Солнце светило ярче обычного, день превращался в зной
Из подворотни, раньше обычного, он шёл домой, злой
А в подворотне обычная псина, лежала,
в проплешинах
вся
Ползали там же, тихо возникшие, чёрные муравьи
…………
Без умный день светился воскресеньем.
Против народного течения шёл городской дурак Федя. Он всегда куда то шёл. Всегда против или поперёк. Не знакомые с ним люди брезгливо сторонились, как будто болезнь его была заразна. Зимой и летом в одном наряде, он шёл по определённому делу, изредка останавливая прохожих. Схватив за рукав незнакомца, Федя говорил ему откровенные гадости, а женщин пытался хватануть за нежные места. Его иногда били, только пьяные не били его ни когда. И даже в непогоду на него гадили голуби. А собаки обходили стороной. Котов он ненавидел лютой ненавистью, однажды поймав кошку, засадил её в валенок и изнасиловал. Кошка не умерла, придя в себя, она больше не оставляла Федю, таскаясь за ним везде и всюду проникая, лишь бы он был рядом. За это он и ненавидел котов. Кошку звали Лизой. Это была полосатая тварь с раскосыми зелёными глазами. Не очень длинным хвостом и очень острыми коготками.
Э-2
Вечер ни чем не проявил себя новым, метелило днём, день закончился, а зима нет.
Насыпало и насыпало снега, очень и очень. Мокрое белое, только пушистое, вот уже тяжёлое и липкое укрывало вещи и землю. Так обильно сыпало, что не видно было откуда сыпет. ДЛИННОЕ УЗКОЕ АСФАЛЬТОВОЕ ПРОСТРАНСТВО МЕЖДУ ПОЕЗДАМИ, ВОЛНОРЕЗНО ИСЧЕЗАЛО В ПЕНЕ СЕГА. По краям лились и монолитились одновременно зелёностеклянные, грянооконные, с приветом из прошлого, железнодорожные составы. Возле тёмных дверных отверстий топорщились неприветливые проводники. Несмотря на ветерок, пахло углём и железной дорогой. Запах железной дороги известен почти всем. Жуткое ожидание путешествия испытывали многие. Как и не менее жуткую скуку, сопутствующую путешествию. Вполне насытившись дорогой, употев и упрев окончательно, приезжали на юг, после приближались к синему морю, смотрели и купались. Купались не столько даже в море, сколько в собственном счастье. В Молдавии моря нет. В Молдавии есть вино и молдаване, невероятно схожие с румынами, которые, в свою очередь, неотличимы от цыган.
Молдаван терпеть не мог товарищ мой. Молдаване его не замечали, 99,99% населения Молдавии не знало о существовании моего товарища, не знало о гнетущем чувстве, мучающем душу моего товарища. Между небом и землёй, предстоял мой товарищ и Молдавия.
Когда я садился в кишинёвский поезд я не вспомнил о своём товарище. Мой товарищ не знал, что я о нём не вспомнил, он то же, в этот момент обо мне не вспомнил. Наверное. Но, мы знали о существовании друг друга. Молдаване обо мне вообще ни чего не знали. Но я знал о них то, что они есть. Должны быть. Иногда я думал о Молдавии, тогда перед внутренним взором возникали яркие солнечные картинки: виноградная лоза, отягощённая драгоценными плодами, разноцветно одетые, скачущие в рваном ритме волоокие чернявые красавицы, хмурые юноши в норковых шапках. Тут, резко влетал, разрушая вереницу красочных образов, горец в чёрном трико, лихо вытаптывал носочками мягких сапог свой зверский танец, кинжал, радостно держа в зубах, так носит палку преданный пёс. Я люблю железнодорожный чай.
- У Вас чай подают?
- молчание-
- я говорю, чай можно заказать?
- утром
- а если сейчас?
- конечно сейчас, утром.
- мне хочется сейчас чаю, можете сделать?
- так ты ещё в поезд не сел
- я потом подойду
- поезд догонять будешь?
- вначале сяду, поезд тронется, я подойду и закажу чай.
- это воду надо греть
- ну, так нагрейте
- хорошо
Поезд тронулся, я дождался, пока проводник пробежится по вагону, пообщается с народом на молдавском с яркими, но смешными, вкраплениями русского мата. Подождал ещё, подошёл к купе проводника, и спросил чаю.
- можно ли чаю у Вас заказать?
- можно
- я заказываю
- хорошо
Прошёл час. Чая не было. Я опять к проводнику подошёл.
- я на счёт чая
- да
- чай сделайте мне пожалуйста
- хорошо
Прошёл час, час без чая. Я поймал пробегающего мимо меня проводника.
- А с лимоном можно заказать?
-что?
-чай
- конечно
- можно я у Вас чая закажу?
- да
-я заказываю
-чай?
- чай
- хорошо
Прошёл час, мне стало всё равно, пить чай или нет.
В купе постучали, я в это время рассматривал, купленного по случаю, Бердслея. На Лисистрате был открыт альбом когда вошёл проводник.
- ну, так чай попил?
- а ты мне его сделал?
Проводник был удивлён, ищущим взглядом он просканировал пространство моего купе и увидел открытый альбом, и взгляд его замер. Я молчал, мне становилась интересна ситуация.
- А ПОЧЕМУ ты чай не пил?
- потому что ты мне его не сделал
- но ты же заказывал!
- но ты же не сделал!
- а почему Вы, ты, не взял чай?
- потому что я привык, что мне чай в купе приносят, я много провожу времени в поездах и ни когда мне не нужно было самому ходить за чаем.
- да?
- да.
- а сам не мог сделать!
Через несколько минут чай был принесён и с размаху поставлен на стол.
- и денег мне твоих не надо!
- дай бог тебе здоровья, дорогой!
Свет в купе мигал, читать больше не было возможности, и я отправился в тамбур. В тамбуре на потолке, стенах наросло много кораллов инея, сквозило.
