Право на жизнь без права выжить
Шел мелкий дождь, и невыносимо дуло со всех сторон. Голода Михаил уже не чувствовал, а пить принесли в литровой пластиковой бутылке те двое, что сейчас рядом ссорились между собой: опухший мужчина, средних лет, и худенькая женщина непонятного возраста, одетая в замызганные брюки и грязную блузку.
Михаил с трудом повернулся на правый бок и стал наблюдать за парочкой сквозь чуть приоткрытые веки.
Суть их ругани сводилась к тому, что мужчина предлагал женщине отдаться ему за половину стакана водки, но та соглашалась на секс с ним, лишь за полный.
Сговорились на половине стакана сорокаградусного напитка и банке крепленого пива. Женщина привстала в половину своего роста – выше не позволяла нижняя часть железнодорожной платформы, под которой они находились, стянула брюки вместе с трусами. Кинув безразличный взгляд на Михаила, она улеглась на разложенный поверх гальки картон и раздвинула худые волосатые ноги. Женщина посмотрела на своего грязного любовника, и тот, спустив до колен все, что прикрывало его до пояса, поспешно улегся на высохшую от бездомной жизни падшую женщину, заелозил на ней, стараясь поднять к действию свое жалкое мужское достоинство. У него ничего не получалось, и женщина, выждав минуту, высказала свое мнение о его сексуальных способностях. Дико зарычав, тот ткнул ее кулаком в лицо и потребовал встать раком. Напрасно – дело не шло далее, чем тереться возле влагалища вялым членом…
– Мерзость, какая! За что это мне? – пробормотал Михаил и повернул голову в другую сторону. Взгляд уперся в сопливого наркомана, пускавшего во сне слюни и бормотавшего о своей любви к мифической даме.
«Компания, однако», – подумал Михаил Кириллович, – «как круто изменилась моя жизнь. Пятьдесят лет исполнилось – и не заметил. Все ездил по стране в поисках счастья. Романтик! Родился в Питере, коренной ленинградец, а жить негде. Гражданин России, всю жизнь честно работал, а что имею? Два квадратных метра гофрированного картона под платформой Балтийского вокзала Санкт-Петербурга. Вот моя теперь прописка. На крышу над головой заработал, остается только подкопить на стены, а сил и здоровья уже нет. Если за тридцать лет работы не накопил денег, то теперь уже и не смогу. Таланта Бог мне не дал, только руки рабочие предоставил. И что из этого? Вышло моё время – и под забор! Подыхай! Не нужен я теперь своей Родине!
Нет! Родина – понятие растяжимое и неодушевленное. К кому обращался? К Родине? Нет, к власти обращался, которая работала от имени моей Родины. Э-э, власть – тоже понятие неопределенное. Значит, к конкретному чиновнику, находящемуся у власти, обращался. А чиновник, что? А чиновники, представляющие мою Родину, зачастую вместо глаз имели железные рубли.
Когда нужно помочь пострадавшим от катастроф в других странах, то чиновники рапортуют перед микрофонами и телекамерами о тоннах посланного полезного груза, о миллионах рублей, перечисленных на счет пострадавших. У некоторых служащих слезы умиления выступают, от своей доброты и порядочности. Верю, что искренне это и жизненно необходимо; в посланных туда рублях есть и моя часть, от уплаченного мною налога. Хорошее и нужное дело помогать людям в беде!
А только почему мне нет помощи? Твоему законному гражданину! Ответь мне, чиновник! Это не добавит вам ни славы, ни наград?»
В сердце Михаила резко закололо, и в глазах стала темно: «Слава Богу! Смерть приходит. Жить дальше нет ни смысла, ни желания, ни сил. Нужно подвинуться ближе к рельсам, чтобы полюбоваться в последний раз на людей и посмотреть на питерское солнышко, если появится оно сегодня. Двенадцать дней лежу здесь, без движения, двенадцать дней ни крошечки во рту самого дешевого в мире хлеба. Только мрачная тыльная часть платформы и тела людей: опустившихся и спившихся бомжей, приходящих сюда на ночлег».
С трудом перекатился Михаил со своего картонного ложа и перекинул через себя свою подстилку, подтянул небольшую сумку с пожитками и драгоценную воду. Так, перекатываясь, преодолевая боль в бедре, мужчина переместился к месту, откуда был виден перрон и люди на нем, ожидавшие пригородные составы.
– Вот так, хорошо. На миру и смерть красна, – тихо сказал усталый мужчина.
Прищурив глаза, наблюдал людей наверху, другой мир. Многие видели его сверху и безразлично отводили глаза, некоторые брезгливо кривили губы, были среди этого благополучного общества и жалеющие его, но не желающие помочь или не представляющие, как помочь. Вид уже для всех привычный. Мало ли бездомных бродит.
Мужчину привлек взгляд черноглазой женщины, которая внимательно его рассматривала. Михаил тоже стал глядеть на нее, тоже сквозь слезы, выступившие на глазах, от боли и слабости.
Вдруг миловидная женщина, которой на вид можно было дать лет сорок, прошла к концу перрона и стала спускаться по откосу к упорному буферу, предохраняющему съезд локомотива с заканчивающихся здесь путей. Так она оказалась метрах в трех от лежащего под платформой мужчины, спросила:
– Что с тобой? Болен? Или побили тебя? Не похож ты на остальных.
– Ходить я не могу. Таз у меня поломан. Вот и лежу.
– А кормит тебя кто?
– Никто. Две недели не ел. Спасибо, воды принесли.
– В больницу тебе надо.
