Это всегда случается неожиданно. Потому что к этому невозможно подготовиться. Или знать заранее. Вот так – что-то делаешь, ходишь на работу, включаешь по утрам телевизор, намазывая на хлеб масло, одним словом, живешь и не думаешь, что когда-нибудь это может случиться. Прийти к тебе. А потом, в этот момент, вдруг начинаешь остро чувствовать время, буквально каждую секунду, и как у тебя еще много их, этих секунд, и как много времени еще есть в запасе, когда перестаешь отвлекаться по мелочам.
Точно так сидела Татьяна – сначала в кабинете врача, тихо сидела, медленно, чувствуя на вес одно ватное, вязкое мгновение. Потом следующее, такое же ватное и вязкое, полностью погружаясь в него, стараясь опробовать всеми органами чувств. Потом она так же сидела на лавочке в парке, монолитно, как будто не только время замедлилось, а и все внутренние процессы. Глаза и уши заложило мягким, сквозь этот слой немного пробивалось солнце, закатное, желтое, и хоть стоял полдень – закатное, потому что уже был ноябрь и год катился вниз, как мячик, брошенный с горки. Скользящие лучи свободно гладили землю, не задерживаясь в пустых кронах. Это солнце казалось сейчас особенно неуместным – как напоминание о прошедшем лете или о новостях по телевизору, об утреннем бутерброде с маслом. Как будто все вокруг уже умерло и только притворяется живым. Татьяна лепила в голове одну мысль – так дети катают шарик из пластилина, придавливая его ладошкой, и мысль постепенно оформлялась – в нежелание принимать лечение, проходить все мучительные процедуры, с длительной реабилитацией, с сомнительным результатом. В противовес этому росла решимость исчезнуть, спрятаться далеко, замотать свой страх и закрыться руками, уехать в далекий город у моря – там зимой всегда тихо и так же медленно течет время, в одном темпе с внутренним ее временем. Уехать, как давно хотела (теперь осуществится мечта), и прожить там до конца каждое свое медленное мгновение.
Где-то рядом слышались детские голоса – не более чем фон, но одна фраза врезалась в ее слух, остановив монотонное катание шарика, и всколыхнуло волны воспоминаний:
- Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать! – объявляла девочка за спиной Татьяны. – Кто не спрятался, я не виновата…
Татьяна обернулась, легко, всем корпусом, и посмотрела на девочку – та как раз отправлялась на поиски. Точно так же говорил тогда Ярик: «Раз, два, три, четыре, пять…»
Только он прибавлял зловещее: «Зомби выходят на охоту! Ха-ха!..» и, выбросив вперед две руки, шел коряво, нарочно приволакивая ногу, с безумным взглядом и злобной ухмылкой. А Таня, цепенея от ужаса, пряталась от него в саду и боялась дышать, ни на секунду не сомневаясь, что Ярик превращается в зомби, в зловещего мертвеца. Обычно он быстро ее находил и хватал вытянутыми руками, издавая чавкающий звук, и тогда Таня кричала от ужаса и обреченности. На крик прибегала бабушка, но, быстро оценив ситуацию, бросала:
- Не шумите так, дети, - и возвращалась обратно.
Ярик довольно смеялся и уходил вслед за бабушкой. Не оглядываясь, он крутил Тане пальцем у виска.
Их привезли одновременно: его – из далекой столицы, ее – из пыльного рабочего городка, к бабушке, на каникулы. У него были светлые локоны, у нее – коса и обруч на голове, чтобы не лезла в глаза челка. Он с первых дней начал следить за ней. И играть в прятки с «зомби» - это были два главных развлечения. Куда бы Таня ни шла, чем бы ни занималась, в тот самый момент, когда ей казалось, она одна, из-за угла появлялся Ярик с ухмылкой и спрашивал:
- А что ты делаешь?
Например, сидит Таня на табуретке и ковыряется в носу. Тут приходит Ярик и говорит:
- Фу! Разве тебя не учили, что ковыряться в носу некрасиво?
Таня молчит, ожидая подвоха. Тогда Ярик кричит:
- Бабушка! А Танька ест козявки из носа!
Таня, ошеломленная его враньем, шепчет:
- Я не ела…
- Ела, ела, я видел! – заливается смехом Ярик.
- Я не ела, - повторяет Таня, краснея от стыда и возмущения.
Тогда Ярик замахивается и бьет ее кулаком в плечо. Таня, помедлив, замахивается в ответ.
- Бабушка! Бабушка! – снова кричит он. – Она дерется!
Приходит бабушка, разнимает их и ставит по углам, ругая при этом одну Таню, словно ее вина не требует доказательств. Ярик корчит противные рожи, и Таня отворачивается к стене – там, в дверном косяке, проточил ходы жук-древоед, и теперь местами доска напоминает сыр с мелкими дырочками.
- Ярика нельзя обижать, - говорит бабушка, нарезая кабачки большим тесаком… тесачищем... Говорит через спину.
- Почему?
Оказывается, у Ярика была «травма», еще когда он родился, и теперь ему нелегко. Его нужно беречь. Что то за травма, Таня не решается спрашивать, но с тех пор смотрит на брата с опаской и даже испуганно: быть может, это та «травма», которая превращает его в зомби, на короткое время?