Если у меня отберут любимую игрушку, я буду чувствовать не просто неполноценность, но горе. У совершенного человека не отберёшь его совершенство, он
счастлив всегда, он не знает о своём счастье. Игрушка ребёнка, часть игры, часть мира, телескоп познания мира, уют и вихри мысли вокруг игры, что может быть у счастливого ребёнка, когда живы родители, есть дом, есть любовь в доме, осознаёт ли он это? Я осознавал, как? Не помню, помню – было хорошо, был приют и родной угол в неизменности своей чудесный.
Ярким весенним днём, два школьных друга, шли домой и один из них спросил: что будет, если умрут родители? - обоим стало жутко до боли в груди – нет, не надо, это страшно – ответил он сам себе. Они учились в третьем классе.
Любимая игрушка.
Э-3
Я включил музыку, уши в наушники, «крымские каникулы» Смирновых.
Редко бывая у моря, лёжа на пляже, вдыхая запах берега, что я должен ощущать? Ничего, кроме того, что тепло и приятно во всех отношениях. Дела все во круг дома, а дом далеко. Можно всё. Всё, то есть ничего. Смотрю на другого человека и не понимаю. Смотрю на другого человека и вижу, что он веселится. Вот однажды, в ту самую пору, когда ярко светит солнце, но не жжёт, а ласкает, гулял по свежему, жёлтому деревянному мосту через Десну Чжуан Цзы с другом своим губернатором Благолепным. Остановившись по середине моста Чжуан бросил окурок в воду, быстро перебежал на другую сторону моста и свесив кудрявую голову вниз с нетерпением стал наблюдать за водой. Появился окурок
Появился разговор между Чжуаном и Благолепным.
- Быстро, однако
- Ты что дурью маешься?, там же люди купаются, а ты плюёшь
- я не плюю, я окурок кинул, ну кому он помешал?
- а народ!, будет плыть, допустим, брасом, рот раскроет, а тут окурок твой, хоп!, в дыхательное горло попал. Всё! нет народа. Утонул человек!!!
- Господь с тобой, кто утонул?
- человек
- Ты что вчера пил?
- А ты?
- ничего не пил.
- я то же
- ну, так?
- а есть?
- всегда
- давай
Чжуан вынул бутылку из кармана, откупорил, запрокинув голову, глотнул, передал Благолепному. Тот тоже приложился не хило. После чего разговор был продолжен.
- посмотри, чиновник, как веселятся люди внизу.
- с чего ты решил, что они веселятся? Как ты можешь знать это?
- ты спросил у меня, как я могу знать веселятся люди внизу или другое что то?
- именно то я спросил, про веселье, то есть, я спросил, люди веселятся, ты говоришь, но откуда тебе это известно?
- я стою рядом с тобой на этом мосту, смотрю вниз и вижу то же, что видишь и ты
- что же ты видишь?
- вначале окурок, потом утку, потом двух ребят плывущих навстречу окурку
- так
- что так?
- не понимаю
- чего ты не понимаешь?
- ты что, человек?, откуда ты знаешь, что чувствуют люди в реке?
Чжуан внимательно посмотрел на Благолепного и прыгнул в реку. Тело зашло в воду плавно, только круги пошли по поверхности. Зааплодировали сидящие по обоим берегам рыбаки. Через некоторое время Чжуан всплыл, вверх ногами и безвольный его организм понесло вниз по течению. Он дрейфовал медленно и плавно, немного задержали, зацепившись за одежду ивы, но течение потащило тело дальше. Ударившись о большой валун, обросший водорослями, похожий на лысину серого великана, Чжуан, влекомый водой, повернулся лицом к небу и тут же, летевшая мимо сорока уселась ему на нос. Так они и плыли до острова. Суетливая сорока вздёргивала крыльями, сохраняя равновесие, ковыряла в носу у Чжуана, покаркивала, переступая с ноги на ногу, … остановилась и наметила новую цель – открытые синие глаза. В них, отражаясь, проплывали облака, и мелькало солнце. Так и не решившись клюнуть, вспугнутая чем-то, сорока вспорхнула и полетела к приближающемуся острову, где росло единственное дерево – громадный дуб. Благолепный давно его бы срубил и продал японцам, но все большие краны уже были им проданы китайцам, так что дуб рос, переживая смутное время. От дуба отделились трое волосатых парней, не чёсанных и мятых, заметив мимо плывущее тело, подошли к воде, один из них поднял длинную ветку и стал ею прихватывать Чжуана, приближая его к берегу. Усилия, как говорится, увенчались успехом, совместно вытащив мягкое и тяжёлое тело на берег, парни потащили его к дубу, за толстым туловищем которого горел костёр. Приподняв голову утопленника, они влили в рот ему тёплой водки, Чжуан заперхал и очнулся. В полном безветрии младолетнего вечера воздух состоял из невозможно прекрасных запахов, среди которых, в этом месте, доминировал канабис.
- на, затянись
- нет, не хочу, давайте, я лучше на флейте сыграю
- сыграй, пожалуйста
Чжуан достал из-за пазухи длинную дудку, вылил из неё воду и начал играть. Поднялся и высоко полетел ветер и зашумел дуб
- это не приход, чуваки!
- это круче!
Так они и сидели, встречая ночь, туман поднимался с реки, закутывал ватой мир вокруг, все звуки замирали, только так же слышна была флейта Чжуана и шум в кроне дуба.
С тех пор, парни больше не курили траву. Они слышали звуки флейты всегда, когда хотели. И когда они слышали эти звуки, прочь летели все лишни вопросы. Да же Федя, любитель испепелять взглядом прохожих, и тот отпускал мелкую собаку ненависти погулять, садился, обычно в лужу, и слушал. Тогда в нём угадывался молодой ещё парень, с только что вылезшей нечесаной бородкой, взлохмаченной головой и очень грустной спиной, спиной колесом.
