Будь любимой
1
Луна яркая, мистическая. Ореол на полнеба. Январь двухтысячного года. Кажется, именно сейчас можно загадать любое желание. И оно исполнится. «Луна! Дай мне… Дай мне… Да что я думаю?! Конечно любовь. И чтобы было интересно!» – загадывает Лена.
Она возвращается от родителей, идет по набережной Кутузова в сторону Финляндского вокзала и улыбается встречным машинам. Настроение отличное. У Лены открытая, теплая улыбка, голубые глаза и светлые волосы, круглые щеки и торчащие уши. Стройная фигура.
В детстве - всеобщая любимица. Когда к родителям приходили друзья, они каждый раз интересовались: «А где же ваша хорошая девочка?» Хорошей девочке полагались конфеты, фрукты и игрушки. Лена была умной девочкой и училась в школе на пятерки. Поэтому ей позволялось то, что не разрешалось двоечницам: приходить поздно домой и иногда прогуливать школу.
Лена не пользовалась чувствами других людей. Она отвечала им искренней любовью. Самым неприятным открытием в тинейджерском возрасте стало то, что любили ее не все. Отрочество - средневековье жизни. Наполненная эмоциями, как ящерица полуденным солнцем, она ждала пылких ответных чувств от каждого из четырнадцати мальчиков, в которых влюблялась с одиннадцати до шестнадцати лет. Ответил взаимностью только четырнадцатый, и его Лена назвала своей Первой Любовью, потому что с его появлением пубертатный период закончился. В том же году Лена поступила в институт. Этой зимой она сдавала сессию за первый семестр четвертого курса.
Лена живет одна, в родительской квартире. Родители регулярно наведываются с проверками, а сами обитают в центре города, в двушке, оставленной в наследство от бабушки.
Иногда Лена ночует у мамы-папы. В выходные просыпается в доме, наполненном людьми. Выходит сонная на кухню. Родители улыбаются:
-Наше солнышко встало!
Трогательно, как в детстве.
Садятся завтракать: мама, папа, Лена и маленький Вадик, сын старшей сестры. Папа доедает вчерашние бутерброды, оставленные Вадькой, выковыривая из плавленого сыра тонкие волоски. Уверенно определяет их происхождение:
-Кинги, достоверно, Кинги.
(Кинги – заслюнявленный Вадиком плюшевый тигр). Папа думает и добавляет менее уверенно:
- Или Наля.
Наля – мягкая обезьянка. Мама делает таинственный вид:
-А я знаю, что это, но не скажу!
И не надо. Лена и так догадывается:
- Не расстраивайся, пап. Это ковер!
Папа давится бутербродом. Мама бьет его ладонью между лопаток. А Вадик выбегает из кухни валять по полу яблоко.
В общем, это идиллия. Такая безоблачная, что Лену скоро начинает тошнить. Она рявкает на родителей: «Я вам не солнышко!» и сбегает.
Уже поздно, редкие прохожие закатываются в парадные как бильярдные шары в лузы. Луна накрывает город светящимся колпаком. И где-то над крышами домов вертится лохматый и шаловливый снежный ангел.
Лена торопится домой, чтобы записать в электронный дневник приснившуюся в родительском доме мысль. Строчки букв двенадцатым кеглем всасываются по воздуху в ухо, и Лена боится отвлечься и потерять идею.
Бог - это барашек в ящике. (Дневник Лены Старцевой).
Проблема нашей планеты в том, что люди не успевают стать настоящими землянами. Жизнь слишком коротка, чтобы привязаться к месту, куда мы попадаем случайно, не по своей воле.
До рождения, в небытии, человек живет на своей личной планете, как Маленький Принц из сказки Экзюпери. Роза и Барашек в ящике не нарушают уединения. Принцы и принцессы любят свою планету, а она бережет их как мама. Но вот в результате неизвестного природного явления Маленький Принц попадает в темный, узкий тоннель, из которого протискивается к пятнышку света, и оказывается в загадочном мире в окружении толпы инопланетян, уже забывших, из какой галактики их занесло.
Сперва человек не понимает, что он здесь делает. Он беспомощно смотрит из земного тела, как из скафандра, в лица гуманоидов, и думает, что они - представители Высшего разума. Они улыбаются Маленькому Принцу, и ему кажется, что падение с родной планеты - не такое уж страшное событие, если ему способны помочь: рассказать, зачем он сюда попал, и как вернуться обратно.
Однако скоро выясняется, что разумные существа такие же бедолаги – Маленькие Принцы. Они только делают вид, что все знают, но на самые важные вопросы ответить не могут. Маленький Принц долго расстраивается, плачет по ночам в подушку, потом привыкает. И Земля становится для него, так же как для остальных пришельцев, местом по обмену опытом с элементами соревнования: кто первый, кто главный. Пожалуй, только это соревнование, да еще потаенное желание заглянуть в миры других «инопланетян», проникнуть хоть кусочком тела или души в их личные Вселенные, делает жизнь сносной и даже желанной. Человек уже не хочет возвращаться на свою одинокую планету, пусть там и скучает проголодавшийся барашек и вянет от тоски роза. Взрослый Принц убеждает новичков, что никакой другой жизни, кроме земной, нет, и быть не может, потому что даже в лучшем из миров нельзя существовать в обществе одного цветка и одного животного. Для счастья нужно много людей, зверей и растений. Но вопреки ответственному желанию полюбить все, что находится на Земле, люди продолжают обитать душой на своей собственной, далекой планете, ибо так должно быть, и другого им не дано: только жить в том мире, из которого они родом.
Бог один, и у каждого человека он свой. Бог – это барашек в ящике. Тот самый маленький барашек, который сидит за миллиарды световых лет от Земли и терпеливо ждет своего Маленького Принца. Иногда барашек плачет. Он трогательный и одинокий. Он ничем не может помочь своему Принцу. Он просто его любит и ждет.
2
Лена несколько дней лежала в постели, отвернувшись к стене. Ходила пальцами по обоям: вверх – вниз, вправо – влево, насколько рука дотягивается. Где-то далеко был февраль, и шел снег, и жили люди. А Лена лежала в полной тишине. Не плакала. Думала. Все как будто не настоящее, не ее жизнь. Будущая профессия не вдохновляет, мужчины вокруг чужие. А где настоящее? Ее, Ленино? «Кто я? Где я? Зачем я?»
Третий день в голове как заноза сидела… сказка. Она называется «Человек Без Призвания». Лена сочинила ее сама, когда училась в третьем классе. Она тогда сочиняла сказки. Папина сестра и ее муж на выходные подкидывали Старцевым шестилетнего сына Павлика, еще молодые были, то в театр отправлялись, то на выставку. У папы-преподавателя была очередная исследовательская работа, у мамы-учительницы очередной сумасшедший второй класс, у Юли очередная первая любовь. Павликом никто не хотел заниматься. Его одевали в старую Ленкину цигейковую шубку с варежками на резинке, повязывали сверху большим зеленым шарфом и вручали Лене: «Погуляй с братом!» Лена не возражала, кидала в угол скучный учебник, и вела Павлика во двор. Братишка тащился рядом, как песик на веревочке, дергал Лену за хлястик пальто:
-Лен, скажи сказку!
И Лена начинала выдумывать прямо на ходу, замерзая, быстро перемещаясь по двору от одной скамейки до другой. Если сказка была интересная, Павлик от Лены не отставал, бегал следом и заглядывал в рот…
-Жил-был Человек Без Призвания. Он родился в хорошей семье. Мама у него была хорошая, и папа, и братик, и сестричка… Все его любили. И он всех любил.
-А как его звали?
-Неважно. У него было много имен. Ну, вот… Он вырос и пошел в школу. Он был умным и учился на одни пятерки. Ему все удавалось. За что ни возьмется, все получается! И все лучше, чем у других. Он был красивым и добрым. Он всегда всем улыбался, всем помогал. И поэтому с ним все хотели дружить. В него все влюблялись. С ним все хотели сидеть за одной партой. Все старались ему понравиться. И он жил в свое удовольствие, радовался жизни… Но вот стал подрастать. Ему исполнилось десять лет. И он стал замечать, что все ребята вокруг него занимаются своими делами: кто-то рисует, кто-то на скрипке играет, кто-то летающих змеев запускает... Человек Без Призвания тоже стал искать свое дело, но ему ничего было не интересно. За что ни брался – все получалось лучше, чем у других: самый лучший змей, самый лучший рисунок… Он и на скрипке быстро научился играть, и даже стал музыку сочинять. Но ничего ему было неинтересно. Вообще ничего! Он мог делать все, но не хотел ничего…
-А дальше? – пристал Павлик, как только Лена озадаченно замолчала.
-Дальше? – девочка вздохнула и продолжила: - Человек Без Призвания вырос. Стал взрослым. Получил множество образований. Стал самым умным, но свое призвание так и не нашел. Ему по-прежнему ничего не хотелось делать. Он не видел ни в чем смысла…
-А дальше?
-Дальше он построил огромный космический корабль и улетел на далекую-далекую пустынную планету и поселился там один. К нему прилетали друзья, кормили его, ухаживали за ним, любили его. Вот он так там и жил…
Лена замолчала. Она не знала, как же ей закончить эту глупую сказку.
-Он умер? – подсказал Павлик.
-Нет! – испугалась Лена, - Он изобрел эликсир вечной жизни и стал жить вечно. Он и сейчас там живет.
-А дальше?
-Я не знаю…
Лена лежала лицом к стене, тупо смотрела на обои и мучительно думала, почему же тогда она придумала такую бесконечную, страшную историю? Что же стало с тем Человеком Без Призвания? Хорошо, если он догадался умереть. Для него это было бы лучшим выходом.
«Наверно для меня это тоже лучший выход. Я, конечно, понимаю, что это неправильно так думать. Но зачем жить человеку, которому ничего не хочется, ничего не интересно? Который не хочет и не может приносить никому пользы? Хочется только лежать, отвернувшись к стене и ходить пальцами по обоям». Лена пугается своих мыслей, прислушивается к звукам. Никто не подслушивает, о чем она думает?
Нет, Лена не придумывала способов суицида. Напротив, она придумывала причины, по которым ей все-таки стоит жить. Из всего вороха причин останавливала только одна: страх смерти. Больше никаких причин жить Лена не находила. Родители? Но такие дети, как Лена, могут стать обузой на всю жизнь. Что легче, один раз пережить смерть ребенка или видеть всю жизнь, как он мучается? Лена считала, что первое все-таки легче.
А как умереть? Просто лечь, отвернуться к стенке, накрыться с головой одеялом и больше не вставать. И много времени понадобиться, чтобы сжечь себя до основания? Если человеку восемьдесят лет, хватит двух месяцев, даже если он не объявит голодовку. А сколько Лене? Ей недавно исполнилось двадцать. Да… Лежание на боку может для нее длиться годами. И все бы еще ничего, но каждые четыре часа хочется кушать, и другие потребности тоже возникают регулярно.
В общем, Лена захотела есть и выползла на кухню. Затолкав в себя через силу тарелку гречневой каши, сваренной вчера, Лена обрела способность мыслить не так пессимистично. И первая мысль, пришедшая в голову, гласила: «Елки – палки! Сколько времени у меня не было мужчины?!» Принялась судорожно зажимать пальцы. Получилось четыре с лишним месяца! Вот тебе и разгадка, откуда такое убийственное настроение. «Ну да что я, собачка что ли?!» – Лена вернулась в постель, сердито спряталась под одеялом. «И зачем я поела?! Продлила жизнь себе еще на несколько часов вместо того, чтобы сократить!»
Состояние близкое к истерике, когда в любую минуту можешь либо разреветься, либо рассмеяться. «Ни в чем нет смысла, а человек живет, смеется, плачет. Зачем? Зачем вообще шевелиться, если любое шевеление приносит новые страдания?! Куда это я влезла? В буддизм? Только этого еще не хватало!»
3
На следующий день Лена все-таки встала. Под вечер, часов в девять, принарядилась и выпала как кулек во двор. Между песочницей и качелями еще бегали маленькие мальчишки, кидались пластмассовой бутылкой друг в друга. Когда-то Лена была такой же, и мама по вечерам звала ее домой, ругала за то, что носится сломя голову. Неужели это было давно?
Минут через десять в сквере остались только подростки в кожаных куртках и дубленках, мальчики и девочки. Они тесно сидели на лавочке и пили пиво. Лена пошла к ним. Эти ребята росли у нее на глазах, с некоторыми она нянчилась. Когда долго не приводили брата Павлика, скучающая сестрица играла с соседским Антоном, называла его Тошик, обожала как родного. Потом выросла и стала стесняться того, что копошится с соседскими детьми, когда подруги уже бегают на свидания, а с чужими малышами сидят только за деньги.
Тошик теперь тоже вырос, в этом году окончил школу, как Павлик. Только не поступил никуда. Пытался в первый медицинский, но завалил биологию. Теперь хлестал «Балтику» в компании ровесников и обещал девчонкам, что станет их личным гинекологом.
Лена подошла к Антону, поздоровалась, попросила, кивнув на пиво:
-Дай попробовать.
Парень достал из-за пазухи целую бутылку «девятки», сковырнул пробку. Лена потянулась за посудиной. Антон руку отдернул, ухмыльнулся, показал на место рядом с собой:
-Пробуй при свидетелях.
Ленка рассмеялась, села рядом с Тошиком. Он обнял ее за талию, отдал бутылку. Ленка выпила пол-литра быстро, несколькими колючими глотками. Тут же опьянела, и глаза заслезились. Антон посадил ее на колени, целовал в шею, щекотал небритым подбородком. Ленка смеялась: совсем мальчик, пахнет еще молоком и уже пивом. В институт не поступил и не отчаивается. Оптимист.
Лена поглощена Тошиком. «Лапочка. Жаль, что еще сопливый». На физиономии у нее пьяная улыбка, щеки в мальчишеских слюнях, а в голове крик: «Да что это со мной! Что я делаю?!». Потом еще что-то пили, и, кажется, уже не пиво. На предложение мальчиков «перепихнуться» у нее дома реагировала с пошлыми ужимками. Совсем забыла, что находится в родном дворе, и здесь нельзя позволять себе вольности. Среди этих людей предстоит еще жить. И возможно, не один десяток лет! Но в этот вечер Лена не собирается жить так долго.
Она была уже совсем пьяная, когда услышала голос отца: «Лена!» Решила, что показалось: ночь на дворе, что здесь могут делать родители? И все-таки папа. Он стоял у дверей парадной. Лена поняла это по поведению окаменевшего Тошика. Пришлось слезть с коленей приятеля и, сильно пошатываясь из стороны в сторону, придерживаясь за встречные кустики и березки, направиться к отцу. Подошла близко. Папа стоял лицом к уличному фонарю, и видно было, что он испуган. Губы у него тряслись, а глаза, напротив, не моргали. Захмелевшая дочь сказала что-то грязное, что-то чудовищное. Бросила с вызовом, с обидой то ли «старый козел», то ли «ничтожество», то ли еще покруче. Может, даже нецензурное. С нахальным видом развернулась и пошла обратно к мальчикам.
Отец схватил Лену за руку и резко развернул к себе. Она брезгливо смотрела на его прыгающие брови: «Ну и что ты сейчас сделаешь?»
Он никогда в жизни не поднимал на детей руку. Никогда! Ни единого раза. Теперь можно открыть счет: раз первый.
Лена крепко получила по физиономии и села в сугроб. Захлебнулась хлынувшими слезами. Слезы текли сами, а мысль возникла совершенно трезвая, невольно уважительная: «А я-то думала, он, вообще, ни на что не способен».
Отец бросился Лену поднимать. Сквозь пьяные слезы она видела его лицо, дико неподвижное, незнакомое, белое, как маска. Подчинилась ему. Боялась. Покорно пошла домой. По лестнице поднималась, придерживаясь за стеночку.
Дома была еще и мама. Ее лицо расплывалось, покачивалось в золотистой дымке. Она была не бледной как отец, а напротив, красной, нервной.
Потом Лена лежала на своей плоской подушке в посеревшей от бесконечных стирок наволочке. Рот и глаза приоткрыты. Сквозь ресницы видела, как метался в панике по комнате отец, как будто кто-то гонялся за ним. Как сурово стояла мама, отвернувшись к окну. Они о чем-то говорили. Задевая уши, скользили обрывки фраз.
-Трудотерапия! – это говорила мама.
-Картошку копать? – эхом подхватывал отец.
-Какую картошку? Зима!
Да, маме было виднее, что зима. Она ведь смотрела в окно, а за окном жил молодой жгучий февраль: сугробы, морозы, шубы. Лену зима несет, покачивает, убаюкивает… Из приоткрытого рта тянется нитка слюны и всасывается в наволочку.
«Она хотела даже повеситься, но институт, экзамены, сессия» – песня группы «Сплин». Наутро Лена чуть свет поднялась и поехала учиться. Не из-за предстоящих аттестационных экзаменов конечно, а потому что не хотела утренних разборок с «предками».
Отец как будто не спал всю ночь. Вышел в коридор, когда дочь уже стояла на цыпочках у порога, радуясь, что собралась тихо и родителей не разбудила.
-Лена, - сказал жалко папа, пряча глаза, - Лена, прости меня, пожалуйста.
Ей стало противно. Поэтому ответ кинула мстительный, злобный:
-Никогда!
Вышла и громко хлопнула дверью: «Будет знать, как руку на меня поднимать!»
Потусторонний мир. (Дневник Лены Старцевой).
Я горько плакала, когда поняла, что я девочка. Сейчас уже трудно вспомнить конкретный момент разочарования. Это была целая череда ужасных открытий. Я поняла, что мне нельзя лазать по заборам и играть в машинки, потому что "зачем тебе? ты же девочка!" Я никогда не буду широкоплечим, высоченным голубоглазым дядей Степой – героем Михалкова. И вообще из десятков радужных перспектив реальной для меня осталась только одна – стать мамой. Большие девочки не бывают сильными, не носят оружия, не командуют эскадронами, не придумывают шифровки, не водят машины, а если они это все равно делают, над ними смеются, хоть в глаза могут говорить что-нибудь хорошее. Большие девочки нянчат маленьких. Им не надо быть умными и сильными, они должны быть красивыми. Но в красоте, ежу понятно, заслуги нет. Да и вообще хоть и говорят, что женщины пол прекрасный, но мужчины еще привлекательнее, когда побеждают драконов и летают в космос. Еще девочки должны быть добрыми – с этим тоже хотелось спорить. Я совсем не была девочкой, если принять в расчет мое страстное желание резать дождевых червей бритвой, выпускать из них желтые кишки, а потом придавливать все это камушком.
Оставшись с единственной благоприятной перспективой – стать мамой и женой, я постаралась смириться с этой участью. И начала искать себе мужа в средней группе детского сада. Тогда же первый раз влюбилась, и была влюблена целый день. Я помню, как зовут этого мальчика, как он выглядит, хотя не видела целую вечность. Он стал моим мужем, и у нас родился ребенок – пластмассовый пупс. Потом «муж» ушел на "войну" и его там "убили". Я увидела его уже после "смерти", и с искренним порывом бросилась на шею, показывая своему пупсу: "это наш папа!" Мальчик отстранился от меня, чужой и сердитый. "Меня убили, - сказал он и показал на свой лоб: – У меня осколком снесли полголовы". "А тебя можно вылечить?" – спросила я. "Нет, я убит". Это был мой единственный опыт общения с потусторонним миром. Я не помню, чтоб плакала над своим "первым мужем", но шок и отчаяние были весьма натуральны.
После этого случая я наверно и начала резать несчастных червяков. А еще по ночам боялась смерти, пыталась представить, как меня не будет, и плакала… Мне говорили, что впереди еще лет 80 жизни… Что такое 80 лет? Это всего лишь годы, а они идут.
4
Весенний семестр прошмыгнул незаметно как багдадский вор. За февралем непосредственно наступил июнь, и пришла пора сдавать сессию.
Кафедра менеджмента и организации производства славится тем, что там нет ни менеджмента, ни организации, зато имеется производство неких хороших специалистов, например, знаменитого Рыжего Доцента. Ну, того самого, из-за которого потом вымерзло Приморье. Деканат хронически не дружит с кафедрой, и если на деканате висит объявление о том, что учебная практика будет на следующей неделе, следует ожидать, что вчера был ее последний день.
Именно на этом попалась Лена. На десятое июня, субботу, назначили пересдачу зачета по практике. Скорчив угрюмую рожу в спину заведующему кафедрой, лишившему половину группы выходного дня, Лена потащилась домой. Очень хотелось спать, голова пятиугольная. По дороге заехала к маме пожаловаться на жизнь:
-У меня стресс... Еще эти экзамены.
-Сдашь экзамены, будешь отдыхать, - мама пропустила Лену в квартиру, - Поедешь куда-нибудь.
-Денег нет, - буркнула Лена.
-А сколько тебе нужно? – мама была добрая. Деньгами родителям помогали Юля и ее богатый муж.
-Не знаю, - пожала плечами Лена, - Если опять в Болгарию, то около четырехсот долларов.
-Выбирай, куда хочешь поехать. Выберешь, приходи. Подумаем, что можно сделать.
Лене все в жизни доставалось слишком легко. Маминой щедрости она не оценила, лениво кивнула:
-Хорошо.
Кажется, каникулы будут крутыми!
В субботу Лена успела сделать два хороших дела: сдать зачет и присмотреть путевку в Болгарию в турфирме «Балтийский Берег». Путевка в самый раз: на две недели, с бесплатными завтраками, недорогая, всего сто пятьдесят долларов. Подобрать что-нибудь подороже Лене не хватило наглости.
Днем над городом стояла желто-синяя, влажная жара. Хотелось сменить босоножки на ласты и залезть по-лягушачьи в какое-нибудь болото.
Незабываемое. (Дневник Лены Старцевой).
Мои школьные выдумки достойны пера Гайдара - дедушки.
В семь лет я забралась на крышу сарая и увидела на поленнице пропавший пару лет назад деревянный кораблик, собственноручно мной сколоченный и выкрашенный (хоть и криво, и с помощью дедушки, но работа была проделана серьезная). Расстояние между крышей сарая и поленницей метра полтора, я прыгнула яростным кузнечиком и с треском провалилась, не долетев несколько сантиметров до цели, свернула поленницу и сломала ногу. В гипсе лежала в обнимку со своим корабликом.
В девять я вместе с Юлькой, старшей сестрой, ездила на турбазу в Васкелово по школьной путевке - на зимние каникулы. Сфера развлечений поделилась строго: Юле – мальчики, мне – приключения. Юля уже доцарапывала гвоздем на подоконнике «Юлечка плюс Сашенька», когда прибежали с криками: «Ленка пропала!» Я пропала не одна - увела половину отряда на озеро. Что мне тогда пришло в голову? То ли насмотрелась на моржей, то ли начиталась про экспедицию Шмидта, а может и мультик про "Серую шейку" посмотрела, но моим планом было хождение по замерзшему пруду ради демонстрации своей редкой удали. Эх, даже пари не заключила – просто выпендривалась перед другими детьми, и ведь не оценили – приземленные люди. Потом, когда меня благополучно выудили из полыньи и притащили со скандалом обратно в лагерь, девчонки крутили мне пальцами у виска и шушукались за моей спиной. И никто не расстроился, когда меня на следующий день с температурой отправили в город.
Дальше – больше. В одиннадцать лет все березы, заборы и крыши в пределах поселка, где я летом отдыхала у бабушки, были вытерты моими шортами. На одной из крыш на глазах у всей деревни я поцеловалась с Мишкой. Точнее Мишка поцеловал меня, хоть потом и уверял всю компанию, что я к нему пристала. Все почему-то поверили Мишке. Бабушка плакала и пила нитроглицерин.
В четырнадцать мне достался Юлин велосипед «Салют», почти новый. Я скатывалась на нем с холма, поросшего березками и пеньками. Это было классно, но еще круче ездить с закрытыми глазами. И ничегошеньки со мной не случилось, но когда «Салют» умыкнули неизвестные благодетели, мама была счастлива…
Потом у меня завелся бой-френд, и все, что было до сих пор, показалось моим родителям цветочками.
5
В Болгарию Лена отправлялась двадцать четвертого июня. С подругой Таней. Отъезжали в девять утра от гостиницы «Октябрьская» на автобусе «Мерседес» двадцатилетней давности. Места достались сзади. Один из туристов сказал: «Если «Мерседесу» двадцать лет, то это уже не «Мерседес». «Уже-не-мерседес» тащился еле-еле и прыгал на кочках. Кондиционеров не было, а сидения плохо раскладывались. Неудобства вызывали в автобусе истеричную радость. Говорили, что в Болгарии всю тургруппу сдадут в дурдом, со скрюченными ногами. А Лена все думала, что нельзя экономить на отдыхе.
Санитарные остановки делали в лесу. И хорошо, если там были кусты! Пару раз останавливали в прозрачном сосновом бору, где (хоть на километр уходи!) спрятаться негде. Про то, чтобы умыться, речь вообще не шла. Так проехали до Украинской границы.
На границе стояли восемь часов. Заполняли декларации, составленные на украинском языке. Пограничный хлопчик с рыжим чубом откровенно потешался: "Что у вас в школе по украинскому языку было?" Шут.
Еще хуже было на границе Украинско-Румынской. Зачем-то снова заполняли декларации и опять несколько часов ждали таможенного досмотра. Началась гроза, такая сильная, что каждый, кто спрыгивал на мгновение с подножки автобуса на асфальт, промокал насквозь. И как обычно в грозу, хотелось в туалет. Промокнув в первые же секунды пребывания под дождем, Лена на воду внимание обращать перестала. Прогуливалась себе рядом с таможней, искала туалет, фыркала на назойливые, как мухи, дождевые струи. Мокрое не мокнет.
В Болгарские Золотые Пески Лена приехала через двое с половиной суток, помятая и лохматая. Первые два дня приходила в сознание. Валялась в защитном креме на пляже, морщила нос в сторону толстых, огромных немок, на их неподъемные коричневые, лоснящиеся туши, которые словно навеки монументами вросли в пляжный песок. Апатичные мужья немок стреляли глазами в сторону Лены и Тани. А болгарские мужчины кричали из пляжных ресторанов: «Девушки, вы белые, как брынза. Берегитесь ларусов!»
Вечером Лена и Таня облазали все дискотеки в Золотых Песках, и «Малибу», и «Тропикану». Балдели с пивом в баре «Чамбо», где смешной человек в коротких шортах, приседая в такт музыке, пел наивную песню про какую-то одинокую звезду. В перерывах между пивом и дискотеками, девушки фотографировались с сонными питонами и болгарскими горячими парнями. И те, и другие обвивали своими шершавыми телами и шипели в ухо: "Я хочу тебя прямо сейчас". Лена довольно хихикала. По сравнению с Болгарией Питер казался мертвым городом: там хоть голой выйди на Дворцовую площадь – разве что наряд милиции подойдет. А тут мужчины подходят, знакомятся, и каждый раз у Лены рождается затаенная надежда: "Вот он, мой единственный! Мы поженимся, будем жить долго и счастливо и умрем в один день… от оргазма"… Недаром же Лена загадала желание в полнолунье. Такие желания обязательно должны сбываться. Никогда не знаешь, за каким поворотом ждет тебя Судьба.
Благоразумная Таня хватала разомлевшую Лену за руку и утаскивала от парней в гостиницу, ругаясь как старая бабка на молодую шалаву. Лена на Танины нотации реагировала недоуменно: уж она-то знала, что Танька с половиной группы в институте переспала. Все это знали. А Лену считали скромной: ей не до парней, она учится как служебная собака. Папе очень хочется, чтобы у Лены был красный диплом.
Впрочем, несмотря на разногласия в отношении мужчин, жили так весело и разнообразно, что Лене захотелось еще новых приключений.
6
Двадцать седьмого Лена пустила слюну на рекламный буклет путешествия в Стамбул, пересчитала свои средства и пристала к представителю туроператора с острым желанием: «Хочу в Турцию! Вы понимаете, может, раз в жизни в Турции придется побывать!»
На вопрос: "С какой целью вы хотите туда поехать?" застенчиво протянула: "Посмотреть…"
Поездка в Стамбул – на два дня. У Тани не было денег, и Лена поехала одна, вечером двадцать восьмого июня. Автобус долго кружил по горной дороге, пробираясь к Болгарско-Турецкой границе. Лена прижималась щекой к оконному стеклу, таращилась в темноту. Какая она, Турция? Турки для Лены - нарицательное название, Юля, старшая сестра, в детстве говорила: «Все у тебя по-турецки, не как у людей!» Получалось, что турки – это антилюди. На границе в паспорт приклеили марку за десять долларов: виза на месяц. Проходя границу, Лена смотрела на «антилюдей» с нескрываемым любопытством. «Вообще-то симпатичные!»
До Стамбула домчались к четырем часам, на два часа раньше запланированного. Веселый портье переговаривался с руководителем группы. Лена чувствовала себя неуютно, она начала понимать, что одной приезжать не следовало. Другие туристы - новые русские: мужья со славянской внешностью и еврейскими носами, жирные жены, затянутые в маечки на шнурках, дети – развязные подростки, одетые по-студенчески, явно не по возрасту. Они были для Лены еще большими «турками», чем сами турки.
Лене дали отдельный номер. В номере кондиционер, холодильник и телевизор. Правда телевизор не работал, и парень – швейцар притащил новенький. Когда телевизор заработал, парень шумно обрадовался, протянул Лене руку:
-Я Мисут, для тебя Миша.
Лена сжала его ладонь, улыбнулась. Замечательный парень! Он заботился о ней: принес пачку полотенец, шампунь в пакетиках, мыло. И говорил по-русски. Такого внимания Лена еще никогда в жизни от мужчин не получала.
Когда Лена осталась одна, решила твердо: на улицу одной не выходить, ни с кем не знакомиться, одеваться скромно и голову желательно не мыть – необходимые меры предосторожности. Кто их знает, турков!
Перед сном заглянула в зеркало, подумала с удовольствием: «Какая я беленькая!»
В пять утра Лену разбудил телефонный звонок. На том конце провода Мисут:
-Лена, тебе кофе не принести?
-Кофе? Нет, не надо! – Лена тихо засмеялась: в пять утра – кофе. Эх! Ну почему в России нет таких золотых мужчин? Уснула счастливая.
Стамбул не произвел сильного впечатления. Голубая мечеть холодная, слишком большая и официальная. Трансконтинентальный мост – очень длинный виадук. Данное себе слово Лена сдержала: одна по улице не гуляла.
Вечером снова позвонил Мисут:
-Пойдем на дискотеку.
-Пойдем! – живо откликнулась Лена. Какое счастье! Не придется сидеть одной в четырех стенах. Это ее единственный вечер в Стамбуле. Завтра в полдень она уезжает обратно в Болгарию. Попасть на турецкую дискотеку – раз в жизни дано!
-Ты не обманываешь? – удивился Мисут.
-Конечно, не обманываю! – еще больше удивилась Лена. Разве нормальная девушка может обманывать, если хочет на дискотеку?
Лена тут же изменила своей установке не мыть голову, залезла в душ и оттерла себя с ног до головы, чистая повалилась на кровать, повозила ногами по чистой простыне, включила кондиционер и телевизор. Все было как в красивом фильме, не хватало сигареты и мобильного телефона. Лена иногда курила, для кайфа, но не так много, чтобы носить сигареты с собой. Теперь пожалела, скучно посмотрела на пустую пепельницу на тумбочке. Отрываться на полную катушку пока не получалось.
На дискотеку Лена попала в одиннадцать вечера. Это был ночной клуб «Black bird» на втором этаже под землей. Турки строят дома не только на поверхности, но и под землей: несколько этажей вверх, несколько вниз. Многоэтажная каменная землянка. Мисут заказал пива и орешков. Пиво подавал карлик в смокинге. "Карликовый турок", - подумала Лена.
Карлик что-то спросил у Мисута, многозначительно посмотрев на Лену. Мисут что-то ответил. Когда карлик отошел, Мисут подвинулся к Лене:
-Он спросил, сколько тебе лет. Я сказал, что двадцать. Он не поверил. Говорит, что тебе пятнадцать.
-У вас в Турции женщины быстрее старятся, - придумала Лена.
Мисут пожал плечами. У него был темный, хмурый взгляд.
Музыка была совершенно незнакомая - западные танцевальные ремиксы. Лена понятия не имела, как под такую музыку нужно двигать ногами и прочими частями тела, поэтому сидела чинно, наблюдала, как двадцати пяти - тридцатилетние престарелые девочки виляют бедрами. Мисут сказал:
-Может, потанцуем?
Лена решилась:
-Пойдем.
Под первую мелодию пыталась слиться с музыкой, почувствовать мелодию и ритм телом. Было сложно, ритм был слишком частый, к тому же менялся.
И вдруг непонятно какими судьбами занесенные в фонотеку "Черной птицы", из динамиков прозвучали позывные "Руки вверх": "Ну, где же вы девчонки, короткие юбчонки?" Лена взвизгнула, запустила руку в волосы и расстегнула заколку. Волосы рассыпались сухим золотом. "А будь что будет! Я хочу веселиться. Я не хочу думать. Хочу быть счастливой. Хочу танцевать! Это мой танец!"
Мисут не стал долго танцевать с Леной, он сказал: "У меня болят ноги, я весь день работал" и вернулся за столик. Лена еще немного покривлялась в кругу танцующих и пошла к Мисуту. Выпила залпом полстакана пива и заявила:
-Мисут, приезжай к нам в Питер, у нас тоже классные дискотеки. Я тебе покажу.
-Нет, я буду стесняться.
-Чего стесняться?
-Ходить с такой красивой девушкой.
Пиво, волнение, громкая музыка и танцы окончательно опьянили. Лена чувствовала себя на десятом небе от счастья.
7
Очнулась она только в своем номере, когда дверь закрылась за ней и за Мисутом. «Ну, вот тебе и Турция, - вяло подумала Лена, с тошнотным выражением лица наблюдая за бутылкой Шампанского в руках Мисута, - Вот тебе и приключения. Ничего, шампанское я, конечно, пить не буду».
-У тебя есть папа?
-Конечно.
-А мама?
-И мама, - ответила Лена, отодвигаясь от наступающего турка все дальше.
-А у меня нет ни мамы, ни папы, - пожаловался Мисут, - Они умерли, когда мне было десять лет. Я с пятнадцати лет работаю.
Жалость царапнула пьяное Ленино сердце. Она накрыла черную лапу турка белой ладошкой, сжала. Сочувственно заглянула ему в глаза. Он взял ее за подбородок:
-Поцелуй меня.
Лена вывернулась:
-Я не могу! Извини. Мне очень жаль.
-Нет, ты не понимаешь, - он крепко притянул Лену к себе, всосался в губы.
Лена замычала, пытаясь вывернуться, чувствуя, к своему ужасу, что начинает отвечать. У тела сработал какой-то природный рефлекс.
-Так лучше, - сказал турок и начал стягивать с Лены майку.
Лена поддалась. Тело было резиновое, Лена двигалась, как марионетка на ниточках. «Подними руку. Отпусти руку. Встань повыше. Еще выше». Разум метался вне тела взъерошенным существом: «Это не я! Ерунда! Ну, что со мной может случиться? Ничего страшного быть не может! Сейчас Он уйдет, и я буду спать».
-Подожди! – подала голос Лена: - Откуда ты так хорошо знаешь русский язык?
-О господи! – возмутился турок на Ленино любопытство, - С туристами общаюсь!
Надо было продолжать разговаривать. Пока Лена слышала свой голос, она не теряла ощущения реальности. Собственный голос пробивался как обессиливший почтовый голубь к своему адресату через шквальный ветер. Лена усиленно к нему прислушивалась:
-Вам что, нравятся русские женщины?
-Нам всякие нравятся, иди ко мне, - дышал колючим теплом турок.
Он взял ее за руки. Лена вырвалась и забилась в угол кровати. Турок переместился вплотную к Лене:
-Пойдем в душ!
И Лена пошла в душ. Видела себя как будто со стороны, холодно комментировала: «Турок моется с русской девушкой! Да куда он лезет?! Вот странный. Такой сильный!..»
-Пусти! – Лена, мокрая выпала из ванной.
Турок уверенно поймал ее в полотенце, перенес на кровать:
-Лена, не засыпай.
…Лена удивленно смотрела в потолок, раскинув руки в стороны, тиская одеяло, сжимая зубы по-партизански. Не чувствовала ничего, ни удовольствия, ни отвращения, как под анестезией. Удивляла скорость процесса: раза в полтора быстрее, чем с русским парнем.
Турок застыл на минуту, горячо шепнул Лене на ухо несколько слов по-турецки. У Лены всплыла теплая слюна под языком… Когда на родном языке – это страсть. И неважно, что он сказал. Загорелись теплые иголочки в пальцах, щекотка в носоглотке, волна в животе…
-Ты хочешь кончить? – удивился турок.
-Угу, - Лена обхватила его, вонзая ногти в черную спину. «Ну, и что такого? – прокомментировал разум, - Русская девушка захотела турка. Что она не имеет на это права?!»
8
Остаток ночи Лена сидела на краешке кровати рядом со спящим турком, полностью одетая, думала, чем может обернуться это приключение. Завтра она уедет домой, сможет жить как прежде. При случае прихвастнет перед девчонками. Кому еще доставался такой жаркий любовник?! Возможные отрицательные последствия: сифилис, гонорея, СПИД и беременность. Первое и второе лечится, беременность прерывается. СПИД! «Господи, только не это. Разве ты может так, Господи? Ведь я даже не начинала жить. Нет, этого быть не может. Я больше никогда не буду об этом думать».
Оказалось, что страх – не самое противное, что может образоваться в таких недвусмысленных обстоятельствах. Гораздо навязчивее оказался стыд. От него было просто никуда не деться! Разум, отказавший в критический момент, теперь винил во всех смертных грехах. Как допустила? Как уступила? И самое дикое: как могла получить от этого удовольствие?
У турка сухой, волосатый, коричневый живот, на животе мобильный телефон. Чтобы он не скатывался, турок придерживал его рукой. Иногда мобильный начинал жалобно попискивать, как голодный томагочи, и турок бил его лапой. Мобильник задушено замолкал, и Лена чувствовала к нему почти родственную жалость.
В семь утра, Лена пнула турка ногой:
-Мне пора собираться. После завтрака я уезжаю.
Турок встал, оделся, поцеловал Лену в щеку и ушел.
Внучка - проститутка. (Дневник Лены Старцевой).
Мне было одиннадцать, и я только что прочитала "Трех мушкетеров" с подачи лучшей подруги Верки. Она уже месяц была влюблена в Атоса и забивала мне голову рассказками о его благородстве, мужестве, отважности и прочей дребедени…Я прочитала и конечно тоже влюбилась в Атоса. Хотя привлекли меня в нем не столько ратные подвиги, сколько циничное, собственническое и садистское отношение к бывшей жене, болезненная дружба с ее вторым мужем и панический страх перед ее, в общем-то, зашуганным сыном. В общем, все это в сумме казалось мне тогда оптимальным проявлением самой искренней мужской любви. Я перестала резать червяков к тому времени, и психика видимо требовала сладкой кровавой подпитки. Если уж любить жену, то так, чтобы отрубить ей голову. Чтобы лилась кровь. Но потом чтоб жена очнулась, и они обнялись в слезах и поцелуях, принося друг другу пламенные обещания и прося прощения. "Я любил только тебя. Я ошибся, когда думал, что тебя не любил. Ты – моя единственная". Всей этой чуши Атос своей Миледи не говорил, да и не ожила она после того, как он отрубил ей голову. Но мое воображение диктовало, что именно это он ей бы и сказал, если б она вдруг… И, чтобы он произнес ей эти слова, я мечтала создать эликсир для оживления, чтобы воскресить бедную женщину для любящего и убившего ее мужа, а еще литературную машину времени, чтобы доставить это снадобье в нужное мгновение… О существовании секса в те годы я еще даже не подозревала. Если б знала, то не стала бы придумывать страшилки с казнями и истязаниями во имя любви. А может, и стала бы – психика подростка имеет причудливые очертания.
Разумеется, кровавые фантазии я Верке не рассказывала, оставляя для трепа эликсир жизни, машину времени, поцелуи, подвиги, любовь... У обеих нас в мозгах было столько еще нераспознанных и необозначенных словами эмоций, что в своем захлебывающемся трепе остановиться мы не могли с утра до позднего вечера. Мы летали на машине времени, дрались на дуэлях, целовались с мушкетерами, управляли государствами, скакали на лошадях и все это совершали, бегая по окраинам города, раскачиваясь на ржавых качелях, прыгая через лужи и треская мороженое.
Домой я приходила только в девять. Родители на мое позднее возвращение внимания не обращали, но бабушка с дедушкой (я как-то гостила у них) обратили. Сперва поворчали, типа "где шляетесь". А потом за ужином дедушка решил со мной поговорить по душам:
-А где вы были, Лена?
-У четырех мужчин, - ответила я, обрадованная тем, что дедушка интересуется моими приключениями.
Дедушка почему-то совсем не обрадовался, крикнул бабушку: "Ба, ты слышишь, что она говорит?" Бабушка присоединилась.
-Так… - дедушка весь подобрался и стал похож на тумбочку, на нем как будто выступили с четырех сторон прямые углы, - Ты скажешь, как их зовут?
Дедушка спрашивал подробности для заявления в милицию, но я, распухшая от своих фантазий, безмятежно кивнула:
-Да, конечно. Атос, Портос, Арамис и Д"Артаньян.
-Татары что ли?
-Нет, - я была ммммм…слегка ошарашена. – Французы…
-Ладно, а фамилии у них есть? – дед покраснел и подобрался еще больше, став похожим на морского ежа.
-У них много фамилий, - я тоже начинала злиться.
-ТАК… И ты, конечно, не знаешь, их настоящие фамилии?
-Ну, у них все настоящие...
-Ладно, а где они живут?
-Во Франции.
-А здесь где они живут?
-Везде...
-И что вы с ними делаете?
-Ну, общаемся…
-Молитесь что ли? Может, они баптисты и вас в свою секту затягивают? – дедушка видимо пытался подсказать мне единственный, по его мнению, пристойный вариант объяснения моего общения с четырьмя мужиками.
-Нет, просто общаемся, - отказалась я от дедовой подсказки, - Мечтаем. А еще… мы любим друг друга…
Собственно, после этого бабушка схватилась за сердце, а дед закашлялся и схватился за свой портсигар.
Мне было настолько потешно и отрадно, что дедушка, а рядом - бабушка, поверили в реальное существование моего кумира, что совсем не хотелось заканчивать разговор приземленным объяснением наличия у меня четырех мужчин – книжной фантазией. А позднее, когда бабушка уже пила сердечное, а дедушка звонил моим родителям, рассказывая, что внучка спит с четырьмя мужчинами, мои запоздалые объяснения о "Трех мушкетерах" воспринимались как неумелая отговорка. Бабушка, капала себе валидол и твердила:
-Замолчи, не хочу тебя слушать. Дожила… Внучка – проститутка.
Нет, до этого в моей жизни бабушке дожить не довелось… А тогда мне было еще неведомо, что за зверь такой "проститутка", была нелепая ассоциация с миниатюрой Хазанова "Эти, простите, утки", кроме того, я догадывалась, что так говорят о женщинах, которые занимаются чем-то наподобие фарцовки...
Утром я была дома, у родителей. Мама плакала и задыхалась от хохота, смешнее анекдота, чем тот, что пересказал ей папа по телефонному разговору с дедушкой, она в жизни не слышала... В качестве компенсации за моральный ущерб мне дали денег на кино "Двадцать лет спустя". Что мои родители сказали бабушке с дедушкой, мне неизвестно, но старики после того случая ходили здорово виноватые.
9
После завтрака выяснилось, что исчез Ленин паспорт. В рецепции его не было. Из-за этого Лена не поехала на экскурсию. Осталась в гостинице до выяснения обстоятельств, сидела в вестибюле на диване, затянутая в черный свитер до самых ушей, как в мешок, и нервно царапала ногтем диванную кожу. Мимо проходили мужчины – турки и жгли Лену взглядами. Ей казалось, что они знают, чем она занималась этой ночью. Они все над ней смеются.
Мисут появился около двенадцати, незадолго до возвращения тургруппы с экскурсии. Лена ему обрадовалась: у него же был ее паспорт. Мисут сказал:
-Пойдем со мной, - поманил рукой и направился к выходу.
-На автобус? – Лена подхватила рюкзачок со своими вещами, и побежала следом.
