Светлой памяти А.П. Чехова
Хрустальные узоры на окне, разрисованном морозным ветром, медленно преображались, подтаивая от горячего пара свежеиспеченного хлеба. Все вокруг настолько замело снегом, что редкий автотранспорт с трудом пробирался в метельной мгле. Поэтому, не надеясь на скорую доставку свежих продуктов в магазины, я сама испекла хлебушек в старательной кухонной духовке.
Всю ночь белая вьюга выла и стонала, рождая снежные сугробы и покрывая ими застывшую землю. От ее заунывного воя было холодно и тоскливо на душе.
Мой друг ветер, озабоченный так рано разродившейся зимой, обхаживал ядреную, напыщенную молодуху, как будто вовсю стараясь ей угодить. Он поспешно разбрасывал новорожденный снег, укутывая им озябшие, давно опустевшие деревья. И от его сильных порывов в мое кухонное окно с заледеневшей виноградной лозы постоянно сыпалась невесомая снежная пыль.
Я налила в любимую желтую чашку теплое молоко и отломила хрустящую корочку свежего хлеба. С тревогой поглядывая в проталину на оконном стекле, я ела горячий хлеб, макая его в растопленный мед и запивая молоком. Разбушевавшаяся вьюга захватила в снежный плен всю землю и своенравно разрушила надежды людей на приятные воскресные прогулки - с лыжами, коньками и санками. Сквозь стены дома слышался монотонный гул ветра. Однако сегодня мне было жутковато от его яростных порывов, ведь непогода могла принести людям непоправимую беду.
- Не тоскуй в одиночестве и не бойся - глобальной катастрофы не будет, - хрипловато пробасил мне ветер, пролетая мимо окна. - Прости, однако это мои обычные зимние хлопоты, хотя я все же постараюсь и к тебе заглянуть на часок. Скоро ко мне подоспеют помощники с антициклоном, - с вызовом добавил он, поднимая злой вьюге белый подол, искрящийся бахромой до самого неба. Грозный владыка раздраженно стряхнул налипший снег с виноградной лозы, предъявляя преобразившуюся за ночь беседку, заметенную по самую крышу:
- Понимаешь, сейчас у меня зима хозяйка - не могу не угождать такой серьезной даме, теперь ее пора!
- Провода хоть не обрывай, дамский угодник! - Сдержано отозвалась я на очередной грозный порыв свирепого ветра. - А когда угомонишься, забеги поболтать ко мне в кабинет. Сам-то весь извертелся, как перекати-поле! Ведь целые сутки без перерыва снег метешь, уже не поземкой, а шарами заматываешь. Прекрати, наконец-то, и успокойся. Завтра из-за огромных сугробов во дворе негде будет и ногу поставить.
- Ты работай спокойно, обещаю, что крышу с дома не сорву. А через пару часов я обязательно к тебе забегу на огонек. Кстати, о перекати-поле я тоже кое-что вспомнил, весьма странное.
Сообщение ветра об ожидаемых его помощниках меня не обрадовали. К свирепой вьюге может добавиться сырость, и начнется гололед. Но в Интернете обещали, что антициклон у нас не задержится. Поэтому, смирившись со своенравной стихией, я взяла с полки одну из любимых книг, устроившись в уютном кресле у окна. Хмурое утро погрузило комнату в полумрак, и мне пришлось включить настольную лампу. Однако, понимая, что в метель свет все-таки могут отключить, я поставила на стол высокий подсвечник и приготовила новые свечи. Чтение меня взволновало. Чтобы немного успокоиться, я сварила кофе и долго прислушивалась к завыванию вьюги за окном, задумавшись о прочитанном. Потом опять несколько часов читала страницы, написанные неутомимой душой, не замечая своих слез.
***
После обеда свет все-таки погас, и все вокруг погрузилось в ранние сумерки. Обстановка в комнате преобразилась, временная современность совершенно исчезла. И сразу же стены дома показались ненадежными, они с грохотом содрогались от ударов бушующей вьюги. Было слышно, как бесконечная снежная лавина сбивается в плотные сугробы, застывающие безобразными истуканами. Только к вечеру за окном стало немного стихать, и дрожание язычков пламени на свечах проявило предо мной виновника ненастья, немного смущенного зимнего ветра.