Э-4
Понять, поять, поиметь, поесть, пожить, посрать, посмотреть, полюбить. В пустопорожнем теле ветер иной раз свистит. Пустосвист. Куда смотрят джазовые музыканты? Квартет. Боп. Чёрный тюльпан. Ямщик. Тёплым майским утром, в открытое окно белёного маленького дома, между невзрачных занавесок влетел неопознанный предмет, завёрнутый в холстину. Упал на стол, разбил чайник, сдвинул с места самовар и взорвался. Так умер человек по фамилии Серпик. Для десятитысячного, утопающего в молодой зелени городка, где единственной дорогой связывающей население с миром была в сухую погоду лесная просека, зимой санный путь по реке, это событие не осталось незамеченным. Долго о нём говорили, многие радовались – разбойника не стало, цены на извоз упадут, ведь помимо разбоя, Серпик сам был ямщиком и держал лошадей. Один в городе. В этом же городе, в этой же привокзальной слободе, жила другая семья, семья религиозных Бернштейнов. Всякую субботу, шествуя в поношенном, но опрятном чёрном пальто молиться, старший Бернштейн с сожалением смотрел на дом бесшабашного
соседа. Кто знал, что эти семьи породнятся. Одна из дочерей Бернштейна, очарованная романтикой революции выйдет замуж за коммисара Фрумкина, вскоре убитого, где-то и кем-то. А до того, в самом начале века, на берегах Волги, в семье священника Миронова родился рыжий мальчик, отличившийся, по прошествии лет, большой жаждой знаний. За каких то десять лет, поднявшийся от простого дьякона до чина архиепископа Астраханского. Характером отличался не ровным, имел склонность к внезапному гневу, алкоголю и охоте. В большом и светлом доме на берегу Волги жила маленькая его семья. Жена и новорождённая дочка Нина. Сам Евгений ростом был громаден, жена же тиха, мала и не заметна. Пришли революционеры, жизнь вроде бы и не изменилась. Однако, паства как то очень быстро поделилась на прихожан и неприхожан.
Многое не нравилось в действиях властей Евгению Миронову, не нравился начинающийся бардак в городке, воровство и прочия антирелигиозные действия. И начались гневные проповеди, возбуждающие народ. Учитывая сан проповедника власти поначалу, мирно пытались уладить конфликт, раз пять сажали его в каталажку, но унять не смогли. А тут ещё Антонов поднял крестьянский бунт. Так и расстреляли Евгения. Следом и жену. Нине исполнилось тогда шесть лет. По сумрачным длинным коридорам водили её следователи, какие то разговоры вели в квадратных кабинетах. Давали пить сладкий чай. В конце концов, Нина что-то подписала, коряво и невнятно. Ей сказали, что нужно собираться, и девочка надела мамины изумрудные серьги, взяла в руки свой ночной горшок с семейными вензелями и шёлковое белое-белое полотенце. В каком-то розовом платьице с кружевами она и села рядом с серьёзным дядей в машину. Приехали на вокзал: вагон, полати, очень много народа. Так и поехала девочка Нина в страну Бурятию. По дороге она голодала, спасла её репрессированная кулацкая семья, с ней она и жила в степях, меж сопок. Серьги быстро вырвала вместе с мочками ушей мелкая блатная шушера. Горшок украли, когда помытый сушился, как в старину положено было, на заборе у крыльца. Полотенце потерялось ещё в поезде. Единственными друзьями Нины, очень красивой и маленькой, стали цыгане. Сама то Нина тёмненькая, на цыганку чем-то походила. Семью, приютившую Нину, заново пришли арестовывать, забрали всех, кроме Нины. Она бежала. Почему-то оказалась в лесном городке с двумя заводами, церквями, монастырями и синагогой. Где и прожила без паспорта почти всю жизнь. Вечный страх согнул плечи и до конца порушил и без того слабую психику. Первым мужем был высокий, красивый инженер-строитель. Руки имел золотые, даже мебель делал сам. (Один такой стул до сих пор хранится у дальнего и беспутного правнука инженера.) Туалет был во дворе, так он его утеплил, обил бархатом и Нина, восседая на стульчаке, сладко курила в уюте.
Война, немцы убили инженера, когда он взрывал мост, собственного произведения. Немцы многих убили в этом городе, в том числе и одного раввина. Он лежал в доме, пока не распух окончательно, немцы не давали его хоронить, наслаждаясь и радуясь, как злые дети. Прошло не мало времени пока выветрился запах, и большой дом с почерневшими брёвнами не вызывал больше в мимо бегающих детях страха. Дети росли. А от инженера остались два дома, единственные красивые послереволюционные дома на весь город. В конце сороковых в городке практически не осталось красивых зданий. То, что не уничтожили молодые коммунисты, взорвали немцы. На весь городок пару церквей, несколько домов помнящих приезд Николая, мощённая булыжником улица, ныне скрытая асфальтом, и всё. После войны было голодно. Нина с семилетней дочкой Галей всё также жила на привокзальной слободе. В то время, в их доме проявился некий мужчина. Гражданский муж Нины. Имя его не сохранилось. Он приносил в дом еду, для себя и немного для Нины и Гали. Но часто Гале не хватало. Тогда её выгоняли на улицу. Стоя у закрытого белой занавеской окна Галя заторможено смотрела на жующую тень мужчины. Поев, мужчина вытирал морду и лапал Нину, ведя её в спальню. С утра, жутко голодная и злая Галя получив неизвестно за что от мамы трендюлей, бежала в школу. Школу
окружали дома и серые заборы. Встав за углом, вместе с таки ми же голодными товарищами, ожидала, какого ни будь, аккуратного мальчика или девочку, что бы отобрать завтрак. Часто дралась. Однажды мальчишки, обижаемые ею по одиночке, собравшись кучкой, поймали Галю в тёмном месте. Тут то ей и пришёл бы конец, в руках мальчишек поблёскивали ножики. Что нашло на Галю в тот момент, сама не знала. Однако выдала такое: приняв позу, исполненную невинности, свежести и истинно девического очарования, резко подняв опущенные в смущении большие чёрные свои глаза, Галя с испугом спросила – мальчики, хорошие, вы козочки моей белой не видели? Пропала козочка, мама прибьёт, если не найду! Козочка такая белая и хорошенькая такая козочка.– так, быстро говоря, Галя нежно и испуганно заглядывала в глаза неприятелей и у тех от неожиданного поворота реальности опускались руки с ножами. Почувствовав, что, ещё чуть-чуть и натянутое пространство вернёт ход событий в привычное русло, Галя, резко выкинув ногу, ударила главного в пах, раздав пару жёстких оплеух стоящим рядом, принялась быстро и зло расталкивать толпу и убежала. Много разных историй, но очень ясно Галя, до сих пор случайно увидев огрызок яблока на земле, чувствует его вкус во рту, вкус земли с него и радости от неожиданной находки. Из-за полных губ кличка у Гали была Польробсон. Это такой прогрессивный негр, певец свободы, приехавший из Америки спеть несколько концертов стране Советов. Но это было позже, а пока, умер Сталин, и все рыдали. Холодный день за окном был занят собой - гонял пыль. В нестойких облаках серой пыли целенаправленно двигался городской сумасшедший. Вещи то приближались к нему, то отдалялись, истаивая разочарованно. Лицо Феди, прикрытое картонкой до глаз, резало пыль ледокольно, глаза горели, да же посвёркивали. Женская ночнушка растянутая внизу и местами драная колыхалась парусом потерянного корабля.