Собственно ей было больше не за кого зацепиться в этой чужой стране. Поэтому идти за Мисутом казалось единственным выходом. Вышли на улицу. Лена попыталась заговорить:
-Я уезжаю в четыре вечера.
-У тебя турецкая виза на месяц, - невозмутимо ответил турок.
-У меня болгарская на две недели! – испугалась Лена, - Отдай паспорт.
-Зачем тебе паспорт?
-Я уезжаю! – повторила Лена, с радостью замечая, как из-за поворота выезжает автобус: русская тургруппа возвращается с экскурсии. Сейчас она попросит у своих о помощи. Но… Но как ей доказать, что ее паспорт у Мисута?! У Лены только одно доказательство: она провела с турком ночь. Нет! Лена скорей до конца жизни останется в Стамбуле, чем расскажет кому-нибудь, что переспала с турком! Придется разбираться самой.
Дошли до южной окраины квартала. Здесь они вчера были на дискотеке «Black bird».
-Зайдем? – позвал Мисут. Лена нырнула следом в здание с окнами во весь первый этаж: место было знакомое.
Там были люди. Они говорили на странной смеси турецкого и английского языка. Турецкий бы Лена не поняла, но благодаря английскому, на который они зачем-то периодически переходили, до нее дошло, что говорят о ней. О том, что она приехала одна, что ей двадцать лет, и что она из Санкт-Петербурга. Мисут включился в беседу, потом вытащил из кармана Ленин паспорт и протянул одному из мужчин, толстому, маленькому турку с коротенькими пальцами, похожими на сливочные колбаски. Тот его быстро пролистнул до страницы с визой. Лена даже не попыталась отнять свой паспорт, стояла онемевшая. Было страшно.
Дальнейшее происходило как во сне. Ей сказали, что она должна этим людям восемь тысяч долларов. Эти деньги надо отработать. Лена пыталась что-то говорить, но безуспешно. Потом сдалась, съежилась, втянула голову в плечи… Ее куда-то повели. Лена слушалась. Прошли по коридору на первом этаже до выкрашенных под дерево дверей.
Окончательно Лена очнулась только в душной комнате, около двадцати квадратных метров. Там стояло три кровати, на полу валялись грязные полотенца, пахло гнилыми фруктами. На одной из кроватей лежала огромная девка украинской наружности. Кроме коротенького халатика на голое тело на девке ничего не было. Лене стало стыдно. Она остановилась на пороге. За ней закрыли дверь. Приглушенный щелчок. Девка не пошевелилась. Лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок остановившимся взглядом. В другое время Лена бы и близко к такой не подошла, а теперь шагнула к ней, ляпнула:
-Привет…
Девка ответила что-то нечленораздельное. Лена села на пустую кровать и стала ждать, что будет дальше. Для того, чтобы думать, не хватало здравого рассудка. Смотрела остановившимся взглядом в пол и прислушивалась к звукам. Она готова была делать все, что ей скажут. Она была как будто уже не Лена, как будто другое существо, которое с человеком не имеет ничего общего.
Одна нормальная мысль: «Где это я?»
10
На следующий день после того, как Мисут привел Лену в притон, Лена выяснила, что заведение принадлежит не туркам, а чеченцам. Это была старая чеченская диаспора, основавшаяся в Стамбуле еще до революции семнадцатого года. Они уже основательно откололись от российских чеченцев, но язык не забыли, и свое этническое происхождение тоже. Они им гордились. Ходили вооруженные клинками, бородатые, говорили резко, громко, неприятно.
В первый день Лену не трогали. Она сидела онемевшая, оглохшая на кровати, пока не пришел турок в синей рубашке и не принес в пакетиках шампунь. Жестами пояснил, что Лене надо вымыть голову. Он же принес зубную пасту, мыло, туалетную бумагу и комплект полотенец. Лена тут же залезла в душ. По полу ползали премерзкие насекомые, муравьи и крошечные черные жуки, Лена смывала их водой. Чистая залезла в постель и, напряженно глядя в потолок, попыталась начать думать.
Желтые шорты. (Дневник Лены Старцевой).
В деревне я прохаживалась перед соседскими мальчиками в новых желтых шортах, счастливая, оттого что они на меня смотрят. Когда бабушка выскочила из калитки, я поначалу не обратила на нее внимания…
-Ты что проституткой стать хочешь?! – бабушка цепко схватила меня за ухо вместе с волосами и втащила через калитку во двор. У меня выступают слезы, но на меня продолжали смотреть мальчики, и они должны были видеть, что я сама себе хозяйка, и на бабушку не стоит обращать внимание. Я упрямо хихикнула и выкинула фортель:
-Конечно, бабушка! Только и мечтаю!
Мне было уже 13, и я все еще не знала о том, что такое проститутка. Бабушкин вопрос звучал для меня примерно так: "Ты что хочешь, чтоб в тебя все парни в поселке влюбились?" Я ничего не хотела так сильно, как этого самого: чтоб-меня-все-любили!
Когда я узнала, что такое "проститутка" и с чем ее едят, поняла, что на это звание, увы, претендовать не могу. Вот не было у меня желания ждать, когда за меня заплатят деньги, чтоб позаниматься сексом. Из всех страшилищ моей бабушки моему внутреннему "я" была ближе всех милашка шлюха – это когда по собственному желанию и за удовольствие.
Бабушка умерла через несколько лет в глубоком старческом маразме, и конечно до последнего дня, даже когда от слабоумия надевала трусы на голову вместо косынки, гоняла от меня парней. И я до сих пор не могу понять, было ли ее отношение к моим подростковым выкрутасам следствием атеросклероза или твердым жизненным убеждением. Склоняюсь ко второму, в конце концов, в маразм все впадают по-разному…
11
Лена беззвучно плакала, глядя в потолок. Вечером пришли турки или чеченцы (Лена тогда еще не научилась их различать, а потом уже не видела в этом смысла). Они забрали Оксану и Сашу, одесситок, приехавших в Турцию на заработки.
Зато на следующий день забрали и Лену. Ей сунули темно-зеленую таблетку с риской посередине, сказали, чтобы проглотила. Лена послушно сунула таблетку в рот, но тут же выплюнула в кулак и потеряла. Первый клиент нашелся тут же. Он был черный, как араб. Оказалось, македонец. Он забрал ее в свой гостиничный номер. Пытался разговаривать по-английски. Лена его понимала, но ничего не отвечала. Смотрела на него и ждала. Ей что-то говорили о желаниях клиентов. Соседки подробно разъяснили, что от нее потребуется.
Македонец зачем-то рассказывал, что он студент, что зовут его Исак и учится он в Бельгии, (как будто это имело какое-то значение). У него есть старшие сестра и брат. Сестра замужем, и у нее двое детей. Еще македонец говорил, что выпускников македонских школ с удовольствием принимают в западные ВУЗы, и они становятся бесценными специалистами. Исак скалил голубые зубы. По краю рта стекала жидкая слюна. Лене почему-то казалась, что эта слюна пахнет одеколоном. Из воротника его рубашки выбилась золотая подвеска на цепочке: слон и кролик. "Это ты и я", - сказал македонец. Наверно он был добрым парнем и просто искал приключений.
Македонец занимался сексом как спортом, закидывая Лене ноги за голову. Находиться в такой позе было неловко. Слезились глаза, Лена сжимала зубы, думала, что бесконечно это длиться не может. Каждое движение македонца впивалось в тело острой болью, как гвоздь. Наодеколоненная слюна капнула Лене за шиворот - македонец кончил. Он оскалился ювелирной улыбкой: "Ты как?" Лена почему-то фальшиво улыбнулась в ответ и сказала, что она «finished».
После македонца Лена лежала на узкой кровати в своей комнате. Было еще темно. На улице кто-то заунывно тянул турецкую песню. А может, молился. Как будто соревнуясь с певцом, в воздухе перекатывалась современная мелодия, звучащая из ночного клуба. Лена прислушалась: "Ты к нему на встречу не ходи. У него гранитный камушек в груди". Лена поймала себя на том, что даже не удивляется тому, что слышит эту песню посреди Стамбула.
Она повернула голову к окну и увидела на небе одинокую, колкую звезду, нелепую, как металлическая коронка посреди "голливудской улыбки". Клочок убывающей луны. Ущербная луна. Лена отворачивается к стене. Давно некрашеную стену исчертили трещины: хаотические линии, круги, зигзаги… Посреди хаоса – фигура бегущего человека. Убегающего…
12
По подушке полз бескрылый жук. Шестиногая торопливая букашка черного цвета с загнутой кверху попкой. Тут же лежали оборванные изумрудные крылышки, сложенные как снятое на ночь платье. На своей койке Оксана отрывала крылья другому жуку. Но, заметив, что Лена проснулась, прекратила свое занятие, раздавив жука в липких пальцах. Оборванные изумрудные крылышки смахнула на пол.
"Живое ведь! Как можно!" Иголочка жалости в сердце и под язык. Лена аккуратно щелкнула пальцами. Жук описал в воздухе дугу и шлепнулся на кровать к Оксане.
-Дура, ты что ко мне своих вшей кидаешь?! - возмутилась Оксана.
-Это ты оборвала крылья жуку и положила его мне на подушку, - ответила Лена.
-Дура! - повторила Оксана и, смахнув жука на пол, раздавила его кончиком туфли, - Совсем чокнутая…
Мусор и жуки поселились в Лениной кровати навсегда.
13
Скоро Лена выяснила любопытную вещь: ее забирали всегда первой и самые приличные клиенты. Наверно потому что блондинка. Ночью она мчалась с мужчинами на машине через центр в разные уголки Стамбула, периодически застревая в пробках. Лена пыталась запомнить дорогу, но голова работала плохо. План города рассыпался на несопоставимые куски, как паззлы из разных наборов. Возвращалась она измочаленная, замерзшая (при тридцатиградусной жаре!) и лезла в ванную.
В ванной находила свое полотенце на полу, а пасту в раковин. Возможно, соседки завидовали. За Лену платили больше, чем за них. Нашли чему завидовать! Лена пыталась их увещевать. Ничего не вышло. На следующее утро ситуация повторилась. Лена вытерлась чужим полотенцем, бросила его на пол и тщательно потоптала. Ее чуть не побили. Вовремя на шум ворвался турок, Оксана пролетела через весь номер от его кулака. Больше Лену не трогали, но и разговаривать перестали, строили мелкие пакости.
Мужчины были разные. В Ленином представлении их объединяло одно. Нонсенс! Она их жалела. Жалела остро, по-бабьи, за их неуемные страсти, за их узколобость, ограниченность, за их уверенность в том, что все в жизни можно купить, в том числе и любовь. Может, эта жалость было последним, что осталось от прежней Лены Старцевой.
«Америкоцентризм, - обрывочно думала Лена, когда выпадало время поспать, - Весь мир большой рынок. Бедный мир!» Меньше всего Лена думала о себе и о своем будущем. Будущее, как и прошлое, перестало существовать уже после македонца. Это были неуместные категории в Ленином положении.
Десятого июля Лена вернулась в комнату раньше своих соседок, задыхаясь от жары. Начались проблемы с гигиеной. Появился странный зуд по всему телу. Лена еще никогда так не потела и не чесалась. Боялась, что это какой-нибудь триппер, но врач никакого триппера не нашел. Пояснил через переводчика, что это аллергия на что-то, или нервы. Наверно это была аллергия на Турцию, на мужчин, на жару, на чужие полотенца и простыни.
Не найдя соседок, Лена возрадовалась, выдавила тюбик пасты в раковину, сломала пополам обе зубные щетки, заткнула полотенца за унитаз и с чувством тщеславного удовлетворения пошла спать. Лена не успела задремать, как появилась Оксана, сотрясая пол слоновьими ногами, прогрохотала к закрытому наглухо окно:
-Фу! Жарища!
Лена не успела ее остановить. Окно затрещало и открылось. Взъерошенная, злобная Ленка вскочила на ноги:
-У нас же теневая сторона! Ты зачем окна открыла?!
-Ну и что? – Оксана грозно надвинула на Лену тяжелую грудь.
-На улице сорок. У нас двадцать пять! Сейчас же здесь дышать будет нечем! Что у тебя в школе по физике было?!
Какая-то часть прошлой Ленки задохнулось от неожиданной мысли: «Господи! Физика, школа, оценки. Я же умная!»
Оксана и не подумала закрыть окно. Как Лена и предсказала, через пять минут дышать стало нечем. Комната наполнилась горячим воздухом. Оксана изменила свой взгляд на Лену от презрительного до уважительного: ясновидящая.
-Вот видишь! – подтвердила свою теорию Лена, - Теперь закрой окна и открой двери в ванную и в коридор. Через пять минут температура начнет падать.
Температура упала ненамного, но дышать стало легче. Лена впервые за последние две недели гордилась собой. Она снова была Леной Старцевой, которая когда-то училась в школе, а теперь была студенткой ВУЗа. Девушкой, которая живет в культурной столице России, у которой отец преподаватель Высшей школы, а старшая сестра – главный бухгалтер фирмы.
«В общем, надо отсюда выбираться!» – решила Лена. Решить легко. А убежать? Без денег, без паспорта?
Лена вспомнила, как крепко спали клиенты после секса, если брали Лену на ночь. Разве ж они сразу узнают, что в их кошельке кто-то пошарил? А Лена много не возьмет, ей только до Российского посольства добраться. Как только денег наберется долларов двести, Лена сбежит, разыщет посольство и там объяснит, как она сюда попала. Попросит, чтобы ее отправили домой, или хотя бы сообщили родителям. Чтобы не привлекать внимание, придется одеть что-нибудь длинное, типа балахона. У Оксанки стащить. А вещи из Болгарии Таня привезет. Выход есть. Хотя бы попытаться имеет смысл. Нет ничего невозможного для человека с интеллектом.
Синекраска. (Дневник Лены Старцевой).
В пятнадцать лет я все еще занималась воспитанием Павлика, хотя он в нем уже не нуждался, но мне требовался объект для переваривания моих мыслей. Стена не годилась, у нее мозгов нет. А Пашка все еще подходил, хоть и начал отлынивать от совместных прогулок под всякими неудобными предлогами, ну там, живот болит или уроки не сделаны. Я искренне горевала над его двойками и болячками, но иногда все-таки брала за шкирку и вытаскивала гулять на школьный стадион, с которого директор и завхоз к тому времени спилили все лавочки, чтобы наркоманы на них не подыхали от передоза и не пугали ребятню мертвым видом. Пашка уже не бегал за мной как песик на веревочке, он ходил с достоинством, засунув кулаки в карманы, и так внимательно глядел на встречные сугробы, как будто это они, а не я рассказывали новую историю про Человека Без Призвания. Это был девяносто пятый год, январь, когда меня потрясло начало новой войны на Кавказе. Тогда поглазев на звездное небо, я мысленно увидела комический корабль несчастного вундеркинда, не нашедшего применения на земле и бороздящего просторы Вселенной. И тут у него - бац! - кончилось горючее.
- Пашка, ты меня слышишь? Тогда он пролетал как раз мимо вполне себе обитаемой планеты с атмосферой и срулил вниз, пополнить баки. И вот, что он там обнаружил...
- Ну? - Пашка кивает снежной горке, из которой торчит голая березка.
- Планета называлась Синекраска. На этой планете жили разумные существа одного вида, очень похожие друг на друга. По две пары верхних щупалец, две пары двигательных конечностей, одинаковые три глаза, и одинаковые четыреста зубов. Вот только часть инопланетян были красного цвета, а часть синего. И жили они по две стороны одного горного хребта. И хотя по анализам землянина, (у него, конечно же, под рукой целая лаборатория), они одно биологическое сообщество, люто ненавидят друг друга, до дрожи. Для красных синий - цвет зла, для синих красный - под строжайшим запретом. Дальтоников прячут в спецучреждения как психически больных. А во всем остальном вполне нормальные ребята. Есть у них там и культура, и гуманизм, и взаимовыручка, и справедливость, честь, самопожертвование. Типа возлюби ближнего своего, ударили по одной щеке - подставь другую. Но красные - зло, синие - под запретом. Любой контакт с противоположной стороной карается общим осуждением, а в особо подозрительных случаях - смертной казнью. И еще у этих инопланетян есть такая природная особенность: они очень дорожат мнением общественности. Ну, очень-очень. То есть осуждение социальной группой воздействует на нервную систему так, что индивид в петлю готов полезть или пойти и сброситься со скалы.
- Ну? - Пашка топает прямо по продавленной лыжне, ломая ровные параллельные канавки.
- Что - ну? Вот что бы ты сделал на месте Человека Без Призвания?
- Смотал бы из этого курятника подобру-поздорову.
- А если бы они о помощи попросили?
- Зачем им помощь? Им и так хорошо.
- Да вот нехорошо. Потому что у них много лет назад началась война, которая никак не может кончиться, и уже почти привела к экологической катастрофе.
- Пусть мирятся.
- Не могут! Они больше всего на свете ненавидят только одну вещь: синие - красных, красные - синих. Для них примириться - это несмываемый позор и разрушение всех идеалов. Вот представь себе, для них простить захребетных иноцветников то же самое, что позволить себе любое зло, отказаться от чести, справедливости, верности, любви.
- Ладно, что дальше?
- Они попросили Человека Без Призвания о помощи, синие - уничтожить красных, красные - убрать с планеты синих. Он как-то заикнулся о результатах экспертизы, ну, что они по сути один и тот же народ, но они сделали вид, что не слышат его кощунственных заявлений. И тогда он предложил закон. Пусть каждый решает сам для себя! Пусть ненавидят. Пусть орут друг на друга и поносят последними словами. Все, что угодно. Только убивать нельзя. Никого. И здоровью вредить нельзя. Это табу. Все убийцы - изгоняются на один необитаемый остров независимо от цвета кожи. И еще - дальтоники тоже имеют право на свою точку зрения. Даже вступать в брак с существами с другим цветом кожи. И вообще межрасовые браки возможны. Решает каждый синекрасец сам для себя.
- И все?
- К сожалению, да.
- И чем все это закончилось?
- Человек Без Призвания полетел дальше на свою одинокую планету.
- Ну а с Синекраской-то что стало?
- Снекраска приняла у себя предложенный землянином закон. Они стали плодиться и размножаться каждый по свою сторону хребта. А дальше возможны четыре равноправных варианта. Красные плодятся интенсивнее и заселяют постепенно обе стороны горы, выдавливая синих, планета становится красной. Синие вытесняют красных, планета становится синей. Все постепенно столетиями перемешиваются, сперва по инициативе дальтоников и отщепенцев, подключаются полукровки и самые лояльные синекрасцы, и через пару тысячелетий планета становится фиолетовой. И еще один вариант, самый вероятный: весь этот мир грюпнется на фиг, потому что инстинкты окажутся сильнее, и война закипит с новой силой.
- Жалко их, да? - Пашка говорит со мной вежливо как с психически больной девочкой.
- Надо понимать, что некоторые вещи изменить невозможно! И еще, знаешь что? Человек Без Призвания написал книжку об этой планете. И он все сделал для того, чтобы читатель, скорее, голову об стенку разбил, чем понял, на чьей стороне правда. Клянусь!!
При слове "клянусь" я резко вскидываю руку, чтобы отдать пионерский салют, и моя кроличья шубка с треском рвется на спине по центральному шву. Пашка падает в снег и ржет как конь.
14
Днем Лена точно узнала, что сегодня двенадцатое июля, и это среда. Это был последний день действия болгарской «визы». Российских туристов Болгария пускала без визы, но при въезде в паспорт ставилась отметка, на сколько дней человек приехал. Говорили, что без продления срока могут возникнуть проблемы на границе. Так вот сегодня Лена должна была покинуть Болгарию. Сегодня домой уезжала Таня. А Лена сидела в Турции в квартале Лалили и непонятно чего ждала.
За день и ночь энтузиазма поубавилось. Оказалось, Лена не могла пересилить в себе еще одного комплекса: не могла залезть к постороннему человеку в кошелек. У нее руки тряслись, когда она пересчитывала доллары в чужом бумажнике. Обратно их Лена сложила полностью и даже в прежнем порядке. Потом день прорыдала, вцепившись зубами в подушку. Неужели это конец?!
Видимо сегодня она выглядела так жалко, что раньше увели и Оксану, и Сашу, и многих других, более стойких девушек. Лена была вся разбитая, опухшая от бессонницы, от слез, измученная чесоткой и жарой, постаревшая лет на пятнадцать. На лбу даже морщинки появились. Наконец, ее взял грубый бородатый мужчина лет сорока. Он не смотрел ей в лицо. Долго торговался с сутенером. Сутенер не хотел сбавлять цену, но клиент утверждал, что такую сумму за Лену давать нереально. Сошлись на середине.
Мужчина грубо взял Лену за запястье, потащил к выходу. Лена спотыкаясь, пошлепала следом, не поднимая глаз. Клиент пихнул ее в машину марки Нисан. Он был раздраженный, усталый. «Спал бы уж дома!» – подумала Лена. Всю дорогу он молчал. Они ехали недолго, правда, и за этот короткий путь Лена умудрилась задремать.
-Ты говоришь по-русски? – спросил клиент, когда остановились.
-Угу, - кивнула Лена, просыпаясь.
-Пошли! – клиент вышел из машины, выдернул Лену за запястье.
Дом оказался темным, прохладным. Поднялись на лифте на третий этаж. Вышли в коридор. Мужчина открыл своим ключом одну из квартир. Хотел снова схватить Лену за запястье, но Лена убрала руки за спину и вошла сама: на косточке и без того уже синяк.
Тип был абсолютно дикий, как будто из прошлого века. Он вел себя так, как будто у него вообще никогда не было женщин. С Леной обращался как с вещью. В лицо не смотрел, царапал колючей бородой. У Лены от него кости хрустели. Каждое прикосновение оставляло красный синяк. Лена попискивала от боли. «Господи! Скорей бы это кончилось!»
Когда все кончилось, клиент не просто уснул, он отключился, причем в самой неудобной позе, полулежа, свесив с постели ногу. Лена еле встала, разогнула поясницу. На то, чтобы одеться, не было сил. Таращась в полумрак, разглядела одежду клиента на краю кровати. Притянула к себе. Это была одежда из грубой джинсовой ткани темно-синего цвета. Лена пощупала куртку, там оказался целый арсенал: широкий, плоский клинок, тяжелый пистолет. Лена боялась пошевелиться и произвести какой-нибудь шум. Невесомыми пальчиками ощупывала карманы. Паспорт (российский!), ручка, телефон. Наконец, нашла то, что искала. Вынула из внутреннего кармана бумажник. Открыла. Там соответственно были деньги, кредитная карта, телефонная карта и в кармашках для визиток маленькие серо-белые карточки.
Лена перебралась поближе к окну вместе с бумажником, чтобы падал свет из окна соседнего дома. И паспорт из любопытства захватила, посмотрела в нем место рождения – Ачхой-Мартанский район ЧИАССР. Чеченец, значит. Лена хотела начать пересчитывать деньги, но тут случайно посмотрела на лица людей на карточках. Их было трое: молодая женщина и двое подростков лет двенадцати-тринадцати, мальчик и девочка. Лена разворачивала бумажник под разными углами, чтобы рассмотреть девочку лучше.
Случайно расстегнулся отдел с мелочью и на пол посыпался монетный дождик. Мелочь загремела, падая и раскатываясь по углам.
Чеченец в момент оказался рядом с Леной. Она успела увидеть только его кулак. Потом пространство колыхнулось и провалилось.
Лена упала на кровать, довольно удачно, не ударившись головой, но скула занемела, как чужая. Девушка закрыла лицо ладонью, обливаясь слезами, другую руку подняла, обороняясь. Она боялась, что он будет ее избивать, но мужчина встал коленом на кровать и за плечо подвинул жертву к себе. Лена убрала от скулы руку. Чеченец впервые смотрел ей в лицо. Она тоже, не отрываясь, смотрела на него, как мышь на питона. У него было незлое лицо. Скорее усталое, настороженное. На глазных белках кровавая паутинка. На коже тонкие морщины. У Лены сквозь боль занудила бабья жалость, от которой она уже устала.
Чеченец отпустил ее, отвернулся, встал, потом сел, потом снова импульсивно встал, начал одеваться, не оборачиваясь к Лене, как будто ее здесь не было. Девушка приглушенно рыдала.
-Одевайся! – чеченец бросил ей одежду.
-Зачем? – испугалась Лена.
-Обратно поедем!
-Я не хочу! Я здесь случайно оказалась. Пожалуйста, помогите мне! – попросила робко, а потом схватилась, как за единственную возможность вернуться домой, окрепшим голосом взмолилась: - Помогите мне! Пожалуйста! Я прошу Вас. Они у меня паспорт отняли. Я не могу вернуться домой.
Чеченец молчал, продолжая одеваться. Потом повернулся к Лене и повторил:
-Одевайся. Я тебя не знаю.
В притон Лена вернулась раньше всех, еще ночью. Ее тут же снял жирный турок. У него трясся живот, как студень, и Лену мучительно тошнило. Про дикого чеченца она забыла уже к утру. Он смешался со всеми, кто был до него и после. Остались только синяки на память, да подбитый глаз.
Живи свободным
Глава 1
1
Подсудимые в ходе процесса вели себя по-разному. В основном они были вялые и безразличные. Сказывались напряжение и усталость. Их разум как будто отделялся от преступных тел, в которые был заключен, знаменуя торжество очеловечивания древних приматов, способных без лишних раздумий долбануть кокосовый орех о голову ближнего. Для прокурора Руслана Соламханова общение с этими индивидами было частью его будничной работы, уже много лет ни острого интереса, ни жадной эмпатии к ним он не испытывал, хотя когда-то именно желание понять мотивы убийц и насильников привели его в профессию юриста. К убийце двух подростков Аслану Барзигову он был равнодушен. Даже не презирал. Ему просто надо было добиться осуждения этого человека на двадцать лет, и он методично, аккуратно и четко следовал к своей цели, так пилот ведет самолет на посадку, только потому, что в этом есть безусловная необходимость. Ни одна летающая машина не может оставаться в небе вечно, ни один убийца не должен жить на свободе.
Но Барзигов не был апатичен, и равнодушие прокурора, кажется, волновало его убогую душу. Он щерился, демонстрируя публике рваную нахальную улыбку с дырой от отсутствовавших резцов посередине. Рыжие волосы дыбились как высушенная на солнце, ломкая степная трава.
- Суд принимает решение удовлетворить ходатайство прокурора и перенести заседание на завтра, на девять часов утра, в связи с неявкой свидетеля обвинения.
Пожилой судья стучит молотком по подставке и бросает благосклонный взгляд на Руслана, пока тот деловито собирает принесенные на заседание материалы дела. Но симпатия судьи остается незамеченной. Краем глаза Руслан видит желтоватую руку Барзигова в наручнике, схватившуюся за решетку. Во взгляде убийцы искра торжества. «Чего скалишься, урод?» - Руслан все-таки смотрит на подсудимого. Отвращение из глубины его карих глаз выплескивается на источник его вызвавший. Секунда гнева, и младший советник юстиции, подобрав папку с документами, направляется к выходу. Стремительная походка, прямая осанка, запас энергии до конца дня еще не исчерпан.
В коридоре блестящий от потертости кленовый паркет без капли лака, обтираясь друг о друга, снуют люди. Руслан здоровается со знакомыми. Младший советник юстиции в своей стихии, которая делает его значительным и ценным человеком. Несколько месяцев назад Руслан получил свою первую двадцатимиллиметровую звездочку на погоны и должность начальника отдела государственных обвинителей районной прокуратуры. У него есть кабинет, небольшой и пыльный, заваленный бумагами настолько, что они возвышаются на полу вместо мебели, и у окна осенью, когда дожди начинают сочиться через щели в деревянной раме, нижние папки порастают черными, хрупкими грибами на тонких длинных ножках. На письменном столе, покрытом паутиной трещин в лаковом покрытии, стоит любимая Гиала, транзисторный радиоприемник, развлекающий прокурора в часы короткого досуга последними новостями и восточными напевами, и подставка из черного оникса с треугольными часами и маленькой фигуркой слона, просвечивающей на солнце.
В свой кабинет Руслан идет после заседания разбираться с причиной неявки свидетеля, родственника одного из убитых парней. Но жизнь вносит коррективы. В только что закрывшуюся за прокурором дверь стучат, а затем без паузы, положенной для ответа, дергают на себя.
- Ассалам Аллейкум, Руслан! - пожилой мужчина, с лысым лбом и взбитой сединой на висках протягивает руку для пожатия.
Советник медлит пару секунд, прежде чем ответить человеку, старшему по возрасту, и возможно достойному уважения. Именно разница в возрасте становится решающим аргументом, когда прокурор решает, какой тон избрать в беседе с неприятным для него посетителем. Тон должен быть уважительным. Руслан встает и подает руку, рукопожатие сухое и жесткое. Затем хозяин кабинета ждет, пока пожилой мужчина сядет сам и предложит сесть ему.
- Маршонца вехийла! - приветствует гость.
Старинное приветствие означает "Живи свободным!".
- Чем все-таки обязан вашему визиту? - переходит Руслан к сути. Просто так отец Аслана Барзигова не появился бы в кабинете государственного обвинителя.
- Ближе к делу, юноша? Зачем же так торопиться? Посидим, потолкуем по душам. Я к тебе пришел с миром.
- И все-таки? - Руслан давно не был юношей, ему перевалило за тридцать, и этим обращением старший Барзигов подчеркивал только разницу в возрасте и обязанность младшего по возрасту слушать старшего.
- Значит, по душам ты говорить не хочешь, - голос Барзигова становится чуть тише и мрачнее, - Скажи, прокурор, что тебе дать, чтобы ты оставил моего сына в покое? Не стесняйся. Сколько ты хочешь?
- Оставьте, ваши, - тревога отпускает Руслана, - Я не возьму денег. Ваш сын, к сожалению, убийца, в ваших же интересах оставить его на попечение государства.
- Ошибаешься, юноша, в моих интересах, чтобы мой сын был свободным. И я этого добьюсь. Машину хочешь?
Руслан иронично улыбается, вспоминая свою полуразваленную копейку, двигатель которой при резком старте, того и гляди, окажется у водителя на коленях. Он отрицательно качает головой и наслаждается недовольством, застывшим в глазах старого паука.
- Послушайте, ваши, вы забываете, что подобный номер здесь не пройдет. И тут все советское правосудие бессильно. Вашего сына зарежут родственники убитых мальчиков, как только он окажется на свободе.
- Ошибаешься, Соламханов, есть старейшины, которые могут устроить маслаат. Вина Аслана еще не доказана, или ты забыл про презумпцию невиновности? Родственники тех парней готовы поверить в невиновность моего сына, если он поклянется на Коране. - Старший Барзигов делает ударение на слове "готовы" и несколько секунд выдерживает паузу, чтобы подытожить: - Или ты забыл, что сегодня твой свидетель не явился на суд? Или по своей бараньей глупости думаешь, что он заблудился?
- Ослиная задница! - вырывается у Руслана, он машинально хлопает ладонью по столу: - Что вы сделали со свидетелем?!
- Ничего, - пожимает плечами отец подсудимого, теперь его черед выглядеть довольным. - Но показаний он давать не будет.
- Ваши, неужели вы полагаете, что из-за одного свидетеля развалится все дело? Даже из-за такого важного? - Соламханов пристально всматривается в темно-желтые, надменные глаза гостя. - Вы лучше меня знаете, почему так случилось, что ваш сын стал убийцей. Я бы выкинул такого сына из своей памяти, это позор для отца и для всей семьи.
- Ты пожалеешь об этом, прокурор! - старший Барзигов приподнимается со стула, а затем резко садится на место, отчего слабые ножки наскоро сбитого изделия советского мебельного производства дрожат как конечности трехнедельного барашка.
- Осторожно, упадете, - Руслан участливо смотрит на посетителя, точнее на стул, на котором тот сидит, - Скажите, вы, в самом деле, хотите, чтобы ваш сын оказался на свободе или боитесь, что откроются подробности, которые вам бы хотелось сохранить в тайне?
Последний вопрос Руслан задает наугад. У него есть немного странная версия мотивов преступления, и пока он не получал ни подтверждений, ни опровержений. Если бы версия подтвердилась, то дело выглядело бы совсем простым, убийством на бытовой почве. Пока же официальной версией был религиозный фанатизм и негодование непристойным поведением двух юнцов, совершивших содомский грех в раздевалке спортивного клуба по вольной борьбе. Их тренер и наставник Аслан Барзигов, застукав парней, совершил самосуд, разбив голову одному извращенцу о стену, а второму в ходе борьбы сломав шейные позвонки. Убийство было совершено без свидетелей. Только один из спортсменов, задержавшись в душе, слышал шум борьбы, но решил, что так продолжается тренировка. Именно этот парень отказался давать показания. Остальные ученики Барзигова на суде в один голос признавались своему учителю в глубоком уважении и почитании, что вряд ли могло навредить делу, но давало неверный настрой народным заседателям.
Старик Барзигов желтеет лицом и наклоняется через стол, бормоча с присвистом, осипшим голосом, выбрызгивая крошечные капельки слюны сквозь зубные щели:
- Я ничего не боюсь. Мой сын невиновен. Ты пожалеешь об этом, Соламханов. Наступит день, когда мой сын окажется на свободе, а ты на его месте. Тебе надо открыть глаза пошире и посмотреть, что происходит за пределами твоего гадюшника. - При слове "гадюшник" старший Барзигов посмотрел вовсе не на папки со следами наскоро собранных грибов, а на душевно мурлыкнувшую Гиалу, и этим все-таки испортил настроение Руслану, - Я добьюсь, чтобы тебя отстранили от этого дела. Вот увидишь.
- Ваши, могу вам чем-нибудь помочь кроме освобождения вашего сына? - с ироничной участливостью спрашивает Руслан.
- Только одним, юноша, купи себе голову на плечи и хорошо подумай о том, что ты делаешь. Совет старика. Если не передумаешь, мне жаль тебя.
После ухода старшего Барзигова, Руслан еще долго вертит ручку радиоприемника, наконец, ловит местную радиостанцию и узнает последние новости. Именно в этот августовский день девяносто первого года Украина объявила суверенитет.
2
В Грозном Руслан провел семнадцать лет. Буйная растительность в парке Кирова, коричневатые всплески Сунжи, нагревавшийся в жару до появления миражей асфальт, полнокровные вены центральных улиц с кровяными клетками спешащих легковушек, нефтеперерабатывающий завод и научно-исследовательский институт - были декорациями к его успешной карьере и уютной семейной жизни. Домой, к серой панельной девятиэтажке в первом микрорайоне на улице Тухачевского, Руслан Соламханов подъезжает около семи вечера. Утомленные жарой вязы сонно перебирают листьями. Со стороны Терского хребта дышит капризный ветер. Под колесами - пыль, утомленная башмаками и шинами. Вечернее солнце наполняет городской пейзаж розовой краской.
Во дворе девятиэтажки компания мальчишек затевает драку. В группе мелькает зеленая рубашка и острый профиль Саида. Саид с подвижностью обезьянки наступает на мальчика – ровесника из второй парадной. Тот пятится, напуганный и бледный, правый рукав джинсовой курточки порван, на щеках и под носом грязь, мокрая от соплей и слез. Мальчика зовут Артем, еще недавно они с Саидом соблюдали нейтралитет. Но теперь юный нохчи демонстрирует, кто во дворе хозяин. В его руке сувенирный ножик, подаренный отцом на день рождения. Заостренный клинок, лезвие восемьдесят пять миллиметров. Мужчина должен носить оружие. Резкий выпад снизу, и Артем еле успевает отпрыгнуть в сторону. Но натыкается на столпившихся за его спиной приятелей Саида. Дальше отходить некуда. Двое взрослых на скамейке под вязом старательно делают вид, что ничего не замечают. Руслан медлит, проверяя, на что способен его сын, к тому же двигается Саид завораживающе красиво, как котенок-подросток, грациозный и опасный. Будущий воин, моджахед, самый лучший мальчик на земле. Волна гордости накрывает советника. Взгляд отца и солнце светят Саиду в спину одинаково ярко.
Вдоволь налюбовавшись на сына, Руслан зовет его домой.
Во время ужина в дверь коротко звонят, как будто ребенок балуется. Кого шайтан принес?
- Руслан, иди сюда! – голос жены звенит от напряжения.
Соламханов выходит в коридор недовольный, что его оторвали от запеченной курицы. В прихожей Артем и его отец. Артем так старается слиться со стеной, что на его щеках, кажется, проступает рисунок обоев. Его отец держится чуть увереннее, но вид у него тоже жалкий: белесые ресницы часто моргают, волосы на макушке слегка шевелятся от сквозняка, потому что входная дверь приоткрыта.
- Извините, пожалуйста, за беспокойство, - начинает он, - Очень неловко…
- В чем дело? – обрывает Руслан соседа.
- Артем нам долгое время ничего не говорил. Насилу выпытали… Но он уже каждый день в разорванной одежде домой приходит. Смотрите, - мужчина протягивает грязную джинсовую курточку с разодранным рукавом. – Только что новую из Ленинграда прислали. Она ему еще велика. Думали, года два будет ходить. Мне бы не хотелось идти на конфликт, но может, хотя бы на будущее вы поговорите со своим сыном?
Он замолкает, смотрит виновато и совсем тихо добавляет:
- И, кажется, они дерутся. Артем сам никогда бы не начал…
У Руслана прищур следователя, выворачивающий наизнанку.
- Ты где живешь, дорогой? – неожиданно спрашивает он.
- В первой парадной, шестнадцатая квартира, - быстрый ответ.
- Ты живешь на Чеченской земле, - поправляет Руслан, - И должен считаться с местным населением, обычаями, культурой. Не можете, Россия – большая.
Руслан издевается и от этого еще больше заводится:
- Мой сын у себя дома, и ведет себя так, как требуют наши обычаи.
Артем окончательно синеет, а его отец отступает на шаг назад как от пощечины. Теперь он стоит не в коридоре, а на пороге. Так стоять неудобно, надо сделать либо шаг вперед, чтобы снова встретиться лицом к лицу с Русланом Соламхановым, либо отступить, и уже навсегда. Отец Артема выбирает второе.
Руслан ехидно улыбается и закрывает входную дверь. Оборачивается. В дверях кухни стоит Саид и смотрит на отца с восхищением.
Руслан увидит семью Артема еще только один раз, соседи будут спешно грузить вещи в машину, готовую отвезти их в аэропорт. В руках мальчик будет держать клетку с надрывно орущей кошкой и откажется здороваться с соседом-чеченцем, в отличие от надломившего себя и все-таки кивнувшего отца. И в тот момент Руслан испытает облегчение и торжество хозяина Чечни, Грозного и девятиэтажного дома.
3
Последние месяцы девяносто первого и первое полугодие девяносто второго годов прошли сумбурно, бестолково и голодно. Новый Президент провозгласил независимость Чечни от России и объявил курс на создание суверенной республики Нохчи-Чо, основанной на адате и мусульманских обычаях. Зарплату Руслану и его жене, учительнице английского языка, платить перестали. Деньги для бюджетников по-прежнему направлялись из Москвы, но оседали они в карманах президентского окружения как контрибуция за многовековое угнетение. Через четыре месяца безденежья у Руслана началась ломка. Его как в воронку всасывало в стихийный черный рынок, на котором держалась экономика республики Нохчи-Чо. Люди продавали все, на чем сидели. Инженеры – аппаратуру, врачи – лекарства, нефтяники – горючее, конструкторы – приборы, юристы – правосудие. На полученные деньги покупали еду, оружие, боеприпасы, справедливость. За уголовные преступления сажали только представителей бедных и немногочисленных тейпов. Руслан начал брать взятки, приторговывать оружием и изъятыми в ходе следствия ценностями. Лоск сошел с прокурора. На его похудевших щеках появилась короткая черная щетина, на лбу - продольная складка, а в глазах - недоверие и настороженность. Кроме того, у Руслана появилась навязчивая привычка нащупывать закрепленную на поясе кобуру с табельным Макаровым. Стремительность и быстрота движений выглядели нервозностью и суетой.
Разрушение правоохранительных органов часто воспринималось Русланом как сдирание собственной кожи. Предстоящее создание шариатских судов не вызывало у него отторжения. Чеченское общество всегда оставалось частично традиционным. Но при этом у Соламханова хорошо получалось служить светским законам, он был профессионалом. Кроме того, переход от светского законодательства к шариату не получился моментальным, и в обществе сложилась нездоровая атмосфера безнаказанности. Осуждая юношей из бедных тейпов за мелкие кражи, Руслан сдался почти без боя, выпуская на волю убийцу из президентского тейпа ялхорой, тот был полностью оправдан. Напрягаться и сажать преступника за решетку стало бессмысленно. Они там не задерживались. По всей республике освобождались из тюрем якобы невинно осужденные за следование народным традициям - хранение огнестрельного и холодного оружия. Еще в начале сентября девяносто первого из следственного изолятора сбежало больше двадцати воров и убийц, и среди них был нынешний любимец президента и западной публики - Аслан Барзигов.
Вставив зубы и взяв подмышку стингер, Аслан позировал перед европейскими кинокамерами в качестве современного Робин Гуда, борца за свободу и справедливость. С новыми зубами он выглядел привлекательным, и вероятно действительно был смел, к тому же имидж освободителя делал образ бежавшего заключенного романтичным, почти летящим. Многие чеченские мальчишки отдали бы полжизни за возможность прикоснуться к герою. Сам президент мирился с привычкой уголовника Барзигова открывать ногой дверь в его кабинет. Иногда Руслану Соламханову казалось, что он последний человек во всем мире, который ненавидит Барзигова и все еще вынашивает почти безнадежный план водворения того за решетку. Ненависть к своим подследственным не была характерна для Руслана, ненавидеть их он начинал, только когда они вот так оказывались на свободе, пуская под откос годы работы и жизни советника. К тому же они представляли собой реальную опасность для Руслана и его семьи. Никто не мог поручиться, что одному из "невинно посаженных" не придет в голову разыскать прокурора и пустить ему пулю в лоб, благо в огнестрельном оружии нехватки не наблюдалось. Свинцовое изобилие опустилось на республику Нохчи-Чо, заслоняя острую нехватку пищи, лекарств и предметов первой необходимости.
Понимая, что необходимо защищать себя и свою семью, Руслан ходил тренироваться в стрельбе в тир, находившийся в полуподвальном помещении в прокуратуре, раньше занятом под архив. Советник владел многими видами оружия, но к Макарову питал особую слабость. Для меткой стрельбы из пистолета, лишенного прицельных приспособлений, требовалось совершенное владение телом. Семисотграммовый кусок металла буквально врастал в руку, становился частью организма. Расслабляя плечевые мышцы, напрягая кисть, кончики пальцев, Руслан выпускал свинцовые плевки как будто из глубины собственного тела, испытывая чувство близкое к оргазму. Стрелял он метко, сажая пулю за пулей в десятку и рядом.
Как выяснилось, у Соламхановых меткость переходила по наследству, к несчастью, не всегда мальчикам. Двенадцатилетняя дочка, хрупкий черный котенок, с тонкими запястьями и острыми пальчиками стреляла не хуже отца, правда, ей больше по душе была снайперская винтовка, пистолет в вытянутой руке держать было тяжело. Руслан всего несколько раз взял детей в тир и вскоре отказался от этого развлечения, потому что способности Седы пугали. Он был согласен видеть оружие в руках сына, но девочка с автоматом ужасала. Саид же явно отставал от сестры.
Дети по-своему переживали общественные перемены. Они принимали как должное исчезновение аттракционов в парке, игрушек и тетрадей в магазинах, частое отключение воды и электричества. Седа ругала Саида, Саид задирал Седу. Потом они мирились и часами обсуждали героев какой-нибудь приключенческой книжки, иногда шепотом переходили на разговор о взрослой жизни, упоминали новых героев пантеона чеченских детей, бесстрашных моджахедов, куда более интересных и живых, чем книжный Хаджи-Мурат. Они замолкали при появлении отца, заговорщически переглядывались и взбудоражено улыбались, оборванные на середине спора. Саид таскал у Руслана ПМ, но стреляла из него Седа. Влетало чаще девочке. Она была будущей женщиной, и к тому же на год старше брата. В разум Саида отец верил почти слепо. Его сын не мог стать бандитом по определению, потому что он - сын прокурора.
В середине лета в конце рабочего дня Руслану позвонила жена и взволнованно сообщила, что ее брат видел Саида в центре города, на площади напротив президентского дворца. Руслан насторожился:
- Я понял, Замира, поеду - поищу его. Седа дома? Никуда не уходите. Я скоро буду.
