Сны во время бега трусцой
Повесть
Из цикла «Волжское ретро-1980»
Глава 3. Девушки и двушки
1.
Возле видео-кафе «Легенда» он остановился. Повернув ключ в замке, вобрал свежего воздуха, если, конечно, городской воздух бывает свежим.
Невдалеке вышагивал очень важный и солидный дядя, почти весь белый, за исключением черного блескучего «дипломата», да, пожалуй, муарового галстука, что кинжально дыбится из белой тройки. Воплощение самокомфорта и писаной интеллигентности, чье тоннельное зрение неуклюже бьется о лупы еще более интеллигентных очков.
Навстречу в махровой тужурочке и допотопном чепчике семенил не менее лубочный «божий одуванчик». Забавным буфером, чуть опережающе вытягивая бидончик, седенькая делала крайне аккуратные, тщательно просчитанные шажочки. Раз - получилось, два – слава всевышнему… Три… Ах-ах, вот тут-то - метров за пять до очковой солидности - «одуванчик» разом вдруг лишился равновесия и юркнул воблой на асфальт. Скорбно просигналил жестяной бидон. Старушка, забыв охнуть, рванулась к крышке. Поздно: колесико с ручкой глухо ударилось о противоположный бордюр, и плоский «спрут» уже густо забелил трещины асфальта метастазными щупальцами.
К бабуле мчались. Отовсюду.
Лишь самого ближнего - интеллигента - точно урной квакнули. В долю секунды его мутные от макрокосмических диоптрий окуляры сиганули на детскую пядь лобика, выпустив пару перекошенных пластмассовых пробок. Радикальный галстук, гнусно разлюбив жилетку, коброй охомутал цыпочку-шейку. Задеревенев еще на три доли, интеллигент алчно впитывал и хищно внюхивал феерию. Медленно, но зверски раздувались ноздри, пресное засушенное лицо радостно разглаживалось, вяленый организм возрождался. Уронив «дипломат», дяденька присел, штурвально сжал пальцами гнутые коленки и в полнейшем экстазе возопил:
- А-а-га-га-га!!! Что?! Попила молочка?!!! Га-га-га-га!!!
Старушку давно подняли под локотки, уже и след ее простыл, а радостнику все не удавалось разогнуться и справиться с конвульсиями. На него наталкивались прохожие, но убитый счастьем человек никак не мог унять смехофазотрон.
Пинка бы дать, так ведь по экспертизам затаскает…
Но тут, не разгадав замолоченной рытвины, интеллигент смешно подпрыгнул и белым пугалом застелил пару аршинов тротуара.
Yes!!!
В кафе Жерлов отыскал Мишу Червия. Тот попивал кофе в обществе сногсшибательной гетеры.
- Привет, Андриано! - загрохотал Червий. - Можешь меня поздравить: я, можешь считать, в медицинский поступил, на пару вот с этой прелестницей. Правда, до экзаменов нам еще не скоро, но ты же меня знаешь. Да, Вероничка-то тебя не знает. Вероника, это мой френд и коммерческий кумпанион Эндрю Жирлярди. А можно: Жру-Лярву. Прошу любить и жаловать.
С тоскливым вздохом Андрей вежливо кивнул. Златокудрая Вероника проэкспонировала улыбку не рафаэлевой Мадонны.
- И спекся тебе "мед"! – только и сказал Эндрю, опять же из вежливости: он знал, что все мишины тексты лучше принимать как голый экспромт - без грана серьеза, но за гранью курьеза.
- Как зачем? – вскипел тот. - Настало время обратить свое редкое хобби в реальную, хоть и редкую профессию. Ты слышал про тератологию?
- Нет, – Андрей с честным сожалением покачал головой.
- Ну, ты даешь! А, ваще, я и сам лишь на днях про нее услышал, от нее вот. – Вероника стала цвести верой и правдой, а еще гордостью. - А услышал и загорелся. Во что бы то ни стало решил заделаться форменным тератологом. Я точно формулирую, Вероника?
Та благосклонно растянула губы в коралловую дужку с большим напылением пепла, отчего рот стал смахивать на усы комдива Чапаева.
- Вот видишь, точно. А то никто ведь и не подозревал о такой науке. А сам я, по секрету скажу, подозревал уже: не шиза ли у тебя, Мишель, и не пора ли тебе, дружбан, в психушку? По этой же причине стал к медикам намыливаться. А тут как по лбу: есть, оказывается, целая такая научная отрасль здоровья - тератология. Это, скажу прямо, без балды, и спасло меня от депрессии. За что спасибо спасительнице спившегося спортсмена… - Напыщенная девулька изготовилась лопнуть… - Тератологии!
Вероника сникла.
- Может, пояснишь: что за фигня? – наконец-то, вздел нитку Андрей.
- Наука об уродствах. – Возвышенно протрубил Миша. - Неужто трудно самому дотумкать?
- Тьфу, ты, господи. - Усмехнулся Андрей.
Нет, Мишка черт, неисправим. Хороший, в принципе, малый, веселый. А в принципе, кто знает, может быть, этот милый малый Миша – подлинный, но секретный куратор городской сети мафии, костяк которой состоит из кого? – да-да, из спортсменов? А у Миши связи в спорте о-го-го! Ведь где только не рассовал он свои акции, откуда только не стрижет купоны и прочие дивиндусы? Только я навскидку кооперативов семь озвучу: «Мичер и Со», «Червонное жерло», «Спорт-миссия», «Амаль и Гамма»…
- Гля, гля, Сеул, Сеул!! – из размыслов Андрея вышиб истошный вопль Червия.
Вздрогнув, Жру-Лярву прилип к экрану, готовясь к панораме девятимиллионного мега-колосса, столицы Олимпиады-88. И… захохотал: по унылой снежной пустоши улиточно ползали три закутанных в оленьи шкуры эскимоса, вдали маячил почернелый конус - чум. Чума, - не человек! А зачем я тут? - задал себе вопрос Андрей и недобро осклабился: а потому что тебе все равно!!!
- Ты меня искал? - привалив к плечу позлащенную «победу» (Нику), спросил Миша.
- Нет. За сигаретами. - С лёту сочинил Андрей. - У них тут всегда можно болгарские раздобыть. А тут такая встреча!
- Презентую. - Червий уже протягивал пачку "Кента".
- Ого! - и запоздало вспомнив. – Но ты же не куришь.
- Не курю, конечно. Но мои курносые курочки курят. Да еще как! Верно ведь, лапка? - Миша купечески потрепал щечку профессионально разулыбавшейся блудёшки. - А то, как теперь еще романы с дамцами закручивать без цивильных-то сигарет? Без заокеанского цибика?
- Ну, спасибо. - Встал Андрей. - Пока.
- Посиди. А то мне... нам… скучно.
По Нике что-то незаметно. Хотя, вру, вот же строчканула левым глазом, вжик - от чуба до паха - и молния снова глухо застегнута.
- Зато у меня веселья - на пять вечеров. – Жерлов круто откланялся.
