерал тронул его за плечо:
— Через пару минут жду в кабинете. Орест Матвеевич.
Редактор встрепенулся, сунул ноги в полосатых носках в парусиновые штиблеты, прикрыл ладонью рот. зевнув. Потом озабоченно пошарил в изголовье, из-под пид¬жака взял папку, пиджак надел.
Двойная дубовая дверь мореного дерева растворилась без скрипа. Редактор пере¬ступил порог и открыл рот от удивления: над столом начальника Генерального штаба вместо обязательного портрета Сталина висела громадная картина со всадником, по¬ражающим змея. Чуть ниже, в сторонке, белым пятном с черно-белой фотографии смотрела большая белая собака в позе сфинкса.
— Это же... — начал редактор, указывая пальцем на всадника, а Жуков, скрипя хромом ремней и сапог, прошелся по кабинету:
— Георгий Победоносец, вы угадали. Мой покровитель и святой. Тут начальник Главного Политического Управления Лев Мехлис уже орал: убери, дескать, эту рели¬гию. Ты же коммунист! А я не хочу вместо святого Георгия рябого Иосифа помещать в моем кабинете.
— Это вы... о Сталине?— опешил редактор.
— Ну да! — весело подтвердил Жуков. — Да вы не бойтесь, ничего они мне не сделают, пока есть угроза войны. Эти бездари наверняка знают, что только я могу Гитлеру рога обломать. Вот и терпят. Но!..
Генерал прошел на свое место за столом, сел, указал Личугину на кресло у стола:
— Но вас они согнут в бараний рог в секунду. У подъезда уже ждут оператив¬ники Лаврентия, я велел в здание их не пускать. Видимо, у вас есть нечто, опас¬ное для режима?
Орест Матвеевич подрагивающими руками выложил на стол папку, распустил тесемки:
— Не знаю, Георгий Константинович, как и понимать ситуацию. Здесь у меня в папке всего лишь безобидная рукопись. Называется роман «Гипербореи» и речь в нем идет о мифическом народе, якобы некогда занимавшем земли в северном При¬черноморье и даже к самым полярным морям. Позвольте водички?
Генерал прошипел сифоном. Орест Матвеевич отхлебнул пузырящуюся жид¬кость:
— Так вот. о гипербореях. Собственно, история ничего о них толком не знает. Отец истории Геродот лишь упоминает о каких-то дарах с севера, которые гипербо¬реи приносили греческим богам и владыкам. Современный исследователь язычества академик Южин занимался в свое время этой легендой, но. кажется, нашел ее чистым вымыслом. Да и другие ученые утверждают: не было никаких гипербореев!
— Так в чем же проблема? — не понял генерал.
Орест Матвеевич нетерпеливо поднялся, прошелся к громадному окну, но раз¬двигать жалюзи не стал, лишь коснулся нескольких затрепетавших под пальцами по¬лосок. За окном шумел обычный июньский день столицы с суматохой пешеходов и машин, со знойным солнцем, прямо опускавшим лучи на асфальт.
— Все дело в том, Георгий Константинович, — начал редактор. — что первую часть романа «Гипербореи» наш журнал получил еще в I935 году. Представьте себе, что в ру¬кописи в иносказательной, конечно, форме, расписывался весь ход гражданской войны в Испании. В двух словах: там добровольцы Гипербореи попадают в некую страну некоего Архипелага и сражаются с когортами, скажем так, предтеч фашизма. Причем, довольно подробно описывались битвы за города, в которых по созвучью можно признать и Мад¬рид, и Валенсию, ну, и так далее. Словом, я тогда рукопись прочел, но ходу ей не дач. Черт его знает, подумалось, мистификация какая-то.
— Рукопись при вас? спросил генерал.
— Да здесь она, здесь... Так вот. роман я сунул в долгий, как говорится, ящик, и забыл о нам на целых пять лет. А в позапрошлом году, в июне, получаю пакет, а там вторая часть романа «Гипербореи»!...Те же герои, только война идет уже на просторах некой северной страны. И опять — узнаваемые города и фамилии. Ну про¬сто предвосхищение грядущей Финской кампании! Когда война закончилась, я све¬рил ее итоги с рукописью. Автор предсказал абсолютно все, один к одному!.. Сроки, число потерь, печальный финал войны.
