Поэтому не горюй о Гнездовище. Оно должно было исчезнуть с этих хребтов, не сейчас, так позже. То поселение было всего лишь колыбелью для растущего народа. Сам посуди, что было бы с ними, когда места над Обвалом перестало хватать…
- Но такое жестокое наказание для Генульфа! Зачем? – воскликнул Донахтир.
- Не суди о деяниях Судьбы лишь по одному событию, - осадила его амиссия. – В цепи Жизни каждое звено неразрывно связано с другим. Еще неизвестно полюбил ли тот изгнанник Бескрылых, если бы с ним обошлись не так сурово.
- Но вы всегда знали, что Генульф невиновен? – спросил Донахтир, которому вдруг пришел на память рассказ Старика из Гнездовища, где упоминалось о том, что амиссия, прилетавшая в пещеру до обвала, была удивлена словами Генульфа о своей невиновности.
- Увы, в той истории не было безвинных, как и не было истинно виновных. Наказанный ведь тоже прилетал к нам. Так что мы не слишком покривили душой, когда указали на него. Кстати, именно тогда открылась и его Судьба, и то, что начало ей уже положено. Волею случая этот Летающий тоже услышал, как Великий Иглон открывал кому-то Тайное Знание. Он скрытно прилетел к нам, чтобы узнать, какими бедами это грозит орелям, но при этом таил в душе опасное подозрение. Мы почувствовали неминуемый раскол среди Иглонов и, как ты понимаешь, сделали все, чтобы его не допустить. А потом, когда к нам прилетели за разъяснениями, просто указали на того, кто был у нас последним.
- Но в Летописи ясно записано, с ваших, кстати, слов, что прилетавший к вам владел Тайным Знанием, хотя Великим Иглоном не являлся.
Амиссия с досадой отмахнулась.
- И здесь мы не слишком покривили душой. Конечно, простым подслушиванием подлинное Знание не получишь. Но кое-что из ЗАПИСАННЫХ тайн Великих Иглонов он узнал. Например, о том, что мы обязаны защищать и оберегать Знание. Этим и пытался на нас воздействовать. Но, не столько для того, чтобы исправить ситуацию, а чтобы наверняка узнать кому именно открылся Правитель. Эта хитрость не удалась. Мы потому и не различаем лиц, чтобы яснее видеть душу. Радея на словах о благополучии орелей, тот Летающий уже взрастил в себе два опасных злобных чувства. Он завидовал тому, кому Великий Иглон открыл Знание и, даже не будучи до конца уверенным, испытывал к нему ясно видимую неприязнь. Поэтому, верные своим обязательствам, мы сделали все возможное, чтобы истребить в нем подозрения, и убрали из памяти всякое напоминание о визите к нам. В грядущем наказании этот Летающий не должен был испытывать чувства вины, чтобы точнее следовать своему предназначению.
Донахтир задумался, пытаясь представить себе тот день, когда его предок Хеоморн прилетел сюда со своей свитой, с братьями, с Генульфом и Гольтфором... Сейчас всё выглядело иначе, чем прежде, но все равно оставалось еще великое множество вопросов. И главный из них никак не давал покоя! Амиссия ведь ясно дала понять, что Дормат не был истинно Знающим с самого начала. Почему же у него родилось семеро сыновей, как у настоящего Великого Иглона?
- Что ж тут непонятного, - немедленно откликнулась прорицательница. – Это были не его дети.
Старик уже несколько часов разбирал груду камней, откладывая в сторону пригодные для восстановления соседского забора, и искоса поглядывал на Тористина. Тот с самого утра не проронил ни слова. Едва выбравшись из гнездовины, в которой провел явно бессонную ночь, орель только низко поклонился Старику и сразу же принялся за работу. Старик хотел ему помочь, но Тористин с преувеличенной учтивостью заметил, что Иглону не следует помогать простому подданному. С трудом скрывая усмешку, Старик важно заметил, что, пожалуй, это правильно, и отошел.
Его забавляло то, что происходило с Тористином. Из рассказов отца Старик помнил, что почитание Иглонов и полное доверие их мудрости было у орелей нерушимой нормой жизни. А уж дети Дормата вообще стояли особняком из-за своей горькой судьбы, и, более всего, из-за того, что были последними в роду истинных Иглонов. Словно монолит, завершающий многолетнюю безмятежную историю орелей, возвышалась память о них надо всеми прочими в окружении облаков тайны и сочувствия. Но сейчас для Тористина в этом вековом монолите образовалась, кажется, солидная трещина, которую Старик с видимым удовольствием пытался расширить и углубить. «Странно, - думал он, наблюдая с каким остервенением обтесывает камни вчерашний бунтовщик, - мне нравится неприязнь, растущая в этом ореле. Он не хочет видеть меня Правителем, и это хорошо, потому что причина тому может быть только одна – Тористин любит нынешних Иглонов и, значит, они того стоят. Что ж, пусть! Для чего бы Судьба ни собирала нас с братьями на Сверкающей Вершине, одно я знаю точно – править там мы не должны и не будем!»