По краю улицы кралась полосатая кошка Лиза. От её морды оторвался белый ус и унесённый порывом ветра стремительно влетел в школьные двери, открытые грузным директором по случаю собственного убытия из страдающего заведения. Ус попал в нос директору и зачесался директорский нос нестерпимо и сладко. Волны блаженства заходили по груди и спине человека и, не дойдя всего одного шага до автомобиля, он чихнул и лопнул.
Э-5
Светло серебро да золото красно
Где облака распустили свои паруса, там, в полуденный жар, на траве спали злые котята
Ни кто не видел и не увидит, как из этих котят появился огонь.
Она прошла мимо смеясь. Стена сровнялась с дверью, звуки утихли, хотя, остались слышны… секунды идут за тобой, ровняясь на мавзолей твоей веры.
Когда, отвернувшись от стен, ты больше не ищешь дверь, когда не секунды идут, а ты идёшь за слонами, часами, огнями, словами, а сам не можешь сказать ничего, тогда равновесие больше тебя не волнует, тебя волнует отсутствие слов в, когда-то большой голове. В душу лезут кошмары извне. Извна кошмары идут один за другим. И по утру нервы болят так, что хочется выть, притом, что это вно ты.
В саду растут яблоки, яблок великое множество. В вёдро, невидимым облаком
яблочный дух утверждается полностью, пчёлы поют, вторя флейте земли. Ветра нет, один яблочный дух и больше его нет ни чего и ни кого вокруг.
не кому яблоки брать
не кому сад стеречь
вороны прилетят
яблоки поедят
золото - серебро
яблоки упадут и все бока побьют.
Маленькие червячки внутренности пропилят
выскочат и полетят
чёрными мухами вверх
ласточка закружит
мухи летят ей в клюв
смотрит на ласточку
кто?
Ему кажется – будет дождь
Дождь всё равно идёт, идёт своим чередом.
Капает, после, с крыш
Лужи между корней
Парень, чего грустишь?
Или дебил совсем?
Или не ладно жил?
Или вно посетил?
Жди чёрнобелых мух, ласточек и дождя.
Уносится ветром стук сердца до самых небес
И отражаясь от них, падает громом в степь
Делая ямочку на щеке, делая тишину
Что бы ни было, что бы не произошло
Этот ветер дует в любое окно.
Ветер дует в любое окно – щелисвист. Ночью в шторы светит фонарь. Шторы двигает ветер, вверх и вбок. Складки ткани и тень странна. Взлает пёс одинокий.
Всё…
Ночь неспанна, неладна, глупа. Скрипнет где-то в углу, что-то хрустнет, тревожно вздохнёт жена. Но спит кошка, толстым мохнатым бочком, навевая покой. Ни читать не могу, ни писать, мысли сворой поганой летят ударяясь о череп…
Колбасокошка головой виляет пытаясь лечь, пытаясь быстро встать. Насторожённый воробей играет. То отлетит, то быстро вбок отскочит. Смеётся воробей, страдает кошка зубами выбивая дробь. У воробья дела, он полетел, а кошка пошла поесть,
закончив день. Вот новый сон, простор, где сердце ни чего не гложет.
Э-6
Во дворе последний снег бессильно льнёт к ногам. На западе светло, солнце ярко. На востоке спружинилась фиолетовая туча. Сороки радостно орут, летая беспорядочно, создают весеннюю суматоху. Тает лёд забытых тёмных мест. Сугробы ощерились чёрными порами. Последний белый снег бессильно льнёт к ногам.
Последний чистый снег бессильно льнёт к ногам. Следы кошачьи множатся невероятно. Вот ходит чёрный кот, мотая головой, мычит, преполнясь спермой до ушей. Хитра его любовь, его любовь блудлива. Виляя задом манит, бьёт по харям, и манит вновь. Кусок сугроба повис на чёрной перекладине забора. Кусок сугроба ветром в лёд и солнцем в воду. Скоро, скоро, скоро.
С дороги, отбежав немного, найдя безветренное место, выписывая иероглифы на снеге… На белом бледножёлтые черты.
Дом с дверью, стаяло, смешалось, ветер, дряблый снег, весна, дорога, ветер.
Промозгла, в сущности, весна, в начале. В конце – счастлива и светла.
Что ещё можешь ты сказать, кроме того, что потерян орган чувств, отвечающий за ощущение ежесекундности. Якорь не давал даже помыслить, о той скорости прожития дня в коей живу сейчас. Ну и что?
То есть?
Что!
Непусто мне, наполнено говном секущее начало. Исток сознанья кроется в болотах дальних.
Танцует принц далёкого красиво, один с собою, тень подо мною.
То есть не принц, но принцип.
Что называется сознаньем? Я не знаю и не смогу определить. За то, с прискорбьем, замечаю, следы слона на свежевыпавшем снегу.
Открыты руки, уши, губы, всё в ожидании любви. Она стремительна и бесповоротна. Осенний лист в глубинах парка, куда не ходят даже пьяницы, лежит на льда куске, чуть краем шевеля, красивый, красный.
Беспечный школьник, прогуливая школу, проходит мимо наступивших холодов, к трубе горячей зад прижав, и щёлкая ворованные семечки смотрит в небо, заметное голубью яркой, межь дубоветок. Тишь в парке необыкновенная, покаркивают вороны и пахнет дубом.