Саид действительно был там со своим другом Зелимханом, мальчишки восторженно глазели на вооруженных моджахедов президента, жаривших шашлыки на вечном огне. Руслан припарковал машину и пошел к сыну. Поскольку на площади было шумно, Руслан не сразу окликнул сына, и потому успел рассмотреть человека, привлекавшего внимание Саида. Аслан Барзигов отвлекся от приготовления жареной баранины и встретился с Русланом взглядом. Кривая усмешка сбежавшего преступника резанула по самолюбию. Руслан дотронулся до кобуры ПМ и окликнул сына:
- Саид! Что ты здесь делаешь? Пошли домой! Зелимхан, поехали с нами.
Саид недовольно оторвался от созерцания боевиков, его лицо стало скучным. У него остекленели глаза как в те минуты, когда отец читал ему нотации. Но мальчик подчинился отцу, подошел:
- Ассалам Аллейкум, папа, мы в парк ездили, и сюда по пути домой заглянули.
- Дома поговорим.
Саиду везет, Руслану хочется уйти поскорее из поля зрения следящего за ним Барзигова, поэтому ругать мальчишку некогда.
Отец и сын не успевают повернуться спиной к Барзигову. Командир боевиков окликает старшего Соламханова:
- Прокурор, подожди!
Руслан корит себя за нерасторопность. Если бы они успели повернуться спиной к Аслану и пройти несколько шагов, им бы уже ничего не угрожало. Чеченец никогда не будет стрелять в спину - постулат, внушаемый с малолетства каждому вайнахскому мальчику. Правда, к бандитам и убийцам эта истина не относится, маловероятно, что их остановит какой-то там горский кодекс чести. Но здесь, посреди города, на площади, харизматичный герой грозненских пацанов стрелять в спину не будет ради сохранения своего благородного имиджа. К сожалению, отвернуться Руслан не успевает, а повернуться к врагу спиной сейчас - это нарушение уже другого неписанного закона: не сбегать от опасности ни при каких обстоятельствах. Барзигов быстрыми шагами приближается к Руслану и мальчикам. Его жизнь сытна и вольготна, судя по наросшему жирку на щеках и подбородке, кое-как замаскированному рыжей бородой, и потяжелевшим бокам, обтянутым камуфляжной формой. Подойдя почти вплотную, бандит щелит рот, показывая белые, вставные зубы, он расслаблен и чувствует себя хозяином положения:
- Ты мне нравишься, прокурор! Ты должен быть хорошим воином. Я могу найти тебе место в свите президента. Займешься делом, наконец. Ты плохо выглядишь, сразу видно, нечем заняться. Соглашайся.
Руслан молчит, тело, приведенное в тонус, звенит от напряжения, как у собаки, ожидающей команды на бросок. Рука дергается по направлению к табельному пистолету. Остатки гордости подсказывают не отвечать бандиту, стрелять повода нет. Соламханов так и стоит, ожидая, что Барзигов сделает дальше. Бандит, не получая ответа, поворачивается к Саиду и протягивает к нему руку, треплет по плечу:
- Хороший мальчик. Пойдешь ко мне? Я сделаю из тебя воина.
Саид вспыхивает от счастья, его лицо начинает светиться как полная луна. Кажется, бледные лучики ползут в стороны от его пухлых, пока еще детских щек.
- Пойду! - кивает он, не замечая, как отец протягивает к нему руку, как будто пытаясь схватить или куда-то оттолкнуть.
Барзигов достает из ножен, закрепленных на поясе, настоящий кавказский кинжал, с металлической ручкой, украшенной гравировкой с растительными элементами, прямым, заточенным на конце клинком и протягивает Саиду. Руслан понимает, что вещь может быть раритетная. Из уважения к оружию он молчит на несколько мгновений дольше, чем полагается, и Саид успевает взять кинжал в руки, делает несколько осторожных выпадов, потом входит во вкус, перекидывает клинок через ладонь, закручивает, подбрасывает, ловит. С ножами Саид преображается, он пластичен, как танцор, ловок, опасен. Когда сын берет в руки холодное оружие, у Руслана разум отключается. Он способен только любоваться на магию, излучаемую одиннадцатилетним мальчиком.
- Ты будешь очень хорошим воином, мальчик, - говорит Барзигов, - Хочешь, я оставлю этот кинжал тебе? Это оружие храброго моджахеда. Ты убьешь им много врагов.
- Саид, отдай кинжал! - приказывает Руслан, очнувшись от голоса Барзигова.
Саид нехотя протягивает согретую в ладони рукоять обратно. Барзигов пожимает плечами и убирает кинжал в ножны:
- Приходи ко мне, мальчик, я тут часто бываю. Пока что.
После этого Аслан, наконец, поворачивается к Руслану спиной и идет к своим боевикам, уже зовущим его на готовые шашлыки.
- Саид, пообещай мне, что ты никогда сюда больше не пойдешь один, - требует Руслан от сына.
- Почему, папа? - все-таки спрашивает Саид, хоть и не надеется на ответ разгневанного отца.
"Потому что он будет тебя учить. Поначалу. А потом убьет за какую-нибудь провинность, как тех двоих надерзивших ему, упрямых восемнадцатилетних юнцов", - хочет ответить Руслан, но решает не пугать ребенка.
- Потому что я так сказал.
Саид ежится, поджимает обиженно губы. Руслан осторожно трогает его за плечо:
- Я куплю тебе такой же кинжал. Обещаю.
Глава 2
1
Старший брат Руслана втянулся в бизнес и пристроил к делу младшего. "Хватит заниматься всякой грязью", - решил Умар и настоял на том, чтобы Руслан пошел работать в отдел по борьбе с экономическими преступлениями, основанный осенью девяносто второго года. Три месяца Руслан вполне успешно справлялся с экономическими преступлениями, помогая брату убирать конкурентов, натравливая проверки и привлекая за распространение фальшивых авизо. Руслан не был специалистом в экономике, но поскольку новичками в этой сфере в начале девяностых были почти все, то дилетантство в глаза не бросалось, а спустя несколько месяцев, к весне девяносто третьего он прилично освоил основные схемы добывания денег в Чеченской республике: из операций с недвижимостью, оружием и нефтью. Пока Умара не пускали в нефтяной бизнес, он охотно приторговывал квартирами, остававшимися от бежавших в панике русских. Он их не захватывал, а вполне честно покупал по цене, обозначенной в технической документации, то есть раз в пять ниже реальной - рыночной. Были, конечно, русские, знавшие цену своим квартирам, но с ними Умар старался не связываться. Идея скупать квартиры инородцев пришла в голову Руслану, когда он обратил внимание на их участившиеся жалобы в прокуратуру. Жалобы собирались, обрабатывались, их авторы делились на жертв и тех, кто покрепче, а затем по ним начинались вежливые звонки с вызовом в прокуратуру, где Руслан настойчиво и сочувственно втирал совет продать жилье и поискать квадратные метры в центральной части России, для их же блага, ибо так безопаснее. Большинство жалобщиков ломались быстро и, продав квартиры, садились в пассажирские составы, тянувшиеся к чечено-ингушской границе. По дороге их охотно обворовывали и избивали боевики Барзигова, и это Руслану казалось дикостью. Он неоднократно поднимал вопрос о привлечении бандитов за ограбления составов к уголовной ответственности, но ход процессу не давали, и Соламханов, помогавший старшему брату в бизнесе, понимал, почему так происходит, хоть и в корне был не согласен. Одно дело скупать квартиры по низкой цене - никто ведь и не заставляет их продавать, другое - насиловать, грабить и убивать. Пусть даже и русских.
Летом девяносто третьего Руслан стал районным прокурором. Вот тогда он окончательно научился игнорировать все, не относящиеся к бизнесу вопросы или делать вид, что что-то решает, отсылая в архив жалобы и подшивки личных дел. Никто не обращал внимания на самоуправства чиновника Соламханова, никто не тяготился перебиранием бумажек и подлавливанием обнаглевших законников на взятках и уничтожении улик. Потому что нохчи, все как один, в едином порыве строили свободное общество, основанное на адате, исламе и обычаях, и в отношении инородцев было позволено многое, если не все. Только совесть и милосердие могли остановить горцев от сведения счетов с вековыми захватчиками славянского происхождения.
Не все русские шли как бараны в вагоны пассажирских поездов, нагруженные чемоданами с заржавевшими замками на крышках, расстегивавшимися на ходу. Были и те, кто держался за свой дом и искал справедливости. И один из них пришел лично к Руслану, воспользовавшись давним знакомством с ним. Это был его бывший однокашник Миша, с говорящей фамилией Правдин. С Мишей Руслан учился в грозненском университете только на первом курсе, после чего того отчислили, и о дальнейшей его судьбе Руслан не имел ни малейшего понятия. Может, именно поэтому, из любопытства, услышав в телефонной трубке знакомую фамилию, он согласился с ним встретиться.
Миша постарел и погрузнел, выглядел неряшливо и жалко, в сером помятом костюме с пузырями на коленках и перхотью на плечах. Сальные волокна волос прикрывали потную лысину. От Правдина не скрылась брезгливая гримаса на физиономии Руслана, но он все равно протянул руку и даже попытался улыбнуться.
- Присаживайся. Чем могу помочь? - прохладно поинтересовался Соламханов, наблюдая, как его посетитель вытаскивает из полиэтиленового пакета засаленную черную папку с исписанными листочками.
- У меня угнали машину два месяца назад, мои соседи. И ездят на моей машине чуть ли ни каждый день через мой двор. Я писал в милицию, они отказываются возбуждать уголовное дело.
- Почему?
- У меня нет документов на машину. Я не могу подтвердить, что она мне принадлежит. Но документы у меня украли прямо из квартиры. Ворвались днем, пока меня не было дома, угрожали дочке ножами, и она отдала и деньги, и документы. Все, что нашла.
- Об ограблении заявляли?
- Да, неоднократно, но отклика так и не получили. Пришел один участковый и посоветовал не беспокоить его по пустякам.
- А я чем могу помочь?
- Мне нужна моя машина, - Миша собрался, его движения стали увереннее, даже неопрятность перестала бросаться в глаза, - Нужно восстановить документы, то есть сделать запросы в отделение ГАИ, где машина была зарегистрирована. Это давно надо было сделать, еще два месяца назад, когда я писал заявление, но мне отказали. Я пришел просить тебя о помощи. Ты ведь можешь повлиять на милицию, да и просто сделать запрос о восстановлении документов. Я пришел к тебе, так сказать, по старой дружбе.
Руслан поморщился. Друзьями они никогда не были. Ни в школе, ни в институте Руслан не имел дела с русскими свиньями. Он их презирал, если они были трусливы, и бил, объединяясь с друзьями, если они пытались поставить себя вровень с нохчами. В те романтичные, сказочные годы, в которых он видел себя стремительным в атаке и неторопливым в парении орлом, скользящим сквозь ночную пелену за добычей, он мог дружить только с чеченцами. Только им можно было доверять без оглядки, и только они понимали тайное чувство единения, которое юный нохчи Руслан носил в себе со времен детского чтения героического эпоса о рыцарях гор. После института Соламханов повзрослел, и научился находить общий язык с инородцами, он был вежливо нейтрален с русскими соседями и настороженно приветлив с русскими коллегами. Но Миша Правдин был пришельцем из воинственной юности, и лучше бы он не делал ссылки на старую дружбу, которой не было, и быть не могло.
- У меня нет оснований делать запросы, - отрезает Руслан.
- Но ведь это тебе ничего не стоит!
- На каком основании я должен этим заниматься? Никаких документов, подтверждающих, что у тебя была машина, ты мне не предоставил. У тебя осталось хоть что-нибудь?
- Фотографии... Черт! Но ведь это моя машина!
- Увы, ничем не могу помочь.
Миша недоверчиво смотрит на Руслана, слегка прищуриваясь, отчего лицо его становится неприятным. В этот момент Руслан некстати вспоминает, что в студенчестве трусом Миша не был. Отнюдь. Крепкий парень попортил физиономии и повыкручивал руки нескольким приятелям Руслана, после этого его порезали ножом, и длительная академка не дала возможность Правдину закончить вуз вместе с одногодками. В загривок Соламханову как будто втыкают перья. Он готовится дать отпор.
- Что же ты делаешь, падла? - осторожно выплевывает Миша тщательно пережеванные слова. Он говорит тихо, но отчетливо, - Русские из вас, козлов, людей сделали, и где ваша благодарность? Ты на пузе должен ползать от счастья, что в чистоте штаны протираешь, а не стервятников в ущельях кормишь. Из тебя человека сделали, чтобы ты никогда не забывал, кому служишь.
- Я служу своему народу, - Руслан отвечает в тон Мише, также осторожно и ровно, делая ударение на слове "своему". Сила на его стороне. Это он может безнаказанно сделать с Правдиным все, что угодно, даже пустить ему пулю в лоб, а затем обвинить в покушении на убийство и представить выстрел как самозащиту. Но он не будет стрелять, он будет опускать это розовое, потное убожество, с которым имел несчастье познакомиться много лет назад.
- Тебя сделали человеком, Соламханов, чтобы ты жил по человеческим законам, а не по своему плебейскому адату. Чтобы ты служил справедливости, а не потакал бандитам.
- По справедливости, Правдин, тебя тут вообще быть не должно. Это наша земля. И только нохчи решают, что здесь справедливость, а что нет. По справедливости ты должен каяться всю жизнь за преступления твоих соотечественников, которые двести лет жгли нашу землю. По справедливости я должен арестовать тебя за угрозы должностному лицу. И ты меня должен очень хорошо попросить, чтобы я этого не делал. Понял? Очень хорошо попросить.
Правдин бледнеет и смаргивает. Папка в руках начинает мелко трястись, ей передается дрожь бешенства и унижения. В этот момент Руслана царапает неожиданная жалость. Слегка сбитый с толку, он пытается сохранить жесткое выражение лица, но оно неумолимо плывет.
- Уезжай отсюда, Правдин. Никакой жизни тебе тут не будет. Кончена ваша жизнь здесь. Никто не гарантирует безопасность тебе и твоей семье. Нохчи слишком долго терпели русских на своей шее, ничто их не остановит, если они захотят рассчитаться за все, что им сделали.
- А за построенную промышленность, паскуда, как вы будете рассчитываться?
- Будем рассматривать ее как часть компенсации за многовековое иго.
За дверью слышатся шаги, и Руслан кидает взгляд на настенные ониксовые часы, которые всегда идут на пять минут вперед, но уже по ним видно, что рабочий день прошел, и за прокурором заехали его племянники, чтобы подвезти до дома, как было условлено утром. Машина Соламханова в ремонте.
- Уезжай, Правдин, - быстро повторяет Руслан, - Единственный совет.
- С чего ты взял, что имеешь на эту землю больше прав, чем я? - не понимает Михаил намека, - Думаешь запугать меня, гнида?
Дверь распахивается, и на пороге появляется веселый Эле, крепкий мужчина двадцати четырех лет, сын Бислана, самого старшего из братьев Соламхановых. Под мышкой Эле держит короткий обрез, который тут же направляет на посетителя. На Эле черная вязаная шапочка до бровей, из-под которых возбужденно блестят карие, близко посаженные глаза.
- Дядя Руслан, кто это здесь в такое время?
- Мы уже закончили, Эле. Я сейчас соберусь.
- Если он тебя задерживает, я могу убить его, - Эле целится в Правдина.
Михаил синеет и быстро смотрит на Руслана, он испуган, но похоже не сомневается, что прокурор защитит его от буйно помешанного родственника.
- Убей, - коротко кивает Руслан.
Эле прицеливается, дергает стволом вверх и выталкивает через плотно сомкнутые губы струю воздуха: "Пых!" После чего усмехается с выражением безграничного превосходства над славянской свиньей.
- Мало тебя резали, Правдин, мало, - нравоучительно тянет Руслан, - Ни черта ты не понял, Правдин. А жаль. Сам уйдешь или проводить тебя? Эле, проводишь гражданина?
- Я сам, - обрывает Миша, - Какие же вы сволочи...
- Может, догнать и убить? - предлагает Эле, когда дверь за русским закрывается.
- Нет, Эле, пусть живет. Русские должны жить, чтобы мы никогда не расслаблялись и не забывали, как сильно их нужно ненавидеть.
2
Только что прошел дождь, асфальт блестел, отражая свет фар проезжающих автомобилей. В нескольких кварталах опять не было электричества, и от этого улица казалась зловещей, хотя был апрель, темнело поздно, снег полностью сошел, и кое-где на обочине дороги пробивалась первая мать-и-мачеха. Снова зарядил косой дождь, перечеркивая сумрачные силуэты зданий.
- Дядя Руслан, мы заедем по одному адресу? Дядя Умар давно себе присмотрел помещение, а у нас все руки не доходят, - спросил Эле, когда они вдвоем шли к припаркованной темно-синей Ниве, за рулем которой сидел Арби, еще один сын Бислана.
- На проспекте Ленина? Валяйте.
Такие вылазки не длились долго.
- Ассалам Аллейкум, дядя! - поздоровался Арби, сильно похожий на брата выражением веселого азарта на физиономии.
Нива зашуршала шинами по улице Идрисова к Ленинскому проспекту, а затем в направлении моста через Сунжу. Братья оживленно переговаривались. Руслан на заднем сидении молчал. Эти набеги, в которых он изредка принимал участие, были глубоко омерзительны ему. Омерзение вообще было самым сильным и стойким чувством Руслана в последнее время. Раньше были гордость, вдохновение - сродни веселью взрослых племянников, любопытство, теперь от них остались лишь слабые воспоминания. И эти воспоминания были мучительны, оттого что все ушло, осталась пустота.
Нива остановилась во дворе четырехэтажного кирпичного здания из старого фонда, постройка пятидесятых годов, потолки три метра, резные перила в парадных и исправные лампочки над входными дверями.
- Как всегда, здесь будешь ждать? - обернулся к Руслану Эле.
- Да, вы там побыстрее, - поежился Руслан.
Когда из дверей на улицу выволокли белобрысого парня, имевшего неприятность жить в доме, присмотренном Умаром под офис, Руслан перешел на переднее сидение и выключил фары, чтобы не видеть, как племянники слегка поколачивают парня и запугивают огнестрельным оружием. Славяне - клейкая грязь, налипшая в складках кавказских гор. Когда-нибудь их всех отсюда выселят, и тогда неудобство эпизодического присутствия на вылазках племянников исчезнет.
Руслан прибавил звук радиоприемника и закрыл глаза. Он был уверен в своих родственниках. Соламхановы не были ни бандитами, ни убийцами. Они ничего не сделают этому русскому парню, но в ближайшее время он отсюда уедет, уверенный, что спасает от смерти и насилия себя и свою семью.
Кто же порезал тогда Правдина? Руслан сосредоточился на неожиданном воспоминании. Как дрались и угрожали, помнил. Но сам никогда никого не резал, останавливался при первом же намеке на кровь, да и все студенты нохчи дружили с головой. В тюрьму не хотели. И все-таки кто-то нашелся. Кто-то, кого Правдин так и не выдал. Или выдал, но дело замяли? На юридическом было немало сыновей высокопоставленных чиновников. И теперь этот кто-то, возможно, занял государственную должность и покрывает ограбления и убийства русских в их домах, на улицах, в пассажирских составах. Руслан стукнул ребром ладони о дверцу машины. Да, сперва убрать всех славян - русских, казаков, а затем перетрясти чиновников сверху донизу, иначе цивилизованной страной Чечня не станет.
3
Летом братья Соламхановы встречались в Гехи. Двое младших привозили в отпуск свои семьи, порадовать сыновей и дочек рыбалкой, общением с двоюродными братьями и сестрами, старший Бислан жил в Гехи постоянно со своим большим семейством в двухэтажном кирпичном доме на тихой Заречной улице, оставшемся в наследство от отца и матери.
В девяносто четвертом Умар приехал на новом БМВ с женой и тремя маленькими дочками, в сопровождении скучающей охраны - двух вооруженных моджахедов - на бежевой шестерке. Руслан охраной еще не обзавелся, но машину тоже поменял. Умар подарил ему Мерседес с коротким комментарием: "Твоя доля". Через три дня мления городских и сельских детей в холодной Гехинке, и бдения на берегу с удочками и спиннингом в надежде поймать самую большую форель, в аул неожиданно явился Сулим, второй по старшинству брат, обитавший последние годы в Москве со своей русской женой и единственным сыном, одиннадцатилетним Камилем. До этого он с конца семидесятых работал в Сургуте инженером-нефтяником. Сулим был редким гостем в отеческом доме, поэтому к вечеру готовился большой пир. Женщины не выходили с кухни, обсуждая последние новости, заявления президента, сорванные выборы в законодательное собрание, стремительно растущие цены, а также московскую моду, мужей и школьные оценки детей. Мужчины ушли на берег Гехинки и, сгоняв мальчишек за хворостом, соорудили высокий костерок. Идиллию слегка нарушала охрана Умара, отдыхавшая поодаль и заметно тяготившая Сулима, рафинированного столичного жителя. Остальные уже не обращали на них внимания. Охраной Умар обзавелся около года назад, когда влез в нефтяной бизнес, завел фирму - посредник по перепродаже нефти.
Мальчишки, стоя в закатанных штанах на речных камнях подобно маленьким статуям, все еще лелеяли надежду поймать десятикилограммовую форель. Азарта им добавил Камиль, восторженный московский кузен. Саид и Хусейн, младший сын Бислана, учили его закидывать спиннинг и сматывать леску. Спиннинг тарахтел, речка монотонно журчала, облизывая пятки пацанов, мужчины на берегу вели степенные разговоры. Бислан в полголоса обсуждал с Сулимом его московский бизнес и свое сельское житие. Умар, отозвав Руслана в сторону, начал другую тему.
- Руслан, ты уже знаешь, что оппозиционные войска собираются атаковать Грозный...
- Надеюсь, эту продажную оппозицию быстро разгонят.
- Руслан, мы должны поддержать оппозицию. Я уже вложил в них часть прибыли за первое полугодие. Сами мы конечно в пекло не полезем, но у меня к тебе просьба. У тебя есть кое-какие возможности. Я бы хотел, чтобы ты убрал на время несколько ключевых фигур из ополчения президента. Я имею в виду, прежде всего, Барзигова, тем более, у тебя с ним свои счеты. Арестуйте его за что-нибудь. Ненадолго. На несколько дней их нужно вывести из игры. Нужно обеспечить перевес на стороне оппозиции.
Руслан молчит, наблюдая, как Саид берет Камиля за руку и его рукой сматывает леску, блесна маленькой золотой рыбкой подпрыгивает по волнам Гехинки, приковывая внимание людей и почему-то оставаясь незамеченной форелью. Со стороны Заречной улицы мчится стайка босоногих девчонок, сбежавших от матерей к братьям. Вместе с ними скачет дворовый пес Булат, виляя не только хвостом, но и всей задней частью тела. Седа, Роза, Дина все еще соревнуются с братьями в сноровке, и не прочь принять участие в рыбалке, но отцов уважительно обходят стороной, перестав смеяться, и даже придержав лопоухого Булата за шкирку.
- Рус, ты меня слышишь?
Руслан поворачивается к брату. Умар ниже ростом почти на голову, он худой, подвижный, уже лысоватый. Умар и Сулим похожи на миниатюрную мать, Руслан и Бислан унаследовали внушительную фигуру отца. Умар присаживается на теплый валун и жестом приглашает Руслана присоединиться, так ему разговаривать удобнее. Руслан колеблется, но все-таки садится, причем теперь оказывается ниже брата, так как камешек под ним скромных размеров.
- Умар, давай договоримся, что я тебя не слышал. Ублюдков нужно сажать, без сомнения, но не на время, а на всю жизнь. И не для того, чтобы сдать Кавказ Русне.
- Не будь дурачком, - у Умара уже появились байские замашки, он высокомерно щурится, нетерпеливо дергает нижней губой и трет подбородок, - Свобода - это хорошо, борьба за независимость - это красиво и романтично. Но что мы еще умеем делать? У нас все рынки сбыта в России, у нас бизнес с Москвой.
- Деньги, да, Умар? Мой Мерседес? - Руслан, не отрываясь, смотрит, как Саид отгоняет сестру в сторону, чтобы она не мешала ему ловить рыбу. Но Хусейн, вежливый отличник в больших очках, вступается за девочку и просит двоюродного брата дать сестре спиннинг. Саид нехотя протягивает Седе свою драгоценность, бурча что-то недоброе.
- Не только деньги, Руслан. У нас должен быть здравый смысл, а не только амбиции. Неужели ты думаешь, что Москву реально победить? Она не раздавила нас только потому, что у нее руки не доходят. А как только дойдут, поедет наш президент в Сибирь со всей своей командой, и мы попадем под раздачу, если сейчас не покажем себя лояльными к российской власти.
- Умар, назад дороги нет. Мы уже слишком долго...
Седа радостно взвизгивает, вытягивая из серебристой воды крупное, брусковатое рыбье тело, яростно извивающееся и колотящее хвостом. Саид бешено пинает воду, поднимая брызги, заливая сестру с ног до головы. Седа от неожиданности оступается и выпускает рыбу, которую уже успела снять с крючка. Форель шлепается на камень и на нее животом падает Хусейн. Его очки срываются в речку. Камиль пытается их выловить, мочит рукава и весь перед футболки с Микки-Маусом, но очки тонут.
- Саид... - Руслан спотыкается на имени сына, - Седа! Иди домой!
Он должен приучить ее к послушанию. Она будущая женщина. В застывшем взгляде промокшей девочки блестят то ли капельки воды, то ли слезы. Она не хочет подчиняться. Взрослая женщина не стала бы спорить, но Седа почти ребенок.
- Папа, я ничего не сделала! Саид первый начал.
- А наказана будешь ты. Придешь домой, спроси у матери за что.
Из всех присутствующих с решением Руслана согласен только Саид, остальные смотрят удивленно, но не вмешиваются. Он - отец, он в своем праве.
Теперь Руслан должен что-то сказать старшему брату. Брату, которого должен слушать и просьбы которого для него практически руководство к действию. Но сказать ничего не может, разрываясь между необходимостью всегда быть на стороне близких, в данном случае Умара, и категорическим несогласием с ним.
Седа, закрывая лицо ладонями, убегает к дому. Булат остается в обществе Камиля. Камиль чешет пса за ухом так тщательно, что пес от удовольствия начинает дрыгать задней лапой, а потом и вовсе валится на спину, демонстрируя сытое пузо.
- Рус, - окликает осторожно Умар, - Ты еще не забыл, о чем мы говорили?
- Нет, - Руслан качает головой, - Ты понимаешь, что если выступление оппозиции провалится, то в камере, из которой выйдет Барзигов, буду сидеть я.
- Этого не случится. Я уверен.
- А если не провалится, то я тем более буду сидеть за методы, которыми мы вели твой... наш бизнес.
- Этого тоже не случится. Положись на меня.
- И еще, мы не должны этого делать, - острожная реплика. Сейчас это единственный способ высказать старшему брату свое несогласие.
Умар не отвечает. Больше в этом нет необходимости. Младший брат сделает все, что нужно старшему.
4
По дороге к дому Бислан остановил Руслана, придержав его за предплечье и пропуская остальных вперед. Руслан привык слушать самого старшего брата почти как отца, разница в возрасте у них пятнадцать лет.
- Что он тебе говорил? У тебя такой вид, как будто ты с жизнью уже попрощался, - сочувственно интересуется Бислан.
- Не с жизнью, с совестью. Мой брат предложил мне помочь пророссийской оппозиции.
- Я не думаю, что нам стоит вмешиваться в политику...
- Не вмешиваться не получится. В республике не осталось ни одного нохчи, который бы не был в политике на той или другой стороне.
- Тогда я думаю, тебе не стоит помогать Умару против своей воли. У него в глазах одни купюры. Прислушивайся к себе, Руслан. С Умаром я поговорю. Он все еще наш Умар, хоть и обзавелся армией телохранителей.
- Я не терпила, Бислан, я справлюсь со своими заморочками, и сам решу как поступить с просьбой Умара.
- Хочешь сказать, что еще ничего не решил?
- Не решил, Бислан...
- Слушай свое сердце, Руслан. Оно у тебя говорящее, - Бислан срывает высокую кисточку ковыля с обочины и задумчиво метет ею по проселочной пыли, вычерчивая зыбкие полосы, - Когда-то в нашем Гехи, еще в начале шестидесятых остановился шейх Абу Саид, к пророчествам которого нохчи всегда прислушивались, хоть некоторые и считали его стариком, выжившим из ума. Например, наш отец так считал. Шейх Абу Саид помимо прихода англичан с востока предсказал распад Советского Союза и новую войну на Кавказе. Тогда здравомыслящие люди и помыслить не могли, что такой гигант может развалиться, и в новую войну мало кто верил. Но слова оказались пророческими. Так вот когда Абу Саид проходил мимо нашего дома, мать вытолкнула на дорогу тебя и Умара, вы тогда мало что понимали. Ты только-только начал говорить, и Умар еще в школу не ходил. Абу Саид сел на скамейку у нашего дома и поставил вас рядышком. Умара по правую руку, тебя - по левую. Он гладил вас по головкам и говорил: "Бедные дети! Какую страшную войну вам придется пережить!" Затем он повернулся к Умару: "Но за тебя, мальчик, отец и мать могут не переживать. Всевышний наградил тебя умом и смекалкой. Ты всегда найдешь свое место на земле, даже там, где остальные будут теряться". Потом он посмотрел на тебя и надолго замолчал. "Твое сердце, мальчик, никогда не окаменеет, - сказал шейх, - Оно может разорваться, но не окаменеть. Ты всегда будешь чувствовать чужую боль как свою собственную. Это твой дар. Аллах будет хранить тебя!"
- Я не знал, что шейх Абу Саид был здесь. Мне об этом не рассказывали.
- Отец запретил. Он не считал шейха мудрецом и пророком и долго попрекал мать за ее самовольство. Но теперь, когда пророчества одно за другим сбываются, и даже ученые люди не обходят Абу Саида вниманием, ты должен знать, что он благословлял тебя. И то, что он говорил про твое сердце, я думаю, тоже похоже на правду.
- А он сказал, как это исправить? - Руслан вспоминает брезгливость и тошноту, часто приходящие к нему на смену торжеству над подонками и униженными инородцами. То, что не дает ему наслаждаться справедливым возмездием и осознанием собственной правоты.
- Исправить - доброту?
- Доброту - не надо. Доброта должна быть к близким, к своим. Мне иногда приходится давить насекомолюдей, и в самый последний момент приходит как бы отвращение к тому, что я делаю.
- Знаешь, Рус, - улыбается Бислан, - Я думаю, шейх Абу Саид никогда не сталкивался с твоей проблемой. Он был праведником, ему не приходилось никого давить. Он бы наверно посоветовал. Но придется тебе самому решить задачу с твоим даром.
Они уже изрядно отстали от остальных, идут по пустой проселочной дороге, поддевая носками ботинок мелкие камешки и перекидывая их к обочине. Выходят на Заречную улицу, за высокими и низенькими заборами стоят домики из белого и красного кирпича с крышами крытыми листовым железом. Рядом с жилищами поленницы, черные горки угля под навесами, в деревянных сараях мычит и кудахчет живность. У дома Соламхановых оживленно, ветер носит запахи бензина от припаркованных иномарок, жареной курицы и картошки с пряностями, столичного парфюма, барашков и свежепойманной рыбы. Галдеж женщин, смех детей, мужской основательный говор.
Бислан неожиданно меняет тему разговора:
- У меня лист железа на крыше загнулся. Вода под него стала затекать. Помоги выпрямить. Хусейн! - Бислан кричит озябшим, но счастливым мальчикам, пристроившимся под навесом у поленницы дров на свежем, недавно спиленном бревне, - Сходи за инструментами. Эле! Арби! - в сторону старших сыновей, ожидающих на лавочке приглашение к ужину, - Принесите лестницу из сарая.
- Бислан, в чем необходимость загонять меня на крышу? - улыбается Руслан и кивает на охранников Умара: - Вон их пристрой к делу.
- Я бы с удовольствием загнал на крышу самого Умара, но боюсь, его "армия" поймет меня неправильно, - смеется Бислан и кладет руку Руслану на плечо, - Давай, помоги мне, Руслан.
5
Хусейн с готовностью бежит за инструментами, выполнять просьбу отца. В своем дворе он и без очков ориентируется свободно, даже с закрытыми глазами.
Камиль, трогательный мальчик с тоненькой шеей, светло-желтыми кудряшками и карими глазами, тоже срывается с места, но бежит почему-то в сторону кухни.
- Ты куда? - окликает его Саид, втыкающий в бревно ножик.
- За водой схожу. Пить хочу!
- Сиди! - возмущенно командует Саид, - У нас что, женщин нет, чтобы ты сам себе за водой ходил?!
Испуганный Камиль тихонечко возвращается на место, пока Саид зовет одну из дочек Бислана, чтобы она принесла мальчикам пить.
Когда Руслан, успокоенный физическим трудом и возбужденный болью в случайно прижатом указательном пальце, слезает с крыши, Камиль все-таки шмыгает мимо него в дом, воровато, не поднимая головы. В руках у него пустая кружка.
Руслан заходит в дом и останавливается рядом с кухней, специально выбрав именно это место для перевязывания пальца носовым платком. Подслушивать недостойно мужчины, но любопытство сильнее. Его племянник наполовину русский, и его поведение хочется понять. И если взрослые русские раздражают Руслана полным отсутствием гордости и чувства собственного достоинства, то ребенок почему-то вызывает снисхождение и интерес. Сулиму надо больше заниматься своим сыном, чтобы тот рос настоящим чеченцем.
- Камиль, не надо мыть кружку! - кричит Замира, - Иди к мальчикам гулять.
- Мама, тебе помочь что-нибудь? - нерешительно спрашивает Камиль.
- Нет, дорогой, - сдержанно отвечает Надя, жена Сулима, - Иди к братьям. Не надо больше ходить к нам на кухню. Слушай папу.
- Почему дома можно, а здесь нельзя?
Женщины смеются:
- Чистый ангел!
- Иди-иди, Камиль, - весело выпроваживает ребенка жена Бислана, - На вот, конфет погрызи, и мальчиков угости. В карманы положи.
Расстроенный Камиль выходит из кухни с горстью леденцов, натыкается на Руслана и панически таращится на него в темноте.
- Я... я за конфетами ходил...
- Тетя Надя, а правда русские мужчины очень мягкие? - звонкий, все еще обиженный голос Седы отвлекает внимание Руслана от младшего племянника, и тот юркает во двор.
- Не знаю... - растерянный голос Нади, - Правда, не знаю.
- Седа! Чтобы я больше никогда от тебя этого не слышала! Язык оторву, если услышу! - свирепо выдавливает Замира, и по ее тону Руслан охотно верит, что так она и сделает, - Моей дочери даже мысли такие не должны приходить в голову.
- Нет у меня никаких таких мыслей! Я просто не понимаю, за что папа на меня накричал сегодня.
- Отец желает тебе только добра, - отрезает Замира.
В разговор вмешиваются другие женщины и мягко уводят его в сторону. В кухне снова устанавливается мир и закипает веселье. Руслан бросает затею с бестолковым перевязыванием пальца платком и зовет жену, чтобы она раздобыла зеленку и бинт.
6
Вероятно, в многолетней разлуке с родными Сулим забыл, как воспитывать чеченских мальчиков, его единственный ребенок имел о Кавказе книжно-романтичное представление. Но Соламхановых знание Камилем горского эпоса забавляло, а еще им нравилось, что Камиль немного играл на дечиг-пондуре, хотя учился в музыкальной школе по классу гитары, и собирал кассеты и пластинки с танцами настоящих джигитов. После ужина в доме загуляла лезгинка с кассет Камиля, выплескиваясь рваными волнами на улицу через окна. Дети Бислана с удовольствием танцевали лезгинку во дворе. Эле исполнял воинственный танец серьезно, раскинув руки как крылья тотемного орла, сосредоточенно, невесело, что делало танец похожим на древний ритуал. Зато Арби был ловчее и музыкальнее, не сбавлял темпа и не ошибался в движениях.
Руслан остался в доме. Звуки лезгинки пришили его к стулу. Он думал, что каждого человека по жизни ведет несколько мелодий, или даже одна главная мелодия, которая заставляет биться сердце в своем уникальном темпе. Народная музыка настраивает детей на жизнь в том обществе, где они родились. Как колыбельная настраивает младенца на отношения с матерью, так и лезгинка настраивает на отношения с родными, друзьями, врагами, на познание самого себя и окружающего мира через движение, осязание, слух и сумасшедший ритм, задающий высокую скорость и напор мальчикам, пришедшим на смену старшему поколению завоевывать мир и обустраивать его под себя.
В юности лезгинка заменяла Руслану сердце, колотилась в груди барабаном вотой, вытесняя страх и сомнения. С лезгинкой в груди студент Руслан и его друзья брали кинжалы и шли разбираться с чужаками, как правило, русскими. И розовые увальни бросались наутек при виде статных орлов, раскинувших крылья души, выслеживающих и хватающих свою добычу. Юные нохчи не боялись смерти, не стыдились побеждать. Они мчались на встречу своей судьбе в едином порыве, локоть к локтю, плечо к плечу и свято верили в свой рыцарский горский кодекс чести. Их сердца бились вместе, и в этом была разгадка их непобедимости. У них была уверенность, что ближний не подведет, не предаст, не подставит, не выстрелит в спину. Чеченец чеченца всегда поддержит в трудную минуту и пригласит в свой дом.
Потом оказалось, что романтика заканчивается вместе с юностью. Руслан Соламханов мучительно привыкал к тому, что среди чеченцев есть убийцы, воры, насильники, садисты, есть люди без чести и совести. Вера в особую связь и единодушие нохчей теплилась, пока уже взрослый и потерявший заряд романтизма Соламханов знал, что в мире есть справедливость. Бандит сидит в тюрьме, чтобы не мешать жить приличным людям. Но в девяносто первом произошел взрыв ценностей. Бандиты вышли на свободу. Для Руслана это был удар в самую уязвимую часть души.
Свежую рану посыпали солью - лезгинка продолжалась. Теперь во дворе показывали свои таланты дети. Камиль наигрывал на дечиг-пондуре. Саид танцевал, поднимая пыль кроссовками, в его исполнении лезгинка казалась даже не танцем, а ритуалом посвящения в воины.
Чеченский барабан вота бешено колотится в ребра Руслана изнутри. Музыка нохчей стойко вызывает у него те же эмоции, что и пятнадцать лет назад. Но теперь они похожи не на отвагу юного нохчи, а на тупую злость матерого самца. Крылатый конах умер, на его место пришел циничный хладнокровный законник. Жалко юного, он был красив и отважен, казалось, у него все впереди, а впереди оказались скука и бессмысленность. Сердце не поспевает за вотой и пропускает удар. Еще один. Теперь ударный инструмент и орган, перекачивающий кровь, стучат вразнобой. Руслан настойчиво трет ребра, под которыми зудит сердце, поспешно выходит на улицу и идет к хозяйственным постройкам, молча, отодвигая с дороги зазевавшихся домочадцев.
- Ты куда, Руслан? - оклик Сулима.
- Пойду, проветрюсь.
Под навесом напряженно переговариваются Умар и Бислан. При приближении Руслана они замолкают. Руслан слышит только последние слова Бислана:
- Я человек далекий от политики, Умар. Меня беспокоит твоя нравственность. Мы твоя семья, но это не повод начать всех нас использовать...
Этого только не хватало! Руслан чувствует себя лишним и уходит со двора к берегу Гехинки - побыть в одиночестве. Молочные сумерки окружают Руслана, пока он в пути, но у реки на землю стремительно падает ночь. Она заливает пейзаж, как случайно опрокинутая черная краска. Звезды стальными иголками протыкают спеленатое тьмой небо.
Руслан садится на поваленный клен, продолжая мять рубашку в области солнечного сплетения. Во мраке ему кажется, что в его руку уткнулся носом заблудившийся барашек. Соламханов пытается нащупать животное, но никого не обнаруживает. Призрак.
Глава 3
1
Первого декабря, когда снег тщательно забелил обледеневшие тротуары и парковые аллеи, Руслану позвонили по рабочему телефону.
- Ассалам Аллейкум, Соламханов. Только по старой дружбе решил тебе позвонить. Узнаешь однокурсника? Лечи Бараев. В генеральной прокуратуре числюсь. На твоего брата Умара выдан ордер на арест, он обвиняется в устройстве общественных беспорядков и государственной измене.
- Спасибо, Лечи. Но это бред какой-то.
- У тебя есть время, Соламханов, чтобы выяснить у брата, что там за бред, как ты говоришь. Имей в виду, завтра утром его возьмут тепленьким. Я тебя предупредил.
В трубке короткие гудки. Лечи - друг, верный и надежный. Руслан не раз выручал его на экзаменах и в студенческих разборках. Этому парню можно доверять. Руслан набирает телефонный номер Умара...
Выступление оппозиции, тайно направляемое рукой Кремля для смещения мятежного президента и возврата отколовшейся республики под жесткий российский контроль, с треском провалилось в ноябре девяносто четвертого года. Несколько десятков танков ворвались в Грозный, но были блокированы на подступах к центру города боевиками президента, в том числе Асланом Барзиговым, которого Руслан так и не арестовал, потому что Бислан запретил Умару использовать положение и связи младшего брата для устранения боевиков. Часть оппозиционеров составляли русские офицеры, которых арестовали и содержали теперь в городской тюрьме, часть - чеченцы, их зарезали сразу же, как гнусных предателей. Население республики было потрясено, причем в шоке были и сторонники президента, и сочувствующие оппозиции. Нохчи не понимали, почему Москва отказалась и выкупать своих офицеров, и признавать участие в руководстве операцией. Руслана поразило то, что большая и сильная Россия бросила своих военнослужащих на произвол судьбы. У него в голове не укладывалось, как можно предать соотечественников, и он чувствовал глубокое омерзение к русским недочеловекам. Как можно считать людьми тех, у кого нет ни малейшего представления о сострадании, ответственности, взаимовыручке? Они - земляные черви, которым нет места среди нормальных людей.
Умар тоже был ошеломлен результатами ноябрьских боев. Он не понимал, почему Россия, державшая непокорный Кавказ веками на острие пики, оказалась настолько беспомощной и лживой. Об этом старший брат заикнулся младшему сразу после поражения. Что еще думал Умар, Руслан выяснить не успел. Сейчас он набирал домашний телефон брата в третий раз и уныло слушал длинные гудки в трубке, поглядывая на ониксовые часы и прикидывая, сколько времени понадобится, чтобы добраться до особняка Умара в селе Пригородном, в окрестностях Грозного. Выходило минут двадцать, если по дороге не случится непредвиденного. Ехать - срочно.
Двухэтажный коттедж с металлическими решетками на окнах и высоким крыльцом с горящими сферами фонарей по бокам скрывался за двухметровым кирпичным забором с резной решеткой ворот. Неприступная крепость. Охранник, узнав БМВ Руслана, поднял ворота и пропустил младшего Соламханова во двор. Руслан кивнул охраннику:
- Ассалам Аллейкум. Хозяин дома?
- Идите, посмотрите, - ухмыльнулся тот.
Руслану открыла дверь молодая красивая жена Умара, держащая на руках младшую дочку. В глазах у обеих - испуг.
- Где Умар? - рявкнул Руслан, раздумывая отодвинуть женщину с дороги, или она будет расторопна и уберется сама.
Женщина молча проводила деверя в гостиную. Там на кожаном кресле развалился Умар Соламханов. Он был пьян в стельку. Его лысину прикрывали мокрые от пота, слипшиеся пряди черных волос. В бескрайних глазах-озерах плавали золотые рыбки - камбала в томате, которой он закусывал столичную водку. Оранжевый плавничок приклеился к нижней губе, шевелившейся как купол медузы, медленно, волнообразно.
Руслана возмутило. Первым порывом было забрать у Умара водку и выплеснуть в горшок с гортензией, и неважно, что цветок завянет. Вместо этого Руслан сел напротив брата и вежливо поздоровался.
- Руслан, - мучительно прищурившись, старший брат узнал младшего, - Скажи мне, Руслан, может, русские оттого теряют человеческий облик, что пьют эту огненную воду?
Умар растягивает слова, делает их длинными и кручеными как резиновые жгуты, поэтому шутка получается неудачная. Руслану, во всяком случае, не смешно.