Старику почему-то казалось, что для Гнездовища все сложится не так уж и безнадежно, если они с братьями откажутся от власти. Откуда взялась такая уверенность, он и сам не мог сказать, но объяснение своим мыслям нашел самое простое – не может его жизнь затянуться настолько ради дела, которое он делать не умеет и не хочет. Все свои долгие годы несостоявшийся Иглон отдал Гнездовищу. В этом он видел и смысл, и цель своего существования. Разве возможно, чтобы, управляя блистательным орелинским городом, Старик так же болел за него душой, как болел он за свое крошечное поселение? Нет, конечно же! А, раз так, то незачем и начинать. И, если ничего кроме власти им на Сверкающей Вершине не уготовано, то этим он с легкостью поступится, а остаток жизни готов посвятить поискам жителей Гнездовища и их возвращению домой. Ведь не пропали же они бесследно, в самом деле!.
О желаниях братьев Старик старался не задумываться. Хотя, если рассуждать здраво, зачем им власть в их преклонном возрасте, да еще в таком месте? За сто лет каждый несомненно состоялся, как личность и обрел, (Старик очень на это надеялся), достаточно мудрости, чтобы понимать несостоятельность притязаний, которые им навязывало происхождение. Ну, какие из них Иглоны?! Достаточно вспомнить старейшину кочевников. Тот был уже зрелым мужчиной, но, как Правитель, не шел ни в какое сравнение с молодым Донахтиром, хотя и управлял своим народом достаточно разумно. Нет, как бы там ни было, но на Сверкающей Вершине им должно быть уготовано что угодно, только не власть!
Старик снова задумался о братьях. Последнее время он делал это все чаще. Однако, воображения хватало только на то, чтобы мысленно размножить образ старца, являвшегося во снах, и нарядить его в одежды кочевников, смутным воспоминанием осевшие где-то в уголках памяти. И почему-то все время в голове всплывал рассказ Рофаны... Однажды, еще когда все звали его Фостином, Старик подслушал, как мать смеясь говорила невесткам о тех временах, когда она ожидала появления на свет очередного малыша. Тогда она тоже никак не могла вообразить, каким он будет. Зато стоило малышу появиться, он оказывался именно таким, каким нужно, и никого другого на его месте уже невозможно было представить. Вот и Старик, думая о братьях, все время убеждал себя в том, что они уже есть такие, какие есть, других ему не выдумать, и остается надеяться только на то, что при встрече родная кровь скажет им, что только такими они и могли стать.
Иногда, правда, он немного завидовал остальным. Если верить предчувствиям, то пятеро из братьев уже вместе, уже успели узнать друг друга и, может быть, даже подружились... Что ж, это правильно – все они жили на земле, и им есть о чем поговорить и что вспомнить. Седьмого брата, того который остался у амиссий, каждый мог видеть во сне, а, стало быть, имеет о нем хоть какое-то представление. Но как все они воспримут его, Старика? Не покажется ли он им особенно чужим из-за того, что вел жизнь, непохожую ни на какую другую?
Старику вдруг сделалось ужасно одиноко. Пожалуй, изо всех живущих в этих горах и на земле единственным родным и близким для него оставался только Нафин...
Интересно, каким он стал...
Но, пытаясь вызвать в памяти образ юноши, Старик видел только упрямого мальчишку со связанными крыльями, и понимал, что здесь его воображение тоже бессильно. Мальчик наверняка изменился – повзрослел, возмужал, и пытаться представить нового Нафина, то же самое, что воображать себе братьев, которых никогда не видел.
Старик досадливо крякнул и покачал головой. Лучше не думать ни о чем таком – не расстраивать себя. У него достаточно и других тем для размышлений. Вот, к примеру, Тористин с его неприязнью. Ведь как забавно все складывается – почти сто лет на Сверкающей Вершине сокрушались о пропавших младенцах, а теперь, когда выясняется, что младенцы выжили и готовы вернуться, как законные правители, их запросто могут встретить с холодным отчуждением.
«Пускай, пускай, - усмехался про себя Старик. – Радостно видеть, что орели не тупое стадо, бредущее за всяким, кто назовется Иглоном. Буду и дальше держаться высокомерно – пусть Тористин до конца прочувствует, что им может грозить. А там, глядишь, и остальным объяснит. Дар убеждения у него, видимо есть, раз притащил за собой столько добровольцев, готовых разгромить Гнездовище. Вот пусть и заглаживает свою вину перед Великим Иглоном. А если мои братья заупрямятся и будут настаивать на своем праве, то тут и я вмешаюсь. Ведь у меня перед Донахтиром тоже кое-какой должок имеется».
