Час собаки, час волка. Цветущая земля. Глава VI

                ПРОГУЛКА ПО НИЕМИ
 
 
   Враги Харракана называли Стамаб «крепостью северного рабства», ибо она была мощным форпостом во времена покорения земель народа ирон, известного в Империи как «инголхар». По приказу Эмлантора Таддани, младшего сына Тарджа Амарчи, Тэйчи и Шеллебет были вынуждены покинуть резиденцию Алой-Недда и переселиться в Стамаб. Эмлантор утверждал, что это должно быть сделано ради безопасности принца и принцессы, но всем было ясно, что их лояльность — под сомнением. Тэйчи думал, что для Шеллебет это будет тяжелым ударом, но она согласилась спокойно. А вот Хошти и Растия наотрез отказались оставить Алой-Недда, как Тэйчи их не уговаривал.
   Сердцем Стамаба была огромная и великолепно укрепленная крепость, а с восточной стороны к ней лепилась узкая улочка в семь домов, называемая Бараки. И крепость и Бараки находились в кольце гигантских каменных стен, отвесно возвышающихся над ледяной водой горного озера. На противоположных берегах — хвойный лес, гранитные холмы, болота. Мост из веток дерева прами был единственной цепочкой, соединяющей Стамаб с внешним миром.
   В крепости обитали лишь воины-наританцы, служившие под началом Эмлантора Таддани. Еще там обустроили небольшой нальталь — передвижной лагерь Сопровождающих, жен полукровок, кочующих следом за мужьями. Население Бараков было более пестрым. Там жили служившие в крепости Охранители — харраканцы, ведающие провиантом, арсеналами, фортификационными машинами. Жили в Бараках и вовсе мирные люди, мужчины и женщины, вот только их было немного. Переселились они сюда еще во времена Эмбаука Гренча, когда многие бежали от нищеты и распрей западных тхайбов. Вид у них был диковатый: толстые женщины носили мужские шерстяные плащи и наританские кольца для ушей, пили бозан и промышляли в лагере наританцев. Харраканцы целыми днями торчали в семи грязных тавернах, где всегда кипела в медных котлах гороховая похлебка и подавались блюда из оленьих потрохов. В Бараках можно было раздобыть ворт и «мышью хворь», найти ночлег на любом сеновале и купить любое оружие. Вот только прежде надо было суметь проникнуть в Стамаб, а это с каждым днем становилось все труднее...
    
   С самого утра принц Тэйчи бродил по одному из трех внутренних дворов крепости. Шел дождь. Никто — ни Эмлантор, ни наританские Медвежата — не мог ответить на вопрос: где сейчас Харамзин? Послушать их, так получается, что Харамзин все еще на линии крепостей и никуда не ушел от Либата... Но тогда зачем на север сквозь пихтовые леса и днем и ночью стягиваются все новые и новые войска?
   Был обеденный час. Во дворе вели разговор трое обитателей Стамаба. Один лежал, с головой накрывшись рогожей, только сапоги торчали. Двое сидели под соломенным навесом: полукровка Элеб и чернявый харраканский солдат. Элеб старательно точил секиру, металл и камень в его руках сходились с визгливым свистом, режущим прямо по зубам. Невзирая на такую неприятность, чернявый, (для удобства прозванный Тэйчи просто Харраканцем), уныло и громко рассказывал какую-то историю. В руках он держал кожаную флягу, издававшую запах бозана. 
   — А в Приолте тогда война была... Наших били, как звери. И вот приехал к нам в деревню человек такой — в Приолту солдат набирать. К нам зашел. А то, говорит, можно иначе. Пусть сестренка его ко мне придет. Тогда запишем так, что помер ваш сынок невовремя, и в Приолту ехать не может. Ну, что. Мать воет: не пущу. А отец говорит: нам без сына оставаться нельзя. А ее и так замуж не возьмут, кто на оборвашке из амбара женится? Ей говорит: иди. А мать в дверях встала. Тогда отец матери как саданет по лицу, и другой раз, и третий. Только пока у них этот разговор был, сестренка сама из дома — шасть! На другой день человек, что за солдатами приехал, к нам нежданно приходит. Сказал, что ему наша сестренка понравилась. Я, говорит, ее семиночкой возьму.
   — Кем? — переспросил Элеб.
   — Семиночкой! Это значит, что у нас в Рочайбо мужик может двух жен взять. Семиночка — не то, что первая, куда ей! Но и ей тоже в лицо плюнуть нельзя. А зовется она так потому, что у нее — каждая седьмая ночь, и все. А другие шесть — у первой.
   — Вот так нравы! — сказал Элеб, обращаясь к своей секире.
   — А сестренка моя сказала: пойду семиночкой. Лучше, чем с вами. А отец взял ремень, да и давай ее позорить. Только на другой день к нам этот человек, что за солдатами приехал, опять нежданно приходит. Я вашу сестренку убедительно хочу семиночкой взять. У меня жизнь — как у хлебца в корзинке. Она похлебку будет только с бараниной есть, а не с потрохом куриным. А сынка вашего я тоже пристрою. На севере, говорит, есть теплая и сытная крепость. Пусть сынок ваш в этой крепости охра...охранятелем служит. А вам за это от наместника семь золотых монет причитается, как папаше и мамаше охранятеля. Заживете, как хлебцы в корзинке.
   Харраканец приложился к бозану, вытер подбородок рукавом:
   — И вот, служу охранятелем. А сестренка моя такое учудила! Развод взяла. Семиночка может развод взять. Первая — не может.
   — Почему — не может? — спросил Элеб.
   Харраканец подумал:
   — А зачем ей?
   Элеб тоже подумал и кивнул.
   — А потом она еще учудила! — продолжал Харраканец. — Ко мне сюда в крепость приехала. Приехала и говорит: ты меня, брат, теперь кормить и любить должен, потому что я ради тебя, брата, стыда и девичества прискорбно лишилась и в семиночки от грусти пошла. Сказала: я в семиночках все о тебе, брате, словами разными думала, пока мне его первая волосья выдирала, да по щекам меня царапала. А я комнату для нее в Бараках снял. И все надо мной смеются. Хорошая у тебя любовница, разведенная! А она же мне — не любовница. Она мне — сестра родная!
   Харраканец отчаянно шмыгнул носом: 
   — Денег клянчит. Все говорит: по чем нынче в Харракане девичество на базаре идет? Синяк ей давеча поставил. И что с ней не делай — а подавай ей похлебку с бараниной! А с потрохом куриным — не ест.
   Из-под рогожи высунулось смешливое лицо:
   — С бараниной?! Так ты конопатого этого, что провиантом заведует, зарежь — вот тебе и будет баранина!
   — Все смеетесь? — Харраканец посмотрел с обидой, да и поплелся себе прочь пляшущими ногами.
   — Здесь много кого на баранину зарезать можно! — сказал Элеб.

   На следующий день поступил приказ: всем харраканцам — следовать на северо-восток, к наританской крепости Тагаш-Хазейа. Никаких внятных сведений не было, лишь слухи. Уже ближе к вечеру протрубили новый приказ. Всех харраканских женщин и девиц, проживающих в Бараках, велено было отослать на телегах в город Рочайбо.
   На дворе у крепостной стены под проливным дождем женщины грузили в телеги нехитрое имущество: все больше тряпье да кой-какую утварь. Все покорно согласились следовать в неизвестность, лишь одна схоронилась на сеновале. Но послы наместника Рочайбо, опытные в таких делах, велели обшарить все закоулки длинными крюками и выловили ее, как плотву.
   Когда их увезли, уныло рыщущему по крепости Тэйчи показалось, что небо стало ниже и темнее. Они с Шеллебет — последние харраканцы в крепости, как две залетные южные пташки.   

   Стоя на башне Стамаба, Шеллебет приняла облик золотой ящерицы с красными крыльями. Цепко хватаясь острыми когтями за выщерблины в камне, она вскарабкалась на высокую колонну. Ее фасетчатые глаза, обладающие способностью увеличения, казались неподвижными; лишь плоская голова лениво поворачивалась, и качался над камнями узкий алый язык.
   Шеллебет видела то, что должна была видеть. Стоило ей заинтересоваться чем-то, как предмет ее любопытства немедленно оказывался перед глазами.
   Она увидела, как со стороны запада к крепости Стамаб приближается девочка-инголхар. Лицо девочки было закрыто меховым капюшоном, из-под которого выбивались светлые волосы. Девочка шла на лыжах. Она ловко огибала затянутые льдом заводи, припорошенные снегом корневища. Над ее головой в голубом ветреном небе шумели сосны.

   Шеллебет увидела, как в крепостном окне восточной башни Стамаба сидит голубь-шпион. Наклоняя голову, голубь вслушивался в речи Эмлантора и Варэ Эссасам. Когда Варэ надела меховую шапку и ушла, голубь вспорхнул с карниза и умчался за крепостные стены.

   В лагере Харамзина колдун-эндитти разжигал взглядом костры и подманивал свистом черных медведей. В лагере Харамзина шли странные приготовления. Юные ледниковцы вбивали в снег красные и черные столбы, вокруг столбов стелили сосновые ветки.

   Шеллебет услышала, как двое поднимаются по винтовой лестнице на башню.
   — Не тебе меня судить... Я в Приолте кровь проливал, пока ты за себя и за меня по тавернам пиво пил!
   — Да знаю я, как вы в Приолте этой воевали... Девок насиловали, да от партизан бегали...
   Два наританца. Лица красные: много было выпито бозана. На башню они вскарабкались с очень невинной целью — по нужде. Примостившись у подножия колонны, наританцы продолжали переругиваться, а потом они оба подняли глаза и увидели золотую ящерицу.
   — Эка невидаль!
   — Непростая тварюга, брат...
   — А может, вовсе колдовская?
   — Давай-ка ее изловим!
   Делать нечего: Шеллебет решила улететь. Она расправила крылья и взметнулась ввысь, но тут же удар студеного ветра заставил ее спуститься ниже, и наританцы воспользовались этим. Один из них бросил в нее палкой, другой — камнем.
   По шкурке ящерицы пробежали фиолетовые пятна. Знак гнева. Алый язык вылетел изо рта, удлинившись в несколько раз, и хлестнул полукровок по лицам. Новый булыжник пролетел мимо.
 
   В пустой и холодной опочивальне Шеллебет вернула себе человеческий облик. Встав перед зеркалом, она с огорчением осмотрела сине-багровый синяк и длинную красную ссадину на боку. Еще легко отделалась! В прошлый раз, когда она пролетала над рекой, ее заметили и стреляли в нее из арбалетов. Можно сделать интересные выводы о действительной меткости полукровок...
   И Шеллебет подумала, что в городе ее детства, любой увидевший золотую ящерицу с алыми крыльями, отдал бы должное такой невиданной красоте. Но город ее детства был стерт с лица земли, и вспоминать его — значит грешить перед «истинным анализом падения». Шеллебет смазала раны заживляющей мазью.

   На закате алые облака затянули западную половину неба. Тонкий полумесяц отражался в потемневших водах горного озера. Из сумеречных лесов доносился  вой волка. Шеллебет вновь поднялась на башню. Взоры полукровок были обращены на запад. На чужом, опасном берегу озера, под однобокой сосной появилась крошечная фигурка  в меховой одежде инголхар. Маленькое существо подошло к мосту из веток дерева прами, но остановилось, испуганное видом арбалетов на стенах Стамаба.
   — Куа? — крикнул Элеб. — Кто ты?
   Существо откинуло меховой капюшон, и в последних лучах заката люди на стенах увидели детское лицо и длинные светлые волосы.
   — Нагбир Ын-Кваррыт, — звонким голосом крикнула девочка. — Я — Ын-Кваррыт, Белый Заяц.
   Шеллебет шагнула вперед.
   — То дочь моя Ын-Кваррыт, удочеренная мною! — крикнула она. — То дочь моя, которую я потеряла.
   Полукровки шептались, с привычной неприязнью глядя на Шеллебет.
   — Дочь твоя — инголхар?
   Девочка ступила на мост.
   — Назад! — закричали ей. — Покажи, что у тебя в руках!
   — Позор! — проговорил кто-то. — Испугались девчонки...
   Девочка взобралась на камень и показала свою заплечную ношу. То были маленькие лыжи и зеленый мешочек, который она развязала и вытряхнула из него пригоршню сосновых шишек.
   — Есть ли закон в Стамабе: не пускать ребенка к очагу нальталя? — спросила Шеллебет.
   — Ни один закон не говорит нам об инголхар, — ответил Элеб. — Но Тэймфен сказал: в крови чужого ребенка живет вражда.
   — Если это — мальчик, обученный владеть ножом и тисовым луком, — сказал другой полукровка. — Когда Тэймфен говорил, что нужно бояться девочек?
   -О чем речь идет? – на стене появился Эмлантор.
   Когда ему объяснили все и показали на девочку, сын Тарджа Амарчи сказал:
   — Ребенок — это то, о чем женщины знают больше. Спросите у своих Сопровождающих! 

   Широкими шагами Шеллебет вошла в нальталь. По обычаю, Сопровождающие должны были селиться в шатрах, но в тесном Стамабе решили разбить для них лагерь в одной из огромных зал третьей башни. На серых каменных стенах Сопровождающие повесили алые ковры, и такие же ковры лежали на холодных полах. Ковры были покрыты узором из скрещенных копий, мечей и боевых секир — узоры своими руками вышивали сами Сопровождающие. Увидев Шеллебет, поднялась только одна: очень тоненькая, как тростинка. Ее русые волосы были заплетены в две косички, доходящие ей до колен. Красная одежда расшита звенящими монетами. Она поднесла Шеллебет молока в деревянной чашке. Остальные пятьдесят женщин словно и не заметили гостьи: одна кормила грудью ребенка, вторая чистила доспехи, третья толстой иглой латала сапоги, а большинство скопились у огромного, в полстены, камина: варили кашу с травами и болтали.
   — Моя удочеренная дочь Ын-Кваррыт хочет войти в Стамаб и получить тепло, — сказала  Шеллебет. — Ваши мужчины послали меня к вам. Они хотят знать волю Сопровождающих.
   — Не может быть ребенка инголхар в Стамабе! — крикнула старуха. — Иди к своему ребенку через мост из дерева прами! Мы дадим тебе котелок с горячей кашей!
   — У нее — право гостеприимства в Стамабе! — урезонила ее другая женщина.
   — У нее — но не у любого отродья, которое она назовет своим ребенком!
   — О женщины, в какие глубокие лесные воды вы смотрелись, что стали ночными совами? — со смехом спросила Шеллебет и покинула нальталь.

   Обеспокоенный исчезновением жены и тревожными криками, Тэйчи поднялся на стены. Шеллебет обернулась. Ее улыбка успокоила его. Небо было по-северному лиловым и чистым, только на западе над лесами алела сияющая полоса. В ночном сумраке у подножия сосен Тэйчи увидел неподвижную фигурку. Хотя лица ее нельзя было разглядеть, он почему-то сразу же узнал ее.
   — Боги! — прошептал он, стоя рядом с Шеллебет. — Но это же...это же...
   — Да.
   — Но я же собственными глазами видел...
   Шеллебет повернула голову, и ее глаза были такими же синими, как бирюзовые серьги: 
   — Доверься мне и ничего не бойся!
   — Один человек уже говорил мне так.
   На стенах были зажжены тысячи факелов. Покрасневшие встревоженные лица, блеск доспехов, запах воды из озера... По камням звонко процокали каблучки Сопровождающей средних лет, хорошо одетой и очень надменной.
   — Где этот ребенок? Покажите!
   Она смотрела из-под ладони, словно могла различить что-то в ночном сумраке. Все сто тысяч ее монет звенели, как бубенцы Лау-Ли.
   — Это, и правда, ребенок! — сделала она вывод. — Пусть идет!
   И тогда отовсюду раздалось:
   — Мы и так осрамились перед ликом Тэймфена!
   — Закат ушел, и ночь наступила — а мы все боялись девчонки!
   — Позор!
   — После бочки бозана и тени своей забоишься! Это я про тебя, Джыб!
   — Эй, девчонка, осторожнее! Брось лыжи! С ними не пройдешь!
   — Где харраканская мать этой инголхар? Пусть поможет дойти своему зверенку!
   — Она дойдет, — сказала Шеллебет, но ее голос потонул в криках и топоте сапог.
   Девочка ступила на каменную площадку перед вратами. С высоты врат Тэйчи видел, как в залитом факельным светом колодце крепостного двора стражи нажали на тяжелые рычаги, и железные створы врат с визгливым скрипом раскрылись. Девочка вошла во двор, несколько мгновений стояла: сверху хорошо была видна маленькая округлость ее светлой головки и рыжая опушка меха. Потом она начала взбираться по крутой лестнице на башню, где стояли Тэйчи и Шеллебет.
   Шеллебет медленно пошла ей на встречу. Тэйчи зачарованно наблюдал на тем, как две тени, два силуэта идут друг к другу: женщина с волосами цвета лесного ореха спускается вниз, а белокурая девочка — поднимается вверх. На уровне третьего этажа башни, на винтовой лестнице они встретились—но скрылись в тени крепостной стены. Тэйчи видел лишь уголок темного платья своей жены и меховой сапожок мертвой девочки.
 
   В ночной тиши Тэйчи мерял шагами крепостные стены. Холод, мрак, студеный ветер с Хойзейского моря... Не помешало бы бозанчику, но не хочется предавать воспоминания о вине юности, нагаритском вине, сотворенном из сладкого желтого винограда. Во всем надо видеть хорошее. Хорошо, что молодая жена не привела покойницу в супружескую опочивальню. Да что там, ей не позволили эти женщины! Сопровождающие сначала чуть не закидали девчонку навозом, а потом подобрели вдруг, повели в нальталь и занялись своей куриной возней.
   Тэйчи взглянул-таки на девчонку. Это произошло в зале, где ее показали Эмлантору. Правда, Тэйчи не решился слезть с галереи под самым потолком. Девчонка была настолько живой, что Тэйчи усомнился: точно ли он видел маленький трупик с наританским кинжалом в груди, лежащий на земляном полу сарая? Точно ли он видел лицо Шеллебет, ставшее обледенелым  гранитом? Точно ли он слышал, как рабыня Реджа Таддани шептала Шеллебет: хоронить надо в сосновом гробике, да под тремя соснами, да всю могилку веточками сосновыми выстелить, и лишь сверху — чуток земли... Я тебя еще молитве сосновой научу, южаночка. Тогда Тэйчи с сочувствием отнесся к причудам жены, уповая на то, что она скоро обо всем забудет.
   Но ведь она, и правда, скоро позабыла о девчонке!
   Тэйчи пытался убедить жену, что вмешиваться в распри между наританцами и инголхар —  недостойно настоящего харраканца с тысячелетней культурой за плечами.
   — Еще две-три войны — и мы сами будем одеваться в шкуры и жить в пещерах! — сказал он.
   Шеллебет побледнела: она была оскорблена его смехом.

   Но сейчас, прогуливаясь по крепостной стене Стамаба и прислушиваясь к перекличке стражи во внутренних лабиринтах городища, Тэйчи вспомнил о старике и женщине, призвавших лавину на головы Реджа Таддани и его полукровок. Когда прошло несколько дней, Тэйчи осмелился посетить это место в горах. С собой он взял Хошти. Хошти уверял его, что грязевая волна затвердела и по ней можно идти без боязни, но Тэйчи предпочел карабкаться по скалам. И ему удалось добраться до утеса, на котором стояли те двое. Он думал, что они сотворили магию, но на каменистой площадке — той самой, где старик с легкостью играл огромными камнями — были заметны следы вырезанного в скале рисунка. Рисунок напоминал архитектурный чертеж.
   Что же: магия ли, машина ли... Звезды выползли на небо: белые, яркие. Харраканский флаг бьется по ветру. Все четыре башни Стамаба желты от крапинок горящих окон. Дежурный наританец приложил к губам флягу бозана. Тэйчи показал рукой: можно глоточек?
   Наританец кивнул, протянул флягу. Вот так и братаются народы! И все бы хорошо, да вот только брат-наританец так и впивается желтыми глазами в твою круглую харраканскую морду, и попробуй покажи ему, что тебе не по вкусу его бозан! А они-то наше вино, нашу веру и наших женщин ругают в глаза, а мы молчим, чтобы не быть обвиненными в имперской спесивости.
   Тэйчи мысленно схватился за голову. Колдовство ли это, что он прогуливается над крепостью, в которую ночью проникла покойница-инголхар, но думает не о том, зачем она это сделала, а о том, должна ли империя брататься с теми, кто прославляет превосходство бозана? Что бозанопоклонники начертали на кинжале, которым убили маленькую девочку? «Инголхар не должны быть свободны». Кажется, так.
   И неожиданно, со стороны гор Онтахи донесся ужасный крик, полный такой злобы и скорби, что Тэйчи заметался по стене. Тень скользнула по звездному небу, тень пронеслась над водой озера. Наританец засмеялся:
   — Швяйх! — сказал он и похлопал руками, изображая взмахи крыл. — Пти-ца!
 
   Когда Тэйчи подошел к дверям нальталя, одна из этих варварских баб сразу же попыталась прогнать его. Краем глаза он увидел алые отсветы очага, алые платья, темное дерево и медь.
   — Позови мою жену! — сказал он.
   Шеллебет прикрыла дверь. Подняла спокойные вопрошающие глаза.
   — Мы оба знаем, что эта девочка мертва, — шепотом сказал Тэйчи. — Что здесь произойдет?
   У дверей нальталя горел факел, воткнутый в медную трубку, украшенную головой медведя. Шеллебет откинула со лба золотые и каштановые пряди:
   — Поднимись на западную стену, Тэйчи! Жди меня там, где меж двух бойниц растет сосна. Жди спокойно.
 