- Счастливый, хоть и с японскими котлами. Ха-ха! – загремело вослед.
Открывая дверь, Андрей боковым прибором засек, что пан спортсмен сосредоточенно всасывает ушко фемины…
А что у нас значат «котлы»? Из японского на мне? – наручные часы! Опять жаргон: «котлы», «блески», «блики» и, наверное, «хроны».
Невольно глянул на наручную электронику.
19-12.
2.
На улице выяснилось: сдохла зажигалка.
Отстрелив трупик в урну, нацелился в сторону галантереи.
Визгнули тормоза: внезапно, резко, справа.
Судя по нырнувшему в боковой фокус капоту, белая «Волга». Дальше оборачиваться не хотелось. Однако некая магнетическая волна свернула-таки шею.
И он попал.
В глаза.
Глаза в глаза...
Из переднего окошечка, перегнувшись с водительского сиденья, выглядывало лицо.
Мурашки, щекотка, холод, комья, влага - разные участки организма реагировали, как им и положено.
Мира…
- Вот так встреча. - Пронесла она. По виду, без напряга.
- Да. Не думал... - Андрею далось тяжелее.
- У тебя... - дальше она не знала. Только смотрела. А он не мог сообразить: как? - насмешливо, грустно, серьезно, с сожалением или жалостью?..
- Тебя не подкинуть?
- Да... – сперва сбился, а потом… - Не подкинуть, не надо… Спасибо. – Четко без расстыковок разблюдовал Андрей, он достойно поработал над дикцией, над каждой буковкой, каждым звуком...
- Ну, как знаешь.
Что? Сейчас? Ту-ту? И все?
Нет…
Молитвенно тянулось время. Слова же… преступно потерялись… в извечно опаздывающем приступе… непроговариваемых грехов.
Но оба почему-то не расходились.
- Ну, ладно. Мне пора. – Вздохнула спустя вечность.
…Его обуяло разладное противоречивое чувство в первую очередь ярость Почему Она опять Она начала КОНЕЦ а не он Это же унизительно только он ничего не мог с собой поделать и молчал и ждал и смотрел и не мог сдвинуться отвернуться и сдался Это же сродни как если бы пасть на колени и холопски бить поклоны и пускай…
Очень медленно его долго не мигавшие глаза закололо, заволокло влагой, и они закрылись. Ресницы впитали измену и еще медленней расползлись. От горла книзу пропихивалась неописуемая лавина слезно-спазменного горя и безумно-бездонного кайфа. До чего ты дошел, Жерлов...
Затарахтел мотор.
- Тебе хорошо, Мира? – глухо и поспешно проронил он, а хотел ведь по-другому: «Ты счастлива?».
Снова обман. Вздор и притворство. Просто на другом, настоящем, языке ты признал: «МНЕ ПЛОХО, МИРА»…
Она странно кивнула, страстно сморщила губы и страшно унеслась...
Он сделал носом долгий спокойный выдох. И легкие напрочь лишились кислорода. Глаза машинально шкрябнули японский циферблат.
19-14.
Вечность длилась не дольше минуты.
Забыв о зажигалке, он плюхнулся в машину и повел в гараж. В салоне имелась аккумуляторная зажигалка.
За четверть часа высмолил три «кентаря». Курил судорожно, нервно, неаккуратно, перепачкав пеплом новую куртку в затейливых медных привесках.
Гараж помаячил издали. Что есть, то есть: покойный родитель Фаддей Серафимович соорудил самый крутой авто-терем.
Но кто это там?
На кирпичной колоннаде сидит женщина.
Андрей подъехал ближе. И ему стало совсем плохо.
Нет, разве такое может быть? Даже, если нарочно постараться! Чтобы столько в один дань, в один час!..
Услышав хруст, обернулась. Он уже подходил с ключом.
Резко выпрямилась, оправляя платье.
Да, это Света.
- Сиди-сиди. Ты пришла сюда не ради меня. - Хрипло сказал он.
Медленно вознесла глава, они блестели. После встречи с Мирой это уже не так чтобы растрогало. За минуту вечности его душу уже так оголили и перетряхнули, что жалость к себе, бедному, переметнулась на других. В данный момент, на Свету. Чужая боль воспринималась через микроскопик личной, тем самым как бы гиперболизируя собственные терзания. Хоть и противоестественно, но ему, кажется, доставляло удовольствие делать себе больно, ощущать нечастным, обиженным, изгоем.
Свежий подогрев, пускай, и в виде чужого горя, обострил этот внутренний "смак" упоения жалостью и самоедством.
Тряхнула гривой. Крашеной (и это так непривычно) в антрацит.
Он уже загнал машину в гараж. Всё молчала.
В эту минуту он почувствовал пронзительную близость. Ему захотелось стать ребенком, которого сейчас же вот здесь же станут… не столько любить, сколько успокаивать, жалеть, гладить по головке.
Он задымил «Кент» и присел на капот.
- Я не знаю, зачем пришла, Андрей. - Сдавленно донеслось много-много времени спустя.
Он молча предложил сигарету. Взяла ртом табачную вершину. Он мягко потянул за фильтр, но так стиснула зубы, что сигарета треснула. Выплюнув откусок, хотела перевернуть то, что уцелело. Но он смял «табачную инвалидку», стряхнул на асфальт и сам вложил в губы Свете новую. Ее зубы постукивали. И разве только зубы?
- Давай прикурю. - Мирно сказал он.
Судорожно покивала. Он задумался: что, если обнять, согреть? Но это было бы неправильно. Он прикурил обе сигаретки сразу.
Затянулась. Андрей отыскал в гараже бутылку шампанского. Искоса посмотрела на него и на нее.
Да, вот этого тем более не стоит, испугался он и, точно из любопытства покрутив в руках вот это вот, случайно подвернувшееся, убрал пузырь на другую полку.
Слабо усмехнулась, вернее малость сузила глаза, заболоченные чем-то мутным, но сверклявым.
Неужели ты так (!) и до сих пор любишь отца?
И об этом не стоит. Ведь вся эта история - кошмар, который ворошить опасно. Это нужно гнать, гнать, гнать. А знать???
Снова села на кирпичи.
И еще минут семь…
- Может быть, я тебе мешаю? – он старался говорить так, как это выходит у ласковых нянек. Но так не вышло.
Метнула изумленный взор. Боже, так до нее ничего не доходило! Находилась в вертикальной коме, в стоячем ступоре...
Однако вот красивые губы настороженно тронула токсическая улыбка.
- Андрей, не... не подумай... я ведь не… не из-за него... не… не только из-за него... Из-за всего. Ведь все, абсолютно все пошло наперекосяк... Под откос, и ничего, абсолютно ничего не… не осталось. Ни тут, - ткнула себя в грудь, - ни... – нервный, широкий, мирообъемный жест вокруг.
Заплакала. Сдержанно, беззвучно... Да, истерика не ее амплуа...