Старик вспомнил, как тяжело признавался молодой Правитель в том, ЧТО скрыто в тайном тоннеле. Мальчику, конечно, нелегко было говорить о таком... Зато Старику почему-то стало легче. Пугающая неизвестность обрела конкретные черты, получила имя и перестала быть такой уж страшной. Наверняка ему вместе с братьями придется войти в тот тоннель, чтобы получить Тайное Знание. Но, предупрежденный сам, Старик подготовит братьев, и неизбежная встреча не повергнет их в ужас. Так что, спасибо Донахтиру за то, что нашел в себе силы рассказать о призраке, о котором имел полное право умолчать...
Ближе к вечеру прилетели орели, присланные со Сверкающей Вершины. Те самые, которые пять дней назад громили Гнездовище вместе с Тористином. Старик ужасно им обрадовался. Сказать по правде, враждебное молчание уже начало его угнетать, несмотря на многолетнюю привычку к одиночеству. Но, одно дело, когда ты предоставлен сам себе, и совсем другое, когда рядом постоянно находится кто-то, от кого так и веет отчуждением.
Прилетевшие орели принесли с собой Серебряную Воду и кое-какие новости.
Тористин, обрадовавшийся не меньше Старика, быстро сник, едва узнал, что от Верхнего Города почти ничего не осталось. Ореля совершенно сломило то, что все считают главной причиной катастрофы его ужасный поступок, и только новость о чудесном выздоровлении Великого Иглона немного вернула Тористину присутствие духа.
Старик, на которого посматривали виновато и смущенно, тоже особенно интересовался Донахтиром. Его очень озадачило, что Правитель первым делом отправился с Летописцем в Галерею Памяти, а оттуда, совсем один, прямиком полетел к амиссиям. Объяснения орелей, что Великий Иглон искал в Летописи описание катастроф, схожих с той, что произошла в Верхнем Городе, Старика не убедили. Почему-то он был убежден, что все перемещения Донахтира связаны с ним, с его братьями и их будущим. И, возможно, следующий визит Великого Иглона будет сюда, в Гнездовище...
Но прошло еще два дня, за которые поселение значительно восстановилось, а со Сверкающей вершины не прилетел никто, кроме пятерых иширов, доставивших запасы Серебряной Воды. Впрочем, они рассказали, что Великий Иглон вернулся от амиссий спокойный, уверенный и сразу же объявил о Большом Сборе, на котором намерен сообщить нечто чрезвычайно важное. Сбор, правда, состоится только через две недели, которые нужны Правителю, чтобы уладить кое-какие неотложные дела и, главное, определиться с началом восстановления Верхнего Города. Но иширы все равно советовали провинившимся орелям не медлить и завершить свою работу, как можно скорее.
После этого визита работа в поселении не прекращалась ни днем, ни ночью. С легкостью разрушенные гнездовины отстраивались очень трудно. Однако, уже к исходу десятого дня, никто не нашел бы в обновленном Гнездовище даже намека на прежние повреждения. Безлюдное и притихшее, глазами одного единственного своего жителя, смотрело оно с края хребта на улетающих орелей. Тористин ни минуты не задержался в поселении, и, едва последний камень был поставлен на место, велел товарищам собираться в обратный путь.
Как-то так само собой получилось, что он снова стал лидером, руководя работами и работая сам, ревностнее прочих. Никто не видел, чтобы он отдыхал, и никто не видел, чтобы он хоть за чем-либо подходил к Старику и говорил с ним. Орели недоумевали. Если первое еще можно было объяснить чувством вины, то второе объяснению не поддавалось, учитывая тот факт, что Тористин и Старик провели один на один целых четыре дня. Неужели они и тогда не разговаривали?! Но Тористин отвечал, что все нормально, а расспрашивать Старика никто не решился. Только один раз, когда легко поранился орель из Южного Города, и Старик взялся подлечить его рану какими-то листьями, раненный осторожно спросил, нет ли в Гнездовище травы, способной залечить душевную рану Тористина?
- Он вылечится, - улыбнулся тогда Старик. – Рану вашего друга врачует нечто большее, чем просто трава. И поверь, юноша, если на Большом Совете вы услышите такое, от чего потеряете душевный покой, и не будете знать, как поступить, обратитесь к Тористину – он подскажет верное решение, и рана его окончательно затянется.
И вот теперь старый орель с тоской и надеждой смотрел в след улетающим. Каждый простился с ним почтительно и дружелюбно, и только Тористин, не подходя близко, молча преклонил колено и тут же взмыл в воздух. Он так и не сказал никому о том, кем на самом деле является Старик, и тот был ему чрезвычайно признателен за это. Чутьем столетнего Живущего он безошибочно угадал, о чем Великий Иглон собирается рассказать. Это пугало, но, одновременно с тем, хотелось, чтобы все поскорее случилось.