- Глаза не устали от чтения в полумраке? Не сердись, так уж случилось - провода все же оборвались под тяжестью налипшего снега. Не думай, я ее целый день уговаривал - хватит, мол, вторые сутки рожаешь, а она ни в какую, все ей мало: "Засыпай, да заметай! Пусть все знают, что сейчас я на земле властвую!"
- Да, ладно, не оправдывайся. Понимаю, что не по своей воле бушуешь. Теперь вот при свечах будем коротать вечер, как в старые времена.
- Ну, эта погода хороша для тех, кто любит мечтать в тепле, слушая шум метели за узорным окном. Может, нет-нет, да и подумает, что не у всех в этот час так уютно и пахнет теплым хлебом.
Я уже знала, что зимой мой друг бывает сердитым. Холодная у него хозяйка, хоть и временная, но своенравная.
- Да, опасно выезжать в такую вьюгу в дальнюю дорогу. Когда я смотрю новости о происшествиях и замерзающих на заметенных трассах, то переживаю за пострадавших. Лучше им сразу бросать свой транспорт и бежать в ближайшие дома к людям. Вряд ли кто-то закроет свою дверь перед попавшими в беду.
Ветер недовольно приумолк, понимая, что я бросила камушек и в его сторону.
- Ну и странная все-таки ваша натура человеческая, - сказал он с вызовом, -необходимо почему-то стучаться в вашу дверь или звать на помощь, чтобы вы разглядели друг друга или покопались в своей душе. Давно известно, что и в дальней дороге вы, чаще всего, отвернувшись к окну, сидите. Каждый только в себя и смотрит, а бывает люто ненавидит даже саму свою дорогу.
Мне совсем не хотелось с ним спорить. Помолчали. Пламя от свеч устремлялось ввысь, разнося по комнате запах теплого воска, напоминая о запахе меда, сотворенного терпеливыми пчелами. Я растерянно полистала книгу, улыбнувшись прикосновению его легких пальцев к моему заплаканному лицу. Он деликатно вздохнул, не спрашивая, о чем читала. Знает, что сама начну об этом разговор.
- Понимаешь, мы люди, почему-то сотворены разными, с разнообразной внешностью. Сегодня наука не способна это объяснить обычной целесообразностью в природе. Однако, как оказалось, такое наше разнообразие отвлекает нас от самой жизни. Почему-то внешняя оболочка у людей вызывает слишком уж большой интерес и заслоняет самого человека. Скорее всего, поэтому он иногда забывает о своей внутренней сути. А ведь так важно, чтобы в нем все же проявился собственно человек, и он сам стал бережно хранить в себе созданную им личность.
- Ну, это какая-то сказочная философия! Ты только представь на минуту, если бы вы все были одинаковые близнецы, тогда бы вам действительно пришлось проявлять различие друг перед другом в вашем человеческом разуме - образе мышления и силе чувств. Но давно ясно как аксиома, что вами правит только абсурдный, совершенно примитивный интерес к своей внешней оболочке. Пустое потребление, странное украшение своего тела и жилья забирают у вас труд и силы, да и само короткое время жизни. А ведь тело – всего лишь тело! Насколько нелеп человек, покорившийся своей утробе. В конце концов, он становится ущербным, жалким или преступным.
Ветер насмешливо потрепал высокие стебли пушистого степного ковыля, стоящие в маленькой вазе возле старого зеркала, в котором отражались вздрагивающие свечи. Он сегодня явно был не в духе:
- Да, близнецы, наверно, и заботились бы о каждом, как родственники?
А так, вокруг вас только сплошное лицемерие и отчужденность. - Продолжил он с вызовом. - Каждый смотрит в зеркало на свое тело и сразу считает себя особенным и прячется в себе, как улитка. Отвратительно! Даже не задумывается, что же он несет в этой своей особенной раковине! Ни ума, ни фантазии! Хотя бы представил, каким его ощущаем мы, природа земли. Ведь в природе не все имеет глаза. Да и в космосе, вряд ли кто-то будет воспринимать человека по его внешней ракушке. Наверно, будет интересна только его разумная суть, индивидуальность именно его мыслящей природы.
