Лицо старика Говарда, сутки напролет остававшееся каменно-непреступным, лишь изредка выражало хоть сколько-нибудь понятные эмоции.
Во-первых, это случалось четвертого июля, когда ветеран с улыбкой на лице ходил по городу с высоко поднятой головой, уверенно поддерживающей колонии в нелегкой борьбе против английского парламента. И не важно, что более двухсот лет назад его предки жили где-то в Восточной Европе и выращивали картошку.
Во-вторых, когда слушал национальный чемпионат по футболу на своем древнем радио, сошедшем со страниц семейных каталогов задолго до войны во Вьетнаме.
И, в-третьих, когда сидел на своем низеньком неудобном унитазе бледно-желтого цвета и с большим усердием просил огромный крейсер выйти из тихой ночной бухты.
В остальных случаях можно было даже не надеяться на то, что этот седой и строгий старикашка поднимет бровь или улыбнется. Если вы когда-нибудь слышали от него «спасибо» - знайте, в тот день вы приняли приличную дозу дешевого виски. Другого виски, к слову, в городе не было.
А вот худощавый, лысеющий старик Говард Чаускис никогда не пил. По крайней мере, все жители города были в этом уверены и ставили своим детям в пример. Последние подрастали и находили замечательный предлог для пьянки: «Мам, я не хочу быть старым пердуном, как Говард» и «Одной древней мумии в городе хватит!» Или что-то еще в этом духе. И тут же бежали на вечеринку.
Кстати, вечеринки довольно часто проходили под самыми окнами ветерана, от чего он часто злился и угрожал достать из подвала ружье. На самом же деле, зайди полицейские с обыском в его хлипкую хижину, они нашли бы еще с десяток гранат, пару револьверов и немало другой смертельно опасной дряни, покрытой слоем многолетней пыли. От которой хотелось громко чихать и до красна почесывать кончик носа.
То ли по этой, то ли по каким-то иным причинам, но к Говарду нечасто приходили гости. Да и он редко высовывал свою морщинистую задницу из деревянной крепости: газеты ему приносил почтальон, газон косили дети-бойскауты, которым он платил по восемь долларов в час, а еду ему доставляла милая женщина. Абсолютно бесплатно. Он, почему-то, все время забывал, как ее звали.
То ли Дакота, то ли Дженнифер.
Но, скорее всего, ее звали Дороти.
Сегодня она должна была прийти. Она заходила каждую субботу на обратной дороге из церкви. Цокот ее каблуков был слышен задолго до того, как в поле зрения появлялась их тучная обладательница. Часто Дороти приносила вместе со всеми покупками что-то не из списка. Иногда это было пиво. Иногда – бутылка красного вина. Реже – русская водка. Говард знал, что ее наверняка делают где-то в Колорадо или Техасе, но ему о ней слишком красочно и слишком часто рассказывали родители. Поэтому, будь она по-настоящему русской, или же таковой только на этикетке – старик с радостью ее пил. Только так, чтоб никто этого не замечал. Ему нравилось оставаться для всех «старым пердуном» и «древней мумией».
Для всех, кроме Дороти. Ее он ждал каждую субботу. С десяти до одиннадцати. Сидя у приоткрытого окна и вслушиваясь в провинциальную тишину. Несмотря на свой возраст, старик безошибочно различал приближающийся шум мотора Форда Мустанга от Шевроле Камаро. Жаль, такие автомобили в городе появлялись крайне редко и лишь на пару часов.
В остальном же, Говарду приходилось сталкиваться с грустным пением птиц, завыванием
ветра и кряхтением деревьев, сбрасывающих пожелтевшую листву на молчаливый серый асфальт.
Порой, откинувшись на стуле и чуть шире приоткрыв окно, ветеран закуривал трубку. Табак был ни к черту. Но его в подвале скопилось столько, что Говадру откровенно не хотелось тратить деньги на новый и более качественный. Пусть от него бы и не краснели глаза, а нёбо не зудело со страшной силой.
