ИНСТИТУТСКАЯ ПОРА.
В Уфе открылся Институт искусств! И мы – его первые студенты!
На теоретическом отделении нас было немного: три композитора, уже довольно известных, два популярных джазиста, музыковед и несколько «чистых» теоретиков. Только одна девочка пришла в институт сразу после окончания училища. Остальные имели за плечами от двух (это я) и более лет трудового стажа.
Взрослые люди стали студентами. Мы, как мне сейчас кажется, немного «играли в студентов» и наслаждались этой игрой. Считали себя «элитой» среди молодых пианистов, струнников, дирижеров. Они поглядывали на нас с уважением, но не из-за разницы в возрасте, а потому, что наш небольшой коллектив оказался на редкость спаянным.
Я на первом курсе выскочила замуж и страстно отдавалась семейной, трудовой и студенческой жизни. Весь наш курс продолжал работать. Когда же встречались, то сбрасывали тяготы забот и раскрепощались, начинали по-детски шалить. Устраивали «тусовки» в кафе, общежитии, на квартирах. Только один из композиторов, самый старший, семейный и серьезный человек, игнорировал наше беспечное времяпрепровождение. Но не осуждал. Ему просто было некогда. Он творил. А мы порхали, устраивали шумные танцы, бурно обсуждали музыкальные проблемы.
Многие молодые педагоги, выпускники Гнесинского института, слегка важничали – они тоже играли, но в преподавателей. А мы – в учеников, хитрых, «тертых жизнью». Трудности учебы преодолевались легко. Был, например, такой предмет – музыка композиторов союзных республик. Слышать мы эту музыку не слышали, записей не было, в общем скука смертная. Преподавательница знала чуть больше нас. Основным ее достоинством была внешность – томная красавица с соболиными бровями, черными с поволокой глазами, походкой павы. Она пыталась быть строгой, дотошно выспрашивала каждого испытуемого на экзаменах и семинарах. Ее побаивалась молодежь. Мы нет. У нас было твердое убеждение, что учить тексты о музыке, которую никогда не слышал, это нонсенс. Поэтому веселились, превращая ответы в шоу. Помню, у меня в экзаменационном билете было задание проанализировать оперу «Запорожец за Дунаем». Я начала активно, с комментариями, наигрывать отрывки из опер Мусоргского. На вопрос учительницы – откуда это, отвечала не моргнув глазом – середина 2-го акта, очень интересно здесь автор развивает музыкальный материал. Получила «отлично». Так делала не я одна. «Запорожца за Дунаем» до сих пор не знаю... он же за Дунаем...
С этим предметом связан один случай, который мы при встречах часто вспоминаем. Вся компания весело провела вечер в танцах и прогулках под луной. Наутро явились на семинар несколько уставшие и угнетенные. Ничего не знаем. Один из наших композиторов, шальной, с чистыми, ясными глазами, сказал – выручу. И не пошел на занятие. Мы сидим в аудитории, ждем расправы... Вдруг дверь распахивается,влетает взлохмаченный «отщепенец», прижимается спиной к двери, смотрит безумными глазами на нашу красавицу и пылко начинает объясняться ей в любви. Дыхание у него прерывается, то льются слова, то утрированная жестикуляция заполняет взволнованные паузы.... Потрясающе! Нас срочно выдворили из класса. Мы мешали... Пошли в буфет. Через какое-то время появляется «влюбленный», швыряет на стол зачетки – у всех стоит «отлично». Надо понимать, за тактичность и молчание.
С другой преподавательницей, игравшей роль строгого, принципиального ментора, такое бы не прошло. Нашелся наш композитор и тут. Шел очередной семинар. Тема серьезная, предмет серьезный, поэтому не халтурим, задумались, готовимся... Тихо, без шума приоткрывается дверь. Никто не заглядывает, не входит... Из пустого пространства раздается негромкий голос – здравствуйте, .... (имя, отчество), разрешите мне.... Преподаватель удивленно оглядывается – никого нет.... В полной тишине снова звучит голос – позвольте .... (имя, отчество) мне... Мы заинтригованы, приподнимаемся, вытянули шеи – ну нет никого... Что за мистика?! Дверной проем пуст. Долго соображали, что голос не всегда может звучать сверху, оттуда, где должна находиться голова человека. Он может раздаваться снизу. И действительно – лежит на полу голова и ласково смотрит на преподавателя. Процесс осмысления затягивался... потом наступила реакция – преподавательница выскочила за дверь «мылить голову» хулигану. На сей раз «хулиган» спасал не нас, а самого себя.