   Тэйчи ждал, а созвездия медленно перемещались по небу. Поглощенный размышлениями, он не заметил, как приблизилось утро. А заметив, остановился. Воздух был кристаллически чист: ни единой капли тумана. И если небо над головой, и на западе, и на юге было еще сумрачно голубым и звездным, то восток полыхал уже неистовым буйством всех оттенков красного цвета. Алая бездна слепила глаза и выбрасывала во все стороны перистые розовые и фиолетовые хвосты. А под ними розовели снега на вершинах Онтахи, и каждая далекая ель была видна с непостижимой отчетливостью. Воздух был так прозрачен, что Тэйчи различил даже синюю полосу, утопающую в золотом свечении — Хойзейское море, скрытое обычно туманом. И ему почудилось, что он видит парус корабля, плывущего далеко-далеко, за много миль от крепости Стамаб. Корабль тех, кто ничего не знает о человеке по имени Тэйчи, но принадлежит тому же утреннему солнцу и студеному северному миру.
   А потом он увидел бледное лицо девочки-инголхар. Она поднялась на стены и шагала быстро и ровно. За нею шла Шеллебет. Девочка миновала отпрянувшего Тэйчи, сделала еще несколько шагов, обернулась и сказала:
   — Только камни обречены.
   Она прошла еще немного. Остановилась. Положила на камень сосновую шишку и пошла дальше. Ее походка была деловито-спокойной, словно она занималась чем-то привычным. Шеллебет стояла рядом с Тэйчи, в темном платье и темном платке. Они вдвоем наблюдали за девочкой, уже обогнувшей половину стены и успевшей еще шесть раз наклониться.
   — Возьми меня за руки! — сказала Шеллебет.
   Ее ладони были холодными и сухими. Вздрагивая, Тэйчи прижался к ней и закрыл глаза. Потом отстранился, скользнул безразличным взглядом по молодой сосне. Но как же так? Эта сосна росла не здесь, она...
   На крепостной стене было теперь две сосны, и одна из них стремительно увеличивалась в размерах.  Не успел Тэйчи перевести дыхание, как она уже вымахала так, что макушка ее возвышалась над харраканским стягом...над скрижалью с Рогатым Ашри...еще выше... Она не собиралась останавливаться! Благословенная Валлат! Вот уже и там, и там, и там рвутся в небо новые сосны! Их ветки, укрупняясь на глазах, разрывали бойницы и стены башен, вздувшиеся бычьими кишками корни крошили камень крепостных стен, и стены начинали дрожать. Тэйчи ни разу не пришлось пережить землетрясение, но он подумал, что это должно быть похоже. Могучая зеленая ветка чуть не задела его, но как-то странно съехала набок, пройдя сквозь отверстие бойницы, как нить — сквозь иголку. Стены рушились. Камни летели в озеро, выбрасывая вверх студеные водяные столбы. Твердь под ногами ходила, как палуба в сильный шторм. Неслыханные по высоте сосны били стены башен щупальцами живых корней, их смола прожигала камень. Обломок стены под ногами Тэйчи и Шеллебет был теперь толщиной с колонну, но еще держался.
   — Крепче держи меня за руки, Тэйчи! — сказала Шеллебет.
   Полукровки метались по острову, пытаясь запалить колдовские сосны: они забрасывали их горящей паклей, обкладывали корни валежником и поджигали его — все напрасно. Пламя гасло. Топоры бессильно отскакивали от стволов.
   Небо потемнело, приобрело болотный отсвет, и где-то на севере вспыхнула зеленая молния. Подобно чудовищному видению девочка-иноголхар поднялась в воздух. Перепончатые крылья с треском раскрылись за ее спиной. Слова, прозвучавшие над Стамабом, были услышаны всеми. 
   — Идите в лес по мосту из дерева прами, — сказала она. — Великие Матери не берут жизней. Но здесь земля людей ирон. Когда вы пришли сюда, мы сказали вам: «Здесь останутся ирон», инклока ирон,  но ваши неуклюжие языки прозвали нас инголхар. Когда вы построили первый дом из камня, мы дивились — уж не боги ли те, кто строит такие дома? Но вы — не боги, вы злые духи-акцока, вы приносите гниль на клеверные луга и великую сушь — на клюквенные болота, вы для  забавы рубите сосны и оставляете землю пескам. Вы бездумно рожаете детей и кормите их разбоем. Если вам не хватает земли в степях — идите в пустые леса Худдума! Мы научим вас строить летние дома из тростника и рыть зимние  городища. Но домов из камня в земле ирон больше не будет. Закона вашего больше не будет. Закон таков — детей приносит лишь одна из двух — в местах, где много дичи. Сосна рубится лишь там, где нет валежника. Из десяти перепелиных яиц берется пять. Таков закон Забытых.
 
   В тот миг, когда обломок стены под ногами начал рушиться, оседая каменной пылью, невидимая рука подняла Тэйчи вверх...нет...удержала на месте. Он ощущал что-то странное, будто прохладные струи держали его тело в толще воды. Рук больше не было — были крылья. Рядом парила в воздухе дивная птица с душой Шеллебет. В золотом рассветном воздухе они сделали круг над островом. Жалкие руины того, что звалось некогда великой крепостью Стамаб, были теперь подножием для гигантских сосен. Полукровки в панике бежали по подвесному мосту. Тэйчи летел за горлицей, а она держала путь на юго-запад. Он видел гранитные валуны и темные озера. С севера сквозь бескрайние хвойные леса по двум беззащитным теперь дорогам в клубах пыли приближалась к развилке армия Харамзина.  Фигурки, которые сверху кажутся игрушечными: в боевых плащах, сгорбленные под тяжестью заплечных мешков. Праздные нынче копья серебрятся на солнце. Варвары шагают по четыре в одном ряду, отрядами по сорок...да кто же сосчитает? Меж разрозненными отрядами — всадники. Так и хочется взять лошадку и поставить на ладонь. Тэйчи вовремя вспомнил, что у него теперь нет ладони. По обочинам дороги медленно ползут телеги. Замыкают шествие крытые рогожей многоколесные обозы, отары овец в сопровождении беспокойных погонщиков. Небо хорошее — ясное, синее, лишь на юге горизонт затянут черным дымом.
   Огромная река, текущая сквозь беспросветный сосновый лес, звалась Йеббо. Быть может, Шеллебет знала об этом. Тэйчи — не знал. Но они остановились на острове, и Тэйчи взглянул в пронизанную солнцем воду, чтобы понять, облик какой птицы дала ему Шеллебет. Его огромные крылья были темными, клюв — высоким. Горлица с нежным воркованьем потерлась головой о его плечо. На ее золотистой спинке был узор черных перьев, напоминающий...напоминающий скрещенные копья, связанные чем-то...какой-то лентой или змеей?

   На небольшой пристани посреди леса Шеллебет вернула им прежний облик. Она сама устроила все. Как — у Тэйчи не было сил думать об этом. Они сели на крошечный шаткий кораблик, и Тэйчи закрылся в каюте. Он не мог избавиться от кошмара: хвойные леса все проплывали под ним, и струились ленивые северные реки, и ему казалось, что он падает, падает, падает, а Шеллебет пытается, но не может остановить его падение. Менгарцы и прилт-тан на палубе вели разговор о добыче меда и моровой язве, поразившей скотину близ Проннена. Разговор шел и о пророке Таргнире, Освободителе Севера и Запада, и о правителе Энцио Лесте, Создателе Республики. Тэйчи испытывал мучительное желание взлететь.
   Шеллебет вошла в каюту, легла рядом с Тэйчи и прикоснулась губами к его руке.
   — Где ты была?
   — Кораблик ходит лишь до границы, но я убедила капитана проплыть лишних две мили. Мы сойдем на берег в Проннене.
   — Что мы будем делать в Проннене?
   — Найдем тех, кто нам поможет. Усноден примет нас.
   — Ты — ведьма?
   — Магия — это не то, что ты думаешь.
   — Я ненавижу магию, - сказал Тэйчи, глядя в потолок немигающими глазами, в которых осталось еще что-то птичье.
   — Из-за одного человека, который был магом и предал тебя?
   — Не смей — Тэйчи оттолкнул ее. — Вы все...все, кто наделен этой силой, вы все — не вполне люди! Как будто эта сила отнимает у вас все, что может ей помешать: способность любить, способность прощать, даже умение быть счастливым! Это было ошибкой моего отца — он доверил одним из вас убивать других!
   — Тэйчи...
   — Если уж нельзя вас уничтожить, так может, вы соберетесь и уплывете на какой-нибудь остров? Будете жить там среди таких же, как вы! Будете вступать в браки только друг с другом! Пусть возникнут две расы! Оставьте нас в покое!
   Шеллебет молча смотрела на него, потом начала почти беззвучно плакать. Тэйчи с силой обнял ее, гладя по волосам:
   — Прости, прости... Прости меня... Мне все равно, как тебя зовут. Назови любое имя и придумай себе любое прошлое. Мне все равно. 
   Но Шеллебет молчала.
 
   Проннен — это усноденский город, хотя живут в нем почти исключительно прилтанцы. Население щеголяло в кожаных туниках и занималось торговлей сыром. В здании Республиканского Наместничества Тэйчи и Шеллебет дожидались появления городского правителя. Высокий худощавый усноденец принял нежданных гостей с подобающей случаю почтительностью. Он заверил Тэйчи и Шеллебет, что в самое ближайшее время за ними приплывет корабль, на котором они смогут уплыть в столицу республики, также звавшуюся Усноден. Извиняясь и оправдываясь, он предложил принцу заполнить кое-какие бумаги. Это — общий порядок, единый для всех, вы же понимаете, господин принц, у нас — республика...
 
   В торговой гавани на полпути к городу Усноден Тэйчи и Шеллебет были встречены харраканским послом и представителем правительства республики. Республика предоставила  принцу и его супруге право гостить на своей земле, «пока будет на то их воля, и пока ими не будет нарушен закон Уснодена». Им снова пришлось отвечать на вопросы и писать пространные письма. Это заняло несколько часов. Под конец представитель правительства  сказал:
   — И последнее...самое последнее...господин принц. Республика  в любой час может подвергнуться нападению со стороны Северного Менгара. Посему умоляю вас написать заверение, что вы не поддерживаете никаких отношений с так называемым «пророком Таргниром» и впредь не будете поддерживать.
   — Пророк Таргнир — это один из сподручных Харамзина? — спросил Тэйчи. — Как  я могу поддерживать с ним отношения?
   В голосе представителя появилось сладкое злорадство.
   — Прошу простить меня, господин принц, но пророком Таргниром на севере именуют того самого Анлиля Залейнарана, что был супругом покойной сестры вашей. Посему мы осмелились предположить...
   Представитель замолчал. То выражение, что появилось на лице Тэйчи, некогда заставляло замолкать и более дерзких сердцем.
   — Анлиль Залейнаран? Это его называют пророком Таргниром?
   — Именно так, господин принц! — кивнул  посол. — Шенгджи  считают его святым пророком и, говорят, молятся ему, как идолу.
   Тогда Тэйчи начал хохотать. Под чопорно-изумленными взглядами посла и представителя он смеялся, перегнувшись через стол и схватившись рукой за сердце.
   — Он?! Анлиль Залейнаран — святой пророк?! — Тэйчи  пришлось расстегнуть ворот плаща. — Да что же это происходит... Неужели я — последний разумный человек в этом свихнувшемся мире?!
   А потом веселость на лице принца сменилась гневом:
   — Республиканское правительство будет настаивать, чтобы Тэйчи Торинио Нейдва написал заявление, что он не поддерживает отношений со своим бывшим рабом?   
   — Господин принц, в Уснодене нет рабства. Анлиль Залейнаран интересует нас лишь потому, что он как-то связан с североменгарской военной кликой. Конечно, было бы лучше, если бы вы написали заверение, но... Республика Усноден с охотой и признательностью примет ваше честное слово! 

   В белом зале, за очень длинным и узким столом Шохэн Аммакари принимал бывшего раба Анлиля Залейнарана и бродячую собаку в обличье ниемийского таргера. Мраморные кони вставали на дыбы в четырех углах огромного зала. Шел дождь. Бывший раб так и не смог ничего объяснить Шохэну.
   Нет, конечно, он говорил что-то о Харамзине...о праве на месть... Он даже посмел сказать: «Не сокрушайся о гибели Эланги! Теперь у тебя есть новый город — Загван». Он смотрел прямо в лицо Шохэну. Наглость зертианина была беспредельна: он даже не пытался скрыть, что это он по приказу Харамзина привел демонов в город Эланга.
   Впередь следует быть осторожнее, думал Шохэн. Харамзин покарал тех, кто убил людей его крови. Бывший раб сказал, что Харамзин уже покорил Ар-Нарит, занял Худдум и движется ныне к центральным харраканским тхайбам.
   И Шохэну стало жутковато: он вспомнил старую менгарскую сказку. Там речь шла о мальчике, который освободил гигантского черного спрута, заточенного в морской пещере. Вырвавшись на свободу, спрут стал увеличиваться в размерах, и мог бы стать огромнее земли, если бы... Шохэн не помнил, как людям удалось победить черного спрута.
   И он хотел вспомнить, как.
   — Я сделал выводы, — сказал он бывшему рабу. — Ты говорил от имени Энцио Лесты, когда пришел ко мне. И я решил, что ты — человек Энцио Лесты. Потом я запоздало узнал, что ты служишь Харамзину.
   — Я не служу Харамзину.
   — Тогда почему ты выполняешь его приказы?
   Бывший раб был усталым сегодня, не отпускал своих обычных шуточек и говорил медленно и негромко.
   — Слова Харамзина не были приказом. Это была его сирга, воля. Я мог бы и не послушать его, но я живу по закону Ледника. Я должен был помочь Харамзину, раз у меня была возможность.
   — Снести с лица земли целый город — это равная месть за сотню казненных?
   — Да, если вспомнить то, как они были казнены.
   — Я полагал, что ледниковцы привычны к виселице. Но довольно...Я сделал выводы! —повторил Шохэн. — Я выполнил свои обещания. И ты, и Энцио Леста получили все, что я обещал дать. Твоя очередь! Ты клялся помочь мне людьми в Орабессе.
   — Ты задумал идти в Орабессу, Шохэн?
   — Да. Незачем терять время.
   — Позволь дать тебе совет. Орабесса принадлежит южноменгарской короне. Король Нумиката не отдаст ее. Они используют аккатру. Следует подождать. Когда шенгджи займут Ашарат, тогда у нас появится возможность вернуть Орабессу.
   — Вернуть Орабессу? Кому? Харамзину? — Шохэн не мог больше сдерживаться. — Мне  понятна твоя игра! Ты создаешь империю для Харамзина! Ты с самого начала думал об одном: продать меня!
   — Продать тебя? Зачем? У меня достаточно денег.
   Шохэн сжал рукоять меча. Потом он вспомнил, что перед ним — бывший раб. Здесь нужен не меч, а хлыст.
   И он ни на секунду не забывал, что это — колдун, умеющий убивать взглядом. Шохэн был бессилен, но не собирался и дальше переносить это.
   — Я отказываюсь от союза с тобой. Ты предал меня.
   — Тебя я не предавал, Шохэн. Разве я заключал союз с народом Эланги? Я заключил союз с тобой. И ты не видел от меня никакого зла.
   Определенная логика в этом была, но это не делало происходящее менее возмутительным.
   — Ты покинешь Загван немедленно! И передай Харамзину, что кайнтонцы смогут постоять за себя!
   — Харамзин не угрожает тебе.
   — Я должен был это предвидеть! Нельзя было заключать союза с тем, кто... — Шохэн  понял вдруг, что может сказать лишнее.
   — Не следует оскорблять меня, — проговорил бывший раб.
   Они замолчали. А еще этот таргер... Сидит себе на стуле, покачивает ногой, да ухмыляется. Рожа годится разве что для солдатской таверны! 
   — Если хочешь частично загладить вину — помоги мне людьми в Орабессе! — сказал  Шохэн.
   — Если шенгджи захотят идти в Орабессу — пусть идут.
   — Ты спрашиваешь у своих солдат, что им угодно делать?!
   — Они — не солдаты. Я не могу приказывать им. Я — пророк, а не вождь.
   — Ты отказываешься от данного тобой слова?
   — Я не говорил, что помогу тебе именно в Орабессе. Я обещал тебе помочь людьми, и мои люди сражались на полях Нагариты. Разве не так? Ты должен был понять, что я оставляю себе свободу — как поступать дальше. И помощь моя, что я оказал тебе, была значительнее, чем твои укрепления, которые мы могли бы захватить и без тебя.
   На фоне белого мрамора столешницы серый плащ бывшего раба казался особенно грязным. Что, в Даргат-Нибтейни его навсегда отучили от чистоплотности?!
   — В таком случае, я требую, чтобы ты выполнил мое последнее условие.
   Бывший раб бросил взгляд на таргера:
   — И опять-таки я скажу тебе, Шохэн, что между нами не было речи о том, когда я должен его выполнить.
   — Отговорка, Залейнаран!
   — А что за условие-то? — спросил таргер.
   — Твой друг обещал мне, что если я окажу помощь Энцио Лесте — интересы которого он якобы представлял — то он будет сражаться с приглашенным мной колдуном, и я буду единственным зрителем.
   — Этого быть не может! — воскликнул таргер.
   — Спроси у своего друга. Я — милосердный человек, потому не заводил речь о смертельном бое. Обычный поединок.
   — У тебя нет колдуна, — сказал бывший раб.
   — Уже есть. Маг из Мерата. Я пригласил его в Загван. Он сейчас здесь.
   — Сколько ты заплатил ему за бой?
   — Он получит миллион. Если выиграет.
   — Мне ты тоже должен заплатить, как ты думаешь, Шохэн?
   — Мы условились, что ты будешь сражаться так, как делал это в тюрьме. Разве в тюрьме тебе платили?
   — Ублюдок! — таргер рванулся вперед. — Если ты еще хоть слово скажешь...
   — Спокойно, Дарри! — сказал бывший раб. — На этот раз наш друг Шохэн совершенно прав. Я дал слово. Все, что я говорил здесь — лишь отговорки. Когда ты хочешь, чтобы я сражался?
   — Сегодня в полночь.
 
   Анлиль весь день не выходил из комнат, любезно предоставленных принцем Шохэном. Дарри в ярости сжимал кулаки. Анлиль вел себя, как обычно. Он занимался делами: написал несколько писем, начертил что-то на карте, отослал Харамзину послание с птицей-дремго. Принял трех ледниковцев из разбитого под Загваном лагеря, выслушал их мнение и со всем согласился. Шенгджи не хотели идти в Орабессу. Они намеревались покинуть нагаритские земли.
   — Ты не должен это делать! — говорил Дарри. — Уезжай!
   — Я не хочу, чтобы этот принц думал, что я не ценю свое слово.
   Слоняясь по парку, Дарри увидел приглашенного из Мерата колдуна. То был высокий человек со смуглым лицом и большими темными глазами, блестящими и овальными, как маслины. Он носил красные шаровары, ярко-зеленую тунику с розовыми узорами и сверкающие амулеты на золотых цепях. Вид, как у фокусника с ручным попугаем! Сквозь окна, выходящие во внутренние сады, Дарри мог видеть, что у колдуна — очень серьезная свита. Два лекаря-менгарца в традиционных синих мантиях. Астролог в черной шапочке. Узкоглазая циртианка профессионально массировала спину колдуна. На спине не было рубцов. Еще колдун располагал тремя мускулистыми темнокожими слугами и белым раскормленным поваром, который весь день стряпал для колдуна какие-то особые блюда из сырых овощей.
   Вернувшись, Дарри поделился впечатлениями.
   — Он — профессионал, — сказал Анлиль. — Зарабатывает на подпольных боях.
   — Ты хотя бы обещаешь быть осторожным?
   — Мы же не будем убивать друг друга, таргер...

   За полчаса до поединка Анлиль выпил стакан воды. Потуже завязал ремешки сандалий. Вид у него был будничный...впрочем, иногда он словно вспоминал о чем-то и замирал в полной неподвижности. Дарри сделал последнюю попытку отговорить его. Тщетно.
   Даже если бы Шохэн Аммакари не пожелал быть единственным зрителем, Дарри не пошел бы в тронный зал в эту ночь.
   Он угрюмо кружил по комнате. Сквозь открытые окна доносился оглушительный визг цикад. Вот так глотки! А поймаешь эту тварь — посмотреть не на что... В саду горели красивые лампы, заключенные в узорные решетки. А на балконе сидела, поджав ноги, узкоглазая циртианка: курила трубочку и смотрела на луну.
   Дарри в третий раз перевернул песочные часы.
   Дверь распахнулась. Анлиль стремительно пересек комнату, схватил свой кожаный мешок и начал быстро собирать вещи.
   — Что там случилось? — спросил таргер.
   — Поединок закончился, — ответил  Анлиль. — Сейчас  мы на конях доберемся до менгарской границы.
   Он резко обернулся. Его лицо было серым.
   — Как хочешь, таргер, а придется тебе немного поразмяться!
   — Да все в порядке, — ответил Дарри.

   Над вулканическими складками древней долины светила огромная луна. Загван остался позади — как видения тех зеленых островов, в которые уходят души утонувших моряков. А потом на скальные отроги выбежали красные пустынные волки. Конь под таргером испуганно заметался.
   Но Анлиль воскликнул:
   — Энатиат, хайдж-лумми! — и волки не стали преследовать их. Еще час неторопливой езды.
   Там, где еще недавно была граница, остался лишь столп:
                БОЖЕСТВЕННАЯ  ХАРРАКАНСКАЯ  ИМПЕРИЯ
   А на другой стороне столпа:
                ВЛАДЕНИЕ  ДЖАНТА  МЕНГАРСКАЯ
   — Я дал ему победить себя, — сказал вдруг Анлиль.
   — Зачем?!
   — А мне захотелось...разорить Шохэна на миллион маталле! — сказал Анлиль со смехом. —Я сделал вид, что не могу больше поддерживать защиту, и на тридцатой минуте заявил, что сдаюсь.
   — Шохэн был разочарован?
   — Мягко сказано.
   — Но этот колдун будет теперь говорить, что был лучше тебя!
   — Пусть говорит. Он — не лучше меня, и понимает это. К тому же, ему нужно кормить свою циртианку.
   — А! Циртианка! — вспомнил Дарри.
   Анлиль тоже засмеялся:
   — Очень хорошая циртианка. Мне сильно недоставало такой в тюрьме. А слышал? Этот Шохэн сказал, что я хочу продать его? Продать его... Да...

