I.
Приснился запах. Чистой воды и сосновых почек.
За городом темнее небо и ярче звезды. Отчетливее контуры. На север – унылое безлесье и безводье, спиртзавод и трикотажная фабрика, элеваторы, свинофермы. Километров через семьдесят - национальный парк с глубоко зарытой меж сосен тайной. Она карабкается к поверхности сквозь слои глины и песка и увязшие в них дремучие корни. Там, где сумела добраться до мха и сопревшей хвои, - робко проникает в ночь своим голубоватым свечением и ждет дождя, чтобы подняться в воздух с утренним туманом.
Я не люблю тайны с нежным голубоватым свечением. И заколдованный лес с глубоко зарытыми контейнерами мне кажется зловещим.
Ты везешь меня на запад, но там мало воды. Она вся – в мелкой речке, накидывающей петли вокруг деревень и заплесневевших домов отдыха. Большие песчаные острова-отмели на этой реке и разлапистые корявые сосны вдоль поймы. Еще - несколько мутных прудов с водой, которая пахнет тиной и карпами из супермаркета.
- Вам здесь не жутко? – спрашиваю продавца маленького магазинчика на самом краю села.
- Я боюсь только пьяных отдыхающих, - бодро ухмыляется она в ответ. – Летом на пойме целый палаточный городок.
- Вы же и продаете им водку?
- Бросьте. Они везут ящиками из города. Напиваются и садятся за руль. Летом я хожу в оранжевом жилете. Знаете: как у железнодорожников?
В оранжевых жилетах хорошо ждать на воде спасателей.
На юг мы не едем: там лес вырубили на огромные терема. Дубовый чуб на холмах облысеет через пару лет. Сосной едва пахнет – все, что осталось, прячется за спинами турбаз. Ни волков, ни кабанов… Мне всегда нравилось, как ты изображаешь походку кабана.
Я собираюсь с духом – и мы едем на восток. Он укрылся туманом непроходимых болот и озер-стариц. В детстве кудрявые от густого леса горы казались огромными, а гладь Чавонь эрьке – Пустого озера – бескрайней.
Самое долгое и тоскливое лето я провела на его берегу – лето 87 года. Три смены подряд в пионерском лагере и твердый отказ родителей забрать меня домой. В этом месте я почувствовала себя ненужной, в это место мне сложно вернуться. Даже теперь, когда я знаю, что оно было всего лишь моим убежищем от странных дождей, которые тогда шли повсюду.
II.
У Алины ночной цветочный магазин: ночью покупают самые дорогие букеты. Трудно сказать, сколько Алине лет: усталая ее молодость крепко вшита золотыми нитями в косметологическом центре.
«Цветочница», - говорят местные, когда Алина выезжает на автомобиле за ворота. Ее дача в селе у Пустого озера. Сорок соток за трехметровым забором из оцинковки.
- Аборигены достали, - улыбается она, снимая с ухоженных рук садовые перчатки. – Всем объясни: что строим, из чего строим, зачем сруб сайдингом обшили. Когда баню ставили, целый консилиум собрался. Одна древняя старуха верхом на такой же древней кляче приехала, кряхтела громче всех. А когда нас с мужем неделями нет, начинают растаскивать все, что под силу растащить. Даже дети здесь ненормальные: весь песок по участку раскидали.
- А с соседями договориться не пробовали, чтобы присматривали?
- С соседями? – Алина морщит свой острый носик, и я представляю, как натягивается вся ее золотая арматура под кожей. – Здесь такие соседи… Сначала в глаза мне говорили, что я бесстыжая. Видишь, в чем я теперь хожу? В отрепье, чтобы никому случайно ничего не намозолить.
Серый сарафанчик цветочницы очень мил и отлично гармонирует с забором из оцинковки.
- Я сосёнки насажала вдоль дороги, сортовые – из питомника. Очень трудно приживались, пожелтели… А сосед на тракторе по ним проехал. Муж пошел к нему разбираться, так тракторист на него с топором, а мне еще и участкового вызвал: думал, я сосны в лесу выкопала. Только за забором и спасаюсь. До магазина на джипе езжу, как на бронетранспортере.