Не подумайте, что мы не уважали наших наставников. И учились серьезно, и отношения были прекрасными. Просто время от времени мы превращались в школьников, «впадали в детство».
Одного молодого преподавателя, талантливого композитора, наша группа не только любила, но и опекала. Он был такой чистый, незащищенный и ... холостой. Это его и подводило. Две красивые молодые педагогини, тоже «холостые», положили на него глаз и яростно соперничали друг с другом в попытках отхватить лакомый кусочек. А он пугался. Заканчивается, бывало, урок, а наш «молодец» сидит за учительским столом как приклеенный. Мы понимаем – боится. Предлагаем проводить. Он с облегчением соглашается. Выходим из института. По обе стороны двери, как почетный караул, выстроились обе дамы. Но «лакомый кусочек» плотно зажат в нашей маленькой толпе. Идем к нему в гости. Пьем чай, ставим пластинки, слушаем его игру.
Была среди нас одна яркая знойная «Кармнесита». Она позволяла себе, раскинувшись небрежно за столом и расчесывая мохеровый палантин, поучать нашего любимца. Рассказывала, как она преподает и как поступила бы на его месте. Он, болезненно потирая виски, отвечал ей – извините, можно я Вам поставлю пятерку и отпущу Вас с урока?
Был и другой композитор, с которым мы, студентки, держали «ухо востро». Он, на наше несчастье, вел индивидуальные уроки. Маленький, толстенький колобочек был, видимо, незаслуженно обделен женской лаской. А ласки очень хотелось. Поэтому он «играл» в невинные забавы, несколько нетрадиционные для занятий музыкой. Мы посмеивались над его «чудачествами», но на занятия ходили по двое, чтобы себя обезопасить. Чуть забудешься, усядешься перед пианино на стул, и вскакиваешь – на стуле лежит его маленькая пухлая ручонка ладошкой вверх. Строго говоришь – уберите руку! Он виновато опускал глазки и робко предлагал сыграть партитуру. Сидит несчастный, ножки болтаются в воздухе, не достают до пола. Кто-то сообщил об этих проделках ректору, и нашего малыша уволили.
Второй курс у меня прошел впустую для учебы и очень насыщенно с точки зрения семьи – я забеременела. Беременность была нелегкой. Мама посоветовала не брать академический отпуск, ограничиться пока справкой. Подруга-психиатр придумала какую-то болезнь и предупредила – когда пойдешь к ректору, обильно пускай слюни – это яркий признак болезни. Обошлось без слюней. Родилась дочка. Надо было восстанавливаться в институте. Проректор, с которым мы раньше работали вместе, предложил экстерном сдать пропущенные сессии, и, если все удастся, вернуться на свой курс. Спасибо ему бесконечное! С помощью мамы и мужа я подналегла на учебу, все сдала и воссоединилась с друзьями.
Началось нелегкое для меня время. Ночами мы с мужем по очереди укачивали свое всласть кричащее чадо. В 5 утра приходилось вставать и готовить еду нам и няне, к которой носили дочку. Затем мчаться в институт, чтобы взять класс и немного позаниматься.Вечером - работа на вечернем отделении Училища искусств. Муж в это время писал диссертацию – не представляю, когда он отсыпался. Я отсыпалась на лекциях. Почти весь семестр сокурсники забавлялись одним и тем же способом, срывая семинары.Они начинали рассказывать педагогу о нелегкой работе геологов (мой муж – геолог), об их постоянных разъездах, о тяжкой доле их жен. Беседа велась обстоятельно, в полголоса, чтобы не разбудить «жену геолога», которая крепко спала, положив голову на стол.
Однажды на семинаре по какому-то общественному предмету преподаватель все же решился обратиться ко мне с вопросом, видя, что я начинаю поднимать опухшее ото сна лицо. О чем шла речь?... Что-то мелькнуло в мозгу о кулачестве. И я четко ответила: «У кулаков были обрезы». Педагог растерялся, от неожиданности спутав существительное с глаголом, покраснел. Один из джазистов бросился мне на выручку: «Не обращайте внимания, это она во сне увидела». Второй джазист твердо добавил: «Она это точно знает!». Совершенно деморализованный учитель встал и покинул аудиторию. Группа бурно выразила мне свою благодарность, хотя я в этот момент, спросонья, не поняла происходящего.