«Я устал ждать неизвестно чего, - повторял себе Старик, сидя на скамье Рофаны в самом начале опустевшей улицы. – Этот молодой Правитель был у амиссий…, он знает, что делает... Видимо, время пришло… Но, все-таки, все-таки, по-моему, он слишком торопится – братья еще в пути. Возможно, стоило бы подождать их…»
На исходе двенадцатого дня, возвращаясь от Обвала, где он много часов просидел, отдаваясь воспоминаниям, Старик привычно окинул взглядом горы над Гнездовищем и замер. На уступе соседнего склона, четко видимый в лучах заходящего солнца, стоял, посверкивая одеждами, орель со сложенными крыльями.
Сердце Старика бешено застучало.
Орель распахнул крылья, оттолкнулся от скалы и, описав широкую дугу, полетел прямо к поселению…
Донахтир смотрел на Гнездовище, на раскинувшиеся перед ним горы и никак не мог разобраться – счастлив ли он без меры или, наоборот, глубоко несчастен. Чувство, возникшее в нем, было ни на что не похоже, но оно было огромно! Впервые в жизни орель ощутил, что стоит на Земле, которая не ограничивается этими горами. Далеко внизу лежала густо населенная равнина, незнакомая, безумная, но неразрывно с ними связанная. Она одновременно и пугала, и притягивала, как пугает и притягивает бездонная пропасть...
Донахтир глубоко вдохнул чистый горный воздух. Минуло двенадцать дней, как он объявил о Большом Сборе, и через день на площади Главнейшего Города орели узнают о скором приходе детей Дормата... Какая горькая насмешка! «Дети Дормата»! Те, кого почти сто лет так называли, на самом деле таковыми не являлись никогда!. В голове Великого Иглона все еще звучал голос Амиссии: «Это была очень грустная история. Нелепая и трагичная. Но не жди, что рассказав её, я стану учить тебя, как поступать дальше. Здесь ты все будешь решать сам. Зная правду, можешь не допускать на Сверкающую Вершину тех, кто вырос среди бескрылых. Можешь наоборот, отдать им власть и уйти в сторону. Но, что бы ты не решил, ответственность за конечный итог ляжет только на твои плечи…»
Что ж, ответственности Донахтир не боится. И он принял решение, которое подсказали ему и разум и сердце. Да и можно ли было решить иначе?! Нет! Они с братьями примут тех, кто придет, как положено принимать желанных гостей. Расскажут им о жизни орелей, покажут Города и отведут в Галерею Памяти, соблюдая древний порядок. А там - будь, что будет. И для начала Донахтир заберет из Гнездовища Старика...
Великий Иглон не мог объяснить даже самому себе почему это для него стало вдруг так важно и так необходимо. Но что-то подстегивало изнутри, торопя и назойливо требуя не затягивать дольше тайну о детях Дормата. Потому и объявил Донахтир Большой Сбор. Потому и прилетел сейчас к Гнездовищу. Нужно, чтобы Старик стоял рядом с ним в тот день, когда орели узнают хотя бы эту правду. Но, даже если он заупрямится и не захочет лететь, Донахтир все равно будет с ним в этот день! Он твердо решил, что, в случае отказа Старика, прилетит сюда вместе со своим народом, чтобы упрямец понял – им всем необходимо дождаться его братьев!
А потом... Ох, это, пожалуй, самое трудное, но и самое важное решение! Потом Донахтир подумает о другой тайне – открывать, или не открывать орелям правду об Изначальной Жизни. И для этого ему просто необходимо, чтобы все сыновья Дормата пришли на Сверкающую Вершину!
Донахтир поймал себя на том, что даже в мыслях продолжает называть тех, кто придет, «сыновьями Дормата». Дормата Несчастного. Вот уж у кого горькая судьба! И самое обидное то, что уготовило такую судьбу чрезмерно любящее сердце матери… Ну, зачем Иллуна так желала видеть Дормата Верховным Правителем? Стал бы он простым Иглоном – чем плохо? Но нет, охваченная особенно сильной нежностью почему-то только к этому сыну, Великая Иглесса пожелала для него абсолютной власти, а Санихтар, тоже безумно влюбленный, не смог отказать любимой…
Любовь! Как же все-таки коварно это чувство!
Правитель и Эллуна, Эллуна и её сын Дормат, Дормат и Анахорина... Все они жили во власти любви, и все совершили роковые ошибки, подчиняясь ей. А Анахорина? Интересно, кого на самом деле любила она? И любила ли вообще? Пожалуй, только призрак из Тайного Тоннеля знает ответ на этот последний вопрос… А, может быть, и он не знает – слишком уж своенравное чувство Любовь, и никакими жизненными законами и логикой его не объяснить…
Все-таки опасный дар оставил Живущим Последний. Столь мощному чувству он не дал мудрых глаз, и теперь, поражая всех без разбора, оно в свою очередь ослепляет тех, кого охватывает.
Донахтир покачал головой.