Мне стало страшновато от ледянящей правды зимнего ветра. Больно, что далеко не все люди за свою короткую жизнь проявляют позитивные свойства своей мыслящей природы. Все чаще редкие крупинки духовности немногих просто выставляются напоказ, как в зеркале тщеславия, для успокоения давно заглушенной совести самодовольного общества. Конечно, в этом споре у меня совсем мало веских аргументов. Но посмотрев на прочитанную книгу, я все же продолжила трудный разговор с беспощадной стихией:
- Однако именно человеческие души научились спасать слабых. И если где-то беда, то всегда на помощь приходят наши спасатели.
- Ваши спасатели почему-то должны спасать от тех, кого вы по глупости сами считаете сильными, а разве они сильные? Ведь это просто свирепые разбойники на вашей жизненной дороге!
Оголенная правда ветра вызывала озноб. Очевидно, холодная зима основательно остудила его сердце, и он решил сегодня беспощадно причесать всех людей под одну гребенку. Но мне хотелось, чтобы он стал терпимее к причудливой стихии человека. Ведь мы живем в постоянном сомнении. Белая пелена снега за окном навеяла размышления о трудном пути человека к осознанию своей необычной судьбы в бесконечно пустынном космосе.
- Дорога, дорога. У нас и в сказках дорога трудная и почему-то почти не предлагает выбора: «Налево пойдешь – погибнешь, направо – коня потеряешь, а прямо – жив останешься»…
- Да, тут и вашему Ивану – дураку рассуждать было не о чем. Соображал, что камень предписывал ему идти только в одну сторону. Вот и поверили многие в предопределение, чтобы самому не искать. Ну а дорога, хоть куда-нибудь, да и выведет. И вообще, отстранились от своего участия в творении миропорядка.
Стало жутковато. Безупречная логика стихии вызывала отчаяние, однако я все же постаралась призвать веские доводы утверждения духовности над хаосом:
- Пойми, ветер, совсем не просто стать человеком.
Ветер беспокойно завертелся и не утерпел. Осмотревшись у холодного окна, он наклонился и стал шелестеть страницами раскрытой книги, лежащей возле мерцающего подсвечника:
- Грустишь, что он так мало прожил? - Заметил он чуть потеплевшим тоном. - Но ведь Чеховский мир - он ведь есть! С каждым, кто читает его строки.
- Понимаешь, он так много пережил за такую короткую жизнь, что очень трудно осознать, как его дух мог победить болезненное тело. Наверно, потому, что он жил в заботе о других.
- Интересно, а что ты сегодня у него перечитывала?
- Очень необычную книгу - очерки «Остров Сахалин». В его годы это был суровый, безжалостный край.
- Да, бывал я и там. На сопке Тигровой теперь стоит памятник писателю. Не могу понять, как же он тогда погнал себя в такую-то дальнюю дорогу? Ведь уже знал, что болен чахоткой. Через всю бездорожную Россию, в холод и сырость?
- Действительно, необычайное мужество. Уже доехав до Тюмени, он был очень болен. Послушай, что он вспоминает: «Резкий ветер, холод, отвратительный дождь. Полоска земли кончается, и мы бултых…». Я много размышляла об этом. Может быть, именно в этой поездке он хотел сам в себя поверить как в правильного человека?
Ветер растерянно метнулся вокруг чеховских книг:
- Сам же был доктор, понимал, что такая дорога для него смертный приговор. И ради чего? Больной туберкулезом писатель на тарантасе, верхом на лошади, на плотах преодолевал бездорожье Сибири?
- Знаешь, Чехов переживал о жестоком обращении с каторжниками и их детьми. На Сахалине он переписал всех преступников, проехав вдоль всего побережья. Представляешь, совесть его душила. Не позволил себе жить спокойно, зная, что где-то на окраине страны есть всеми забытый остров Сахалин.
- Не понимаю. Ведь тогда на суровый остров были выброшены тысячи мерзавцев за особо страшные преступления. Разве Чехов писал детективы?