Автор! — внезапно вскричал Жуков. — имя автора книга, Орест Матвеевич!. Редактор запнулся на бегу, поднял кверху палец:
— Вот! Здесь и кроется забавная загадка, Георгий Константинович. Роман подпи¬сан именем Ростислава Южина. Того самого ученого-слависта. Получив первую часть книги, я просто постеснялся побеспокоить именитого ученого. Получив вторую часть, я позвонил Южину. Его секретарь ответил, что Ростислав Теофильевич болеет. А вчера — вот, — редактор торопливо достал из той же папки свернутый вчетверо газетный лист, развернул.
— Вестник Академии наук СССР, апрельский номер. Полюбуйтесь — академик Южин скончался! Вот некролог с группой товарищей внизу.
— Так чего ж в вас вцепились товарищи из НКВД? Дело-то вдруг само собой за¬кончилось. Кстати, у людей Берии есть копия романа «Гипербореи»? Представляю, какие выводы они могли сделать. Может, и сам автор Южин с их помощью, как гово¬рится, почил в бозе? Чтоб не пророчествовал?
— Да нет больше копий, — загорячился редактор. — я ведь все это считал за случайные совпадения. К тому же. если признаться, первая часть книги показалась мне малохудожественной. Только совокупив ее со второй частью, я понял, что имею дело с большой и талантливой вещью. И если сам автор с рукописями никуда больше не обращался, то у меня — единственный чистовой вариант.
— Но ведь чекистам как-то стало известно о книге? Значит — у них есть копии или черновик. Ведь и впрямь странно — не автор — пророк какой-то!.. Да вы при¬сядьте, успокойтесь.
Орест Матвеевич и впрямь опустился в кресло, папку раскрыл полностью.
— Нет. Георгий Константинович. — устало сказал он и вроде даже погрустнел, потемнел лицом. — К особистам попала, видимо, третья часть романа.
— Как, — переспросил генерал. - Но ведь автор умер! Или он прислал эту часть еще при жизни?
— В том то и дело, товарищ генерал, что рукопись третьей части романа «Гипербореи» я получил только вчера. Сразу же. как прочел, и отдал на машинку.
— Сколько машинисток задействовали ? — деловито спросил Жуков.
— Троих... Женшины проверенные, отпечатали всего три экземпляра. Генерал с укоризной поглядел на Ореста Матвеевича:
— Эх вы. святая простота! Хорошенько запомните на будущее: в нашей стране все, я подчеркиваю, абсолютно все личные секретарши и машинистки работают на спецслужбы! Ни один начальник, будь он из мелкой районной конторы, или из со¬лидного министерства, не может по своей прихоти сменить машинистку. Она в на¬шей стране — гораздо важнее любого начальника. Каждая из ваших машинисток на¬верняка каждую страницу рукописи на чистую копировальную бумагу наносила. Вот вам и еще три экземпляра. Подписаны они опять академиком Южиным?
— Просто Р. Южиным. Но это никак не мог написать Ростислав Теофильевич!
— Почему?
Редактор ответить не успел Звякнул телефон, генерал резко снял трубку с высо¬кой ножки:
— Слушаю, товарищ Сталин... Да. я распорядился посадить немецкий «хейнкель» на аэродроме в Житомире... Да. я знаком с текстом заявления ТАСС по вопросу о вой¬не и мире. Хотя и не согласен с ним. Наглецов надо наказывать, поэтому нарушителей воздушного пространства России я велел сбивать...Да. я не вижу разницы между поня¬тиями Россия и СССР. Я не оговорился...А я готов оставить пост Начальника Гене¬рального штаба, если Берия такой умник и способен успешно командовать войсками... Мне кажется, кипятитесь вы, а не я... Нет. с редактором журнала Личугиным я не зна¬ком и никогда не встречался... Всего хорошего, товарищ Сталин.
