http://proza.ru/2010/01/01/361
1-го сентября я, наконец-то, по-настоящему пошёл в касимовскую школу № 2 во второй класс. Учительница Любовь Александровна представила меня, как эвакуированного ленинградца, вырвавшегося из Блокады, и весь первый урок, куда бы ни посмотрел, я видел направленные на меня любопытные взгляды. А на первой же перемене около моей третьей парты в среднем ряду собрались мальчишки, и детдомовец Морозов, абсолютно седой альбинос с красной радужкой глаз, сел на крышку парты и спросил:
- Эй, выковыренный! А ты – лягавый?
Я не знал, что такое «лягавый» и с трудом понял, что «эвакуированный» в ушах местных звучит, как «выковыренный».
- А драться умеешь? – сощурился он; ребята слушали с интересом.
Я умел. Вернее, умел так, как дрались в очаге: кулаком в грудь, там ведь по лицу не били. А тут я сразу же, как принято у нас везде и всюду, получил удар в глаз. Я запротестовал, чем вызвал всеобщий смех. Но в ближайшее же время выяснилось, что никакой я не лягавый, поскольку никому не стал жаловаться, а просто научился драться, как все. И даже приобрёл некий авторитет, поскольку за неделю или полторы получил несколько «отл» по всем возможным предметам – по «письму», «чтению», «арифметике», «чистописанию» и «пению».
И тут Дедусь вместе с мамой сказали мне, что я вполне мог бы учиться уже в третьем классе вместе с Женькой, и что это здорово сэкономит мне время в жизни. Поколебавшись, я решился. Два дня посещал третий класс, получил два «пос» и испугался: ведь кроме «отл» до этого я ничего не знал, даже «хор» не было ни разу! Особенно переживал ошибки в диктанте. Я написал «нашла каса на камен», а по арифметике в самом последнем действии решения задачи потерял один ноль. Как ни успокаивали меня все, как ни говорили, что, мол, это случайность, как ни убеждали «ты же можешь» и всё такое, я решил вернуться в свой второй класс и был непреклонен. Через день, конечно, всё понял и пожалел, но тут уже Дедусь мне объяснил, что мотаться туда-сюда – не мужское это дело.
А тётиолёниному Женьке учёба давалась с трудом. Он никак не мог, к примеру, запомнить названия падежей и их последовательность: «именительный», «родительный», «дательный»… Я ему сочувствовал, но, раз услышав и ещё не понимая о чём идёт речь, запрыгал на одной ножке через кухню из дома на двор, крича «…винительный, творительный, предложный…» Вечером Дедусь сказал, что раньше был ещё и «звательный» падеж - как это у Пушкина: «чего тебе надобно, старче?», или ещё в бабусиной молитве: «Отче наш…» Молитвы меня, естественно не интересовали, а про звательный падеж я ответил, что папа зовёт меня тоже звательно, но, как именно, не сказал. Дедусь усмехнулся, помолчал немного и хитро прищурился:
- Может быть, Робча? - Я не помню, открыл я рот или нет: и как они до всего догадываются, эти взрослые!
И тогда же совершенно непроизвольно вмиг стали понятными местоимения, их числа единственное и множественное и азы спряжения глаголов. Мама сказала:
- Я иду по ковру. Ты идёшь… Как? - я сказал:
- По ковру.
- А вот и не так! – ответила мама – «Я иду по ковру; ты идёшь, по коврёшь; он идёт, пока врёт… вы идёте, пока врёте…
И всё сразу стало понятно!
Нам, внукам Дедуся, учиться в школе было легко и просто. У него на шкафу стояли две высоченные стопки ученических тетрадей – в линейку и в клетку. В начале каждого месяца Дедусь каждому из нас выдавал по две тетради в линейку и по две в клетку; а мне, второкласснику, ещё одну «в две косых» - для уроков чистописания. А в школах и в магазинах тетрадок не было, и все ребята писали в старых тетрадях между строк, или в тетрадках, сшитых из газет или старых обоев. Особенно трудно было детдомовцам, их у нас была почти половина класса. Где они могли достать обои! Кто они были, откуда – я не знал. Был «Седой» - так все звали Морозова, - был увалень Еркин, был Демидов - он очень хорошо рисовал, особенно танки и командиров в шинелях и с орденами. Были и девчонки. Все ходили в чём-то сером и, кроме Мишки Еркина да ещё Косова, все учились еле-еле и списывали друг у друга без зазрения совести. Когда надо было составить предложение из подлежащего, сказуемого и определения, почти у всех детдомовцев было написано: «белая лошадь бежит», «красная лошадь бежит», «красная лошадь стоит»…
А перед самым Новым Годом я впервые столкнулся с коварством противоположного пола. Мы занимались во вторую смену, и как-то после уроков две девчонки-детдомовки стали приставать ко мне, в то же время заигрывая. Я поддался на их уловки и опомнился, только когда оказался один далеко-далеко от дома, смутно представляя, в какую сторону надо идти. К тому же к вечеру мороз окреп, и в темноте, заснеженный и совсем окоченевший, с подмороженными снова руками и ногами я с трудом приполз домой; там была уже настоящая паника, и мне справедливо и здорово попало.
http://proza.ru/2009/01/09/114