Давай помиримся... И все воссоединим, и все склеим... Слепим заново, наново. А дурное забудем... Я ведь, по-моему, вот сейчас начинаю испытывать к тебе... Что? Не могу высказать…
Это все - в себя. Себе. Не ей. Ей же он всего лишь протянул руку. Слабо пожала ее и сразу отпустила. Поплакав, уже сама отыскала его руку. Маленькая ладошка трепетала, теплая и хрупкая. Ему же казалось, что мужская пясть источает ледяной холод и что Света не решается ему сказать это, сказать, что у него рука мертвеца.
Рефлексия, обычная меланхолическая, ностальгирующая рефлексия, подменяющая страсть.
Как бы там ни было, фактом оставалось лишь то, что они безмолвно смотрели друг на друга. На Андрея нахлынули воспоминания, смешанные, стремительные. Все проносилось безумной лентой мозгового кино-архива.
И Света, наверное, то же... И Светляку, возможно, передались эти токи... Ностальгия. Ностальгия - вот что стало давно, а когда он уже не помнил, вот что стало давно самым властным стержнем, всемогущей осью его бытия.
Давно остыли окурки. Его "бычок", присохнув, нелепо свисал с нижней губы.
Женщина сняла его, отряхнула пальцем губу мужчины. С замедленным порывом он потянулся. На миг покорно устремилась и Света. Но сразу же, следом оторопело встряхнулась, прикрыла глава, шелестнула:
- Знаешь, давай пока ничего не будем...
Это понять легко: ничего!!!! - не говорить, не обнимать, не делать…
Стало обидно. Он жаждал утешения. Но и Эта была права (И ОПЯТЬ НЕ ТЫ первым осознал это).
Если сейчас поддаться обоюдному чувству, которое, скорее всего, лишь разово эпизодический, обманно утешительный прием снятия уныния и утИшения тоски, то потом будет хуже.
- Хорошо. - С усилием воспроизвели его сухие губы.
- Позвони мне, ладно? - назвала легко запоминающийся телефон. - Ладно? Если захочешь… Обещаешь?
- Я тебе обязательно, обязательно позвоню. - Он даже зажмурил предательски подмокшие веки.
Тоже мигнула и, пожав его руку, заспешила прочь.
Андрей грузно опустился на кирпичи...
3.
Почему ты сейчас здесь, а не на работе? Ты разве не хочешь трудиться? Или ты враг государства? Но разве можно быть врагом государства, которое заботится о повышении уровня благосостояния народа, всего общества, то есть всех? И, значит, твоего уровня, как одной из слагаемых народа? Или населения, сиречь статистически усредненного поголовья? Любопытно, повышение цен повысит этот уровень? Кажется, нет. Так о ком печется государство? О тебе и миллионах "я"? Или о себе? А кто, в таком случае, "оно"? А я? Я говорю сейчас то, что думаю или я это услышал от кого-то? Возможно, и так. Но важно то, что это сейчас думаю я - сам, лично. Наверное, я несу крамолу или, как всегда, ахинею. Но я все равно не хочу функционировать в хаосе потного труда. Семьдесят лет назад с того же начинали и так жили деды. И главное, чего они хотели, чтоб труд их внуков был легче, а плоды его - слаще. Но кто-то заботливый постарался, чтоб мы, внуки, начали новый виток с почти той же туманной целью, что и деды… Только, увы и ура, вторичные призывы, как и беспочвенные обещания, прежней силы не имут. А изнеженные товарищи потомки, испорченные лицемерием и убогостью несбывшихся лозунгов, эти развращенные внуки не желают долбить лбом чугунные столбы, накачивать дырявые меха и ржавые насосы. Что там говорили классики марксизма о трагедии истории и фарсе ее повторов? Вот и пришло, настигло громовое время, когда мы все воспринимаем как надоевший фарс... Только к чему я обратно то ли оправдываюсь, то ли... Не пойти ль к психиатру? Вместо Червия… нет, вместе с ним, ведь мы все оказались в объятиях тератологии. И все же: к чему? Видимо, от опустошения... Или от того, что я не так расшифровал узловую формулу, кое-кем принимаемую за дилемму. Формулу (или дилемму) моего и не только моего социального бытия: человек живет не для того, чтоб больше и лучше работать, а человек работает, чтоб больше и лучше жить. И что, если для нашего времени следовать этой кому формуле (кому дилемме) – преждевременно? Но ведь мне, действительно, все не-ин-те-рес-но, и я лишь могу имитировать, да и то не надолго, заинтересованность. И это очень серьезно. Потому что, возможно, распространяется и на любовь. И это улавливают ОНИ…
Возле подъезда пыхтело. Пыхтело всё. Пыхтело тотально. Пыхтел грузовик трансагентства. Два пыхтящих грузчика снимали холодильник «Орск». Рядом, нетерпеливо пощипывая уши, переминался паровозно пыхтящий дядя Жора. Его вчерашнее лицо было искусано сегодняшними комарами - свидетельство долгого, заполуночного доминошного Армагеддона.
- Ну, чё, батя, с тебя пятрофан, и агрегат аккуратно доставлен до кубрика. – Величаво изрек, закуривая «Герцеговину Флор», волосатый "грузила" в тельнике и "варёнках".
А что, расценки, можно сказать, божеские. Но дядя Жора вдруг сделался похожим на малинового бегемота. Набычившись, он долго и сборчиво посопел, после чего сжал кулаки и с ненавистью затрубил на весь двор:
- Чемо? Ну да, как жо, волчары! Чтоб я инвалид, япсть, вторы группы, таки бобы до ветру пропукал?! Ух, япона жабра! Держи, ширинку шире, японский хулодильник!
Грузчики от удивления обнулили пасти, выпихивая обозы прозрачных бубликов.
Пользуясь замешательством, дядя Жора распихал их, как жаба головастиков, присел, крякнул и, став пунцовее, чем что бы то ни было, годное для сравнения, непостижимым образом подцепил «Орск», взял его на грудь и, не кренясь, попёр в подъезд. Грузали, изрядно просев, пороняли нескуренные сигареты.
Опасливо подглядывая в пролет, Андрей осторожно последовал тропою экономнейшего инвалида второй группы. Подъем на этот раз, конечно же, затянулся. Зато какие ему сопутствовали бомбежные звуки! И ровно на этаж выше – Андрей свято соблюдал эту дистанцию. О, сколько остро-экзотического экстрима он пережил, прежде чем достиг родного пятого этажа.
Тррах! И очередь крупнокалиберных матюгов…
Дверь распахнута. Андрей с тревогой заглядывает внутрь. Посреди прихожей, сплющив в блин дверную ручку, почивает холодильник «Орск». Агрегат лежит на дверце, а на нем всем своим необъятным пузом – дядя Жора, одичалый бегемот с высунутым на целый килограмм языком.
Очевидно, мы таки споткнулись…
На цыпочках пробираясь к себе, Андрей старался не замечать багровый чирей на белом катафалке, и правильно делал: наблюдать это пожарище без сварщицкой маски - глобальная угроза роговице.
Без битвы обогнув врага, Жерлов ковырнул ключом скважину, проплыл к лежаку и бухнулся на спину.