Генерал так же резко опустил трубку на сердито звякнувший телефон и сказал редактору:
— Я прав: о «Гипербореях» уже доложили Генсеку. Худо дело, Орест Матвеевич. Но вы не думайте, что я от вас вот так просто отрекся: я вас не выдам. Успокоимся и продолжим... Итак, вы получили третью часть романа, которую, по вашим словам, академик Южин написать не мог. Почему, я до конца не понял?
— Южин, согласно некрологу, умер еще в апреле, а события третьей части романа начинаются июнем.
— Если учесть провидческий дар автора, то ничего удивительного я пока не вижу...
— Ну, как же! — снова закипятился редактор. - - ведь все части романа четко да¬тированы по времени написания. И под третьей частью — вот здесь — посмотрите, слоит приписка: закончено 12 июня 1941 года.
— А как вы объясняете эту шараду себе? Редактор развел руками:
— Без бутылки, как говорится на Руси, не разберешься. Георгий Константинович.
Жуков засмеялся и нажал под крышкой стола невидимую кнопку. Вошел щеголе¬ватый адъютант с глазами, в которых зрачки вертелись, словно буравчики, и тут же вышел, получив команду.
Редактор и генерал молчали, пока две удивительно похожие одна на другую смешливые официантки сервировали небольшой продолговатый столик. Жуков по-хозяйски повел рукой:
— Виноват, сразу не сообразил вас подкрепить. Прошу...
Подняли по малюсенькой рюмочке запотевшего стекла, хрустнули огурчиками.
— На Руси еще принято считать, что пьяный проспится, а дурак — никогда, — Жуков лукаво улыбнулся. Расстегнул верхнюю пуговицу кителя, покрутил могучей шеей. — Я вот вроде не пьяница, тем более — не дурак, но вот никак не возьму в толк: как же покойник написал часть романа?
— Вопрос «как» — не вопрос. Его. с вашего позволения, Георгий Константино¬вич, мы пока оставим. Поставим вопрос «что» написал автор в этой третьей части. — Орест Матвеевич аккуратно вытащил полоску цедры лимона из под щеточки усов, а Жуков сказал:
— Сначала доедим.
И несколько минут они лишь постукивали вилками. Дважды звякали на столике телефоны, но генерал не обращал на них внимания. Зато он с удовольствием наблю¬дал, как те же смешливые девушки собирали посуду и убирали все со столика. Потом он опять пересел на свое генеральское место, а редактор вернулся к папке с докумен¬тами.
— Итак! — потер от нетерпения ладони Георгий Константинович. — Что же написал таинственный автор в третьей части своей замечательной книжки?
9.
В поселке староверов по сию пору не было колхоза. Каждый тут жил едино¬личным хозяйством, и в Выселках регулярно менялась власть. Участковые мили¬ционеры сбегали после стычек со здешними парнями, а всякий очередной предсе¬датель поселкового совета не успевал даже красного флага вывесить, как меняли чиновника «за отсутствие связи с местным населением». На деле же руководил тут всем протопоп Илия, белоголовый мужчина лет сорока восьми, и его матушка Марфа. Когда политрук Савелий Лепота привел к своим старикам молодую жену, к ним по вечерней поре и заглянул протопоп. От порога низко поклонившись чер¬ным образам на простенке, перекрестился двоеперстно и уставился на спеленато¬го ребенка на кровати:
— В никонианской купели крещена?
Зина испугалась, подхватила ребенка на руки:
— И вовсе она не крещена, вот еще... Мыс мужем активисты и комсомольцы!
Илия смиренно вздохнул, сел на длинную скамейку у стены. Поглядел на старика Лепоту, развел руками:
— Вот тебе, Парамон Агафоныч. и светское образование! А твердил ведь я тебе: сватай Савелия за единоверную невесту, она тебе и в жизни, и в службе опора.
Старик Лепота отер белым рушником вспотевший лоб и сказал гулко, аж в тем¬ных углах отозвалось:
— Всем миром ведь отправляли Савелия в училище, знаешь ведь, батюшка. Там и нашел он себе жену. Не выгонять же теперь молодицу, она-то тут ни при чем.