- Нет, он детективы не писал. Однако эти преступники к нам тоже ведь не с другой планеты прилетели. Они стали преступниками среди людей. И на острове их жестоко били и довели в голоде, холоде и болезнях до животного состояния. Дети каторжников жили в таких же условиях и вырастали запуганными зверенышами. Когда Чехов прибыл на остров, то назвал каждого человека по имени и в своих очерках предъявил их жестокому обществу.
Снег за окном стал со скрежетом царапать заледеневшее окно. Лютая вьюга, как будто прислушавшись, пыталась сквозь стекло подобраться к нам, чтобы прервать душевный разговор о человечности. Но ветер не откликнулся на ее зов, хотя в его голосе все же появились колючие ноты. Он тихо присвистнул, поправляя оконную занавесь, и насмешливо сказал:
- Но, как и сейчас, так и тогда, в центре трезвонили о показной благотворительности, успокаивая свою совесть мизерными подачками.
- Вот Антон Павлович и предъявил всем им дикую рожу этой цивилизованности. И что удивительно – его услышали! Несмотря на отдаленность, там были открыты приюты для детей, Дом трудолюбия и дано предписание улучшить содержание каторжан. А для себя писатель по крупицам собрал разнообразие больных душ.
- Да, согласен, этого человека детективные сюжеты не привлекали.
Он исследовал корень зла, из которого выростает озверевший преступник.
- Главное в его книгах - врачебный диагноз жестоких душ. Поэтому ему удалось распознать фатальное омертвение души. Он даже назвал причину ее старения, чтобы спасти людей от пустой судьбы, замкнутой в футляр, или нашедшей свое скудное счастье в кислом крыжовнике.
- Хотел, да не спас, - холодно засмеялся ветер. - Я слышал, как ты на лекции говорила о быстром превращении молодого доктора Старцев в алчного Ионыча. Как он в течение нескольких лет совершенно опустился и стал омертвевшим брюзгой.
Ветер стал сердито листать книгу, пытаясь отыскать знакомый рассказ. Ледяная стужа с завыванием билась в стены дома и сжимала мне душу. В такой день совсем не хотелось ссориться. Я мягко забрала из его вздрогнувших рук книгу и зачитала то, о чем он вспомнил: «Прошло еще несколько лет. Старцев еще больше пополнел, ожирел, тяжело дышит и уже ходит, откинув назад голову. …Приходит в «дом, назначенный к торгам…, не обращая внимания на неодетых женщин и детей, которые глядят на него с изумлением и страхом, тычет во все двери палкой и говорит: - Это кабинет? Это спальня? А тут что? … Он одинок. Живется ему скучно, ничего его не интересует».
- Вот видишь! Да разве ради окаменевших истуканов нужно было разрывать свою душу? Я таких никогда не жалею!
- Но Чехову было больно терять каждого человека. И в этой жалкой судьбе он тоже показал, почему такие заживо попадают в могилу. Сначала молодой доктор "любил жаловаться на жизнь", а потом "оглушил" себя наживой и стал мертветь. И даже уцелевший "кусочек" совести врача уже не мог к нему докричаться. Увы, и сегодня многие ему уподобляются, а потом тщетно ищут таблетки от своих капризов и истерик, называя это депрессией. Но вряд ли бывают таблетки от духовной пустоты и жестокости. На самом же деле, это элементарное отсутствие силы воли! Кто потакает своим слабостям, тот уже вряд ли поднимется и станет духовно сильным.
Ветер возбужденно закружился по комнате, погасив одну из свеч. Он сегодня не щадил никого из людей и решил оставаться неумолимым в споре:
- Да, однако и через сто лет Ионычи по-прежнему злодействуют, наживаясь на чужих страданиях. Теперь по всей планете - огромный клан в белых халатах, зарабатывающих огромные деньги на операциях и смертельных болезнях. Пагубная нажива! Какая наивность! Вокруг вас тысячи негодяев, а вы верите, что слово может кого-то спасти. Я тебе обещал притчу рассказать о перекати-поле. Это, кстати, о вашей чистой, «бессмертной душе»! Так вот, слушай:
Когда я обычно гуляю по широкой степи, а ты уж мне поверь, там есть, где разгуляться, то часто на пути попадается колючий куст перекати-поля. Я всегда любил его подцепить и зашвырнуть подальше. Бывало, гоню его весело по степи, как футбольный мяч, и десятки километров. И вот, как-то раз заметил огромный костер возле дороги, видно, что шофера-дальнобойщики согревались. Ну, думаю, зашвырну его туда, как вспыхнет с сухим треском, развлекусь.