   Шохэн Аммакари бежал. Он бежал один, на черном коне с заплетенной в косицы гривой. Бежал ночью по скалистым лабиринтам безлюдной, но стратегически важной провинции Киддо. Выли волки. Была луна.
   За спиной Шохэна оставалась Орабесса: безумно разлившаяся поверхность реки, больше напоминающей море. Река была мелкой: не утонешь. На водной глади, маслянистой и черной, слюдяно мерцала вязкая пленка. Лишь остовы иссохших тополей оживляли картину, да крохотные островки, покрытые такой же черной пленкой.
   На островках кайнтонские солдаты видели гниющих рыб. И над всем этим миром —черным, безмолвным и влажным — тоже была луна. Луна началась с этого момента.
   Реку они пересекли вброд. Вода еле-еле доходила до бедер. По ту сторону реки на песчаном берегу...и везде эта черная пленка...стояло пограничное войско Южного Менгара.
   Разведчики Шохэна приносили добрые вести. Тану Нумикате удалось стянуть в Орабессу всего-то тысячу человек. И это — далеко не лучшие его силы. Южный Менгар не ожидал нападения из Нагариты. Армия нужна им на восточной границе. Там им досаждают конголи и линдри.
   Сапоги, штаны Шохэна были выпачканы омерзительной черной пленкой. Выругавшись, он в сопровождении двух телохранителей вернулся в лагерь: переодеться. Он не мог позволить себе ходить в таком виде перед солдатами.
   Он вошел в свою палатку на холме. Но еще раньше он обернулся и бросил взгляд на реку. Черная гладь...лунные лучи столпом лежат на ней...столп был бы ровным и белым, если бы по нему не скользили тени солдат. Круглые металлические шлемы горели, как солнечные зайчики. Темные плащи сливаются с рекой.
   Черная гладь была огромна и безбрежна. Лишь меловые холмы в черных прожилках пленки пересекали ее наподобие рыбьих скелетов.
   Шохэн сел на складной стул. Раб из Загвана уже успел переодеть его. Он проворно стащил с Шохэна сапоги.
   — Аккатра, — с опаской пробормотал он, украдкой вытирая руки, запачканные черной пленкой с сапог господина.
   И Шохэн вспомнил: зертианский колдун говорил что-то про аккатру.
   На какое-то мгновение стало светло, как днем. Все озарилось вспышкой зеленого света и тут же погрузилось во мрак. Пограничная армия запустила сигнальный огонь: хочет увидеть их сверху, с высот Южной Орабессы.
   А потом Шохэн Аммакари услышал вопль. Нет. Это был не вопль. Это был вой, вырвавшийся одновременно из тысяч и тысяч глоток. И снова стало светло, как днем, только уже по другому.
   Шохэн выскочил из палатки. Вся огромная черная долина была заполнена пламенем. Это был не просто пожар... Шохэн понял значение слов «море огня».
   Красное зарево стояло в небе. Рвался черный дым. Огонь поднимался над водой на три человеческих роста. Горела вода.
   Пламя ревело, как ветер в огромной трубе. Шохэн увидел с ужасом, что черная пленка на камнях тоже начинает гореть. Этот странный огонь передавался незаметно.
   И вот уже вспыхнул край палатки. Раб из Загвана с криком побежал в гору.
   Горели телохранители. Горело все. Черная долина была освещена десятком тысяч живых факелов.
   Шохэн с воплем ощупал себя: нет ли на нем странной пленки. Нет. Ее не было. Он бросился к своему коню. Конь до самого брюха был перепачкан пленкой. Он метался, обрывая привязь, сорвался и поскакал прочь, но ноги его уже занялись огнем.
   Шохэн побежал следом. Есть такое учение: в минуту опасности животные понимают лучше.
   Небо, оставшееся в огне, могло бы расколоться от воплей.
   Шохэн бежал, не отводя глаз от чудовищной пленки. Он бежал, пока слепота не закрыла ему глаз. Бежал, пока желудок не оказался в горле.
   Потом он упал на камни. Бежать он больше не мог. Он обхватил голову руками и лежал долго.
   Он открыл глаза. Зарево тускнело. Была тишина.
   Он встал на четвереньки. Галька резала ему ладони. Он встал и медленно поплелся...куда? Он не знал. Ему хотелось идти на север.
   Шохэн услышал ржание коня. В лунных пятнах белела палатка. Чья она? Неважно. Он подошел и стал распутывать привязь.
   Вокруг палатки были свалены тюки.
   Пальцы дрожали. Пот заливал глаза.
   Из палатки вышли трое. Шохэн успел разглядеть лишь одного: кривого на левый глаз и чернявого. На вздутом животе висела изогнутая линдрианская сабля.
   Кривой заговорил по харракански. Шохэн не отвечал. Ему хотелось, чтобы этих людей здесь не было. Он просто отвязывал коня.
   Когда чернявый тронул его за плечо, Шохэн в ярости обнажил меч.
   Они все вытащили оружие и окружили его полукругом, скаля зубы и щуря дикие глаза. Они сгибали ноги в коленях и что-то говорили по харракански. Шохэн сумел отразить удар линдрианской сабли.
   А потом на его голову обрушилось что-то твердое, и он потерял сознание.
      
   Шохэн Аммакари очнулся и услышал странный звук. Он лежал с закрытыми глазами, и у него болела голова. Шохэн перевернулся на спину, и снова раздался этот звенящий звук. Тогда он открыл глаза. Сел. Осмотрелся.
   Вопль ярости сорвался с его губ, когда он увидел на своих ногах цепи. Шохэн находился в крошечной грязной конуре, слабый свет струился из зарешеченного окошка под самым потолком. Здесь не было ничего, кроме соломенной циновки и непотребного ведра с отвратительным запахом.
   Шохэн понял, что оказался в плену. Но...он ведь—не рядовой солдат! Он — правитель государства! Писаные и неписаные законы любой страны, даже самой варварской, повелевают обращаться с ним учтиво.
   Шохэн встал и принялся ходить по конуре, но теперь это было совсем непросто для него —не только из-за жгучей боли в затылке, но также из-за тяжелых и гнусно звякающих цепей. Ублюдки! Дети шелудивых сук! Дайте ему только выбраться отсюда... Но тут же Шохэна осенила очень неприятная мысль... А вдруг они не распознали в нем высокопоставленную особу? Как ему доказать им, что он — тот самый Шохэн Аммакари?
   Побродив немного и посжимав в тщетной ярости кулаки, Шохэн начал барабанить в низкую железную дверь. Он молотил о нее кулаками, пинал ее ногами—напрасно. Единственное, что он слышал — это свое тяжелое дыхание и лязг своих же цепей. Шохэн решил, что ему остается одно — ждать.
 
   Лязг ключа. Железная дверь отворилась. На пороге появился темнокожий детина в набедренной повязке. Он поставил на пол перед Шохэном металлическую миску с каким-то зеленоватым месивом. Шохэн Аммакари назвал ему свое имя. Грузной походкой детина направился к выходу. Обезумев от ярости, Шохэн бросился на него. Темнокожий одним кулаком зацепил его челюсть, так что зубы Шохэна лязгнули, а другой кулак опустил ему на затылок, отослав на время душу принца Эланги в благословенную темноту.

   Шохэн Аммакари застонал, пытаясь прикрыть глаза, ибо сквозь веки проникали колющие солнечные лучи.
   Он осмотрелся из-под ладони. Слева лоснилось потное коричневое плечо. Справа была прохладная каменная стена. А напротив стояли поношенные черные штаны, и мучительное солнце струилось сквозь красные ленточки дешевой ширмы.
   Кто-то заплакал позади...нет, справа. Превозмогая боль, Шохэн повернул голову.
   А потом он понял, где находится. Понял, что с ним произошло. Но одно дело—понять, а другое—принять невозможное. Он сказал:
   — Я — Шохэн Аммакари, принц Эланги. Я требую, чтобы...
   Темнокожий конголи в черных штанах и желтой безрукавке на голом торсе мимоходом пнул принца ногой.   
   Шохэн Аммакари обезумел от ярости. Он встал на ноги и бросился вперед, выкрикивая что-то неразборчивое. Кулак конголи догнал его и вернул на место.
   И Шохэн понял: это остается лишь принять.
   Голова кружилась; во рту стоял привкус крови. Надо было осмотреться. Надо было выиграть время.
   Надо было принять решение и найти выход.

   Лавка была битком набита совершенно обнаженными людьми, сидящими на корточках прямо на полу. Какая-либо стена или преграда между лавкой и улицей отсутствовала, поэтому любой прохожий мог остановиться и рассмотреть товар, не заходя внутрь лавки. Хозяин этого заведения сидел за полуоткрытой дверью в задней стене. Когда ему случалось увидеть особо представительного клиента, он распахивал дверь во внутреннюю комнату, и на мгновение становился виден особый товар: очень молодые девушки и девочки, тоже голые, но обвешанные дешевыми безделушками. В лавке продавались мужчины и не столь качественные женщины.
   Напротив, по другую сторону узкой улочки, тоже располагалась лавка, торговали в которой бусами из кораллов, жемчуга, кусочков дерева и камней. Бусы были такими длинными, что использовались вместо ширмы, и любой прохожий мог щупать их под бдительным присмотром торговца. Еще там торговали растением с сочными зелеными стеблями. Прежде чем расплатиться, покупатель долго и придирчиво нюхал стебли и даже пробовал их на вкус.
   А вот заведение конголи в черных штанах успехом похвастаться не могло. Зевак было много. Некоторые протискивались внутрь, грубо раздвигая сидящих на полу людей, и щупали чьи-нибудь мышцы. Потом они спрашивали цену и уходили, укоризненно качая головами.
   — Сотеа  тусси! — сдавленно свистел им вслед конголи.

   Миновал полдень. Загорелый помощник хозяина поставил на пол лавки ведро с водой и большую миску с зелеными оливками. Несмотря на мучительный стыд, Шохэн испробовал и того, и другого. Необходимо было что-то предпринять... Ведь должен же быть выход! Может быть, то боги прогневались на него за то, что он изменил заветам Звайне? Он виновен! Перед алтарем Звайне он обручился с четырьмя женами... Он ел мясо черного ягненка и зеленого дятла! Он обнажал меч в День Корабля Весны! Но Эджа-Звайне милосердна. Нужно молиться. Да, нужно молиться.
   А мимо все шли и шли люди. Большинство из них несли плетеные корзины, доверху набитые покупками: яркими фруктами, остро пахнущими колбасами, амфорами с оливковым маслом и вином, ароматными хлебами, сластями в красивых коробочках. Кто-то тащил в клети черную курицу, кто-то волок за рога козленка. Но у всех без исключения на груди висела цветочная гирлянда. Ее дарили покупателям девушки, стоявшие как раз неподалеку от лавки конголи, и посему Шохэн Аммакари успел заучить наизусть харраканские слова:
   — Да благословят тебя небесные и подземные боги, добрый человек (добрая женщина)! Мы счастливы будем вновь лицезреть твой лик на нашем базаре, что открывается с восходом солнца и закрывается — с восходом луны!
   А если благосклонный покупатель замедлял шаг, они добавляли:
   — Самый большой базар, самый лучший товар и самые низкие цены в Орабессе!
   Темнокожий мальчишка только поспевал подвозить им новые гирлянды. Сгибающиеся под тяжестью корзин покупатели поскорее торопились домой, не задерживаясь у лавки конголи.
 
   Обладатель черных штанов услужливо выскочил на улицу при виде светлокожего человека с русыми волосами, подъехавшего к нему на горбатом авадри. Человек был одет в зеленые штаны и тунику, а на груди у него висело что-то вроде подковы.
   — Я же говорил тебе: место глухое тут, — молвил  всадник по харракански. — Надо  было в мясных рядах оставаться... Не идет торговля?
   — Вечер...вечер...будет торговля! — заулыбался конголи.
   — Ты бы девок этих вперед выставил! Их у тебя и не видит никто. Слышь, а у тебя хоть сегодня документы на товар в порядке? Наместнику не спится, говорят, инспекцию засылает.
   Конголи умильно улыбался.
   — Не понимает, обезьяна черная! Я тебе говорю: до-ку-мен-ты на товар есть? А если нет, так ты такой товар припрячь и продавай, только если в клиенте уверен!
   — Все быть...документы быть...хороший товар...господин Страж Рынка!
   И тут Шохэна осенило. Страж Рынка — должность, введенная наместниками тхайбов! Этот русоволосый с подковой был официальным харраканским чиновником!
   — Я — Шохэн Аммакари, высокорожденный правитель города Эланга, — старательно  выговорил он по харракански и хотел было встать, да вовремя вспомнил про свою наготу. —Я  был захвачен в плен близ Орабессы. Я требую...
   — Ну вот, — меланхолически перебил его всадник. — А если они у тебя при инспекции чушь такую пороть начнут? Документов на него у тебя нет, по морде вижу.
   — Документы быть! — воскликнул конголи.
   Он исчез во внутренней комнате и вернулся с внушительным свитком.
   — Данный раб по прозванию Шохэн  лет тридцати пяти, предположительно миннаджарец, описание прилагается, — прочитал харраканец по свитку, — был 21 числа месяца эффель года 1021 продан подданным Харраканской Империи Тамбиштом Эссипом на базаре града Загван путешествующему по своим делам подданному Королевства Зерт Анлилю Залейнарану за сумму в пятьсот маталле. Подлинность сделки заверена чиновником правительственного надзора Империи. Угу...
   — 3 числа же месяца анхийа 1021 года сей миннаджари раб Шохэн, описание прилагается, был продан подданным королевства Зерт Анлилем Залейнараном подданному Империи Харракан Ыншлату Хуппу и сыну Хуппа. Сделка заключена была на базаре града Орабесса. Продан раб Шохэн был за триста маталле в связи с переизбытком товара. Подлинность сделки заверена... — прочитал русый уже по другому свитку. — Вот так дела! Документы-то, и правда, в порядке!
   — Ублюдок! — взвизгнул Шохэн.
   Чиновник на авадри повернулся и затрусил прочь. Конголи в черных штанах, явно воодушевленный итогами разговора, кликнул своих громил, и те потащили куда-то яростно вырывающегося и кричащего Шохэна. На залитом отбросами заднем дворе они жестоко били его палками по животу, груди и спине, пока он совершенно не обессилел. Тогда они окатили его водой и снова бросили в лавку.

   Молитвы Эджа-Звайне были исчерпаны. Шохэн молился зертианскому колдуну.
   Я виноват перед тобой. Но ведь ты сам дал слово, что покажешь мне поединок. За что так наказывать меня? Мы были почти друзьями... Ты мог бы и не драться, раз так не хотел этого.
   Я оценил твое искусство. Клянусь Джантой, как ты это сделал? Продать меня! Ха-ха-ха! Очень остроумно.
   А теперь, пожалуйста, приди и спаси меня! Ты рискуешь потерять в моем лице преданного поклонника твоего божественного дара.
   В затылке барабаном гремела старая песенка, позабытая и непонятая:
                Но аккатра горит.
                Все горит.
                Перевал Гандабат нам остался один...
                Но его не пройти.
                Пламя ада на нашем пути.
   Я признаю твою божественность. Я верую, что ты—истинный предсказанный пророк. Хочешь, я построю храм и стану первым жрецом твоего культа?
   Да спаси ты меня уже, сын зертианской шлюхи!   

   Наступил вечер. Мимо все шли и шли люди. Харраканцы держались высокомерно, словно не ведали ничего о катастрофе своего народа на севере и западе. Нарядные смуглые менгарцы сновали с видом вороватых котов.
   В час, который в Нагарите именуется «часом песни пустынного волка», была продана девушка из внутренней комнаты. За нее дали четыреста монет.
   Полчаса спустя конголи в черных штанах воскликнул: торговля пошла! Ему удалось продать широкоплечего белокожего харраканца с клеймом на плече.
   Еще полчаса спустя, когда сгустились вечерние тени, и на мостовой зажгли светильники, к лавке подошел очень необычный человек. Он был одет в плащ из черного шелка, полностью скрывавший фигуру и даже голову — так, что виднелись только большие темные глаза. Никакого оружия, что необычно для столь изысканного господина.
   — Прекрасные девушки! — кланяясь, сказал конголи. — Господин...смотреть...девушка?
   В бесстрастных глазах появилось легкое презрение.
   — Сколько? — спросил он, показав на Шохэна.
   — Шестьсот, шестьсот монет! Менгарский раб, рожденный от рабов, обучен ремеслам!
   Шохэн Аммакари чувствовал себя так, словно ему переломали все ребра. (Вероятно, так оно и было). Ему хотелось одного: чтобы его оставили в покое. И все же он сделал еще одну попытку объяснить, кто он такой.
   — Молчать, собака! — крикнул конголи, замахнувшись палкой.
   — Мне известно, кто вы, — сказал человек в черном плаще по менгарски. — Где его одежда?
   Он расплатился. Умильный конголи попытался-таки продать ему со скидкой хотя бы одну прекрасную девушку.
   Хромая от боли и прижимая руку к полыхающему боку, Шохэн поплелся за человеком в плаще. Нужно бежать, но как это сделать на узких, залитых огнями лампад улочках? Это нельзя сделать, когда еле держишься на ногах.
   За поворотом, в темной кипарисовой роще, стояли два черных коня.
   — Вы сможете ехать? — спросил человек в плаще.
   — Куда? — хрипло ответил Шохэн.
   — У вас нет необходимости бежать. К тому же...бежать вы не сможете. Поезжайте за мной, принц.
   Последнее слово ободрило Шохэна.
   — Откуда вы меня знаете? — спросил он, когда они ехали по уходящей вниз улице.
   — Я — маг.
   — Вы харраканец?
   — Нет.
   Ясно было, что спутник его — неразговорчив. Шохэн решил поберечь силы.
   
   Вне всякого сомнения, трактир «Хмельная и рыжая» был не самым подходящим местом для грустного темнокожего кукольника. Особенно, если твоя мастерская была выкуплена Брилтианской Республикой за три мешка отборного проса, а всю Харраканскую Монету тебе пришлось сдать на переплавку. Особенно, если все твое имущество нынче состоит из куклы злобной богини Схопат и пары запасных сандалий.
   Но другого трактира в городе Шолле не было. Кукольник Витсиппа сел за стол и посадил перед собой куклу Схопат.
   У Витсиппы было всего три зеркена. Этого хватило на стакан вина и кусок хлеба. Витсиппа смотрел в окно. Трактир стоял на холме, и весь город Шолле был виден отсюда как на ладони: горбатые мосты, многобашенные храмы Звайне, колоннада ратуши... Город тонул в сиреневых летних сумерках. На том берегу реки замелькали первые факелы. Всадники проехали под окнами трактира, окликая друг друга по именам.
   Витсиппу потянуло к реке.
   Это было не первое его разорение, но никогда прежде он не разорялся до нитки. Витсиппа не родился в закрытом городе Лахлах-Лашит: он там учился. Но долгие годы ученичества он предпочитал не вспоминать. Он много раз задавался вопросом: почему из тридцати учеников их школы именно он стал единственным, кому Учитель решил передать тайное искусство шить куклы-тходэ.
   Устав от пронизанного магией Лахлах-Лашита, Витсиппа покинул город. Тогда и начались его странствия. Ему удалось прижиться в Уснодене, он открыл мастерскую и жил в достатке. Шил он тогда все больше куклы для девочек.
   Потом он увидел девушку-конголи. Линдрианцы убеждены, что конголи не принадлежат к человеческой расе. Но Витсиппа жил в Республике Усноден, он был одинок и свободен. Он познакомился с девушкой, похожей на двухлетнюю газель, и она ответила ему взаимностью.
   Но отец девушки, толстяк с проколотым носом, державший мясную лавку, поднял сватовство Витсиппы на смех. С его точки зрения, Витсиппа был нищим оборванцем. Хватаясь за живот от хохота, отец предложил кукольнику выкуп за дочь — три тысячи маталле.
   Такую сумму Витсиппа не смог бы скопить и за десять лет. Влюбленным оставалось грустить и любоваться друг другом сквозь окно девушкиной спальни, предусмотрительно заколоченное железной решеткой.
   Ночью в скромную кукольную мастерскую постучали люди в черных плащах. Витсиппе предложили сесть в экипаж. В ту ночь молодой кукольник получил неожиданный заказ. Ему дали портрет красивой женщины. Ее подробное описание. Ее шелковый платок с пятнышком от духов. От имени одной высокопоставленной особы ему предложили изготовить куклу-тходэ этой женщины. А еще люди в черных плащах сказали Витсиппе, что он может сам назвать цену.
   Витсиппа был проницательнее, чем о нем думали. Всю дорогу, проделанную в экипаже без окон, кукольник считал повороты и запоминал их направление. Утром он проделал тот же путь пешком и оказался...перед дворцом правительницы Лемани.
   Жена республиканского правителя была немолода и слишком полна. Вопреки всем традиционным запретам, ей удалось добиться права самой заседать на республиканских Советах.
   Кукла красивой женщины была готова через месяц. Витсиппа отдал куклу людям в черных плащах, и они отсчитали ему десять тысяч большими имперскими золотыми. Мешок получился увесистый. Стоило больших трудов дотащить его до будущего тестя.
   Семь дней спустя Витсиппа вступил в брак с девушкой-конголи. Все было красиво и богато: цветочная церемония, жертвоприношения, сама румяная и трогательная невеста... Только счастливый жених был мрачен. С утра по городу ползли слухи: одну танцовщицу нашли мертвой. Рана была нанесена ножом, хотя самого ножа никто не видел. И дело было бы обычным, если бы эта танцовщица не пользовалась милостями республиканского правителя.
   У женщины на портрете были развитые ноги танцовщицы. Витсиппа знал, зачем нужна кукла-тходэ. Ее заказывают, если хотят убить. Он знал, но не был готов к тому, что жертва обретет имя, судьбу и могилу на кладбище в двух милях от его дома.
   Потом началось наваждение. Куда бы ни шел Витсиппа, и кто бы не танцевал перед ним—он видел красивую женщину с очень маленькими ступнями и кровоточащей раной в груди. Она танцевала один и тот же танец, плакала и делала знаки Витсиппе: иди за мной. Кукольник покинул Усноден. Его жена была беременна.
   Начались скитания. Витсиппа бежал от воспоминаний, от трудностей, от самого себя, но главное — от призрака, чье лицо и тело обретала то голодная мбингани, то пышущая румянцем крестьянка на ярмарке, то пьяная проститутка, пляшущая перед солдатской таверной. 
   Двадцать лет спустя Витсиппа открыл кукольную мастерскую в приолтийском городе Элайа. Все было позади: гибель всей его семьи и пожизненный тюремный приговор единственному выжившему из детей. В течение года Витсиппа прилежно шил куклы и не пропускал ни одной церемонии в храме Звайне.
   Летом 1021 года в Элайю вошли войска Объединенного Фронта Освобождения Севера и Запада.

   Кукольник Витсиппа вышел из трактира и спустился к реке. Узконосая лодка медленно плыла по течению, а на корме стоял человек с факелом и смотрел вдаль из-под широкополой шляпы. Над городом поднимался тоненький полумесяц.
   Витсиппа пошел по набережной. Куклу он держал вниз головой, и ее седые космы волочились по уличной грязи.
   Чья-то рука легла ему на плечо:
   — Витсиппа Генно, кукольный мастер?
   Человек, задавший этот вопрос, был немолод, гладко выбрит и очень опрятно одет.
   Витсиппа молча кивнул и посмотрел вопросительно. Тогда рука на его плече сжала пальцы, и...кукольник провалился в беспамятство.

   В этом доме на стенах висели бурые пыльные гобелены, стены были гранитными, окна —огромными. Из угла в угол по этому дому гулял пронизывающий холодный ветер.
   Дом, вероятно, следовало бы называть замком или дворцом... Витсиппа так и не смог обойти его весь, так велик был этот дом. Из огромных окон виднелись бескрайние леса, одни только леса — до самого горизонта.
   Витсиппа очнулся в этом доме, и первое, что он увидел, было солнце, встающее над лесами. Его лучи пробежали по черному граниту стен, по узорам гобелена, по изваяниям крылатых оленей. Тогда Витсиппа понял, что кому-то срочно понадобилась кукла-тходэ.

   Людей в гранитном доме было трое. Первый никогда не снимал темного плаща и серебряной маски в виде головы дракона. Второй был пленником, как и Витсиппа. Этот широкоплечий менгарец с фигурой кулачного бойца находился в безумии. Он одиноко бродил по гулким коридорам, отчаянно всматриваясь в свое отражение на мутной поверхности  бронзовых зеркал. Он бормотал что-то вроде зачем ты меня продал, и почему ты меня не спас? А потом он начинал плакать, сжимая кулаки, и оплакивал гибель каких-то людей в горящей аккатре (если Витсиппа правильно запомнил слово).
   Девушка тоже была странной. Витсиппа еще не видел такого лица: бледного, с очень гладкими и правильными чертами и раскосыми светлыми глазами. Она заплетала волосы в косы и носила мужскую одежду. Ее повадки лунатика пугали Витсиппу, но она была способна управляться с животными, обитающими в гранитном доме.
   Животные вели себя разумно и умели разговаривать. Их было четверо: пантера с человеческими пальцами, змея с женским лицом, маленькая лань и черный ящер с гребнем вдоль хребта. Они выполняли всевозможные поручения человека в драконьей маске, называвшего себя странным именем Миариллоун.
 