- Умар, зачем ты пьешь эту гадость? Аллах осуждает пьянство.
- Перестань, Руслан, у Всевышнего нет времени следить за всеми. А раз он меня не увидит, то и греха не будет, - Умар опускает правое веко, что означает подмигивание.
- Мне нужно с тобой серьезно поговорить.
- Завтра, Рус, завтра... - лениво отмахивается Умар.
- Сегодня, Умар. Это важно.
- Перестань дерзить, - грозит Умар, - Я сказал завтра, значит, завтра. Разговор окончен. Свободен.
Байским жестом Умар отсылает Руслана к выходу. Руслан знает, что должен подчиниться. Он поднимается и медленно направляется к дверям. Останавливается на пороге, замечая испуганные глазенки маленьких племянниц, выглядывающих с кухни. Руслан в отчаянии бьет рукой по деревянной дверной коробке и сажает в ладонь длинную, лакированную занозу. Резко оборачивается.
- Соламханов Умар Ибрагимович, у меня ордер на ваш арест.
Направляясь обратно к креслу, в котором как в шлюпке плывет брат, Руслан достает из кармана наручники. Ломая хаотичное сопротивление бизнесмена, прокурор аккуратно защелкивает наручник на его правой руке, затем очень осторожно заключает в металлический браслет левую.
- Пошли, Умар, - мягко говорит Руслан, стараясь не смотреть на взбешенную физиономию хозяина дома и не дышать в его сторону, от перегара мутит. - Извини, так надо. Завтра сможешь меня отругать.
У кухни Руслан останавливается и командует невестке:
- Поедешь с нами. С детьми. Все необходимое берите с собой.
Стремительные сборы в доме начинаются, когда Руслан выводит Умара на свежий воздух и ведет к своему БМВ. Умар пытается упираться, но водка действует на его организм тяжело и стойко. Пьет он крайне редко, нервная система к спирту непривычна. У него нет никаких шансов справиться даже со своим телом, а с Русланом и подавно.
Через полчаса Руслан выводит машину на трассу, ведущую к Ачхой-Мартану, и везет в Гехи Умара, его жену и трех дочек, где передает их с рук на руки Бислану.
Увидев Бислана, Умар становится цвета снега на крыше сарая. Он выглядит так, как будто понимает, что Аллах все-таки следил за ним, пока он употреблял спиртной напиток, и теперь послал справедливое возмездие. Спесь соскальзывает с пьяного Умара как скользкая накидка. Он сжимается и виновато втягивает голову в плечи. Бислан мрачно молчит. Руслан отстегивает наручники.
- Бислан, Умара должны завтра арестовать. Когда он будет в состоянии, объясни ему, чтобы он срочно уезжал. Насколько я знаю, он почти все деньги перевел на счета в зарубежных банках. Нуждаться не должен. На дорогу я ему немного оставлю.
- Руслан, ты рискуешь? – Бислан сурово смотрит на Умара.
- Почти нет, Бислан. К тому же выхода у меня все равно нет. Мы братья.
2
В первую ночь девяносто пятого года молодежь в Грозном взрывала петарды, и Саид тоже собирался с друзьями сходить понюхать пороху. Мать нервничала, отец не возражал. И тут взрывы петард стали гулкими, раскатистыми, зазвенели стекла, и где-то рухнула кирпичная стена - груда камней на замерзшую землю. После чего во всем первом микрорайоне Грозного погас свет. Заклинание "елочка зажгись" больше не работало.
- Война? - тревожно спросила Замира таким же тоном, каким спрашивают о внезапно залетевшей в форточку вороне. Руслан посветил ей в лицо механическим фонариком и ничего не ответил.
На улице грохотало и выло. В дверь били ногами соседи:
- Соламхановы! Вы живы там? Спускайтесь в подвал.
- Собирайтесь! - скомандовал Руслан жене и дочке, - Самое необходимое: документы, деньги, воду, еду...
Свои документы собрал сам, распределил оружие. Макаров взял себе, Стечкин отдал Саиду, снайперскую винтовку, поколебавшись, вручил Седе. Сейчас было не время для разделения функций по полу и возрасту. Каждый должен был делать то, что у него лучше всего получается. В подвал спустились через пятнадцать минут.
Только внутри, под еще теплыми канализационными трубами с обрывками болтающейся стекловаты на стыках, Руслан ясно понял, что его деятельность по изгнанию некавказского населения из Грозного завершена не была. Рядом с чеченцами, ингушами, лезгинами сидели русские, евреи, татары. Старик-грузин убеждал молодых, что нужно всем сообща помолиться. Сперва люди реагировали на его слова с недоверием, но когда ухнуло прямо во дворе, и задрожала бетонная стена убежища, соседи, склонив головы, начали молиться: каждый - на своем языке, каждый - своему богу. Подлинный интернационал. Руслан вместе с другими мужчинами остался у входа, охранять людей. В глубине помещения плакал напуганный ребенок. Какая-то старуха утешала его по-русски, предлагала малышу кусок сахару.
Два солдата с фонариками материализовались в подвале из снежного заноса около трех часов ночи. Руслан находился ближе всех к выходу, рядом с ним, как вкопанный, стоял Саид. Сын щелкнул предохранителем быстрее отца и прицелился. Руслан несколько мгновений упустил. Происходившее напоминало ему сюрреалистический кошмарный сон: ночь, новый год, война, русская пехота в его доме. Правда, выглядели эти парни так, как будто они не убивать пришли, а заблудились случайно и дорогу хотят спросить.
- Фига се! - присвистнул первый солдат, перепачканный копотью, длинный, недокормленный, не старше восемнадцати лет, - Смотри, сколько людей!
Второй парень пониже ростом тоже всмотрелся в темноту, разбавленную светом фонариков и свечей, и удивленно поднял брови. Затем медленно перевел взгляд на прицелившегося в него Саида, и, вероятно, решил, что в руках у тринадцатилетнего подростка игрушка, потому что испуга во взгляде "смертничка" не отразилось. Солдат перевел взгляд на преградившего ему вход Руслана:
- Здравствуйте. Нам сказали, что гражданских в городе нет! Мы не знали!
Руслан сделал жест Саиду не стрелять.
- Удивительно, - четко сказал он, - В столице республики нет ни одного гражданского лица. Куда же они все делись?
- Мы не знали! - долговязый оправдывался, - Нам сказали, зачистка бандформирований.
- Вы военнослужащие российской армии и де юре находитесь на территории России? - спросил Руслан, нащупывая выгоду от заблудившегося в его подвале русского пушечного мяса. - Вы можете организовать эвакуацию мирных жителей? Тут около шестидесяти человек. Женщины, старики, дети. Мужчины не поедут.
- Попробуем! Я должен доложить командованию! - ответил долговязый.
- Иди, твой друг останется здесь, - кивнул Руслан и прицелился во второго военнослужащего. Первый изменился в лице, дерзко прищурился и вскинул автомат:
- Ты че, чурка? Мы ж помочь хотим!
- Отец! Разреши! - Саиду не терпелось убить врага.
- Нет, - Руслан опустил Макаров и левой рукой показал военным прокурорское удостоверение, - Не волнуйся, твой друг не пострадает. Я ручаюсь за его жизнь.
К четырем утра к дому подогнали военный пазик. Руслан вышел проводить свою семью. Саид упирался. Он не хотел ехать с женщинами, но Руслан был непреклонен:
- Ты будешь защищать маму и сестру.
Соламхановы уже дошли до автобуса, остановившегося у торца дома, где не велся обстрел, когда Замира вспомнила, что забыла в подвале сумку с документами. Руслан не успел ее задержать, она опрометью кинулась обратно. Соламханов окликнул ее, потом велел детям ждать у автобуса и побежал следом.
Снаряд попал в стену дома как раз в тот момент, когда Замира вбегала в убежище. Руслана взрывной волной откинуло метров на пятнадцать в сторону. От удара о землю он на мгновение потерял сознание. Очнувшись, он увидел искаженное трехмерное пространство, в котором ком снега и дом казались одинакового размера. Из носа на снег хлестала кровь. Его оглушенного кто-то пытался поднять на ноги. Руслан оттолкнул чужие руки, встал сам и пошел к рваной дыре в стене дома, на негнущихся ногах, выпрямившись во весь рост. Его толкнули в спину и повалили носом в мерзлую грязь. Руслан яростно отбивался, плохо соображая, что происходит, ощущая боль и опасность. Потом, перевернувшись на спину, увидел проступающие сквозь темень лица своих детей, отражающие свет пожарного зарева. Дети что-то кричали, но он не слышал их. Потом снова потерял сознание.
В автобусе, подпрыгивающем на разбитой трассе, ныряющем в ночь как батискаф в морские глубины, Руслан пришел в себя от шока и немного сориентировался в том, что происходит вокруг. Так он обнаружил рядом детей. Окаменевшего Саида, привалившегося спиной к стенке автобуса, вытянувшего худые ноги к центру и упершего кулаки в подпрыгивающий пол, и сжавшуюся в комочек Седу. Замиры не было.
- Где мать? - попытался спросить Руслан.
Саид и Седа обратили к нему бледные лица.
- Мама осталась в Грозном, - беззвучно ответил Саид.
Руслан понял, что ответил сын, но не услышал его голос, потому переспросил еще раз. И еще несколько раз, пока не догадался, что никаких звуков все равно не появится, а смысл сказанного сыном от этого не изменится.
В Пригородном автобус сломался. Часть людей остались ждать устранения поломки, им некуда было идти. Соламхановы вышли и побрели к заброшенному коттеджу Умара.
Ворота были не заперты, но дом закрыт наглухо. Выламывать металлическую дверь не имело смысла. Руслан раздобыл ломик в гараже, сковырнул подвальную решетку, обмотав локоть курткой, выбил стекло. Седа юркнула внутрь и открыла брату и отцу двери. В доме было пусто и темно. Электричества не было. Седа нашла свечи и зажгла их в спальне, выходящей окнами на задний двор.
Руслан провалился в пропитанное ледяным воздухом кресло, ощущая холод сквозь куртку и штаны.
- Что мы будем делать, отец? - Седа задает бестактный вопрос.
- Замолчи! - резко обрывает сестру Саид и, размахнувшись, бьет ее по лицу. От удара Седа дергает головой, к покрасневшей щеке липнет прядь волос.
- Саид, не бей сестру! - приказывает Руслан, - Насилие над женщинами - признак слабости. Ты мужчина. Нельзя показывать слабость.
Саид ошарашено смотрит на Руслана. Раньше отец никогда не защищал Седу в их потасовках, всегда был на стороне Саида. Руслан подходит к дочке и гладит ее пальцем по щеке. Она опускает глаза, от неожиданной ласки слезы текут обильнее. Она мало похожа на свою мать, больше на отца, но что-то в ней есть и материнское, такое же стальное и нежное одновременно.
- Мы найдем маму, дочка. Обязательно найдем.
- Нет, папа. Мамы больше нет.
Руслан чувствует непреодолимое желание повторить поступок Саида и с усилием опускает руку.
- Иди за водой, Седа. Слушай брата.
Звенящая тишина разрывает сосуды. Кровь в носу оживает и капает на пол.
3
Ближе к утру на попутках Руслан и его дети добрались до Урус-Мартана к родителям Замиры. Вместе с младшими братьями Замиры, близнецами Махмудом и Исламом, Руслан вернулся за телом жены обратно в Грозный. Ехали ночью. Братья - инженеры-строители в джинсах и рубашках, аккуратно подстриженные и побритые, были такими же сдержанными и сердитыми, как Замира. Они не пылали жаждой мести и не демонстрировали своего горя. Только один раз, по дороге в Грозный, Ислам, чуть более эмоциональный, чем его брат, кинул Руслану:
- Благодари Аллаха, что у тебя дети, а то бы я убил тебя за то, что ты не уберег нашу сестру.
Махмуд бросил на брата тяжелый взгляд, и Ислам умолк, сжав кулаки. Руслан беспомощно скрипнул зубами. В этот момент он готов был принять смерть от рук близнецов. Это был бы лучший из возможных концов. Смысла жить дальше он не видел.
Останки Замиры они узнали по граненому кольцу с тремя фионитами на желтом, скрюченном пальце. Кольцо когда-то привез Руслан из Москвы жене в подарок. Тело было сильно обгоревшим. И даже суровый Махмуд позеленел и мелко дрожал сомкнутыми губами. Тело завернули в полотно и отвезли на кладбище.
Мерзлая земля стучала под лопатой. В отполированном черенке отражался завиток молодого месяца. Пока Руслан копал, завиток кривился. Потом замер. "Зачем ты оставила меня, Замира, своевольная ты женщина?"
4
Уехав из Грозного, Руслан с детьми поселился в Гехи, по соседству с Бисланом. Дом Руслана был построен в конце восьмидесятых. Две небольшие комнаты, кухня и веранда, большего не требовалось, потому что жил Руслан все равно в городе, а сюда приезжал на лето.
Бислан принял грозненских Соламхановых как часть своего бурливого клана. Приехавшие родственники всегда могли рассчитывать на место за столом, помощь и поддержку, но и обязанности у них тоже появились. Вместе с семьей Бислана они работали в поле, пасли двух коров и стригли барашков. Седе пришлось вести хозяйство. Она никогда не жаловалась, как и ее мать. Руслан пытался поддерживать городской образ жизни, при котором первая обязанность детей - получение образования, а не работа наравне со взрослыми. Седа и Саид пошли в школу, их удалось устроить туда с трудом, потому что все документы сгорели в Грозном, они были в сумке у погибшей Замиры. На всю семью из документов остались только паспорт и служебное удостоверение Руслана. Свидетельства о рождении детей можно было восстановить, но поскольку архивы тоже сгорели, тянулась эта процедура несколько месяцев.
Но бытовые трудности были не главной проблемой Руслана, тяжелее всего ему удавалось сохранить атмосферу семьи, созданную Замирой. Точнее, ему это не удавалось вовсе. Дети все незаметнее для отца уходили в свой мир, наполненный подвигами и местью. Они жили рядом, но в параллельной вселенной. Руслан строил планы, связанные с образованием, переездом, поиском работы, а Саид смешивал втихаря алюминиевую пудру с аммиачной селитрой и экспериментировал, устраивая взрывы на пустыре, Седа стреляла из всего, имеющего ствол и спусковой крючок, принося к обеду зайцев и голубей. Единственным, что объединяло семью, была религия. Руслан ранее знал основы ислама, но религиозностью не отличался, и только после смерти жены начал всерьез учить арабский язык и читать Коран и Сунны. Дети охотно подхватили увлечение отца. Но если Руслан находил в религии отдушину, то дети пытливо искали ответ. Не прошло и месяца, как Саид цитировал заветы пророка на арабском и чеченском языках: "Пусть оплатой за зло будет соразмерное ему зло".
Федеральные солдаты в село не входили. Аул считался оплотом мира и спокойствия посреди воюющей республики. Именно сюда стекались беженцы из других районов, и население за счет них возросло в три раза. Летом девяносто пятого в Гехи появилась банда Барзигова пополнить продовольственные запасы и возобновить человеческие ресурсы. К этому моменту в селе был уже создан местный отряд самообороны, в каждом доме припрятан пулемет, у каждого мужчины хранился Стечкин, а то и не один. Попадались в арсенале Калашниковы и огнеметы. Готовились защищаться от всех, кто придет с оружием и позарится на чужое добро.
Барзигов искренне обрадовался, узнав советника Соламханова, стоящего за увитой диким виноградом изгородью:
- Прокурор! Живи свободным! Как всегда, рад тебя видеть. Теперь-то ты отпустишь со мной своего сына? Да и сам собирайся.
Саид издал воинственный клич и приготовился выбежать за ворота. Руслан без предупреждений поднял руку и выстрелом из Макарова сбил с Барзигова новую папаху. Барзигов отвечает взрывом лающего смеха, подбирает головной убор с земли, чтобы прикрыть свои рыжие, спутанные волосы:
- Молодец, прокурор, уважаю. Только пожалеешь ты об этом. Что тебе твои свинованьки дадут кроме вечного рабства? Мы должны держаться вместе в войне против кафиров. Разногласия надо забыть.
Русские были ни при чем, Руслан никакой симпатии к ним не испытывал, разве что они были ему чуть менее противны, чем боевики Барзигова. Очередным выстрелом из Макарова продырявило ствол клена в метре от Аслана.
- Как знаешь, прокурор.
На следующее утро Барзигов ушел со своим отрядом в горы и, как Гамельнский дудочник, увел из села половину подростков и молодых мужчин.
Саида Руслан поймал в пять утра уже в сенях.
- Ты куда, сын?
- Я пойду воевать, отец. Так велит наша религия.
- Пойдешь, когда вырастешь.
- Мне уже четырнадцать.
- Саид, тебе надо учиться. Тебе еще многое предстоит узнать, чтобы сделать правильный выбор. Ты думаешь, Барзигов герой? Он не герой, мальчик. Он бандит и убийца.
- Маму убил не он. Маму убили кафиры! - Саид запальчив и убежден.
- Маму убила война, - голос Руслана вздрагивает, - Ты никуда не пойдешь, упрямый мальчишка! Ты не выйдешь из этого дома, пока я тебе не разрешу!
С металлическим лязгом на пол падает что-то тяжелое. Руслан втаскивает Саида в комнату и осматривается в полумраке. У окна - тоненькая фигурка девочки, опутанная пыльными лапками восходящего солнца. К груди она прижимает кожаную сумку. Под ногами - упавший Калашников. Понимая, что пока он ловил сына, чуть было не упустил дочь, девочку - на войну, Руслан тенью мечется к Седе, вырывает у нее из рук сумку и откидывает в сторону.
- Неделю из дома не выходить! - безжалостно рычит он оскалившимся и зло рыдающим зверенышам. - Будете учить уроки.
Руслану удалось удержать своих детей. Дети Бислана ушли к ополченцам, трое старших сыновей: Эле, Арби и Шамиль.
5
После себя банда Барзигова оставила для аульских ребятишек арсенал новых игрушек - несколько гранат, кинжалов и два новеньких обреза. Взрослые пытались прибрать оружие к рукам, но пока собирались, подростки успели его спрятать. На все вопросы о его местонахождения, дети молчали как партизаны, никакие наказания и упреки им были не страшны. Они были стойкими, гордыми моджахедами. Руслан попытался надавить на детей посильнее, взять их уговорами или на крайний случай угрозами, но его остановил старший брат:
- Не надо, Руслан. Они, может быть, правы. Как мы потом будем смотреть им в глаза, если победят их герои? Уже почти все мужчины ушли в горы. Мы не можем говорить детям, что воюют бандиты, это ложь. Воюют все, кто не смог остаться в стороне. Нехорошо врать, они перестанут нас уважать.
Руслан не был согласен с братом, что можно оставить мальчишкам взрывчатку, но война действительно была уже общая. На всей чеченской земле не осталось мужчины старше двенадцати лет, у которого под кроватью не лежал бы автомат.
Из всего Гехи, пожалуй, только один семнадцатилетний парень проигнорировал появление банды Барзигова. Руслан не был знаком с ним, парень приехал с двумя младшими сестрами из разбомбленных Самашек к родственникам. Его родители погибли под завалами в апреле девяносто пятого года, когда семья попала под обстрел ракетно-зенитных установок Град. Парень ходил по аулу, вооруженный только кинжалом, гладко причесанный, часто ошивался на Заречной улице, хоть жил явно в другом месте. Когда он прогуливался по улице, Седа пряталась в доме и не выходила на охоту за зайцами и голубями, даже когда Саид был в хорошем расположении духа и звал ее с собой на луг.
В очередной раз Руслан обратил на парня внимание, когда сажал в петли сорванную калитку. Тот шел по противоположной стороне улицы, как будто просто возвращался из школы домой. У него даже сумка болталась через плечо, потрепанный кожаный мешок на длинной лямке. Правда, какой у него мог быть дом в том направлении, в котором он следовал, оставалось загадкой. Потому что за Заречной улицей село заканчивалось, начинался луг с узенькой тропкой, ведущей к ленивой Гехинке. На улице было еще тепло и пыльно. Сентябрь красил долины и склоны гор в усталый пыльно-зеленый цвет, сбрызнутый золотом солнца.
- Эй, парень! Подержи калитку, - окликнул Руслан.
Юноша с готовностью бросил сумку в пыль и дернул калитку на себя так поспешно, что Руслан, чуть было не упал на него вместе со своей ношей.
- Осторожнее, болван! Сила есть ума не надо!
Парень, закусив губу, замер на месте, ожидая распоряжений.
- Как тебя зовут?
- Ахмед.
- Придерживай ровнее, Ахмед. Мы должны посадить эту калитку в петли. Я буду направлять, а ты мне помогай.
После того, как калитка въехала в свои петли и радостно заскрипела, покачиваясь взад-вперед, Руслан толкнул ее к Ахмеду. Ахмед поймал.
- Скрипит сильно. У вас есть смазка? А то я принести могу.
- Не надо, Ахмед. Скажи мне лучше, что ты здесь делаешь. Твоя школа совсем в другом месте. Только не говори, что шел топить портфель на речку.
- Ага... То есть, нет, - парень застенчиво улыбается, потом вдруг вскидывает голову, как будто собирается посмотреть в глаза хозяину дома, но в последний момент пугается собственной дерзости и смотрит Руслану в подбородок, - Руслан Ибрагимович, выдайте за меня вашу дочь.
Руслан молчит.
- Подожди здесь, я за смазкой схожу, - наконец, слышит Ахмед, удивленно поднимает коричневые брови-кисточки и морщит гладкий бежевый лоб.
Руслан отходит на несколько шагов к лавочке, на которой лежит шприц с веретенным маслом, возвращается и тщательно поливает петли со своей стороны, затем протягивает Ахмеду:
- Осторожно, не испачкайся.
- Руслан Ибрагимович, отдайте Седу за меня. Мы любим друг друга. Мы в школе познакомились.
- Сколько тебе лет, мальчик?
- Семнадцать. Скоро будет.
- И ты уже думаешь, что сможешь содержать семью? Где вы будете жить? На что?
- Я буду работать!
- Работать? Где? Ахмед, ты мужчина. Ты должен понимать, что сейчас не время для свадеб.
- Руслан Ибрагимович, - парень отчаянно смелеет, - Мы ведь не можем перестать жить на то время, пока идет война. Вы хотите невозможного, чтобы жизнь остановилась.
Руслан снова долго молчит, глядя Ахмеду под ноги сквозь калитку. Год назад он бы вышвырнул парня со своей улицы, не глянув, куда тот летит, и как долго будет падать. А потом основательно бы прошелся Седе по мозгам. Но война внесла коррективы в поведение Соламханова. Он думает.
- Я не сказал "нет", Ахмед. Но моя дочь должна закончить школу. Ей только пятнадцать.
- Но я могу... помогать вам по хозяйству?
- Думаю, у меня найдется для тебя работа, - кивает Руслан.
- Спасибо! - парень подхватывает сумку, брошенную в пыль, и убегает в сторону, противоположную той, куда шел до встречи с Русланом.
Дверь дома открывается, шаркая о щетинистый коврик для вытирания обуви. Руслан оборачивается. На крылечке стоит Седа, девочка-соломинка в красной косынке. Она улыбается. Впервые после смерти матери. В руках у нее пластиковое ведерко и тряпка. Седа начинает увлеченно натирать дверную ручку, дверь, поручни, моет калоши, оставленные у входа. Солнце рвется в дом через отворенную дверь, вызолачивая кадку с водой, металлическую вешалку с одеждой, выхватывая из полутьмы орнамент оранжевых клеенчатых обоев. Сегодня зайцы могут спать спокойно.
6
Ахмед появляется в доме Руслана не чаще одного - двух раз в неделю, но все-таки обращает на себя внимание Бислана и его семьи. В очередной раз выровняв покосившуюся поленницу и заткнув в щели между поленьями порубленную на растопку щепу, Руслан замечает Бислана, прислонившегося плечом к подпорке, на которой держится крыша навеса.
- Руслан, ты готов к разговору?
Руслан отряхивает белесую древесную пыль с ладоней и, не удержавшись, смачивает пересохшие кончики пальцев слюной.
- Да, Бислан, как обычно.
- Руслан, я понимаю тебя. Сложно воспитывать дочь без матери. Но потакать сумасбродству молодых безнравственно. На тебе большая ответственность за моральный облик твоей дочери. А про то, как ты пускаешь во двор этого парня, уже вся улица у нас за спиной обсуждает. Это недопустимо, ты понимаешь.
- Бислан, - Руслана вдруг посещает мысль, что быть самым младшим братом - это суровое наказание Всевышнего. Абсолютно всем старшим членам семьи время от времени кажется, что они знают, что лучше для младшего, его дома, жены, детей, собак и баранов. И он всех обязан слушать. - Бислан, у меня нет выхода. Моя дочь уже расстреляла всех зайцев в округе и собиралась убежать с бандой Барзигова. Одно из двух: либо я позволяю своей дочери любить, либо убивать.
- Ты не должен позволять поносить имя твоей дочери... Она порядочная девушка, мы все это знаем. Но люди говорят! Ради Аллаха, Рус, и в память о Замире надо прекратить это безобразие.
- Ты не слишком много знал о моей жене, Бислан, - Руслан чувствует себя таким же деревянным как сложенная с таким прилежанием поленница, - Меня, по крайней мере, радует, что Ахмед - нохчи, мусульманин, примерно воспитан и из хорошей семьи.
- Так в чем же дело, Руслан? Неужели не найдется ни одного имама, чтобы провести с ними никях? И мы примем парня в свою семью, если он сирота.
- Ты вряд ли согласишься со мной, Бислан. Ты считаешь, что главное для женщины умение вести хозяйство, и с этим Седа справляется превосходно. Но в память о моей жене я должен дать дочери образование. Замира была образованной женщиной. Она хотела того же для наших детей.
- Тогда выбор у тебя такой: либо ты их женишь, либо ты даешь дочери образование. Выбирай. Иного я не позволю. Это мое последнее слово.
Бислан уходит, аккуратно переступая через топор для колки дров и гвоздодер для выдирания случайно оказавшихся в поленьях скоб и шурупов. Руслан думает, что Бислан говорил слишком громко, и Седа наверняка все слышала. В любом случае, объясняться с ней не придется.
7
Следующим событием стал уход в горы Бислана. В доме брата остались его статная, когда-то жизнерадостная, а теперь скорее жизнестойкая жена, две невестки, три дочки, двое маленьких внучат и младший сын Хусейн, слабовидящий с рождения. Болезненному, тихому мальчику было не угнаться за здоровыми сверстниками, и его уделом стало помогать матери по хозяйству в самое тяжелое время.
- Я думаю, ты присоединишься к нам, - уходя, сказал Бислан, - Люди ведь все видят. Как мы потом в глаза им смотреть будем, когда мужчины вернутся с войны, а мы отсидимся дома?
Руслан не мог не согласиться с Бисланом, но помимо долга перед родиной, у него была обязанность заботиться о детях.
- Я понял, брат, - кивнул Руслан, - Но мы не можем бросить семью совсем без защиты. Я пока останусь.
8
В мае девяносто шестого года, теплой ночью, освещенной полной луной, похожей на ломтик лимона в чашке черного кофе, когда Руслан все еще пытался уснуть, забитый гвоздями мыслей, тишину вспорол взрыв гранаты.
- Соламханова сучонок! Хак! – доносится со двора мужское рычание. – Ослиный тебе в…
Руслан полуодетый выбегает на улицу. Те эмоции, которые он испытывает, мозг суматошно делит на составляющие. Вот это – страх, вот это – паника, а там еще нейронная цепочка сожаления. И ярость.
Выбежав на улицу через калитку, Руслан видит бородатого соседа, месяц назад вернувшегося из народного ополчения после ранения в правое бедро. Его руки похожи на лапы гризли. В левой – болтается приподнятый за рубашку Саид, правая продолжена автоматом, упирающимся подростку под ребра. Саид кажется очень маленьким рядом с великаном, ломким и уязвимым. Руслан переходит с бега на шаг. Очень спокойный шаг, насколько это возможно. Даже вразвалочку. Он улыбается.
- Что случилось, дорогой? Пойдем к нам, друг. Обсудим за чашкой чая по-соседски.
- Тебе повезло, Соламханов, что твой сукин сын никого не убил, - отчетливо произносит сосед и, как марионетку, кидает Саида Руслану.
Руслан швыряет Саида по направлению к дому, не рассчитывая силу и не оглядываясь. Саид перелетает через скамейку и падает мешком на землю. А Руслан уже идет к соседу, раскрывая ему свои объятия.
- Ты же знаешь, что я всегда твой друг! Прости этого дурака, - Руслан еле заметно запинается на ругательстве в адрес сына, - Он не понимает еще. Пойдем к нам. Мой дом всегда открыт для тебя.
В поддержку Руслану рядом собирается семья Бислана, напуганная и выгнанная на улицу взрывом. Они окружают Салмана и начинают наперебой убеждать его, что мальчишка еще глупый, и его следует драть как козленка, что он не хотел убить Салмана и его семью.
Руслан пытается разглядеть за толпой Саида. Мальчик стоит, прислонившись к вязу. На его лбу пухнет шишка. Он зажимает левой рукой локоть правой. Саид бледен и зол.
- А что случилось? – спрашивает, наконец, Руслан.
А случилось то, что Саид предложил соседскому мальчику вытащить чеку из гранаты, проверяя его на смелость: «Если что, взорвемся вместе». Паренек, сын Салмана, оказался не трус, и чеку выдернул. В самый последний момент инстинкт самосохранения в Саиде все-таки проснулся, и он просто закинул гранату во двор к Салману. Взрывной волной выбило стекла, повалило несколько деревьев. К счастью, никого не убило.
Через час Саид сидел в доме и прижимал лед ко лбу. Напротив него сидел отец, и так долго собирался с мыслями, что Саид уже начал подозревать, что отец хочет назидательно помолчать, а не поговорить.
- Саид, ты понимаешь, если ты кого-нибудь убьешь, мы умрем все? Если бы дядя Салман убил тебя сегодня, я был бы вынужден убить его. За меня пошел бы убивать дядя Бислан. И его бы тоже убили. Это бесконечная месть. Понимаешь?
- Да, отец. Я понял. Я никогда не буду убивать нохчи. Я буду убивать кафиров.
Глава 4
1
В июне девяносто шестого по инициативе президента начались многочисленные казни чеченских оппозиционеров. Раньше их просто резали втихую, вспарывали животы, и бросали плавиться в лучах солнца. Президент приказал изменников расстреливать показательно, для устрашения. Руслан попал в список предателей, потому что его брат был известным оппозиционером, сам Руслан прилюдно стрелял в Барзигова и до сих пор не вступил в ряды народного ополчения. Кроме того, он все еще оставался прокурором, и среди моджахедов врагов у него хватало, хоть многие уже были убиты.
Ранним июньским утром к Руслану на грязной шестерке приехал охранник Умара. Выйдя из машины, он отворил упрямо скрипевшую калитку, дошел до дома и постучал в окно. Руслан еще не успел окончить молитву. Так и вышел к нежданному гостю, безоружный, в помятых джинсах, синей рубашке и молитвенной шапочке, на ногах домашние тапочки. Дети еще спали. Обычно они вставали на утреннюю молитву, но с началом летних каникул именно в этот день они дали себе поблажку.
- Салам Аллейкум, Руслан, меня прислал за вами Умар Ибрагимович, просил, чтобы я вас отвез к нему, - вежливо объясняется охранник.
- Умар?! Где он? - Руслан хватает гостя за грудки и хорошенько встряхивает, несмотря на то, что мужчина физически явно сильнее его.
Визитер не пытается отцепиться от хозяина.
- Он ждет вас в пяти километрах отсюда, в заброшенном ауле. Ему небезопасно передвигаться по дорогам в открытую, его знают как врага Ичкерии. Если вы с ним встретитесь, то все и обсудите.
- Хорошо, - Руслан оглядывается на открытую за его спиной дверь, - Я только разбужу детей.
- Не стоит. Умар Ибрагимович просил пока ничего не говорить детям. Это может быть опасно и для них тоже.
Руслан колеблется недолго, решительно направляется к шестерке охранника. Он хорошо знает этого человека, и ему непременно нужно встретиться с братом и узнать, куда тот так поспешно исчез перед штурмом Грозного. Минуты через три после выезда из Гехи, на трассе жигуленок тормозит подозрительно знакомый моджахед с двумя спутниками, все трое вооружены и в камуфляже. Охранник Умара начинает притормаживать.
- Что за черт? - рявкает Руслан, - Не останавливайся!
Но машина встает как вкопанная. На переднее сидение садится Аслан Барзигов, а на заднее сидение с двух сторон, зажимая Руслана посередине, забираются его спутники.
- Поехали, - Барзигов с саркастической улыбкой оборачивается к пленнику, - Я же тебя предупреждал, прокурор...
Руслан бьет локтем сидящего справа конвоира в область солнечного сплетения, после чего пытается открыть дверь, протянув руку за спину согнувшегося мужчины.
- Молодец, прокурор. Получил, Лечи? - смеется Аслан, - аккуратно задерживая пленника рукой за плечо, - Поехали, Алихан.
Руслан отбивает руку Аслана, лупит локтем по позвоночнику еще не разогнувшегося Лечи, и получает удар прикладом по спине слева.
- Хак! - ругается почти беззлобно Аслан и достает из кармана наручники, - Наденьте ему. - Затем добавляет почти дружелюбно. - Не стоит так переживать, советник. Обещаю, что наше путешествие будет коротким.
На запястьях Руслана защелкиваются наручники, прихватив лоскуты кожи. Соламханов шипит от унижения и боли. Жигуленок колесит по направлению к горному перевалу по взрытой местами дороге. Машину окружают горы, покрытые растительностью как ковер зеленым ворсом. Местами ковер протерт и сквозь него проступают белые известковые породы скал. В долине, оставленной позади, струится узкая лента реки, на ее берегу пасутся толстые барашки, с высоты похожие на личинки мух. В последний день жизни природа решила подарить Руслану рай. Как будто он заслужил его.
Машина останавливается в ущелье. Барзигов беззлобно переругивается со своими моджахедами, доказывая, что должен лично застрелить прокурора Соламханова, потому что это его личная месть наглому, зарвавшемуся ослу. И никуда это жалкое подобие человека не сбежит, он в наручниках. Можно связать руки за спиной в локтях, для надежности. Что собственно с Русланом и делают, после того, как выводят из машины. Теперь его руки прилегают к телу так плотно, что даже не дрожат, передавая импульс холода в потные бока, облепленные рубашкой. Руслан видит капли росы в осоке, лохматые метелки ковыля, цветки вереска и куриной слепоты, свои босые ноги. Хочется упасть лицом в траву и хорошенько потошнить. Упасть ему возможность дадут, а вот остальное – вряд ли. Мертвых не рвет.
Спор решается в пользу Аслана, ему отдают бывшего прокурора для расправы, и полевой командир ведет свою добычу по тропинке в гору, перед ними высится известковый валун и за ним, как понимает Руслан из разговора, овраг. Там Барзигов должен застрелить предателя.
Босиком идти по каменной крошке и колючей щетине травы больно, но Руслан терпит. Сзади идет Барзигов, подталкивая давнего врага прикладом. Он уже молчит, не смеется, он непривычно серьезен, и это пугает пленника еще больше. Ему совсем не хочется умирать. Увлеченный изучением столпов ислама Руслан так и не поверил в вечную жизнь. Здравый смысл оказался убедительнее слов пророка. Страшно. От страха хочется убежать с надеждой, что в спину Барзигов все-таки не выстрелит. Но босиком и связанный он далеко не уйдет, и все-таки Соламханов посматривает по сторонам в надежде, что где-то удастся уйти.
Пленник и убийца скатываются вместе в овраг, но не на самое дно, они останавливаются на узкой тропе. Слева - склон продолжается метров на пять вниз, справа - каменная стена.
Руслан рвет кожу на пятках, оставляя за собой алый липкий след. От боли в пятках он падает на колени, приваливаясь плечом к камню. Но так стоять недопустимо, не потому что он не хочет умирать на коленях, а потому что он вообще не собирается умирать. Он собирается жить, а значит, пощады просить у Аслана не будет, чтобы потом не испытывать сожаление. Руслан с трудом поднимается на ноги и поворачивается к недопосаженному зеку. Барзигов стоит, также привалившись плечом к склону, опустив дуло автомата в землю. В его неожиданно сосредоточенном взгляде читается сожаление.
- Жаль, - наконец, говорит Аслан, щелкая затвором автомата, - Жаль, прокурор, что все так кончится. Моя мечта трахнуть твою задницу не исполнится.
Руслан еле держится на ногах, и от слов Барзигова начинает шататься сильнее. У него была версия истинных мотивов убийства Барзиговым юных спортсменов, но он так и не докопался до правды, потому что следствие было прекращено. Может теперь попробовать? Страх уступает место вспышке самодовольства.
- Аслан, твой отец приходил ко мне просить, чтобы я оставил твое дело. Он знал, за что ты убил своего любовника и его нового друга?
Это было не убийство двух юных извращенцев правоверным мусульманином, как выставили родственники Барзигова, чтобы заставить семьи убитых пойти на примирение и не выносить позорные увлечения парней на всеобщее обозрение. Все было намного проще, убийство в состоянии аффекта - из ревности. Если бы Руслану удалось озвучить эту версию на суде, то героической фигуры Барзигова, вероятно, не существовало бы в природе. Нохчи такого не прощают.
По лицу Аслана проходит судорога то ли ненависти, то ли боли. Он коротко и сильно бьет связанного прокурора по лицу, ломая ему скулу и сбивая с ног. Руслан падает на спину. Аслан присаживается справа от него на корточки и смотрит в не залитый кровью, зрячий глаз. Второй ничего не видит. Левая часть головы окутана болью.
- Не бойся, Руслан, - Аслан говорит заговорщическим шепотом. - Не бойся, Руслан, я убью тебя быстро и не больно. Вставай. Не хочу стрелять в лежачего.
Этот последний жест благородного бандита жалко радует Руслана, продлевая минуты жизни. Боль в голове и ощущение стекающей за воротник крови вытесняют бесстрашие, и в душе Соламханов постыдно трусит, хотя ему хватает мужества не показывать врагу тайные чувства. Он с трудом поднимается на ноги, упираясь плечом в скальный камень.
Аслан наводит дуло автомата в центр грудной клетки, потом поднимает выше - целится в лоб. Руслан заворожено следит за черной дырой в полой металлической трубке. Цепенеет. И вдруг в нем вскипает безумие существования, когда для того, чтобы выжить, люди рвут жилы и отрубают себе конечности. Соламханов отворачивается и пытается убежать от убийцы. Через шаг оступается и лицом вперед ныряет вглубь оврага. Опасное падение прекращает выстрел в спину.
2
Советника Соламханова спасло то, что бывший подсудимый не захотел спускаться на дно лощины посмотреть на останки бывшего прокурора. Пуля пробила правое легкое, прошла рядом с позвоночником, задев нервные окончания, и вышла наружу. Руслана нашел мальчик-пастух, ведущий этим маршрутом каждый день баранов на выпас. Раненый показался мальчику трупом, и он хотел сообщить взрослым о находке только вечером, но Руслан пошевелился и издал булькающий звук, выпуская из полуоткрытого рта струйку крови. И мальчик убежал за помощью, бросив глупых барашков тупо пялиться на лежащего человека. Наверно мальчику здорово попало, потому что, проголодавшись, его маленькая отара разбрелась по округе в радиусе пяти километров. Поскольку местность была холмистая, на поиски стада ушло несколько часов. Но все это Руслан мог только предполагать, потому что в сознание он пришел только в трясущемся Уазике, везущем его в госпиталь в Урус-Мартан.
Голова сильно кружилась, но мысли путались меньше, чем можно было ожидать. Думать Руслан мог, и первое, что он сделал, сочинил легенду о своем ранении для сопровождавших его сельских жителей, девушки и парня, и, поскольку молодые люди охотно поделились историей раненого с врачами в госпитале, она стала сопутствовать ему повсюду, и даже попала в какую-то центральную газету, иллюстрируя зверства федеральных войск в Чечне. Руслан назвался шофером, сказал, что перевозил мыло из Гудермеса в Ачхой-Мартан. Его остановили на блокпосту пьяные срочники, с утреннего похмелья принявшие безобидный груз за тол, машину забрали, а Руслана избили и ранили.
Госпиталь чудом сохранил оконные стекла и большую часть персонала. Не было только воды, лекарств и донорской крови. По этой причине по венам Руслана с помощью сомнительной чистоты иглы из гуманитарной помощи гоняли литрами физраствор, который восполнял в какой-то степени недостаток жидкости в организме, но кровь заменить не мог. И если Руслан начал постепенно поправляться, то не столько благодаря лечению, сколько вопреки ему, потому что нужно было срочно возвращаться домой к оставленным детям и семье Бислана.
В июле в госпиталь попал снаряд и начался пожар. Больных спешно эвакуировали, и у ходячих шансов на спасение было существенно больше. Тогда Руслан первый раз поднялся с койки и, пошатываясь от слабости, выбрался на улицу, где потерял сознание от слабости прямо на крыльце, чуть не довершив грязное дело, начатое Барзиговым, брякнувшись затылком о каменные ступеньки. И на этот раз голова выдержала, хотя рана на затылке и сотрясение мозга еще на пару недель свели на "нет" усилия врачей привести беспокойного пациента к выписке.
Публика в госпитале была разномастная, лечились и боевики, и федеральные солдаты, и мирные жители. Руслан старался вступать в контакт по минимуму, опасаясь найти знакомых среди и тех, и других, и третьих. К счастью, больные были, в основном, тяжелые, к разговорам не склонные, и по большей части такие же скрытные, как Руслан. В противном случае удержать в одной клинике мальчиков-моджахедов и псковских пацанов - срочников было бы невозможно. А так они даже не бухтели, замечая, как врачи суетятся вокруг какого-нибудь новенького из вражеского стана. Русских при первых признаках улучшения отправляли в Ростов-на-Дону, нохчи, чуть окрепнув, уходили на реабилитацию на свежий воздух - в горы. Возможно там, в горах, примиренные близостью смерти юноши сходились вновь с намерением убить друг друга, но здесь они были просто пациенты, куски чуть живой биомассы, не отделенные друг от друга знаками социальных, национальных и религиозных отличий.
В больничных условиях в калейдоскопе эмоций у Руслана появилась одна новая - холодная ирония к самому себе и к истории, в которую влип. Он никогда не был русофилом, не помогал оппозиции и не предавал свой народ. Но его пытались убить за сочувствие русским, а он не мог быть безвинной жертвой. Быть терпилой недостойно мужчины. Странное стечение обстоятельств направило мысли еще тяжело больного Соламханова в новое русло. Отношение к русским смягчилось от резко неприязненного до пренебрежительно-снисходительного. Как к многочисленным, настырным мухам, которые надоедливо жужжат, но не кусаются. Или к тараканам, коих в госпитале были тучи. Тараканы шуршали в пакетах с хлебными крошками, важно шествовали по ободранным плинтусам и задумчиво шевелили усиками, проползая по драному линолеуму мимо треноги, поддерживающей капельницу. Неприятные, но в принципе безобидные. Для кого-то даже симпатичные. Любители экзотики устраивают тараканьи бега. Полинезийцы их едят. Руслан Соламханов с разным соседством притерся - с мухами, тараканами, русскими.
Глава 5
1
Когда Руслан вернулся в Гехи, детей там уже не было. Дома тоже. От дома Бислана осталась обгоревшая половина. Вторую брат заново отстраивал вместе с Хусейном и Эле. Откуда взялись кирпичи, было не понятно, и Руслан заподозрил, что свозились они из крайнего заброшенного дома, откуда хозяева то ли ушли в горы, то ли от беды подальше перебрались через границу в Дагестан.
Первый дом в Гехи строил еще дед Руслана, у него каждый гвоздь знал свое место, грядки в огороде были причесаны как по линейке, и внукам крепко попадало за шалости. От дедова порядка не осталось и следа. Дед не дожил до этого. Мертвых людей схоронили. Мертвые вещи остались стоять памятниками прежнему укладу жизни.