— Тогда окрестить их нужно обоих по нашему древлему обычаю, как повелось от дедов и прадедов!
— Да вы что! — вспылила Зина и почувствовала, как вспотели ладони, — У ме¬ня папа батальонный комиссар, и мама была партийной!
Тихо вошла старуха Лепота, осторожно, без стука положила к печке белых бере¬зовых поленьев. «Как сахарные» — почему-то подумала Зина, вскользь глянув на только что распущенную древесину, а старуха, стряхнув передник, спросила:
— А что. мамы у тебя нет, дочка?
Зина нервно заплакала и почти закричала:
— Слава Богу, заговорила мамаша!...Что ж вы целый день меня томили, молча¬ли, как бирюки? Родители называется!...Ну, Савельюшка. ну. удружил, муженек. Ки¬нул в каменный век, а у меня три полных курса консерватории...Чего уставились, святоши? Погибла моя мама там же, на границе, где мы сейчас и служим ...
Она плакала. Старуха подошла, погладила ее ладонью по непокрытой голове:
— Платочек мы тебе дадим, негоже простоволосой на людях быть. А ты поплачь. поплачь — оно и полегчает. И сердца на нас не держи — мы в поколениях такие - куда уж нам до твоих консисторий!
— Консерваторий...
— Дык, я и кажу — консисторий. Ты поплачь, отдохни, а внучку мы сами окре¬стим. Савельюшка ишшо и спасибо скажет. Ты думаешь — он и вправду комсомол?
Нет. дитятко, он в вере крепок, а книжицу красную от дьявола принял, чтоб ему по¬зволили за свою державу порадеть-пострадать... И не гляди таким зверьком, это все истина. Подтверди, отец Илия.
— «Нет большего блага, чем положить живот за други своя» — сказал протопоп, а свекор прогудел, полупропел:
— Из наших Выселок две дюжины ребят от общества записались в армию. Вера-то не позволяет нам служить сатанинской власти, так мы втихомолку отправляем де¬тей порадеть за Расею. Да...
Зина рот ладошкой зажала, дикими глазами глядела на староверов. Вряд ли она слышала их. Ее почти убили слова свекрови: выходит Савелий оборотень?! Не ве¬рит товарищу Сталину и советской власти? Оборотень!
Илья огладил белую бороду и заговорил мягко, заворковал:
— В наших краях испокон веку живут хлебопашцы да воины. Еще до прихода на землю Исуса Христа, — при имени бога староверы перекрестились, — мы тут уже стояли за славянскую землю. По разному кликали нас иноземцы: и скифами, и древ¬лянами, а еще до начала времен гипербореями звали. Но суть не в имени. Она в душе народной, ее храним мы и оберегаем святой молитвой. И от поколения к поколению живут среди нас Хранители Духа. Ими были Вадим и Марфа Борецкая. Анна Стари¬ца и Кирша Данилов и иные многие. Ныне вот я — Хранитель Духа — и небеса под¬сказали мне, что наследницей моей станет твоя дочка.
Большая белая собака вошла в избу и растянулась у ног молодой матери. Зина все еще молчала, но когда свекровь накинула ей на голову ситцевый белый платок, она нервно сорвала его и визгливо закричала:
— Чего вы тут! Двадцатый век на дворе — распахните окна! Люди строят комму¬низм — светлое будущее — а вы городите тут старокнижными словами черт знает что!
— Так ведь и ты, дочка, тоже книжными словами говоришь. В чем же разница?— мягко спросила свекровь, а протопоп Илия снова перекрестился:
— Зря нечистого вспомнила. Ему же в радость. Тут уж Зина окончательно вскипела и закричала:
— И хорошо, что вспомнила. Да пусть меня лучше черти заберут, чем с вами, святошами, оставаться! Сейчас же уеду!
