Этой ночью не обрести покоя

Юрисан Мо-Син
Этой ночью не обрести покоя. Проливное, водопадное безумие не умолкало. В залитой чернильной мгле люди шевелились как мокрицы. Некоторые нахохлись как мокрые курицы, ежась под зонтами тростниковых плащей. Над горой, на странно пробившемся фрагменте неба, лагерь сверебила звезда. Казалось и она, налившись тяжелым бисером, каплей, вот-вот сорвется, притянутая дождем.
Атаман не спал. Тень причудливым бисовым отродьем корчилась на стене. Братаны – дикие и изрубленные сидели тут же в хате и негромко подвывали. Что то про дивчин и чумацкий шлях. Насильники и убийцы, голосами парубков, горюющих о любви, выставляли наружу остатки души и смачивали ее слезами песен. На привязи фыркали бесчувственные кони. И только на другом конце, у дальнего рубежа голосом тоскующей девы, ржала одинокая лошадь.
Ливень по прежнему заливал, прибитый  к траве, пристыженный бамбук. Струи дождя, у самой земли, расчленялись на крупные капли, звонко лопались, в припрыжку уносясь в ревущую горную речку.
Черные тени с острыми буравчиками глаз внимательно изучали хижину. Скрипнула дверь. В проеме показалась фигура чубатого чуземца. От сквозняка тень и  язычок свечи переломились. Нежная песнь застуженных голосов выплыла вслед. Он крякнул, выбил трубку об отлакированную потоком подпорку, поскреб белизну живота, чуть не заквакал от удовольствия и выхватив кривую саблю, шагнул во тьму. К нему потянулась водяная злоба неуспокоенной умертвии. Она пригнувшись под притолок неба, сизыми руками выжимала пряди волос. Водяная грива, скрывающая бескровное лицо, хлестала мелких людишек где то под ногами, а длинные пальцы трогали и рвали струны дождя. Только одна звездочка бросала отсвет под ноги.  Буди Криворотько. Богиня Сур Са Сир скозь все небо протянула лапу с длинными ноготками к брюху близь проплывающих туч. Сжала их. И звезда померкла.
Но казак меньше всего волновался по поводу гигантской бестелесной твари, слишком зыбкой, что бы испугать бравого казака. Его тревожила задержка в продвижении на столицу островитян. Их наняли за щедрые посулы и долю в добычи. Иначе вылезли бы они из сибирской тайги, со своих медвежьих острогов?
 Месяц как высадились его казаки в составе экспедиционного корпуса китайцев – тунгушей, так кажется, их звали. Ох и лютый народец нарождается в этой, забытой божьей маткой, стране – Ниппон. Мелкие и злобные. Одно хорошо, ружейного боя не знают, да и бьются сами по себе. И рубятся так, что не поймешь, толи поубивать всех хотят, толи самим поскорее сдохнуть. Но умельцев среди них, хоть отбавляй, да и среди тунгушей не меньше.
Но  да ладно, вышел то порубаться всласть. Да дурь местной горилки выветрить. Как там побратим Ян вчера показывал. Скрестить руки, поднырнуть под алебарду, выгнуться болотным журавлем, а  затем змеюкой скрутится, полосуя тех кто набросится сзади.
Покрутив так и этак, Будя, удовлетворенно, крутанул вислоухие усы, озорно свистнул в сторону сторожей. Те и ухом не повели. Двое нахохлившихся филинов, повернув к нему равнодушные спины. Ну и черт с ними. Хотел было в горницу, в такую мерзопакостную погоду и курятник хатой обзовешь, да что то насторожило. Потянуло сквозняком могильного склепа. Как будто Старая косой провела против щетины. Как-то слишком понуро и недвижно сидят горе сторожа. Шейка у одного надломленной веткой пригнулась. В низу ледяной дрожью отдало. Опасность. И тут их глаза схлестнулись. Его – камышовой битой кошки, и чьи то порыжелые тигриные. Превратились в узкие полоски. Мешковатая кочка поменяла форму и обернулась, в закутанную во все черное, фигуру человека. Краем глаз заметил, что два одеяла, як щеки жидка со шинка, отделились от тени хижины и мягко приземлились за спиной. Уже трое. От глаз первого повеяло туманящей разум волей. Начало двоится в глазах. Атаман закричал отгоняя марь, лихо крутнулся полосуя саблей по кругу. Мимо уха просвистела звездочка. Два стона, казака на пороге, и воина-оборотня слились с его ногайским кличем. Ниндзя завалился, окрашивая мокрую землю красным. Хватясь за пробитое сурикеном горло, сын Запорожской сечи, сполз в низ. Обагренный кровью, в сполохе голубых клинков, лагерь ожил. Две своры - пся кревов и полосатых чертей, сцепились колючками клинков в близь стоящих. Смертоносное гуляй- поле покатилось по становищу. Люди начали убивать друг друга.