Бислан выглядит плохо, он сильно постарел, лицо покрылось сетью глубоких морщин, кожа обрела сероватый оттенок, как будто кровь не может проникнуть сквозь толстый слой въевшейся в организм пыли и донести до подкожной клетчатки достаточное количество кислорода. Хусейн где-то потерял или разбил очки и передвигается большей частью на ощупь или по интуиции, однако цемент босыми ногами замешивает ловко и улыбается рассеянной близорукой улыбкой. Эле явно заглянул к отцу ненадолго. Он ранен в правую руку, прижимает ее к животу и старается все делать левой. Парень кажется усталым. Выражение его лица не просто жесткое, мышцы как будто окаменели, он заранее согласен со всем, что ему предложат сделать еще, чтобы защитить свою родину, но не понимает, почему все стало так всерьез, когда начиналось весело и азартно. Почему война стала такой жестокой, ведь до этого славяне драпали из Чечни, наложив полные штаны от одного взгляда нохчей и презрительного "пых" из незаряженного автомата.
Бислан обрадовался младшему брату и обнял его, не стесняясь присутствия сыновей.
- Не думал увидеть тебя живым, малыш! - у Бислана вздрагивают веки, но глаза так и остаются сухими.
Малышом Руслана не называли с детства, и только радость встречи могла объяснить такое обращение.
- Ассалам Аллейкум, брат, - ответил Руслан, - Я тоже не думал тебя здесь увидеть.
- Как видишь, я вернулся. Они, - кивок на столпившееся за его спиной семейство, - пропадут без помощи. Осень скоро, а от дома одни руины остались. Корова на минном поле подорвалась. Половину баранов на шашлыки увели. Еще картошку пора копать. Как видишь, хозяин в доме нужен. А на войне без меня разберутся, - тон Бислана становится неодобрительным, почти свирепым, и вдруг звенит как срезанная струна: - Шамиля моего убили...
И Руслан, вместо того, чтобы выразить брату соболезнования, вдруг совсем невежливо отходит на шаг назад, его голос звучит настороженно и грубо:
- А где мои дети, Бислан?
Бислан справляется с чувствами, он снова спокоен, как будто разговор об урожае или удое коров:
- Седа и Саид ушли сразу после того, как ты пропал. Я слышал, что сперва они шли за отрядом Барзигова, но потом Аслан сам их куда-то отправил. И больше от них известий не было.
- А Ахмед? Помнишь мальчика с окраины села?
- Не знаю. Ни разу не видел.
Дальнейший путь Руслана определился, он пойдет в горы, на поиски своих детей, в Гехи не задержится.
2
За скудным ужином, состоящем из вареной картошки, приправленной пряностями, Бислан делится впечатлениями о войне. Он уже не считает, что война народная.
- Ты не представляешь, что там творится, Руслан. Это намного страшнее, чем можно здесь себе представить. Нам говорят, что война за независимость, но это не так. Это просто бойня, куда ведут наш народ, надавливая на наши чувства, обычаи, традиции. Кому это надо? За какие ресурсы опять идет битва? Нефть? Наши командиры спокойно ведут бизнес с русскими, ворованные деньги свободно текут в обе стороны от границы, и чтобы замаскировать это, придумали войну, в которой столкнули всех, кто хочет повоевать, независимо от убеждений. Там не только нохчи на стороне наших, там наемники: арабы, украинцы, даже русские, много уголовников, у которых нет места на теле, свободного от наколок. Все давно перемешалось, люди убивают, не понимая за что, хоть им и твердят про поход против неверных, но убеждает это лишь неопытных мальчишек. Какой джихад, если каждый день мусульмане убивают мусульман, христиане - христиан, чеченцы - чеченцев, русские - русских? Бессмысленная бойня для нас и театр военных действий для тех, кому нужны разруха, голод и беспредел для выкачивания ресурсов из Чечни. Поговаривают, что наш президент не хотел и не хочет никакой независимости от России, и цель у него одна - деньги. Также как и у русского президента - алкаша. Нажива, ради которой льется наша бесплатная кровь, а наших детей делают бандитами и убийцами. И русских парней кидают партиями как коровий навоз в топку. Они тоже не выдерживают лжи и, думая, что правды больше у местных, принимают ислам и переходят на сторону нохчей. Я видел двух русских дезертиров, читавших Коран, молившихся пять раз в день, искавших правду в нашей вере, потому что командиры им подло врали об их воинской миссии. Они шли драться с бандитами, а их заставили убивать детей и женщин. Но и у горцев нет правды. Они убивают тех же самых детей и женщин, да еще и планируют нападение на соседние территории - Дагестан.
- Любопытно, Бислан, что есть еще одна категория людей, кроме неопытных мальчишек, считающая нашу войну борьбой за независимость, - вступает Руслан, не сдерживая ироничную улыбку, - Ты читал, что пишут правозащитники и западные журналисты? У меня в госпитале была возможность познакомиться с их заметками. Ты знаешь, кто мы? Антеи с гранатометами, французы Кавказа. В их глазах мы герои, Бислан, противостоящие двести лет кровожадной империи. Только по факту противостоим мы не кровожадной империи, а нескольким тысячам сбитых с толку малообразованных мальчишек. И если война закончится нашей победой, то мы же сами первые об этом пожалеем, потому что никаких правовых традиций у нас нет, только первобытно-общинные обычаи и законы шариата. И если соединить одно с другим, то мы окажемся в каменном веке раньше, чем нам успеют выплатить контрибуцию за многовековое угнетение.
- Можно ли что-то сделать? - перебивает старших Хусейн, пользуясь правом больного ребенка на снисхождение.
- Можно было, мальчик, - отвечает Руслан, - Можно. В девяносто первом - девяносто втором. Когда в республике только-только начали хозяйничать уголовники...
- Но ты, дядя, ничего не сделал?
- Я не мог...
- Ты даже не попытался?
- Мне надо было кормить семью. Ты вырастешь, поймешь, мальчик.
- Если вырасту! - почти весело хмыкает Хусейн, и взрослым становится жутко.
Бислан начинает попрекать сына и собирается выгнать его из-за стола, Руслан по традиции вступается за племянника:
- Пусть парень думает, Бислан, это полезно.
"Слепой ребенок видит больше", - скользит мысль Руслана.
3
Засыпает Руслан на разбитой веранде, под открытым небом. Сквозь голую решетку рам без стекол светят звезды. То ближе, то дальше ухают взрывы. Порой так близко, что земля вздрагивает. Время от времени отнимается левая нога. В паху и выше чувствительность сохраняется, а нога - раз, и исчезает как псевдоподия амебы. Руслан беспокойно шевелит ногой. Чувствительность возвращается.
Так же Руслан потерял "чувство детей". Он перестал их ощущать как части своего тела вследствие травмы, вызванной выстрелом Барзигова. Автоматной пулей центральный нервный столб семьи был перебит. Саид и Седа не отделились, оставшись по-прежнему прямым продолжением отца, но они ему уже не подчинялись.
Ночью на Заречной улице перед домом Бислана появился отряд русских контрактников.
- Мы уйдем, если вы выдадите нам боевиков, которых прячете! - крик в рупор и пьяный, самодовольный смех.
Руслан очнулся на веранде шальной со сна. В темноте прямо через него переступают чьи-то ноги. Руслан хватает одну из ног за штанину. Человек спотыкается, и Руслан еле увертывается от сапога, чуть не пнувшего его по лбу.
- Тише-тише, - бормочет он, узнавая в полумраке, смягченном светом фар русского БТРа, своего старшего племянника.
- Дядя, они за мной пришли. Какой-то свиной хрящ донес, что в нашем доме боец прячется. Если я не выйду, они будут мочить всех подряд, - нервным голосом отвечает Эле, пока Руслан поднимается на ноги. Их отделяет от выхода массивный платяной шкаф, поломанный, старый. Пока Эле и Руслана снаружи не видно, но это кратковременная защита. Руслан стаскивает Эле на пол.
- Ты никуда не пойдешь.
- Дядя, я должен. Дом полон женщин и детей.
- Ты не понял, Эле, снимай куртку и сапоги. Пока они разбираются, кто здесь кто, ты успеешь уйти к нашим. Быстро, Эле! Это не обсуждается. Не мешкай. Пока ты думаешь, они начнут дом обстреливать.
- Дядя, не стоит...
- Эле, ты не понял. Ты - чудо. Ты должен жить.
Последней фразой Руслан говорит о глубоко личном чувстве, сродни религиозному просветлению, которым до сих пор ни с кем не делился. Эле - главное чудо в его жизни. После Руслана детей у родителей больше не было, отец и мать были уже далеко не молоды и не очень здоровы. До десяти лет ребенок рос с ощущением, что все его близкие люди как языческие боги, всегда были, есть и будут, они безначальны и бесконечны как Вселенная. А потом Бислан женился и на свет появился Эле, первый Соламханов, родившийся при жизни Руслана. Для впечатлительного десятилетнего мальчишки это было чудо. Единственное чудо, которое Аллах щедро являет людям. Не было человека - и вот, пожалуйста, - человек, возникнувший из неведомых глубин космоса, с искрой души в глазах. Он похож на своих родителей, он похож на Руслана, он с рождения был свой, родной. И при этом совсем недавно его не было. Руслан просиживал над младенцем часами, дергая его за ручки и ножки, пытаясь разгадать, в чем тут причина таинства. Каким образом этот человек собрался из миллионов молекул, и какая сделала его Соламхановым. Но разгадки не было. Эле был просто чудом. И точка. Рождение остальных детей, даже свои собственных, не произвело на Руслана такого сильного впечатления.
Эле подчиняется. Куртка с металлическим взвязгом падает на пол, Руслан подхватывает ее и поспешно надевает. Затем сапоги. Дядя и племянник одного роста и телосложения. Одежда Эле приходится Руслану впору. Оружие дядя оставляет племяннику. Руслан берет с собой только свой неизменный ПМ, из которого, впрочем, стрелять не собирается и, шатаясь, выходит наружу.
-Лежать. Лицом к земле. Руки за голову!
Фонари разрезают ночь на треугольники. Руслан поднимает руку, защищая глаза от света. Его валят с ног и тычут носом в землю. Сильный удар по почкам, потом в бок. Обыскали быстро.
На этом контрактники не останавливаются и все-таки забираются в дом через основной вход, не через веранду, с которой дворами должен убежать Эле.
Сперва выводят Бислана, затем во двор силком выволакивают сопротивляющегося Хусейна и бросают в ноги командиру.
-Расстрелять, - распоряжается тот.
Мать Хусейна бросается к сыну с криками: "Не дам!", хватает за ноги солдат, за автоматы, обезумев от горя. Руслан кричит:
-Парень слепой! Не трогайте его.
-Стой! - офицер кричит исполнителю, подходит к Хусейну вплотную и спрашивает с любопытством: - Правда, слепой?
Потом машет рукой своим бойцам:
-Ладно, всех в фильтр. Там разберемся.
4
Фильтрационный лагерь оказался на окраине леса, где еще недавно стоял отряд Барзигова. Задержанных спустили в подземный бункер, не обогреваемый, пропитанный сыростью. На полу множественные лужицы, вода заливает все мелкие щербины цементного покрытия. Под потолком у выхода единственный источник света – тусклая электрическая лампочка. В воздухе влажная пыль. На стенах мерцают капельки конденсата. Свод поддерживается сомнительной надежности деревянными балками.
Соламхановы сидели с краю, недалеко от входа, подпирая стенку, но затем отодвинулись ближе к центру в гущу народа, чтобы согреться. Размеры помещения сложно определялись из-за полумрака и большого скопления людей, но оно было не менее пятидесяти квадратных метров, то есть с небольшой спортивный зал.
В туалет пленников отпускали по одному. Они поднимались по шаткой деревянной лестнице и проходили через строй федералов к дощатому домику, предусмотрительно отнесенному на расстояние тридцати метров от бункера. Пары мочи и запах кала уже в десяти шагах от сортира сгущались настолько, что вызывали спазм внутренностей даже у конвойных собак. Пробираясь на свое место, многие люди утирали кровь рукавом. Насколько быстро шло следствие, и шло ли оно вообще, узники не понимали. Время от времени солдаты забирали по нескольку мужчин, никто обратно не возвращался. Бислана увели с одной из партий.
Хусейн сидел неподвижно, уткнувшись носом в колени. Потом также калачиком завалился на бок. Во сне Хусейн забылся и пнул ногой соседа. Тот зарычал от недовольства и наверно боли:
- Убери ноги, джигит!
Руслан насторожился, этот голос он знал слишком хорошо, и не сказать, что обрадовался ему. Рыжая голова с ломкими, мокрыми волосами приподнялась, вынырнув из тени. Руслан узнал Аслана Барзигова, а Аслан, приоткрыв рот от удивления и пустив нитку слюны от вновь обеззубевшего рта до подбородка, дал понять, что узнал грозненского прокурора. По тому, как Барзигов осторожно перемещал свое тело, пытаясь сохранить корпус неподвижным, Руслан догадался, что тот ранен.
- Прокурор, ты жив! Не поверишь, но я рад, - сипящий шепот похож на свист воздуха из проколотой шины.
Руслан еле разбирает слова давнего врага и рефлекторно передвигается ближе.
- Ты жив, прокурор, и ты увидишь, как я сдохну. Твоя мечта сбудется.
Барзигов вымученно улыбается. Руслан всматривается в его лицо и понимает, что недопосаженный бандит не врет. Живая маска с заострившимися чертами и запавшими, почерневшими глазами обращена к Соламханову также беззастенчиво как дупло в поеденном термитами дереве к дятлу. Одежда Барзигова пахнет подпорченным мясом.
- Не бойся, прокурор, у меня нет гранаты за пазухой. Скажи мне, Руслан, ты рассказал бы, почему я убил моего ученика Али, если бы суд продолжался?
- Несомненно. Я сделал бы все, что от меня потребовалось, чтобы видеть твою тушу на нарах.
- А ведь ты мне до сих пор нравишься, прокурор. Ты не такой подонок, каким хочешь казаться, - последняя фраза в устах бандита кажется смешной, и Руслан невольно улыбается, а Аслан продолжает: - Ты наш человек, Соламханов, ты ошибся, выбрав не тот путь. Ты истинный воин. Я видел, как ты стреляешь, и ты воспитал настоящего моджахеда. Я бы гордился таким сыном, если б он у меня был.
- Где мой сын, Аслан? - Руслан протягивает покрасневшую от влаги руку, чтобы коснуться синюшной кисти врага, - Скажи, где мои дети, и я расскажу, что ты умер героем, если останусь жив.
Аслан чувствует прикосновение и вцепляется в ладонь советника как утопающий в протянутый шест.
- Я не знаю, где твои дети, Руслан. Они были со мной, но твой сын - мой кровник, рано или поздно он бы узнал, почему ты пропал, и кто тебя... убил. Я отправил его в отряд к Хакимову, пару недель назад они базировались в районе Аргунского ущелья. Больше я ничего о них не знаю. Но у тебя будет шанс его найти, если ты примешь свою подлинную миссию - вести священную войну против неверных.
Руслан забирает так опрометчиво поданную руку:
- Перестань, Барзигов, никакой священной войны нет. Очередной передел ресурсов и денег. И только такие дикари и придурки как ты тешат себя дешевой романтикой.
- Мы - дикари?! - Барзигов дергается и мычит от боли, леска слюны, свисающая изо рта, окрашена алым, - А давно ли твои русские жрали из одного корыта со свиньями?
- Так же давно, как мы скакали по горам с козлами, - морщится Руслан. Это истина, против которой он не может пойти, но от слов в защиту людей, заточивших их сюда как червей в консервную банку, мутит. Он ненавидит русских так же яростно, как ненавидел Барзигова, пока не увидел здесь жалким, умирающим и по-прежнему беспощадным и непреклонным, как клубок колючей проволоки. Руслан не прощает врага, не мирится, не отказывается от презрения, но он отравлен сомнением. Так ли уж страшен этот фанатик, сражающийся за идею? И впрямь современный Робин Гуд, бессребреник, нестяжатель, герой юного Саида, не оцененный зачерствевшей душой Руслана. На этой войне есть персонажи пострашнее. Руслан колеблется, думая, перебраться ли ему подальше от Барзигова или остаться рядом, к тому же его старое место уже кем-то занято, там было относительно сухо. И остается.
Через два часа Барзигову становится хуже. Он бредит, зовет Али, отца, и неожиданно - Руслана. Соламханов, понимая, что раненый умирает, пытается разговаривать с ним, чтобы облегчить ему смерть. Снова сжимает жесткую кисть, пока агония скручивает человеческое тело. Наконец, Аслан затихает и прояснившимся взглядом находит лицо бывшего прокурора, окровавленные губы дрожат:
- Живи свободным, Руслан!
И больше не шевелится.
Глава 6
1
Тело Барзигова никто не убирает. Он так и остается лежать скорченным, голая поясница постепенно синеет, шея и затылок наливаются кровью. Вокруг покойника образуется пустая зона, но не слишком большая, из-за тесноты, метр-полтора, не больше.
При выходе в туалет Руслан задержался рядом с молодым срочником (к контрактнику, уничтожение врага у которого входило в будничную рабочую задачу, обратиться никогда бы не решился):
-Там труп, уберите его, - показал в сторону бункера.
Солдат удивленно посмотрел на заговорившего с ним чеченца. Это был злой мальчишка с серыми от грязи и воды щеками и двумя глубокими морщинками на лбу, с заедами в углах губ. Он сбил Руслана на землю и с наслаждением пнул ногой. Сперва пинавших ног было две. Потом их стало значительно больше.
Руслана оттащили обратно в бункер и спустили по ступенькам головой вниз. Соламханов сполз, оставляя за собой дорожку из крови и грязи.
Хусейн, пробравшись со своего места, оттащил дядю в сторону. Теперь Соламханов лежал в позе закоченевшего трупа с полуголой спиной, обхватив голову руками.
-Жив он еще? - спросил кто-то.
-Дышит, - ответил Хусейн.
Ночью Соламханов захотел пить. С балки на потолке капала вода ему на щеку. Когда Руслан оказался в новом положении, струйка воды забарабанила ему по руке. Он подносил руку к губам и слизывал влагу с запястья. Подставлял запястье снова. Чтобы собрать в горсть, надо было повернуться, а это было невозможно.
Пульсирующее мясо его тела вздрагивало от звука голосов и света фонариков, пока он не задремал от тяжелой усталости и слабости. Очнулся Руслан от прикосновения теплой руки к шее в районе сонной артерии.
- Этот еще живой, - незнакомый человек говорит по-русски, - Климов, посвети фонариком.
В глаза Руслану падает яркий свет, он крепче зажмуривается и пытается прикрыться грязной ладонью. Человек, лица которого Руслан не видит, удивленно присвистывает:
- А чего у него рожа вся синяя?
- Так с ними же иначе нельзя, товарищ майор! - простуженный солдатский голос, - Вы тут недавно. Вы еще не поняли. Они конченые отморозки, они даже когда подыхают, думают только о том, чтобы прирезать кого-нибудь еще. Вы скоро поймете. Они нашим головы отрезают и в животы зашивают. У них никакого представления о нормальных людях. Дикари. Злобные дикари.
- Этот тоже?
- А чем он лучше других?
- Да вы, звери, Климов...
- Товарищ майор! - голос Климова возмущенный и обиженный.
- Да, я товарищ майор. В общем, так, Климов. Возможно, ты прав, и я тоже буду вешать чеченцев на их собственных кишках через несколько дней, но пока будем считать, что им повезло. Дайте им воды, и пожрать что-нибудь. И до моего отдельного распоряжения никаких пыток. Нарушите приказ, пойдете под трибунал. Все понятно?
- Так точно, товарищ майор, - голос солдата недовольный, но по его удаляющимся шагам и чертыханью, раздающемуся, когда сапог натыкается на чье-то тело, Руслан понимает, что он идет выполнять распоряжение. Майор остается сидеть на корточках рядом с Русланом.
- А тобой, доходяга, придется заняться в первую очередь. Не вздумай дать дуба.
2
Майор Федосеев оказался военным следователем, присланным в фильтрационный лагерь, чтобы навести порядок. Что понимало под порядком его командование, осталось тайной, но сам Федосеев, оторванный от штаба, в полевых условиях чувствовал себя вершителем судеб и действительно по прихоти обстоятельств собирался отсортировать бандитов от мирных чеченцев. В наличие последних он верил безосновательно как первобытные люди в духи усопших предков. И так же, как они, втайне сомневался в их существовании, и смотрел на Руслана настороженно, словно ожидая подвоха. В руках он держал удостоверение младшего советника юстиции грозненского прокурора Соламханова Руслана Ибрагимовича. Удостоверение у Руслана забрали при обыске, вместе с паспортом и больничной выпиской. Серые, словно подернутые крепким табачным дымом, глаза майора-следователя, не моргая, смотрят в черные глаза бывшего прокурора.
- Вы знаете, Соламханов, на вас нет ничего. То есть вообще ни-че-го. Абсолютно. Ни участия в незаконных бандформированиях, ни убийств, ни грабежей. Даже незаконного хранения оружия. При аресте у вас был только табельный ПМ.
Оружия у Руслана не оказалось только потому, что его арестовали в ночь после возвращения из госпиталя. Он еще не успел обзавестись хорошим стволом.
- Вы мне его вернете?
- Что?
Руслан кивает на свой Макаров на столе у следователя.
- Возможно. Еще я должен отпустить вас. Но... У меня есть просьба. От выполнения ее, во многом будет зависеть ваша судьба. Война ведь не навсегда. Вы понимаете. Мы наведем порядок, и в Чечне снова понадобятся органы правопорядка, судебная система, прокурорский надзор. И вы бы снова могли заняться своим делом...
Руслан с любопытством смотрит на майора, скользит взглядом по двадцатимиллиметровым звездочкам на погонах. Состояние дежавю. Как будто такое с ним уже когда-то было, только он сидел не по эту, а по другую сторону стола. А по эту сидел... неважно кто, но тогда это был преступник, место которого за решеткой, а теперь сидел сам Руслан, грязный, с распухшей синей физиономией и засмоктанной бородой. "Когда-нибудь ты окажешься на месте моего сына", - вспоминается некстати, и Руслан ухмыляется.
- Что? - майор склоняет голову на бок, буравит взглядом пленного чеченца, напоминая Руслану флегматичного, пухлого барана, не отягощенного интеллектом. Не хватает только крученых рожек и облачной шубы. Баран - животное симпатичное.
Они находятся в кирпичном одноэтажном доме, из которого то ли ушли, то ли были выселены хозяева. На стенах еще сохранились выгоревшие желтоватые обои, поднимающиеся заусеницами от пола и потолка. Пол дощатый, потолок сохранил следы побелки. Стол и стулья по годам старше и Руслана, и майора Федосеева. Спинка стула, на котором сидит Соламханов, перевязана алюминиевой проволокой.
- Отец одного моего подсудимого как-то сказал, что я окажусь на месте его сына, - поясняет Руслан свою усмешку.
- Это зависит от вас, - пожимает плечами Федосеев, - Если вы будете со мной сотрудничать, я сделаю все, чтобы этого не случилось.
Сотрудничать? Руслан опускает голову. С кем? С Российским правосудием, которое существует только как карательный орган для неудобных лиц, в список которых попал целый народ, к которому Соламханов принадлежит по духу и праву рождения? Или лично с этим забавным следователем с физиономией барана в его жалкой попытке отделить нормальных людей от бандитов? В попытке, которая никогда не увенчается успехом. Потому что отделять надо было в девяносто первом, а теперь делать это - все равно, что искать в человеке отцовский сперматозоид. Воюют почти все нохчи, вольно или невольно, добровольно или вынужденно, оружием или словом, душой или телом.
Баранолицый майор улыбается, и Руслан мысленно видит другую картину. Чистенький офицер Российской армии Л.Толстой, оторванный от крепостных девок и петербургских кутежей, брошенный в гущу кавказской войны и ошеломленный убийствами чеченских детей, стариков, женщин, и гордый хитрый "дикарь" Садо Месербиев. Как у них там было в девятнадцатом веке? Так же грязно, подло и безнадежно? Или романтично и возвышенно, "когда сильный с сильным плечом к плечу"?
Садо и Лев Николаевич стали друзьями, Месербиев отыграл в карты у шулеров имение Ясная Поляна и безвозмездно отдал Толстому, чтобы тот по-прежнему предавался разврату с холопками и учил в бревенчатой школе своих незаконнорожденных детей.
- Дайте мне бумагу и ручку, - просит Руслан, - И времени пару дней. Напишу, все, что знаю.
- Я рад, - Федосеев протягивает несколько листов чистой бумаги и ручку, затем, поколебавшись, подвигает Руслану Макаров.
Руслан бережно берет пистолет в руки, выдвигает обойму.
- Он не заряжен, - комментирует Федосеев, ожидая реакции Соламханова.
Руслан коротко кивает, не показывая эмоций.
- У вас в катакомбах, там внизу, лежит труп. При жизни это был полевой командир Аслан Барзигов.
Федосеев быстро поднимается, обходит стол, садится на его краешек перед Русланом. Его глаза возбужденно и недоверчиво поблескивают. Имя Барзигова ему знакомо.
- Откуда ты знаешь?
- Я выступал обвинителем в судебном процессе против него в девяносто первом. Я его очень хорошо знаю. Можете устроить опознание. И звезда подполковника вам гарантирована.
- Что ты хочешь?
- Там со мной был мальчик, мой племянник. Он почти слепой, ни в каких боевых действиях участия не принимал...
- Я скажу, чтобы его привели. Что-нибудь еще?
- Да... - Руслан колеблется.
- Курить? Телефон?
- Нет. Бритву.
- Это сложнее, но что-нибудь придумаем.
- Скажи, майор, - Руслан наклоняется немного вперед, - У тебя дети есть?
- Да, два сына, школьники, - Федосеев сбит с толку вопросом, - Это имеет какое-то значение?
- Скажи, майор, они тоже сюда придут? Они будут стрелять в моих детей?
- Возможно, Соламханов, они здесь будут.
- То есть ты за них не отвечаешь?
- Совершенно верно. Я не могу отвечать за других людей, даже если эти люди мои дети. Человек может отвечать только за себя.
Руслан хмурится, изумленный ответом майора. Он не понимает, как это - не отвечать за своих детей. Он вспоминает, как держал Саида в то утро, когда из Гехи уходил отряд Барзигова. И он также держал бы его, будь Саиду не четырнадцать, а двадцать, тридцать, сколько угодно лет. Потому что он отец. И отец отвечает за поступки своего сына.
- А ты как думаешь? - Федосеев замечает изумление пленного чеченца.
- Нет версии, - уклончиво отвечает Руслан.
- Это не ответ.
- Я вам изложу его на бумаге подробно.
- Хорошо. Я скажу, чтобы вас проводили в комнату, где вам будет удобно работать. Ну и распоряжусь, чтобы вас с племянником покормили. Еще будут просьбы?
Руслан отрицательно качает головой. Просьб у него нет. Кроме одной, мысленной: "Скажи своей солдатне, чтоб они все сдохли".
3
- Что мы будем делать, дядя?
- То, что должны, мальчик.
Руслан стоит посреди грунтовой дороги, поделившей аул на две неравные части. Справа относительно хорошо сохранившиеся постройки, слева - обгоревшие руины. Хусейн сидит на обочине и, близоруко щурясь, теребит желтый цветок и стебель чистотела. Раннее утро, восходящее солнце светит Руслану в спину, непуганая горлица за оврагом просит чекушку, надрывно орут злые цикады. Руслан улыбается сидящему на земле ослабленному юноше. Хусейн то ли замечает улыбку дяди, то ли ему нравится его крепкий голос, но он поднимается на ноги, пытается стереть едкие пятна от сока чистотела с узловатых пальцев, на его лице появляется выражение ожидания.
- Сходи в бункер, отнеси людям воды, - говорит Руслан, кивая на черный закопченный чайник, который он прихватил из кухни, когда ходил за хлебом, сопровождаемый непримиримыми взглядами солдат. Если их останавливало что-то от расправы с дикарем, то только то, что Соламханов был взят под личную защиту майора Федосеева. Но чайник, прихваченный из кухни, они упустили.
- Спроси, есть ли у кого-нибудь часы. На донышке чайника посылка, - отчетливым шепотом заканчивает Руслан, оглядываясь, хотя говорит он по-чеченски и вряд ли кто-нибудь из русских поймет его слова, если окажется рядом.
Мальчик уходит. Руслан несколько лет не испытывал такого понимания собственной правоты. Во всем теле стоит оглушительная тишина, не болят сломанные ребра, не беспокоит шрам от ранения, не ноет голова, не давит в грудной клетке. Только вчера родился, или воскрес, выпущенный на свободу непростительно наивным следователем. И за сутки Руслан обследовал весь, сожженный почти дотла аул, в котором осталось всего шесть домов, один из которых занимал Федосеев и четверо солдат, и там же кинули спальные мешки для Руслана и его племянника. В самом большом уцелевшем доме из красного кирпича с крепкой хозяйственной пристройкой хранятся боеприпасы и живут оставшиеся три десятка солдат. Техника представлена тремя "Уралами" защитного цвета, двумя УАЗиками и одним БТРом. В планы военного руководства входит оборудование аула под блок-пост, потому что практически через него проходит линия фронта. За горным перевалом в пяти километрах к югу от аула, базируется отряд боевиков Хакимова, того самого, к которому, по словам Аслана Барзигова, ушли Саид и Седа. И глядя на закрывающий горизонт горный хребет, Руслан тешит себя надеждой скоро увидеть своих беглецов и оборвать им уши по самую шею. Пока аул укреплен плохо, и если что и останавливало массовый побег из фильтрационного лагеря, то только то, что пленные были сильно ослаблены. Но теперь-то у них были вода и еда.
Хусейн трусит босиком по тропинке к бункеру, из чайника щедро плещется вода, взятая из ручья за аулом. Его физиономия придурковато радостная, рот приоткрыт, потому что Хусейн простужен, нос заложен.
- Стой, урод! - у входа в бункер Климов автоматом преграждает юному чеченцу путь.
- Дядя - пить! - бормочет монотонно Хусейн, продолжая безмятежно улыбаться, из приоткрытого рта тянется нитка слюны.
- Нет, тут твоего дяди, дебил, - Климов выбивает прикладом чайник из рук Хусейна.
Вода выливается на штаны Хусейну и на землю. Климов и его напарник, долговязый рыжий парень с веснушчатым лицом и толстыми губами, смачно ржут.
- Дядя - пить! - плаксиво бормочет Хусейн, наклоняясь за чайником, и получает пинок под зад.
- Пошел вон, имбецил!
От пинка Хусейн падает на четвереньки в лужу, пачкая руки и коленки, подхватывает чайник за ручку и, громко причитая, уходит.
Через десять минут с чайником полным воды, он появляется вновь. Теперь у него мокрые не только штаны, но и рубашка.
- Мальчик, не ходи к ручью, упадешь! - Хусейн радостно показывает на липнущую к пузу, хлюпающую рубашку.
- Что тебе надо, дебил? - Климов лениво поднимает автомат и делает вид, что собирается выстрелить.
- Дядя - пить! - бодро повторяет Хусейн, продолжая тупо улыбаться.
- Ты, правда, имбецил? Тебе же сказали, что дяди твоего тут нет, - устало повторяет солдат.
- Слушай, он ведь, правда, идиот, - гыкает рыжий парень.
Климов ухмыляется:
- Слышь, дебил, снимай штаны, тогда пустим.
- Дядя - пить! - повторяет Хусейн как заведенный.
Рыжий подхватывает игру, затеянную напарником:
- Снимай штаны, урод. Там жарко. Туда в штанах не пускают. Снимешь - пустим.
Хусейн аккуратно ставит чайник на землю и, доверчиво улыбаясь, начинает расстегивать мокрые штаны, а затем стягивает их с себя. Рыжий от удивления делает шаг назад. Климов сквозь зубы плюет на землю.
- Черт с тобой, иди, увидишь, что твоего дяди тут нет, - повернувшись к напарнику, Климов как будто оправдывается: - Майор запретил их трогать. Этот совсем дебил, что с него возьмешь.
Хусейн, путаясь в расстегнутых и сползших до щиколоток штанах, семенит к спуску в подземелье, осторожно прижимая к животу чайник. На донышке чайника скотчем закреплены опасные бритвы и два ножа для резки бумаги - посылка от Руслана. В этот день охрана еще три раза пропускает славного дебила, с готовностью кувыркающегося через голову и снимающего штаны на бис.
4
- Золотой мой мальчик, - Руслан помогает снять мокрую одежду посиневшему от холода, дрожащему племяннику. На щеках юноши лихорадочный румянец, лоб потный и горячий. Руслан помогает Хусейну забраться в его спальный мешок и прикрывает сверху своим мешком. - Твой отец и братья гордились бы тобой, мальчик.
- Я убью этих свиней, - пылко бормочет Хусейн, - Сегодня же ночью. Когда наши побегут. Убью рыжего и того, с автоматом.
- Не надо, мальчик. Не бери себе судьбу убийцы. Тебя ждет большое будущее. С твоими талантами ты станешь великим человеком. Я дам тебе образование. И тогда отомстишь. Они умоются кровавыми соплями.
Хусейн пытается свернуться клубочком. После многочасовой искусственной улыбки, его лицо не может обрести естественное выражение, и он похож на страдающего Гуимплена. Руслан уходит на окраину аула к ручью, перед побегом ему надо собраться с мыслями. Листы бумаги, выданные ему Федосеевым, так и остаются чистыми.
Руслан сидит на насыпи и смотрит в сторону хребта, где должны быть сейчас его дети. Времени до заката еще часа два, и Руслану тревожно. Сегодня с его помощью узники смогут бежать. И если весь день он не сомневался в правильности затеянного, потому что судить целый народ - это за пределом справедливости, за границей добра и зла. Но он также понимает, что, оказавшись на свободе, большинство пленников будут не растить хлеб и пасти скот, они пойдут убивать. Руслану кажется горькой иронией, что прокурор выступает в роли адвоката и выпускает на волю бандитов, выступает в роли подстрекателя и вкладывает им в руки оружие. Но у него нет выбора. Сейчас это просто его соплеменники.
Майор Федосеев появляется рядом с насыпью расхристанный, в рубашке, торчащей из брюк. В его руках железная фляга, обтянутая тканью защитного цвета. Он обходит насыпь и подмигивает Руслану.
- Что ты здесь делаешь, Руслан Соламханов?
- А ты?..
- Антон. Можно, Антоха... Выпьешь со мной? - майор протягивает Руслану флягу.
- Не пью, - Соламханов отказывается.
- Да я тоже, не шибко... - Антон прикладывается к горлышку фляжки и занюхивает рукавом, - Стараюсь не злоупотреблять... Друга у меня сегодня убили... Мы вместе в Новгороде работали. Вдвоем сюда вызвались добровольцами. Ты ведь понимаешь? Нет? Зарплата наша - фига без масла. Ни на что не хватает. Детям сапог резиновых не купить. А тут что-то все-таки платят. Риск опять же. Некоторые возвращаются, квартиры сразу покупают...
- Мародерством занимаются, - комментирует Руслан, оценивая на глаз степень опьянения майора.
- Может быть... Но жить-то надо как-то. Когда работаешь, и на хлеб едва хватает - это задница полная. Вот и Димон вызвался... Месяца не прослужил в вашей гребаной Чечне. Какой-то малолетний засранец взорвал блокпост. Двадцать человек на куски разорвало, и этого ... самоубийцу тоже.
- Антон, - голос Руслана жесткий и вкрадчивый, - Ты забываешься.
- Извини, - майор заворачивает крышку фляги, - Нет, правда, извини. Как подумаю о Димоне, крышу сносит. Красивая у вас страна. Если б не война, жил бы здесь как в раю. И ты... Мог бы встретиться мне при других обстоятельствах, и было бы нам, что обсудить кроме всего этого, - кивок в сторону разрушенного аула. - У вас ведь есть что посмотреть. Я слышал, тут крепость девятнадцатого века километрах в десяти. Вроде, историческая достопримечательность. Даже не знаю, доведется ли посмотреть.
- Поехали - покажу, - предлагает Руслан.
- Я выпил.
- Я сяду за руль.
Федосеев отдает Соламханову ключи от зажигания и садится на переднее правое сидение Уазика. Руслан заводит машину и, шурша по гравию, аккуратно выводит машину по проселочной дороге на трассу. Через полчаса путешествия по ухабам, странная пара, захмелевший майор и молчаливый чеченец, оказывается у крепостной стены. Серые камни поросли мхом, местами покрошились, часть стены сверху осыпалась, башня оказалась почти полностью разрушена, судя по чернеющим отметинам, в ходе недавних боев.
- Жаль, фотоаппарата нет, - Антон Федосеев пьян ровно настолько, чтобы сохранить ясность мыслей и приличную координацию движений, но уже значительно утратить инстинкт самосохранения. Поэтому он лезет по осыпающимся камням наверх.
- Осторожно, тут стреляют, - Руслан дергает майора за штанину, стягивая его вниз.
Словно в подтверждение его слов где-то вдали сверчком щелкает выстрел, и пуля, поднимая облачко пыли, вгрызается в щель между двумя камнями, в том месте, где только что находилась голова Антона.
- Черт! - Антон потрясенно смотрит на след от пули, затем на Руслана, - Черт! Спасибо тебе.
Руслан молча увлекает майора на землю. Еще несколько выстрелов проносится над их головами. Затем все затихает.
- Поехали обратно, - говорит Руслан, - Солнце садится.
- Слушай, зачем ты это сделал? Я ведь тебе до сих пор не очень доверял. Мало ли... Ты ведь все равно чеченец, твои люди тебе ближе, чем правосудие.
- Отдай мне патроны от моего ПМ, - тихо просит Соламханов.
- Зачем?
- Как ты думаешь, у меня есть враги?
- Ладно, - поколебавшись, соглашается Федосеев, - Когда вернемся.
- И еще антибиотик. Мой племянник сильно простудился.
- Договорились.
Когда Руслан и Антон возвращаются в аул, уже почти темно. Воспользовавшись рассеянностью майора, ключи от зажигания Руслан кладет себе в карман.
5
Незадолго до полуночи Руслан перебирается с Хусейном в Уазик и переезжает на окраину аула. Небо усыпано ледяной, колкой, августовской звездной пылью. Убывающий месяц лезвием прорезает черное тело небосвода. Когда в распахнутой дыре бункера начинается движение, Руслан заводит машину и подгоняет поближе, включает в машине свет. Первыми к нему подбегают двое парней, один с кровоточащей царапиной через всю щеку, второй с подбитым глазом, в солдатских сапогах и с Калашниковым через плечо. Руслан открывает дверцу.
- Вы их убрали? - он кивает на автомат, намекая на солдат.
- Одного я лично, - довольно отвечает поцарапанный, в его бурых пальцах искра бритвы как еще одна ночная звезда.
- Я возьму раненых, - говорит Руслан, - Вы сами уходите. Только тихо. Никого не будите. Обойдемся без лишних жертв.
Пленные уходят в жесткие заросли кустов мимо Уазика и в приветственном жесте, обращенном Руслану и Хусейну, поднимают сжатые кулаки: "Аллаху Акбар". Хусейн громко стучит зубами, кутаясь в куртку, отданную ему майором Федосеевым. Тот расщедрился, заметив, как парня бьет озноб.
В машину набирается пять человек раненых. Все относительно легко, и Руслан осторожно по проселочной дороге, выключив фары, двигается к трассе, по которой вечером возил майора смотреть развалины крепости.
В доме, где ночевал Руслан предыдущую ночь, загорается свет, и на улицу вываливается Федосеев в подштанниках как раз в тот момент, когда Уазик черепашьим ходом проезжает мимо.
- Кто-нибудь из вас водит машину? - Руслан оборачивается к пассажирам.
- Да. Что ты собираешься делать?
- Поедете без меня, - отрывисто отвечает Руслан и снимает ПМ с предохранителя.
- Нет, дядя, без тебя не поедем! - протестует Хусейн.
- Тогда ждите две минуты, - соглашается Руслан, - Если не вернусь, убирайтесь.
Он выходит из машины. От него до майора расстояние метров двадцать, но Соламханов видит Федосеева отлично, а тот видит только намек на силуэт Руслана. Машина пока медленно трогается с места. Руслан переступает границу света и темноты. Теперь майор видит его. Зажженная сигарета падает из его приоткрытого рта, и Федосеев забывает потушить ее носком ботинка. Недвусмысленный шум со стороны бункера и урчащая тень УАЗика распознаются следователем безошибочно.
- Сукин ты сын! - цедит Федосеев сквозь зубы, наводя на чеченца Стечкин. Его кисть подрагивает. Щелкает затвор. Руслан стоит, опустив руки, и смотрит на Федосеева, ждет. Шелест ветра в кроне старого вяза и оглушительный звон в ушах.
- Дикарь гребаный! - с болью давит Федосеев, приправляя отборным матом. Тянутся секунды. Он не стреляет. Опускает Стечкин и плюет в землю. - Убирайся к лешему!
Руслан уходит, делает несколько шагов к остановившейся в тридцати метрах машине. Перед тем, как исчезнуть ночным призраком, он резко поворачивается, делает молниеносное движение рукой в сторону Антона Федосеева. Выстрел убивает тишину.
Майор молча падает на землю. Хватается за ногу. Пуля пробивает ему коленную чашечку.
- Уезжай домой, Антон. Тебе не место на этой войне, - отчетливо говорит Руслан, прежде чем открыть дверь отъезжающей машины. Федосеев вряд ли слышит его.
Уазик постепенно набирает скорость, увозя беглецов в горы.
Глава 7
1
Детей Руслана среди боевиков Хакимова не оказалось. Зато отряд был оснащен дальнобойными орудиями и радиоаппаратурой. Прослушав радиопереговоры Российских частей, на следующий день отряд спешно перебазировался. Хакимов лично выдал Руслану форму и стингер, он был уже наслышан о его заслугах перед бежавшими моджахедами. Соламханов попросил на время приемник и, с трудом поймав пророссийскую волну, узнал последние новости. Сообщалось, что из села Нагорное 28 августа был совершен побег из лагеря военнопленных, при этом были убиты два российских солдата и ранен офицер. По словам коменданта лагеря майора Федосеева, раненого в перестрелке, побег организовал полевой командир Аслан Барзигов, известный своей террористической и организаторской деятельностью. При попытке скрыться Барзигов был убит, его тело отправлено к родственникам на опознание.
- Дядя, но это неправда! - Хусейн возмущен и удивлен.
- Нам не нужна такая слава, мальчик, - Руслан тоже озадачен, - Самое главное, мы с тобой знаем, что произошло на самом деле. Слава не делает человека лучше.
Руслан лукавит. Он удивлен. Федосеев как будто дает ему последний шанс когда-нибудь вернуться к нормальной жизни, минуя славу пособника бандитов. Он пошел на должностное преступление, так же как Соламханов пошел на преступление уголовное, сделав этот осознанный интуитивный выбор, чтобы потом каждый в своей точке северного полушария, вздрагивал, вспоминая, какого опасного джинна выпустил из бункера в Нагорном. Чтобы потом они оба жили с грузом принятого решения и испытывали друг к другу сложные чувства от уважения и сожаления до острого желания вернуть миг последней встречи и "убить гада на фиг".
В правоохранительные органы часто идут работать латентные преступники. Эти люди изначально испытывают потребность соучастия, хотя бы мысленного, в противозаконных и опасных действиях, детального проживания этапов убийства или ограбления от замысла до заметания следов. Раскрывая преступления, ковыряясь в полусгнивших трупах, заглядывая в глаза маньякам, эти люди временно удовлетворяют свое деструктивное начало. Жадное сопереживание, свойственное юношам, со временем притупляется, но не пропадает вовсе. Соламханов принимает свою скрытую натуру только после побега из Нагорного и чувствует в Федосееве такого же тайного смутьяна и маргинала, способного на безрассудство и спонтанные решения. Версия Федосеева его забавляет, как радует мальчика командная игра в казаки-разбойники, в которой взаимные уступки могут вывести в победители не одну из команд, "казаков" или "разбойников", а пару хитрых соперников, идущих на взаимные уступки и остающихся в игре, пока все остальные охотятся друг на друга и поочередно выводят из игры. "Посмотрим, что из этого получится. Мне нравится твой авантюризм. Мне по вкусу ход твоих мыслей. Принимаю твое решение", - примерно такие эмоции испытывает Руслан. Его настроение приподнято. Он отказывается от предложения Хакимова доложить президенту о подвиге Соламхановых для награждения. И его только охолаживает осознание того, где он сейчас находится, и с кем оказался в одной команде.