Настала пора подготовки к госэкзаменам и защите диплома. «Главным экзаменом» в ту пору была политэкономия. Надо было изучить все положенные первоисточники, труды классиков марксизма-ленинизма. Занимались всей группой в общежитии. Мой брат на машине подвозил бесконечное количество томов Большой Советской Энциклопедии из нашей домашней библиотеки. Замечательная энциклопедия! Все труды разобраны, приведены цитаты, изложены история создания и последующее значение, и вся информация занимает не больше пары страниц. Мы добросовестно писали шпаргалки. Всех, заглядывавших в комнату, вежливо выпроваживали. Кроме одной студентки, учившейся на дирижерском отделении. Модная, очаровательная, замужняя кокетка, решившая забеременеть перед госэкзаменами, уселась на кровать, положила на колени огромный живот, и начала светскую беседу. Заговорили об одной преподавательнице, отличавшейся крохотным росточком. Наша гостья с жаром подхватила тему и начала острить. Я строго посмотрела на нее и сказала: «Не надо острить, это жестоко». «Почему?» - распахнув глаза, спросила гостья. «У человека несчастье, а ты шутишь...». «Не понимаю, объясни» - в конец расстроилась она. «Мать сделала аборт, когда ей было два месяца, а она выжила. Представляешь? Только осталась маленькой». Все согласно кивали головами, изображая сострадание и едва сдерживая смех. Пристыженная будущая мамаша покинула комнату. Мне до сих пор неловко, что эта неумная шутка имела продолжение – на долгое время к преподавательнице прилипла кличка «жертва аборта». С дирижеркой мы потом подружились, она прощает мне все розыгрыши, каждый раз принимая их за истину. Экзамен мы всей группой сдали блестяще. О таком успехе даже появилась газетная статья.
Дипломы писались без особого труда. У меня руководителем диплома был замечательный музыкант, педагог, человек. По вечерам мы бродили с ним по улицам, продолжая обсуждать неудавшиеся места в тексте, анализируя те или иные эпизоды концертов. Я выбрала тему «Башкирский фортепианный концерт». Тема привлекла меня тем, что произведения мало знакомы, большая часть их не опубликована – пиши, что хочешь, говори, что хочешь – проверить трудно.
Композиторы с удовольствием давали партитуры, рассказывали о своих произведениях. Один из мэтров пригласил меня домой, обещая дать партитуру и магнитофонную запись концерта. Подруга-музыковед предупредила – не ходи одна, предложила пойти вместе. Но не вовремя прихворнула, пришлось мне идти одной. Прихожу. Прохожу в комнату. В центре – сервированный стол. Хозяин предлагает сначала закусить, потом побеседовать. Я соглашаюсь, только сначала прошу отдать мне партитуру и пленку – вдруг, после интересной беседы, о них забуду. Вкусно едим, сладко пьем. Подкрепившись, старичок начал приставать. Вскакиваю, отбегаю к другому концу стола. Начались перебежки от стула к стулу. Я схватила свой портфель и выскочила из квартиры. Уф, победа! Вещички-то нужные у меня! Пришла домой, рассказала все перепитиии посещения. Муж рвался в бой, брат его утихомиривал. А на следующий день...
Следующий день стал самым большим позором моей жизни. После выпитой накануне бутылки вина началось жуткое похмелье. Мне было худо. Кровать качается, ковер на стене на меня падает, голова раскалывается, выворачивает наизнанку.Мучение адское! Мама позвонила на работу, сообщила, что не приду – заболела. Брат и муж всей душой сочувствуют, предлагают сбегать за пивом. Но мне от одного слова «пиво» становится еще хуже. Звонок в дверь. Я не реагирую и не вслушиваюсь – кто пришел, о чем беседуют. В комнату заглядывает брат и говорит – ученики пришли тебя, умирающую, навестить. О Боже! Сцену эту я не забуду никогда. Около кровати выстроились студенты, смотрят с молчаливым состраданием на больную. Их любимый педагог лежит пластом, отвернув к стене позеневшую физиономию и смотрит на раскачивающийся ковер. Кошмар из кошмаров! Стыдобище!
Я с тех пор не пью. Диплом защитила на «отлично». Правду своим студентам раскрыла, когда они отмечали 30-летие окончания училища. Повинилась перед ними. Они меня поняли и со смехом простили