   Когда Витсиппа приступил к созданию куклы-тходэ, девушка с раскосыми глазами сказала ему, что Миариллоун — высокий адепт запрещенной магической школы Дару. Гранитная башня — Термитник, тайная обитель ордена. Разумные животные — создания магов Дару, посвященные ими своей богине. Школа Дару, по словам девушки, не имела никакого отношения к зловещей Хашшал-Дару, Эсилтейр. На одном древнем языке дару—это слабый отблеск лунного света, еле различимый сквозь туман. 
   В тот же день маленькая лань позволила погладить себя.
   В тот же день менгарский пленник в приступе безумия схватился с черным ящером. С голыми руками набросившись на жуткого зверя, он кричал: я говорил тебе, что ты меня продашь, и ты меня продал! Менгарца привязали к кровати и накачали наркотиком.
   Мастерская, приготовленная Миариллоуном, была воплощенной мечтой кукольника. Витсиппа мог получить любой необходимый материал. Куклу-тходэ он должен был начать шить немедленно. На столе перед ним лежал портрет, восстановленный при помощи магии с ладоней раскосой девушки, которая когда-то сожгла его. На портрете был нарисован молодой человек с очень красивым лицом. Надпись гласила «Анлиль Звенд Мидзейн Шинджвен Залейнаран». Сейчас этот человек был на десять лет старше.

   На развалинах Джанты, в руинах знаменитого некогда замка царил беспорядок. Какие-то люди въезжали в комнаты прямо на конях, другие спали в коридорах не снимая доспехов, третьи слонялись и смотрели, нельзя ли чем поживиться... Здесь можно было встретить и менгарского менялу в лисьем воротнике, с неизменными книжечкой и пером в руках; и немногословного предводителя ледниковской дружины; и воина из землей ирон в плаще, отороченном волчьим мехом.
   С крепостной стены Анлиль смотрел на заливные луга, со всех сторон окружающие Джанту. Там пронзительно вскрикивали птицы, и Дарри подумал: «Это они копошатся в осоке... Странная тварь птица. Живет себе, и не надо ей империи, никакой империи...»
   — Чистенькая страна — твой Зерт, — сказал он, отвечая на вопрос Анлиля. — Много  хорошеньких девушек, правда, сплошь недотроги. Ничего особенного в этом Зерте нет. А хвастаются-то как: «Солнце над Килминейтом — щит на груди героя, изгнавшего Эсилтейр в черные бездны ада».
   — Не думал я, что таргеры сильны в поэзии времен Лайне-Пэт. Чем еще удивишь меня, Дарри?
   — Да я и не знал, что это — поэзия. Когда я жил в Каввране, один безумный старик каждое утро выходил на балкон и выкрикивал эти слова, глядя в небо. Я думал, что он молится богу солнца. Что будет делать Зерт, если шенгджи войдут в Южный Менгар?
   — Время, когда я работал предсказателем, давно прошло. Так что не знаю, прости меня, таргер... Возьмем Менгар-Ролд — увидим.
   Дарри ухмыльнулся. Все-таки нельзя быть таким самоуверенным, Анлиль из Зерта!
   — Говорят, у короля Нумикаты — огромная армия, да и ополчение он собрал нехилое...
   — Все слухи об ополчении сильно преувеличены. Что северный Менгар, что южный — все одно. Драться они не умеют. Сейчас у нас более важное дело. Из Джанты до границы Ниеми — всего десять миль. Я хочу побывать в лесу Муллио, — сказал Анлиль, и в глазах его появился голодный блеск.
   Дарри присвистнул: 
   — Лес Муллио! Куда тебя занесло... Соскучился по нечисти, маг?
   — Там живут Стражи.
   — Верно! Никто не знает, кто они, но лучше с ними не встречаться.
   — Они перестали быть людьми для того, чтобы выиграть войну с демонами. Им кажется, что они еще не победили, хотя других демонов в лесу Муллио нет. Мы, то есть — ты, я и один хороший парень с Ледника — посетим Ниеми тайно.
   — Так тебе к Стражам надо?
   — Нет. Мне нужно на озеро Тарфо. Проводишь меня через лес Муллио, Дарри?
   Таргер поудобнее устроился в кресле:
   — Я свою страну хорошо знаю. Но насчет Муллио — не уверен. Один раз, помню, близко подошел. В глубь не заглядывал. Нехорошее место. Нечисти полно. После Тиггари тем паче не хочется к нечисти лезть. Хотя слушай, Анлиль, ты ведь сам нечисть.
   Анлиль устало прищурился, глядя на Дарри в сгущающемся сумраке погибшего города. И таргер подумал почему-то: «Вот они, зертиане...»
 
   В путь они отправились вместе с ледниковцем Хронгом — бывшим дружинником Харамзина, человеком невероятной силы. Говорили, что нрав Хронга не отличается уживчивостью, но Анлилю, похоже, было все равно. Хронг сменил четыре дружины и прославился тем, что однажды в одиночку отбился от банды усноденских карателей. 
   Северный Менгар остался в памяти краем разорения: крестьяне скитались по дорогам, отвыкшие от работы и понемногу привыкающие к грабежу. Горожане прятали пожитки. В тавернах обсуждали возможность вторжения из Ниеми или Приолты. Про Зерт и Идрар-Дифт ходили смутные зловещие слухи. Новая Империя — вот слово, которое произносилось чаще других и никогда не произносилось равнодушно. Дарри становилось не по себе, он думал о том, как же все-таки Анлиль намерен управлять этим бушующим морем. Менгарцами, рыщущими всюду в поисках забавы; варварами, снующими в поисках добычи; толпами, ищущими Новую Империю; мародерами, лжепророками, беженцами, перепуганными торговцами. О, Эннисати, думал Дарри. Потом вспомнил, что находится в Северном Менгаре, и поправился: о, Звайне!
   Ради чего пойду я в лес Муллио?
   Но сердце Дарри дрогнуло, и все ему стало едино: Муллио там или не Муллио. Ибо здесь начиналась его родина. На самом деле, плоские холмы, покрытые невыразительным лесом с этой стороны границы ничем не отличались от холмов по ту сторону, но Дарри казалось, что здесь в воздухе разлита какая-то особая свежесть, что трава здесь — зеленее, небо — выше, а холмы — круче.
   А вот Анлилю и Хронгу не понравились серые камни на границе Менгара и Ниеми. Странные исковерканные руны были начертаны на камнях, и насторожившийся Анлиль прочитал:
                ТАМ, ДАЛЬШЕ, НИЕМИ.  ПОДУМАЙ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ВОЙТИ.

   — По дороге нам идти не следует, — задумчиво сказал Анлиль. — При первой же возможности нырнем в лес. Есть еще другие дороги?
   — Эта одна, — вынужден был признать Дарри. — По ней ездят люди из КВАННЭ, военно-торговых союзов. Они ее охраняют, но не здесь, а ближе к городам на побережье. Там они даже берут пошлину за проезд.
   Анлиль посмотрел на карту. Да, североменгарская дорога ( Рубба-Фиртаси-Элонга), южнолумборская дорога (Арка-Дишонак) и северолумборская дорога, соединяющая Приолту и Усноден — все они сходились здесь, на границе Ниеми, и превращались в одну-единственную, как было видно воочию, запущенную и неудобную дорогу. Анлиль принял решение и сделал знак своим спутникам. Они полезли в лес. Некоторое время они брели в придорожном кустарнике, потом постепенно начали забираться все глубже в чащу.
   Тропа вилась, прыгая с холма на холм, рассекая красно-бурый стройный сосняк. Воздух был сухим, терпким, под ногами хрустели шишки, мялся папоротник.
   — Самый обычный лес, — заметил Хронг. — Почему ниемийцы боятся ходить сюда?
   — Недобрые это земли, — возразил Дарри. — Здесь нечисть живет. Ниемийцы просто так бояться не будут.
   — Стражи боролись с силами Эсилтейр, — сказал Анлиль. — Но они сами натворили столько зла, что встали...перед определенным выбором.
   — Смотрите! — Хронг поднял с земли небольшой зеленовато-золотистый камешек.
   — Безделка, — заметил Дарри. — Это ПАХАРМО. Хризолит. Вот, однако же, ледниковцы! Углядите зеленый камень в зеленой траве.
   Дарри хотел уже было бросить камешек, как вдруг почувствовал, что тот становится все горячее. Дарри отшвырнул камешек и посмотрел на свою ладонь. Она вся покраснела, как от ожога.
   Хронг покачал головой и поднял камешек:
   — Сдурел? Выбросишь малое, не найдешь большого. Я с собой его возьму, если Таргнир позволяет.
   — Таргнир позволяет. Но довольно мы уже стоим на месте.
   — Почему он Хронгу не обжег руку? — шепотом спросил Дарри у Анлиля.
   — А ты как думаешь? Я бы его и вовсе не смог взять в руки. Этот камень как-то связан со Стражами, а они борются с демонами.
   — Но я же не демон!
   — Да, демон из тебя не получился! — насмешливо согласился Анлиль. — Но ты запятнан, Дарри! Кто пил тогда мою кровь?
   — Надо выбросить камень!
   — Я намерен взять его с собой, Дарри. И не надо давать мне советов.
   — Хорошо, — пожал плечами таргер.
   Но все-таки это была его страна, и он ее любил. И пусть две трети ее принадлежат Стражам! В тропе, по которой они шли, было что-то от Пути Таргеров.
   — А как живут Стражи? — поинтересовался Хронг. — Есть у них селения, может, лагерь какой-нибудь? А людей они не жрут?
   Анлиль улыбнулся:
   — Если то, что я о них слышал — правда, то не жрут. А их жизнь... Они вполне довольны своей жизнью, потому что нашли выход из того странного состояния, когда...
   Я так и знал, что он ничего толком не объяснит, подумал Дарри.
   Сосны. Высокие и тонкие, с пучком мохнатых веток на макушке. Тропа становилась все уже, ныряла под откосы, карабкалась по холмам. По обе стороны от тропы мелькали большие муравейники, огромные красные муравьи сновали повсюду. Низко над землей летали черные стрекозы. Запрокинув голову, таргер Дарри видел бледное небо в крапинках полупрозрачных тучек. Идти было приятно и легко: дятлы стучали там и сям, землю покрывал сухой папоротник, черничник, мох. Елей становилось все больше, и поначалу они были красавицами — высоченными, идеально правильной формы. Что-то будет дальше, думал Дарри. Это все-таки лес Муллио.
   Они устроили небольшой привал, перекусили, выпили воды из фляги. Осматривая пораненный сучком палец, Дарри негромко запел любимую песню ниемийских мальчишек:

                Король сказал королеве:
                Ты жди меня, не тужи!
                А королева подумала:
                На что же тогда пажи?

                Король на войну отправился,
                От жажды крови дрожа.
                А паж с королевой не справился,
                Здесь нужны четыре пажа.

                А король рубил врагам уши,
                Потом жарил их на огне,
                А потом с аппетитом кушал
                И две пары послал жене.

                А она пажам показала
                Этот милый супружеский дар.
                И послы из постели сбежали
                И вопили: «Какой кошмар!»

                И пажей послать тоже можно...
                Если всех он калечит вокруг,
                Тем, кто лег на супругино ложе,
                Что, скажите, отрежет супруг?

   — Зверьем пахнет, — молвил Хронг, принюхиваясь. — Тут рядом тропа на водопой. Есть еще зверье...
   — Дальше не будет, — предупредил Анлиль. — Берегите воду. Пока еще можно пить из родников. Вода во фляге пусть останется на черный день.
 
   Они снова двинулись в путь. Уже начинало вечереть, и верхушки сосен горели золотом, а стволы их казались багрово-красными. Запах хвои и диких трав усиливался.
   — Харамзин хочет быть коронованным по харраканскому обычаю, — сказал Хронг. — А по мне, пусть уж лучше имперский боров ведет своих хряков на юг. Будет ли Харамзин коронован в Кеджа-Кемо, Таргнир?
   — Он должен быть коронован  в Менгар-Ролде, — ответил Анлиль.   
   Дарри чуть не подскользнулся на крепко сбитой сосновой шишке и выругался. Не хватало еще упасть, подобно ребенку.
   — Боюсь, что за наши дела мы все пойдем в Унниджати, — сказал он и сам же подумал: «А  зачем я это сказал?»
   — Чепуха! — отозвался Хронг. — Нет Унниджати... Это выдумки слабых южных народов. Смелых воинов пригревает на груди Лейтид. Если они — ледниковцы. А если и не ледниковцы...кого надо, Лейтид призовет и пригреет. А потом отпустит в мир для новых сражений. Вы, южане, не тем богам верите. Вот в Лумборе есть Туброс. Кто он? Разве он отец или брат лумборцам, разве он их Ак Гхай, «Великий Предок»? Нет. А тогда зачем ему помогать лумборцам? До сих пор они все сами шли к нам в руки. Настоящая война начнется в Южном Менгаре.
   — В Зерте, — отозвался Анлиль.
   Смеркалось, жуки с блестящими спинками закопошились в траве, папоротник почернел, сосны стали тоньше и темнее. Бледный месяц выплыл из-за тучки; далеко-далеко в дебрях стрекотала бессонная птица. Путники решились заночевать на берегу ручья, беззаботно скачущего по гладким серым камням. Они устроились тихо, даже костра не развели, чтоб не привлекать к себе нежелательного внимания. И так случилось, что Хронг завел речь о Продде.
   — Продд был первым человеком, — задумчиво говорил Хронг, глядя на звезды — далекие, ясные, холодные. — Тогда не было земли, только небо и вода. Он месил их руками, как тесто, и сделал землю. Земля родила карликов и духов, а в воде родился Морской Котик Брунз. Брунз стал мешать Продду. Поэтому северная часть мира получилась хуже, чем южная. Она недоделана. Там — Ледник. Продд задушил Морского Котика Брунза, почистил Ледник, так что он стал очень красивым. Сначала Продд жил на юге. Но там появились Мрук-и-Молль. Забытые. Ужасные. Они изгнали Продда на север. Но Ледник уже был занят Рогатым Снежным Медведем. Продд убил Рогатого Снежного Медведя и гордо жил один. А на юге жили другие люди, и Мрук-и-Молль их терпели, ибо они приносили детей им в жертву. Однажды Продд отрезал себе ногу и положил ее в снег. Наутро нога превратилась в женщину. Могучую и сильную, в кольчуге изо льда, с копьем из камня. Имя ее — Томдхей. Это значит — «Дочь Ноги». Она понесла от Продда, и тогда тот поймал морского котика, чтобы накормить ее мясом. Но когда он съел свою долю мяса, то захотел еще и съел все, что предназначалось Томдхей. Тогда съеденный котик в брюхе Продда обернулся Морским Котиком Брунзом и уволок Продда в пропасть. Он кусал его изнутри, и грыз, и ел его внутренности. Спасаясь от боли, Продд сам в эту пропасть и прыгнул. А там теперь —Арджейнальская льдина. Дочь Ноги родила Лейтид. Пока Лейтид еще не научилась охотиться, мать сказала ей: «Съешь меня, иначе умрешь». Лейтид съела свою мать и после этого научилась охотиться. К ней стали приходить полулюди-полумедведи, чтобы посвататься. Но сначала приходили просто люди с юга, но один не смог оседлать снежную кошку, другой не смог прыгнуть с одного края пропасти Уйнг на другой, третий не смог подняться на вершину Пайнрок. А полулюди-полумедведи все это сделали и принесли Лейтид много рыбы, моржового мяса, шкуры снежной кошки. Тогда Лейтид взяла в мужья их всех. У нее стали рождаться дети, что ни год, то семеро. В первый год к Лейтид явилась ее мать и сказала: не ешь снежную кошку. А мужья Лейтид принесли ей мясо снежной кошки, и Лейтид съела его. Поэтому первые ее семеро детей смогли сочетаться браком с потомками снежной кошки, что было воздаянием снежной кошке за ее гибель, дабы возродилась она в потомках. А на второй год, когда понесла Лейтид, мать ее явилась к ней и сказала: не ешь большую серую росомаху. Но Лейтид съела мясо росомахи, и другие ее семеро детей должны были породниться с потомками росомахи. А на третий год Лейтид не должна была есть медвежье мясо и не нарушила запрет. Она умерла от голода, но выносила семерых детей, и эти дети получили право сочетаться браком с потомками Рогатого Снежного Медведя. Поэтому все шенгджи до сих пор делятся на Снежных Кошек, Росомах и Медведей. Это все Лейтид, наша праматерь.
   — А что это за Забытые, как их там? — лениво спросил Дарри, наблюдая за тем, как мерцает в сосновой хвое звезда Меззел-техну.
   — Да не надо о них в потемках, — ворчливо ответил Хронг. — А то беду накличем, хоть и Таргнир с нами...
 
