МОЕЙ МАМЕ
Муська бархатной лапкой бьет меня по лицу. Ей скучно видеть меня спящую. И скучно одной. Она взобралась на диван, устроилась в дюйме от моего носа и слушает дыхание, изучая сон. Ей надоедает мое сопение, и она дерзит. Я не чувствую, захваченная последним сновидением, которого потом не вспомню. Ученые говорят наоборот, помнится только оно. Но я наверно не стандартная спящая. Карусель-метель. Бесшумно кружит ветер, отворяя стеклянные створки узорных дверей. В проеме – тени. Силуэты знакомы до боли – Это Вы?! – Вы за мной?! Они молчат и отворачивают то, что должно быть лицами. Я выскакиваю из постели, тянусь к ним, но они исчезают. Я бегаю по анфиладе комнат и никого не могу застигнуть. Я знаю – они здесь, но они не хотят встречи. – Почему? Последняя дверь последней комнаты. Яркий солнечно-больничный свет. Тот самый…тот самый?! Белым-бело, но не снегом…
Муська бьет меня по лицу второй раз. Она настойчива. И это уже не скука. Эгоистка что-то требует и не успокоится, пока не получит. – Господи! Что ты будешь делать без меня? – Не знаю, - говорит Муська. – Вставай!
Я все-таки не уловила последнего сна. Зато наконец-то вспомнила на кого похож Кот у входа в Страну Чудес: на зубастого жаба. – Ну у тебя и жених, Муська! Она бьет меня третий раз и получает в ответ – матюк. Я открываю глаза и ничего не вижу кроме подушки. И тупо соображаю – что происходит? Ставлю ноги на пол, ищу тапки на «автомате» и натыкаюсь… на нее. Мяучка - невидимкой, из под дивана, трется между, и выползая на свет, дыбит хвост. – Эй, попрошайка?! Ты ж не хочешь есть. Она делает это ночью, хрустя своими «вискариками до отвала, как хищница или как Васисуалий Лоханкин, думая, что я не слышу. Я доливаю ей в миску воду. – Пей! Но она отворачивается. Я иду в ванную и, пока копаюсь по ходу, притворщица уже там. На раковине. Сливающаяся с ней в белизне и блеске... Кстати Муська – блондинка, альбиноска - правильней, но мне нравится первое. Изящная, как китайская фарфоровая статуэтка. Она вышагивает по краю модельно, напрашиваясь...- Муська! Отвали! Дай умыться. Она перескакивает на стиральную машинку, спрыгивает вниз, усаживаясь на ведро с припасенной ( для безводья ) водой. И пьет. – Тебе в твоей миске мало? – Там не вкусно, - бросает Муська через плечо, и, дождавшись пока я закончу, змеей вытягивается в дверную щель. – Муська! Уйди с под ног! Я спотыкаюсь об нее, пугаюсь – не придавила ли? Оглядываюсь, и не вижу где она… Но слышу, как что-то летит со шкафа. Эта ракета уже там. Началось. Она мечется по комнате, и не успокоится, не пройдясь по всем углам. В финальной части Мерлезонского балета охотница попадает в ловушку сама. Летя к окну, запутавшись когтями в тюле - она, пискнув жалобной «си», оглядывается на меня.
– Эх, ты…птичка-невеличка. – Эх, я…
Я пересаживаю Муську на подоконник и приоткрываю фортку. Мы трепещем от свежего воздуха, в избытке чувств, шугая голубей по ту сторону. И смеемся. Ура! Утро!
ПЕРЕД БЕССЛОВИЕМ? ( ПОТОМУ ЧТО ПОСЛЕ НЕ БЫВАЕТ? )
Мама умерла. Она лежала, просто не пришед в себя, после войны со смертью. Ангелы жизни? Или не жизни ? ( Как им повезет… ) уходя так и не захлопнули за собой, хотя наверно должны? дверь на лестничную площадку, и она оставалась открытой…
Муська жалась в прихожке, боясь преступить через порог, наружу, и боясь зайти внутрь, в комнату к маме, ждущей милицию и похоронщиков с черным мешком….
И тут я увидел УЖАС. Ужас в Муськиных глазах.
Когда пришли за мамой какие-то люди, Муськи в квартире уже не было. Не появилась она и позже… И никогда больше....