Она метнулась к кровати с ребенком, но тут уж на ее пути стала большая белая собака. Она зевнула с потягом и выразительно, совсем по-человечьи глянула на мо¬лодую женщину. Зина испугалась, метнулась вправо. И собака вправо. Зина — нале¬во, и собака туда же.
Зина села на скамейку и заплакала. Протопоп сам поднял ее платок, накинул на белокурые волосы женщины, осторожно похлопал ее по плечу:
— Мы тебя не держим, родненькая. Не нравится — ступай себе с Богом. Только дьявола не поминай, он и так рядом...
Странно, но возбуждение медленно оставило Зину. Плаката она теперь тихо, без злости.
— А девочку мы оставим в приходе, — продолжил Илия, — по крещении мы назовем ее Любавой и быть ей Хранительницей Духа. И тут ни я. ни ты ничего изме¬нить не сможем. У нашей с тобой святой Руси впереди еше мною темного, и к свету ее поведет теперь дочка твоя да Савелия.
Зина коротко зевнула, потом еще. а потом свекровь перевела ее в горницу на дру¬гую кровать и укрыла стеганым одеялом:
— Поспи, дитятко, отойди душой. И ступай себе с Богом в антихристов мир. наш-то тебе и впрямь чужой. Ты, голубушка, свое дело уже сделала.
Протопоп перед собой пропустил к порогу большую белую собаку и. уже взяв¬шись за щеколду двери, сказал:
— В воскресенье окрестим девочку. И все трое разом перекрестились.
10.
Когда Лаврентий Павлович вошел в малый кабинет Сталина, то застал хозяина за беседой с академиком Тарле. На столике у них стояло грузинское вино в тонкогорлой бутылке с тисненой виноградной кистью по темному стеклу, на тарелочках лежали разваленные на дольки апельсины.
— Присаживайся, Лаврентий. — Сталин прошелся к высокой тумбочке в углу ка¬бинета, достал еще бутылку и фужер:
Мы тут с Евгением Викторовичем ведем дискуссию об исторических судьбах народов...
Тарле при этих словах поперхнулся апельсином. Большим клетчатым платком отер блиноподобное лицо:
— Ну, какая же это дискуссия, товарищ Сталин? — попытался он осторожно по¬править вождя, — я ведь только подкреплял научными выкладками ваши мудрые высказывания.
— Подкреплял он, — с усмешкой сказал Сталин, наполняя фужеры из новой бу¬тылки, — а ведь знает что я не согласен с его трактовкой французского рабочего движения. Наш уважаемый академик, — Сталин поднял фужер и слегка потянул из него, не приглашая собеседников к выпивке. Они сами повторили движение Генсе¬ка. — Так вот, наш уважаемый академик Тарле, на мой взгляд, вообще зациклился на этих французах. Сейчас вот он взялся за работу о Талейране. Или я ошибаюсь. Евге¬ний Викторович?
Тарле порывисто отставил фужер, сказал, слегка запинаясь:
— О Талейране я уже закончил, теперь вот исследую феномен Наполеона.
— Кстати о Наполеоне. — подхватил Сталин и поднял кверху палец. — Правда ли, что Кутузов проиграл Москву в карты маршалу Нею?
Берия от неожиданности поперхнулся, фужер задрожал у него в руке, а Тарле враз стушевался, блин его лица стал серым, ржаным.
— А вы не бойтесь отвечать прямо, товарищ Тарле. Свою ошибку с вашим аре¬стом в тридцать втором году мы исправили в году тридцать пятом и ценим вас имен¬но за историческую точность. Вот поэтому я у вас. авторитетного историка, и спра¬шиваю: как французы оказались в Москве? Вы ведь сами сказали, что трудитесь те¬перь над эпохой Наполеона, вам и карты в руки.
Берия ощутил, что именно такие моменты называются ощущением времени, те¬кущим между пальцами. Что может ответить сейчас академик? Ему нужно мгновенно понять, какого именно ответа ждет от него Сталин. Ведь в случае удачи именно на этот ответ и станет ссылаться Генсек как на собственное мнение, подтвержденное авторитетом историка с мировым именем.
— Этот вопрос, — начат осторожно Тарле, — еще не до конца изучен...