Однако, когда я разогнался и половчее подбросил его, то почему-то не попал. В первый раз я просто немного удивился, но потом быстро забыл. Прошло время, и я еще как-то подхватил такой же пышный куст, весь в ржавых колючках, и погнал его перед собой. Вижу, в ложбинке костерок догорает. Сначала я тот костерок хорошенько раздул, потом подхватил перекати-поле и зашвырнул прямо в огонь. Однако меня вдруг, как будто кто-то сверху резко отвел, и я опять промахнулся. Мне даже не по себе стало. Кто меня, могучего ветра, отвести может? Долго я не мог забыть эту историю, пока случайно заглянул в окно проходящего поезда, а там женщина рассказ читала, где очень похожая притча описана.
Оказывается, один негодяй прожег свою жизнь да так, что от родных отца с матерью, от жены и детей отказался. Сам жил, как зверь, озлобленный на весь мир, подло разрушал чужие жизни, а потом убегал, как перекати-поле. Ничьи слезы его не трогали, окаменел. И вот представь, настигла-таки его смерть на дороге под колесами автомобиля. Но никуда не забрала. Очнулся он в степи, с полным сознанием и человеческой памятью о всей своей мерзкой жизни, сухим кустом перекати-поля, со ржавыми колючками. И стало катать его по голой пустыне.
Потом он много раз пытался прекратить эти свои посмертные муки: то к горящему костру старался подобраться, то на дорогу под колеса выкатиться, однако ему все не удавалось. И тогда я понял, что это наказание было дано ему свыше за мучительные страдания людей от его злобы. Чтобы он сам потом бесконечно мучился после смерти и вспоминал свои преступления, пока совсем не сотрется в прах. Узнав о таком справедливом покарании, я больше никогда не бросаю перекати-поле в костер.
Так, скажи мне честно, стоило ли из-за злодеев терзаться чистой Чеховской душе? Зачем больной писатель страдал в страшной дороге на каторжный остров? Вообще-то, вам уже давно стоило отказаться от всех нелюдей! Надо собрать всю преступную мразь и бросить их на необитаемый остров, чтобы они там загрызли друг друга, как злобные крысы!
- Знаешь, это уже было, но не помогло. Как будто страшное предопределение свыше: чтобы не стало каторжных островов, и сгорало в костре сухое перекати-поле, чье-то живое сердце должно всю жизнь бросать себя в горящий костер. Поэтому книги Чехова оживили наш мир, и мы его очень любим. Понимаешь, ветер, надо иметь особый талант окунуться в глубину человека, чтобы по-настоящему его понять. Ведь и яйцо надо тоже сначала очистить от скорлупы, чтобы узнать, свежее оно или уже протухло.
- Значит, по-твоему, правильно, что Чехов страдал в ненастье, потеряв многие годы своей прекрасной жизни? Но ведь преступники во всем мире по-прежнему подают себя за свежее яйцо! Так, где же справедливость? - Надрывно вскрикнул ветер. - У нас в природной стихии признана только реальная справедливость! Если ты хочешь не погибнуть в метель, то сбереги в себе тепло. Иначе я, ветер, и мороз со снегом тебя убьем! А у вас вечно какая-то слезная интеллигентщина! Видите ли, чтобы в ком-то нутро не протухло, другие должны сгорать на костре. Так, кого же тебе жаль? С кем ты? С теми, кто несет свет в душе, или с теми, кто в злобной ненависти разрушает мир и гасит свет?
От жгучих слов разгневанного ветра у меня мороз прошел по коже. Казалось, что в резком споре он пытается сжать мой череп, чтобы разметать все мысли. От его хриплого крика даже крыша задрожала:
- Пусть же мерзавцы сами боятся протухнуть, чтобы потом не замерзать и не подыхать на холодной каторге!