Через несколько лет читая «волшебную гору», он будет вспоминать это небо.
Э-6/1
Из подтаявшего сугроба торчал Федя, остекленевший, но живой. Вокруг его шеи висела Лиза и урчала.
Э-7
Ни когда не поверю в то, что ты не испытывал всей полноты радости. Радость как бытие. Ярким утром, выбегая во двор, в тепло, окутываясь и пронзаясь запахом после дождя. Вся полонь мира – ты. И ни кто не учил тебя этому. Радость родилась вместе с тобой. У несчастных её убили. Две души, веселясь и играя, танцуют в том месте, где ты. Всё прекрасно, до тех пор, пока чья то рожа не испоганит всё. Да и то, просто стакан повернулся другой гранью. Восемь, шестнадцать, сколько угодно, результат познания мира - мухинский стакан многогранен бесконечно. Сверкающая жидкость огня, налитая до краёв готова пролиться ниагарским водопадом. Рань жизни.
Упыри кругом. Рядом с тобой бродит упырь. Один раз, отглотнув от одного стакана, он рушит полноту твоего бытия. Потому что, восполняя нехватку, свиваясь в оргиастическом эффекте домино, каждый восполняет свои потери. И вот, из-за знакомого лица, как из-за шторы тревожной ночью, выглядывает жадное, злобное, человечье-упыриное рыло. Протягивая длинные узкие синие губы к твоей вене. Тогда, когда ты раскрыт и весел. И вот тебе хреново. В корень жизни вглядываются все шесть твоих глаз. И не видят ни чего кроме корня жизни. То, о чём таинственно умалчивалось, оказывается просто корнем жизни. Это вне разумения, но не вне жизни, потому и плоско и просто и никчёмно. Просто страшно. Рождение жути. Тревога заменяет радость. А что ещё тебе надо? Тревога, как главный, корневой феномен страсти. Страсти жить сейчас. Здесь и теперь. Ты говоришь – пустота. То есть, состояние, когда нет даже памяти о радости полноты бытия. Эфемерная полужизнь упыря. Значит, не совсем пуста пустота, что-то в ней есть, осколки, терзающие пустоту. Они говорили, что пустота не пуста, в ней тьма вещей, так вот – всё взорвалось! Не заметно, тихо и неостановимо летят к границам острые осколки, сверкая точёными гранями, способными рвать твою плоть… может ты, тоже потихоньку сосёшь кровь родного человека?
Сталкиваясь с неурядицами и сложностями повседневности, ты говоришь – стакан наполовину пуст или наполовину полон. Так как? У кого как.
Всё, что мне нужно - помнить и видеть, чувствовать и знать. Хотя, только, когда не осознаёшь полноты, ты полон. Взрыв протяжённостью равный экватору земли. Году. День равный времени. Время дня. Время ночи. Сон волоокий ударом резким бьёт точно в цель.
Проснулся и пошёл. Остановился и замер. Полная дрянь! Полная пустота.
Э-7/1
Посередине замызганного двора, правее четырёх мусорных баков находилась детская площадка. Забравшись на самый верх железного сине-зелёного корабля, держась за облупленный борт, Федя вещал детям сказку.
- Жили-были два друга жаба. Пошли они погулять да попали в крынку с молоком. Один побарахтался и утоп, второй жаб энергично и целеустремлённо сучил лапками, до тех пор, пока не сбил молоко в сметану. Выпрыгнул, испугав человеческую самку, и был таков. Победил сильнейший. Слабый - в отстой. Но, что послужило началом сметаны? Утопленник, утопший, то ли от усталости, то ли захлебнувшийся от брызг поднятых другом. Убийство безразличием и большим, единственным, желанием выжить. А как же христианство? Чёрные земли, некрещёные земли. Правители, правящие для себя. Воры, убийцы и подлецы, ржущие в глаза отстою. Отстой стремящийся стать крутым, правителем или, хотя бы рядом. У Лавкрафта путешествия во сне человека по миру вампиров и прочего смрада к изначальному ужасу. Достоверно всё, кроме цели сна – изначального ужаса нет. Только ужас перед собой, от самого себя, непонимающего то, что вне понимания. От тревоги ущербности к ужасу тупости. Крутое путешествие разума. А сколько самомнения и снобизма. Захватанный стакан пылится на подоконнике, свет через грязные стёкла зеленится на гранях, бросая ровные тени на мушиные трупы. Расчерчивая границы познаваемого мира, выводя дорогу к смерти.
- стоп! Зачем ты лезешь в мою голову! Здесь же дети!
Федя держал меня за голову, и так близко была его голова, что он упирался картонкой в мой нос. От картонки пахло озером Байкал.
- слушай дальше мою сказочку, а детей нет ни каких, какие такие дети, тут ты да я, да мы с тобою.
Хитрости санитаров морга: до обеда приходят родственники за усопшим. Подают документы в окно. Санитары говорят – подождите минутку. За эту минутку в длинный зал вывозятся все самые страшные постояльцы морга, в самой глубине зала лежит нужное тело. Запускают родственников, те, пройдя по залу, в состоянии невменяемости платят любую сумму санитарам, ведь работа стоит денег, помыть, побрить, одеть, а как же.
Интересно, что из всей толпы родственников зачастую заходят в зал женщины, мужики пасуют. Так чего боится человек, попав в морг? Мысль неосознаваемая, у многих даже не всплывающая на поверхность мозга, мысль такая – этого не может быть, потому что, этого не может быть ни когда. Но это есть перед глазами, а запахами своеобразными и резкими, не даёт о себе забыть. Головы затуманиваются, на донышках еле плещется что-то, мутноватое и вонючее. Вот и всё, эта жижа, раньше бывшая радостью, всё, что осталось человеку. Блевать.
Этого не может быть, потому, что этого не может быть никогда! То же императив.