— Однако, — перебил его Сталин, — вы уже написали исследование о француз¬ском после в Петербурге Коленкуре и я думаю, что именно эта сторона дела вами достаточно изучена, ведь известно, что после оставления Москвы император Алек¬сандр Первый собирался судить Кутузова именно за бездарную сдачу Москвы. Об этом царь прямо говорил английскому посланнику Вильсону. Значит, государь имел на то основание?
— Я рад, — осторожно начал Тарле, — что вы столь глубоко проникли в эпо¬ху войны двенадцатого года... Видите ли. Коленкур и впрямь упоминает о встре¬че русского фельдмаршала с Неем в Филях накануне известного впоследствии военного совета.
— Ну и? — Сталин раскурил трубку и неторопливо загасил спичку. Положил ее на краешек пепельницы и тихо, вкрадчиво произнес: — Вы сами назовете это слово, или его скажу я... Я жду от вас этого слова. Евгений Викторович.
Берия пока ничего не понимал. Он рассчитывал, что его вызвали на доклад об из¬мене в Генеральном штабе, а оказался на дискуссии по истории страны. Он только успел понять, что Сталин и впрямь, навязав академику дискуссию, прижал ею к стен¬ке. Видимо, слово, которое хочет услышать вождь, стало у академика поперек горла. Тарле опасливо прокашлялся и сказал:
— К северу от Москвы тогда стояла боеспособная и нетронутая армия Витген¬штейна. К югу от столицы такая же армия генерала Тармасова. Ослабевшего после Бородина Наполеона они бы разнесли в пух в следующем же сражении. Если бы в Филях решили драться за Москву. Бонапарт просто развернулся бы и ушел...
— Слово, — тихо и настойчиво произнес Сталин. Тарле молчал.
Сталин аккуратно выколотил трубку о резную дощечку рядом с пепельницей и обернулся к Тарле:
- Вот товарищ Берия слушает нас и с удивлением для себя узнает, что есть, ока¬зывается, слово, более грозное, чем слово Сталин. Да есть такое слово! — Обернулся он уже к Лаврентию. — И товарищ Тарле нам его непременно произнесет. А не сде¬лал он этого пока только потому, что его настораживает ваше присутствие, товарищ Берия. Наедине со мной он уже давно сказал бы его. Так, товарищ Тарле?
Тот согласно кивнул.
— А вы не осторожничайте, Евгений Викторович. Нарком Берия — свой человек, и ему это слово тоже хорошо знакомо. Тем более — мы тут все — интернациональ¬ная команда. Я — грузин, академик Тарле — еврей, а нарком Берия — мингрел. Свои, как говорится, люди, и высказываться можем вполне откровенно. — Вождь потянулся к бутылке: — Развяжем языки, товарищи?
Берия уловил команду. Он знал, что с этого мгновения в его голове должно запе¬чатлеваться каждое слово, с граммофонной точностью. Более того — все сказанное дальше Сталиным надо воспринимать, как программу действий.
...Тоненько звякнуло стекло фужеров. Сталин позволил себе стукнуть свой сосуд о тонкостенные тюльпанчики собеседников:
— Это вино мне присылает старый Бесо Закаридзе из Гори. Уже здесь его разли¬вают в заводские бутылки и выдают за фирменный грузинский напиток. Я делаю вид, что не знаю этого. Зачем обижать кремлевскую обслугу?
Сталин отставил полупустой фужер, прошелся по залу за спинами гостей.
- Этот народ, сделавший из меня кумира, — заговорил он и по комнате снова поплыл запах табака «Герцоговины Флор», давно и прочно считает меня русским. Это в традиции. Здесь в свое время считали своими варяга Рюрика и голштинскую немку, Лейбу Троцкого и теперь вот меня... Странный этот русский народ — без чет¬ких границ, без законных вождей, без определенного самоощущения. В свое время их философ Владимир Соловьев говорил, что славянская идея не в том, как видит себя нация во времени, а в том, как видит ее Бог в вечности. Философ прав, ибо по¬стичь этот народ обычным разумом невозможно. Не случайно сам отец истории Ге¬родот не сумел ничего определенного сказать о сем народе, тогдашних гиперборей¬цах... Евгений Викторович, вы ученый, поправьте меня, если я буду неправ... Так вот. бескрайние просторы их страны делали мироощущение каждого славянина, так сказать, вселенским. Отсюда безграничные их тоска и разгулы и песни, которые не вмещаются в обычные представления ни одного иного народа.
