Осторожная зима хрустела моими шагами. Мне оставалось совсем немного. Я знала, что за функционально удобными во всех отношениях финскими стенами очередного маломестного зала спит он – мой странный враг, которому нельзя перерезать горло, на которого нельзя подать в суд.
Морозный воздух на минутку вскружил голову. Странное опьянение, схожее с тем, когда выпиваешь залпом рюмку воняющего карамелью трёхзвёздочного коньяка, ломанулось в сердце. Может, стоит просто смиренно сесть на своё кресло, когда прозвенит третий звонок, и окунуться в болото, воображая, что жижа несёт тебя по самой чистой реке мира? Может, пора оставить свои наивные надежды переменить мир и начать революцию с себя – хоть новой рюмкой коньяка, хоть бритвой по венам?
Пьяница.
Выпитая ещё в отеле рюмка водки из мини-бара танцевала в голове распутной одалиской. А он? Он ждёт меня?
Зал был чист и пуст. Именно так – сначала чист, а потом уже пуст. В нём странно пахло той самой мертвенной чистотой, которая бросается умывать ваши щёки, когда вы входите в кабинет врача. Мне сделают операцию? Дрожь ухмылки передергивает слипшиеся от неудачно намазанной помадой губы. Да чёрт с вами со всеми. Особенно, если учесть, что чёрта нет.
Я подошла к сирому и убогому без электрического спирта синтезатору и провела пальцами по молчащим клавишам. Я могла бить по ним, барабанить любую ерунду, а они что только и могли – огрызнуться тишиной.
Я была всемогуща.
Гитара тоже молчала. Крепкая, как деревенская девица, с тонкими, реденькими волосами струн, она покорно отдалась моим рукам, изобразившим на ним сначала Эдди Ван Халена, потом Маттиаса Ябса, и под конец – нежного Блэкмора. Струны молча кусали пальцы. Никакого толку от этой гитары. Она мне не враг. Она даже может красиво петь, если попадёт в руки к истинному мужчине.
Микрофон крепко покоился в объятьях зажимов на своей стойке, как маленький божок. Красная лампочка на его бесстыдном заду молчала – выключен. Ну так это к лучшему. Я смогу сказать ему все, что о нём думаю.
Холодный на ощупь, округлый, с металлической сеткой, он напоминал незажжённый факел. Проведя им по губам, я почувствовала боль. Кусочки моей помады остались на зловещей сетке. Я сжимала-разжимала руку, но микрофон оставался всё таким же мерзким и холодным. Я хотела сделать из него резиновую игрушку. Я хотела пропеть в его выключенное, но смердящее нутро все самые гадкие слова, которые знает свет.
Я стояла перед пустым залом с отключённым микрофоном в руках, а мне мерещилась толпа, мне мерещились крики, визг, они приходили наплывами, как после отключения сознания. Пьяные, оборванные мысли танцевали в моём голодном нутре – я представляла, как ты, тот, по чьей щеке я провела сегодня пальцем, в надежде смыть неискреннюю крупу звёздной известности, придёшь сюда и начнёшь свой долгий эротический танец с этим плешивым божком, вся власть которого – в маленьком красном светодиоде, делающем его всемогущим.
Он может делать слова громкими. Он может изображать, что поёт. Микрофон любил прирастать к руке его обладателя, как чага цепляется за берёзу, отсасывая из неё объективное понимание жизни – и саму жизнь. Мальчик мой маленький, кареглазый, зачем тебе эта странная штука, напоминающая о том, что истинно любят люди и о чём они забывают, когда любовь заканчивается.
Любовь на полтора часа, пока горит красный светодиод.
Микрофон приходил в залы и вонючие клубы. Микрофон считывал с уст издёрганного музыкой певца фальшивые слова и радостно выкидывал их вонь в толпу. Толпа стояла наготове, ловя картофельные очистки, яичную скорлупу, мясные ошмётки и другие помои, которым так всегда рад шоу-бизнес.
Я захотела бросить микрофон на пол и стукнуть по нему подошвой зимнего ботинка.
-Эй, - услышала я твой голос, - Что ты там делаешь с моим микрофоном?
И пьяная улыбка сползла с моего обветренного ненавистью лица.
Wednesday, January 13, 2010