НАДЕЖДА АЛЁШИНА
АЛЕКСАНДРА АЛЁШИНА
Глаза волка
Я смотрю на жизнь глазами волка…
Я не умею умирать,
но жить я тоже не могу…
Вадим Самойлов
Умер…волк…
Где-то, немного вне Пространства и вне Времени, где глухим тёмным лесом заросли руины замка, лежало его мёртвое тело.
Да и странно было б, кабы жив остался. Гордыня не прощается, бьют за неё – и убивают, а он был – гордец.
Если бы перевести на человеческий язык имя, которым называли его среди своих, звучало бы оно, наверное, как Смутьян, и действительно, не раз он сеял смуту между своими собратьями, коих злили неоправданные, казалось, притязания на лидерство. И не раз за это бит был, кровавые клочья шерсти на кустах оставлял, но заживали раны на боках и в душе – и снова жизнь чередом своим катилась.
Но сегодня сильней обычного оказалась обида, кровавее раны, и – умер.
Не видели этого собратья – счёл ниже своего достоинства смерть свою кому-то показывать, собрал силы, уполз в глухой угол у старой, рухнувшей, поросшей горькой полынью стены, и, не провожаемая досужими взглядами и случайными слезами, душа покинула тело.
И день прошёл, и три, и девять. И сорок дней прошло, но не нашла душа Смутьяна покоя, а лишь смуту, что и при жизни всегда была с ней. Разложилось, падальщиками было объедено изувеченное мёртвое тело, черви сыто и довольно ползали между костями, но всё так же живо, зловеще и холодно горели мёртвые глаза.
И страх мучил и разъедал бестелесную душу. Смутно ей было. Есть ли конец этому, есть ли спасение от этого мертвенного ужаса, жути этой, кажущейся вечной? И если есть это спасение, сможет ли он найти его? Может, душа простого волка и не пришла бы в ужас от этого, но в прошлой жизни принадлежала она человеку, и было у неё что-то человеческое, хоть и прожил тот человек совсем недолго, а всё-таки… Может, поэтому тревожили его порой вопросы, для нормального волка абсурдные. Ну, например, почему в жизни всегда приходится убивать. Но это так. К слову.
Так сможет ли он найти спасение?
Один – нет.
Но прилетела старая, драная, скандальная, но умная ворона, увидела кости Смутьяна и сказала:
-Нарвался-таки на смерть свою… Что ж… Такие, как мы, хорошо не кончают. И глаза горят. Значит, есть за ним какой-то грех, что не даёт душе успокоиться.
-Какой? – спросила душа. Не очень-то надеялась она, что ворона услышит: это ворон, а не ворона – вещая птица, а уж если и ворона, то – чёрная. А тут что? – серая… Так… Но нет, чуткой и умной была старая птица. Услышала, о чём спросила душа, почувствовала, какой страх, какая боль за видимым спокойствием прячутся, и как трудно его сохранить, это спокойствие, даже видимое.
-Какой? – переспросила ворона. – Не знаю какой. Какой-то. Тебе виднее. Вспоминай. Думай.
-Легко сказать «думай». Чем думать, когда мозги мертвы. Не очень ими теперь подумаешь.
-А раньше, можно подумать, ты ими «очень» думал… Ладно, не так всё безнадёжно. Нет своих – думай чужими.
-Это как это? – не поняла душа.
-Ну иди в чьё-нибудь тело, да и думай его головой.
-В чьё?
-Говорю же: кто думать умеет.
-А кто умеет?
-Да… Людишки тут… богобоязненные и глупые. Мозгишки за ненадобностью атрофировались. Что поп сказал, то и правда, что приказал, то и сделают. Не помощники они тебе. Впрочем… Есть тут один. Не любит его местный люд, гордецом и сумасшедшим мнит за то что думает он – сам. Людям вдолблено в голову, что всё о чём надо думать, уже обдумано – Богом. И больше, как ни думай, ни до чего правильного не дойдёшь. Не людей это дело – думать. Да за то ещё не любят, что на гитаре играет да стихи непривычные пишет. Зачем ему это?! – думают людишки. Но может ты и поймёшь, зачем. Вдруг да сумеете помочь друг другу.
Ворона хлопнула крыльями и взлетела.
-Спасибо тебе, - крикнула волчья душа.
-Кушайте с маслицем, - отозвалась ворона. – Не обляпайтесь.
***
Он был студент, и значит, был он молод и любопытен. Он любил поднимать глаза к небу – чёрному ли и звёздному ночному, серому ли и грохочущему грозовому. А может, пронзительно голубому в золоте солнца, какое бывает на излёте февраля.
Его волновали вопросы: что же такое Время и Вечность, Смерть и Бессмертие, Море и Берег, Музыка и Чудо, Любовь и Надежда. Он понимал, что многие пытались узнать, что же это такое, многие находили, а нет – так и придумывали свои ответы на эти вопросы, но ему не нужны были чужие ответы – он искал свои. Только свои. А когда человек ищет свои ответы, его неизбежно считают гордецом.
И была девушка, весёлая и добрая, но взбаломошная, и она любила его – но и любила над ним смеяться, когда он, серьёзный – куда бы деться – говорил, что Пространство и Время не всесильны, их можно победить. Да что ты можешь, - смеялась она. Могу, - говорил он.
И вот однажды, когда снова заговорили они об этом, она сказала:
-Ты только говоришь, но ничего не делаешь. Я больше не хочу верить тебе на слово. Хочешь, чтоб верила – докажи.
-Докажу, - кивнул он.
И всё завертелось вокруг него, или это сам он завертелся между Везде и Нигде, между Никогда и Всегда, звёзды летели мимо, а потом – пролетели, утихомирились, выстроились в созвездия, пусть чужие, незнакомые, но – стабильные, и он застал себя сидящим за столом в маленькой избушке, освещённой электрической лампочкой. Рядом, на тумбочке, кипел электрический чайник, к тумбочке же была прислонена гитара.