И неожиданно, хрипло, но проникновенно Сталин пропел:
– Ой, ты, степь широ-о-кая-я. Степь раздо-о-о-льная,..
— Ты можешь представить себе. Лаврентий, чтобы у нас в горах позволили себе такую просторную песню? Ей же не хватит места на целом Кавказе!.. Вы, племя пас¬тухов и пророков. — Сталин остановился за спиной Тарле, — вроде бы тоже вселен¬ский народ. Но вы без корней, перекати-поле, всюду в гостях. И всюду ведете себя так, как будто вам вот-вот дадут пол зад коленкой, потому и стараетесь побольше нахапать, чтобы утянуть с собой в иную новую страну, все равно какую... Эти же... О, этим только дай волю! Они своим разливом заполонят всю землю и даже не по¬чувствуют этого. Даже монголы! Даже бесчисленные орды кочевников без следа рас¬творились на русских просторах! Твой дурак Наполеон, - - Сталин все шагал по ком-нате. — даже не соображал, на что замахнулся, перейдя в июне 1812 года Неман. И не в фельдмаршале Кутузове и горящей Москве тут дело. Просто никто не ведает, какой видит Бог эту нацию в вечности.
Гулко простучали часы в соседней, большой зале, невидимый электрик где-то в глубине дворца повернул выключатель и мягкий свет полился из-под абажура боль¬шой круглой лампы на столе. Сталин подождал, пока прогудел последний, одинна¬дцатый удар, и продолжил:
— Да. Наполеон был обречен, хотя и был прав. Ибо только держа русских в со¬стоянии постоянного напряжения постоянной войны и можно удержать их господ¬ство в мире. И монголы канули не зря, и тот же Гитлер, который сейчас изготовился к прыжку на СССР, тоже прав, хотя и он проиграет войну.
— Войны не будет, товарищ Сталин. — робко попытался вставить Тарле, — ведь мы знаем, что вашу личную позицию высказал ТАСС в своем нынешнем За¬явлении.
— А если и будет. — добавил Берия, — то на чужой территории и малой кро¬вью. Такова наша военная доктрина.
Сталин опять прошелся к своему месту. Сел, выколотил трубку:
— Доктрина, - насмешливо сказал он. — главная доктрина высказана пока не¬известным нам автором в романе «Гипербореи», которую читает сейчас генерал Жу¬ков. Мы с товарищем Берия. — повернулся Сталин к академику. — уже проштуди¬ровали эту рукопись.
— Не слышал о такой книге. — навострил ухо академик.
— А о ней пока никто не слышал. — просто нам преподнесли машинопись, сня¬тую с копировальной бумаги. Там. уважаемый Евгений Викторович, в деталях распи¬сана первая фаза войны Гитлера с Советским Союзом.
— Но ведь войны не будет!
— Будет. — успокоил академика Генсек. — И будет именно такой, как написано в романе. Правда, там речь идет о гипотетическом народе — гиперборейцах, но си¬туация, которая описывается в книге, в истории славянства повторялась многажды и потому ныне тоже легко предугадываема. А посему — не станем мешать Гитлеру.
— Как. — прошептал в полной тишине Тарле. но ведь вы. именно вы — вождь этого народа, руководитель Советского Союза!
— Моя маленькая Грузия для русских — это лишь частичка всего остального ми¬ра. И если целому миру нынче для выживания надо поддержать Гитлера — она его поддержит. Так. Лаврентий? — полуобернулся Сталин.