На вторые сутки в отряде боевиков Соламханову стало плохо. Он поймал себя на том, что не может указать направление на свое село. Еще через день он смотрел вниз со скалы и видел огромную белую птицу, с надрывным криком смахивающую крылом свои экскременты, оставлены в долине Терека и превращенные злой волей в живые существа. Крыло превратилось в лист книги, закрывающей республику, как роман, подлежащий публичному сожжению. Руслану дали аспирин. Потом раздобыли антибиотик. И, наконец, отвезли в миссионерский госпиталь, базирующийся на месте полуразрушенного горного аула, из которого в ополчение ушли все жители, за исключением самых малых и самых старых. Вместе с Русланом остался Хусейн.
В маленькой мазанке, приспособленной под палату для раненых бойцов, Руслан Соламханов узнал, что у него сломаны два ребра, ушибы внутренних органов, пневмония и плеврит. Врачами были миссионеры-фанатики из Западной Европы. Лечили подручными средствами, делали перевязки, некоторые лекарства доставляли вертолетами. Соламханова ввиду отсутствия острого риска для жизни никуда отправлять не стали, понадеялись на амоксициллин.
2
После того как воспаление легких подлечили, и, казалось, Руслан пошел на поправку, ему вдруг стало страшно. Это была не привычная реакция на вероятную опасность, с которой он за несколько лет войны научился справляться и даже не слишком обращал на нее внимания. Это было ощущение ужаса и пустоты. Пустота разрывала изнутри грудную клетку, не давала уснуть и расслабиться ни на минуту. На нее не действовали успокоительные, снотворные и обезболивающие. Мышцы сводило судорогой. Он садился на кровати, усиливая тупую боль в подреберье. Обхватывал себя руками, съеживался, порывался встать, отказывался ложиться обратно, опасаясь, что лежачего его пустота уже не отпустит из-под плотного черного покрывала. Он перестал спать, лишь изредка немел сознанием и телом под действием снотворного, чтобы через час-два вырваться, чувствуя как нервы - змеями - сплетаются в тугой пульсирующий клубок.
Смерть была все время рядом, и в месте, где она присутствовала, исчезало все остальное.
К Руслану пришел англоязычный кардиолог, он долго прослушивал сердце, потом через переводчика пытался выяснить, не было ли у пациента врожденных и приобретенных пороков сердца. Немного понимая по-английски, Руслан различал растерянный лепет медика: «Такого быть не должно. Сколько вам лет?» - «Тридцать семь». – «Рано, очень рано»… Кровяное давление двести двадцать на сто восемьдесят. Кардиограмма могла бы послужить поводом для созыва консилиума, если бы было, кого созывать.
- У меня не болит сердце, - пытался объясниться Руслан, его душила пустота, а не сердечная боль.
- Сердечно-сосудистые заболевания проявляются по-разному.
Сердечные препараты и транквилизаторы, казалось, заменили в его венах кровь. «Нельзя нервничать, нисколько. Покой, сон. Хорошо бы в нормальную больницу». Но не нервничать он не мог. Лишь спустя несколько дней, когда все-таки что-то из закачиваемого в кровь начало действовать, Руслан отделился от своего страха. Пустота осталась, она опустилась на него непроницаемым колпаком, но теперь он видел этот колпак со стороны, и себя тоже. И был к себе равнодушен, и ко всему, что находилось там, тоже. Под колпаком была вся его жизнь. Его детство с яростной надеждой на бесконечность. Его амбициозная юность. И последние годы, сперва опьяненные предчувствием свободы, а затем расколотые надвое необходимостью борьбы за выживание в новом мире и невозможностью оставаться самим собой. Как в стеклянной банке, здесь помещалась вся его жизнь: жена, дети, прокуратура, погоны с двадцатимиллиметровой звездой, Аслан Барзигов, Антон Федосеев, степной ковыль и грохот взрывов. Не было только свободы. Руслан был пленником этого колпака, полным и пожизненным. Свобода начиналась за его пределами и сливалась с пустотой в монолитный конгломерат. В этот период Соламханову казалось, что в его жизни не было и нет ничего действительно важного, за что стоило бы пожертвовать собой.
Равнодушие продолжалось не более двух-трех дней. Вслед за ним включился рассудок, и Руслан впервые начал отдавать себе отчет, что в его жизни произошла еще одна потеря. Отныне он был неизлечимо болен, не так, как после первого ранения. Тогда он был уверен, что полностью поправится. Теперь, чтобы существовать дальше, ему надо было изменить себя: скорость жизни, мировоззрение. Перемены, перемены... Меняются подростки, юноши. Саид и Седа, как жидкие субстанции, непринужденно принимали форму среды. Почти сорокалетнему Руслану измениться - означало, отколоть от себя еще один кусок - тела, души, мыслей, стать еще большим калекой, чем он был. И он не хотел этого. Еще не чувствуя в себе достаточно сил, он уже начал сопротивляться обстоятельствам, ломавшим его сущность. Он еще не осознавал, что битва за свою личность будет долгой, и не всегда он будет выходить победителем.
3
- К вам посетитель, - сестра милосердия пропустила в мазанку незнакомого мужчину в мешковатой джинсовой куртке.
Руслан сидел на краю кровати, полностью одетый, и потому отреагировал моментально, выхватив из-под подушки ПМ, и прицелившись незнакомцу в лоб. Пожалуй, Соламханов впервые собирался убить человека. Чтобы самому жить.
- Меня прислал ваш брат, - начинает незнакомец, остолбенев при виде оружия. Он тоже вооружен, судя по взбухшей куртке в районе подмышки, но достать оружие, у него нет ни малейшего шанса.
- Который?
- Умар Соламханов.
- Уже было...
Барзигов мертв, и руководство Ичкерии уже ничего не должно иметь против Руслана Соламханова, он доказал лояльность режиму, но доверять чужакам он не имеет права. Руслан снимает ПМ с предохранителя.
- Постойте, он предполагал, что вы не поверите, и потому дал свой телефон, чтобы лично с вами поговорить. Он давно искал вас. Он только не сказал, что вы... вооружены. Уберите, пожалуйста, пистолет. Я дам вам поговорить с Умаром.
Руслан не опускает Макаров. Гипертония и паранойя - болезни часто сопутствующие.
- Набирай так.
Посетитель колеблется, но недолго. Достает сотовый, набирает номер и протягивает телефон Руслану.
Руслан берет трубку левой рукой, правой продолжая держать на прицеле незнакомца. Через несколько гудков звучит голос Умара.
- Руслан, значит, тебя нашли. Я рад. Мы давно ищем тебя. Руслан, трубку возьми себе. Ты можешь доверять этому человеку. Он все тебе расскажет и привезет тебя ко мне.
- Почему ты исчез, Умар?
- Ты помнишь, мне пришлось срочно уехать. Я хотел связаться с тобой после того, как сам устроюсь. Но это оказалось не так просто. В Грозном даже дома твоего не осталось. Когда мои люди добрались до Гехи, ни тебя, ни Бислана там тоже уже не было.
- Почему я должен верить твоему человеку?
- Потому что ты должен верить мне. И еще Сулиму. Он тоже пытался с вами связаться, но между Москвой и Грозным нет связи.
- Ты сейчас где?
- Это долгий разговор, Руслан. Мой человек все тебе объяснит и привезет тебя ко мне. Я буду тебя ждать.
- Отлично. Только я не поеду. Никуда. Даже к тебе. Даже к Сулиму.
- Почему?
- Я... Мои дети... Я должен найти детей.
У Руслана дрожит голос. Умар молчит. Долго молчит. Почти вечность. Затем произносит странным тоном, невесомо-холодным:
- Руслан, мы искали твоих детей. Больше не стоит. Я могу тебе все о них рассказать.
- Где Саид?
- Твой сын погиб накануне твоего побега из фильтра. Он взорвал блокпост, там погибло много солдат и офицеров. Об этом писали в центральных газетах. Его личность была установлена. Мы говорили с его командиром. Это действительно был Саид.
Организм Руслана уже не способен проводить импульсы горя и отчаяния. Нервная система отказывается реагировать на раздражитель. Руслан сразу начинает задыхаться, опускает пистолет, телефонную трубку и сползает на пол. Колпак пустоты сжимается до размеров его тела. Пропадает все, кроме незначительного человека, прожившего среднестатистическую жизнь и потерявшего в этой жизни ... все?
- Руслан?
- А Седа? - голос Руслана глухой.
- Ее взяли в плен федералы, есть сведения, что ее расстреляли.
...потерявшего в этой жизни все...
Руслана снова откачали. На это ушло две недели. Первые дни рядом с ним оставался посланник Умара, который даже подушки иногда Руслану поправлял, и нервничал, что время идет, а они не двигаются с места.
- Тебе надоело меня сторожить? - на четвертый день Руслан разговаривает с незнакомцем по имени Тимур снисходительно.
- Да не особо, - тот пожимает плечами, - Умар Ибрагимович хорошо мне платит. За каждый день работы.
- Где он сейчас? В Москве?
- Нет, в Стамбуле. У него там дом, бизнес.
Руслан слегка удивлен.
- А где Бислан, Эле, Арби, семья Бислана?
- Дом в Гехи взорвали. Про Бислана и его семью мы пока ничего не знаем. Продолжаем искать.
- Продолжайте.
Поздним вечером Руслан набирает телефонный номер Умара и просит, чтобы тот отозвал Тимура, потому что никуда с ним ехать не собирается.
- Руслан, ты болен. Он поможет тебе добраться до меня. Тут хорошие врачи.
- Я никуда не поеду, Умар. Извини. Забери своего человека. Я не имею права ехать, пока не найду своих детей. Я должен убедиться сам в том, что ты сказал.
- Руслан... - Умар держит долгую паузу как тяжелую гирю, - Я сам приеду к тебе. Только никуда не исчезай.
- Не стоит приезжать. Я сам могу о себе позаботиться.
- Хорошо, - соглашается, наконец, Умар, - Тимур уедет. Телефон останется у тебя. Мой адрес тоже. Я буду тебя ждать.
В госпитале оказался друг Саида - Махмуд, сын того самого Салмана, с которым Руслану долго пришлось рассчитываться за выбитые взрывом стекла.
Наверно когда-то Махмуд напомнил бы Руслану бесстрашного юного воина, но сейчас он был больше похож на растерянного породистого щенка с только что купированными ушами. Они встречаются на тропинке, метрах в тридцати от входа в госпиталь.
- Ассалам Аллейкум, мальчик, - поздоровался Руслан.
Произнесены несколько малозначимых для обоих фраз.
- Как давно ты видел Саида, мальчик?
- Мы ушли с ним вместе в отряд к Барзигову после того, как вы пропали. Саид был храбрым воином и стал праведником. Аллах забрал его к себе. И ему сейчас там хорошо. Это случилось в конце августа, накануне побега из фильтра в Нагорном. Он взорвал блокпост.
- А Седу ты не встречал, мальчик? - Руслан говорит хрипло.
- Она была хорошей снайпершей. Но ее взяли в плен русские свиньи, и больше никто ее не видел.
Каким образом этот мальчик оказался в госпитале, Руслан понял позднее, это тоже была одна из уловок Умара. Живой свидетель. Чтобы Руслан поверил в то, что осознать было немыслимо. Как бы невзначай оставленные Тимуром газеты с заметками о юном смертнике были приемами с той же целью.
Перечитав газеты, Руслан обратил внимание на бестолково шатающегося по госпиталю Хусейна. Парень был расстроен болезнью дяди и замучен собственным бездельем. Забрав племянника, Руслан преодолел многочасовой путь до Грузинской границы на чьем-то бесхозяйном или угнанном автомобиле. Местами в Скалистых горах от высоты закладывало уши, и дядя с племянником непрерывно разговаривали, чтобы снизить дискомфорт. Хусейн доверял старшему родственнику. Руслан ставил себе целью увезти мальчика подальше от войны, дать ему нормальную жизнь, а затем вернуться в Чечню разыскивать выживших родственников и думать, как жить дальше. Собирать камни.
Просто живи
1
Поначалу Лена расстроилась: красненький синячок, оставленный на память от последнего клиента, наутро превратился в фиолетовый фингал. Глаз почти не открывался. Правда скоро Лена поняла, что этот фингал – самое лучшее, что мог сделать для нее бородатый чеченец. Турки сипели от возмущения: Ленин синяк стоил им дорого. Но работать ее теперь не заставляли, заперли в комнате, пока не заживет «подарок» клиента. К тому же перерыв был обоснован еще и природными причинами.
Пять следующих дней Лена спала, ела и собиралась подумать о том, как ей выбраться. Фингал рассасывался обидно быстро, и к концу пятого дня Лена поняла, что если не начнет думать немедленно, то другого времени не будет. И только она сосредоточилась, стараясь не обращать внимания на Оксану и Сашу, как бесцеремонно зашел турок.
-Выходите, - сказал он.
-Все? – Лена лежа приподнялась на локте.
-Нет, только ты, - и ткнул в нее слегка изогнутым пальцем.
Лена сжалась под злорадными взглядами соседок, встала и вышла следом за турком в том, в чем была: в черном топике и красной мини-юбке. Прошла по коридору в бар. За одним из столиков сидел толстый турок с коротенькими пальцами и горячо спорил с человеком, сидящим напротив. Человек сидел к Лене спиной, но она его узнала: Руслан Соламханов. В первый момент даже обрадовалась ему, как старому знакомому, но, поморгав, вспомнила о подбитом глазе и похолодела. Не дай бог опять оказаться с этим зверем в постели!
Закончился торг неожиданно. Соламханов достал пистолет и доверительно приложил турку под ребро. Турок махнул пухлой рукой: «Бери!» Протянул Соламханову красную книжицу. Чеченец, не отпуская пушку, левой рукой переложил Ленин паспорт во внутренний карман. Этой же рукой кинул на стол пачку зеленых, перетянутую резинкой. Потом медленно убрал пистолет, оглянулся на Лену. Только не на лицо, а на обтянутые бедра. У Лены возникло острое желание чем-нибудь прикрыться. Заметив Ленину попытку прикрыться, Соламханов отвел взгляд. Лена удивилась: кажется, он тоже был смущен.
- Пошли! – сказал он на привычном русском языке, почти без акцента.
По городу ехали на машине марки Нисан из европейской части в азиатскую через трансконтинентальный мост. Лена сидела на заднем сидении, смотрела в окно. Удивляло количество полицейских на улицах: маленькие, одинаковые как саранча. Такие массой забодают. Неужели никто ничего не знает о Стамбульских притонах, в которых работают славянские девушки? Или здесь тоже «кладут в лапу», как в России?
По извилистой дороге поднялись в горку, остановились во дворе нарядного желтого особнячка, опоясанного балконами и увитого зеленью, окна на Босфор. Руслан кинул Лене на заднее сидение моток серых тряпок:
-Оденься. Я не хочу, чтобы тебя видели.
-Что это? – Лена попыталась обнаружить привычную форму одежды, но ничего похожего на платье не нашла. Сопя, расправляла тряпки: - Это что, паранджа?
-Быстрее! – раздраженно скомандовал Соламханов.
От его окрика Лена запуталась окончательно: «Попробовал бы он сам надеть эту дрянь! Я б на него посмотрела!» Соламханов обернулся, странно усмехнулся и смилостивился:
-Накинь просто. Это вроде платка на голову, покрывало для плеч и для бедер.
Дело пошло быстрее. Лене даже понравилось, когда коленки и ключицы оказались закрыты плотной тканью. Она почувствовала себя увереннее. Пока она обматывала себя покрывалами, Руслан листал ее паспорт. Остановился на странице с турецкой визой, удивленно оглянулся на Лену:
-У тебя еще виза не кончилась.
-Я знаю, - буркнула Лена, завязывая на поясе узел, - Я случайно сюда попала. Я из Санкт-Петербурга. Я же Вам говорила!
Соламханов убрал паспорт в карман:
-Ты готова?
2
Помимо Руслана Соламханова в его четырехкомнатной квартире жил парень лет двадцати, его Лена определила как младшего родственника или подопечного, вряд ли сына, потому что отношения между мужчинами были слишком ровными. Так же как и Руслан, парень почти каждый день уходил куда-то из дома, но возвращался чуть раньше, устраивался с ноутбуком на коврике в гостиной и проваливался в виртуальное пространство. Новую обитательницу дома он старался не замечать.
Лене выделили комнату с видом во двор, а не на Босфор. Вот тебе и женская половина! Но Лена расстроилась не сильно. Стала постепенно осваиваться. Начала носить хиджаб. Хорошо, что лицо закрывать не требовалось, только волосы. Надевая, скрупулезно подбирала все прядки, это казалось жизненно необходимым ритуалом, как мытье рук перед обедом. Кстати обедом ее тоже не обделили, хотя ела она после Руслана и его родственника и преимущественно на кухне. Ей так даже больше нравилось.
Большую проблему составила домработница. Она явилась на следующее утро и возненавидела Лену с первого взгляда. Лена ответила взаимной ненавистью. Сама не поняла, за что. Потом обратила внимание, как эта карга убирается в доме: разгоняет грязь по углам. На первый взгляд чисто, а из углов воняет протухшим мясом. Еле дождавшись ее ухода, Лена засучила рукава и принялась выгребать грязные носки и корки из-под шкафов и кроватей. Жилище было небольшое: Ленина комната, зал с телевизором, две комнаты мужчин, кухня. Все на одном этаже. Лена рискнула убраться только на кухне и в зале. Видимо от жары быстро устала. Решила продолжить чистку углов завтра. Закрылась у себя в комнате.
В комнате у Лены томик Корана на русском языке восьмидесятого года издания. Кто-то позаботился оставить. Больше книг нет. И Лена от скуки перелистывает тугие белые странницы со смешанным запахом пыли, переплетного клея и мышиного помета. Читается на редкость легко и увлекательно. Почти как сборник баек или анекдотов, начинать можно с любого места, а бросать, где угодно. Местами Лена хихикает, местами поражается незамаскированной жестокости этого памятника средневековой письменности. Правда, вспоминая эпизоды из Библейской мифологии, Лена готова согласиться, что по сравнению с христианством, ислам ничуть не более воинственен. По вероисповеданию Лена не христианка, не мусульманка, не буддистка и даже не атеистка, скорей, агностик. Религия существует для нее в том же разделе знаний, что и хиромантия с астрологией. Иногда забавно. Вот, например, Коран. В каком еще сборнике курьезов прочитаешь, что в свидетели для заключения сделки надо брать двух мужчин, а если нет одного мужчины, то вместо него следует пригласить двух женщин, "дабы, если забудет одна, ей напомнила другая"? Если Коран ей оставили для прививания уважения к Исламу, то эффекта добились противоположного. Лена готова относиться уважительно к литературным памятникам, но только как к памятникам, а не как к священным книгам.
Руслан и его родственник пришли к ужину. Разговаривали достаточно громко, чтобы Лена поняла, что они обсуждают ее положение в этом доме. Оба, похоже, понятия не имели, зачем она им нужна. Оба не заметили, что в доме стало чище. Лена обиделась. Все это напоминало ей какую-то известную русскую сказку. Крошечка – Хаврошечка? Нет… А! Маша и Медведь. Лена заткнула смех подушкой. Собственно ничего смешного в ее положении не было, но теперь ей уже сам черт был не страшен.
Ужинать ее позвал молодой Соламханов. Он тоже носил бороду, рыжевато-черную, с вьющимися кончиками. Он вообще был бы довольно красивым парнем, если бы не сине-красные пятна на лице, то ли следы ожогов, то ли обморожения.
Ужин готовила тоже домработница. Лена сперва решила побрезговать, но потом слопала все за милую душу. На сытый желудок задумалась, почему Соламхановы с ней не общаются. Не то, чтобы она соскучилась по общению. Затворничество и длинные покрывала ей пришлись по душе. Она перестала чувствовать себя открытой и беззащитной, как последние две с половиной недели. Она, наконец, принадлежала сама себе, а не всем подряд. Но молчание хозяев настораживало и пугало. Что у них на уме? Кто этих чеченцев знает?! Еще увезут в какой-нибудь горный аул, посадят в яму и будут требовать выкуп у родителей. Родители в долги влезут. От нахлынувших переживаний Лене снова захотелось есть. Нет, надо было принимать меры.
В зале заработал телевизор, и Лена бесшумно скользнула туда на цыпочках. Молодой Соламханов сидел на полу и смотрел «Вести» по российскому телевидению. Лена остановилась на пороге, ошарашенная открытием: оказывается, существует Мир! Оказывается, все это время, пока она сидела в Стамбуле, президенты управляли государствами, спортсмены готовились к олимпиаде в Сиднее, и даже война в Чечне не прекращалась ни на один день! В Окинаве встреча глав Большой Восьмерки. В Афинах зажгли Олимпийский огонь. А на Ржевке в Ленинградской области сгорел склад боеприпасов.
-Вы давно живете в Стамбуле? – спросила Лена у Соламханова.
Молчание.
-А почему твой родственник не общается со мной? Он твой дядя? Или отец?
Молчание. Соламханов медленно отвернулся от телевизора и с неприязнью посмотрел на Лену. «Точно в яму посадит!» – упало сердце.
-Что Тебе Надо? – выделяя каждое слово, с небольшим акцентом спросил чеченец.
-Что я должна делать в доме? Ваша домработница развела свинарник…
-ЧТО?! – прошипел Соламханов.
-Можно пользоваться стиральной машиной? – сделав несколько шагов назад, прошептала Лена. Кажется, она зря сказала «свинарник». И уже как камикадзе с риском для жизни выпалила: - У вас стиральный порошок где?!
-Под ванной, - ответил озадаченно Соламханов: - Ты сумасшедшая?
«А ты?» - мысленно ответила Лена и отрицательно покачала головой.
- Как мне тебя звать?
Лена не поняла вопроса. Промолчала.
- Ты почему молчишь? Хорошо, я буду звать тебя Айша.
Лена обалдела. Автоматическая мысль: «А я тебя Федя». Вслух:
- А как мне тебя звать?
- Зови меня Али, - явно придумал парень.
- Хозяин – твой дядя или отец?
- Дядя.
- Он зовет тебя Канта, - подметила Лена, - А не Али.
- Канта - это мальчик по-чеченски, - слегка смутился парень.
- А Даши Канта?
- Не твое дело! Зови меня Али!
- Хорошо, - наконец, согласилась Лена и подумала: «Ну, надо же какие условности!»
3
Первые дни Руслан Соламханов Лену к себе не звал, относился к ней настороженно и недоверчиво. На четвертый вечер, когда Лена мыла посуду, она почувствовала спиной его взгляд. Ей почему-то захотелось, чтобы он был ею доволен: зашевелила губкой усерднее.
- Когда закончишь, зайди ко мне, - отстраненно просит Соламханов.
Лена, не оборачиваясь, кивает.
Вечер темный как все Стамбульские вечера. Имам откуда-то провозглашает шахаду: "Лля илляху илля ллаху"… Старший Соламханов никогда не молится. Его племянник в соседней комнате производит нервозный шум, отодвигаясь на стуле от компьютера и падая на колени лицом к выключенному телевизору. Не иначе как поставить телевизор в направлении Каабы - было проявлением особого чувства юмора у старшего Соламханова. Хусейн (он же Али) до этого бы не додумался.
Лена так устала ждать, что испытала только удивление: созрел что ли? Расставив посуду в сушилке, она пошлепала к Руслану в комнату. На пороге не задержалась, вошла немедленно. Руслан сидел на краю кровати, сгорбленный, дикий, старый. Не глядя на Лену, он кивнул на кровать. Это означало что-то вроде приглашения. Лена не двинулась, прислушиваясь к своим внутренним чувствам.
Руслан был немолод. Поэтому видеть в нем мужчину было странно. Тогда ночью не думала, а теперь понимала, что он для нее не мужчина, а дядя, старший человек. Да и он не хотел никакого секса. Не было в нем ни страсти, ни агрессии. Хотел он любви. Одинокий, сильный человек. Ленино чувство поднималось желтым облачком: смесь уважения, жалости и благодарности. И еще какое-то родственное чувство. Наверно оно появляется у всех женщин к мужчинам, чьи носки они стирают, кому готовят ужин, кого ждут с тревогой и надеждой. Лена даже улыбнулась, вспоминая, как прислушивалась из своей комнаты к шагам и голосу этого человека.
Руслан удивился промедлению. Посмотрел на Лену, наткнулся на улыбку. Вздрогнул.
Лена моментально опустила глаза в пол, скользнула к Руслану, опустилась перед ним на колени. Взяла его сухую, темную руку с фиолетовой, тугой жилкой на запястье. Прикоснулась к ней щекой, скользнула еле заметно губами: не поцеловала, выдохнула свое желтое облачко. Ты хочешь любви? Возьми! Возьми все, что есть во мне! Все твое! Бери, сколько сможешь. Во мне это бесконечно!
Руслан сперва растерялся, задохнулся от неожиданности. Потом резко оттолкнул Лену от себя, ударив по губам. Вскочил на ноги:
-Пошла вон!
Лена зажала разбитую губу рукой, чувствуя, как текут обидные слезы. Выбежала от Руслана, побежала к себе в комнату. Упала на кровать, уткнулась в подушку. Какая же она дура! Как она могла так унизиться перед этим зверем?! Что за наивность? Что за глупость? Господи! Как обидно быть дурой! Открыла сердце. Кому? Чеченскому выродку. Романтика в башке. Думала, он благодетель. Когда он будет тебя убивать, тоже будешь виться у его ног от благодарности? Господи, да что же делать с этим глупым женским сердцем?!
4
Турция сделала Руслану искусственное дыхание, обновила легкие и подлечила сердце. Он смешался с толпой жителей, гостей и нелегалов многомиллионного конгломерата. Люди проходили мимо, не присматриваясь к нему, не ожидая конкретных действий. Здесь можно было выполнять правила, молиться пять раз в день и соблюдать адаты. А можно было не делать этого. Никто бы не заметил. Разве что родные, Умар и Хусейн. Но Умар олицетворял собой афоризм "У богатых свои адаты", жил как среднестатистический стамбульский бизнесмен. Время от времени посещал мечеть и жертвовал на благотворительность. Продолжал разыскивать оставшихся в Чечне родственников. На расстоянии. Кормил отряд телохранителей. Делал бизнес на торговле, на строительстве и в большей степени на демонтаже строительных конструкций. И в личную жизнь Руслана не вникал. Хусейн, напротив, жил согласно традициям, кавказским и мусульманским одновременно. Вероятно, эти правила помогали ему чувствовать себя защищенным в чужом городе, не выпадать из социальной системы координат, в которую был бережно помещен отцом и матерью. Но Руслана он никогда не судил именно потому, что жил по горским правилам, в которых подчинение старшим родственникам беспрекословно, а осуждение их поступков недопустимо.
Руслан был свободен. Поначалу он не мог дать название своему внутреннему состоянию. Воздух перестал звенеть, вечерняя иллюминация центральных кварталов - пугать, славянские лица туристов, говоривших на всех европейских языках, - раздражать. Он спокойно бродил по улицам, навещал голубую мечеть, наблюдал за водяными колтунами неугомонного Босфора, высматривал с побережья башенки минаретов. Дышал. Скучал. Планировал вернуться на родину, но утром стабильно вставал и ехал на работу, в офис Умара, привыкнув к роли его помощника и без лишних рефлексий выполняя его поручения, составляя договора (для этого пришлось подучить местное законодательство), и контролируя выполнение сделок (пригодился английский язык).
Единственное, что не давало Руслану покоя, была его запредельная тоска по сыну, которого он не смог даже похоронить. Руслан вглядывался в лицо Умара, как будто ожидая, что тот сообщит ему хорошие новости: все ошибаются, Саид жив. Руслан прочесывал взором толпу - по человечку, как будто выпрашивая у нее лучшего мальчика на Земле. Умар непонимающе чесал переносицу. Толпа услужливо предлагала сотни мальчишек на любой вкус. Саида не было. К концу первого года в Стамбуле Руслан привык к тому, что Саида больше не увидит. Пошел на Египетский рынок, долго изучал торговые ряды и нашел, наконец, кинжал, копию того, который обещал когда-то своему маленькому сыну. Он хранился у Руслана в шкафу, как память о Саиде и его мальчишеской мечте.
Седу Руслан вспоминал реже. В ее смерть он поверил легче и смирился быстрее. В отношении нее у Руслана не было тянущего чувства, что он упустил что-то важное. Напротив, он считал, что сделал все, чтобы уберечь дочь, и только война стала причиной утраты. Ей Руслан купил на рынке золотую цепочку, но этот подарок не носил сакрального значения, отец это сделал для видимого равновесия между своими мертвым детьми, которого все равно не получилось. Сын перевешивал.
Взять себе Лену Старцеву было для Руслана потребностью того же рода, что и освобождение узников из фильтрационного лагеря. Он также затруднялся с точностью сформулировать причину, но к своей цели шел упорно и до конца. Она просила о помощи, и была не похожа на проституток, услугами которых он изредка пользовался. К тому же для него это был повод стать самим собой десятилетней давности, азартным игроком в борьбе с преступностью. Поразмыслив несколько дней, Руслан занял у Умара денег до зарплаты, прихватил пистолет и отправился в притон. Пригрозить сутенерам донести в полицию стало для него одним из самых приятных переживаний последних лет. Обратившись к помощи верного ПМ, он ощутил хоть и приправленный горчинкой времени, но все еще незабытый вкус торжества над поверженным противником.
Девушка ему понравилась, даже очень, и это была еще одна причина взять ее себе, но не главная. Помимо деструктивного желания испытать эмоции преступника при совершении ограбления или убийства, подавленного образованием, умом и когда-то благополучной средой, Руслана государственным обвинителем сделала неутомимая потребность безнаказанно издеваться над людьми, которые попадали в его власть. Он помнил о рамках, он не растаптывал людей до потери ими человеческого облика. Но ужалить словом, пригрозить расправой и увидеть в глазах бандита бессильную ярость было для него еще одним энергетическим источником наравне с едой, движением, стрельбой.
Правда, уже через пару часов после того, как он привел ее к себе в дом, кайф выветрился, и Соламханов крепко задумался о том, что делать с этим голубоглазым существом со щенячьим взглядом и детскими чертами лица дальше. Хусейн, недовольный тем, что его потеснили, ждал дядиного решения с молчаливым осуждением, но покорно.
Лена пыталась навести порядок, и это не укрылось от Руслана. И, пожалуй, именно эта чисто женская роль, добровольно ею взятая на себя, подвигла Соламханова все-таки воспользоваться своим живым приобретением по назначению. Вряд ли он хотел секса именно сейчас и именно с ней, в сущности, после гибели жены ему было без разницы, кто окажется в его постели, постоянные отношения не входили в его планы. Но держать в доме проститутку и не заниматься с ней сексом становилось как-то нелепо.
Позвав ее к себе, он ожидал что угодно, от слез, которые бы его не тронули, до равнодушной покорности, которая бы, пожалуй, огорчила. Но она так искренне обрадовалась его призыву, с такой готовностью и нежностью бросилась целовать ему руки, что основательно подлеченное сердце, пропустив пару ударов, заныло как кариозный зуб. Оттолкнуть девушку - не осознанное действие, а рефлекс, как реакция на кипяток. Его будто зацепили под ребра железным крюком и повели как барана на убой. Подобное Соламханов уже испытывал у себя на родине, но причин совпадения сразу не понял, потому что руки женщина целовала ему впервые. Причина была в свободе. Точнее в том, что он вдруг почувствовал, что теряет душевную тишину, подаренную ему Стамбулом. Кислородную подушку отнимают. Паника.
Ее жертвенность не была похожа на поведение русских женщин из классической литературы, которой мучили Руслана в школе. У этой жертвенности не было европейских и, пожалуй, ближневосточных аналогов. Готовность "скормить" себя - тема древнеиндийских сказаний. Женщина отдает себя на съедение тигру - из жалости. Потому что тигр голоден.
Чувствовать себя диким хищником неприятно. Носить железный крюк в районе солнечного сплетения - унизительно. Руслан понял очевидное: в его доме эта женщина не приживется. На следующее утро он позвал Хусейна и велел:
-Позвони в аэропорт, забронируй место на рейс до Петербурга.
-Кому?
-Кому? – переспросил Соламханов, достал из шкафчика и швырнул на стол красный паспорт. Надо же… Союз Советских Социалистических Республик. – Вот ей. Старцевой. Пока у нее туристическая виза не кончилась.
Хусейн постарался оптимально. Билет был куплен на двадцать восьмое июля на семь часов вечера. До двадцать восьмого июля оставалось полторы недели.
5
Хусейн сильно изменился за четыре года. Он и раньше делал успехи в учебе, в отличие от своих здоровых братьев, но в Стамбуле его способности, наконец, нашли достойное применение. Учившийся на пятерки в сельской школе мальчик-очкарик с перспективой когда-нибудь стать сельским же учителем, вызывал жалость. Здесь же в новых очках, за год подтянув английский и выучив турецкий, Хусейн без труда сдал тоэфл и был зачислен в государственный университет на отделение экономики и права. Обучение было не слишком дорогим, кроме того, студентам предоставлялось общежитие, но примерный племянник остался с дядей и выполнял при нем замысловатую роль юного дарования и смысла жизни. Руслан, конечно, понимал, что парень остается с ним больше из благодарности и привязанности, нежели по необходимости, но для них не было других вариантов, они держались вместе, чтобы после всего пережитого не потерять еще и друг друга. Причем племянник был куда преданнее дяди, он не заводил себе близких друзей, девушек и серьезных увлечений. Руслан на правах старшего позволял себе больше.
В этот же вечер, отдавая дяде выкупленный билет на самолет, Хусейн все-таки не удержался, чтобы проверить планы родственника на ближайшее будущее:
- Дядя, если ты надумаешь жениться, я могу уйти в общежитие.
- Об этом нет речи, - отмахнулся Руслан.
- Через год я получу степень бакалавра, смогу работать и снимать квартиру.
Руслан колеблется. Парень не может всю жизнь жить при нем как ребенок, он вырос, он пойдет работать и заведет семью. И тогда Руслан останется один, и это естественный ход событий, помешать которому он не имеет права.
- Не стоит, мальчик, торопить события. Тебе еще год учиться. Будет лучше, если ты останешься со мной.
- Дядя, она тебе нравится...
- Кто?
- Эта девушка. Я вижу, что она тебе нравится. Если ты отправляешь ее в Россию из-за меня, то не стоит этого делать.
- Нет, не из-за тебя. Из-за меня самого. Это мое решение, мальчик, и к тебе оно не имеет отношения.
- Хорошо. Но она будет тут еще десять дней. Если ты хочешь, я сниму комнату на это время. У меня есть деньги. Я заработал переводами. Я не хочу тебе мешать.
- Останься. Ты мне не мешаешь. Скорей, я ее выселю, если она будет мешать тебе.
Хусейн улыбается. Он получил подтверждение, что в их с дядей отношениях все останется по-прежнему. Ради этого можно полторы недели потерпеть и не обращать внимания на отношения дяди и неизвестно откуда взявшейся русской девушки. К сожалению, ему придется оставаться с ней наедине. Это противоречит его религиозным и нравственным убеждениям, но ставить условия старшему родственнику, брату отца, претит его натуре еще больше.
Билет на рейс Стамбул - Санкт-Петербург поднимает Руслану настроение и добавляет уверенности. Эта тоненькая книжица, которую он вкладывает в паспорт Лены Старцевой, становится гарантией того, что его с ней отношения не выйдут за пределы разумного и скоро закончатся. Можно немного расслабиться и воспользоваться моментом, чтобы пожить нормальной жизнью.
6
В эту ночь Соламханов позвал ее снова к себе.
Вчерашний укор был зажат в себе: "Ты дура и ничтожество" проглочены как ложка рыбьего жира. Она разделась сама. Она нырнула в его суховатые руки, опутанные корявыми жилками. Знала, что будет груб. Предполагала, что будет бить. Не боялась. Рядом с ней Соламханов как еж колет иглами в кожу и слизистые. Но когда остается один, выворачивает ежовую шкуру иглами внутрь, пронзая свои внутренние органы: сердце, печень, почки, мозги с подкорковыми структурами. И Лена это уже знает. Поэтому не боится, понимая что "соперник" уже ослаблен. И скоро будет побежден. И потому жалела. То старалась поймать его взгляд, чтобы удостовериться, что усвоила его внутреннюю суть, то закрывала глаза, уже не нуждаясь в этом, так как подрагивания миллионов нервных окончаний в коже и мышцах говорят не меньше черных зрачков, наполненных пульсирующими палочками и колбочками.
Каждая иголочка ее телесной боли обратным заостренным концом продолжалась в его нутро.
Его неровные движения - как биение пойманного дождевого червя. У него прерывистое дыхание, то задерживает воздух, то выплевывает его кусочками наружу. Ленка сосредоточенно прислушивается: "Только дыши. Дыши. Ровнее", - это мысленно, это отвлекает от болезненных ощущений: "Вот так. Расслабься". Дыхание все ровнее. Звучит как слабое подобие чувственных вздохов. Он почти сведен судорогой. "Да не умирай ты! Дыши, дыши!" Она разглаживает ему спину, сдерживая напор, целует в плечо. Когда-то давно пробежала бы пальцами по спине, но теперь ласкает всей ладонью, целует, куда попадет - почти отталкивает руками и губами, и шепчет еле слышно: "Ну, давай же! Еще немножко. Милый"… Старый хромой черт, откуда-то и кем-то сброшенный, затихает. Позже будет: "Дура и ничтожество" - себе самой. А сейчас как только он отваливается на бок, стыдливо прикрывшись простынкой по пояс, она скользит вниз и снова прижимается щекой к его руке. Потом касается его запястья саднящей ранкой на губе, задыхаясь от страха. "Сейчас ударит", и вместе злость на себя: "Так и будешь его бояться?!" Нет, он не бьет. Легонько отталкивает в сторону: "Иди к себе", и не смотрит на нее.
Лена встает, цепляет шлепки и пробирается в полумраке к выходу.
-Оденься, - слышит за собой голос.
Оборачивается. Хватает в охапку одежду. Идет к себе. Повалившись на кровать, слушает заунывное пение из окна. Кто-то тянет шахаду, последнюю ночную, она сливается в темноте с шумом Босфора, криком птиц и полупьяных от жары и впечатлений туристов. Еще какая-то песня. Ленка сжимается в кокон. Она будет полночи нервно грызть заусеницы, мерзнуть и стараться не думать. Последнее не получится. Думать все равно будет. И застывшее время сделает мысли тягучими и однообразными.
7
Он совсем не контролировал ее. Не было в том нужды. Сбежать могла даже собака, прирученная со щенячества, но только не Ленка.
Форму одежды продиктовали обстоятельства. Стоило выйти без платка и без сопровождения, и на весь квартал образовывалась пробка, из машин зазывающе махали руками мужчины (женщины машины водили крайне редко), а особо настойчивые ехали с Леной до самого дома. Прятаться в магазинах она бы не рискнула - опытная. Потому бежала домой. Звала Хусейна, то бишь Али. Он появлялся в дверях, и пробка мгновенно рассасывалась. Машинки гноем вытекали в переулки, и вливались в центральную магистраль.
Лена укутывалась в темно-синий платок, который совершенно не хотел держаться. Так она могла выходить на улицу. Хоть голубые глаза было не спрятать, но кожа давно обрела слегка золотистый оттенок, который давал возможность сойти за турчанку с каким-нибудь таинственным северным происхождением. Турки были настолько разномастные, что редко обращали внимание на светлокожего человека, одетого по моде Стамбула. Иногда с ней, правда, заговаривали по-французски или по-английски, когда она поднимала голову и бросала на кого-то взгляд, отливающий серо-голубым северным небом, на котором никогда бы не стали жить ни ангелы, ни даже джинны. Лена не отвечала, опускала голову и шустро бежала в магазин. Первый раз она также быстро выскочила из магазина, как и вбежала в него:
-Сколько стоит? - спросила она по-русски, кивнув на пакетик с орешками.
-Два доллара, - оценил свой товар хозяин.
Лену сдуло на улицу: "Ни фига себе!", и хоть вдогонку тот крикнул: "Уже один!", что вполне в духе восточного торга, но торговаться за тридцать граммов фисташек было слишком мелко.
В следующем магазине, а потом и на рынке, торговаться все-таки пришлось. Лена вела разговор по-английски. Потом выучила несколько фраз по-турецки. Продавцы изнывали от жары и скуки и деловито бросались на покупателей, заламывая в пять раз завышенную цену, и убивались, что отдают этот несравненный кориандр, равному которому нет во всем Стамбуле, (и даже во всей Турции, и во всей Малой Азии заодно) ДАРОМ.
"Да не нужен мне ваш кориандр", - думала северянка, вынуждая себя торговаться, чтобы научиться это делать с наглостью местных жителей. Но, как правило, она сдавалась очень рано, ничего не покупала, просто отворачивалась и уносила ноги куда-нибудь вглубь рынка, или на улицу.
Один раз она увидела знакомое турецкое лицо. Так как она туго различала турецкие лица, то вглядывалась в него достаточно долго, чтобы человек ее заметил и схватил за руку, по-русски изумившись:
-Ты что здесь делаешь?
Ну да, Мисут.
-Пусти меня, - Лена хотела вывернуться.
-Я сдам тебя в полицию. У тебя нет документов.
И хотя для нее всяко лучше оказаться в посольстве и быть выдворенной на родину, где ее уже ждал родительский страшный суд, чем попасть обратно в притон, и даже вернуться к Соламханову с его племянником. Но сейчас она уже не верила Мисуту. Ни на одну турецкую лиру. Потому хотела вырваться. К тому же остался привкус незаконченности в отношениях с Соламхановым.
"Девушка, ты влюблена?" - спрашивали привратники небесного рая, наполненного ледяными снежными звездочками, колющими окоченевшие пальцы, замораживая слезы на их долгом пути по заиндевевшим щекам. (В конце концов, заморозка ближе всего к вечной жизни). "Увлечена!" - эхом отвечала Лена, требуя пропуска в криогенную зону. И ее пропускали. Хоть ей и было двадцать лет, и бегать по звездам уже запрещалось, поскольку опасно. И пока увлечена, а именно оживлением Руслана Соламханова, проникать сквозь запертую калитку в запретное небо - ее полное право.
Надо сказать Мисуту: "Отпусти меня!", но она молчит и развернуто шевелит мозгами, прикидывая и просчитывая пути к побегу. Просто побежать - глупо. Он всяко догонит и уж точно объяснится с теми, кто попытается вмешаться, - по-турецки, а она окажется немая как фарфоровая кукла.
Но Египетский рынок - место "паломничества" туристов всех кровей и рас. Приближаются несколько иностранцев непонятно-европейской принадлежности.
Мисут повторяет свой вопрос и начинает уводить Лену за руку в сторону от туристов. Его пленница решается и начинает жалобно причитать по-русски и по-английски:
-Помогите! Help me!
По-хорошему надо вопить на весь рынок, срывая голосовые связки. Но Лена не умеет кричать. Отучилась еще в раннем детстве, одергиваемая регулярно тихонями-родителями: "Тише! Не ори! Не глухая!" И получается что-то наподобие комариного писка. Помогает обстоятельство, что родная речь, даже очень тихая, в какофонии иностранной речи слышится отчетливо. И вот от группы туристов отделяется дяденька весьма внушительных размеров с яркой финно-угорской внешностью (прямой нос, бежевые волосы и серые глаза) и направляется к Мисуту и вырывающейся Ленке.
- Девушка, что-нибудь случилось?
"А что, не заметно?" - думает Ленка, а вслух только:
- Help me!
Решение выдать себя за иностранку пришло спонтанно. Не хотелось лишних расспросов. Две искренние слезинки ползут к подбородку. Стерильные, как у новорожденного ребенка. И жалкие попытки Мисута объяснить свою причастность к Ленкиной судьбе делают его желтым злобным карликом, хулиганом - олигофреном, заглядывающим к девкам под юбки, за незнанием других способов выражения своих чувств.