Хотя... Не испытывай сам он любви к орелям, к их истории, образу жизни и даже к этим горам, вся жизнь Великого Иглона потеряла бы и смысл, и цель. Может, не так уж это чувство и опасно? Может быть оно, подлинное, дает мудрость только тем, кто любит не ради одной своей собственной любви, а вкладывает в это чувство все – и нежность, и ответственность, и уважение, и понимание ошибок и слабостей тех, кого любишь. Короче, все то хорошее, что может чувствовать один Живущий ко всем вокруг. Чтобы тот единственный, ради кого он заболел этим чувством, мог жить беззлобно и бесстрашно в мире полном любви...
Донахтир еще раз глубоко вдохнул. Он определенно все воспринимал по-новому! Никогда прежде не виделась ему Жизнь так глубоко и так полно. Нет, конечно, он о многом размышлял и прежде, и делал это с позиций отличных от позиции любого другого ореля, но все равно не так, как теперь...
Великий Иглон перевел взгляд на Гнездовище. Крошечный участок земли, возникший непредвиденно, но так значимо. Здесь Летающие породнились с бескрылыми и прожили в мире и согласии так долго, что успели смениться два поколения. Почему это вышло? Почему ошибки, совершенные Человеком, не повторились в этом странном поселении? Точнее, не повторялись до тех пор, пока сюда не прилетели орели со Сверкающей Вершины... Как странно! Когда в жизнь Гнездовища вмешались бескрылые, она стала только процветать, а, когда они, Летающие, то все оборвалось. В чем же причина? В том, что Генульф, несправедливо осужденный и лишенный права называться орелем, попросту полюбил бескрылых? В том, что и им пришелся по сердцу образ жизни ореля? Поэтому и полюбили земные девушки и юноши детей Генульфа настолько, что согласились жить в горах...
«Вот и опять я вернулся к любви, - подумал Донахтир. – Так, наверное, прав был Последний, считая её спасением от Страха. Ведь тот, кто истинно любит, ничего не боится. И, выходит, не опасный, а прекрасный дар оставил он Живущим. Вот только пользуемся мы им неумело…»
На пустынной улочке Гнездовища появилась одинокая фигура. Великий Иглон сразу узнал Старика. Да и кому бы еще тут быть? Опальный Тористин со своими провинившимися товарищами уже должен был улететь. Донахтир специально подгадал так, чтобы в Гнездовище никого не было, когда он прибудет. Никого, кроме Старика, с которым требовалось поговорить без свидетелей. То, что рассказала амиссия должно перестать быть тайной. Они и без того раздули её, наслаивая слой за слоем так, что отовсюду вылезает то один край, то другой...
Фигура на пустынной улочке замерла, обернув лицо к уступу, на котором стоял орель. Великого Иглона заметили.
- Что ж, - вслух сказал Донахтир, - надеюсь, он не станет меня отговаривать.
Старик стоял посреди улочки на том месте, где и увидел своего гостя.
Когда Донахтир опустился в двух шагах от него, он, может, и хотел шагнуть навстречу, но ноги приросли к земле. Только и смог, что низко поклониться, да кое-как выдавить из себя:
- Рад видеть тебя в добром здравии, Правитель. Надеюсь, раны оказались неглубоки, и твоя рука не повредилась.
- Я уже забыл о ранах, - ответил Донахтир, кланяясь в ответ.
Он кинул взгляд на гнездовины и спросил:
- Ты доволен тем, как все здесь восстановили.
- Да. Все хорошо.
- Отлично.
Орели посмотрели в глаза друг другу, прекрасно понимая, что говорят совсем не о том, ради чего встретились.
- Думаешь, сюда уже никто не вернется? – спросил Старик.
- Почему ты так решил?
- По тому, как ты на все здесь смотришь. Безнадежно и без особого интереса. Это место словно умерло для тебя.
Донахтир невольно опустил глаза, но тут же вскинул их снова, осознав, что лишь подтвердил этим предположение старца.
- Я прилетел за тобой, - сказал он, скрывая минутную неловкость. – Через день в Главнейшем Городе все, наконец, узнают, что наследники рода Великих Иглонов живы, и мне бы хотелось, чтобы ты стоял рядом, когда я буду об этом объявлять. Ты должен увидеть радость, которую вызовет это сообщение, и ощутить себя отцом и наставником огромной семьи орелей…, её Правителем...
Донахтир замолчал, заметив насмешливый взгляд Старика.
- Правителем? – переспросил тот. – Ты удивляешь меня, молодой человек. Вроде неглуп…, даже очень и очень неглуп, а говоришь такое. Я еще смог бы, наверное, управлять Гнездовищем – здесь мне, по крайней мере, все ясно и понятно – но у вас… Какой из меня Правитель? Куда ты так торопишься? Зачем? Не буду скрывать, я давно ждал тебя. С того самого дня, как узнал про визит к прорицательницам. Но разговор представлял себе иной. Я думал, надеялся, что они открыли тебе наше будущее, то, ради чего мы с братьями живем так долго, и, что должны совершить... Но ты говоришь о власти, а это мне не интересно.