   Ночь прошла спокойно, разве что Хронгу снились дурные сны. Ему мерещилось, что сосны стали ярко-зелеными и светятся недобрым светом, и что стволы их оплела синяя паутина.
   Зато утро порадовало путников прекрасной погодой и каким-то волшебным спокойствием. За красными стволами сосен вставало солнце, щебетали птицы. Тропа здесь кончалась. Хронг, Дарри и Анлиль побрели прямо по траве, углубляясь в самую чащу леса Муллио.
   Ловко перепрыгнув через поваленные бревна, Хронг сказал Анлилю:
   — Разве мог я думать, что буду жить во времена великого Таргнира! Разве мог я думать, что буду идти с ним по тропе? Разве мог я знать, что сяду с ним у одного костра? За что ты избрал меня, Таргнир?
   — За то, что ты — тот, кто ты есть, Хронг! — сказал Анлиль.
   Лес становился все гуще, все темнее; сквозь переплетенные ветки и вовсе не видать было неба. Зоркие глаза Хронга высмотрели под елью еще один хризолит, точно такой же, как первый, но он его бросил. Полчаса пути — и еще три хризолита, лежащие прямо на тропе, подобно созвездию.
   — Не нравятся мне эти камушки, — пробормотал Дарри.
   Все больше папоротника и цветущего болиголова. Лес понемногу начинал пахнуть болотом. Неожиданно путники вышли на новую тропу: она брала начало прямо посреди бурелома. Не успели они сделать и сотню шагов, как навстречу им показался всадник.
   Конь под всадником был невысок и черен, как уголь, грива у него была короткая, а глаза —красные. Сам же всадник внешне казался менгарцем — смуглый, бородатый, темноволосый. Но одет он был в лиловый кафтан, расшитый золотыми виноградными лозами, символом Ниеми.
   Они остановились и приветствовали друг друга. Разговор шел по-менгарски.
  — Добрый день, странник! Откуда ты держишь путь?
  — Из города Ловсед-Био. Оттуда по этой тропе самый короткий путь в Менгар, хотя и самый опасный. Зовут меня Толмэ Вайка, я — представитель интересов КВАННЭ «Вергуг» в Менгаре. Говорят, там сейчас война...
  — Ну и что же, что война! — со смехом сказал Дарри. — Там, где война, и надо торговать! Скажи, земляк, далеко ли отсюда до Ловсед-Био?
   — Три часа пешей ходьбы. Но вы идете не к Ловсед-Био. Хотите в город — поворачивайте на запад!
   — Непременно, путник! — ответил Анлиль. — Мы последуем твоему совету.
   «Три часа до Ловсед-Био, значит, всего-то день пути до озера Тарфо», — подумал Анлиль. Он бросил взгляд на руки всадника и увидел перстень: хризолит, сияющий золотом. Мгновение Анлиль и Толмэ Вайка смотрели друг на друга, потом всадник пришпорил коня и ускакал.
   — Чудной, — удивился Дарри.
   Они продолжили путь. Лес еще не сильно изменился: тот же сосняк, кое-где оживленный березами, но теперь путникам попадалось все больше поганок и сгнивших на корню деревьев. Потом пошли ручьи — медленные, узкие, так что путники легко перепрыгивали через них. Хронг перескочил через седьмой по счету ручей. Дарри последовал за ним, но в миг прыжка почувствовал острую боль в ноге выше колена. Когда Анлиль хотел перешагнуть через ручей, идущий из чащи голос сказал:
   — Закон. Сюда не пройдет ни дракон, ни демон.
   Анлиль медлил. Хронг и Дарри видели, что он не может перешагнуть через ручей, и ждали, не в силах помочь. Анлиль собрался с силами и прыгнул-таки на другой берег, притом Дарри заметил, что глаза его на мгновение стали зелеными и вспыхнули.
   Еще немного прошли и решили сделать привал. Есть больше никому не хотелось: они слишком устали, к тому же сказывалось постоянное ожидание опасности. Хронг сделал огромный глоток из фляги.
   — Больше никто не хочет освежиться? — лихо спросил он.
   — Я же сказал вам: берегите воду! — огрызнулся Анлиль.
   Земля теперь была густо покрыта мхами. Когда путники ступали по ним, в следах оставались лужицы. Все больше багульника, кислицы, отцветших ландышей, все больше гниющих пней, облепленных мхами и поганками. Идти стало трудно. Надо было перелезать через поваленные ветром и временем деревья и перепрыгивать через топкие места. Дарри нашел, что этот путь труднее Тропы Таргеров. Разговоры прекратились. Анлиль, Дарри и Хронг обходили заполненные гниловатой водой впадины, разрывали паутину — а становилось все темнее, и метелки мха уже доходили до пояса. Мох покрывал землю, стволы деревьев, пни; и ели скрипели, и где-то в глубинных топях раздавался клич болотной птицы «крэ-э-эк, крэ-э-эк!»
   Измученные дорогой, путники вышли из леса и угодили прямо в болото, тянущееся до горизонта. То была топь, поросшая больного вида травой. Сгнившие белесые деревья без листьев, ростом не выше человека — не деревья, а остовы деревьев — образовывали лабиринт. Путники наконец-то увидели небо. Небо было бесцветным, туманным, но они обрадовались ему.
   — Я проведу вас через болото, — сказал Анлиль.
   И он повел их — медленно и очень осторожно. Дарри понимал, что колдун следует не обычному человеческому зрению, а видению медхли, и всецело доверился ему. Анлиль находил единственно верную дорогу, и друзья поочередно ступали то на травянистую кочку, то на бревно. Дарри поднял глаза. Половина болота была уже позади. Но перед ними, наполовину утонув в трясине, стоял тот самый всадник, представившийся Толмэ Вайкой: голова его коня по шею торчала из болот, ноги всадника до колен ушли в топь. Незнакомец поднял руку с хризолитом на пальце и сказал:
   — Закон. Не пройдет ни дракон, ни демон.
   — Чтоб тебя! — пробормотал Дарри. — Уж не нелюдь ли ты?
   Этот навязчивый всадник напугал его больше, чем вооруженная конница, появись она вдруг на болоте.
   — Идите вперед! — приказал Анлиль. — Не смотрите на ЭТО.
   От страха Хронг выронил фляжку, и она ушла в болотную воду:
   — Так что нам, так на него и идти?
   — Да. Прямо на него. Я знаю, что это такое. Он ничего нам не сделает.
   Они пошли, стараясь не отрывать взгляда от земли, если это можно было назвать землей. Поровнялись с березой, возле которой стоял всадник.
   Не хотелось оставлять его за спиной. Но делать нечего. Пошли дальше. У следующего дерева — тот же всадник, по пояс ушедший в топь.
   Дарри оглянулся по сторонам и увидел тьмы и тьмы одинаковых всадников — под каждой березой, на каждой кочке, и у каждого — хризолит на пальце. Губы всадников шевелятся и повторяют:
   — Не пройдет ни дракон, ни демон.
   — Не оборачивайтесь! – крикнул Анлиль, и в ответ лес загудел торжественно и мрачно. А потом они шли — кочки мелькали в глазах, березовые стволы двоились, всадники вызывали такой ужас, что хотелось бежать, не разбирая дороги.
   Болото осталось, хоть в это и невозможно было поверить. Дарри провалился в скрытую под травами прогалину, и в одежду таргера намертво вцепилась зеленая лягушонка с липкими лапками.
   Дарри с трудом оторвал эту тварь. Шмякнувшись о землю, лягушонка еще какое-то время скакала следом за таргером, потом отстала.
   Анлиль вел их, они по-прежнему шли по его следам, хотя теперь в этом не было необходимости. Он запретил им пить из источников, которых, впрочем, становилось все меньше и меньше. Хронг и Дарри больше уже и не мечтали об отдыхе. Страшно представить, как они будт ночевать здесь.
   Деревья в глубине леса Муллио яростно боролись друг с другом за свет. Нагие стволы, покрытые разве что лишайником и грибами, пучок ветвей на самой макушке. Красноватые поганки. В бесчисленных впадинах пузырилась зеленая от ряски вода. Насекомые и птицы исчезли, только отважные комары еще нападали на путников.
  — Смотрите! — воскликнул Хронг.
   Под еловыми ветками на пне сидела женщина. Они видели ее спину и голову, и почему-то им показалось, что над ней растет свежее и молодое дерево. Услышав голос Хронга, незнакомка обернулась. Лицо обычной ниемийки. Правильные черты, черные глаза, узкие губы, и...из головы женщины росло зеленое деревце почти в половину ее собственного роста.
   Женщина поднялась и ударила себя рукой в грудь.
   — Вы видите это? Вы видите? — она говорила так, словно давно мечтала пожаловаться кому-то.
   Дрожащей рукой она показала на деревце.
   — Они сделали это со мной! — воскликнула она, зарыдав. — Мне не выбраться отсюда! Я хочу выйти из леса, но дерево не пускает меня! Оно хочет остаться здесь! Это сделали Стражи!
   — Бедняжка! — сказал разгневанный Дарри.
   — Не к лицу Стражам издеваться над слабой женщиной, — посочувствовал Хронг.
   — Нам надо спешить, — сказал Анлиль. — Поторопитесь!
   — Убери это! — воскликнула женщина, умоляюще глядя на Хронга. — Пожалуйста! Помоги мне! Надо вырвать его!
   Таргер тем временем оглядел женщину с головы до ног. Платье ниемийской крестьянки, но...не слишком ли оно ниемийское? Таких темно-коричневых юбок с оборками давно уже не носят даже в самых глухих местах.
   — Вырви это из моей головы! — сказала женщина Хронгу. — Умоляю тебя!
   Хронг полошел к незнакомке, взял нож, примерился.
   — Хронг! — спокойный голос Анлиля. — Назад!
   Варвар надрезал ствол, и деревце, прошелестев листьями, сломалось в его руках и упало на землю. Вроде как обычное деревце. Лежит себе на земле... Тогда Хронг дернул за остаток ствола, еще торчавший из головы женщины. А это как извлечь?
   — Наверное, будет больно, — честно предупредил он.
   Поднатужившись, Хронг вытащил корень из ее головы, но, к великому ужасу и смятению северянина, вместе с корнем он вытащил куски черепа и синеватый мозг, крепко приросший к корням. В голове у женщины образовалась дыра, сквозь которую отлично был виден лесной пейзаж.
   — Хронг! — почти нечеловеческий голос Анлиля. — Назад!
   Хронг почувствовал, как две воли разрывают его. Он попятился, по-прежнему не сводя глаз с женщины.
   — Смотрите! — ее голос неузнаваемо изменился. Она подняла руки. Только теперь стало заметно, что ее руки были покрыты поганками, наполовину изглоданными червями. — Грибы  едят мои руки. Черви едят грибы. Прилетают птицы и едят червей. Я съедаю птиц. В этом — мудрость. Единственная мудрость, больше на земле нет никакой. Кто из вас ниджеталь? Смотри, нечеловек, что я сделаю!
   Она бережно подняла свой мозг, брошенный на землю Хронгом, и опустила его в топь.
   — Это я его посадила, чтобы из него деревце выросло. И у меня появится новый мозг, надо лишь грибов развести побольше. А ты подумай, нечеловек, появится ли у тебя новая душа?
   Анлиль засмеялся, и его воля овладела наконец Дарри и Хронгом — они и думать забыли о женщине. Становилось все темнее, и хризолиты то и дело мелькали под ногами. То Хронг, то Дарри по колено проваливались в скрытые мхом, заполненные грязной водой впадины. Больше не было сил идти. Смеркалось, и в лесу замерцали гнилушки.
   — Смотрите-ка! — воскликнул Дарри.
   Перед ними, меж старых ветвей, высилось изваяние из белого камня — женщина без глаз, но с прекрасной таинственной улыбкой на лице. К груди она прижимала цветок.
   — Мне кажется, здесь можно заночевать, — неуверенно предложил Дарри. — Вряд ли изваяние смастерили Стражи.
   Анлиль пожал плечами:
   — Мне не нравится это изваяние. Я вижу в нем ту же силу, что и во всаднике, и в древоголовой девице, которой ты так возжелал помочь, Хронг! Но глупо думать, что статуя сможет повредить нам. В конце концов, это место не хуже любого другого.
   Первую треть ночи караулил Дарри. Спать ему не хотелось. То и дело его взгляд обращался к изваянию, словно таргер боялся, что статуя оживет. Во мраке что-то шуршало, но так и должно быть в густых лесах, населенных тысячами тварей. Когда Хронгу настала пора заменить Дарри, таргер ободряюще похлопал его по плечу:
   — Все в порядке, лес как лес!
   Дарри лег на землю, закутался в плащ и сразу же уснул. Через полчаса его разбудил вопль Хронга. Вскочив на ноги, Дарри сначала обнажил меч, а уже потом оценил ситуацию. На еловых ветках проступили тысячи ярких, зеленых, блестящих глаз. В двух шагах от Хронга сидел карлик с темно-зеленой бородой, в руке у него был пучок мха. Анлиль стоял рядом с изваянием и рассматривал карлика.
   — Я знаю вашу силу, вашу цель, — сказал карлик, и в воздухе появился удушливый аромат багульника.
   — Кир де медхли гарат кир, — громко ответил Анлиль на кирубби. — Я — великий маг. Мне вы ничего не сможете сделать.
   Небо вспыхнуло призрачно-зеленым светом, глаза на еловых ветках мигнули и исчезли. Одно дерево сказало другому:
   — Синт даро синт.
   — Я разочарован.
   Прямо по воздуху, скользя меж обросших мхами стволов, к Анлилю, Дарри и Хронгу полетели, а точнее, поплыли зеленые рыбки с синими плавниками, фиолетовые осьминоги, полупрозрачные медузы. В лунном свете рыбки и прочая морская живность казались призраками, быть может, знаком того, что когда-то эти земли лежали на дне океана. Они купались в лунных лучах, как в чистой воде. И вот уже парочка рыбок закружилась вокруг головы Дарри, сверкая плавниками, сверкая каждой чешуйкой.
   — Драконы, — сказал Дарри. — Это они только кажутся рыбками, а на самом деле драконы!
   — Нет, — возразил Анлиль. — Это не драконы. Это те, кто хотел стать магатерру.
   — Как нам прогнать проклятую нечисть? — спросил Хронг.
   Словно услышав его вопрос, статуя ожила. Каменный цветок в ее руке превратился в белый цветок багульника, лицо изваяния замерцало призрачным светом, в улыбке появилось злорадство.
   — Тула кир де кер марейн? — спросила статуя. — Что же такое жизнь?
   И тогда Хронг неожиданно показал себя: с воплем «Ледник и Таргнир!» он снес статуе голову. Каменная голова, мгновенно утратившая лунный блеск, упала в мох, перевернулась, и на ней появилась пара круглых, непрестанно вращающихся глаз.
   — Тула кир де кер марейн? — продолжала спрашивать статуя.
   — Гайа! — крикнул тогда Анлиль. — Погибни!
   Голова статуи взорвалась изнутри, загудела пламенем и превратилась в обугленную теплушку. Туловище покрылось зеленой листвой. Цветущие кусты боярышника окружили его. Морские птицы, подобно белым призракам, пролетели прямо над головой Хронга.
   — Моей силой! — крикнул Анлиль. — Исчезни!
   Тот цветок, что держала в руке статуя, превратился в спелый колос, и путники увидели поле — то поле, что было здесь когда-то — ухоженное, заботливо выпестованное, плодородное. В поле сновали мышки, над ним кружили птицы, девушки приходили сюда на свидания, а потом рожали в хлебах. Здесь всегда собирали хорошие урожаи, ибо голодных лет в века До Рождения Эсилтейр земля не знала. Но однажды поле погибло, погубив и деревню. В поле пришла ольха и разрослась, создав новые уродливые леса, потом появились ели и березы. Они погибали в жестокой борьбе за жизнь и, разлагаясь заживо, подготовили почву для сосняка. Новый лес стал пристанищем злых сил, воплотившихся страстей и страхов жителей деревни: все было там — и любовь, и ненависть, плачи безумных старух, неумелое колдовство ревнующей женщины. Кровь, пролитая на этой земле мужчинами деревни и мужчинами с дороги. В такие места приходят вайа, демоны. Но когда был создан мир Тиггари, и раса вайа ослабла, из городов Ниеми, из Уснодена, из Лумбора пришли подготовленные зертианскими учителями Стражи. Они явились, чтобы бороться с нечистью, и сами стали нечистью — навеки.
   — Что им от нас надо? — спросил Дарри.
   Карлик, статуя, рыбки — все исчезло.
   — Не ожидал от тебя, Дарри! — ворчливо отозвался Анлиль. — Хронг и тот проворней оказался, обезглавил идола. А ты чего ждал?
   Остаток ночи прошел спокойно. На рассвете Анлиль, Дарри и Хронг снова пустились в путь. Начиналась самая глушь леса Муллио. Под ногами хрустели сухие ветки, больше половины елей стояло без веток, без хвои — они погибали от недостатка воздуха. Землю покрывали чемерица, папоротник, вейник, мох; то и дело мелькали грибы. Стояла гнетущая тишь, только где-то в глубине леса уныло и настойчиво стучал дятел. Хронг разглядел в траве кустик вороньего глаза — черную ягоду, и правда, похожую на глаз.
   — Плохая примета, — обеспокоенно сказал он.
   Черные стволы, покрытые голыми, острыми, как копья, сучьями; густые хвойные шапки на верхушках деревьев скрывают небо. Перелезая через поваленные бревна, проваливаясь в скрытые мхом впадины, осторожно пересекая топи, путники вконец выбились из сил. И вдруг, прямо в середине леса, перед ними появилась дорога. Могучие ели росли по сторонам этой дороги. Таргер взглянул было на небо, но не увидел его. Все скрывал густой стылый туман.
   — Что это? — спросил Дарри.
   — Дорога к озеру Тарфо, — ответил Анлиль.
   — Эта дорога что-то слишком прямая и чистая, — подозрительно заметил Дарри. — Ни  ухабов на ней, ни ям с водой. Никогда я у нас в Ниеми таких дорог не видел.
   — Да при чем здесь твоя Ниеми? — спросил Анлиль. — Эту дорогу подготовили для нас Стражи.
   — А зачем тогда мы идем по ней? — спросил Хронг.
   — Потому что других дорог нет.
   Они шли довольно долго, и ничего странного или страшного не происходило. Разве что несколько хризолитов обнаружилось на обочине, и Хронг положил их в карман. Через пару часов путники начали страдать от жажды.
   — Там, за елями, есть родничок! — говорил Хронг, вглядываясь в лесную темень. —Пойдем, выпьем воды!
   — Я уже сказал тебе! — Анлиль остановился, его глаза сверкнули. — В этом лесу нельзя ни пить, ни есть. Потерял флягу — сам виноват. Кстати, я давеча видел, как Дарри потянулся к чернике.
   — Да, но ты так на меня посмотрел, что я тут же передумал, — огрызнулся Дарри.
   — Не будете слушать меня — раскаетесь, — сказал Анлиль. — Потерпи уж, Хронг, сделай милость. Всего-то до озера Тарфо.
   Еще несколько часов утомительного пути. Теперь они страдали от жажды, а не от недостатков дороги, но для Хронга это было еще тяжелее. Запрет пить воду казался ему бессмысленным. Как можно запрещать то, что необходимо? Это даже и не по-ледниковски как-то.
   Немного поотстав от своих спутников, Хронг испил воды из небольшого придорожного ручья. Всего-то один глоток. Что, спрашивается, с ним может случиться?
   Дарри и Анлиль этого не заметили. Они были увлечены открывшимся видом: за рощей серебристых ив блестела вода.
   — Озеро Тарфо, — сказал Анлиль. — Быстрее, чем я ожидал.
   — А что ты собираешься здесь делать? — спросил Хронг, чувствуя себя немного виноватым.
   — Сам пока не знаю. Но давайте подойдем поближе к озеру.
   Они прошли через рощу и спустились к воде. Озеро оказалось не очень большим и, судя по всему, мелким. Вдоль берега рос камыш, кое-где желтели кувшинки, по мелководью ходили серебристые рыбешки. На другом берегу стояла изба.
   — Странно, — сказал Хронг. — Здесь, значит, люди живут?
   — Ну так лес Муллио кончился, вот они и живут здесь, — без особой уверенности пояснил таргер.
   Ни слова не говоря, Анлиль быстро пошел по берегу.
   — Эй, ты куда? — закричал Дарри, но не получил никакого ответа.
   — И правда, куда это он? — удивился Хронг.
   Они догнали Анлиля и пошли вдоль озера. В лучах солнца ивы казались полупрозрачными кружевами, сплетенными из света и ветра. Серебряные листочки тонули в теплой воде. Таргер невольно подумал: «Эх, полежать бы здесь на солнышке, да соснуть часочек!»
   — Пока что Стражи не произвели на меня впечатления, — сказал Дарри вслух. — Ну, кого мы с вами видели! Грязного всадника, безмозглую девицу и морскую живность. Даже и не напугали толком!
   — Мы не знаем, настоящие ли это Стражи, — возразил Анлиль.
   — А кто это мог быть?
   — Кто угодно.
   — А куда мы идем? — спросил Хронг.
   — Посмотрим, как здесь люди живут, — ответил Анлиль.
   — В избу? Не надо, — перепугался таргер, — кто их знает, какие они... Кто согласится жить в таком месте?
   -Не хочешь — оставайся, - сказал Анлиль.
   Оставаться на берегу одному, или пусть даже с Хронгом... Нет. Лес слишком близко.
   Таргер и Хронг с опаской посматривали на избу, хотя она была самой обыкновенной — в два этажа, если считать вторым этажом чердак. Деревянная, с высоким крыльцом и навеки забытой у стены лестницей. Крыльцо было почти у самой воды. За избой, на огороде, зрели под теплым солнцем Ниеми разные овощи. Дарри сам в детстве жил в подобной избе, только гораздо более ветхой — его родители не вылезали из долгов.
   Во дворе рубил поленья высокий смуглый мужчина с короткой черной бородкой, одетый в крестьянскую одежду. Не обращая на него никакого внимания, Анлиль распахнул калитку и прошел через двор. Хронгу и Дарри ничего не оставалось, как идти следом.
   — Эй, вы куда? — закричал мужчина по ниемийски, поднимая топор.
   — Прошу прощения, — ответил за всех Дарри. — Видите ли, мы прошли через лес Муллио и весьма пострадали по дороге, так как там творятся такие безобразия, что и сказать невозможно. Это мой друг — чужестранец, порядков Ниеми не знает. У них в стране принято ходить по домам, не спрашивая хозяев.
   Анлиль тем временем исчез в доме. Чернобородый прервал поток объяснений Дарри. Он бросил на землю топор, заключил таргера, а потом Хронга, в объятия, и радостно закричал:
   — Вы прошли через лес Муллио! Давно уже никто не мог этим похвастаться! Те, кто прошел через лес, всегда желанные гости в моей доме!
   Чудак, подумал Дарри.
   В чистой и очень уютной горнице сидели и пряли две женщины, оказавшиеся женой и сестрой хозяина. Мальчик лет пяти покачивал люльку, в которой орал младенец. Пользуясь Дарри как переводчиком, Хронг первым делом попросил воды и получил целый ковш в виде сплюснутой сверху утки. Женщины мгновенно накрыли на стол. Таргер глазел по сторонам, испытывая неприятнейшее чувство узнавания. Разноцветные половики, на особой ЧИСТОЙ скамье — идол Зоттура, Бога с Рогами. Пучки трав, отпугивающих злую силу. Глиняные горшки и тарелки. Все точь-в-точь, как было у родителей Дарри.
   Таргер так давно не пользовался родным языком, что сейчас испытывал некоторые затруднения. Говорил за столом он один. Хронг не знал ниеминги, а Анлиль, вероятнее всего, притворялся, что не знает. Дарри рассказал хозяевам о приключениях в лесу Муллио, кое-что приврав: выходило так, что он спас лесную бабу от дерева, всадника утопил в болоте, а летающих рыбок зажарил и съел. Хозяева ахали и восхищались. Хронг чувствовал, что Дарри врет, и бросал на него угрожающие взгляды. Дарри вошел во вкус. Все, что было с ним — Тиггари, Ледник,  Пойдарская война, Северный Менгар — стало казаться сном. Таргеру захотелось даже навестить родную деревню.
   Хозяева рассказали о неприятностях, чинимых их дому лесом Муллио. Из леса прилетали ядовитые семена. Если такое семя прорастало, на огороде появлялся безобидный росточек, который через пару недель вымахивал в кошмарного урода. Если сорную заразу пытались вырвать из земли, ладонь покрывалась язвами, суставы начинали болеть. А однажды, среди бела дня, в избу ворвалась летучая мышь и хотела выпить кровь младшенького, что в люльке. По ночам из дома выйти жутко: в тумане появляются и исчезают страшенные хари. А еще однажды...
   Ни слова не говоря, Анлиль встал и вышел из избы. Хозяева на миг онемели.
   — Я же сказал, он — чужестранец. У них в стране так принято, — извинился Дарри.
   Анлиль отправился прямо на огород и внимательнейшим образом изучил его. Ровные гряды с бобами, луком, петрушкой, редисом, какими-то пряными травами, посередине — куст шиповника. Меж двух грядок вымахал огромный — выше человека ростом — лопух с красным стеблем и ярко-лиловыми листьями, густо усыпанными шипами. Не прикасаясь к странному растению, Анлиль осмотрел его: каждый лист, каждый шип, а потом — и землю вокруг него. Вернулся в избу.
   — Ты бы все-таки...немного повежливее...они мои соотечественники, как-никак, — сказал  Дарри. — Кстати, они предлагают нам переночевать у них в доме.
   — Соглашайся! — сказал Анлиль.
   — А твои дела на Тарфо?
   — Подождут.
   Беседа продолжалась, и Дарри окончательно заврался. Хозяйка сказала, обращаясь к таргеру:
   — Твой чужеземный друг, может быть, знахарь? У него глаза, как у знахарей. Не посмотрит ли он моего ребенка? Малыш все время кричит, словно его режут.
   Анлиль охотно согласился посмотреть ребенка. Малыш выглядел совершенно здоровым: пухлый, розовый, глазастый. Анлиль повертел его в руках, зачем-то встряхнул и небрежно сказал Дарри:
   — Объясни им, что все в порядке.
   — Бабе интересно, почему он кричит?
   — Глотка есть, вот и кричит! — свирепо сказал Анлиль и больше не принимал участия в беседе.
   Гостям постелили на скамьях во второй горнице. Соскучившийся по женской ласке Хронг бросал взгляды на сестру хозяина, а та сидела, потупившись, и делала вид, что ничего не замечает.  Смеркалось. Совы пронзительно и печально закричали в лесу. Простившись с гостями, хозяева затворились в другой горнице. Утомленный Дарри заснул мгновенно. Хронг тоже быстро захрапел, и снилась ему все больше гадость. Поэтому только Анлиль услышал, как скрипнула дверь. Тихие шаги. Тихое дыхание.
   Она села рядом с ним и смотрела на него, затаив дыхание — сестра хозяина. В белой холщовой рубахе она казалась призраком, пришедшим из темноты.
   — Я вижу тебя, — сказала девушка.
   — Я знаю, — откликнулся Анлиль. — Я сам вижу тебя.
   — Ты говоришь на моем языке, я говорю на твоем.
   — Мне это безразлично.
   Хронг заворочался во сне. Девушка лениво повернула голову, посмотрела на лумборца и улыбнулась. Потом она снова взглянула на Анлиля, и глаза ее сверкнули.
   — Я знаю, что ты увидел ребенка. Ее ребенка.
   — Я и не такое видал.
   Девушка засмеялась. Смех был странный, злорадный.
   — А я хожу туда.
   — Часто?
   — Нет. Часто нельзя. Уйду в землю. Или еще что. Поэтому хожу редко. Когда эти заснут, ухожу. Беру с собой семена мака или дикого терна. Или крови куриной. Встану на опушке, а вокруг лес — черный, глухой. Стою и жду. Кто-нибудь придет.
   — И что ты делаешь с ними? — со смехом спросил Анлиль.
   — Я с ними сплю. То с одним, то с другим. Смотря, кто придет. Мой брат меня жалеет, что в девках засиделась. Он думает, я ласки не знаю. Да кто ж мне еще такую ласку подарит? Один лучше другого, все такие красавцы, и люблю я их до зари, а на заре возвращаюсь. Иногда всадник в пышном кафтане приходит, а иногда рыцарь в латах и шлеме. Он забрала не поднимает, его не поцелуешь, но другое-то у него в порядке, поднимается! А то еще приходит такой — выше пояса волк, ниже пояса мужик. А глаза волчьи, звериные, но ласковые.
   — Ты думаешь, они тебя не тронут, когда убивать вас всех придут, любовники твои? —насмешливо спросил Анлиль.
   — А и то, зачем им меня трогать, — лениво ответила девушка. — Они ведь не злые. А я —своя.
   — А брата и племянников тебе не жаль?
   Девушка усмехнулась:
   — Нет, не жаль. Еще чего! Они ведь предатели. А младшенького-то они не тронут, он вроде меня, вернувшийся.
   — Я знаю, что они придут сегодня ночью, — медленно сказал Анлиль. — Они уже идут. Слышишь их шаги? Слышишь, как они идут сквозь леса?
   Девушка встала и прислушалась:
   — Да. Это должно было случиться.
   Она сделала шаг к Хронгу:
   — Я хочу взять камень-душу у твоего слуги.
   — Этот человек не слуга мне. Он — мой друг. И это — его камень.
   Девушка снова засмеялась:
   — А зачем ему? С ним-то уже все, отпрыгался. Он пил воду в лесу.
   — Нет! — крикнул Анлиль. Он подошел к Хронгу и положил ладонь на лоб северянина. Девица сказала правду. — Чтоб тебя, Хронг!
   Это осложняло все. Клянусь светлой душой Эльви из Ра-Досто, как это осложняет все!
   Девушка прищурилась:
   — Они уже здесь. Пойдем, посмотрим на них?
   — Сама смотри!
   — Я тебе же помочь хотела! — легкими шагами она выбежала из горницы. Мгновение тишины, потом истошный женский вопль. — Призраки! Призраки из леса Муллио! Они пришли за нами!
   Анлиль склонился над Хронгом. Северянин, казалось, захворал лихорадкой: его лицо покраснело, середце бешено колотилось, рубаха была мокрой от пота.
   — Плохо тебе, Хронг? — спросил Анлиль.
   — Плохо... — простонал варвар.
   — Бедняжка! — и с этими словами Анлиль отвесил Хронгу затрещину. — Водички тебе, дубине, захотелось?
   Встревоженный Дарри метался по избе:
   — Анлиль! Хозяева чем-то напуганы! Что происходит?
   — Хронг нам сейчас не помощник, только помеха, — хмуро сказал колдун. — Ладно, пойдем посмотрим на этих призраков.
   Семейство, как завороженное, стояло на крыльце и смотрело в ночь. А прямо за порогом стлался густой белесый туман, синие верхушки елей виднелись из него. Озеро и ивы исчезли. Дарри и Анлиль тоже вышли на крыльцо. Сестра хозяина повернула голову и взглянула на них, ее глаза сверкнули, лицо исказилось странной улыбкой. Туман казался живым и злобным, он подкрадывался все ближе к дому, и таргер первый раз в жизни подумал: «Не надо человеку быть с такими существами».
   — Они идут! — крикнул хозяин дома и поднял топор.
   И тогда они увидели, как сквозь туман к ним приближаются, на небольшой высоте летя над землей, семь огромных, мерцающих ярко-зеленых шаров, покрытых пупырчатой чешуей. Из шаров росли острые, длинные, изогнутые на конце шипы. Шары остановились на расстоянии трех шагов от порога, они медленно вращались вокруг своей оси. Прямо над домом небольшой клочок неба вдруг очистился от тумана, и стала видна такая же зеленая луна: она вращалась и пела, круглая, сверкающая.
   — Дарри! — сказал Анлиль и толкнул таргера к сестре хозяина. — Убей эту женщину!
   В воздухе рос низкий угрожающий гул. Таргер медленно обнажил меч.
   Женщина в упор взглянула на Дарри:
   — Ты решил убить меня, таргер, мой соотечественник? — в ее голосе звучал страх, но глаза были холодными, рысьими. — Не убивай меня! За что ты хочешь лишить меня жизни?
   — Земля  всегда вернется за землей, — прошептала хозяйка. — Дерево пожирает дерево.
   — Дарри! — повторил Анлиль. — Немедленно убей эту женщину!
   Таргер взглянул на сестру хозяина:
   — Ты с ума сошел! Я не могу убить беззащитную женщину!
   В тот же миг сестра хозяина превратилась в точно такой же зеленый шар, что и те, только гораздо меньше. Один из ее шипов пронзил хозяина, другой — Дарри. Оба они упали на крыльцо. Шары меняли цвет, становясь лилово-красными, синими, болотно-зелеными. Восьмой шар медленно двинулся к обезумевшей от страха хозяйке. Гул становился все больше похожим на пронзительный визг. Женщина вцепилась в дверной косяк, но на старшего мальчика этот визг подействовал гипнотически, и он неверными шагами пошел к страшным шарам.
   — Стой на месте! — крикнул Анлиль. Бесполезно.
   — Вернись! — умоляла мать. Она уже готова была побежать за сыном, когда Анлиль, вспомнив о младенце на ее руках, выхватил его и поднял, словно угрожая. Вращение шаров прекратилось. Пеленки рассыпались в прах. В руках Анлиля был старый, сморщенный младенец с темно-зеленой кожей и блестящими красными глазами.
   — Я — вайа-лолис! — крикнул Анлиль. — Я приказываю вам остановиться! Или я убью вашего сына и предводителя!
   Ребенок смеялся:
   — Ты точно такой же, как мы! Ты не смеешь убивать нас! Это было бы предательством!
   Лунный диск начал медленно приближаться к земле, и из его сердцевины с криками летели бесчисленные совы. Совы опускались на верхушки елей, и у них были глаза младенца.
   — Я предупреждаю в последний раз! — сказал Анлиль.
   Вой исходил теперь от луны, от шаров, из глубины леса.
   — Хорошо! — мгновенно закончившийся поединок воли, и Анлиль свернул младенцу шею. Его позвонки хрустнули, большая голова безжизненно повисла.
   Шары лопнули. Сотни, а может быть, тысячи травянистого цвета хризолитов посыпались из них на землю, и каждый камень, прежде чем достигнуть земли, трескался, и зеленый бледный огонек появлялся из него и, пульсируя и содрогаясь, плыл вверх. Анлиль, хозяйка и мальчик увидели, как туман поплыл вслед за огнями в верхние сферы неба, и над усыпанной расколотыми камнями землей линия горизонта сама треснула, подобно камню. И там тоже клубился туман, но зеленый, пронизанный искрами, и сквозь этот туман проступали очертания призрачных фигур и прекрасных, но полуразрушенных зданий. В мире, что был виден сейчас сквозь трещину, тоже сияли луны — алая, зеленая и черная, как обсидиан — и тогда те, кто стоял на крыльце поняли, что они смотрят в ад, Унниджати.
   — Это ужас! — воскликнула женщина, падая на колени. — Мы не должны видеть это.
   Зеленые огоньки, освобожденные из хризолитов, один за другим исчезали в Унниджати. Они летели туда стремительно и обреченно, как мотыльки на огонь. То души Стражей леса Муллио, больше не скованные чарами, навсегда уходили в ад.
   Когда все огоньки исчезли, лопнувшие шары липкой пустой кожицей упали на землю, а трещина начала закрываться. И в последний миг оттуда чуть было не вышла стремительно приближавшаяся женщина с искаженным от гнева лицом, окровавленными крыльями и змеящимися волосами. Сама Эсилтейр уже готова была выйти из Унниджати, но края трещины сомкнулись. В тот же миг все совы вспыхнули зеленым огнем и мгновенно сгорели, визг прекратился, сменившись неожиданно радостной тишиной.
   — Все закончилось, — сказал мальчик, прижимаясь к матери. — Они больше не придут к нам.
   Туман понемногу таял, лазурная ночь прояснялась над землей, и луна теперь была золотой и светлой, и сотни мерцающих звезд протянулись от края до края небосвода. Озеро и серебристые ивы оказались видениями. Изба стояла на поляне в густом еловом лесу. Пели ручьи.
   Зеленые точки еще мерцали вдали, там где была трещина, словно напоминая о том, что врата Унниджати еще могут открыться, но страха больше не было. Полночный ветерок шевелил ветки елей.
   — Здесь было море. Здесь будет море? — сказал нежный голос. Лесные феи, убранные цветами и зелеными ветками, вышли танцевать на поляну. Лунные лучи отражались в их круглых, нечеловечески спокойных глазах.
   — Как я теперь буду жить? — спросила хозяйка. — Ты убил моего сына. Она убила моего мужа. Мой народ погиб.
   Анлиль не ответил ей. Он склонился над раненым Дарри. У таргера было поражено плечо: рана уже начинала разлагаться, бледные зеленые пятна проступали сквозь кожу на руке и шее, а в самой ране Анлиль обнаружил белесый корешок.
   Под нежное пение фей, танцующих в лунных лучах, Анлиль занялся раной Дарри. Он перенес свое зрение в Ниннант и увидел все по-другому: настоящий облик женщины и ее сына, ярость и боль старых деревьев, привыкших к Стражам. Увидел, во что превращаются остатки шаров. Последний проблеск Унниджати еще пульсировал на небе, превращаясь  то в точку, то в диск. Анлиль извлек корешок из плеча Дарри. На руке колдуна вспыхнул синий огонь, и этим огнем он очистил рану и выжег зеленые пятна. Несколько раз ему казалось, что работа закончена, но, придирчиво осмотрев сделанное, он убеждался, что есть еще нечто подозрительное, и продолжал очищать рану. Потом Анлиль превратил язычок пламени в прочную нить и зашил ею края раны.
   Хозяйка внимательно наблюдала за работой Анлиля.
   — Все, Дарри! Пошли! — позвал колдун. Лихорадка у таргера прошла, но идти он отказывался.
   Анлиль прикоснулся к руке Дарри и передал ему часть своей энергии. Со стонами и кряхтеньем таргер поднялся на ноги.
   — Мой муж еще жив. Сделай это для него! — попросила хозяйка.
   — Пойдем быстрее, Дарри! Хотя мне надо еще взглянуть на Хронга, — сказал Анлиль.
   Таргер махнул рукой — дескать, мне уже все равно — и без сил опустился на крыльцо.
   С Хронгом все было гораздо хуже. В горнице стоял настоящий древесный обрубок, покрытый начинающими зеленеть сучками. Единственное, что осталось от варвара — это пара безумно испуганных глаз.
   — Ну что, Хронг, предупреждал я тебя? — спросил Анлиль, просто чтобы сказать какие-то слова. Потом вышел из избы, схватил Дарри за плечо, встряхнул его и скомандовал:
   — Вперед!
   Они прошли мимо рыдающей хозяйки и углубились в лес.
   — Что с Хронгом? — слабым голосом спросил Дарри.
   — Дубиной был, дубиной и остался.
   — Куда мы идем? — Дарри был слишком обеспокоен своей немощью, чтобы разгадывать эти его загадки.
   — К настоящему озеру Тарфо, вот куда.
   Березки безжизненно поникли в ожидании рассвета. Побледневшая луна зашла за лес.
   — Меня чуть не убили, по-моему, — пожаловался Дарри.
   — Терпи.
   Как он медленно плетется, этот таргер, все у него в порядке с ногами! Если не дойти до Тарфо к восходу солнца, могут возникнуть новые трудности. В кружеве ветвей мелькнула затуманенная озерная гладь.
   Если этот таргер не пойдет быстрее...
   — А вот и озеро, — сказал Дарри.
   Анлиль остановился:
   — Поворачиваем.
   — Как — поворачиваем?
   Они пошли обратно. Небо понемногу светлело. Хозяйка и ее старший сын по-прежнему сидели на пороге. Тело хозяина исчезло.
   — Вот все, что осталось от него! — крикнула хозяйка и показала Анлиля пригоршню сухих листьев. — Он погиб из-за тебя! Он верил, что прошедший через лес спасет нас! А ты даже не пытался помочь ему!
   Она бросилась на Анлиля, но он движением руки парализовал ее и сказал Дарри:
   — Сиди здесь, на крыльце.
   Хронг уже покрылся свежими зелеными листочками. Глаза его оставались еще человеческими, но приобрели бессмысленно-терпеливое выражение.
   — Отправить бы тебя на дрова, — пожелал ему Анлиль и принялся за работу.
   Он отслаивал кору, слой за слоем, щепку за щепкой, разрушал ее все тем же бледным огнем с зелеными искрами. Он выжигал ветки, и они, прежде чем погибнуть, пытались уползти из горницы. Самую проворную ветку колдун догнал уже на пороге и уничтожил. Но труднее всего оказалось уничтожить корни: их приходилось разрушать медленно, каждое волокно в отдельности. Показалось обескровленное тело самого Хронга. Мгновение варвар стоял, покачиваясь и бессмысленно глядя перед собой, потом тяжело рухнул на пол.
   — Ну уж нет, — сказал Анлиль. — Ты у меня сам пойдешь.
   Колдун еще раз проверил все: в горнице было чисто. Ни следа коры, листьев или корней.
   — Встань и иди во двор, — велел тогда Анлиль так грозно, что бедный Хронг, хватаясь за стены, поплелся вон.
   Подчиняясь мысленному внушению, хозяйка и ее сын поднялись на крыльцо и вошли в дом. Анлиль захлопнул дверь и задвинул ржавую щеколду.