8
Мужчина отводит Лену в сторону, и к нему тут же присоединяется ребенок, мальчик лет десяти с рюкзачком ядовито-зеленого цвета и наклеенными на нем серебристым черепом и двумя костями. Череп беззубый и улыбается загадочной улыбкой Моны Лизы. Лена любуется этим шедевром, а мужчина предлагает ей свою помощь: проводить до дома или гостиницы. Сделав несколько попыток объясниться по-русски, соотечественник переходит на отвратительный, корявый английский. Надо отдать ему должное: словарный запас позволяет объясниться полностью, но грамматические построения такие несуразные, что Лена легко делает вид, что не понимает ничего. Однако мужчина, хоть и прихрамывает заметно на правую ногу, не собирается отставать и, кое-как сформулировав мысль, что проводит ее обязательно, преследует до конца рынка. Лена сперва пытается оторваться от провожатых, затем смиряется с неизбежностью и решает, что есть, по крайней мере, три причины, по которой человеку можно позволить проводить ее. Первая - мальчик, при ребенке, приставать к ней он не будет. Вторая - Мисут, все еще остается вероятность, что он вцепится в нее снова, и безопаснее идти с этим флегматичным, упертым увальнем, чем одной. Третья – Соламханов, он вряд ли узнает о том, что его девушку кто-то провожал до дома, так как сейчас работает. Его ревность кажется Лене чем-то из раздела фантастики, он ведет себя слишком отстраненно, но проверять на деле все-таки не хочется.
Поймав долмуш у северного выхода с рынка, Лена оплачивает дорогу и молча пялится в окно, пока спутник не оставляет попыток найти с ней общий язык. Мальчик, недовольно подергавшись и повертевшись на сидении, прекращает мученья отца одной веской фразой:
- Пап, ну, хватит уже!
Дальше едут в тишине, если не считать урчание маршрутки и сонное бормотание водителя.
Соламханов оказывается дома. Он выходит из парадной как раз в тот момент, когда Лена ступает на крыльцо. Собственно ей следовало догадаться, что рабочий день ее чеченца ненормированный, потому что иногда хозяин приходит домой за полночь, а может провести пару дней в праздности, но Лена, к сожалению, не настолько проницательна. Третья причина не сопротивляться провожающим летит в тартар.
Руслан по касательной смотрит на девушку и уже собирается что-то сказать, но мысль оформляет долго и успевает рассмотреть двух человек за ее спиной. И открывает рот. Не фигурально выражаясь, а натурально вешает нижнюю челюсть и, лишь спустя несколько секунд, с легким хрустом смыкает ее с верхней. Лена затылком понимает, что ей сейчас нужно провалиться сквозь бетонные ступеньки, и она бы сделала это с огромной радостью, если б застывший цемент мог превратиться в студень. На всякий случай она отходит на шаг в сторону и прижимается попой к перилам. Лицо увальня принимает бессмысленное выражение, как у человека, который делает вид, что его тут нет. Никаких действий он не предпринимает вообще. И тогда Руслан первым спускается на несколько ступенек вниз и подает мужчине руку. Тот отвечает на рукопожатие, глядя хозяину под ноги.
- Не ожидал тебя тут увидеть, майор. Заходи, будешь моим гостем.
- Черт! - давит гость, и, не подобрав других слов, повторяет: - Черт!
- Он самый, - усмехается Соламханов, - Я бы конечно хотел знать, как ты здесь оказался, но ты, кажется, шел не ко мне.
- Я... Я провожал девушку. К ней какой-то мудак пристал на рынке.
В подтверждение своих слов майор смотрит на Лену, потом, сообразив, что она не понимает разговора, раз говорит только по-английски, беспомощно смотрит на Руслана.
- Пожалуй, мне не стоит тут задерживаться.
- Отчего же? Буду рад, если ты не откажешься от чашки кофе. Моя... женщина, варит его отвратительно, но пить можно. К тому же раз уж нам довелось здесь встретиться, хотелось бы знать, какими судьбами ты сюда попал.
Увалень нерешительно кивает и заходит в дом вместе с мальчиком, следом Руслан вталкивает Лену, бесцеремонно взяв ее за предплечье. И сам заходит последним.
Мужчины сидят в зале на диване и пытаются выстроить беседу, пока Лена вошкается с туркой на кухне. Она, в самом деле, не умеет варить кофе, не пьет его, даже запах не переносит, и поднимающаяся коричневая пенка вызывает спазмы желудка. Открыв окно, чтобы продышаться, растяпа упускает часть варева на плиту, и начинает готовить новую бурду, сперва нервничая, затем смирившись и только отчаянно себя жалея.
- Отличный кофе! - выдает увалень, отхлебнув из чашки.
Руслан кривит губы и продолжает оборванную мысль:
- Тебе лучше платить в органах стали, что ты можешь себе позволить путешествия с... сыном?
- Да, это мой сын, Иван. Ты издеваешься? Мне дали инвалидность и выперли из органов на фиг. Ты сломал мне карьеру, сукин сын.
- Я спас твою совесть.
- Моя совесть была чиста и не нуждалась в спасении, - цедит гость.
Лене кажется, что Соламханов разочарован и обижен, свой негатив он вешает на нее:
- Иди на кухню, свари что-нибудь поприличнее этой бурды.
- Горячий восточный мужчина? - вступается майор, - Оставь ее в покое. Пусть сидит.
Майор как-то упускает то, что хозяин говорит с девушкой по-русски, его мозг загружен под завязку. Выражение лица Руслана кричит, что он не согласен категорически, но слово гостя - закон. Лена устраивается в уголок на стул и сидит надутым, испуганным грызуном.
- Майор, ты понимаешь, мусульманская страна, но коньяк тут хороший, хоть и дорогой. Не надо пить эту гадость, которую кофе не назовешь.
Руслан достает из серванта припрятанную бутылку и рюмку. И минут через десять разговор становится менее напряженным. Правда, пьет один гость, Соламханов к спиртному не прикасается.
- Антон, какого шайтана ты соврал о том, что произошло в фильтре?
- Думаешь, ради тебя, падла? - майор мнет рюмку в кулаке так, что она чудом не лопается, - Я тогда еще не понял, что ты со мной сделал. Мне тогда еще не сделали пять операций на колене, три из которых были неудачные, и не дали инвалидность. Вот тогда я поклялся, что найду и убью тебя, сукин сын.
- У тебя был шанс.
- Увы, я им не воспользовался...
- Жалеешь?
Антон запинается, пьет коньяк и качает вспотевшей головой:
- Нет... И я бы снова выпустил тебя, если бы все повторилось, и племянника твоего тоже. Кстати где он сейчас? Только я бы близко не подпустил тебя к фильтру, приказал бы бойцам стрелять без предупреждения, если б вы вздумали приблизиться на сто метров к лагерю.
Руслан меняет позу и начинает дышать глубже и ровнее, Лена отмечает эту перемену автоматически.
- Хусейн скоро придет. Так какими судьбами ты здесь?
- Устроился работать в частную охранную фирму, - расслабленно отвечает Антон, - Заработок позволяет поездить, и сыну мир немного показать. Мы через неделю улетаем. Да вообще-то я доволен, Руслан, тем, что из органов уволился. Все сложилось неплохо. Опять же с семьей чаще бываю, и в горячие точки не зашлют. Просто... Просто ты не имел права решать мою судьбу.
- Возможно... А ты мою?
- Имел. И я не сделал тебе ничего плохого, неблагодарный пес. Я не бил, не пытал тебя, я выпустил тебя на свободу и не диктовал тебе условий, а ты... как последний отморозок. Но ты спас мне жизнь на башне. Я не смог выстрелить поэтому.
- У меня не было выбора, Антон. У тебя нет чести и совести, если ты думаешь, что я мог заняться стукачеством.
- Ты мог отказаться.
- Я не мог отказаться. Я не мог уйти и оставить все, как есть в этом вашем долбаном бункере, где люди дохли или становились инвалидами.
Руслан сжимает кулаки. Антон молча выпивает еще рюмку и опускает голову. Молчание длится несколько минут. Все присутствующие чувствуют, что от следующей фразы гостя зависит, не закончится ли встреча старых знакомых мордобоем. Даже Иван перестает выковыривать набивку из дивана и смотрит внимательно на отца.
- Ты б хоть извинился, - уже беззлобно отмахивается гость.
И Руслан улыбается. Кажется, Лена впервые видит его улыбку, и она ей нравится. В Соламханове нет харизмы, и внешность, если когда-то и была привлекательной, то не меньше десяти лет назад, но небольшая доля обаяния все-таки сохранилась. От улыбки давно погасшего человека веет слабым теплом, еле ощутимым, как лучи северного мартовского солнца. Не дождавшись извинений, Антон еще раз беззлобно выругивается себе под нос и заглатывает еще одну рюмку коньяка.
9
Руслан обращает внимание на заскучавшего мальчика. Он смотрит на него оценивающе и изучающе: нестриженная, лохматая голова, серьезные голубые глаза. Просто ребенок, который в момент, когда у советника юстиции уже начала рушиться жизнь, только появился на свет. Соламханов молча уходит в свою комнату и возвращается оттуда с настоящим кавказским кинжалом, садится напротив мальчика и протягивает клинок ему.
- Возьми, Иван. Это тебе. И запомни: не оружие делает человека убийцей.
Мальчик вопросительно смотрит на отца.
- Так и думал, что псих конченый! - Антон взрывается моментально: - Дарить ребенку такой тесак! Ты ему еще гранатомет подари! А что? Ведь не оружие делает человека убийцей!
- Антон, - в голосе Руслана появляются мягкие, просящие ноты, - Я тебя прошу. Разреши мне сделать твоему сыну этот подарок. Я обещал такой кинжал своему сыну, когда он был в таком же возрасте.
- Так и дари своему сыну...
- Это невозможно. Я уже не успел. Но я обещал ему. Разреши, в память о моем сыне.
Руслан не смотрит на гостя, он не смотрит ни на кого. Только в пол, говорит глухо, словно боясь проронить лишнее слово, позволить себе лишнюю интонацию.
- Хорошо, - неловко соглашается майор и тут же поправляется, - Посмотрим...
Иван вынимает кинжал из ножен и отраженный от клинка солнечный луч попадает ему в глаза, в его голубые финно-угорские глаза, так не похожие на глаза Саида, лучшего мальчика на земле. Оно и к лучшему, увидеть такие же, как у сына, глаза Руслан хочет меньше всего. Саида нет. Лучшего мальчика больше нет на земле, и никогда не будет. Он был единственным, самым отважным, чистым и бескорыстным, и Аллах забрал его себе, пока он не стал взрослым, чтобы он навсегда остался ангелом. Просто малик ду - ангел есть. Русский мальчик держит холодное оружие в руках первый раз в жизни, неловко и боязливо, это не мешает ему восхищаться кинжалом и светиться от счастья, но обращаться с ним он не умеет. Руслан осторожно забирает клинок себе:
- Давай, покажу.
Он делает несколько простых колющих движений и вздрагивает, видя, как постарели его руки. Саид это делал лучше, намного лучше. Сделав ошибку, Руслан роняет кинжал на пол и только по чистой случайности не отрубает себе пальцы на ноге.
- Охренеть, - подает голос майор, - Красиво конечно, но с этой штуковиной самого себя зарезать - раз плюнуть.
- Были случаи, - Руслан поднимает кинжал и убирает его в ножны, - Сколько лет твоему сыну?
- Ивану десять.
- Я думал, у тебя дети старше. Четыре года назад ты говорил, что твои дети уже школьники.
- Иван мой приемный сын. Его мать умерла, а отец, мой друг, погиб в Чечне накануне твоего побега. На блокпосту, от взрыва какого-то смертника.
"Твой сын - мой кровник. Когда-нибудь он узнал бы..." Кто это говорил? Руслан как будто слышит знакомый голос, но не может вспомнить, кому он принадлежит, смотрит на ребенка. Иногда смерть приходит старухой с косой, иногда светловолосым мальчиком с длинными пушистыми ресницами и предупреждающим знаком на рюкзаке: черепом и костями. Ангел смерти. Руслан хлопает мальчика по плечу:
- Будь смелым, Иван, но если тебе когда-нибудь придется убивать человека, посмотри сначала в его душу.
- Я не собираюсь никого убивать! - смеется мальчик.
- Это он к тому говорит, Ванька, что если ты видишь в ком-то такого же человека, как ты сам, тебе непросто его убить, - вмешивается майор.
- Спасибо, Антон. Ишшта ду. Ты прав, - кивает Руслан.
- Ты мне только скажи, Соламханов, как мы эту штуковину домой повезем? Нас же с твоим тесаком в самолет не пустят.
- Если сдать в багаж, то пустят! - неожиданно для самой себя, подает голос Лена.
Мужчины обращают к ней изумленные лица. Они напрочь забыли о ней. С тем же успехом с ними мог бы сейчас заговорить шкаф или диван. Лена чувствует, что ей опять пора куда-нибудь провалиться, и Соламханов уже собирается подсказать, куда именно и как надолго, открывает для этого рот, но Федосеев его опережает изумленным:
- Оба-на! Она у тебя говорить умеет!
Выражение лица Соламханова: "Сам в шоке".
- Слушай, откуда ты ее взял? - продолжает Антон.
Он окидывает девушку с ног до головы уже плывущим взором. Лену передергивает. Не то, чтобы такой взгляд как-то особенно ей неприятен, за прошедшие две недели на нее и не так смотрели, но Соламханов начинает чернеть лицом и звереть, а это может быть опасно. Гости-то уйдут рано или поздно, а ей оставаться с ним.
- Не вмешивайся! - обрывает Руслан гостя.
- Занимаешься похищением людей, работорговлей? Твои соплеменники делают в этом успехи, - продолжает Антон.
- Не вмешивайся! - повторно предупреждает Руслан и рычит в сторону Лены: - Убирайся на кухню.
"С удовольствием! - выскользая из комнаты, мысленно отвечает Лена: - Интересно, они сегодня обойдутся без мордобоя или все-таки отроют повод?"
10
На кухне она просто сидит на табуретке, поджав ноги, и смотрит в окно, прокручивая в голове безобидную мысль: если солнце желтое, а небо голубое, то почему нет на небе хотя бы размытого зеленого ореола, или все-таки есть? Ей хочется, чтобы гости поскорее ушли, и Соламханов тоже куда-нибудь смотался. Ей здорово не по себе. Но покой и не светит. Минут через пятнадцать перед ней появляется Антон Федосеев, окруженный облаком коньячного запаха. Он пришел лично по ее душу.
- Откуда ты, девочка?
- Какая разница?
- И все-таки? Не бойся, скажи, я заберу тебя у этого горного козла. Я тут буду еще неделю. Давай, оставлю свой телефон и адрес гостиницы. Не стесняйся обратиться за помощью. Я буду ждать.
- Мне не нужна помощь, - Лена тревожно смотрит за спину гостя.
- Из-за чего ты так его боишься?
- Не в этом дело. Мне, в самом деле, не нужна помощь.
- Так ты с ним добровольно?
- Не знаю, - Лена пожимает плечами.
Вопрос ставит в тупик. Не сказать, чтобы добровольно. Добровольно - это когда ты сам выбираешь, где, с кем и как тебе жить. Руслана Соламханова она не выбирала, если не считать, что почему-то именно к нему обратилась за помощью, ни до, ни после такого желания не возникало. Но и принудительно ее никто не держит, могла бы уже сто раз сбежать, но каждый раз возвращается в этот дом.
- Он ваш друг?
Теперь в замешательстве Антон:
- У меня нет ответа на твой вопрос.
- Звучит, интригующе, - Лена встречается с гостем взглядом.
Тот хмурится и протягивает руку к ее лицу:
- Он бьет тебя? Чертов дикарь.
Скрыть разбитые губы и пожелтевший синяк под глазом невозможно, придумывать отмазки ненатурально. Лена только отворачивается. Проявленная жалость оскорбляет.
- Послушай, - гость упорно отказывается отступать, - Ты только скажи, я уведу тебя отсюда.
"Да не позволительно будет женщине уединяться с мужчиной, ибо третьим между ними будет дьявол", - у Лены в голове всплывает цитата из Корана. А вот, собственно, и третий. Соламханов появляется на кухне как раз в тот момент, когда Антон второй раз протягивает ладонь к разбитой Лениной физиономии и дотрагивается до щеки.
Лена вскакивает с табуретки и прижимается к подоконнику, с ужасом ожидая, что Руслан выдаст на этот раз. Она не видит выражения лица Федосеева, моментально обернувшегося к хозяину дома, но подозревает, что оно в точности отражает эмоции почерневшего, как будто покрывшегося горячей копотью Соламханова. И вдруг Соламханов моментально остывает, как головешка, на которую плеснули ледяной воды, невидимый пар и быстрое шипение:
- Ты уже пьян настолько, что туалет найти не можешь? Тебя проводить?
Федосееву так быстро остыть не удается, он все еще в состоянии броска на врага с намерением вцепиться ему в глотку бешеным волком.
- Сволочь ты, Соламханов, безнадежная, как мой геморрой. Тебя даже убивать противно, я должен был просто оставить тебя гнить в яме заживо, чтобы руки не пачкать о такую мразь.
- Ты пьян как свинья... - Соламханову явно есть, что еще добавить, но следующую фразу он обращает уже к Лене, которая смотрит на него с невольным восхищением: - Ты можешь сварить ему, наконец, нормальный кофе, а то он неделю будет человеческий облик обретать?
Лена с готовностью кидается за туркой. С такой же готовностью она могла бы вновь броситься целовать руки Соламханову, человеку, поражающему ее воображение. Она понимает, что Федосеев пьян не настолько, чтобы не отдавать отчет в своих словах. Очевидно, что Соламханов это видит, но при этом все равно списывает слова гостя на действие алкоголя, словно убеждая его в этом, отделяя злобного, потного туриста в своей кухне от человека, которому он обязан жизнью.
- Отпусти девчонку, - напирает Федосеев.
- Не геройствуй, майор, это не всегда уместно, - Соламханов издевательски смотрит на Лену: - Ты хочешь уйти с ним?
Это жестокий вопрос. Соламханов как будто демонстрирует свою безграничную власть над Леной, как над бездомной собачонкой. Он помогает гостю сохранить человеческое лицо, Федосеев что-то значит для него, но Лену он при этом продолжает мучить. Хотя догадывается ли он, как больно ей отвечать на поставленный вопрос? Как больно ей открыть душу перед двумя чужими людьми, когда и самой себе она не может ответить, почему она остается в этом доме и угождает хозяину, необыкновенному, потрясающему и жестокому человеку.
- Нет, не хочу, - обреченно отвечает Лена и конечно тут же упускает кофе, оно с шипением льется на плиту через край турки.
Соламханов чертыхается, выдергивает посудину из Лениных рук, и отсылает неумеху в ее комнату:
- И чтоб до вечера я тебя не видел и не слышал!
11
Лена и помыслить не могла о такой удаче: вместе с гостями из дома ушел и Руслан Соламханов, наверно проводить. Хусейн все еще где-то задерживался, и квартира оказалась в Ленином распоряжении. Правда, на многое фантазии у нее не хватило. Осмотреть гостиную на предмет забытых вещей и заняться унылой уборкой. Со щеткой в руках ее и застает вернувшийся хозяин дома.
- Иди сюда, - зовет он ее из холла.
Когда очень долго очень страшно, то рано или поздно наступает момент, что уже не страшно, а все равно. Лена покорно выходит из гостиной. Руслан спокоен, и это уже благоприятный признак. Можно немного подышать, три вдоха - три выдоха, не больше, как можно ровнее. Щетку спрятать за спину.
- Чтобы ты опять сюда не привела каких-нибудь туристов, я тебе телефон достал.
Он подходит почти вплотную и протягивает Лене трубку Нокиа, не новую, повидавшую на своем веку много происшествий, в том числе экстремальных.
- В памяти мой номер телефона. Если тебе понадобится помощь, звони мне, а не тащи в дом всяких проходимцев.
Лена протягивает правую руку за телефоном, левую прячет за спину со щеткой. Руслан смотрит на нее пристально, заглядывая в глаза.
- Сим-карту я вставил, пин-код четыре нуля. Ты все поняла? Чтоб больше никаких провожатых не было. На первый раз я тебя прощаю.
"Собсно, спасибо!" - мысленно отвечает Лена. Вслух:
- А что на второй раз?
- На улицу больше не пущу.
Соламханов ведет себя необычно. Лена никак не может разобраться, в чем дело, что ее смущает. Она торопливо прячет телефон в карман брюк, бормочет: "Я поняла!" и уже хочет отступить назад, чтобы куда-нибудь деть влажную от пота на руках щетку, но Руслан вдруг делает еще один шаг к ней и берет в охапку, как копну сена, прижимает к себе бесцеремонно и плотно. Щетка со стуком падает на пол. Лену берет оторопь. Соламханов прижимает ее к себе так крепко, что она не может вздохнуть так, чтобы он при этом не выдохнул, как будто у них один объем воздуха на двоих. И при этом он начинает быстро говорить, речь как стук дождя, грохот камней, катящихся под гору, шелест листвы и тявканье хищного зверя. Лена не понимает ни слова, это гортанный, рокочущий чеченский язык. Он может, как материть ее, так и признаваться в любви. Первое кажется более вероятным. Но одно дело догадываться, другое - знать. Лена не понимает Руслана. Чеченский язык делает его недосягаемым. В отличие от нее. Она для него открытая книга, анатомический атлас: душа в поперечном разрезе, душа в продольном разрезе. Унылое ощущение уязвимости.
"Моя, ты только моя. Никому не отдам. Никуда не отпущу. Только моя". Ее тело, молодое, крепкое, живое и живущее, пропитанное жизнью и энергией как океан солью сперва покорно прижимается к Руслану, потом начинает задыхаться и слегка подергиваться, но не вырывается. Он запускает ей руку под платок и берет ее затылок в ладонь и вжимает ее лицо себе в плечо. Руслан узнает свой собственный жест, также он делал со своей женой. И теперь повторял с чужой девчонкой. Не важно. Она сейчас начнет вырываться. Руслан отстраняет ее совсем ненадолго, чтобы только подтолкнуть в направлении своей спальни.
На этот раз он сам снимает с нее одежду, стараясь действовать только правой рукой, а левой прижимая к себе ее голову с одной целью - не дать ей увидеть его лицо, чтобы контакт глаза в глаза не испугал ее и не смутил его. Чтобы не пробежало между ними и намека на мысль о социальной, религиозной, этической неприемлемости происходящего. Слияние тел, только близость, только проникновение.
Руслан не настолько теряет голову, чтобы не понимать: то, что он сейчас делает, по сути, изнасилование. И сухость ее влагалища, и отчетливый вскрик в начале полового акта тому подтверждение. Но кричит она только вначале, а потом принимает его, как обычно, с готовностью, и, как будто чувствуя свою вину, скользит по его спине невесомыми пальчиками, призывая сонмы мурашек и прилив чувственности. Удовольствие горчит, эта близость - мимолетный кусочек жизни, украденный у чужой земли, у чужого города, у чужих мужчин. Но почему украденный? Купленный! Бешенство наполняет жилы пеной, а рот взбитой слюной. Он специально причиняет ей боль, чувствуя, как она буквально умоляет его быть мягче. Отстраняясь, он видит, как она вздрагивает и закусывает губы, но, не сдержавшись, снова вскрикивает, когда он выкручивает ей только что гладившую его руку за спину. И с этим ее вскриком, наконец, приходит оргазм.
Он напоминал Лене большой расстроенный рояль. Нижние клавиши ревели медведем-шатуном, средние визжали пилой, а верхние и вовсе западали, не извлекая никакого звука. Лена настраивала это тело, наигрывая гаммы тонкими пальцами вверх и вниз: минор-мажор, заглядывала внутрь и подтягивала фальшивые струны. Но музыки не получалось. И может, когда-нибудь она наиграла бы "Танец с саблями" Хачатуряна, если бы навалившееся на нее тело было чуть моложе, а времени было впереди - столетия. Нет, одни гаммы, и хоть клавиши звенели все чище и звонче, но музыки так и не получалось. Женщины любят ушами, но не слова, а музыку человеческого тела. Мужчины тоже.
Часто возникали неприятные ощущения, сбивая с трудом построенный музыкальный ряд. Соламханов не казался ей ни жестоким, ни грубым. Напряжен, сосредоточен, поглощен процессом. Поглощен настолько, что просто не замечал такие пустяки как затекшую Ленкину ногу, которой она тщетно пыталась пошевелить под тяжестью его тела. Только перед самым оргазмом он становился агрессивнее и как будто намеренно причинял ей боль. Лена принимала эту его особенность, потерпеть несколько минут было не так сложно. Сложнее было потом смотреть на свою руку и видеть фиолетовый уродливый синяк на запястье. Любые видимые признаки насилия раздражали. Ее бы больше устраивало, чтобы после жесткого секса никаких следов не оставалось.
Соламханов ложится на спину и начинает дышать ровнее (но он не засыпает). Ленка лежит, боясь пошевельнуться. Страх накатывает приступом тошноты. Она сдерживает свое дыхание, глотая пресный воздух. Лежит на боку, стараясь занимать как можно меньше места. Между ног мокро и немного чешется. Лена терпит, вглядывается в Соламханова, ожидая от него хоть какой-то знак.
-Я тебя боюсь, - шепчет Ленка. Надо доиграть эту гамму до конца. Оборванный звук висит в воздухе надоедливой мухой.
- Вряд ли, - неожиданно отвечает Соламханов и протягивает в ее сторону руку. Он даже слегка улыбается, или Ленке так только кажется.
Она перестает дышать и шарахается в самый угол кровати. Нет уж, дудки! Зачем это еще? Он отдергивает руку и прячет ее под одеяло:
-Иди к себе.
Ленка шелестящим потоком волос и ткани вырывается наружу. И только у себя в комнате, свернув вокруг себя кокон из одеяла, начинает дышать. Она пыталась научить его дышать. Он оказался сильнее. Теперь они не дышат вместе.
Руслан смотрит на закрывшуюся за ней дверь. Его отпускает напряжение, в голове проясняется. Нет, она не боится его. Это точно. Во всяком случае, ее страх вовсе не то предостережение об опасности, которое посылают человеку органы чувств, и не тот накрывающий, сковывающий ужас, который испытывает Руслан во время сердечных приступов. Ее страх - это часть большой игры, которую эта девушка ведет со всем миром, игры, участником которой она пытается сделать и Руслана. Он начинает понимать, что Лена Старцева - человек иной формации, чем большинство людей, с которыми ему приходилось иметь дело. Она вряд ли играет осознанно, но способ жить у нее именно такой. Она лишена многих религиозных, социальных, нравственных предрассудков. И если основная масса людей вокруг Руслана живет в трехмерном, жестко организованном социальном пространстве, каркас которого составляют общественные устои, то для Лены законов общества не то, чтобы совсем не существует, но они ею слабо управляют. Она болтается в социальном пространстве как щепка в водоеме, выбирая себе направление произвольно и проживая очередную роль. Какие игры она вела у себя дома неизвестно, но в Стамбуле она уже поиграла в проститутку и в любовницу опасного дикаря. Страх в этой игре - лишь азарт, дополнительный источник адреналина. И, пожалуй, единственное, чего она боится на самом деле, и от чего у нее нет защиты, - это то, что за пределами игры нет ничего. Вся жизнь – игра - до последнего вздоха. Ничего настоящего, за что следовало бы бороться, и можно было бы отдать жизнь, в природе не существует. Только вымысел. Нельзя сказать, как маленький ребенок: "Чур, не играю!", и мир обретет твердые, реальные очертания. Ленины игры не заканчиваются, они только меняют форму. Она избавлена от невзгод и борьбы за существование, она, в общем-то, счастливый человек, и потому добрый, потому так легко проглатывающий боль, которую причиняет ей Руслан. Но у нее нет смысла, у нее нет реальности. Если бы к ней в ее родном городе пришел человек и сказал: "Пойдем со мной. Я буду бить тебя, насиловать, унижать, возможно, убью. Взамен ты получишь смысл жизни", она бы пошла. Руслан так думал. Да-да! И не оглядываясь, на родителей, которые не смогли дать ей опору. Опору дает традиционное общество, налагающее на поведение молодых жесткие ограничения. Современное российское общество подцепило западную заразу вседозволенности и щедро передает ее своим детям, почему-то считая ее благом.
Руслан может сколь угодно долго рассуждать о порочности подобного воспитания, тем более что сейчас видит результат. Но Лена Старцева, студентка из Санкт-Петербурга, именно такая, какая есть, интересна ему. Профессиональная черта советника Соламханова искать причины поступков, мотивы преступлений. Только эмпатия к преступникам – разрушительна, а к молодой женщине – вполне приятна. Она дает толчок свежим мыслям и хорошо забытым эмоциям. Руслан чувствует себя живее и моложе. Ему будет не хватать этой девушки.
Во входной двери в прихожей поворачивается ключ. Руслан включает свет и смотрит на часы. Десять вечера. Хусейн сегодня поздно. Надо заняться парнем, пока он тоже не нашел себе приключения, но только завтра. Сегодняшний вечер и ночь Руслан оставляет себе.
Пока свет включен, он встает, подходит к шкафу и достает Ленин паспорт с билетом на самолет. Через неделю он ее потеряет. Навсегда. Она никогда не вернется к нему, она вычеркнет его из своей жизни так же легко и мимолетно, как приняла. Его лицо сотрется из ее памяти еще до посадки самолета, и она там, в чужом аэропорту Санкт-Петербурга, в котором Руслану не приходилось бывать, начнет свою новую игру, с другими действующими лицами, возьмет на себя новую роль. У Руслана мелко дрожат руки, возникает сильное желание порвать билет на мелкие кусочки, и заодно паспорт. Оставить Лену Старцеву рядом с собой. Со временем игра в любовницу дикаря наскучит ей, и она возненавидит его также самозабвенно, как сейчас любит. Ему придется жить с ненавидящим его человеком, преодолевать ненависть каждый день, и, в конце концов, превратиться в параноика, ревнующего к каждому столбу и шарахающемуся даже от своей тени. Ну и пусть! Пусть возненавидит. Пусть у него будет всего год жизни, не год - полгода. Он уже не молод, ему и так немного осталось, особенно если сердце снова начнет душить, а старые раны ныть. Пусть будет несколько месяцев жизни, простой человеческой жизни, с молодой, преданной ему женщиной. Он сделает ей документы, возможно рабочую визу, и нежная девочка останется с ним. Ей только двадцать. И у нее могут быть дети? Руслан ошеломлен мыслью, что у него снова могут быть дети, мальчики или девочки, с черными глазами и белобрысыми челками. Но мать сможет отнять их в любой момент. Он, мусульманин, отец, не будет иметь на этих детей никаких прав, потому что нарушает закон светского государства, удерживая женщину с поддельными документами у себя дома. Он будет держать ее у себя, пока окончательно не потеряет человеческий облик, а она не погаснет, превратившись из азартной девочки, ищущей приключения, в женщину со сломанной судьбой и психикой. Ей надо ехать. Руслан убирает паспорт и билет. До рейса на Петербург неделя. Целая неделя. Руслан снова достает и кладет документы на тумбочку перед собой, смотрит на красную книжку в раздумье. Крюк в солнечном сплетении проворачивают. Руслан механически дергает рукой к сердцу. Лена никуда не поедет. Решено.
12
Вид из окна: трехэтажные белые домики в количестве трех штук, увенчанные тарелками спутниковых антенн, черепичные красные крыши, между домами воткнуто дерево неизвестного происхождения. Идет дождь. Кто-то собрал в кучку домики, растения, человечков, сбрызнул их водой и рассыпал в пограничной евроазиатской зоне.
Лена подходит к окну ближе и смотрит сквозь водную крошку на черный асфальт. Матерый самец вида гомо сапиенс, слегка покачиваясь, идет к своей машине. Он не оглядывается, но на всякий случай Лена держит руку на занавеске. Чтобы, если обернется, скрыться, не выдавая схему своих проводов Руслана Соламханова на работу. Не влюблена, не увлечена - теперь больше - очарована - существом иноземным, иноязычным и иносознательным. Существом, оставляющим следы грязи в совместной клетке и отправляющимся на охотничий промысел. Великолепный, зрелый экземпляр высокоразвитого примата. Он садится в машину и уезжает.
Когда приматы, даже самые высокоразвитые, обитают в клетках, они оставляют после себя навоз. Навоза бывает много и он дурно пахнет. Кроме того, в нем размножаются бактерии, а иногда заводятся мухи. Навоз надо выгребать. Когда высокоразвитые приматы развиты слишком высоко, они свой навоз не замечают, и потому склонны не просто оставлять продукты жизнедеятельности, где попало, но и следом тщательно размазать их босыми ступнями или тапками.
Выгребает обезьянник Лена. Заляпанный ламинат на кухне, к которому прилипают ноги, отмывается с чистящим средством. Сантехника - Доместосом. Мягкая мебель и ковролин чистятся пылесосом "Бош". В разгар уборки около десяти утра на полу в гостиной сидит Хусейн. Он тут всегда сидит, когда находится дома, и листает свой ноутбук, останавливаясь на страничках Кавказ.ру и ислам.ру. Он тут почти растет, пустив корни и не шевелясь. Часто он тут занимается, готовит доклады. Хусейн имеет гнусную привычку, подслеповато щурясь, снимать оставшиеся на ковре после уборки пылины и скатывать их в пушистые клубочки. Хусейн делает это машинально, а Лена задыхается от унижения.
Когда Хусейн уезжает в университет, он забирает ноутбук с собой, но сегодня он его бросает на диване, и Лена, походив вокруг лисой, откидывает экран и пускает щупальца в виртуальное пространство, сперва поковырявшись на жестком диске, а затем выходит в Интернет на любимые сайты Хусейна. Культура и история Нохчи интересует ее только минут пять, не дольше она останавливается на яростных призывах к джихаду на форуме "у камина", и видеозаписи лезгинки мельтешат в глазах, но ничего не шевелят в душе. А вот самоучитель чеченского языка с аудиозаписями и объемным словарем становятся тем интеллектуальным источником, в который Лена прыгает с разбега и отключается от материального пространства. Уже через полчаса она бормочет приветствия, повторяет обращения и самые часто употребляемые слова. Чужой резкий язык щелкает у нее во рту как скорлупа орехов, звуки необычные, но вполне приятные на вкус. Запуская снова и снова запись кажущихся знакомыми выражений, Лена постепенно расшифровывает несколько слов из сказанных вчера Соламхановым: "Ты моя, только моя". Что-то вроде того. Если посидеть подольше, то можно разобрать не менее половины его речи, и Лена увлеченно, звук за звуком, продвигается к цели. Пока ей на плечо не опускается рука хозяина дома, к счастью, не хозяина ноутбука.
Что сделал бы Хусейн, узнав, что по его папкам шарит любопытная женщина, Лене знать не хочется. Старший Соламханов к имуществу племянника относится не слишком болезненно. Тем не менее, сердце у Лены ухает в пятки, как камикадзе в пропасть: без страховки, без надежды, без промедления.
- Что ты здесь делаешь? - угрозы в голосе Руслана нет, скорей, удивление.
- Учу чеченский язык.
- Получается?
- Думаю, что да, - отвечает Лена и неуверенно повторяет фразу по-чеченски: - Хетарех, иштта ду.
- Чога дика ду. Очень хорошо, - Руслан садится на диван, слева от Лены и ноутбука.
- Я способная, - по-русски отвечает Лена и весело улыбается.
И Руслан отвечает на улыбку. "Как мало нужно, чтобы вызвать у человека радость. Всего лишь сказать несколько слов на его родном языке", - думает Лена.
- Ты где-то учишься?
- Да, - Лена морщит нос, - Это ужасно. Я учусь. И не спрашивайте, на кого. Мне будет стыдно отвечать.
- На кого? Расскажи.
- На менеджера... Родители заставили! Ну, какой из меня менеджер, да еще и эффективный? Деньги я считать не умею, людей мотивировать к труду на чужой кошелек тоже. То есть кошмар полный. Родители у меня нищие интеллигенты. Папа преподает философию в универе, мама - учительница русского и литературы. В девяностых, когда все пропало из магазинов, у них пунктик появился, что их дети не должны голодать и нуждаться, и поэтому должны стать экономистами и сидеть на деньгах. Вот только сидеть на чужих деньгах - не то же самое, что их иметь. Но им этого не объясняли. И с Юлькой, моей старшей сестрой, фокус, как ни странно прокатил. Она стала главным бухгалтером и вышла замуж за директора фирмы. Такая деловая, что за ней тень не поспевает. А вот со мной дохлый номер получился... Я уже ненавижу свою будущую работу. Я бы, как папа, тоже бы пошла философию преподавать, ну или учительницей на худой конец! Но это ведь нищета. На их зарплату не только жить невозможно, гроб не купить.
- Моя жена тоже была учительницей, - Руслан задумчив, его лицо становится мягче и моложе. Ненадолго. Протянув руку, он бесцеремонно закрывает ноутбук. – Иди, приготовь что-нибудь на ужин.
- Дика ду, - отвечает Лена, пробуя на вкус энергичный язык нохчи, напоследок с сожалением пожимает спинку компьютерной мыши и, поднимаясь на ноги, поправляет сбившийся платок. Рукав блузки задирается, обнажая свежий синяк.
- Извини, - тихо, по-чеченски говорит Руслан, замечая Ленино распухшее запястье, потом, вдруг сообразив, что она его понимает, и, увидев ее неподвижный, пристальный взгляд, добавляет по-русски, - Я случайно...
"...три раза подряд наступил на грабли", - мысленно заканчивает фразу Лена.
- Я знаю! - отрезает она.
- Что знаешь?
- Что случайно! - она одергивает рукав и идет на кухню. Руслан смотрит ей вслед.
13
Чем ближе подходит время к отъезду Лены из Турции, тем более нервным становится Руслан. Как когда-то у него появилась навязчивая привычка проверять наличие Макарова, так сейчас у него ежевечерней традицией становится выдергивание Лениного паспорта и билета из кармана куртки и дотошное изучение, как будто в них может что-то поменяться от длительного хранения: время отлета или дата окончания визы. Как будто это не документы, а переливные картинки. При этом решение оставить девушку себе Руслан не меняет. Но в результате за три дня до вылета он случайно оставляет билет на самом видном месте в своей комнате, на тумбочке рядом с кроватью, под лампой. И во время очередной уборки Лена его находит.
В комнате Руслана Лена убирается после гостиной. Туда она тоже тащит Бош, который цепляется за дверной косяк и отказывается катиться дальше. Лена дергает за шланг, и он остается у нее в руках. Испугавшись, что пылесос сломан, Лена кидается перед ним на колени и изучает разъем, в который шланг должен вставляться. Нет, все в порядке, просто плохо закреплен. Приведя пылесос в порядок, Лена минут десять пылесосит ковролин вокруг кровати, рядом с журнальным столиком и, наконец, рядом с прикроватной тумбочкой. Ее очень радует, что вещей в квартире мало. Не приходится их двигать. На тумбочке Лена замечает красную книжицу. Она ничего не берет без спроса. Но убираться в чужой квартире и при этом не трогать чужих вещей задача невыполнимая. Эта книжица не мешает наводить порядок, но раньше-то ее здесь не было! И это наверняка Ленин паспорт, он льнет красной корочкой к ее кончикам пальцев.
Лена потрясена ощущением накатившей на нее свободы. Собственно прямо сейчас, она может убираться из этой квартиры и мчаться хотя бы в Российское консульство, придумывая на ходу достоверную и не слишком откровенную историю своего появления в Стамбуле и того, почему она отстала от тургруппы, уехавшей в Болгарию почти четыре недели назад. Лена кладет паспорт в карман. И не двигается с места. Пылесос гудит, буравя мозг, и Лена, вместо того, чтобы принять какое-то решение, продолжает молча убираться. Старательно, низко наклоняясь, они чистит ковролин от пыли и песка, светлая прядь выбивается из-под платка и липнет к потному виску. В глазах тоже стоит пот. Боковое зрение как будто отказывает, и Лена видит только поверхность, предназначенную для чистки. И думает только о том, что должно быть чисто, когда в дом вернется Руслан.
- Лена! - кричит Хусейн из гостиной.
Она выключает пылесос и мчится на зов.
- Что тебе?
- Ты умеешь готовить курицу с черемшой?
Лена видит краешек экрана, на котором раскрыта веб-страничка какого-то кавказского сайта, на этот раз с кулинарными рецептами.
- Моя мать готовила. Прочитай, тут по-русски написано. Скажешь, что тебе надо, я в магазин схожу. Куплю продукты.
Лена читает рецепт через плечо Хусейна. Ей не хочется ничего готовить.
- Надо купить черемшу, - пожимает Лена плечами. - Да и вообще из всего, что здесь написано, у нас есть только специи. Зато очень много. Курицу надо покупать.
- Я пойду, - говорит Хусейн и спускает ноги с дивана, промазывая мимо разбросанных ботинок.
Как только дверь за парнем закрывается, Лена садится на диван, на то место, где только что сидел Хусейн, и достает свой паспорт. Из паспорта выпадают склеенные по левому краю листки бумаги, покрытые дорожками печатных букв и цифр. Не успев подхватить документ налету, Лена поднимает его уже с пола. Это билет на самолет "Стамбул - Санкт-Петербург". Авиакомпания "Пулковские авиалинии". На послезавтрашнее число.
Приключения закончились. Она вернется домой. Но никакой радости, только недоумение. И обида. Ее как будто депортируют из Турции, где она пришлась не ко двору. Это не Лена сама приняла решение лететь домой. За нее так решил этот странный чеченец Соламханов, ради которого она жила последние несколько дней, пытаясь ему понравиться и не задумываясь, что с ними будет дальше. Она полностью полагалась на него, его власть и силу. А он просто решил от нее избавиться.
"Это к лучшему. Я вернусь домой", - убеждает себя Лена. "Вернусь домой!" Но в ушах шумит, и в груди гулко прыгает сердце как мячик в пустой жестяной бочке. За солнечной пеленой, за горами, полями, за черным морем, почти на краю земли - ее родной дом. Ее душный чердак со слепыми прохожими, серым небом и любящими родителями. Очень любящими, очень хорошими родителями, которые и дальше будут любить ее, старательно делая вид, что она маленький неразумный ребенок, потешная девочка с кукольными синими глазами и блестящими кудряшками. И если она будет плакать, то родители услышат лишь кукольное "Ма-Ма!" и, конечно же, окружат ее заботой и пониманием. Щемящая тоска по родителям мешается с нежеланием их видеть. С нежеланием возвращаться.
Бежать, бежать куда угодно. Еще дальше на юг, от предателя Соламханова. Оказывается, все это время он знал, что нужно вернуть девочку к ее папе и маме, наверно поэтому успокоился и подпустил ее к себе. Ему нельзя было доверять. Их сближение оказалось плодом Лениного воображения.
Лена убрала паспорт. Это была единственная ценная вещь, которая принадлежала ей в этом доме. Все остальное, вплоть до трусов и расчесок - не ее. Подумав, она все-таки спрятала в карман и билет на самолет.
Бросив пылесос посреди прихожей, оставив включенный ноутбук, и не закрывая за собой входную дверь, Лена покинула дом Соламхановых и отправилась в неизвестном ей самой направлении.
14
Руслан догадывался, о чем брат хочет поговорить, но все еще надеялся, что Умар не будет вмешиваться в его личную жизнь. Он приехал в уютный особнячок Умара к пяти часам, когда экстремистская жара только-только начала сдавать свои позиции вечерней умеренности. Первый глоток теплого, а не раскаленного воздуха Руслан сделал при выходе из своего Нисана, когда припарковался во дворе старшего Соламханова, услужливо пропущенный охранником через подъемные ворота. Домик был кирпичный, двухэтажный, выбеленный снаружи, под красной черепичной крышей, на которой выделялась солнечная батарея, вырабатывавшая электроэнергию для нагрева воды и работы кондиционера. Половину стены, обращенной к западу, закрывал затемненный, пуленепробиваемый стеклопакет. Дверь была металлическая, крылечко мраморное, по обе стороны от входа в кадках торчали два декоративных кактуса, как два уродливых карлика-привратника в подземное царство горного короля.
Сам король прохаживался в белом льняном костюме и шаркающих желтых мокасинах по просторному холлу, заставленному легкими плетеными креслами вокруг стеклянного столика на изогнутых металлических ножках.
- Ассалам Аллейкум, Руслан. Присаживайся. Ты уже составил договор для застройки в пригороде Стамбула?
- Работаю.
- Это хорошо, Рус, - Умар серьезен, - Я рад, что тебе здесь нравится. Признаться, у меня были опасения, когда я тебя звал в Турцию, но тебе пошел на пользу местный климат, и колорит, и работа.
- Спасибо, мне тут действительно нравится.
- Руслан, ты готов к серьезному разговору? - старший брат сидит в кресле напротив Руслана, через стеклянный столик, наклонившись чуть вперед, сложив пальцы рук в замочек и устроив кисти между коленей.
- Говори, Умар, - Руслан напротив кладет руки на подлокотники и прижимается лопатками к тканевой спинке кресла.