- Откуда ты знаешь, что прорицательницы говорили мне не об этом?
Старик слегка замялся.
- Не знаю, да. Но мне кажется, в таком исходе нет никакого смысла. Поверь, даже то, что предсказано, не всегда совершается так, как мы того ожидали. Мои братья еще не пришли, мы о них ничего не знаем. Может, лучше было бы сначала присмотреться друг к другу, не раскрывая никаких тайн? А вдруг никто из нас не захочет взять на себя такую ответственность, как власть? Или наоборот, те, кто захотят, окажутся недостойны этой чести? Неужели ты никогда об этом не задумывался? Ни за что не поверю – ты слишком хороший Правитель, чтобы ни о чем таком не думать. И твои подданные это понимают. Скажи, что почувствует каждый из нас – я имею в виду тебя и себя – когда орели, узнав, кем я на самом деле являюсь, лишь понуро опустят головы, не желая никакого другого Правителя, кроме того, которого имеют? Мне будет неловко стоять перед ними. А тебе? Сможешь ли ты после этого смотреть мне в глаза так же прямо, как теперь? Или, может быть, ты именно того и добиваешься – показать сейчас насколько мы будем лишними в ваших городах, когда придем?.
- Нет! – вскинул голову Донахтир. – Как ты можешь думать обо мне так?!
- Приходится, - развел руками Старик. – Приходится, потому что мне непонятна твоя спешка. Почти год хранить тайну, и не иметь терпения сохранить её еще немного! В чем причина, Донахтир? Или это амиссии велели тебе так поступить?
- Нет.
Правитель с некоторой напряженностью изучал землю у себя под ногами, а Старик не отрывал глаз от его лица, ожидая хоть каких-то объяснений. Ему ужасно не понравился взгляд, которым Великий Иглон окинул восстановленное Гнездовище. Он действительно смотрел на поселение, как на нечто, отжившее свой век, и сердце Старика болезненно сжалось. «Неужели прорицательницы открыли Донахтиру. что сюда уже никто никогда не вернется?» Нет, не может быть! Старик отказывался в это верить, и сильнее, чем когда-либо не хотел лететь на Сверкающую Вершину. «Готовил, готовил себя к борьбе, к каким-то немыслимым подвигам, ради спасения Гнездовища, а вышло, что исчезло оно тихо, словно само собой, и выбора у меня почти не осталось... Почти, потому как кое-что я все-таки еще могу. К примеру, не делаться Иглоном и продолжать искать, искать, искать... А, если остатка моей жизни на это не хватит, то ведь остается еще Нафин. Уж он-то точно сюда вернется, и я должен быть в Гнездовище, когда мальчик придет. Потому что в нем последняя надежда, и потому, что мне необходимо увидеть в его глазах отражение этой пустынной улочки и брошенных гнездовин…»
- … Я принял решение самостоятельно, - пробился сквозь раздумья голос Донахтира. – И ты, конечно, можешь не лететь со мной, если не хочешь. Но, каково будет тебе, когда орели Шести Городов, от самых юных до стариков, прилетят сюда, чтобы просить наследника рода Великих Иглонов подняться на Вершину? Сможешь ли ты, глядя им в глаза, сказать: я не желаю вами править?
- Смогу.
- Не верю!
- Нет, смогу! Потому что твои орели не так глупы, чтобы променять Правителя, вроде тебя, на чужака, который всего-навсего родился сыном Иглона!
- А я повторяю – ты не сможешь!
Донахтир выразительно осмотрел поселение.
- Тот, кто всю жизнь чувствовал себя ответственным за этот крошечный клочок земли, никогда не отмахнется от ответственности, которая родилась вместе с ним. И дело тут не в том, что ты – сын Иглона. … Точнее, не только в этом. Как и я прилетел сюда не только затем, чтобы позвать тебя на Большой Совет, где ты утвердишься, как новый Правитель... Амиссии мне на многое раскрыли глаза... Не стану скрывать – раньше я долго и мучительно ломал голову над тем, для чего нужен орелям ваш приход на Сверкающую Вершину. Но теперь знаю. И хочу, чтобы ты тоже узнал. Потому что уже устал от тайн! Чем больше мы их создаем, тем больше в них же и запутываемся. Так что сядь, Старик, и узнай, наконец, правду о своем происхождении...
Спустя несколько часов, когда над горами уже давно открылись звезды, а шум крыльев улетевшего Донахтира затих даже в отголосках эха, потрясенный Старик все еще сидел на скамье Рофаны, подавшись вперед и неподвижно глядя перед собой. Он понял, что теперь выбора у него совсем не осталось.