   Уже светало, когда он вышел из дома. Дарри и Хронг сидели на крыльце и начинали беспокоиться. Беспокоиться надо было раньше. Анлиль пошел к озеру Тарфо, не оборачиваясь. Небо мерцало золотистым сиянием, в ельнике щебетала зарянка. Анлиль вспоминал, какой ужасной была жизненная сила этих двух существ: получеловеческой, полудемонической, слабой, скользкой, болотной. Меньше всего на свете он хотел бы породниться со стражами леса Муллио, но это произошло.
   — Почему эта баба превратилась в шар и проткнула меня насквозь? — пробормотал Дарри.
   — Ты забыл Тиггари. Стражи — это люди, превратившиеся в лесных демонов. Те, кто жил в избе, тоже когда-то были Стражами, но потом они начали обратное превращение. Они снова становились людьми, поэтому для Стражей были предателями.
   Они прошли еще немного, и Анлиль сказал:
   — Ждите меня здесь.
   Сквозь густой ельник мерцало круглое лесное озеро. С трудом пробившись сквозь колючую поросль, Анлиль вышел на берег, точнее, на узкую полоску топкой грязи вместо берега — ели росли почти у самой воды. Настоящее озеро Тарфо было еще меньше ложного. Мелкое, почти сплошь покрытое ряской, кувшинками и водорослями. Анлиль огляделся по сторонам. Стволы, стоящие так близко друг к другу, что напоминают стену. Пышная хвоя, золотистая в лучах зари. Оглушительный птичий щебет. И тяжелый лесной запах — дух смолы, хвои, кипрея. Анлиль ясно различал место, где находился сидиан — гигантское сосредоточие энергии — прямо в середине озера. Даже вместе с той энергией, что он взял у обитателей избы, для покорения сидиана его сил было сейчас недостаточно. Он мог бы взять энергию из воздуха, из воды, из леса — но это сблизило бы его с вайа, демонами. Сблизило бы еще больше.
   Анлиль сосредоточился и пошел к тому месту, где находился сидиан — прямо по тихой озерной глади. Водомерка скользнула мимо. Кувшинки слабо дрожали, первые солнечные лучи согревали воду. Анлиль поднял руки. Потом он лег на воду, словно на удобное ложе. 
   Энергия золотой кувшинки, медленно раскрывающей лепестки. Энергия тончайшей пленки, стянувшей воду невидимым панцирем. Энергия, зреющая в еловой шишке. Энергия красного солнечного диска.
   Анлиль открыл сидиан, и он засиял всеми цветами радуги, образовав призрачную арку, еле различимую и все-таки яркую, как крылья стрекоз.
   Этого нельзя было делать, но это было сделано.

   Раскосая девушка в мужской одежде села, скрестив ноги, и взяла в руки пучок травы. На стеблях дрожали росинки. Желтое насекомое упорно карабкалось вверх, поднимая крылья.
   Эта странная девушка полюбила наблюдать за работой кукольника Витсиппы. В первые дни он бы не позволил ей мешать, но сейчас создание куклы-тходэ подходило к концу.
   На правом плече куклы было клеймо раба с буквами «Орд. Ущ. Л.». Рисунок дал Витсиппе Миариллоун, и кукольник аккуратно перерисовал его.
   — Как ты попала сюда? — спросил он у девушки.
   Она помолчала, глядя на  куклу. По обычаю магов, она никогда не смотрела в глаза Витсиппе.
   — Я оказалась в Пойдаре. Была война. Я добралась до Элайи...да...и я видела тебя на улице. Ты раздавал прохожим куклы. Ты говорил: тходэ тсанг арста. Я запомнила.
   — Я не видел тебя.
   — Ты не мог, — прошептала она. — Со мной был демон. Я считала его прирученным. Один злой человек захотел поймать моего демона, но поймал меня. Меня отвезли в монастырь Эджа-Звайне.
   — И что было потом?
   — Там я встретила человека, за которым охотилась.
   — Ты охотилась?
   — Да.
   Витсиппа понял.
   — Это он? — спросил он, прикоснувшись к кукле.
   — Такие слова нельзя произнести вслух. Мы говорили, и он показал мне одну картину, которой я никогда не забуду. Потом он покинул монастырь.
   — Что сделала ты?
  — Я в первый раз услышала зов и ушла. Но я не стала больше охотиться, нет! Зов привел меня к магам Дару. Миариллоун дал мне целебное зелье и амулет, который я сняла. Я не хочу становиться одной из них. Я хочу понять.
   — Что ты хочешь понять?
   — Кто виновен, а кто — невинен.
   Витсиппа бросил в коробку клубок золотых нитей.
   — Этот человек — вот кто виновен, — сказал он девушке. — Миариллоун показал мне хрустальный шар. В гранях шара я увидел деяния этого человека. Он убивает людей, как... Для него это проще, чем для меня — порвать нитку!
   — Проще. Поэтому ты делаешь куклу-тходэ?
   — Миариллоун сказал мне, что мой сын выйдет из тюрьмы. Он не сказал, как он это сделает. Вчера Миариллоун сказал, что мой сын уже на свободе.
   — Ты хотел бы увидеть его?
   — Нет.

   На вершине башни черный ящер с гребнем вдоль хребта начал звонить в колокол. Привстав на задние лапы, он дергал за веревку с видом заправского звонаря. Покорная гулкому звуку, девушка спустилась по лестнице и оказалась в тесной горнице, освещенной светильником в виде жука. Миариллоун сидел в кресле, рядом с кроватью под серым балдахином. На кровати лежал человек, лицо которого было закрыто черной тканью.
   — Как идет работа? — спросил Миариллоун, повернув к девушке свою драконью маску.
   — Он закончит сегодня.
   И она подумала: «Ты знаешь это и так...»
   — Они вышли из леса, охраняемого Стражами, — сказал Миариллоун. — На озере Тарфо Залейнаран сделал некое действие, которое я должен буду проанализировать. Внешне действие выглядело бессмысленным. Это значит, что необходимо тщательно осмыслить его.
   — Осмыслить...его... — повторила  девушка.
   — Они провели два дня на окраине города Ловсед-Био. У зертианина были при себе поддельные бумаги. Тебе известно, что линдрианцы хотят признать его двенадцатым атковантаром?
   — Кем?
   — Тебя не учили этому в Ивяннике? В каждую эпоху магам отпущен особый предел могущества, и как бы они не старались, они не смогут этот предел превзойти. И в каждую эпоху был тот, кто достигал предельного совершенства — в тех границах, что очертили боги. Такой маг звался атковантаром. Так думают линдри. Они собирают чынклайт — совет всех пустынных земель. Они готовы признать зертианина двенадцатым атковантаром. Хотя, с моей точки зрения, чтобы заслужить такую честь, мало уметь виртуозно подделывать бумаги и убивать за тридцать секунд в три приема.
   — Но если он—таков, как о нем думают, подействует ли кукла-тходэ?
   — Крайность нуждается в другой крайности. Витсиппа — гений, хотя по нему и не скажешь... Он привнес в эту куклу свое сверхъестественное мастерство.
   — Мастерство, — повторила девушка.
   — Итак, они провели два дня в Ловсед-Био. Там они повстречались с неким ледниковцем по имени Хасси Филин, морским дружинником грабителя Хаппи. Хаппи сейчас стоит в гавани Дишонака и ждет... Зертианин отослал третьего участника отряда к Хаппи.
   — Этот третий — таргер? — вдруг спросила девушка.
   — Нет. Таргер остался с зертианином. Они вдвоем идут на Супату. Сейчас они — всего в миле от башни, в которой...
   Миариллоун странно усмехнулся.
   — А это значит, что необходимо действовать немедленно! — перебил он сам себя.
   Девушка обогнула кровать и склонилась над неподвижно лежащим человеком.
   — Необходимость в нем отпала, — сказал Миариллоун, отвечая на ее взгляд. — Ему уже не будет места в Кайнтоне. На борту «Ворона» — это корабль Хаппи — плывет Шеррек Лайвалан. Хаппи и Харамзин сделают его новым менгарским правителем.
   — Ледниковцы высадятся в Кайнтоне?
   — Уже очень скоро.
   — Зачем?
   — Они создают империю.
   — Почему бы тебе просто не отпустить его?
   — Это было бы возможно, — сказал Миариллоун, — но я заплатил за него шестьсот маталле.
   — Ты циник! — девушка впервые улыбнулась.
   — Я практичен. Государство требует от подданных, чтобы они были практичны, но чрезмерная практичность не поощряется. Лицемерие нашей морали! Я буду использовать принца как айдмарт, источник энергии. Зертианину бы это понравилось!
   — А если я взгляну на его лицо? — девушка взялась за уголок ткани.
   — Милая Лелли, мой маленький друг, зачем тебе это? Твои глаза должны видеть красоту мира.
   Девушка приподняла ткань и долго смотрела на лицо лежащего человека.
   — То, что ты сделал — тоже красиво, — сказала она.
 
   Дарри был рад, что они быстро покинули Ловсед-Био, город, где признавали только еловые дрова. Жители города, как и все внутренние ниемийцы, терпеть не могли чужаков, но Анлиль вооружился таким ворохом бумаг, что изучить их все не взялся бы даже самый дотошный чиновник. В городе варили темный и очень густой мед, мастерили канаты и выращивали огромные тыквы. А еще в Ловсед-Био был ледниковец по имени Хасси Филин. Он добрался сюда по сложной системе пересекающихся речек, речушек и канавок. Хасси Филин был безмерно счастлив повстречать пророка Таргнира и мужественного дружинника Хронга, Дарри он не признал. Хасси собирался плыть назад, в гавань Дишонака, где вот уже третий день пировал ни кто иной, как сам светлый Хаппи. Хронг еще не пришел в себя после пережитого: он то и дело чесался и жаловался на то, что в нем завелись личинки жуков-короедов. Хасси Филин предложил Хронгу выпить пива — поможет.
   — Хаппи будет рад видеть тебя, — сказал он Анлилю. — Что тебе делать в Ниеми?
   Хронг выпил пива и повеселел. Он начал ходить по безлюдной в полуденный час таверне, странно притоптывая ногами.
   — Что ты делаешь? — не выдержал Дарри.
   — Врастаю...
   — Идти с ним дальше — невозможно, — сказал Анлиль.
   Они отослали Хронга с Хасси Филином на корабль «Ворон». Анлиль сказал, что ему необходимо побывать в Супате, и что он нагонит флотилию Хаппи в гавани Земмемит еще до конца месяца анхийа. В городе Анлиль раздобыл карту, и уже на следующее утро они с Дарри бодро отправились в путь по лесной дороге.

   В полдень они встали на вершине холма. На все четыре стороны тянулся лес — густой, хвойный. Только одно строение оживляло безлюдную землю: круглая башня, сложенная из крупных камней неправильной формы. Башня была совсем недалеко.
   — Что за башня? — спросил Анлиль.
   — Представительство военно-торговой корпорации, КВАННЭ «Вергуг», — ответил Дарри.
   — Откуда ты знаешь?
   — Она контролирует все окрестные дороги.
 