– Был уже: лежал две недели в больнице, недалеко от вокзала. Они меня сюда и определили потом.
– Как же это так! Документов у тебя нет? – не могла понять сердобольная женщина, поглядывая на часы.
– Есть у меня документы. Паспорт в кармане лежит. Гражданин России. Только прописки нет. Я жил и работал в Псковской области. Там была воинская часть, и я был при ней завхозом. Только расформировали ее, и я потерял работу и жилье в одночасье. Приехал к матери. Она здесь недалеко, на улице Шкапина, жила. Только год, как умерла уже моя матушка, а в квартире другие жильцы живут.
– Неприватизированная была?
– Выходит, что не приватизировала. Все обещала сделать, но, видно, руки не дошли до этого.
– И что дальше?
– А дальше… Стал я без прописки на вокзале жить. Денег на покупку жилья не заработал. Где подработаю, где помогу кому. Так и протянул год.
– А потом?
– А затем я поскользнулся и упал, как говорится: «очнулся – гипс». Перелом шейки бедра, прооперировали и две недели продержали в стационаре. Только, что с меня взять? Денег не мог дать, чтобы дальше лечили. Ну, начальство и приказало санитарам вывезти на Балтийский вокзал, откуда меня и взяли, когда упал. Сейчас ведь, если не подмажешь, то лечить не будут. Все теперь хорошо жить хотят. Пришли два здоровых санитара, усадили в машину и повезли. Там высадили на скамейку и две палочки дали. Я им говорю: «Что же вы делаете? Как я буду ходить с палочками? Мне стоять нельзя, бедро сломано».
– А они что?
– Заржали только. Как хочешь, так и ходи. Мол, твои проблемы.
– Что же это делается? – запричитала незнакомка и поспешно продолжила, – сейчас мой поезд придет, и я уеду. Договоримся так: я из дома позвоню в скорую помощь и скажу, где тебя забрать. У меня есть с собой немного съестного. На, лови!
Женщина бросила Михаилу бумажный пакет и стала поспешно выбираться наверх, крикнув напоследок:
–Я еще раз приду сюда и проверю, забрали ли тебя отсюда. Счастливо тебе!
Несколько счастливый, от участия этой доброй женщины, Михаил взял пакет, брошенный ею, и заглянул в него: пара бутербродов с сыром, один с колбасой и сладкая булочка. Целое состояние. Дрожащими руками мужчина взял один из них, который с сыром, и медленно, смакуя, сжевал. На лбу выступила испарина, на душе стало легче, и он задремал.
– Это кто тут такой умный, что скорую помощь вызвал? – раздался сквозь сон громкий голос. Михаил вздрогнул и проснулся. На противоположной платформе стояла карета скорой помощи, а двое мужчин, пригнувшись, рассматривали его и ухмылялись:
– Ты, что ли? А паспорт у тебя есть?
– Паспорт есть. Прописки нет, – промямлил растерянный Михаил.
– Ходить не можешь?
– Не могу.
– А ползать можешь?
– Ползать могу.
– Вот и ползай здесь, грязная бомжара! Не смей больше тревожить скорую помощь. Нам порядочных клиентов возить хватает. Ты все понял?
Возмущенно переговариваясь, представители самой гуманной профессии уселись в новенькую сверкающую машину скорой помощи и укатили по своим делам.
«Испачкал бы их транспорт», – пришло в голову Михаилу как оправдание их необъяснимой грубости.
Прошло еще семь долгих и томительных дней. Бутерброды давно закончились, воды осталось на донышке, и Михаил Кириллович лежал, вконец обессиленный. Дождь прекратился, и ярко засветило летнее солнце. Наверху увеличился поток отъезжающих и приезжающих людей, одетых в чистую и яркую одежду. Любо-дорого посмотреть. Счастливчики! Баловни жизни.
– А что же я? – спросил себя измученный мужчина, – говорят, мужчина должен дом построить. Я построил, только не себе, а другим, когда работал плотником в строительной бригаде. Не один дом, а много домов, где и живут сейчас наши люди. Хорошо работал, многие годы, и был уважаем в коллективе. Значит, первый пункт выполнил.
Должен дерево посадить. Посадил, и не одно: работал в лесничестве пять лет и тоже от дела не бегал. Начальство хвалило.
Должен сына родить. Родил, но дочь, которая живет сейчас в Архангельске и не ведает о его беде. Извините, что дочь, но это не основание меня наказывать.
Что еще? Еще корабли, которые я построил и отремонтировал, когда работал на судостроительной верфи, ходят по водным дорогам и по нынешний день. На том заводе всегда висела моя фотография на доске почета.
Могу еще добавить, что было мною на пользу Родине сделано, но, думаю, хватит и этого, что перечислил, чтобы не валяться здесь, под платформой, и подыхать на виду у народа, который люблю и для блага которого работал.
А может, не для народа я трудился? А для тех, кто на элитных помойках Франции мнет юные мягкие тела? Для тех, кто управляет элитными джипами и пьет элитные напитки в элитных заведениях? Кто спит в элитных домах, построенных в элитных кварталах мегаполисов?
Тогда понятно, почему я получил право на жизнь без возможности выжить...
– Миленький ты мой! Я уверена была, что забрали тебя отсюда, и только сегодня увидела, что ты всё здесь лежишь! Прости ты меня! Сейчас мы поможем тебе. Я привела людей к тебе, и они поднимут тебя отсюда, – услышал он голос своей незнакомки и, прежде чем лишиться чувств, увидел людей с носилками, спешащих к нему под платформу.