Правда, когда Великий Иглон закончил свой рассказ и снова предложил лететь на Сверкающую Вершину вместе, Старик все же покачал отрицательно головой, пробормотав: «я должен дождаться братьев».
«Я понимаю», - обронил тогда Донахтир, встал и улетел. Они даже не попрощались... А потом, в одинокой пустоте, вся, до конца, наконец, осознанная, правда обрушилась на Старика, подобно обвалу. Он тяжело сполз со скамьи, лег на землю Гнездовища и заплакал, понимая, что это последний раз, когда он может позволить себе такую слабость.
- Одинг, Одинг, скорее! Углет тебя сейчас обгонит! – разносился под безоблачным небом радостный голосок Камелика.
- Он же все делает неправильно! – азартно вторил раздраженный голос Табхаира. – Одинг! Это не по правилам!
- У вас в Абхии были дурацкие правила! – тяжело дыша, огрызался Одинг, пытаясь на крутом повороте обойти Углета. – По нашим, радоргским, именно так и нужно!
- Радоргские правила! Представляю себе! – фыркнул Табхаир, и наставительно заметил, обращаясь к Камелику: - Запомни, малыш, если когда-нибудь ты захочешь дать название полному отсутствию всяких правил, назови это «радоргскими правилами».
Нафин, посмеиваясь, наблюдал за ними из раскрытой настежь кибитки. По случаю ясного дня, верх с неё сняли, и теперь даже Сфиру, управляющему парой тяжеловесных мохноногих коней, не приходилось изворачиваться, чтобы наблюдать за Камеликом и резвящимися старцами. Он просто повернулся боком, предоставив опытным животным самим брести по песчаной дороге, и наслаждался зрелищем сквозь редкие прутья «раздетого» каркаса. Рядом с ним примостился Рагор, который весь извертелся, наблюдая за игрой. Он очень переживал за Нанна, который безнадежно проигрывал.
- Отстает! Ведь совсем отстает! Нанн, Нанн! Ну, что ты, в самом деле! Тащишься, как будто тебе лет сто!.
Нафин блаженно откинулся на мягкие тюки с костюмами, которые так и остались здесь с тех пор, когда эта кибитка служила пристанищем Рагоровым актерам, и прикрыл от солнца глаза. Да-а, пожалуй и не припомнить, когда бы еще они путешествовали так приятно и безмятежно. Как будто с того момента, как Главный Прорицатель покинул пещеру над Заретаном, предоставляя Гару самому выбирать свой путь, удача повернулась к ним с широкой улыбкой и приветливо раскинула руки.
В ту ночь, когда Гар воскрес, они еще долго оставались в пещере. Сначала никак не могли придти в себя от всех потрясений, а потом стало страшно. В окончательный уход Главного Прорицателя никто не верил, и каждый ждал, что вот-вот в пещеру ворвутся храмовые служители, или случится обвал, который замурует вход навеки...
Впрочем, надо признать, что Гар ничего особенно не боялся. Просто в то время, когда остальные неуверенно переминались с ноги на ногу у входа, опасаясь даже выглянуть наружу, он никак не мог оторваться от Ярами. Смотрел ей в глаза, тихо что-то говорил, перебирая пальцами шелковистые пряди её волос, и изредка целовал, с невероятной нежностью обнимая любимое лицо ладонями.
Нафин старался на них не смотреть, но, против воли, без конца изредка поглядывал, отвечая невпопад, когда старцы высказывали ему очередное предположение о том, что мог придумать Храмовник, чтобы не дать им уйти спокойно. Наконец, Табхаиру это все надоело. Он резко дернул засмотревшегося Нафина за руку и, глядя в его подернутые завистливой тоской глаза, сердито заявил:
- Судя по всему, твоя невероятная удачливость тебя еще не оставила. Так что, давай-ка, сходи на разведку. И нам пользу принесешь, и себе, - добавил он, многозначительно поведя бровями.
Нафин покраснел и, несмотря на протесты остальных старцев, решительно шагнул к выходу.
- Нафин, умоляю, осторожнее! – воскликнул ему в след Рагор.
Но юноша уже стоял снаружи, озираясь по сторонам.
Ничего опасного не было. Заретан, видимый отсюда, как на ладони, еще спал. Невысокие горы, ставшие в преддверии рассвета бледно-сиреневыми, выглядели вполне миролюбиво. И, даже если в них кто-то и прятался, то вряд ли близко. Кроме пещеры, в которой все они находились, никаких других мест, пригодных для того, чтобы там укрыться, не было. Как не было и острых скалистых уступов, вроде тех, что нависали над Гнездовищем. Ровные пологие склоны хорошо просматривались и всем своим видом словно говорили: мы ничего не утаиваем, мы совершенно безопасны.
Однако Нафин не спешил с выводами. Расправив крылья, он сделал большой круг, как над горами, так и над дорогой к Заретану, чтобы уж окончательно убедиться, что ощущение безопасности его не обманывает.