Вечерами, расстилая постель, готовясь ложиться спать, Таня боялась взглянуть в окно, тем более – подойти ближе и посмотреть наружу: там, на дереве, часто сиживал Ярик и смотрел на нее искусственно-диким взглядом. Потом бабушка звала его в дом, и он покидал свой пост, а ветки похрустывали в ночи, пока он спускался на землю.
Самым беззаботным и радостным существом у бабушки была собака Булька, ставшая со временем Булкой, из-за схожести с хлебным батоном. Ее круглое туловище было золотистого сдобного цвета, по четырем углам торчали короткие лапки, а сзади – свитый в поросячье колечко хвост. Булка грешила чревоугодием: налопавшись до отвала, она отходила в сторонку, недалеко, и, изрыгнув на траву только что съеденное, бежала обратно к миске. Бабушка кричала на нее, шлепала тряпкой, а потом гладила и почесывала ей живот (как поросенку), стоило Булке привалиться боком к ногам отдыхающей бабушки. Иногда они с Таней почесывали ее вместе. Булка довольно урчала и дергала в такт движениям задней лапой. Ярик же был недоволен и слонялся не у дел, на расстоянии.
Рано или поздно, но Таня отходила от Булки и бабушки и тогда снова слышала за спиной зловещий голос брата:
- Раз, два, три, четыре, пять. Я иду искать!.. Зомби выходят на охоту!..
И Таня, вздрогнув, срывалась с места и бежала далеко в огород, видя в мыслях, как он шагает за ней по следам, приволакивая ногу и выставив руки вперед, для захвата, с безумным взглядом живого мертвеца.
- Кто не спрятался, я-не-ви-но-ва-ат… - доносилось с той стороны.
Страх. Страх окутывал Таню по рукам и ногам. Страх лишал ее воли и способности мыслить – убедить себя, что все глупо, что зомби – не зомби, а только бессовестный Ярик, которому нравится шутить с ней, что все чары исчезнут и колдовство рассеется, стоит только поверить в это – встать на ноги и выйти из укрытия. Но вместо этого она забивалась все дальше и дальше, втягивала голову в плечи, старалась как можно тише дышать – в надежде, что в этот раз он пройдет мимо.
И однажды это случилось: он дошел до нее, постоял, почти совсем рядом и пошел обратно, повторяя все то же:
- Кто не спрятался, я-не-ви-но-ват…
Таня сидела в земле, под подсолнухом, и смотрела, как божья коровка взбирается к ней на ладонь. Земля была теплой и мягкой, рассыпчатой, как засохшая каша. Время шло очень медленно… Ярик не возвращался, и ей стало легко и спокойно, как будто в школе продлили каникулы или кто-то снял с плеч тяжелый ранец. Может быть (думала она), ему надоело играть со мной, пугать меня… или он вылечился от своей зомби-болезни…
Через время какие-то звуки долетели к ней, похожие на визг или лай, - Таня узнала в них Булку и пошла на голос, забыв о Ярике и его игре в прятки.
Он стоял в конце огорода, возле большой абрикосы, и жег костер; на толстой ветке, привязанная за лапу, болталась Булка, а он тыкал ей в бок тлеющей головешкой. Пахло паленой шерстью и дымом. Таня кинулась, но он, бросив палку, вытянул навстречу ей руки и закатил глаза. В этот миг все изменилось: дело в том, что она уже вышла из убежища и теперь встретилась с ним лицом к лицу, со своим страхом, с кошмаром, с жутким Яриком. И ей стало НЕ-страшно. Она увидела, что выше его на целых полголовы и наверняка тяжелее. Одним толчком ей удалось свалить его наземь и упасть тоже – Ярик не кричал, как обычно, не звал бабушку, он повизгивал, почти как Булка, и дергался всем телом. Таня хватала его за руки, придавив к земле, и видела, как растрепались локоны, а под ними – большое голое место, в районе макушки, словно выпаленное навсегда «травмой», про которую говорила бабушка. У Ярика случился припадок – эта непонятная зомби-болезнь видимо выходила наружу. Он подергался еще немного и затих – как будто уснул. Таня разжала пальцы, поднялась и пошла снимать Булку. Собака беззвучно покачивалась на веревке, как большая сосиска хлебного цвета – наверно, от ужаса и изумления у нее пропал голос. Таня развязала узел, Булка плюхнулась ей на руки и задрожала всем телом – Таня хотела нести ее к Ярику, чтобы гладить и жалеть двух одновременно, но Булка вывернулась и сбежала, а Тане остался один Ярик… Она приподняла его голову и положила себе на колени, пригладила волосы, закрыв ужасный шрам, и они посидели так какое-то время. Опять было очень тихо и медленно… Потом Ярик проснулся, убрал голову с Таниных колен и лег лицом прямо в траву...
На следующее утро родители забрали его домой.
Очнувшись, Татьяна опять оказалась на лавочке и увидела ноябрьское солнце – над головой. Ветки деревьев, свободно пропускающие свет, этот остывающий плотный воздух, сжавшийся от предчувствия холодов… Ветер осторожно двигал в ее сторону несколько сухих листьев. Детские голоса слышались уже далеко, она обернулась: девочки шли по аллее, подбрасывая ногами опавшую листву. Время ожило и двинулось, мгновения текли, в такт биению сердца. Сердце стучало и гнало кровь вперед, навстречу будущему. И все, кто не спрятался, по-прежнему имели шанс на победу.