Не хотелось ни черта. Ни музыки, ни телевизора. Теперь и с Таней не пообщаешься.
…Все-таки включил новый «Горизонт», по рекламным аттестациям, лучший цветной телевизор отечественного рынка. И буквально минуту спустя случайно оторвал концовку комедии. Там один заслуженный слесарь спорта международного класса, Олег Янковский, против собственного желания втюрился. И был посрамлен! Не Олег, - Андрей. «Конец фильма» четко зафиксировал, что Шосткинский химкомбинат как раз и производит пленку «Свема». Впрочем, это не Жерлов был посрамлен, это ошибся режиссер его последнего сна.
Стало не по себе.
Неужели у «Свемы» нет отечественной альтернативы?
Но что же тогда такое… «Тасма»?
4.
…
- Обвиняемый, вашей ли корове мычать об организованной преступности, в то время как родимый ваш тятенька служил крестным папой нашей областной мафии? Либо мы такие наивненькие, что не понимам, каким путем нажито наше нехилое наследство? - развязно вопрошал обвинитель, в открытую чистя осетрину для жующей и поплевывающей блондинки-судьи.
- А чего ты мне тыкашь? - грубо отвечал Жерлов, окидывая зал сумрачным взглядом.
Вся его съемочная группа пристыжено-опущенными глазами терзала колени и под сурдинку уминала стерляжьи хвосты.
Пять-семь громил в розовых кожанках издевательски ухмылялись.
- Это не довод, - собравшись с мыслями, злобно буркнул обвиняемый кинорежиссер.
- Да? А это довод? Попрошу пленку. - Потребовал прокурор и принялся неряшливо сплевывать косточки в поднесенный к губам графин.
В зал влетел дебильный подросток с огромным самоваром и завертел патефонной ручкой. Ах-ах, самовар-то был вовсе и не самовар, а кинопроектор. Слепящая струя лупанула в белые двери, тотчас расслоясь на мелькающие фигуры опер-сотрудников в серых плащах, что с оскалами бульдогов гоняли по ипподрому на сельдяных бочажинах, то и дело теряя равновесие, падая и по новой оседлывая кадки…
- Стоп! Это не то, - взвизгнул прокурор.
Мафиози трусовато захихикали и рассовали руки по карманы и пазухам.
Ну, держись, вот таперичи пойдет заваруха, тревожно щелкнуло в башке Жерлова, и она тут же громко заорала:
- Адвоката!!!
Дебил с перепугу отломил самоварную крутилку. Белые двери распахнулись, в проеме глыбисто скалился ослепительный и ослепленный прожектором… Федот Макаронников.
- Спасай, Федя! - Тоскливо попросил Жерлов, простирая к Макаронникову руки в кандалах.
Зал напряженно обмер. Большая половина подавилась рыбными костями.
Левую руку Федот отставил, правую возвел над головой - предостерегающе и триумфально. После чего заревел трескучей и гнуснее свеклорезки:
- волга впадает в каспийское море
гope
от ума
в россию можно только верить
любая истина в рожденье ересь
камю чума
кто в воду упал трусов не боится
беспечность родня преступленью
слабость во сне
мир в войне
правда в вине
стала пуганой синяя птица
дороже мне
мудрецов предположенья
чем безумцев убежденья
девять граммов свинца
начало конца
на всякого мудреца
довольно простоты
дети жизни нашей цветы
рычаг штурвал компас
основы
для мощного слова
индустриализаци-я
электрификаци-я
и коллективизаци-я
даешь досрочно агропромкомлекс
апекомплекс абыкомплекс
да здравствует отечественный слонокомплекс
я
ты он она
вместе целая страна
сыр земли луна
рожденный ползать летать не может
колыбель цивилизаций
шагреневая кожа
и гулливер кому-то лилипут
победа хайль гитлер капут
бог народ
не надо оваций
урод
сегодняшний гораций
макаронников федот
Минутное затишье распесочилось экзальтированными взрёвками:
- Потрясающе!
- Гениально!
- Демосфен!
- Плевако!
- Оправдан!
- Победа!
- Виктория!
- Ника!
- Вероника!
- Хрюша!
Летально подавившийся прокурор отъехал со стула.
Судья плеснула лицо в бриллиантовые руки, истерически пришепетывая: «РазоблаЧШена. Какой позор, Андрюша»…
Если бы не крашено-блондинчатая фуриозность, Андрей бы зуб отдал, что перед ним Сократ Васильевич Долбилин.
Съемочная группа полным составом воздела к потолку скованные одной цепью руки, скандиг’уя:
- Маэстг’о, мы с Вами!!!
Подтибрив рыбий хвостик, Андрей вызывающе оскалился и запустил им в главаря "кожаных". Мафиозный стушевался, его подручные - огномились. Гномы и тролли мигом поняли: это фиаско, махалово проиграно. С вонзённым в нос хвостом похабной сардинки главбандит загнанно осклабился и, выдернув из кармана кольт, трижды в упор продрелил судью.
Как по сигналу, молодчики его повыхватывали маузеры и парабеллумы. Зал наполнился пистонным дымом, орехокольными щелчками и свинячьим хрюком.
Положение спас невозмутимый Макаронников. Вытянув из-за спины некий прибор (наверное, «юпитер», наверное, чаплинских времен, подумалось Жерлову), он бесстрашно открыл по гангстерам прицельный огонь.
Андрей взгромоздился на трибуну и, подпрыгнув, уцепился за висячую люстру. Дрыгаясь маятником, он доблестно подвывал с верхотуры:
- Я вас не боюсь. Вы все ненастоящие! Ненастоящие!
Кто-то швырнул в него кинокамеру. На лету словив ее ногой и лихо подкинув, Андрей повис на левой, а правою застрочил по обезумевшему криминалу. Вид кинокамеры окончательно устрашил преступность. Побросав оружие и подняв руки, карликовые мафиозники попадали на карачки, оттопырили зады и давай мелко трястись, попукивать и попискивать: "Уууюююшки"…
- Увести чушков, - всецело командным и насквозь принципиальным тоном распорядился Андрей и взял на мушку странного мужчину, который прорывался к выходу с портретом дяди Жоры, грудь которого пересекала "сыпь" золотых звездочек: Вега, Капелла, Спика, Мира, Хрюша… Ша, ша…
Так вот куда укрылся, дорогой наш товарищ Леонид Ильич Брежнев!
Оказывается, ты преспокойно обретался там, за стеной, за стеночкой, моею стеночкой!
Значица, вот, кем вы приходитесь, дядя…
Жора!!!
А ведь мы…
Мы жили по соседству…
5.
Утром Андрей решил-таки подклеить подошву ботинка. Давно собирался, но все оттягивал, страшась летального приговора. И правильно страшился. Затея, конечно же, просто гибельная.
От кого-то он слышал, что недалеко от универсама обосновался старичок-частник, который при наличии грамотного устава даст "фору" любому кооперативу.