Все было тихо. Похоже, Храмовник действительно ушел и увел своих людей, если они вообще с ним приходили.
Вскоре и остальные вышли наружу.
- Что ж, прекрасно, - проворчал Табхаир, появляясь последним. – Надеюсь, теперь мы сможем отправиться по своим делам...
- Можем, можем, - так же ворчливо отозвался Одинг. – И скорей бы уж нам дойти! Видеть больше не могу, как ты помыкаешь мальчиком и рискуешь его жизнью, как своей собственной!
Табхаир немедленно открыл рот, чтобы ответить, но укоризненные взгляды Нанна, Рагора и Углета его удержали. Старцу пришлось ограничиться только раздраженным пожиманием плеч и бормотанием себе под нос короткой речи о глупых радоргах, которых как ни учи, все равно дальше собственного носа смотреть не заставишь.
Наконец, из пещеры показались Гар и Ярами.
- Рассвет, - радостно сказал молодой человек, глубоко вдыхая прохладный воздух. – Новый день и новая жизнь! Куда же мы с тобой отправимся, Ярами?
- Придумаем, - улыбнулась девушка. – Можем для начала присоединиться к матери с отцом. Они не сегодня-завтра собирались уехать из Заретана...
- Для начала вам нужно придумать, как спуститься отсюда, - бесцеремонно вмешался в разговор Табхаир. – Никакой тропинки вниз нет. Обрыв...
- А мы на что? – тут же взвился Одинг. – Мы что, не в состоянии помочь?!
- Да, да, - миролюбиво поддержал брата Углет. – Конечно, мы поможем вам спуститься, и тогда уже пойдем своей дорогой. Нафин возьмет на руки Ярами, а мы с Одингом или Рагором постараемся не уронить тебя, Гар.
- А ему это теперь все равно – он бессмертный, - хохотнул Одинг.
Табхаир со стоном закатил глаза, а смущенный Нафин снова залился краской.
- Я лучше Гара понесу, - промямлил он. – Я все-таки посильнее тебя, Углет... А Ярами... Она и так легкая. Её любой из вас поднимет...
Табхаир ехидно усмехнулся. И Нафин, совсем смешавшись, отвернулся ото всех. Чтобы скрыть досаду на проницательного старца, он принялся зло связывать между собой котомки...
Спустились они легко, без каких-либо осложнений. Гара Нафин обхватил поперек туловища, а Одинг – за колени, и молодой человек все время смеялся. Говорил, что чувствует себя полным идиотом.
Углет бережно нес Ярами, тихо о чем-то с ней переговариваясь. Нанн с Рагором разделили между собой котомки, для удобства связанные попарно. И замыкал процессию Табхаир, величаво планирующий вниз с видом самым отрешенным.
Солнце уже поднялось над горизонтом, когда путники достигли Восточных ворот Заретана. Для этого им пришлось обогнуть едва ли не половину города, и Нафин решил зря время не тратить, понимая, что другой возможности расспросить Гара ему не представится. Поэтому, едва они спустились, и стало ясно, что путь до Восточных ворот предстоит неблизкий, юноша воспользовался тем, что Ярами все еще вела с Углетом какой-то печальный тихий разговор, и отозвал Гара в сторону.
- Скажи мне, что было в Книге? – выпалил он безо всяких вступлений, быстро и немного испуганно – вдруг о таком нельзя спрашивать.
Гар улыбнулся. (Нафин отметил про себя, что он вообще стал намного веселее, чем был прежде).
- Мой дорогой друг! В этой Книге нет ничего сверхъестественного. Всего-навсего четыре постулата, которые и составили Уложения Изначальной Жизни. Они настолько просты, что становится страшно от того, как невыполнимы эти условия в сегодняшней жизни.
- Что же это за постулаты?
- Ты удивишься! Нужно просто мыслить, творить, любить и не замыкаться на самом себе.
Нафин невольно фыркнул.
- А разве сейчас живут как-то иначе?
- Твое племя – возможно. Но здесь, на земле, разве ТАК?
Гар внимательно посмотрел на Нафина
- Пожалуй, я спрошу точнее – разве ТОЛЬКО ТАК?
Юноша немного подумал и отрицательно покачал головой. Почему-то стало вдруг ужасно грустно.
- Мне тоже было не по себе, когда я это осознал, - сочувствующе положил ему руку на плечо Гар. – Даже умереть захотелось оттого, что все так просто и понятно, но сделать, чтобы было только так, почти невозможно. Нам с Ярами предстоит огромная работа, и я не могу сказать с полной уверенностью, что Храмовник будет посрамлен. От истоков Изначальной Жизни прошло слишком много времени. Живущие все забыли. А те, кто хоть что-то помнит, слишком малочисленны и страшно разобщены.
Продолжение:http://proza.ru/2010/02/09/1631