   На закате небо выцвело, побледнело. Было очень тепло и тихо, черные листья висели неподвижно. Последний стрекот насекомых, особенно отчаянный в предчувствии осени. Анлиль и Дарри развели костер. Таргер опасался близости колдовской башни, но Анлиль успокоил его: дескать, ничего серьезного! На коленях Анлиля лежала карта Ниеми. Дарри заглянул в карту и расхохотался от души. Да дороги этой от Ловсед-Био до Супаты никогда и построено не было! А что это за постоялый двор здесь обозначен? Не было его здесь никогда, и быть не может! Почему быть не может?! А потому что у нас в Ниеми никогда ничего не меняется. А если поменяется, то это уже не Ниеми будет, а Лумбор...
   Анлиль подкинул в костер ветку можжевельника: 
   — Таргер, я картам  верить привык, но то были харраканские карты. А если мы до Супаты доберемся...
   Он замолчал. Дарри не придал этому значения. Анлиль часто замолкал, не закончив фразу.
   Таргер потормошил подстреленную им накануне дикую утку.  Отличный запах! Жаль только, что Анлиль, как всегда, откажется. Дойдем ли до Супаты? Ничего ты не смыслишь в наших ниемийских обычаях, колдун... Я бы объяснил тебе, как следует...
   — Этого не может быть... — сказал Анлиль.
   Он медленно поднялся с земли, сделал несколько шагов и прислонился к стволу дерева. Возня с уткой отняла у Дарри немного времени. Лишь потом он обернулся и увидел, что Анлиль как-то странно сгибается, обхватив дерево руками.
   — Эй!
   Таргер подошел к нему. Острое чувство чего-то, что сейчас произойдет или уже произошло, ударило по всем его нервам.
   — Эй! — он хотел тронуть Анлиля за плечо, но вдруг обнаружил, что не может прикоснуться к нему. Это напоминало стену — вязкую, но очень прочную.
   Знакомый с теоретической магией по рассказам все того же Анлиля, Дарри понял, что колдун поставил магическую защиту. Зачем? Словно отвечая на этот вопрос, Анлиль медленно сполз на землю. Его одежда была окровавлена. Кровь струилась из раны на груди, ниже левого плеча.
   Первой мыслью Дарри было, что Анлиль неосторожно напоролся на сук. Впоследствии он вспоминал об этой мысли, как о примере того, до каких наивных измышлений может дойти человек в минуту полнейшей растерянности.
   Анлиль начал задыхаться, прижимая руку к груди. Дарри стоял и хлопал глазами. А потом он пришел в себя, и в голове его за одно мгновение пронеслись десятки разных мыслей.
   Нужно перевязать рану... Дарри оторвал от своего плаща клочок ткани...грязновато...да что делать! Но его руки снова натолкнулись на невидимую преграду вокруг Анлиля.
   — Убери это! — говорил он. — Зачем ты держишь эту штуку?
   Анлиль прошептал что-то, и облако магической защиты вокруг него стало призрачно-красным. Дарри знал, что это означает: Анлиль только что многократно усилил защиту.
   Его ударили ножом, понял он. Но кто? Это магия... 
   Анлиль ухватился за ствол дерева и поднялся на ноги. Зажимая рану рукой, он неровными шагами пошел вниз по склону. Дарри последовал за ним. Анлиль шатался все сильнее. Иногда он останавливался и  закрывал глаза, потом крепче зажимал рану и снова шел, все ускоряя шаг. Его тень шагала впереди него, то сливаясь с ночной темнотой, то проявляясь в белых лунных пятнах. Кровавый след тянулся за ним по траве.
   На краю большой круглой поляны Анлиль остановился. Дарри увидел черную громаду башни военно-торговой корпорации «Вергуг»: она была близко-близко, по ту сторону заросшего багульником луга.
   Анлиль как подкошенный упал в траву. Дарри бросился к нему, но красное облако защиты оттолкнуло его.
   Тогда таргер побежал через луг к башне. В центре каменной стены чернела запертая дверь, узкие окна были наглухо закрыты ставнями. Дарри отчаянно забарабанил в дверь:
   — Эй! Откройте! Со мной раненый человек! Помогите! 
   Он барабанил долго и повторял эти слова по ниемийски, харракански и менгарски. Потом он замолчал и прислушался. Ему показалось, что он слышит какой-то звук.
   — Откройте! Умоляю вас... Да откройте же!
   Дарри встал в лунном свете, понимая, что за ним наблюдают сквозь щели в ставнях. Он снял плащ, отстегнул пояс с ножнами, бросил на землю. Избавился от метательных ножей и кинжала, лука и парочки дротиков.
   — Все! Я безоружен! — крикнул он. — Откройте!
   Никакого ответа. В приступе ярости и отчаяния Дарри снова забарабанил в дверь и снова прислушался. 
   Он отчетливо слышал чье-то дыхание. За дверью кто-то стоял и слушал его крики. Стоял очень тихо, словно опасаясь быть разоблаченным.
   — Да что вы за люди?! — крикнул таргер.
   Он пнул дверь сапогом, потом снова бросился молотить об нее кулаками. Он наносил удары по этой проклятой двери, он пытался сорвать ее с петель... Бесполезно.
   — Слышите вы, там! Здесь человек истекает кровью! Откройте дверь! Вы так и будете там сидеть, пока человек умирает?!
   Безмолвие ответило ему без слов. Таргер поднял голову и увидел, что ставни в одном из окон чуть приотворились, и бледное лицо мелькнуло в черном проеме.
   — Эй, вы, там! — таргер бросил в окно ком земли. Ставни тут же сомкнулись.   
   Дарри снова подбежал к Анлилю. Красное сияние не погасло, оно по-прежнему окружало колдуна странным сияющим коконом. Кровь вырывалась из раны при каждом вдохе, и алая струйка бежала у него по подбородку. 
   — Держись! — прошептал Дарри. — Здесь люди... Мы как раз у башни... Держись, слышишь? Слышишь меня? 
   Анлиль перевернулся и замер, уткнувшись лицом в траву.
   — Помогите! Да помогите же! — Дарри снова барабанил в дверь. — Здесь раненый человек! Помогите! Он истекает кровью! Он же умрет у вас на глазах!
   Раньше за дверью стоял один. Теперь их было несколько. Он перешептывались, ходили на цыпочках, шуршали чем-то...
   Анлиль больше не шевелился. Красное сияние тускнело.
   — Будьте вы прокляты! — сказал Дарри и сел на землю, в полном отчаянии схватившись за голову. — Звери...
   Он не мог больше сдерживать слез, вырвашихся вдруг с предательским всхлипом.
   Потом он взглянул на Анлиля. Кокон магической защиты исчез.
   Дарри прикоснулся к плечу Анлиля и не почувствовал никакого сопротивления. За дверью проклятой башни все еще ходили, шептались... Проклятие вам и вашим потомкам до Нового Опустынивания!  Дарри поднял Анлиля на руки и понес его в чащу, стараясь поддерживать безжизненную голову у себя на плече.
   Покидая луг, он в последний раз взглянул на небо. Какие звезды! Меззел-техну окружена своими ягнятами, белыми и робкими, одинокими в черных Полях Надземья. Одиночество. Лунная тропа уводила в самые таинственные, самые глубокие чащи леса — в древнюю путаницу листвы, мхов, проблесков света и островков темноты.
   Если уж умирать — то здесь, под пологом из влажных листьев орешника, склонившихся до самой земли. Дарри положил Анлиля на траву, накрыл его своей курткой. Потом он постарался проверить пульс...сделать хоть что-то из того, что принято делать... Пульса он нащупать не смог. Лицо и руки Анлиля были очень холодными.
   Дарри прислонился к увитому вьюнком стволу дуба. Он решил не делать больше ничего: так учил его старый таргер. Когда дух достигает Красного ручья, следует оставить умирающего в покое. Иначе душа может заблудиться, и вместо веселых чертогов Зоттура попадет в обманные миры, а то и в пасть самой Хупы... Листья орешника купались в лунных лучах. Анлиль был неподвижен. Это — самая легкая форма смерти, глухое и сонное оцепенение, он хотя бы не будет мучаться... Дарри снова всхлипнул.
   — Как не стыдно?! — услышал он брюзгливый голос. — Вон какой боров сидит, а ревет как девчонка! 
   И изумленный Дарри увидел тощенького и низенького человечка в крестьянской одежде. Человечек стоял на тропе, и лунное сияние наподобие нимба освещало его круглую лысину.
   — Кто ты такой будешь? — вопросил тогда Дарри.
   — Звать меня Торснидр, и сам я — не из местных буду. Я — шиндж. Травоискатель, — и человечек показал Дарри свою круглую корзинку. — Травы собираю и лечу.
   — Что лечишь?!
   — Все! — торжественно ответил незнакомец. — Зубную боль. Подагру. Черную чуму. Глиста вывожу. Все виды лихорадок, лихоманок и дрожалок, тучность, костлявость, бельма, извороченность суставов, золотуху, прыщавость, косоглазие и кривошею... Язвы, нарывы, заикание, пьянство сугубое, малокровие, спорыньей отравление, лишай, холеру, импотенцию. А еще — раны душевные... 
   — Раны лечить умеешь?! — завопил Дарри. — Помоги ему, пес!
   Он снова бросился к Анлилю и увидел, что испачканные грязью пальцы зертианина чуть заметно дрогнули.
   — Он еще жив! Дуй сюда, собака!
   Злобный собачий вой прозвучал вдруг вполне отчетливо. Дарри обернулся и увидел пса —обычного серого пса с закрученным спиралью хвостом и залысиной на башке.
   Незнакомец так и сгинул куда-то... Глядя на Дарри маленьким подозрительным глазом, пес отрывисто гавкнул.
   — А где травоискатель? — спросил Дарри у пса.
   Новый гавк. Анлиль вдруг пошевелился и слабо застонал.
   Это наваждение... Лунное наваждение. Этот пес — точь-в-точь сгинувший травоискатель. Вона как косится и пасть кривит...
   — Господин травоискатель, помогите, сделайте милость! — взмолился Дарри. — Верните себе свой прежний целебный облик! В таком виде вам затруднительно будет лечить...
   Пес поднял лапу и помочился под дерево.
  — Умоляю вас, господин гомеопат, простите меня, олуха! Я вас от большого чувства собакой назвал! Простите!
   Пес исчез. Прежний травоискатель появился на тропе, угрюмый и сутулый.
   — Кто ж вас знает, — пробормотал он, склоняясь над Анлилем, — некоторые предпочитают, чтобы их собаки лечили. А другие — чтоб люди...
   Ноготь на его указательном пальце вдруг превратился в сверкающее тонкое лезвие. Этим лезвием Торснидр аккуратнейшим обрахом распорол одежду на груди Анлиля.
   — Принеси соли! — сказал он таргеру.
   — Где же я найду соли?
   — Иди, иди и отыщешь... 
   И таргер пошел по цветущим полянам, залитым бледными бликами лунного мерцания. Сомкнутые бутоны под ногами... Темные мхи... А вот и ручей, тонущий в диких травах. На берегу ручья Дарри увидел горку белой соли, сложенной в форме муравейника. Он набрал побольше соли в складку плаща  и вернулся.
   Торснидр стоял на коленях рядом с Анлилем. Травоискатель расстелил кругом чистые тряпицы и разложил на них свежие зеленые листья и стебли.
   — Элементы гнарция и зебат — в столетнике из южных долин... Элемент каба — в медунице... Стрелолист, мята, папоротник иронский... Соли принес?
   Торснидр бережно принял пригоршню соли из ладоней таргера и высыпал ее на рану в груди Анлиля.
   — Это же...
   — Молчи, таргер, тихо...
   Анлиль даже не пошевелился. Он дышал прерывисто и глубоко, на его щеках появился румянец. Торснидр брал листья — один за другим — и прикладывал их к ране. Другими листьями он закрыл глаза и рот Анлиля. Дал ему в руку ветку папоротника.
   — Щука с бычьими рогами! — тоскливо воскликнул он. — Молчи, что тебе! Помнишь ли ты, о чем нужно говорить с деревом? В Залейне — там Шипохвост...
   И Дарри вздрогнул, увидев лицо целителя: сине-бледное, с ослепшими глазами. И, когда Торснидр крикнул:
   — Несчастный, безумный мальчишка! — этот голос мог идти только из-под земли.
   А потом — тоненьким, девчоночьим каким-то голоском:
   Белочка найдет орешко, пеночка найдет орешник, на костре горит мятежник, снова ложь, тюрьма и слежка, в черной маске перебежчик... Мне, Торснидру, нету дела, пеночка в траву слетела, белочка в гнезде укрылась, затаилась, затаилась... Травы горькие падут, думы гордые уйдут, и с вершины Сиппариппы ты увидишь мир открытый...
   Потом тело Анлиля стало опускаться  под землю. Сперва трава скрыла его целиком, потом оно все исчезло под землей: только руки, до самого локтя изрезанные аккуратными ссадинами, были подняты вверх, словно руки мертвеца, пытающегося выбраться из могилы.
   — Что ты делаешь?—закричал Дарри.
   — На этот раз ты хотя бы не назвал меня «собакой», — засмеялся Торснидр.
   Губы целителя сложились в трубочку, и таргер снова услышал этот ужасный лай.
   Торснидр вложил в ладони Анлиля какие-то маленькие зеленые шарики, и Анлиль конвульсивным движением сжал их. А потом — терпко пахнущий белесый сок начал сочиться из этих аккуратных, словно ланцетом проделанных ссадин... Он все струился и струился, уходя в траву, и лесные травы увядали. На их месте появились новые растения: с толстыми красноватыми стеблями и пятнистыми кожистыми листьями.
   Торснидр поднял руку, и лунный луч вдруг совершил прыжок, расширился, озаряя плантацию странных растений. По краям лунного круга появился огонь.  Новые растения сгорели мгновенно, оставив после себя лишь красноватый пепел и облако удушливого дыма. Когда дым развеялся, Дарри увидел, что Торснидр собирает пепел и втирает себе в глаза. Анлиль по-прежнему лежал на траве, обмякший как куча тряпья.
   Торснидр неторопливо собрал листья в корзинку:
   — Он должен лежать так до рассвета. До самого рассвета он не должен ни пить, ни есть. Впрочем, он и сам понимает это... Прощай, таргер!
   — Постой! Позволь поблагодарить тебя, добрый врач! 
   — Я — не врач. Я — всего лишь травоискатель, но о травах я знаю все. На изучение каждого растения я потратил по одной своей жизни.    
   
   Кукольник по имени Витсиппа весь дрожал странной мелкой дрожью. Его шедевр, его великолепная тходэ лежала на черном граните стола. Это была лучшая кукла из тысячи, сделанных им, а значит — лучшая, когда-либо сотворенная искусством Лахлах-Лашита. На груди куклы алела кровавая рана. Миариллоун в драконьей маске и бледная девушка в мужской одежде смотрели на темные капли, сочащиеся из раны.
   — Довольно! — сказал Миариллоун. Его голос эхом пролетел под величественными гранитными сводами: довольно...довольно...довольно... Огни факелов вспыхнули зеленым.
   Миариллоун снял с руки куклы-тходэ кольцо с алмазом. Потом снял маленькое колечко с синим камнем.
   — Сейчас мы разорвем контакт, — сказал он.
   — Но...тогда вы не сможете убить этого злодея! — шагнул вперед Витсиппа.
   — Убить?! Но мы и не собирались убивать его.
   В раскосых глазах западной девушки появились разноцветные огни. С бесмысленной улыбкой она смотрела на кровавую куклу.
   — Он придет в себя, залижет раны, а потом он начнет думать, — продолжал Миариллоун. — Он начнет искать виновных. Он будет думать логично — так его научили. И логика приведет его к единственному выводу: сделать такую куклу могли только в Лахлах-Лашите, значит — виновен Лахлах-Лашит. Линдри испугались того, что следующий атковантар будет с Запада, и задумали вовремя убить его. Так будет думать Анлиль Залейнаран. Уверившись в этом, он отвергнет любые предложения Юга. Именно это нам и нужно.
   — Именно это нам и нужно? — переспросила девушка голосом сомнамбулы.
   — Нельзя допустить, чтобы родился монстр: союз зертианского убийцы и полудемонов из Лашита! — сказал Миариллоун.   
   — Почему вы не хотите убить его? — крикнул Витсиппа. — Тогда вам не придется его бояться!
   — Зачем убивать его? Он — великолепный союзник, когда он наш союзник! Он был близок к тому, чтобы начать переговоры со Скорум, но теперь он не будет даже думать о союзе с человеком, приказавшим убить его при помощи куклы-тходэ.
   И Витсиппе показалось, что он видит, как улыбается лицо, вечно скрытое маской.
   — Не будет думать, — прошептала девушка.
   Витсиппа опустил руку в карман. Сжал пальцы на рукояти обсидианового ножа. Нелегко будет ударить куклу, над которой провел столько ночей...
   Ты читал молитву над каждым стежком, но сейчас ты должен ее ударить.
   Витсиппа склонился над куклой. Сейчас... Сейчас!
   Пол уплыл у него из-под ног. Невидимая рука подняла его за ворот, ткань с треском разошлась. Витсиппа в ужасе понял, что висит под самым потолком.   
   — Это был неправильный ход, Витсиппа! У линдрианцев есть игра, похожая на лоджо: только вместо звериных фигур там—человеческие. В этой игре Портной никогда не ходит против Мага. 
   — А Рыбачка — против Ведьмы, — прошептала девушка.
   — Я оставлю тебе жизнь, Витсиппа! — сказал Миариллоун. — Это — необходимость: ведь твоя сила связана с силой куклы, и если ты умрешь, кукла станет обычной игрушкой. А мы не можем потерять такое оружие. Рано или поздно Залейнаран станет опасен, и тогда мы быстро и безболезненно отправим его прямо в нижние слои Унниджати.
   — Будь ты проклят!
   — О! Я давно уже проклят. Я делал с собой, с людьми, с животными, со временем и пространством такие вещи...ты бы свихнулся, ремесленник, если бы мог их себе представить!
   Девушка вышла из гранитной залы. Миариллоун открыл ящик из кипарисового дерева и принялся бережно укладывать куклу.
   — Повиси пока! — насмешливо бросил он. — Потом я заставлю тебя упасть. Ты сломаешь себе руки и ноги и станешь покладистее.
 
   Лелли из Ра-Танник поднялась на смотровую башню Термитника. Она распустила косы, и белокурые волосы мягкой волной упали ей на плечи.
   Небо было синим, ночным. Полная луна плыла над лесом, а за ней следовала звезда Гозган. Козочка... Верхушки старых деревьев тонули в призрачном сиянии. Небо горело, как серебряная змея. 
   До Лелли донесся аромат болотноцветника. Цветок тьмы... Нет, цветок тьмы — огнеглаз. Миариллоун Адепт Дару бранится по эрконниански: потерял ключ от ларца.
   Лелли протянула ладони к луне и прошептала незнакомые слова:
   — Хоншапал крейда...
   Тогда к ней спустилась Луна. У Луны было черное лицо и миндалевидные синие глаза, а на голове ее мерцала ткань красного покрывала. Луна протянула ей доску из дерева линдрианской акации и предложила сыграть в чудесную игру. Лелли никогда не играла в лоджо и даже правил-то не знала, а эта игра была сложнее... Но Луна научила ее законам игры, и Лелли уже знала...уже знала, что...
   — Что Рыбачка может ходить против Портного, а Ведьма — против Мага.
   Так сказала Лелли из Ра-Танник, и Луна улыбнулась.
 
   И было еще другое видение: демон с оленьими рогами, обтянутый серой кожей. Демон говорил. Было приближение. Признание. Понимание. Лелли по-другому увидела мир: он был пронизан потоками энергии, тончайшими и яркими лучами. Лучи сталкивались, сплетались, свивались в геометрические фигуры, взрывались в пламени гигантских пожаров. Была только энергия, и лишь она имела смысл и цену. Ради энергии можно было убить.Жизнь —это право разумного существа. Разум имеет право обладать энергией. Разум имеет право жить. 
   И тогда вайвери Лелли бросилась бежать по витой лестнице из черного железа, сквозь одинаковые гранитные залы, пугая разумных животных и говорящие цветы, ибо каждому, кто встречался с нею взглядом, становилось внятно: это — одержимость.
   Да, но — великая одержимость, родственная той, что раз в семь столетий овладевает линдри.
   Лелли вбежала в зал. Миариллоун отыскал ключ и намеревался запереть ларец.
   Остановившись на пороге, Лелли взмахнула рукой, и кукольник Витсиппа упал на гранитный пол и издал вопль боли. Он извивался на полу, и его ноги и левая рука беспомощно и жалко волочились.
   Миариллоун действовал мгновенно и четко. Взмах руками. Установка защиты. Магический удар.
   Удар, способный с корнем вырвать из земли дерево, но отскочивший от новой защиты Лелли, как мячик — от стенки.
   Лелли повернулась к Витсиппе, который пытался ползти. Кори-дорд. Шианивелль. Сперва Витсиппа был оглушен. Потом тонкая струйка дыма прошла сквозь его голову, как нож—сквозь растаявшее масло. Дым разъел череп изнутри, от надбровных дуг до подбородка.
   Крышка ларца открылась. Потерявшая силу кукла появилась наружу и поплыла в руки вайвери. Странно... После гибели творца кукла уже не была так похожа на своего прототипа. Лелли швырнула ее в огонь камина. Лишний шаг: кукла бесполезна. Необходимый шаг — ибо все может быть. 
   Миариллоун скрестил руки на груди. Он был достаточно умен, чтобы принять поражение.
   — Почему? — спросил он.
   — Не время, — сказала Лелли. — Не время! Я говорю тебе это, я — Структурный Повелитель Демонов! Нам нужен этот человек!
   И она бежала из Термитника сквозь леса, залитые потоками энергии, идущей от живых существ к величайшему из упырей — Луне. Сквозь леса, в которых трещали клубки фиолетовых и темно-синих молний. Над лесами проступали Теневые Созвездия, как черные точки в бездонной пустоте неба. В лесах уже рождались золотые волны будущего тепла и рассвета. То были леса на границе между тремя воюющими государствами: Харраканом, Северным Менгаром и республикой Хдолже-Вирта.
 
    По старому западному обычаю девушки на побережье Земмемит носили синие платья, расшитые рисунками созвездий и знаками, пугающими демонов. Если бы какой-нибудь демон...да хоть бы и сбежавший вайа-рамат вайвери Лелли по прозванию Хегг...в этот призрачный осенний вечер пролетел бы над лесами, окружающими гавань, и посмотрел бы вниз, он бы различил двух всадников, направляющихся в Земмемит из Внутренней Ниеми.
   И он бы увидел, что один всадник здоров и полон жизненных сил, а другой недавно перенес тяжелую рану и слишком быстро встал на ноги. И хотя чувство веселья чуждо демонам, маленький наблюдатель улыбнулся бы, представив, в какое изумление привел бы человеческих врачей отигинальный метод лечения, воскресивший второго всадника из мертвых. А еще демон увидел бы, что первый всадник слишком многое прощает второму, а второй — еще ни разу никого не прощал.
   Это понял бы демон — но не крестьяне, наблюдавшие за всадниками из-за зеленых изгородей и каменных стен, обвитых стеблями вянущего вьюнка. Для крестьян первый всадник был их земляком, отказавшимся от обычаев Внутренней Ниеми, а второй —чужеземцем с горящими глазами одержимого. 
   Анлиль сдержал слово и прибыл в гавань Земмемит еще до конца месяца анхийа. Описание Земмемит, сделанное путешественником Еллу Химром, можно отнести к любой западной гавани: «узкие улицы, обрывающиеся на залитых помоями песчаниках, где токуют огромные чайки...гранитная башня маяка...влажный ветер и облака...и корабли Морского Союза...или пиратские корабли...в гавани»...
   В месяце анхийа 1021 года в гавани Земмемит стояли боевые корабли светлого Хаппи.
   