Упаковав обувку, Андрей открыл дверь, где пуп в лоб столкнулся с дядей Жорой, который то ли выпрямлялся в случайной близости от скважины, то ли его закономерно пригибало в ту сторону после холодильной эпопеи.
Гадать не стал, лишь покачал головой: привидится же такое! Дядя Жора и раньше напоминал зрелый баклажан, теперь в нем настойчиво и сердито заговорили переспелые отпрыски свеклы. И все-таки для генерального секретаря мелковато…
Впрочем, разминулись молча…
Спустя полчаса остановился у будочки починочника.
- Ну, и чё ты тут мине приташшыл? - сапожник навел лупы на протянутый ботинок.
- Подошвий отклеился, бать.
- Хе. Чать не сляпой. Вижу. А пошто ж тады клеял?
- Сам думал, управлюсь. - Покаятельно наклонился Андрей.
- Думал-думал. Хе-хе. Ендюк тоже думал-думал. Чарвонец склюнул. Ох, да ох, от запора и подох. Хи-хи-хи.
- Хи… - Поддержал малодушно Андрей.
- Вот так-то. Так что еди-ко до хаты и отшкрябай ету хреновину. Тады и приежжай.
- Да, дедунь, я живу далеко.
- Далёко живет, хе. Ишь. А коля далёко живешь, пошто подошву клеял?
На столь убийственный аргумент возразить было нечего. И Андрей осторожно протянул харАктерному сапожнику пятерку. Пожевав губами, тот безнадежно отмахнулся и, вырвав башмак, стал споро подгонять подошву...
Нынче он в гараж не поехал. Почему? Неужели только оттого, что не перед кем форсить?
Он скучно скользил по аллеям квадратного сквера с бюстом большого человека посередке. А куда, собственно говоря? Присел на скамейку, закурил «Кент».
- Привет, Андрей. То-то я уж мимо прошла, да гляжу, кто-то из толпы пару клыков кажет. - Отскороговорила Таня, энергично опускаясь рядом с недоуменно хлопающим ресницами Жерловым, который и не думал казать свои зубы, тем более прилюдно.
- Привет. Я тебя заметил… только что.
- Да? Значит, уже бзиканутый. - Она умерила лексическую прыть. - Раз... раз скалишься без повода.
- Интересное заключение. - Только сейчас он понял, как давно устал от манерничанья с этим красивым, холодным зверьком. И внутри сразу же стало свободно и легко, как обойме без свинца. - А ты разве не на занятиях?
- Издеваешься? На дворе Гавайи. Да и не одна я с лекции смоталась. – Припопилась Таня, как всегда, эффектно, ножка на коленку – глянцевые блики яркого загара между островками лиственных теней. Сегодня ее туалетные предпочтения целиком на стороне цитрусовых: от ядовито-мандариновой мини-юбки до сладенького, но с резонирующей в носу лимонной апхчинкой, парфюма. Обычно такое амбре всегда волновало Жерлова.
Не сегодня.
- Думается, с Макаронниковым.
- Я ж говорю: бзикануто тебе думается.
- Ну, тогда с э… погромщиком, ой, эпи-грамм-грамм-щиком Каленовым.
- В точку. Но ты меня не, не как это... не фраппировал своей, как ее… интуистикой. Потому что кроме этих, этих двух ты с моего курса никого не знаешь. Во! - она проказливо высунула язык, но это не произвело на визави никакого, тем более, искушающего впечатления.
- Какое у тебя настроение... воздухоплавательное. – Для вежливости проронил Андрей, чуть подыграв уголками губ.
- Ты бы удивился еще сильнее, узнай, кто, кто эти крылышки помог мне отрастить.
- Ну, это точно не Каленов. - С надеждой в глазах прошептал Жерлов.
- Прикури мне... Ууу... – лишь после паузы-прикурки отрицательно мотнула головкой и с наслаждением вобрала струйку "кентовского" дымка. - Твой друг. Гран экриван.
- Эка ты его! Кабы не по-фг’анцузски. – Скартавил Андрей.
- По оно-самому. Означает: большой писатель.
- ВиталИ ЧалИн! – Посредством ударных окончаний продолжал игру в «parler fransais» Андрей.
- Он самый. Изумительный человек, я втрескана как.. как дурочка…
Это без вопросов…
- Мы и прожили-то с ним несколько… десятков часов, а я, я уже успела погрузиться в это состояние райской каторги.
- Какой, какой каторги?
- Ну, это же, это же сладостная каторга - делить тяготы, радости, работы и заботы выдающегося человека, и... и подумать только, у него до меня, по сути, не было женщин, правда, правда он до вчерашнего дня не был писателем, и кто, кто бы знал, что он великий, я, я – первая, что умный, то видно было, но, но ума мало, иногда вроде умный, а... а он просто шизофреник, или умный, но... но никогда не станет знаменитым, а таких умных я не люблю, да и у ВиталИ такой... такой тип характера, что он может только. только внешне понравиться или послужить модной штучкой для... для разнообразия в компании, но увлечься им, не зная, кто он, трудно, он, он и сам это понимает и признает, что женщины перед ним ведут себя иначе, нежели, нежели с другими, с такими, как он, они чувствуют себя как бы... как бы более виноватыми и... и ответственными, такие умники какие-то... какие-то они укоризненные, требовательные даже тогда, когда... когда ничего не требуют, они молчаливые судьи, которые... которые смущают женщин, которые начинают ощущать свою... свою вину за свое… Ну, ну, ты понял… Сам такой… почти… Но порочней.
- Следовательно, отныне ты обреклась на служение и облеклась величайшей ответственностью - любить гения и служить ему?
- О-о! Только, бога ради, неё.. не надо сРаказма. Тут дело нешуточное. Гении, они, они, вообще беззащитные.
- Конечно. А, если бы он не был, не стал гением…
- Да, ты абсолютно прав: я его до книги и не... не замечала, хотя и знала, что... что хороший человек…
- Зато любить гения - так неординарно, так жертвенно!
- Поверь, ты меня не прошибешь, и я не... не дуюсь, пускай ты надсмеиваешься…
- Надсмехаюсь.
- Все это от... от зависти, что не с тобой, более того, что тебе пре... предпочли другого. – Она уже подкрашивала перед зеркальцем апельсиновые губки. - Хотя, в принципе, все справедливо по... по полочкам разложил. И я ничуть, ничуть не стыжусь. Не думай.
- Я никогда не думаю. – Зевнул Жерлов.
- Ого, мы не в духе. Пессимизм. Сей стиль вам не к лицу, более того, он, он вас портит.
- Стиль никогда не подбирают. Это или есть, или нету. Это нравственно- эстетическое "я" человека. А ты допускаешь, что у меня все меняется и что у пессимиста не может быть собственного "я"? А, Тань?
- Ой, вот не надо это. – Она вся покривилась, делаясь похожей на вывернутую мандариновую шкурку изнутри. - У меня будущий муж и... и без того жуть какой умудренный.
- А ты знаешь, я тоже пьесу решил писать.
- Как Чехов?
- Нет, как тот, который в «Чайке».