Это то и есть начало ужаса и самость ужаса как такового. Вихрь ужаса уносит души в жёлтую пустыню, под свет синей луны. Подобрав колени, положив на них головы, сидят по отдельности и кружками люди в ожидании красного солнца. Восходу предшествуют аломалиновые облака, серобурочёрные облака, прозрачнохвостатые облака, ветер, поднимающий лёгкие волосы, но не трогающий тяжёлый песок. Проявляются далёкие дымчатые горы горизонта. Поднимается ошаленно громадный диск солнца. Весёлые чёрные птицы, радостно крича, тьмой-множеством, пролетают в направлении запада. Вниз падают перья, с одной стороны чёрные, с другой радужные. Кто из сидящих видит солнце, почти все мы сидим слепо, занемевшая кожа не чувствует ветра. Вслед за восходом приходит море. Волна, от края до края, гудит и дрожит земля от непомерной тяжести вод. Море закрывает всю жёлтую землю и нас тоже. И это не вода, а жидкий огонь.
Одного вдоха, хитрого холодного осеннего ветра хватит, что бы наполнится до краёв.
Теперь я, опомнившись, схватил Федю за голову.
- послушай и меня:
Как странно перевели Лао Цзы. Пустота. Нет, не пустота, но вся неизмеримая полнота-преисполненность жизни жизнью. Полнота рождает, жизнь воспитывает. Дао рождает, дэ воспитывает. Радость. Отказ от тревоги и ужаса. Что происходит непроизвольно, ведь там, где нет ужаса и тревоги, есть только радость. И ни каких упырей. Нате, сосите, суки. У меня много, у стакана нет дна. Жить среди людей, жить в одной с ними вибрации, тебе особо не хочется, но приходится. Тут то и ждут упыри, на любое действие отвечающие противодействием. Строящие дхарму ни кому не нужную, хреновую, серую, лживую, где силы взять, когда она припрёт к стене? Да насрать на всё! То же не выход.
Сказка об аленьком цветочке. Лелеют аленький цветочек две души. Забытые?
Представь птицу с широкими крылами, летящую по своим делам над водами моря, над желтой землёю, ей по барабану, что светит над нею, она направляется туда, куда ей надо. Не шевеля ни единым пером, поймав свой воздушный поток. Отбрасывая тень на холмы и реки, с могучим свистом меж перьев крыл, она несётся и несётся. ТАК СЛЕДУЮТ ИЗ НИОТКУДА В НИКУДА , ЧЕРЕДУЯСЬ, СМЕШИВАЯСЬ, НО НЕ МЕНЯЯСЬ, ЧУДЕСНЫЕ, ВРЕМЕНА ГОДА. Как он это красиво сказал, этот китайский дед.
В белой комнате, за столом, сидел меленький еврейский дед, рядом стоял внук, очень любопытный, но молчаливый. А вокруг них, заполняя собой всё пространство комнаты, бегали, стояли, сидели, кричали, размахивая руками и длиннополой чёрной одеждой, молодые и старые евреи. Шёл еврейский суд. Дед молча остановил весь этот базар и пригласил уполномоченные стороны высказать свои претензии. Что и было сделано со всей эмоциональной силой, на которую были способны эти самые стороны. Потом зрители вышли, остались соперники, которые зарядили спокойную беседу друг с другом. Дед молчал и тихо улыбался. Ужин. Выпив примирительные, со словами благодарности за добрые советы, уже успокоенные, уже вновь приятели, ушли спорщики по домам.
Всегда есть только времена года и мы в них.
Как жутко интересно смотреть на своего ребёнка, как осторожно, самостоятельно он нащупывает мир вокруг. А мир вокруг возникает перед глазами чем-то определённым,
неким явлением. Из тьмы роящихся вещей ребёнок вытаскивает свои вещи, вещи соответствующие ему. Остальное вдалбливается родителями и школой.
Эй!
Весна только-только. Ветер ещё зимний, в окружении древних высоких монастырских стен мечется и сквозь себя летит стрелою. Сухой лист скукоженный ползёт мышью, перескакивает по двору, мечется из угла в угол. Пробегающий монах в серой кацавейке и тощей серой бородке чуть-чуть не попадает ногой в единственную лужу. В лужу попадает лист и плывёт долго, плавно, от края до края. В луже чёрное небо и прозрачные облака, но полдень силён как не был силён ни в один из дней долгой зимы. Ярок и прекрасен небесный яростный купол. В радости пронзительной сини не видно солнца, оно везде. Ветер носит лёд его, галка на крыше впитывает в себя огонь его.
До поезда оставался час с лишним. Пора.
По ломаным хребтам дороги такси везло Лизу к вокзалу.
В купе зашли девушка и юноша. Голова девушки сладко покоилась внутри шёлкового шарфа, отдельно от всего, кошкой сиамской. Бордовый плащ, чёрные дешёвые то ли колготки, то ли ещё что, коротенькие сапоги из замши со вставками блестящей кожи. Громоздкий юноша одет был в широкие заношенные джинсы, лаптеобразные спортивные говнотопы, короткую чёрную кожаную куртку. Большая его голова торчала из несвежего воротника клетчатой рубашки на неожиданно тонкой шее. Светлый кучерявый волос пружинно подрагивал, вторя движениям головы и всего нескладного тела. Они сели напротив Лизы, взялись за руки. Юноша что то шептал на ухо подружке, та зачарованно смотрела в зеркало закрытой двери и только суживала глаза совсем по кошачьи. Бездельная Лиза обратила внимание на пальцы юноши. Они были длинны, музыкальны, с короткими чистыми ногтями, быстро двигались, казалось, по собственной воле. Вообще же, производили впечатление беззащитности владельца. То же несла и улыбка юноши. Бейте меня! Я только грустно улыбнусь. У Лизы был такой знакомый, в прошлой жизни, крайне схожий лицом и манерами с напротив сидящим юношей. Знакомого все поджаливали, он слегка поскуливал. Но, когда пришло время его силы он выдал такую кучу говна, что её размерами должна была бы заинтересоваться книга Гиннеса. Девушка отняла тонкую ладошку у друга и не заметно вытерла её о подол. Видимо, вспотела. Проводник открыла дверь и забрала билеты. Лиза полезла наверх спать. Но поспать не удалось, парочка зашумела внизу, но как-то неорганизованно и несмело, Лиза неожиданно и тонко чихнула, судя по фырканьям девушки и разочарованному мычанию парня кайф был сломан окончательно, бесповоротность облом приобрёл с приходом в купе четвёртого пассажира. Опоздавший был шумен и вонюч. Лиза с интересом разглядывала коричневую лысину спринтера, большие прозрачные капли пота лежали на ней крепко, как предполагаемый лунный город китайцев, отражали свет и некоторые даже посверкивали. Сняв коричневую старую кожаную куртку, обнажив, таким образом, мощный торсоживот, затянутый в вязаный жилет и клетчатую рубашку дядя грузно уселся напротив парочки, ребята приняли вид безразличный, только девушка морщила носик, запах дяди был крепок и сурово неизбежен. Крупное лицо усеивали какие то чёрные точки. – Здравствуйте, дорогие мои попутчики - резко произнёс дядя. – что делать будем?