— Так. — машинально ответил Берия. А Сталин поднял фужер, внимательно по¬смотрел сквозь стекло на академика:
— Лично я ничего не имею против русского народа и СССР. Но беда в том. что тот же генерал Жуков всю нашу многонациональную страну упорно называет Росси¬ей. Что ж. пусть будет Россия... Вернее, пусть не будет. Вот ученые медики говорят, что количество девственниц в России больше, чем во всем остальном мире. Черчилль подчеркивает это как признак нравственной чистоты русских. И наше счастье, наша относительная безопасность пока и зависит от этой их нравственности. Она исключа¬ет в русских захватнические и шовинистические начала. Скажу больше — у них и в мыслях нет завоевания мира. Вы понимаете, что тут я не имею в виду идиотских раз¬говоров по поводу мировой революции. Гут наше с вами родное, интернациональ¬ное... Но само по себе их миролюбие не делает русских менее безопасными для всех стран, в том числе и для моей маленькой Грузии.
— Но ведь вы — вождь нации! опять попытался сказать Тарле.
— А они меня выбирали? насмешливо спросил Сталин. — Я вам скажу боль¬ше: для них все вожди — как чирей к заднему месту. Эта нравственная и духовная масса живет по своим законам, как мы уже условились, данных ей Богом в вечности.
— Но в таком случае. — голос Тарле окреп. — война с русскими попросту бес¬смысленна!
— Увы! — Согласился Сталин. — но тесто все-таки лучше держать в дежке. Это вам любая здешняя домохозяйка скажет. А ведь я — больше, я Хозяин. Вот Лаврен¬тий Павлович и все прочие наркоматы сейчас активно работают на срыв боеготовно¬сти Красной Армии, особенно в пограничной полосе. Всех, кто пытается сорвать гря¬дущее наступление немцев, мы объявляем изменниками.
— Но ведь немцы в таком случае могут взять Москву! — ужаснулся Тарле.
— Могут, — жестко ответил Сталин.— Ведь у нас не перевелись любители иг¬рать в карты по-крупному. Поставить такого игрока в большие генералы — и дело в шляпе, как говорится. Но для этого не хватает самой малости. Евгений Викторович всего лишь одного слова. Слова, которое объединяет все антиславянские силы. Того самого, что водило вашим пером при написании ваших псевдонаучных трудов и ко¬торое вы так ни разу и не написали. Того самого слова, благодаря которому мы тут сейчас и жируем на чужом пиру... Слово!
Академик Тарле на это раз не запнулся, не выдержал паузу:
— Масонство...
Сталин молча плеснул вина по всем фужерам и поднял свой:
— Вот. Лаврентий Павлович, слово, которое вслух боюсь произносить даже я. товарищ Сталин. Но именно это слово гасит силовое ноле славянства И уже много столетий хорошо с этим справляется. На этой земле все мятежи и войны тысячелетия обязаны этому слову. Оно короновало правителей и низлагало их. оно вручало своим людям маршальские жезлы и создало самую справедливую и крепкую на свете пар¬тию большевиков. Оно и сейчас тут — оно везде, хотя его и не произносят вслух. Сейчас это слово подвинуло к границам России полчища тевтонов и в день летнего солнцестояния начнется невиданная доселе война. Гитлер в ней не победит, но тесто удержать в деже еще на некоторое время поможет. Так выпьем же за это волшебное слово, хотя и я его произносить не стану. Я скажу другое слово — синоним того, что произнес тут академик Тарле. Выпьем за интернационализм, товарищи!
И опять звякнуло стекло. Сталин осторожно воткнул пробку в горлышко бутылки и устало сказал:
— Засиделись мы, господа интеллектуалы. Спасибо за компанию. Евгений Вик¬торович. Я думаю, за работу о Наполеоне вам следует присудить Сталинскую пре¬мию... Кстати, Лаврентий, ты что-то хотел сказать об измене в Генеральном штабе?
Берия поправил пенсне, взялся за шляпу:
— В этом отпала необходимость, товарищ Сталин.
— Тогда найди мне этого проклятого писателя! Надо ведь выяснить, откуда у не¬го такие откровения о грядущей войне.