Складываю губы в трубочку, чтобы не расплыться в ироничной улыбке. Соседи с топорами способны даже скучную жизнь дачницы превратить в экстремальный отдых.
- Но их никакими заборами не остановишь. – Алина уводит нас в глубь приусадебного участка, показывает чахлые диковинные растения в аккуратных лунках – шедевры мировой селекции. – Вчера из администрации приходили проверять счетчики: думают, что мы воруем газ или электричество. По себе судят, ясное дело.
Из-за забора не видно ни синих лесных гор за Сурой, ни цветущей розовым поймы, ни мазаных глиной домиков с черными журавлями колодцев.
На селекционных грядках тяжелая тень от трехметрового забора. Здесь не приживутся ни диковинные цветы, ни сортовые сосны…
- А зачем они свежий сруб обшили сайдингом? – спрашиваю я, когда мы отъезжаем от цветочных плантаций.
III.
Городские русские Пустое озеро называют Черным. Оно, правда, темное от густых водорослей. Но дно, если приглядеться, светлое от чистейшего песка. До пионерского лагеря дорога асфальтовая, дальше – песчаная с высокими обочинами, как траншея.
Навстречу подвода с двумя мордвинами. Черные шапки набекрень и выцветшие рыбацкие куртки. Если бы не резиновая ярко-зеленая лодка на телеге, я бы подумала, что рыбаки блуждают по лесу со времен первой мировой.
- Головорезы, - выдаешь мрачно, уступая им дорогу.
- Ты что? Посмотри, как они приветливо улыбаются!
- Под кайфом.
У этих корявых настоящих финно-угров лукавый теплый взгляд. Они еще помнят сказки про нагую хозяйку леса Вирь-аву*, одноногую и длинноволосую. Она сидит на пне в самой чаще и раскатисто смеется. Нам с тобой никогда не услышать.
- Мы тоже поставим забор, – ты еще под впечатлением разговора с Алиной.
Нет, заборов мы ставить не будем. Трехметровых – точно. Весной, когда сходит снег, дети поджигают пойму. Пламя ползет по оврагам, болотам и затихает у асфальтовой дороги. Если успеть, можно спуститься к Пустому озеру и увидеть в его глади, как горит небо.
За забором ничего не успеть.
Мы выехали к Суре. Она темная от нависших туч. Крокодилами лежат в воде серые полусгнившие бревна.
- Давай возвращаться: встрянем, если начнется ливень.
- Подожди. Видишь: кто-то из деревенских еще здесь. Они чувствуют, когда будет дождь.
- Ливень будет? Не знаете? – спрашиваешь у прокопченного солнцем мордвина.
Он стоит по колено в воде. Согнувшись, бережно зачерпывает воду и моет шею – по-родственному обнимается с рекой.
- Мне не звонили, - улыбается хитро.
- А говорили: через одного – колдун, - шепчу я в твое плечо.
Сурская вода пахнет. Жизнью.
- Здесь тебе нравится? И Сура, и озера, и синие лесные горы – все, как ты хотела. Вон бабочка тебе на попу села. Что еще нужно для счастья?
- Пока не знаю, - шумно втягиваю носом воздух.
- Ты просто хроническая бездомная.
Кажется, ветер уносит живой запах мимо меня: не могу его прочувствовать полно и уловить самое главное: простила ли я его за то долгое и тоскливое лето.
- Городские? – спрашивает мордвин. Он вышел из реки и с интересом нас разглядывает.
- Присматриваем место для стройки.
- Ты с виду крепкий, а она в деревне не справится – коленки просвечивают.
- Так она отдыхать здесь будет.
- Это только кажется, - обдает он меня знакомым лукавым взглядом, - А пахнуть будет в мае, когда цветет сосна.
Так и есть – колдун.
IV.
- Местному мужскому населению ты не понравилась, - заключаешь на обратном пути, - можно и совсем без забора.
У красивой мордовки ноги должны быть как стволы берез – ровные, без намека на лодыжки и колени, и соответствующего диаметра. Это я еще из мордовских сказок помню.
А березы здесь огромные… И они тоже мне снились.
________________________
*Вирь-ава (вирь, «лес»; ава, «мать», «женщина»), в мордовских мифах дух, хозяйка леса.
** На фото река Сура.