Крик ветра перешел в яростный вой:
- Пусть они сами боятся протухнуть, чтобы потом не задохнуться от собственной вони в тюрьмах. Или пусть сами там дышат смрадом среди себе же подобных за свои зверские преступления. И пусть потом вечно катятся ржавым перекати-полем, пока не разлетятся в пыль. Не надо праведных жертв! В этом высшая справедливость!
Слова обозленного ветра сквозной болью проникали в мое измученное сознание. Свечи от его холодного дыхания вздрагивали и гасли, рассеивая по комнате едкий дым. Меня стало знобить, но я не уступала:
- Ты совсем рассвирепел, мой друг ветер. Совершенно отказываешься понимать нашу человеческую природу. Но прими, как уже свершившееся: у людей всегда остается надежда кого-то спасти. Наверно, этим мы и отличаемся от других обитателей планеты – мы умеем спасать. Ведь согласись, это же прекрасно, что среди нас рождаются спасатели. И пусть нам зачастую бывает больно от колючек ржавого перекати-поля, но естественнее, когда в нашем мире оно все же сгорает в костре, а не мечется бесконечно в пустынной степи напергонки с воющим ветром.
- Значит, по-твоему, и я ветер, и природа, и даже Бог не гуманисты?
От его свирепого выкрика весь дом содрогнулся.
- Успокойся, мой друг! Я никого не обвиняю, но мы с тобой разные, прими людей такими, какие они есть. Будь и ты к нам милосердным, ветер.
Я уже не говорила, а в полусне шептала эти слова, закутываясь в теплый плед и прячась и от холода, и от сердитого воя ветра, и от моих грустных, неразрешимых сомнений, навеянных ледяной вьюгой. Сквозь сон мне послышалось, как орех постучался в крышу, проскрипев ветру, что сердитая хозяйка требует, чтобы он возвратился наметать новые сугробы.
***
Под заунывный шум метели мне приснилось, что по заснеженной степи ветер гонит и гонит огромное перекати-поле, с ржавыми колючками. И я бегу за ним, рядом с ветром, а оно все разрастается и разрастается. И с каждой его колючки на меня смотрят озлобленные лица преступников, похожие друг на друга, как близнецы-братья. И вдруг я слышу сквозь воющий смех ветра - лающий смех четырехлетнего ребенка, Алешки, в бабьей кофте и синих штанах, с яркими латками на коленях, который когда-то так поразил Чехова своим страшным, совершенно не детским смехом: "Закопали!" - над раскрытой могилой его родной матери на каторжном острове Сахалин. А я бегу по степи все быстрее и все равно кричу назло всем:
- Остановись, свирепый ветер! Брось это мерзкое перекати–поле в огонь, пусть оно сгорит! Я не хочу, чтобы сгорал Чехов!
Однако перекати-поле становится все огромнее и катится все быстрей и быстрей. Я уже почти выбилась из сил. И уже не знаю, кричу я или рыдаю. Но беспощадный, хохочущий ветер вдруг подбрасывает перекати-поле высоко-высоко, и я бегу за ним уже среди ярких небесных звезд и отчаянно кричу всем им:
- Помогите, я очень хочу, чтобы сгорело перекати-поле. Но кто-то спокойно, тихим голосом, мне отвечает:
- Однако, Я - не хочу!
- Но это же несправедливо, ведь тогда будет сгорать Чехов!
- Нет, справедливо! Пусть злобное перекати-поле не сгорает и страдает вечно! Ведь нельзя допустить, чтобы оно властвовало на пустой, бездушной земле, на которой уже никогда не будет места Чехову!
Тревожная ночь, под вой суровой метели, неохотно уступила место краткому зимнему дню. Однако после моего болезненного сна я проснулась в слезах… Наверно, меня разбудил настойчивый стук резкого ветра в морозное окно:
- Проснись, мечтательница, утро пришло! Не заметила, что свечи уже догорели? Смотри, сама не сгори!
Оглядевшись, я растерянно кивнула ему в холодное окно, сияющее белым снегом, потом аккуратно собрала теплый воск от растаявших свеч и поставила дорогую мне книгу на полку.
9.02.2010г.