- И застрелишься, как он? Или чайку подстрельнешь? – «чайка» прозвучало двусмысленно: не то птица, не то правительственная автокобыла.
- Нет, это не современно. Разобьюсь на авто.
- Как жалко. Или это экспромт? Тогда вместо «чайки» злободневнее "форд"?
- Хочешь, я заговорю о литературе в духе Тригорина?
- У тебя так не выйдет.
Так сразу? Приговор без права на апелляцию! И сколько пренебрежения в тоне.
- Ты еще даже не слушала.
- И что? Ты начнешь делиться своими замыслами. А истинный автор не... не должен этим занижаться. Так же, как и объяснять, объяснять смысл своих творений. Потому как их, их может не понять никто, даже сам он, потому как оно, оно диктуется извне…
- Это тебя кто так научил? - Андрей, дивясь, разглядывал перебежчицу так, точно видел впервые. Под этим рентгеном она поежилась, даже глянец на коленках замурашился.
- Кто еще, как не суженый!
По губам Андрея прокралась "цианистая" ухмылка.
- Он говорит, - девочка затараторила как школьная зубрилка, произнося «он» с заглавной и с восторженным придыханием, - что когда Его спрашивают о... о смысле произведения, Он твердо отвечает: а, а, может быть, теперь всем, всем авторам заняться не литературой, а, а разъяснять подстрочный, подстрочный смысл своих трудов? Только ответьте, пожалуйста, как к этой рац-идее отнесутся люди, для, для коих в этом - профессия? То есть те, кто... кто пишут длинные комментарии, после- и предисловия, аннотации, рецензии, статьи и... и монографии, то бишь критики и литературоведы? Или, или, по-вашему, лучше вообще упразднить весь этот, этот грандиозный департамент? Или, наоборот, нам – литераторам - и им, им просто поменяться местами? Вот!
- Занимательная рац-идея. - Холодно отомкнулся Андрей.
- Ты считаешь?
- Ага. Ну, а еще он тебе не подкидывал каких-нибудь глубоких откровений с "дальнобойными" метафорами? Ну вот, допустим, что-то такого типа: наука, философия, прогресс, якобы помогающие постичь внутреннюю сущность вещей, - на самом деле всего только вялый процесс нудного стаскивания штанов с уродливого тела неприглядного покойника - миропорядка, в целом, и цивилизации, в частности?
- Было. Точно-точно! Почти дословно цитируешь. Я еще сказала себе: впечатлительно... хотя малость туманно, и с лету не запоминается. Так ВиталИ и тебя успел просветить?
- Ага… - («Вот кто кого только?») - Но это неважно...
- Приобретайте билеты на любимые детские фильмы - фильмы для детей до шестнадцати лет. - Раздался задорный и знакомый (притом, что незнакомый, но интуитивно точно угаданный) голос, за которым прямо из кустов последовала материализация - длинный джинсованный оболтус с полиэтиленовым кульком в зябкой дымке от завалов вафельного мороженого.
- Пародист Каленов. – Идентифицировал Жерлов.
- Он самый, - сверкнула верхней шеренгой Таня.
С обреченным вздохом Андрей приготовился к процессу знакомства с доблестным эпигоном Васи Курочкина из старой\доброй «Искры» и Саши Иванова из нового\злого «Вокруг смеха». Но тот уже спустил с поводков пару белесых зенок, которые прямо-таки ломанулись по следу девушки с возрожденческим тазом.
Каленов совершил жирафий шаг вдогон и ухнул в борцовский затылок:
- Дуся, Дуся! Поди суда. Ты что не узнаешь? Слышь, Дуся! Вернись, Дусенька!
Скверно отдыхающие (дело было, если помните, в сквере) гипнотически развертывались на шум. Ренессансная «Дуся», роняя мороженое, бешено зацокала каблучками к дальней лавке, где почитывала прессу еще одна со столь же роковыми формами.
- А вот и дусина сестричка Дуня! - Торжествующе заклекотал Каленов и с неизбывным усердием строго заквакал. - Эй, Дуся, куа, Дуня, куа! Куда же вы?
«Дусю с Дуней» сдуло, как семью баллами по шкале Рихтера.
Всласть нахохотавшись, Таня за цапельную кисть тянула волосатое пугало колхозных девственниц и прощально махала Андрею.
«А я ведь уже видел Каленова. Сегодня. Но десять лет спустя: «А-а-га-га-га!!! Что?! Попила молочка?!!! Га-га-га!!!». Вот оно ближайшее будущее пародиста Каленова. Когда на девушек пороху тю-тю, остается гагакать над бабушками с бидончиками»…
Жерлов механически поперекатывал язык и наудачу плюнул. Выстрел поразил носок собственной туфли.
Кому-то изрядно "повезло"! Верно, обоим, что творцу, что «музе». Но больше творцу!
У него в руке оказалась пустая пачка «Кента». Кхруык!!! – и она обращена в бесформенный смяток. А он обратился в невольного созерцателя тутошнего, однобоко-плоского бытия. С высоты полета бытие другое. Оно не дано никому, даже тем, кто временно парит на рейсовых цаплях «Аэрофлота». Из глубин грунта бытие еще непостижимее. Тем паче для тех, кто забрался туда навсегда, но не ниже, чем на три аршина. Только, сдается, о них мы, верхние, знаем еще меньше и, наверняка, меньше чем они – обо всем.
У норки в киоск сбилась очередь, злая и кусачая. Кусались зло и бились больно. За что, не все знали, особенно, в хвосте. Но, похоже: за ананасы в консервных банках. Жерлов втиснулся слева. Не из любопытства, чтоб знать наверняка…
Всё, что справа, выстрелило могучим и уши-рвущим:
- УУУУ!!!
А он на это мирно, но резонно:
- И чё орем? Вы за витаминами, я за отравой.
Отрава стоила полтинник и называлась «Родопи».
6.
…Всякий делает то, что не следует, каждый следует тому, что не дело...
Его тысяческвозно продел плавящийся бурав злобы.
Леночка Дюкич была довольна именинами, своим блеском по ходу и последовавшим триумфом на простынях с половыми перебежками, и… ничего не надо...
Доцент Долбилин, наверное, уже настрогал опровержения разводчикам чушек и частушек и с не мучающей, ввиду отсутствия, совестью препохабно подъяпонивает над одаренным умницей Шубкиным и… ничего не надо…
Да и Шубкин вряд ли чувствует особую печаль по поводу перманентных поползновений долбинизма и… ничего не надо...
А почему, кстати, Таня замолчала вторую половинку "чалинской" мысли о смысле произведения? «Если твоя книга непонятна массе, не унижайся до разъяснений. Масса не доросла до тебя – всего-навсего. И, в сущности, это она должна быть счастлива, что ты есть и живешь, не обижаясь на то, что она есть, но не доросла до тебя. Конечно, ты в таком разе, индивидуалист, а не коллективист. Но, к счастью, индивидуализм - свойство личности. Индивидуальность отличает общество своеобразных, органичных и творческих индивидуумов от стада безобразных, органических и суетных особей»…
Это все дрянь, пустая выкаблучка, все старо, придумано или услышано, подслушано или перехвачено. И все про одно и то же. И даже хорошо, что Танечка не запомнила всей белиберды, сей ахинеи, ей-ей чепухи. Думая о белиберде, абракадабре, ерунде усложняешь жизнь… Разве дело в этом?