В этот раз он решил не курить, а просто считать листья, опавшие на его газон. До того, как он услышал цокот каблуков – было подсчитано порядка 970 листочков и ему (пусть и совсем чуть-чуть) было жаль детишек-бойскаутов.
Дороти пришла в пол одиннадцатого и принесла с собой две бутылочки пива. Уже по привычке сбросила туфли у входа, в три шага прошла мягкий рыжеватый ковер и присела на диван. Старик улыбался.
Старик улыбался, потому что он слыша ее запах. Запах женщины. Не запах духов, пота или влажной вагины. Он слышал запах Жещины – так он его называл. Это было нечто иное, что-то, что он не мог объяснить. Но это с легкостью могло вскружить ему голову.
Ситуация напоминала ему книгу европейского писателя – «Запахи». Жаль, что он читал только ее аннотацию.
Говард не до конца отдавал себе отчет, слышит ли он это своим маленьким узким носом, или в нем просыпаются разом все пять чувств. Быть может, даже шестое.
Странно, но этот запах он слышал только от Дороти. От этой огромной скалообразной дамочки с маленькими карими глазками, которые бегали со стороны в сторону, осматривая освещенную дневным светом часть дома. От человека, который если и был когда-то в постели с мужчиной – то только с отцом, читающим сказку на ночь. Он даже сомневался, бреет ли она ноги. Не говоря уже о подмышках и прочих местах. Но именно она и никто другой заставляли Говарда нервно ерзать на стуле. К сожалению, это единственное, что он мог сделать в свои-то годы.
- Как ты, старик. – Дороти улыбнулась и открыла свою бутылку пива. Крышка легла на маленький столик по правую руку.
- Дерьмово… - Говард вздохнул. Но совсем не для того, чтоб четче передать собеседнику свою безысходную ситуацию, которую он сам называл «фекальным адом под острым соусом Чили».
Дороти снова улыбнулась, и вокруг глаз заиграли маленькие морщинки.
Запах становился все более пряным.
- Команда из Уиллоу-Ривер – настоящие сопляки. – вдруг сказал ветеран. – Знаешь, никогда больше не буду слушать радио.
- Выпей пива, Говард. Тебя обязательно станет легче.
Их разговор никогда не носил глубокого смысла. Со стороны порой могло показаться, что каждый из них разговаривает сам с собой. А собеседник лишь нужен, чтобы… Наверное, для этого у каждого из них могла найтись не одна причина. Но каждый из них желал оставлять их только своими причинами, скрытыми за чьими-то рождениями, чьими-то смертями, криками, стонами, выборами президента и сериалами с шести до семи.
- Ненавижу осень. – куда-то в сторону окна сказал Говард.
- А я люблю ветер. Он с легкостью уносит все старое. – глядя на потолок произнесла Дороти. Снова улыбка. На этот раз – немного грустная.
А запах.
Он все усиливался. Становился всемогущим. Разрушая мозг старика. Сводил его с ума. Он него хотелось скрипеть зубами. От него хотелось выть.
- Что с тобой, Говард? – Дороти предприняла попытку встать.
От него хотелось карабкаться под самый потолок.
- Говард, ты меня слышишь? – женщина шла к нему, по мягкому рыжему ковру.
Но, все, на что оказался Говард в силах – это потерять сознание и обмочиться. Трудно сказать, в какой последовательности.
Последнее, что помнил седой старик – какофонию запахов. Немного корицы, лаванды, дешевых духов и чего-то еще. Совсем неясного. Но настолько яркого и будоражащего, что его широкие синие штаны просто не могли остаться сухими.
Запах и улыбка.
Дороти.
Говард знал наверняка, в чем дело. Да, он точно знал. Пусть он и не разгадал секрета этого запаха. Но он был уверен на все сто.
Он любил Дороти.