- да ничего - ответил юноша, голосом то толстым, то тонким.
- как это, ничего?, нужно, что то делать.
- вам нужно, вот и делайте.
- мне то ни чего не нужно, а вот вам, ребята, даже очень нужно.
- вы это к чему, что это нам нужно?
- жить, вам в этой стране…
Лиза поняла, что дальше будет скучно и неинтересно и, повернувшись на другой бок, лицом к стенке, решила спать. Ватные беруши плотно и нежно улеглись в ушах, звуки глухо прорывались в мозг, паровоз стремился вперёд, раскачивая вагоны, мерно и точно, неостановимо, чётко выстукивая ритм колёсами, мелькал заоконный свет, бубнил нижний мужик, тепло разливалось по телу.
Противный стук в дверь, о серый пластик белой железкой, резкий голос
– вставайте, до станции назначения осталось сорок минут, туалет закрывается за полчаса до остановки, санитарная зона, кто хочет чаю, обращайтесь.
- да пошла ты! – подумала про себя Лиза и продолжила прерванный сон.
Однако холод раннего утра не взбодрил, до ближайшего туалета было не далеко, Лиза, пройдя сквозь строй машущих ключами таксистов хотела нырнуть в здание вокзала, но была остановлена чьей то рукой. Недовольно обернувшись, она увидела перед собой неугомонного нижнего мужика. Тот таращил на неё глаза очень порачьи.
- постойте!
- да Вы с ума сошли!, отпустите немедленно руку – голос Лены неожиданно сорвался, и закончила она уже шепотом – милицию позову!
- кого ты дочка позовёшь, ты же говорить толком то не можешь, пошли со мной, ты мне очень понравилась, я тебе Америку покажу!
Руки Лизы безвольно повисли, она сама толком понять не могла, как это она так, стоит и не дёргается, и сказать не может ни чего в ответ, а он лапает её за руку, а я молчу, а он противный, тварь, что делать, холодный пот, проо туалетьные процедуры забыла, сука!, что теперь? То, тот , то…, ах, куда, я , куда, теперь тио, что, ах, я, то то тот. Они вышагивали быстро по привокзальной площади, Лиза моталась куклой, несло её в Америку. Её било о других людей, многая толпь глаз, рук, грудей и ног, Дядя продирался к Америке таща безвольную Лизу.
- Меня зовут капитан Дрекмитпфефер. Скоро ты увидишь мой корабль. Мы полетим к белым звёздам поперёк синих полос моря. А, что у тебя в руке?
- зайчик
- белый?
- нет, пушистый
- я его съем!
- он большой, в рот не влезет
- ничего, мы его научим английскому языку
- он же синий!
- ну, так и что ж, что синий, я то, фиолетовый, значит, с самолётов не увидят, американцы мимо пролетят, бомбу не скинут
- как не скинут?, она же созрела!
- не всякая ягода в рот лезет, не всякая груша висит и при этом съедобна
- за то горит
- значит, пить можно
…руки Лизы, безвольно висящие болтаясь, задевали прохожих, Лиза была так легка, что люди оборачивались неосознанно, потому что, что то было, но что? И в такие мгновенья Лиза моментно видела вторые лица прохожих людей. Странно красивые лица, освещённые изнутри, как зашторенное шёлком вечернее окно. Эти мгновенья чудесным образом увеличивали секунды, делая их протяжёнными бесконечно. Бесконечность прерывалась толчками, так мужик тянул Лизу за собой, держа её за пояс.
Лиза очнулась на берегу водоёма. Это чайки и песок. Хотелось есть.
Лиза села на тёплый песок откинулась назад, руки, пальцы вошли в песок и стали трогать мокрое и что-то круглое. Плескалась чуть вода. Лиза щурилась на восходящее солнце, вдыхала водную свежесть, слушала и слушала. Потом совсем закрыла глаза и легла, медлительно и сладко потянулась. Раскинула руки и мокрый песок стал высыхать и осыпаться с пальцев. Три муравья пришли и посмотрели на волосы Лизы, вошли внутрь и потерялись там. Потеряться бы так, да очнуться. Что бы новая кожа на мясе. Вихляя плоским задом приблизилась негативная особа. Наклонилась и, приподняв длинноногтевой грабелькой чёрные окуляры, визуально взглянула на сладко спящую Лизу. Потом тактильно ущипнула девушку за кончик носа. Лиза в холодном поту, оглашая криком, берег и более и далее, вскочила на ноги, ни чего не понимая. Плоскозадое ногастое вербально вопросило – ты чё здесь разлеглась, корова, дура, что ли, иди отсюда! И выразительно помахала, каким то грязным хвостом у самого лица Лизы.
А в это время к берегу пристала лодочка. Привезла Дрекмитпфефера. Он выскочил на берег и озабоченно подошёл к Лизе и особе. - Здравствуй Лиза! А …, ссздравствуйте, как Вас величать?
- Эльвира
Капитан выразительно повернулся к Лизе, давая понять Эльвире о том, что пора бы ей хилять до хаты и не мешать двум умным людям беседовать. Эльвира не поняла и только и сделала, что сняла очки. (Теперь видны её глаза и муравьям и козам). Будда так не смотрел в стену, как она смотрела в спину капитана. Почувствовав жжение, он обернулся и тут же был захвачен в объятия цепких рук Эльвиры. Губы их сплелись в горячем поцелуе. Немного погодя Эльвира отпустила капитана, отодвинулась немного, очень внимательно взглянула в капитаньи глаза, схватила его за пояс и быстро потащила прочь от Лизы.