Ты знаешь, что он не знает о чем, несмотря на то, что кое-когда
ему и кажется, что я-таки нахожу свое логическое объяснение, и тогда мы все – я, ты, он, Андрей Фаддеевич Жерлов, что… что…. ЧТО? Что
жизнь объяснять нельзя? Как с вопросом, так и без вопросов!!! Все законы непредсказуемы и открываемы, доказуемы и необъяснимы! И дело не только в подсолнечном масле, которое на твоем пути уже пролила или все еще не разлила Аннушка.
Рок - это да. Но рок - это не всё. И не всем. А если и всем, то не всем он всё, кому-то – и ничто! Как какому-нибудь метеориту, что свалился миллиард лет назад на райское местечко, что теперь зовется Марианской бездной, или как самому мелкому булыжнику, который за 4 миллиарда лет пережил сто апокалипсисов и тысячу катастроф, но так ни разу и не всплакнул, не вспотел, не поежился… Лишь позеленел на 0,1 %...
Вся штука (или шутка?) в мозгах (или их строении?). От мозгов - все остальные построения: организма, характера, социума, быта, восприятия… И одновременного и непрерывного "поглощения" всех этих и мириадов других компонентов… Конвейер змеится в бесконечность, словно в мясорубку, и за недостижимым горизонтом гусенично выползает ничейно неведомым фаршем, исчезающем в Вечности.
Мозг и Рок… Брр…
Кто бы знал, как же мне всё это надоело! ВсЁ!!!
Но почему ж таки остальные, в основном, довольны? А он, в основном, не доволен.
Хлесткие ответчики, несомненно, найдутся. В уничтожающе логических (и убийственно пустых) ответах – их кормушка. Но на них ему плевать вдвойне, хотя труднее втройне.
…Он знал что вся его логика причинное следствие короткого но широкого шрама тщательно припрятанного под шевелюрой Его никогда не мучили кошмары афганской войны Ты попросту не успел стать их свидетелем в первый же день открывая люк раскаленного БТР-70 ради глотка свежего воздуха я высунулся и вспышка голова стала тяжелой тяжелой свинцовой и пластилиновой теплой и соленой а глаза малиновыми потом зелеными Это и был твой интернациональный опыт короткий но удостоенный последовавшей комиссии и досрочного дембеля Кошмаров не было но были сны сны сны и бег бег бег От всех но больше от себя…
Незаметно для себя Жерлов очутился в трамвае и задремал…
...Что бы с тобой не случилось, пусть я буду отсутствовать, но картину доснять! - сурово скомандовал Андрей и притопнул ногой. - Непременно доснять, - и стал рядиться покойником. По сценарию, мафиозные все-таки грохнули инспектора.
Он лег в реквизитный, но отнюдь не бутафорский, ожесточенно-багряный гроб, сложил на груди руки. Сцену отсняли. Пошли перезаряжать пленку.
Трое в коже метнулись к "мертвецу". На нос легла тряпка. Запах… Вот он какой, формалин…
Остальное уже слышал, не в силах двинуть ни единым членом.
…Стук молотка… Куда? По крышке!!!
…Срывающийся визг гвоздей, вколачиваемых в древесину слева и справа от ушей.
...Шелест венков... Кашель заступов.
... - Как же можно снимать без режиссера?
... - Так же. Это его приказ, вот подпись, касатик. Кто не верит? – клейкий клац.
…Это? - затвор!
…– Скептиков нету. То-то же!
... – Опущай, опущай домовину, любезный!
...Скольжение полотенец поперек дна закупоренного сейфа судьбы.
...Сдавленные мыки из груди Андрея.
...Провисание, покачивание, посвистывающий спуск в бездну, космические виражи ужасов и страхов в пределах крохотной простаты и гениальной простоты…
…Удар дна ящика обо что-то вязко мягкое, жирно всхлипнувшее.
... - Ес, допрыгался! - далекий голос вожака бандитов.
… - Мы таки сделали гада. Гордись, братва!
... - А теперь ссы на него, мужики!
...Дождевой перестук ударяющихся о крышку струй, просачивание извне, взмокрение пиджака на боках...
... - А теперя, за-ссы-пай, козлы!
… - Дубль…
… - Отставить! В один дубль, уважаемый. Верняком!
...Стук сыплющихся сверху комьев.
...Затиханье всяких звуков. Затуханье всяких воздухов.
… - Атас, менты!
...Медленно подступающее удушье и кошмарный то ли крик, то ли всхлюп из глотки заживо погребенного...
...Когда Андрей приподнял голову, его лик точил влагу. Как икона. Но не не кровь, не слезы, - пот. Рука прибила локтем коленку, а кадык вонзился в стиснутые на горле пальцы. Не подымая глаз от грязных вафель трамвайного пола, он вытерся платочком, с трудом поводил затекшей шеей, кое-как отдышался.
НИИ уже далеко за спиной. Ближе гараж...
Мрачный, все еще мокрый Андрей плелся межгаражной аллеей.
Неподалеку от его фордохранилища маячат трое. Как на подбор, сбитые, мускулистые. Стрижка и рожа – «бульдожка».
Мимо, не узнавая.
- Кореш, не спеши. - Окликнул вдруг… ага вон тот, нахально и что-то быковато жуя. Мы и не спешим. - Ты меня, надеюсь, не забыл?
- Нет. – Сказал Андрей и тогда уже вспомнил.
- Это разумно, братан. Передал Червяку наши условия или, если нравится, предложения?
- Пошли на...
Миша так и передал. Я и передаю…
Эту «рэкет-бригаду» Жерлов встречал на "черном рынке". Они уже наезжали. Слегка, поскольку получали отпор, но тоже словесный. Червий, вообще, советовал их не бояться. Опять же издалека.
"Парламентер" нанес удар, короткий, но веский. Жерлов растерянно отвалился к гаражу, но второй, покусительный, джеб пришелся в железо ворот. Жерловская ладонь ребрышком отечески приласкала шею атлетика. Брык! - с пят долой. Ближний мигом запенился, имитируя шипящего Брюса Ли.
Не обинуясь, в один пинок Андрей развалил горку кирпичей и стремительно извлек нашпигованный свинцом пластмассовый шланг. Крык! - каюк ключице «Брюса». Третий со сжатой финкой и трусовато разжатыми зубами тихонько ретировался…
Жерлов понял, что сейчас, не задумываясь, убьет их всех. И, возможно, его токи были какие-то особенные. Братки, во всяком случае, поняли это быстрее, чем он сам. И даже не рискнули грозиться. С близкой, разумеется, дистанции…
7.
