Генрих IV ехал в открытой карете по одной из бесчисленных улочек Парижа. Возница изредка тихо цокал, и каждый раз лошади сначала слегка прибавляли в ходе, но вскоре вновь сбавляли его. Генрих рассматривал дома, мимо которых проезжала карета. Однообразный серый камень, узкие окна, стеклянные фонари, иногда с цветным стеклом ... «Всё-таки я люблю Париж», - неожиданно подумал Генрих и тут же усмехнулся про себя. Он вспомнил, как однажды, чуть более пятнадцати лет назад, он отрёкся от своих гугенотов.
Да, Генрих помнил, как он незаметно пробирался в грязный кабак, садился в самый тёмный угол и слушал сплетни, которые из уст в уста передавали друг другу бесхитростные местные крестьяне, заходившие туда выпить кружку пива и поболтать со словоохотливым хозяином. «Король - протестант? Где это слыхано! », - так возмущались многие, даже слишком многие. Мало того, однажды он увидел там своего старого боевого товарища, герцога Сюлли. Генрих подскочил от неожиданности, услышав вдруг знакомый голос. Сюлли был мертвецки пьян. Он влез на стол, как политик, собравшийся выступить перед своими соратниками. Речь его оказалась короткой и на редкость примитивной. « У власти должны быть праведные католики! - прокричал он. - Гугенотам нечего делать во Франции! Смерть им всем!» К сказанному он добавил несколько нецензурных выражений, потом ударил себя в грудь и под всеобщий хохот свалился со своей трибуны.
Генрих незаметно ушёл из таверны и узкими улочками пробрался к дворцу. Он не удивлялся. Такая реакция французского народа была предсказуема. Слегка удивил его Сюлли, но, будучи разумным человеком, Генрих не держал на него зла.
На следующий день во дворце король Франции Генрих IV приказал своим приближённым явиться в тронный зал. Раньше всех перед королём предстал герцог Сюлли. Глядя на его осунувшееся лицо, Генрих усмехнулся. «Вам надо меньше пить, мой друг», - мягко произнёс он. Сюлли испуганно заморгал, и король беззлобно рассмеялся. Всё, что творилось в душе стоявшего перед ним человека, было ясно Генриху до последней детали. Герцог понимал, что король не мог заметить его намедни в трактире, но опасался, что тот узнал о его поведении из доноса. Смутная тревога и недоумение бродили в душе Сюлли: король не гневался, скорее, наоборот, был доволен, даже смеялся, - только совсем незаметно, одними глазами.
«Народ волнуется, - собравшись с духом произнёс провинившийся. - Он хочет видеть на троне католика». Секундой раньше, ещё до того, как эти слова были произнесены, Генрих испытал нечто вроде предчувствия. Он знал, что именно прозвучит и что именно при этом будет испытывать говорящий.
Придворные быстро стекались в тронный зал. Генрих знал, что чувствуют и они - всё ту же тревогу, удивление и ожидание карающего меча монарха, который тот в гневе обрушит на чью - то голову. Когда все собрались, Генрих потребовал к себе священника и писца. «Париж стоит того, чтобы изменить кому бы то ни было», - тихо произнёс он и после этих слов громко отрёкся от гугенотской церкви и всех деяний её. При этом он по-детски злорадно читал на одних лицах недоумение, на других - испуг, на третьих - удовлетворение. Сюлли успокоился и с благодарностью смотрел на своего сеньора.
Генрих чувствовал, что знает всё, что касается каждого предпринимаемого им шага. Словно математик, грамотно и точно рассчитавший дальность полета пушечного ядра, он вычислил реакцию каждого из своих вассалов на вторичное отречение государя от веры. Ядро его предательства пролетело ровно столько, сколько необходимо, чтобы поразить цель противника, и Генрих с удовольствием наблюдал, как с лиц подданных на какое-то мгновение упали маски лицемерия и ханжества, притворной угодливости, раболепия и покорности, - этого оказалось достаточно, чтобы увидеть, кто истинно предан, а кто только делал вид.
... Узкая улочка извивалась то вправо, то влево. Генрих прекрасно знал все её изгибы: когда и где появится очередной поворот, когда и где карета остановится, чтобы пропустить воз с сеном, когда и где ускорит свой бег, чтобы обогнать дилижанс знатного графа или барона.
Вдруг (этого Генрих не мог предвидеть при всей свойственной ему дальновидности) на подножку кареты бесцеремонно вскочил молодой человек в одежде мушкетёра. «Привет, я Равальяк!» - бесцеремонно и грубо воскликнул незнакомец. «Да знаешь ли ты, оборванец, кто едет в этой карете? Это же сам король! » - с этими словами возница попытался сбить Равальяка с подножки кнутом, но тот ловко увернулся. «Чего тебе? » - сухо спросил Генрих. Он был раздражён, но не столько дерзкой выходкой юноши, сколько тем, что это событие не было предусмотрено его прагматичной натурой. «Каналья, ты же в душе гугенот! » - процедил сквозь зубы фанатик -католик и вонзил по самую рукоять в грудь королю кинжал. В то же мгновение возница выстрелил, и Равальяк замертво упал на мостовую - пистолетная пуля раздробила его череп.
Генрих вытащил кинжал и с силой отбросил его. Орудие рока со звоном упало на мостовую неподалеку от Равальяка. Король дышал с хрипом, весь его сюртук был залит кровью. В тысячную долю мига перед его мысленным взором пронеслась вся его жизнь. Детство, отрочество, юность. Реформация во Франции, Гугенотские войны, Варфоломеевская ночь, отречение. Потом бегство, вторичное отречение, престол. И вот, вдруг, несмотря на все расчёты многоопытного политика - такая внезапная смерть.
«Как же так? Я умираю ... Все мои недруги лежат в земле, война давно закончилась, я твёрдо владел престолом, и вдруг... Все мои планы, все мои расчёты, всё пошло прахом. Я всю жизнь думал, что знаю всё, что любую ситуацию можно использовать с пользой для себя, если всё правильно рассчитать. Я наивно полагал, что можно с математической точностью вычислить, как будет вести себя тот или иной человек, я думал что можно учесть всё. Я всегда делал правильный вывод и ставил точку. Я терпеть не мог многоточий и точек с запятой … Кто ? Кто мог помыслить, что сейчас, когда Франция успокоилась, когда люди с разной верой могут спокойно ужиться в одном доме, появится некто Равальяк и всадит мне нож в сердце?! Даже самый изощрённый шарлатан не предсказал бы мне ничего подобного. Боже, боже, как я ошибался, как я был самоуверен! Ничего нельзя предсказать наверняка, ничего нельзя просчитать досконально, ничего нельзя вычислить окончательно… Миром правит Случай! » - произнеся эти слова, Генрих засмеялся, судорожно, отрывисто и с хрипом вздохнул, и вскоре затих.
Король умер...