   Звезда Кораблекрушений, звезда Тусень горела над осенними полями Рочайбо.
   Основные сельские работы были закончены. Меж небом и землей клубились туманы. Кабаны рыскали, похрюкивая, по засыпанным кленовыми листьями и желудями тропинкам. К покрытому черепицей и выстланному соломой городу Рочайбо волы тремя дорогами везли тяжелые метательные машины.   
   Алые шатры воинства Тарджа Амарчи были разбиты на поле, так же называвшемся Рочайбо, а еще — Северная Нива Харраканская. На рассвете император закончил сыгранную с самим собой партию в лоджо. Он сидел на складном сиденье с подлокотниками, а когда лагерные рабы принесли ему баранью похлебку в серебряной чаше, велел подать чашу глиняную.
   Боги завещали нам скромность. Тардж Амарчи вспомнил об этом, когда помощь богов стала необходимой.
  И ему казалось почему-то, что тяжкий сырой дух грибов и прелой листвы—дух этого края — навеки въелся в согхарский металл редкостного доспеха. Варвары жгли костры на северном крае поля, и горький дым от их костров, придавленный к земле влагой, достигал лагеря Амарчи.

   Пение трубы, крики тревоги вспороли холод и сырость, идущие с полей. Тардж Амарчи вышел на порог шатра и увидел, как во мраке промозглой ночи тлеют тысячи факелов. Призрачные силуэты коней, тыкающихся губами в сено. Вот кто-то с топотом промчался на черной лошади, и приблудная собака смело пробежала следом, увертываясь от разящих копыт.
   Тардж Амарчи заглянул в холодные глаза Мирги Минчо. Любимец убиенного собственной дочерью Эмбаука Гренча возрасту подвластен не был. Если бы не седые кудри и две глубокие складки у слишком тонких губ — то можно было бы сказать, что это полководец, из тех, что не отсиживаются за укрепленными стенами. Как можно думать, что то — старец, шептавший трем императорам?
   — Его высочество принц Тэйчи с супругой исчезли, — сказал Мирги Минчо.
  «Его высочество принц...». Тардж Амарчи отлично знал, что этот лукавый старик советовал Эмбауку Гренчу повесить единственного сына — или, на худой конец, навечно заточить в крепости.
   — Куда они делись? — спросил Тардж.
   — Ваше императорское величество, их не было среди беженцев. Также их тела не были обнаружены наританскими плакальщицами, когда тех допустили в Стамаб.
   Тардж Амарчи кликнул одного из своих доверенных полукровок.
   — Я хочу, чтобы ко мне привели Итаза Каланда, — сказал он. — А ты присаживайся, Минчо! Твои ноги дряхлы.
   Тардж Амарчи несколько раз пересек шатер. Его руки были скрещены на груди.
   — Знаешь ты, Минчо, что тот, кто устроил мерзостный обмен на Улла-Джайта...тот, кто привел зеленых демонов в Лулунари...тот, кто натравил Шохэна на Загван...тот, кто выгнал усноденцев из Ишары — это все один и тот же... Один и тот же.
   — Ледниковский пророк? Разве он существует?
   — Он существует! И он — мой родственник по браку, а не по крови. Тарайбирад.
   — Но скажите, кого вы имеете в виду?
   Голос Тарджа Амарчи звучал насмешливо, а ненавидящие черные глаза жили особой жизнью.
   — Законного супруга моей племянницы Сихарди, гори она в Унниджати! — сказал он.
   — Но этого не может быть, мой рагаб! Этот...
   — Этот! — ненависть Тарджа просочилась в его голос.
   Плечи советника поникли.
   — А теперь скажи мне, Мирги Минчо, скажи мне... Этот зертианский выродок пять лет...целых пять лет был вашим беспомощным рабом. Почему никто из вас не догадался его убить? Почему?
   — Тогда в этом не было необходимости, — твердо ответил Мирги Минчо. — Кто мог подумать, что ему удастся освободиться от заклятия и выбраться из тюрьмы? Такого никогда не бывало.
   — И никто — никто! — не сделал такой простой вещи! Никто не накинул удавку на шею этой твари! Нет, вместо этого его выпустили на свободу! И знаешь ты, Мирги, кто освободил его? Племянница моя, Сихарди. Племянница моя убила из-за этого раба моего брата. Но не только лишь кровь Гренча на ее руках. Вся кровь!
   — Но разве вы сами, о мой рагаб,  не воспользовались услугами этого раба, когда была необходимость? — спросил Мирги Минчо.
   —Я  гнил заживо в Ар-Нарите, и жена моя сама варила просо! А племянничек Тэйчи за лето опустошил казну! Ты — мудрый старик, Мирги, но не пристало мне оправдываться перед тобой. И каковы были услуги? Он переслал мне пару бумаг... Для Вестера Зеллема он сделал больше! И может быть, ты еще не слышал новость, Мирги? Единственная дочь Вестера Зеллема, герцогиня Эна, сочеталась браком с герцогом Хейдаугом в храме Валлат Мератской.
   — Молю вас, мой рагаб, поясните мне, как это могло случиться?
   — Очень просто! Свидетелями были Вестер Зеллем и Диог Эрсон. А потом они отправились пировать во дворец этих висельников Близнецов-Правителей! 
   — Мой рагаб убежден, что не был введен в заблуждение?
   — Твой рагаб... Где Итаз Каланд? — крикнул Тардж Амарчи бледному гонцу.
   — Ваше императорское величество, его светлость господин Каланд умертвил себя собственной рукой. Мы нашли его повесившимся.
   
   Битва на Рочайбо началась в час, когда заалела над полями полоска рассвета. Снова пропела труба, но уже по-особому. Сырость гасила огни сигнальных костров. Когда конница ледниковцев ринулась вперед, гул от земли пошел такой, и так затряслась земля, что казалось — идет лавина. Тардж Амарчи поставил два своих легиона впереди, за ними скрыл камнеметы, и еще по два легиона справа и слева, и один — в тылу, против повозок с провизией и запасов оружия. Впервые за много лет над харраканским строем были подняты золотые скрижали с изображением короля Бриччи Ан-Батайми, основателя Империи.
   Харраканцы осыпали варваров градом камней, дротиков, стрел с горящей серой на наконечниках. Но остановить натиск конницы им не удалось. Тарджу Амарчи пришлось укрыться за стенами города Рочайбо.

   Рочайбо был обычным имперским форпостом на северо-западе. Из пятнадцати тысяч его жителей пять тысяч были рабами нехарраканской крови. (С начала Пойдарской Войны слово нибби, «раб» стало как-то выходить из употребления. Вместо него все чаще говорили арсемми, «слуга»). Улицы были беспорядочно застроены бревенчатыми домами под соломенными крышами. Жители держали гончарные и кожевенные лавки, варили пиво и мед,  и с нетерпением ожидали нечастого визита мбингани.
   В самом начале осады все, в ком текла варварская кровь, были изгнаны из города. Жестокая мера, хотя в основном это были рабы. Тардж Амарчи понимал, что привезли их из Кимора, и здесь им идти некуда, а многие из них вполне исправно служили своим господам и никогда не устраивали бунтов... Империя есть необходимость. В осажденной Зимму-Тагашади кучка рабов варварского происхождения, хотя стража и рубила их секирами, успела открыть ворота врагу.
   В городе осталось десять тысяч человек. Мужчин, способных держать в руках оружие, всего три тысячи. Еще тысячу привел Тардж Амарчи.
   Стены Рочайбо были невысоки. Соломенные крыши домов приникали к ним вплотную. Рочайбо строился как временная стоянка переселенцев на великом пути заселения Севера. Защищать их должны были Стамаб и наританские башни.   

   Варвары разбили лагерь в трех милях от крепостных стен и взялись за возведение вала. Варвары трудились, как муравьи — расторопно и слаженно. Через несколько часов солидный земляной вал был готов. 
   Тардж Амарчи и Мирги Минчо мрачно наблюдали со стен Рочайбо, как приземистые северные кони подвозят к лагерю варваров прочные повозки с деталями крупных деревянных конструкций. И не нужно было выдержать десять осад, чтобы понять, что то —харраканские осадные машины. Откуда? Из наританских крепостей, вероятнее всего.
   Всю долгую ночь Тардж Амарчи слушал стук топоров и визг пилы над лагерем варваров. Факелы горели на улицах Рочайбо. Никто не спал, хотя с тем успехом горожане могли бы спать. Укреплять Рочайбо было нечем.
   Многие хотели подняться на стены, но вооруженная копьями стража не пускала людей. Это давало пищу для слухов и рождало панику. Говорили, что варвары смогут поджечь город.
   Со стен Тардж Амарчи видел факелы над варварским войском. Под бой барабанов, заглушающий перестук топоров, варвары возили по полю грохочущие кигласу. Этими предметами, напоминающими квадратные деревянные колоды, они трамбовали землю. И Тардж Амарчи решил, что они захватили в плен каких-то харраканских мастеров.
   По приказу императора были зажжены «огненные лилии». Снаряды с горящей паклей, пущенные из катапульты, освещали варварский лагерь зловещим сиянием. Тардж Амарчи различил новые стяги. Серая росомаха, сжимающая клыками лосося. По краям знамени: меч, топор, трезубец и весы. Знамя богопротивного, свирепого города Ишара!
   Под стеной торопливыми шагами прошли двое. «Огненная лилия» осветила их лица и воротники плащей. Девушка и старик. Они боязливо подняли головы.
   — Почему варвары напали на нас? Я помню, им нравилось торговать на наших базарах, —сказала девушка.
   — Их всегда раздражали высокие налоги, — отвечал старик.
   И Тардж Амарчи понял, что не сможет никого защитить.

   Рассвет был туманным: осень. Но солнце, уже летящее над Рочайбо, грозило вскоре растопить влагу. За ночь варварам удалось подтянуть новые силы.
   Штурм Рочайбо ознаменовался раздирающим грохотом и скрипом, которые издавали громоздкие осадные башни. Восьмерки коней из последних сил тащили их к городским стенам. Неудачный выбор, усмехнулся Тардж: здесь необходимы волы. Три катапульты, установленные под прикрытием городских стен, уже начали метать камни в зловещие неприятельские башни, колеса которых скрипели, натыкаясь на кочки, почти невидимые в хорошо утрамбованной земле. Тардж Амарчи воскликнул «Аргайа!», когда увидел, что ось колеса крайней левой башни переломилась. Деревянные балки, обшитые овечьими шкурами, с грохотом обрушились на скрытую внутри метательную машину и разбегающихся варваров.
   Но на город уже летел град огромных камней, доставленных из ближних каменоломен. Тардж вспомнил, что на добыче камня работали все те же варвары-рабы.
   Запасы камня в городе Рочайбо ограничивались недостроенным зданием ратуши. Вот еще одна башня движется к городу, вот еще одна... Тарджу показалось, что у них есть глаза, и что движет ими их собственная воля.
   Стал отчетливо слышен новый звук: свист бичей, хлещущих спины коней, запряженных в осадные башни. По знаку Мирги Минчо харраканцы обрушили на варваров лавину знаменитых черных стрел. Варвары более всего берегли третью и четвертую башню. Уже видно было, что в них скрыты не катапульты, а гигантские тараны, сделанные в виде голов Рогатого Волка. Украденные харраканские тараны.
   Стрелы сталкивались в воздухе. Стрелы поражали людей на поле и на стенах. Стрелы по наконечник уходили в грубое дерево башен. Тарджу Амарчи пришлось уйти на западную стену, там было безопаснее в тот миг. Он начинал задыхаться от едкой каменной пыли, выбитой из булыжников камнями, летящими с чудовищной скоростью и разрушительной силой. Эта пыль заволокла город, она была чем-то похожа на недавний туман. Грохот падающих камней, вопли раненых, свист арбалетных стрел и бой барабанов смешивались в чудовищный шум, оглушали, приводили одних в ужас, других — в неистовство. Над городом и над осадными башнями расползался едкий ядовитый дым. Горела зажженная сера. Пар поднимался над кипящим маслом, которое лили со стен осажденные, и вопли от нестерпимой боли стали отчаяннее. Добравшиеся до стен тараны снова и снова бились о камни под ритмичные выкрики приводивших их в движение варваров. Мирги Минчо приказал вести непрерывный обстрел по тем, кто копошился вокруг тарана. Волна стрел и камней обрушилась на них. Хотя варвары укрывались за надежными передвижными щитами, многие из них погибли. Вспыхнул правый щит. В тот же миг второй таран, укрытый передвижной деревянной башней, также обернутой сырой соломой и смоченными в воде полотнищами, смог пробить брешь в северной стене Рочайбо. Соломенные крыши домов полыхали уже давно, серный огонь распространялся мгновенно. Уже ничего нельзя было рассмотреть из-за пыли, песка и земли, поднимающихся в воздух от каждого попавшего в цель камня; из-за удушливого дыма, ползущего над горящими крышами и полуобвалившимися стенами, принимающего форму драконьих крыльев в осеннем и призрачном небе.
   В городе ревел огонь, рушились стены. В недостроенной ратуше — еще так много бесполезного камня — Тардж Амарчи молча смотрел себе под ноги. По земле растекалась вода. Откуда она могла взяться? Повсюду — огонь. Да, но внизу была вода.
   Тардж Амарчи с лязгом извлек из ножен меч, рукоять которого была украшена наританским узором. Сплетенные в танце рыбки и змейки... Глаза рыбок были голубыми сапфирами. Глаза змей — изумрудами.
   Вода струилась по колоннам. В Рочайбо пришел дождь. Мутные потоки уже пузырились по заваленной бревнами, досками, камнями и трупами улице. Запахло отбросами, размокающим навозом, затопленными нужниками. Пепел, смешиваясь с водой, превращался в густую тяжелую кашицу. Где-то рушились последние здания.
   Из облака зловонного дыма выбежала девушка. Она бежала изо всех сил, расплескивая грязь. Светловолосый всадник в кожаном плаще догнал ее, взмахнул мечом и, не сбавляя ходу, перерезал ей горло. Ее колени подкосились, и она упала в грязь. Всадник скрылся за поворотом.
 
   Тардж Амарчи не мог знать, что пока он стоял, неподвижным взглядом рассматривая магический узор на рукояти своего меча, в город Рочайбо на белом коне въезжал сам Харамзин Могучий. Харамзин чувствовал саглал, а это — глубже и ослепительнее, чем ярость. Под стенами Рочайбо Харамзин потерял двоих: побратима по пролитой крови и брата своей супруги.
   Чувство, овладевшее Харамзином, называлось саглал, а это означало смертный приговор для всех жителей города.

   Тардж Амарчи рванул ворот плаща. Приставил острие клинка к сердцу. А потом что-то толкнуло его, он сделал несколько шагов и остановился над лежащей в грязи девушкой.
   Огромные глаза смотрели на него с укоризной. Она хотела, чтобы он умер вместе с ней. Тардж Амарчи содрогнулся.
   Медленно он окинул взглядом залитые дождем, тлеющие руины Рочайбо. На дороге гниющие капустные листы и стручки бобов были втоптаны в грязь рядом с трупом старика, а от них во все стороны расходились следы копыт. Это было похоже на солнце нового века.
   Тардж Амарчи услышал истошный призыв коня и пошел на его голос. Ледниковский всадник лежал на земле, пронзенный харраканской стрелой. Город еще сопротивлялся.
   Тардж Амарчи вскочил на коня. Он не ожидал, что конь будет покорен его воле, но случилось именно так. Император Харракана стремительно помчался по улицам — мимо новых пепелищ, мимо храма Валлат, который люди ирон рубили сейчас топорами, мимо трупов детей, мужчин и женщин. И неизвестно, что за божество помогало ему—он сжимал в кулаке амулет Тэймфена, но молился своей Валлат. То ли наританские доспехи его напоминали варварские, то ли на лице его тоже была саглал... Он покинул Рочайбо, не остановленный никем, и поехал на север. 
 
   В городе догорали пожары. Варварам одно было нужно — пройти на юг. И они прошли. Многотысячная толпа сминала золотые кленовые листья и желуди на дорогах Рочайбо.
   Варвары уходили туда, где дремали в осеннем тумане священные земли центрального Харракана — Ашарат. Колыбель сай, колыбель Настоящих. Они шли и шли —многотысячная толпа, влекомая единой волей. И это уже больше напоминало не войну —переселение. Следом за воинами громыхали повозки. Но лишь немногие из воинов были ледниковцами, а другие, такие же светловолосые, белокожие и стройные, но без непреклонной угрюмости во взгляде—кем были эти другие? Вероятно, теми, кого в имперских списках населения называли химбаль: любой туземный обитатель северных тхайбов, не говорящий по харракански, лишенный собственности арендатор клочка феодальной земли?
   Они влекли на юг свое нехитрое имущество: оружие, одежду из кожи и меха, сердоликовые бусы, деревянные фигурки идолов, коров и овец, домашнюю птицу, простые темные ковры. Над светлыми волосами стлался теплый туман. Они спешили на юг вместе с перелетными птицами,  чувствовали приближение больших дождей, торопились найти свой дом.

   — Эй, ублюдки! Мяса, вина, золота и ковров!
   Светлый Хаппи прокричал эти слова, стоя на палубе своего прославленного корабля «Ворон». Лучи солнца скользили по осенней воде в тихой кайнтонской гавани. Изящные золотые шпили и остроугольные башенки столицы Северного Менгара были отчетливо видны с палубы. Город Кайнтон тонул в красной и золотой листве своих кленовых садов.
   Именитые горожане вышли на пристань. Они сообщили светлому Хаппи, что принцы Хинэ и Хоммэ бежали из города в ночь накануне появления боевых ледниковских кораблей в гавани. Они со всем радушием приветствовали как самого Хаппи, так и именитого принца Шеррека Лайвалана, приплывшего вместе с ним в город своей юности.
   Дарри не сразу узнал этого мальчишку, хотя несколько раз видел его на Леднике. Ну что ж... Мальчишка повзрослел. Взгляд стал жестче, спина — прямее. Хотя... Для ледниковцев этот Шеррек — всего лишь мерзкий полукровка, ублюдок, которого почему-то вовремя не выкинули. Для менгарцев он — бастард, рожденный их соотечественницей, которая была похищена и изнасилована варваром.      
   Но лицо Шеррека опровергало такие домыслы. Оно было ясным и безмятежным. Каштановые волосы вились по плечам, серые глаза смотрели с любопытством и добродушием. Сам светлый Хаппи говорил с Шерреком ласково.
   Именитые горожане позвали любезных гостей сойти на берег. Любезные гости могут делать все, что им заблагорассудится, но их убедительно просят не сжигать Кайнтон и не устраивать в нем резни по харраканскому образцу. Хаппи взглянул на Анлиля. Анлиль долго смотрел на золотые шпили Кайнтона, прикрывая глаза от солнца. Потом он через плечо посмотрел на Хаппи и кивнул. Именно тогда и прозвучало требование:
   — Мяса, вина, золота, ковров!
   Еще светлый Хаппи потребовал выдать ему всех харраканцев, чиновников, писцов, аристократов и солдат охранных дружин, кто еще не успел бежать из города.
 
   Коронация того Шеррека, что носил фамилию матери, состоялась на следующий день. Шеррек Лайвалан был коронован как Принц Кайнтонский. Дарри на церемонии не присутствовал: он перепил накануне, и у него болела голова. К вечеру он немного пришел в себя и обнаружил, что ледниковцы продолжали пировать. Сколько же они должны выпить, чтобы свалиться с ног?! Компания собралась в главном пиршественном зале принцев Хинэ и Хоммэ. Ледниковцы, как всегда, переделали все на свой лад: порубали столы и стулья, велели служанкам расстелить на полу ковры, расставить кубки и блюда. Они пировали в полутьме, сидя на коврах и разложив вокруг себя обнаженное оружие. Анлиль и Шеррек сидели рядом с Хаппи. Когда Дарри подошел, Хаппи приветствовал его и разместил по правую руку от себя. В смешанной толпе ледниковцев и успевших найти с ними общий язык кайтонских торговцев виднелись красивые головы городских куртизанок.
   — Пей, Таргнир! — сказал Хаппи, подливая вина в кубок Анлиля. — Пей! Ты заслужил отдых.
   И Дарри со злорадством отметил, что рука пирата была уже нетверда.
   — Я, Таргнир, только двух людей на всем свете люблю и уважаю — себя и тебя! — сказал  Хаппи. — Что, Таргнир? Почитай, всю молодость в клетке...это тебе как? Я бы,Таргнир, будь я тобою, очень много крови бы пролил... Больше, чем ты... Эй, кареглазая!
   Городская куртизанка с карими глазами поднесла пирату вина в серебряном кубке.
   — Харраканка? — спросил Хаппи.
   — Я — менгарка, господин...
   — Что скажешь, Таргнир?
   — Она — менгарка, Хаппи... Оставь ее.
   — Ладно, пошутил... Это что за мясо? — спросил Хаппи у женщины, с улыбкой показывая на дымящийся, залитый жиром поднос. 
   — Ягненок, господин.
   — Ягненок? Или овечка? А здесь что за мяско?
   — Кабана зарезали...
   — Дело доброе! А харраканское мясо где?
   — Не понимаю тебя, господин.
   — Значит, глупа! Эй! — крикнул Хаппи своему любимцу Хасси Филину. — Подай сюда харраканского мяса, брат!
   Ледниковцы втолкнули в залу связанного мужчину в изодранной в клочья одежде. Хаппи встал, потянулся, сверкнул своей знаменитой саблей, и харраканец с перерезанным горлом упал на ковер.
   Женщины завизжали. Повисло молчание. Музыка оборвалась.
   — А что? — закричал Хаппи, глядя по сторонам. — Торговать со мной хотите? Понятное дело, хотите — золотая монета ко мне, как уточка к селезню жмется... А на то, как пирую я, смотреть не хотите? Собаки! Собаки они, правда, Таргнир?
   — Собаки! — отрывисто сказал Анлиль, глядя на него исподлобья.
   — Что, прав я, Таргнир? Скажешь, что не прав — тебе поверю. Будешь судить меня, пророк?..... Говори, Таргнир!
   — Ты во всем прав, Хаппи. Судить тебя некому.
   — Слышу тебя, Таргнир! А вы, собаки... Кто морду отвернет, кто еще визжать будет —зарежу! Не посмотрю, мужик или баба! Давайте, пейте вино! Деньги считайте! Давай другого, Хасси! Другого, филин северных лесов!
   Шеррек забился в угол, за ковры. Его тошнило. Анлиль сидел, облокотившись о подушки, а куртизанка с карими глазами ластилась к нему, гладила его по руке.