Чертыхнувшись, он выгнал "фордик" и на чудовищной скорости погнал из города. Он знал это великолепное место: после лихого виража вырастает бетонный столбик, а за ним резко - обрыв.
Он уже продумал, как!
Ты же шел к этому решению долго и, отнюдь, не танина фраза, брошенная при последней встрече, стала толчковой.
Нет. Разгон был взят раньше. Много раньше. Лет восемь-девять назад. После «южной командировки», когда в неполные 20 ты стал инвалидом. На всю голову. То не был бег на месте. То была настоящая, без перебоев, трусца. Он трусил. Есть такой бег, бег трусцой, иначе бегать ему после травмы нельзя и, скорее, просто не дано. Галопировать - значило насиловать свою сущность, заданный потенциал... Ты бежал (трусил), как мог, пускай, и трусил. Но бежал после старта, который не услышал, просто не мог адекватно услышать, бежал не по малой пологости холма и не по большому вертящемуся шару, чтобы обежав его, прийти к финишу - тому же старту. Ты бежишь, ты трусишь внутри некоего крутящегося, кем-то созданного и заверченного колеса, в котором есть только старт, есть только топтанье на месте и в котором не существует даже иллюзии финиша. Особенно, какого-то там нестандартного финиша. Нет, стандартный финиш, - он есть.
Ну, так, пусть будет хотя бы такой финиш.
Андрей считал, что имеет право на все. На все, на все! Нет, нет, нет. У тебя нет права на другого человека, на жизнь этого человека, на чувства и мысли этого человека. На его старт и, уж точно, финиш. Стало быть, ты не имеешь, никакого не имеешь, никакого права, права кого-то, кого-то сбить.
Это следовало учесть.
Между прочим, если вдуматься, это до него никогда, ни разу так ясно и глубоко не доходило – то, что никто не имеет права не только убивать постороннего, но и навязываться с любовью к постороннему человеку, даже не имеет права любить постороннего. В самом деле, Леночка Дюкич, какое ты имеешь право меня, Дрюню Жерлова, любить и, тем паче, навязываться? Я не вещь. Я независим. Я сдан самостоятельным живым организмом, штучной личностью, артикульным экземпляром… А не тем, что ты хочешь любить и не любить, любить или не любить без моего спроса, моего согласия… потому что это равносильно тому, как если посягнуть на чужую собственность (любить – это присвоить другого, его чувства, распорядиться им и ими) - это обидит и унизит меня, понимаешь, Клара Жерлова-Долбилина? Я не игрушка. А любовь - это занимательная игра для тебя, если ты любишь, а я нет (для нелюбящего назойливая любовь любящего – насилие и посягательство). Это игра для тебя, для вас, игра, которой часто из эгоизма приписывают форму: из дури – трагедии, или из пошлости - мелодрамы… Понимаешь это, Андрей Фаддеевич Жерлов? Какое право ты, лично ты, всепостигатель и всеклеймитель, имеешь на Миру, как смеешь любить Миру?
Так неужель все дело в…………………….???????????????????????
Виюззжииииююжих!!!!!!!!
Вираж был опасен, но он вырулил…
Боже, как это? Черт, что за азарт!
Такого он еще не ведал! Так пусть же под финал…
Ага, вон он - столбик, одинокая коса прелестной бабусенции с тщательно обглоданным личиком.
На него! На столбик, кадыком на остряк косы. Потом на миг в глазах сделается малиново, зелено и никак, в носу - кисло, терпко и тепло, как при сильном насморке… И больно, только в мильон раз больней, наверное… И надавит на местечки по бокам от крылышек носа… И багрово-черная или вообще неоткрытого цвета муть наполнит глаза и заполнит сознание, которое выродится в вечную недвижимую погасшую муть.
И бесконечная летаргия… И никакой уже трусцы… И никакой зависти… И никакой ненависти... И никакой ярости… И никакой иронии… И никакой эротики… И никакой эстетики… И никакой любви… И никакой справедливости… Совести, Чести… И никаких тебе Долбилиных, Шубкиных, Чалиных, Червиев, Мандрашовых, и никаких больше Светочек, Леночек, Клар, Мир, Тань, Хрюш… И никакого Андрея Жерло… ОООО!!! Ва-ва-ва… Нет! Нет!! Нет!!!! Это невыносимо! Это невозможно! Это непредставимо! Это непреодолимо!!!
Автомобиль завис над кюветом, вертикальной центрифугой бесновалось колесо.
Голова лежала на руле. Он не слышал дублирующего визга тормозов. Ему поплохело. Шатаясь, выбрался из "форда" и рыгнул. Большего не захотелось.
Суровым каменным командором из-сквозь не\бытия про-над-вигался разъяренный пожилой… автовладелец.
Удара в скулу даже не заметил - ни зрением, ни тканями, ни нервами. И не ответил. Присел, но не от мощи "правого хука". А присев, захихикал, выдавливая изо рта рыгающе-припечатанные звуки и из глаз - скупые прессованные хрустальные щипалки.
Чудом уцелевший автолюбитель уматеривал его по полному циклу. Наконец, замолк и, чувственно плюясь, триумфально потопал к тыловому «запорожцу». И превратился в 4 цифры…
Хозяева импортной автотехники разъехались навсегда.
Еще долго, дико долго пребывал Андрей в этом "внематериальном" треморе. Но вот в голове закрутились четыре циферки.
50-94… 50-94… Ага! Номер "запора".
А теперь, отсюда… вот: 50-34…
Ага! Именно так начинался номер телефона Светланы. Светлане он обещался позвонить... Ну да. Конечно. Как можно такое запамятовать?
Весь вечер с лица Жерлова не сходила так недавно им самим обнаруженная цианистая улыбка. Прилипла намертво. И изъела все, кроме наружности.
Почему он набрал номер Червя? Верно, по привычке.
- Шер ами, ну, я тебе скажу, ты так приглянулся Вероничке, что бабешка, буквально, запала! И уже разрекламировала тебя подруге. Но та мне самому того самого… Э, алле, слышь что ли? Так хотя б дыши в трубу. Короче, предлагаю эквивалентный обмен. Причем, Вероничка будет первая «за». Эге, да ты не в себе, минц хер. Кактус в сметане. Короче, слушаем суда. Жду немедленно в… в «Восток», ты понял где… Немедленно! - говорок Миши сочился ласковым, но категорическим отказником любых немогушек и возражалок…
- Приду, только медленно. - Раздумчиво пробормотал Андрей, вешая трубку.
Итак, дело за номером: 50-34-50.
Тьфу ты, что такое? Куда-то задевались двушки. Вот нелегкая! А ну??? И десятюльники… Куда вы задевались, двушки? Алле, ау-у? Срочно требуются двушки для звонка девушке? Хотя б одна…
- Девушка, у вас не найдется двушки?..
Жалко…
Нет двушек. Вот так всегда… Ни одной. Подумать только…
А он как хотел?..
1-21 ноября 1988 года
Восстановлено и отредактировано в январе-феврале 2010 г.
Все главы - http://www.proza.ru/avtor/plotsam1963&book=21#21