Всё случилось так быстро и так чётко поменялось всё вокруг Лизы, что потребовало некоторого времени на осознание нови. Лиза стояла и осознавала. А птицы распелись, расчирикались. Заразы. Есть всё же хотелось, в том числе. В том числе первым всплыло желание пописать. В сущности, это желание и вывело молодую девушку из ступора. Оглядевшись, не заметив прохожих, Лиза присела и надула сколько надо. Тут она поняла ещё кое-что – она была голой! Неподалёку валялась детская майка, несусветно грязная, скорее всего рыбаки вытирали об неё свои грязные руки рыбоубийц! Лиза представила эти руки – они предстали перед её внутренним взором волосатым мышечным феноменом с пятью пальцами и рыбьим глазом в центре ладони. Но с золотыми и серебряными ногтями, отполированными до зеркального блеска. Руки мужчин-рыбарей.
Встряхнув головой, Лиза удалила никчёмные образы и трёх муравьёв. В реке выполоскав сраную майку, она высушила её и одела. Майка прикрыла почти всё тщедушное тело Лизы. Но, что бы был прикрыт и лобок, требовалось сгорбить плечи и идти потихоньку. Что Лиза и осуществила. Долго шла она вдоль берега пока не наткнулась на странную белую линию с углублением посередине, канавкой углубление тянулось вдоль всей белой линии. – Это специальный арык, его прокопали китайцы, что бы соль добывать из Волги.
- так ведь Волга пресная
- сама посмотри, а то не верит она!
И точно! Лиза наклонилась к белому, искрящемуся в лучах молодого солнца краю полосы и, отколупнув немного, положила кусочек себе в рот. Соль вызвала обильное слюноотделение.
– Соль!
- да, девочка, это соль земли русской!
- а кто ты? Почему тебя не видно?
- я облако
- облака видны
- я ещё не сформированное облако, поэтому я на земле пока что, поэтому я могу с тобой разговаривать, и ты мне нравишься, ты такая простая, ну, как рыба.
- я - рыба? Совсем не похоже, даже, знаешь, немного обидно, что ты меня с рыбой сравнил.
- а чего ты мне говоришь «он», может, я «она», или «оно»
- я тебя не называла «он», я …
- ты сказала «сравнил», то есть, «он - сравнил», поняла?
- а-а, вот, что ты имел в виду, нет, я просто так сказала, не думая ни о чём.
- тем ты и хороша, что не думаешь ни о чём
- что это, ты меня за дуру считаешь?
- нет, причём здесь это, какая такая дура? Ты – зеркало, я в тебе могу отразиться.
- это как?
- я разговариваю с тобой, но этого ни кто не слышит, кроме тебя, конечно и при этом, ты не сумасшедшая, не бойся. Я отражаюсь в тебе уже сейчас таким вот странным образом. Да ведь и ты, говоря со мной, рта не раскрываешь. Заметила?
- точно так и есть. Действительно странно. Но, всё равно, скажи, кто ты, «он», «она», или «оно».
- я – вещь, у меня есть сущность.
- а по проще, что ты загнул невнятное.
- я – то, что скоро станет жаром солнца, и желание лёгкой части воды стать паром, я сила, что собирает пар в туман и желание этого тумана уплыть вверх, я то место, где встанет облако, и множество других мест где оно окажется и отразится и прольётся и исчезнет и вновь, перемешавшись, возникнет в ярко-синем небе тебе на радость и себе на жизнь.
- а что, облака возникают на радость людям?
- безусловно, только для этого. Тучи для грусти, ураганы для трепета.
- а я, когда вижу тучи, не грущу. Даже стишок сочинила.
- расскажи
- называется «вечер», слушай –
плоские тучи пологом
Лижут затылок города
Отражаясь в реке и окне
Ветер в ушах
В брызгах света машин
Здесь много молчания
Редких осин
И пения множества птиц
Из головы смотрю
Следуя мягкой волне туч
В окоёме бутылок дворов
Точкой на теле слона
Полностью замерев,
Я стою и смотрю
как бурое пологом льнёт
к земле и всему, что на ней,
а она, одета в дома
в которых немного людей
И вот ещё, только что пришло в голову, послушай:
Тихо стучит в груди
Эхо истомой стекает по льду
Мерцает звезда внутри
Звезда – кенгуру
- Это я о сердце так подумала.
- сердце странный предмет, вещь, не выделенная в мире, но существующая, что сказать о вещи которую выделил человек. Людьми выделено многое не существующее, это тело человеческое, расчленённое на части. Зубы, кожа, глаза, члены, грудь, язык, все девять отверстий. Всё выделил человек. Однако всё это, хоть и болит иной раз, но вещью не становится.
- но ведь тебя то же, вроде бы и нет, однако ты есть, как это?
- не ведаю, не знаю, но я есть, я вижу, распознаю, я есть.
- вот-вот, и у мужика иной раз печень с мозгом говорит, не забывай, человек это вселенная. Звёзды и планеты. Мусор и алмазы, тьма и свет, в общем, всё, что хочешь в любой книжке найдёшь, я не знаю.
- книг я не читал. Да и читать не буду. Лиза, хочу тебе признаться.
- в чём?
- меня зовут Федя.
- интересно, мне кажется, что мы виделись ранее, когда-то и где-то.
- что-то было между нами, но что?
Э-8
Сердцу не скажешь – нет
Ему не скажешь – иди
Оно не сядет с тобой за стол
Оно не будет женой
Оно не пойдёт рядом с тобой
И позади
Только внутри
Только тут и сейчас
Это – раз
Долго зноило мой город на трёх холмах
Марево сном-тетивой метило-било в мозг
Тихо стучит сейчас дождь
Это – два
Скоро увижу я озеро над головой
Озеро в животе
Вот, я иду навстречу тебе
Ты – это три