И он был один. И он знал, что он один – не на многие километры, а вообще – один. Просто один в этом чужом незнакомом мире.
Да, он доказал ей, что может властвовать над Пространством и Временем, да что толку, ведь она этого всё равно не узнала. Доказал… Ценой собственного кромёшного одиночества…
…Он научился выращивать овощи, много хороших овощей, которые можно менять у соседей на еду и одежду. Соседи менялись, да неохотно, а потом через левое плечо трижды плюнуть не забывали – ну этого чокнутого подальше.
Чокнутый? А то нет?! Мало того, что речь странная, одежда нелепая, имя для обывательского уха непривычное… Почему у него свет какой-то бесовский – из ничего, тепло – из ничего? О каком-то Пространстве и Времени говорит – оно надо?! Однажды, когда он пытался поговорить о звёздах с местными мальчишками, его изрядно избили и пригрозили, что если он, ведьмак, молодые умы баламутить не перестанет, то с ним поступят, как с ведьмаками и положено. На костре, то есть, сожгут. Слово ещё такое умное. Аутодафе. Точно, аутодафе.
И овладела им тоска одиночества… Они не хотят думать. Они боятся думать. И песен его они никогда не поймут. И друга у него никогда здесь не будет. Выбраться бы отсюда…
Как?!
***
Он сидел, ни о чём не думая, тупо глядя перед собой. Казалось, душа покинула тело…
И в этот миг волчья душа впервые взглянула на мир его глазами.
И его своя собственная родная душа не стала противиться этому. Пусть. Если он кому-то нужен, кому-то поможет, вдруг хоть что-то в этом замороченном тугодумном мире изменится к лучшему?!
-Кто ты? – спросила душа студента.
-Я душа мёртвого волка, - сказала душа волка. – Мне нужна твоя помощь, твой мозг, чтобы думать и вспоминать. Ты поможешь мне? Меня зовут Смутьян. Вернее, при жизни звали.
-Вот как… - улыбнулась душа бывшего студента. – Мы почти что тёзки с тобой – моё имя со старорусского тоже переводится как смутьян или спорщик. И раз такое дело, грех не помочь. Пользуйся. Если ты будешь думать моими мозгами, их, я надеюсь, не убудет. И что же тебе надо вспомнить?
-Мне надо вспомнить… Вспомнить, какой грех не даёт успокоиться моей душе, почему горят глаза моего мёртвого тела.
-Что ж, вспоминай… Может, действительно, помогу тебе…
Они подружились.
Волчья душа оказалась тактична и деликатна, старалась не мешать другу, а, случалась, и помочь пыталась, советовала, как прошибить стену местной тупости, как бороться с непониманием. Как выжить.
Вся волчья жизнь, казалось, начисто забытая, потихонечку вспоминалась, выстраивала хронологические ряды событий.
Только главного вспомнить никак не удавалось.
И вдруг… Конечно, вдруг – всё важное происходит неожиданно…
С ясностью киноленты увидела волчья душа: человек стрелял уток. Смутьян по неосторожности наскочил на него, и трудно сказать, для кого это была большая неожиданность. Кто кого больше испугался – охотник волка или волк охотника. Может, испугайся человек меньше – и остался бы жив. Но человек выхватил нож, замахнулся, и волк не убежал – от ножа не убежишь, волк бросился – сперва на руку, стараясь вырвать нож, потом – на горло: мёртвый враг – безопасный враг.
Потом – не пропадать же мясу – пусть человечина и непривычна – стая пировала там, куда привёл её торжествующий Смутьян. Он был горд добычей, казалось, стая взглянула на него по-новому. Кости же охотника до сих пор лежат возле реки, где он уток стрелял…
-Ты уверен? – спросил студент.
-Да, - ответила волчья душа. – Это и есть. Только что делать? Похоронить бы надо… Но как?! Живой бы мог бы как-нибудь постараться, а теперь…
-Дурачок, - ласково усмехнулся студент. – А я-то на что? Пошли… - Он взял лопату.
Когда они похоронили кости охотника, студент спросил душу волка:
-А твоё тело где лежит?
-Пошли. – И душа привела его туда, где холодным огнём светились по ночам нетленные глаза на разложившемся уже теле.
…Не светились уже.
И душа поняла, что спокойна. И даже не обязательно закапывать волчьи кости. Ну а уж если закопать… Спасибо, студент. Ты был единственным моим другом и не осуждал меня за то, что мне надо было при жизни, да и сейчас надо, больше чем другим, не смеялся надо мной, когда я не считал, что жить надо как проще. Ты помог мне задуматься, как надо жить… Знаешь, моя следующая жизнь не будет уже такой глупой, как эта – я сумею доказать правоту. А для этого надо быть правым. Это ведь мало – просто настоять на своём. Сперва надо разобраться. Но я разберусь.
Прощай, мой друг…
Говорят, он прожил здесь недолго, этот странный философ и музыкант. Исчез так же внезапно, как и появился. Но смуту всё же внёс: мальчишки нашли в его странном жилье странное же приспособление, игравшее непривычные (как их и сыграть-то, одной гитары точно мало) песни, и нет бы уничтожить – слушали, и сами странными делались, и всё пошло с тех пор наперекосяк. Кто ж знал, что столько мечтателей оказалось скрыто в среде трезвых реалистов…
Но это было там, это было потом, это было без него.
А он…
Он стоял посреди проспекта в своём городе, и девушка, размазывая слёзы по щекам, конечно же, бежала к нему, чтобы повиснуть у него на шее.
-Господи, Вадька!! Ну где же ты так долго пропадал?!