- Хусейн мне рассказал, что ты завел женщину...
- Умар! С каких пор тебя стала так занимать моя нравственность?! - Руслан резко перебивает брата, чего раньше с ним никогда не было.
Умар потрясенно разжимает пальцы и начинает поправлять бумаги на столе. Его губы смешно подпрыгивают, сдерживая первую реакцию на непочтительность младшего брата. Наконец, он хмурится:
- Ты неправильно понял меня, Руслан. Я сам не святой. Мы живем в стране, где славянские женщины доступны, и на отношения с ними общество смотрит сквозь пальцы. Не Саудовская Аравия все-таки. Но могут быть последствия, которых мы не имеем права допускать. Сколько ей лет?
- Двадцать.
- Ближе к делу. Нам не нужны полукровки, Руслан. Нигде не нужны. Ни здесь, где они будут чувствовать себя чужими и рваться к своим русским матерям. Ни в России, где они будут учиться ненавидеть нас и когда-нибудь приедут в Чечню на танках, ведомые своей дерзкой кровью.
- Подожди! - Руслан поднимает руку, прося паузу, - А если я на ней женюсь?
- Если учитывать то, что сказал Хусейн, это невозможно. Она даже не христианка. С атеистками брак запрещен исламом. Но ты меня не слышишь. Я не об этом говорю.
- Хорошо, о чем ты говоришь?
- О потомстве, Руслан, рождения которого мы не должны допускать.
- У нас же есть Камиль!
По застывшему лицу Умара Руслан понимает, что разговор будет серьезнее, чем он предполагал. Умар молчит красноречиво, открывает серебряный портсигар, вытягивает кончиками пальцев узкую сигарету, долго прикуривает от газовой зажигалки, затягивается до появления пепла на раскаленном кончике. Руслан начинает нервничать.
- Что с Камилем? - разрывает он тишину. - Его что, в армию забрали? Он в Чечне воюет? Не смеши! У Сулима нефтяной бизнес в Москве. Камиль ездит на собственном Мерседесе, ведет дискотеки и учится в универе. Отец в два счета откупит его от любой армии. Не верю.
- Нет, Руслан. Все еще хуже. У нас больше нет Камиля. - Умар, наконец, стряхивает пепел в хрустальную пепельницу, затем левой рукой толкает к Руслану через столик верхний лист из стопки бумаг, которые теребил в начале. Это копия с газетного листа, - Читай.
Руслан сперва не понимает, где нужно читать. Газета русскоязычная, московская, датированная серединой июля.
- Криминальная хроника, - подсказывает Умар и досадливо добавляет, - Дорожные происшествия.
"Вчера на пересечении Садовой улицы и Олимпийского проспекта произошло лобовое столкновение двух иномарок. Шестисотый Мерседес на скорости около двухсот километров в час протаранил Фольксваген гольф, отскочил к ограждению и взорвался от сдетонировавшего бензина. Трое пассажиров и водитель Мерседеса погибли в пожаре. Водитель Фольксвагена не пострадал. Экспертиза установила, что управлявший Мерседесом уроженец Чечни Камиль Соламханов"...
Руслан отрывается от страницы.
- Какой бред! Камиль родился в Сургуте.
- Читай дальше, - отмахивается Умар.
"...находился в состоянии тяжелого алкогольного и наркотического опьянения".
Умар ломает окурок о донышко пепельницы. Руслан молча теребит лист.
- Сулим? - наконец, спрашивает Руслан, не поднимая на брата глаза.
- Что - Сулим?! - раздраженно рявкает Умар, - Отказывается опознавать труп, так как тот сильно обгорел. Добивается повторной экспертизы ДНК, чтобы доказать, что авария была подстроена, что за рулем машины был не его сын. Полчаса мне по телефону доказывал, что Камиль жив и не мог быть пьяным и в наркотическом угаре. Что правоохранительные органы развели бюрократию и не могут увидеть сути. Мальчик якобы воспитан в чеченских традициях, у нас не принято пить и колоться. Но мы знаем, что Камиль - полукровка и вырос в России...
- А по твоему Камиль мертв? - Руслан горячечно смотрит на Умара.
- Руслан, перестань. Машина сгорела. Камиля нет. Первая экспертиза уже подтвердила личность водителя.
- Но Сулим...
- Сулим утверждает, что никаких результатов экспертизы не получал, что они там что-то скрывают, нанимает собственных адвокатов.
Руслан поворачивается в сторону стеклопакетов, освященных вечерним солнцем. На их фоне рисуется златокудрый мальчик, играющий на дечиг-пондуре, - младший племянник Камиль, его отец, страшно гордый своим сыном и мать, которая старалась ничем не отличаться от чеченских матерей, когда приезжала в Грозный или в Гехи. В Чечне была война, многие потеряли своих близких. Но Камиль! За что? В Москве нет войны!
- Руслан, нам, возможно, скоро придется ехать на похороны, но не раньше двух-трех недель. Пока еще Сулим смирится с результатами экспертизы. Потом еще место захоронения надо выбрать.
- Умар, - у Руслана перед глазами плывет пространство, он уже понимает, что это происходит, когда резко повышается давление и нарушается мозговое кровообращение. В этом случае ему нужно принять бета-блокатор. Но сейчас не время. - Умар! А что ты думаешь о моих детях?
- Ты сам все знаешь о своих детях, - раздраженно, непонимающе кидает Умар.
- Знаю так же, как Сулим? - переспрашивает Руслан, - Или как отец Барзигова?
- Что ты хочешь от меня услышать нового, Руслан? Мне очень жаль, что так получилось с твоими детьми. Они жертвы этой страшной войны.
Руслан отрицательно мотает головой.
- Нет! Саид - не жертва. Мой сын - герой!
- Сулима тоже? - Умар отвечает слишком быстро, с неуместной ироничной нотой в голосе.
- А у Сулима сын жив. Он отец, ему лучше знать, - жестко отрезает Руслан и поднимается из кресла.
- Ты куда?
- Прямо сейчас? Пойду бронировать билеты на самолет в Москву.
- Но когда похороны еще неизвестно!
- Я нужен Сулиму сейчас.
- Ты и мне нужен! - Умар бьет ладонью по столу, требуя подчинения.
- Извини, Умар, ты хороший брат. Я многим обязан тебе, но ему я сейчас нужнее.
- А твоя девушка? Ты ее с собой возьмешь?
- Нет, она полетит домой. Ее билеты я еще не вернул.
Умар сдается. Руслан подчеркнуто вежливо прощается с братом и идет к выходу. Картинка на стеклопакете меняется, и вместо лиц Сулима и Камиля Руслан видит отца Барзигова. "Прости меня, старик. Я был не прав".
15
Умчаться вглубь страны автостопом, куда глаза глядят, было Лениной идеей, пока она спускалась по лестнице на улицу. Но смелость растаяла, как только рядом с ней привычно притормозила машина марки «Тойота» вишневого цвета. Принимать решения не Ленина сильная сторона. Она шарахнулась в сторону и помчалась по улице, смешиваясь с толпой, не поднимая глаза, чтобы не встречаться ни с кем взглядом.
Мимо магазинов, торговых лавочек, мимо мечети и минаретов с громкоговорителями. На углу квартала тусовался отряд деловитых, как муравьи, низкорослых полицейских в темно-синих форменных рубашках со свистками в нагрудных карманах. Похожие на русских, круглые бабушки в платочках переходили улицу, направляясь к мечети. Туда же прошествовала молодая женщина в хиджабе с маленьким мальчиком в джинсовом костюмчике.
Лена испугалась и пошла обратно, зашла в сквер недалеко от дома Руслана, села на деревянную скамеечку и предалась отчаянию. Так и сидела, ковыряя носком бетонную крошку плиточного покрытия. «Как будто жду, что подберет кто-то», - с ненавистью к себе думала она. И жить не хотелось, зато хотелось есть и пить. И от этого Лена сжималась в комок, стараясь слиться с окружающей средой подобно палочнику. Времени прошло много, часа два, не меньше.
Наверно дальше она пошла бы бесцельно шататься по продуктовым лавочкам, облизываясь на рогалики с тмином, но рядом шевельнулся воздух, потом появились черные ботинки. Лена через силу подняла голову и встретилась взглядом с Русланом Соламхановым. Он был шокирован также как в тот вечер, когда Лена целовала ему руки. Смотрел пристально и едко.
- Куда ты собралась?
- Не знаю, - Лена мотнула головой. По существу ей надо было бы расплакаться или хотя бы прослезиться, но от двух-трех часов сидения на солнце организм был обезвожен настолько, что на слезы жидкости не нашлось. Лена смотрела абсолютно сухими, покрасневшими глазами.
- Давай сюда паспорт, - распоряжается Соламханов.
Лена отдает свою красную книжицу, которую Соламханов, предварительно проверив наличие билета на самолет, убирает в карман брюк.
Потом он садится рядом с Леной, протягивает ей бутылку с минералкой, отвернув крышку:
- Пей.
Она захлебывается, закашливается, вытирает рот рукавом. Соламханов пытается шлепнуть ее по спине, чтобы помочь откашляться, но Лена уклоняется от его руки. Тогда он терпеливо ждет, пока она справится сама. Потом осторожно обнимает ее за плечи. «Перегрев на солнце провоцирует глюки», - грустно думает Лена.
- Что у тебя в голове делается? – спрашивает Руслан, живой, не галлюцинация, - Что ты собиралась делать?
- Не знаю.
- Это твой билет. Ты полетишь домой.
- Я не хочу! То есть хочу, но не могу. И не хочу, - Лена путается в показаниях.
- Твои родители тебя ищут.
- Я знаю. У меня хорошие родители. Я их очень люблю. Они меня очень любят. Но возвращаться туда – это невозможно. Что я там теперь буду делать?
- Жить.
- Как жить? Как я теперь буду жить? Как я раньше могла там жить? Я не хочу к родителям.
- А что ты хочешь? О чем ты думала? Что останешься здесь: без денег, документов, гражданства? Что ты собиралась тут делать?
- Я не знаю. Я не думала об этом. Я ни о чем не думала. Я просто жила и все. А там я жить не смогу. Тут есть какой-то смысл. Там теперь не будет ничего.
- Лена, - позвал Руслан.
Он никогда не называл ее по имени. Лена вздрогнула и вынырнула из жижи собственных страданий. Посмотрела ему в глаза. Кажется, она раньше и не замечала, что живет рядом с живым человеком. Но он был живой. Зрачки сужались и расширялись, лицевые мышцы сжимались, подчиняясь бродившим под черепной коробкой эмоциям.
- У меня тоже были дети, - сказал Соламханов, тщательно выговаривая каждое слово. Он убрал руку с Лениных плеч, положил себе на колено и пошевелил пальцами, давая себе осязательный толчок к вербальному выражению мыслей. – Дочка и сын. Дочка твоя ровесница. Я… Я потерял своих детей в Ачхой-Мартане, несколько лет назад. Они ушли, пока я разбирался со своим прошлым. Я был государственным обвинителем в Грозном. В девяносто первом из тюрем под видом политических были выпущены уголовники. В том числе те, которых посадил я. Мне пришлось защищать свою семью. Сперва от них. Потом от всех, кто приходил в мой дом с оружием. Мои дети поняли войну по-своему. Они ушли воевать за ислам.
- И дочка?
- Седа. Ее звали Седа. Она хорошо стреляла и стала снайпером. Потом я узнал, что она попала в плен к федералам.
Пальцы Руслана замерли, потом сжались в кулак, обрывая мысль. Что могли сделать федеральные солдаты с чеченской снайпершей, понимала даже Лена, никогда не видевшая войну своими глазами. Она затаила дыхание, застыла, боясь пошевелиться и не услышать от Руслана больше ни слова. Но он очнулся, бросил на Лену виноватый взгляд. Он был отзывчивым человеком, ожидающим отклика на свою скрытую боль.
- А сын? – спросила Лена.
- Сын считал, что настоящий мужчина должен быть храбрым воином. Он был так воспитан. Пока не было войны, такое воспитание было нашей особенностью. Я так и не понял, в какой момент его упустил. Он ушел, и его больше нет. В один день в полевом госпитале я узнал о том, что потерял обоих.
- А жена? – неожиданно перебила Лена.
- Замира погибла в январе девяносто пятого, в Грозном, под завалами. В Ачхой-Мартан я уехал с детьми уже без нее.
- А Хусейн, он, правда, ваш племянник?
- Да, сын моего старшего брата. Он выжил, потому что не пошел воевать из-за зрения. Мы с ним прошли через фильтр, вместе ушли в горы. Потом я привез его сюда. Он был единственным, кого я мог спасти. Раньше. Теперь нет.
- Теперь есть я? Но я не просила меня спасать.
Лена осеклась, ведь на самом деле просила. Но Соламханов не вспомнил тот случай.
- Хусейн тоже не просил. И мне не важно, что ты об этом думаешь.
Последние слова Руслан произнес жестко, с усилившимся акцентом, делая согласные резкими и гортанными.
- Дика ду, - шепчет Лена как мантру.
- Пошли, - Руслан встает.
Лена поднимается и бежит следом на затекших ногах, как собака за хозяином, в дом, где ждет голодный Хусейн.
16
На площадке перед домом, в тени персикового дерева, склонившегося под тяжестью спелых плодов, стоят грузный мужчина с красной шеей и потным лицом, с большими, словно размазанными по лицу губами, в джинсах и серой рубашке, растянутой на животе так, что между пуговицами проступает пучок меха, и розовощекий мальчишка в красной футболке с символикой турецкого флага - полумесяцем и звездой. Майор Федосеев смотрит сперва на Соламханова со сложным выражением удивления и надежды, затем на Лену - с нечитаемым выражением, напоминающим сожаление. Мальчик выглядит живее, чем в прошлый раз. У него в глазах прыгают искорки, когда он видит чеченца, подарившего ему кинжал. На этот раз Федосеев первым подает руку.
- Приветствую, Руслан. Я рад, что ты нашел ее. Когда ты мне позвонил, я подумал, что может понадобиться моя помощь. Но, как видишь, ко мне твоя девочка не приходила.
- Заходите, раз пришли, - лаконично отвечает Руслан. Вряд ли он рад видеть Антона и Ивана именно сейчас, но закон гостеприимства обязывает.
- Дядя, а вы мне покажите еще приемчики с кинжалом? - лезет Ваня.
- Я попрошу Хусейна, - Руслан рассеянно скользит по мальчику взглядом.
Хусейн оказывается дома, он сидит на полу с ноутбуком. На гостей он смотрит долго, под толстыми стеклами очков не брезжит и намека на узнавание. И только когда Федосеев здоровается и протягивает парню руку, Хусейн вздрагивает, недоумевающе смотрит на дядю, затем отрицательно качает головой и для убедительности упирает костяшки пальцев в ковролин, подчеркивая, что руку подавать он не будет. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Руслан говорит Хусейну несколько слов по-чеченски. Лена улавливает "здравствуй", "мальчик", "кинжал". Хусейн упорно мотает головой, и Руслан согласно кивает:
- Извини, майор, твоему сыну не повезло. Приемов не будет.
Федосеев убирает протянутую руку.
- Ты изменился, Хусейн, - говорит он приветливо, - Ты знаешь, что твой отец вероятно жив?
Хусейн взлетает с пола, роняя ноутбук.
- Нет! Ты врешь!
- Его перевели в большой фильтрационный лагерь в Толстом-Юрте, а затем выпустили как мирного жителя. Следствие велось там отвратительно, но кое-что зафиксировано. Твоему отцу повезло, как еще нескольким заключенным. Он даже не находится в федеральном розыске, в отличие от большинства тех, кто тогда бежал вместе с вами. Вот только после Толстой-Юрта следы его теряются. Но тебе стоит попытаться его найти.
- Я писал в Гехи, мне не ответили ни разу!
- Они могли уехать в Дагестан, в Гехи стало сильно неспокойно, особенно в последнее время. Из предгорных районов было много беженцев.
- Майор, мальчик прав. Все эти четыре года мы ничего не смогли узнать о семье брата, не надо давать нам надежду, - отвечает Руслан.
- Я не даю надежду. Я даю факты. Они в том, что на момент вашего побега Бислан Соламханов был жив. Что вы сделаете дальше, ваши заботы.
Хусейн ерошит волосы над правым ухом, задевая дужку очков и смещая их влево. Руслан стоит, задумчиво глядя себе под ноги.
- Я собирался вернуться в Гехи, как только Хусейн выучиться. Все равно надо искать и семью Бислана и других родственников.
- И тебе там больше место, чем здесь. Скорей, не в Гехи, в Грозном. Прокуратура Чечни работает с февраля этого года. Что там твориться, можно себе представить, при женщинах и детях не скажу. Но там ты нужнее, чем здесь: там власть, информация, работа. Хотя тебе решать.
- Ишшта ду, - сам себе отвечает Руслан, а затем Федосееву: - Коньяк я тебе не предлагаю, ты его выпил в прошлый раз, а ужина сегодня не будет. Моя девочка его не готовила.
- Давай что ли, ножки куриные из ресторана закажем, - предлагает Федосеев, - Я плачу за все. Мы с Ванькой сегодня ночью в три часа вылетаем. Чартерный рейс. Попрощаемся хоть на этот раз по-людски.
Руслан кивает. Антон садится на стул, вытягивая травмированную ногу и набирая номер ресторана на трубке. Ваня пристраивается на краешек дивана и с надеждой смотрит на неумолимого Хусейна, все еще стоящего изваянием посреди гостиной. Руслан занимает место в кресле у входа. Лена жмется в дверях.
- Заходи, садись, - кидает ей Руслан.
- Можно я к себе пойду? - поколебавшись, спрашивает Лена, - Голова болит ужасно. Я не буду есть.
Она врет по поводу головной боли и все-таки страшно хочет есть, но на сегодня с нее приключений хватит.
- Останься, - приказывает Руслан, - Выпей таблетку и останься. Лекарства на кухне, ты знаешь где.
Лена тащится на кухню и там, вместо того, чтобы найти парацетамол, сидит на табуретке, втянув голову в плечи, загрузившись по уши, и тянет время перед тем, как выйти к хозяевам и их гостям. Как и в прошлый приход русских посетителей перед ней появляется Антон Федосеев минут через десять.
- Не бойся, Соламханов знает, что я пошел за тобой, - сразу предупреждает Ленин испуг Федосеев, - Он разрешил. Хотя я и не понимаю, зачем мне его разрешение, чтобы поговорить с тобой.
- О чем? - деревянным голосом стучит Лена.
- Он сказал, что ты улетаешь послезавтра.
- Похоже на то...
- Ты к нему привязана. Это объяснимо. Стокгольмский синдром. Ну, и он необычный. Для нас... Это привлекает.
- Не в этом дело. Я не мазохистка и не полная дура. Просто он очень хороший человек. Он умный, человечный, искренний. Он спас меня.
- Спас?
- Да, долгая история. Две недели назад он меня вытащил из гадкого места.
- И забрал в еще более гадкое...
- Нет. Он хороший. Правда, хороший. Стокгольмский синдром тут не при чем. Мне будет не хватать его.
- Ты не понимаешь, девочка. Все намного сложнее, чем тебе, такой юной и романтичной, кажется. Четыре года назад в Чечне я, как говорит мой старший сын, не втыкал, кто они такие. Чеченцы - страшные люди. И Соламханов тоже. Нет, не в том дело, что нация несет на себе отпечаток каких-то пороков. В любом народе есть праведники и бандиты. Изначально Руслан Соламханов обычный человек, по крайней мере, он был вполне нормальным, пока не началась война. Война изуродовала его. Также как в конце сороковых Казахстанская ссылка искалечила его отца и старших братьев. То, что пережил Руслан Соламханов не то, что тебе, мне трудно представить. Потерять дом, семью, статус... Ему нельзя доверять. Он сам себе не доверяет. То есть он не даст никаких гарантий, что однажды не пришьет тебя. И хорошо, что он это понимает. Именно поэтому он сам отправляет тебя домой.
- Вы думаете, он хочет меня убить?
- Не хочет - может. На самом деле, он до чертиков влюблен в тебя, но оставлять тебя с ним наедине я бы не рискнул ни минуты. По-хорошему мне надо забрать тебя сейчас же.
- Он не отпустит.
- С ним можно об этом говорить.
- Я не пойду!
- А вот это зря. Не стоит играть с огнем, девочка. Этот человек опасен.
- Я не могу так. Это несправедливо. Он ведь не последний день живет. Из-за того, что он пережил войну, его нельзя наказывать еще раз - отнять у него возможность нормальной жизни.
- Брось, Лен, ему чуть за сорок. Ему еще коптить небо не один десяток лет. Но он должен сам пройти свой путь, не вмешивая в свою жизнь юных, смелых и неопытных. Он не должен искалечить тебе жизнь. Не бери на себя его судьбу. У него еще будут более безопасные варианты: женщины постарше и его национальности. У тебя свой путь, у него свой.
- Ужасно.
- Есть вещи, которые мы не можем изменить. Для тебя лучше уехать.
- Я знаю! - Лена меняет тон с растерянного на грубый.
- И все будет хорошо.
- Я знаю!
- Что знаешь?
- Все! - Лена становится агрессивной.
- Слушай, а у тебя характер есть, - удивляется Федосеев.
- Есть.
- И как он с тобой справляется?..
- Бьет!
Федосеев замолкает.
17
- Поговорим? - Руслан приходит к Лене в начале двенадцатого, вскоре после ухода гостей, уже спешащих на трансферт в аэропорт.
Лена лежит одетая в постели на покрывале, отвернувшись к стене, и водит пальцем по обоям. Она резко оборачивается к Соламханову, во взгляде испуг и усталость. Меньше всего ей сейчас хочется интима, больше всего хочется пожалеть себя и погрустить.
- Просто поговорим, - мягко уточняет Руслан.
- О чем? - Лена говорит, как всегда, покорно, но в ее голосе звучит умоляющая просьба оставить ее в покое.
- О тебе и обо мне. Ты ведь давно хотела этого.
- А смысл? Я уезжаю, вы остаетесь. У вас своя жизнь, у меня - своя.
- Пошли все-таки ко мне, поговорим.
Лена нехотя поднимается с постели и идет в комнату к Соламханову. Там устраивается на стуле у окна, он садится напротив нее в кресло.
- Что тебе сказал Федосеев? - первый вопрос Руслана.
Лена вздрагивает: вот тебе и мирный разговор. Она торопливо начинает соображать, что именно из сказанного гостем можно передать хозяину. Выбор внезапен.
- Он сказал, что вам нельзя доверять. Что вы - опасный человек.
- Возможно, он прав, - спокойная реплика Руслана.
- Нет, не думаю, - решительно протестует Лена, - Если так рассуждать, то абсолютно все люди опасны друг для друга. Кто-то больше, кто-то меньше. Человек - вообще опасное животное, расчищающее себе ареал обитания путем уничтожения сородичей. И если в человеческой природе есть что-то доброе, то оно носит только утилитарную функцию продолжения рода: чтобы люди не пожрали своих детенышей. Впрочем, и здесь проколы. Во многих культурах люди только и ищут повод для убийства детей: за отказ от семейных устоев, за аморальное поведение, за нетрадиционные взгляды, за измену родине и за богохульство. Героический Тарас Бульба больше всего известен тем, что грохнул своего сыночка, а вовсе не подвигами.
- Себя ты тоже считаешь опасной?
- Ну, я... Видимо, для сохранения популяции кто-то должен быть иным. Одни люди, их большинство, рождаются, чтобы жить, кушать и преодолевать, другие, типа меня, рождаются, чтобы любить, кормить и умирать.
Руслан закрывает глаза ладонью и опускает голову. Когда он отнимает руку от лица, Лена понимает, что так он прикрывал улыбку. Ему откровенно смешно, и поскольку Лена еще не поняла причин веселья, ей становится неприятно.
- Я что-то не то сказала?
- Что ты здесь делаешь? - спрашивает он в лоб с колючей издевкой.
Лена краснеет от стыда и обиды. Этого вопроса она давно ждала, но ответ на него так и не подготовила, и поэтому мычит, отводя взгляд:
- Ну... Вы понимаете... Там... Дома... У меня депрессия началась, от бессмысленности жизни. Ну, мне надо было жить дальше так, как мне не хотелось. Ну, как бы все радостное в жизни кончилось, и началась ненавистная однообразная взрослая жизнь, где мне надо было делать то, что я ненавижу - зарабатывать деньги, создавать семью, детей рожать, - Лену передергивает от собственных объяснений, - Родители хотели как лучше. Они думали, я развеюсь, и отправили меня в Болгарию. А меня понесло дальше - в Турцию. А тут меня понесло еще дальше...
Руслан становится чуть серьезнее.
- Дома у тебя остались родные и друзья. И ты всех оставила - ради чего? Где твои любить и умирать?
- Но я здесь случайно так попалась! - протестует Лена.
- Случайно? - Руслан снова смеется.
Лена затыкается.
- Все люди рождаются, чтобы жить, - наконец отсмеявшись, говорит Руслан, - Ты тоже. Только жизнь это не то, что о ней думают дети и многие молодые люди...
Лена ждет продолжения, но Руслан вдруг спотыкается буквально на середине слова и замолкает. Он больше не смеется, он собирается с мыслями и смотрит на свои руки, рукава рубашки, потом поднимает голову и смотрит поверх Лениной головы в окно, в темный ночной Стамбул, наполненный остывающим воздухом и редеющим движением. Лене странным образом передается посторонняя мысль о том, что огромный город, простирающийся за стенами дома, на самом деле маленький, чертовски маленький, ничтожный как спичечный коробок, незначительный как осиное гнездо.
- То, что ты сделала - это как выбрасывание рыбы из аквариума. Жизнь - это аквариум. Человек внутри. Пока он растет, ему кажется, что познание аквариума бесконечно, что жизнь - это движение вперед. Потом у кого-то раньше, у кого-то позже ощущение мира ломается. Человек понимает, что знает уже все необходимое ему для самостоятельной жизни. Есть детали, которых он не знает, их может быть много, но они уже не меняют общей картины мира. И дальше начинается плавание по кругу - до самой смерти. Многие молодые не выдерживают и пытаются выброситься за пределы аквариума. Им кажется, что там есть еще что-то непознанное.
- А там другая среда?
- Нет. Там нет ничего. Совсем ничего. Жизнь - то, что внутри, то, что снаружи - смерть. Пустота. И перед тобой выбор: либо ты возвращаешься обратно, либо умираешь.
- Либо я еду домой в свою бессмысленную жизнь, либо умираю? - Лена делает перевод с аквариума на последние события.
Руслан молчит. Он заметно устал. Лена со скрипом продолжает выдавливать мучительное:
- То есть я так и буду жить, как ненавижу и боюсь? Буду зарабатывать деньги и трястись над каждой копейкой? Выйду замуж, нарожаю детей, и когда-нибудь буду держать свою дочь, чтобы она не убежала куда-нибудь в Турцию на поиски приключений?
- Непременно.
- И мои дети будут тихо ненавидеть меня и мои нотации. Будут считать меня старой дурой, которая ничего не понимает в жизни? И я буду противна сама себе?
- Возможно.
- НЕ ХОЧУ! - выкрикивает Лена. - НИКОГДА!
Руслан хищно улыбается. Его улыбка уже не насмешливая и не издевательская, она похожа на оскал: плотно сжатые зубы и чуть раздвинутые губы. Во взгляде тоже что-то неуловимо меняется - уходит согревающая взгляд искра, и появляется лед. В порах кожи блестят металлические крапинки пота.
- В чем проблема? Я могу убить тебя прямо сейчас. Зачем долго мучиться. Жизнь или смерть. Выбирай.
В подтверждение своих слов Руслан достает Макаров из кобуры, лежащей на тумбочке, ставит перед собой на журнальный столик коробку с патронами и начинает медленно, очень медленно, вставлять в обойму патроны, один за другим. Первый, второй. Полминуты Лену пробирает идиотский смех: "Допрыгалась, коза". Затем становится неуютно, и она в тоне прерванной беседы деловито протестует:
- Это нечестно! Нельзя предлагать человеку выбор между жизнью и смертью. Такого выбора не существует. Человек всегда будет выбирать жизнь, так заложено в его природе. Потому что есть инстинкт самосохранения.
- В самом деле? Раньше никакой инстинкт тебя не беспокоил.
Руслан не прерывает начатого дела. Третий, четвертый. Лену дергает страх. Страх - как маленькое живое существо, настойчиво требующее внимания и ласки. Повинуясь страху, Лена неуверенно шепчет:
- Не надо!
- Что?
- Не надо меня убивать! - чуть тверже.
- Ай, как нехорошо, девочка, просишь, - кажется, Руслан говорит с намеренным пришептыванием, растягивая шипящие звуки, - Ты ведь умеешь просить.
Пятый, шестой. Щелчок задвигаемой обоймы.
- Ты думаешь, есть что-то, что может меня остановить? Ты здесь никто. Тебя вообще здесь нет. Тебя никто и никогда не будет здесь искать. Федосеев уже в аэропорту.
Майор Федосеев... Лена мысленно видит его лицо: "Не играй с огнем, девочка. Он опасный человек. Он сам не может дать гарантии, что не убьет тебя". Холодок бежит по Лениному загривку снизу вверх, приближаясь к затылку, сковывает мышцы спины и шеи. Руслан берет в руки глушитель и также медленно начинает прикручивать его к пистолету. Лицо Соламханова пугающе неподвижное, взгляд жесткий. Федосеев не мог знать, но как будто предчувствовал и предупреждал. Лена не сводит взгляд с металлического ствола, к которому уже почти прикручен глушитель. И все? Это будет конец? Жизнь мелькает перед глазами как набор слайдов. В ней не было еще ничего. Теперь - все было. Руслан щелкает предохранителем. И Лена, не отдавая себе отчет, опрометью кидается к его ногам, обхватывает двумя руками колени, умоляет как Лейла Хаджи-Абрека:
- Не убивайте, пожалуйста!
Дуло ПМ удобно прижимается к ее затылку, в центре желобка у основания черепа. Ужас вырывается пронзительным вскриком:
- Нет!!
Лена намертво сжимает колени Руслана:
- Нет, пожалуйста, не надо! Не надо!
Рука Руслана вздрагивает, и ствол больно вжимается Лене в затылок. Липкий кокон ужаса оплетает ее как гусеницу. Сердце замирает. Мозг равнодушно показывает картинку со стороны. Два человека, один из которых убивает другого. Ничего особенного. Скучающий бог пошел за попкорном.
- Еще хоть минутку! Жить!
Бесконечный миг отчаяния, и дуло пистолета покидает Ленин затылок. Повторный щелчок предохранителя. Лена продолжает стоять на коленях перед Русланом, уткнувшись лицом в его брюки:
- Нет, пожалуйста.
Руслан кладет пистолет на тумбочку. Лена начинает рыдать, воет остро, по-бабьи, навзрыд, слез - водопад, как будто в нее через темечко бочку воды залили. Брюки Руслана быстро намокают. Некоторое время, он ничего не предпринимает. Затем отталкивает Лену. Нет, пытается оттолкнуть, потому что она приклеилась к нему намертво и поливает слезами, соплями и слюнями.
- Иди, иди отсюда! - жестко приказывает Руслан. Еще жестче: - Пошла вон! Убью.
Последнее действует. Лена отлипает, закрывая зареванное лицо ладонями, как будто оно покрыто ранами. Поднимается на ноги и уходит, задыхаясь от унижения. В спину подгоняет последнее напутствие:
- Запомни на всю жизнь: это твой выбор.
18
Ей всего двадцать, у нее есть все, и она не хочет жить. У него не осталось ничего, и он живет, и будет жить, упорно хватаясь за надуманные и реальные смыслы жизни. Руслан дергает уголком рта в подобии ухмылки, посмотрев на свой заряженный Макаров, который он аккуратно поставил на предохранитель, сделал то, что так небрежно забывал в начале девяностых, когда носил оружие с собой в Грозном, наполненном боевиками президента. Тогда у Руслана еще была семья и любимая работа, ему было что терять, но своей жизнью он дорожил меньше, чем сейчас, когда терять уже нечего. Чем меньше оставалось смысла, тем отчаяннее он цеплялся за жизнь, тем больше боялся смерти. У Руслана оставалось слишком много времени, не отданного близким людям и важной работе, чтобы его наполнила пустота, разъедающая душу и оставляющая отвращение и брезгливость, те чувства, с которыми правоверному мусульманину нельзя уходить в мир иной, а значит, нельзя уходить совсем, пока в душе не появились покой и смирение. Но откуда их взять было Руслану? И если смирение он собирал в себе по капле, и его хватало лишь в экстренных случаях на нежданных гостей - майора Федосеева и его сына, то покой он уже и не надеялся обрести.
Затылок и шею ломит от неподвижной позы. Он не хотел, чтобы она ушла. За минуту до ее ухода он мысленно видел, как она поднимается с пола, садится к нему на колени, пробегает невесомыми пальчиками по его шее, загривку, по холмикам ноющих позвонков, приподнимающим зудящую кожу ключицам и лопаткам. Он поцеловал бы ее липкие, розовые губы, опухшие от слез мягкие щеки, покрытые белесым пушком виски. Затем он взял бы ее, но не так, как обычно, механически, а бережно, упиваясь каждым своим и ее движением, сливаясь с ней, как с абсолютным, природным женским началом, как со всеми женщинами на земле - беззащитными и защищающими.
Он не собирался убивать Лену, вряд ли смог бы сделать это намеренно, хотя на долю секунды, вздрогнул, представив, что нажмет на курок случайно, и поторопился свернуть свой эксперимент. Он хотел поиздеваться над девушкой, показать ей наглядно, как быстро улетучиваются юношеские фантазии из набитой ими головенки, когда человек сталкивается с реальностью. Пусть даже с такой грубой реальностью, как ПМ в руках жуткого чеченца. Но вот ее слезы оказались испытанием уже для Руслана, надорвав его душевную пустоту, сотканную из грубого холста, в самом центре, прожгли в ней дырку, как едкая щелочь. Когда она рыдала в его колени, его раздирало от горделивого ощущения беспредельной власти над человеком и от желания защитить девочку от всей боли в мире, в том числе, от себя самого.
Выгнав Лену, Руслан физически ощущает, как зарастает его пустота, холст покрывается коростой из клея и черной масляной краски. Деревенеет шея, застывает затылок, замерзают плечи.
Руслан встает и идет к Лене в комнату. Он хочет ее видеть. Но, поднеся руку к дверной ручке, тормозит. Он не должен к ней идти сегодня, не должен опустить себя до положения человека, просящего о ласке, после того, как поставил такую жирную точку последней фразой о выборе. Еще на один день или на всю жизнь он останется для нее жестким, сильным, несгибаемым. Сводящее с ума желание хотя бы прикоснуться к этой напуганной девочке, хотя бы протянуть руку в ее сторону, чтобы погреться в тепловых лучах, которые источает ее тело, Руслан затыкает силой воли. Он разворачивается и идет к себе, наклонившись вперед, как против ветра на корабельной палубе. Он уже знает, что традиционно положительные черты, такие как сила воли, иногда заставляют человека сожалеть об их наличии, но еще не знает, что это как раз тот случай.
19
Следующий вечер был последним Турецким вечером для Лены. Она уже приготовила ужин и листала Коран, сидя у себя в комнате, когда к ней зашел Руслан Соламханов. Он держится просто и непринужденно. На этот раз он чисто выбрит, но одет небрежно, в джинсы и синюю рубашку. Он садится на стул напротив Лены, скрестив руки на груди. Руслан держится так свободно, что бросавшиеся ранее в глаза национальные черты совершенно нивелируются. В этот момент он интернационален, как мужчина, который пришел к женщине поговорить о жизни.
- Ты когда-нибудь была на Кавказе?
Лена молча мотает головой: "Нет, не была". Присутствие Руслана ей неприятно. Она остро ощущает его инородность, как в тот момент, когда провожала его взглядом, выглядывая из окна и прячась за занавеской. Но тогда инородность восхищала и притягивала, а теперь отталкивает. Его национальные особенности - легкий акцент, высокомерие, черные глаза, восточные скулы - теперь воспринимаются как уродство - как лишние конечности. Паук, точно паук, шевелящий мохнатыми лапками, подбирается к ней, опасный, непредсказуемый, заставивший молить о пощаде. Она непозволительно много ему доверила. "Не играй с огнем, девочка!" - так говорил Федосеев. "Я НЕ девочка! И я больше не играю!" Завтра она едет домой. В свою обыденную жизнь, за которую будет держаться равнодушно и стойко, как большинство взрослых людей. Она не знала, чем закончилась сказка о Человеке Без Призвания. Теперь знает. Он просто вырос и перестал искать. Навсегда. Никакого призвания у него не появилось. Ему стало не до призваний. Ему надо было на хлеб зарабатывать. И у нее не будет никакого призвания и никакой иной жизни. Она пойдет по стопам своих родителей в их скучном прожигании жизни и больше никогда не попытается сопротивляться, став обывателем и конформистом. И так будет правильно.
Руслан ровным голосом рассказывает о горной форели, которую ловил в Гехинке с родственниками. Не дождавшись от Лены отклика, он смотрит ей прямо в глаза и наталкивается на колючую брезгливость. Руслан встает, подходит к ней с намерением прижать к себе, как в тот вечер, когда провожал Федосеева с сыном, и наталкивается на выставленные вперед руки:
- Не трогай меня.
Она не кричит. Она предупреждает. Он пытается сломить ее сопротивление, убирая ее руки в стороны. Но она делает шаг назад, отгораживаясь ладонями:
- Если ты меня изнасилуешь, я встану ночью, когда ты будешь спать, и убью тебя.
Руслан стоит, склонив голову, напротив Лены, покачиваясь вперед-назад. Она ждет, что он ей как обычно скажет: "Пошла вон!" Еле заметные маятникообразные движения его туловища как будто отражают его внутренний выбор: продолжать ломать Ленино сопротивление или выгнать ее за дверь.
- Игра закончена? - задает он неожиданный вопрос. В его голосе сквозит горечь.
Лена молчит. Она больше не слышит слов этого человека, а голос как кваканье жабы ей неприятен.
Однако последовавший вслед за этим вопросом поступок Руслана все-таки всколыхнул теплую волну в ее сердце. Правда, всего лишь на пару мгновений. Соламханов развернулся и ушел сам, закрыв за собой дверь.
20
Атмосфера аэропорта выветривала из головы нерасторопность и сонливость. Под электронным табло Лена чувствовала себя вполне "деловой колбасой", и настроение было приподнято, хоть двигатель самолета еще не подкинул ее в голубую бездну. И более того, рейс задерживался. Не намного, всего на сорок минут, но и эта отсрочка раздражала Соламханова. При виде него Лена понимала, что он чувствует примерно то же, что и она. Болото чужого города отпускало его из цепких лап, и он, расправляя плечи, возвращался к себе изначальному, стремительному и горделивому нохчи, не терпящему преград на своем пути. Он знал, что скоро придется возвращаться обратно в Стамбульские кварталы. Ему это не нравилось, и поэтому он хотел максимально приблизить неприятный момент, чтобы не обострять его ожиданием. Он был в таком нервном состоянии, что Лена снова старалась слиться с интерьером, чтобы не привлекать внимания.
Все-таки Соламханов кинул на спутницу быстрый взгляд. Комок в Ленином горле протолкнулся в грудную клетку, где встал, затрудняя дыхание.
- Пить будешь? - неожиданно спросил Соламханов, когда Лена ожидала от него, по меньшей мере, упрека.
- Буду, - кивнула, - И шоколадку.
Вместо шоколадки Руслан принес леденцы, и их Лена взяла с собой в самолет. Воды успела выпить несколько глотков, потому что объявили регистрацию на рейс "Стамбул - Санкт-Петербург". В очереди на регистрацию Руслан все еще стоял рядом с Леной, время от времени придерживая ее за предплечье то ли для того, чтобы подтолкнуть ротозейку вперед, то ли это был прощальный жест.
Вход в терминал пугал Лену, в ушах скрипело навязчивое клише из Стивена Кинга: "Доооолгий джонт. Это дольше, чем ты думаешь". Руслан развернул ее лицом к себе. После ночи, когда он чуть не убил Лену, у нее периодически подвисало сознание, она выпадала из реальности и с трудом соображала, что происходит вокруг, возможно, от усталости и нервного перенапряжения. Он что-то говорил ей, причем на вполне понятном русском языке, но в смысл она не врубалась. Потом усилием воли включила сознание и настроилась на Руслана. Он выглядел забавно. Таким она его еще не видела. Похож на крайне смущенного и поэтому грубого кавказца, пытающегося приударить за славянской девушкой. Он вкладывает ей в руку бархатную коробочку:
- Возьми. Я покупал своей дочке, но ей не нужны больше украшения.
Лена открывает футляр. Желтая цепочка, возможно золотая.
- Нет-нет, я не возьму, - рассеянно сует обратно горячему восточному мужчине.
И снова выпадает из реальности. Так будет дома. В Питере. К ней подойдет познакомиться горец, она отвернется и уйдет, не сказав ни слова. Как и полагается порядочной девушке.
- Нет, не возьму. Оставьте своей дочери. Она найдется. Я ведь нашлась. И она найдется.
Руслан обрывает фразу на полуслове и диковато смотрит на Лену. Молчит. Лена с усилием включает сознание и прокручивает пленку памяти назад, чтобы понять, что именно она сказала. Вспоминает. Розовеет от уха до уха.
- Извините.
Отворачивается и уходит. Помещение для личного досмотра со стеклянными дверями. Там Лена снимает туфли и проходит сквозь ворота металлоискателя. Мысленно она уже дома. От этого желудок поджимается поближе к сердцу.
Белесый туман страха и пустоты разрывает оклик:
- Лена!
Она оборачивается. Руслан стоит у входа в терминал. Его немного растерянное лицо кажется привлекательным. Лена не пытается запомнить мужчину в этот момент, хотя и понимает, что видит его последний раз в жизни. Она подняла руку и не то, чтобы помахала, а оттолкнула от себя шарик воздуха. И вместе с воздухом откинула в прошлое Руслана Соламханова, его племянника Хусейна, Мисута, македонца с кроликом и питоном на подвеске, толстого турка с трясущимся животом, минареты с громкоговорителями, кипучий Босфор и голубую мечеть. И продолжила путь в бесконечность ожидающей ее обыденности.
"Долгий джонт. Бесконечно долгий джонт". В момент прохода через терминал Лена еще не подозревала, что туман продолжится и далеко за пределами Стамбульского аэропорта. Пройдут недели и месяцы, прежде чем она снова окажется в материальном мире, и отчетливо осознает смысл происшествия в Стамбуле и знакомства с Русланом Соламхановым.
21
Родная «тушка». Высокие оранжевые кресла с белыми чехлами. От иллюминаторов прохладный пар. Свист моторов. В воздух поднялись, только когда стемнело. В небе началась гроза. Лена загадала: если молния сверкнет четное количество раз, то встречать будет папа, если нечетное – мама. Потом со счета сбилась. Заложило уши, и Лена грызла леденцы, купленные Русланом. Через проход сидел русский парень и навязчиво улыбался в Ленину сторону. Лена подчеркнуто его не замечала.
Потом аэропорт Пулково. Смеялась на таможне: «Какие вещи? У меня нет никаких вещей. Только паспорт». Питерский дождик чертил на черных, ночных стеклах полоски. Родной светло-желтый электрический свет. Родная русская речь. Так много знакомых слов сразу, что это ошеломило. Даже дети кричали по-русски, требовательно, сердито: «Дай! Мама! Сумолют!» Лена оглядывалась в поисках встречающих. Неужели никто не приехал? Потом у выхода, в конце зала увидела маму...
Лена бежит, глядя под ноги, придерживая одной рукой длинный подол, чтобы не упасть, другой платок на голове, чтобы не сполз. Еле-еле добралась. Вот они! Все семейство: мама, папа, Юля с Вадиком. Родители бледно-зеленые. Мама зажимает рот нервной рукой. Папа что-то испуганно рассматривает у Лены под ногами. Ну?! Кто первый?! Юлька! Ну, конечно, дорогой Юльчик! Сестричка.
-Что, Ленок, оттопырилась? – укоризненная улыбка и порывистые объятия. Шепот на ухо: - Лягушка – путешественница. Родители тебя убьют, и правильно сделают.
Потом мама:
- Алена, ты ислам приняла?!
- Нет, мама, я просто так одета. У меня другой одежды нет. Не бери в голову.
И папа:
- Привет, ребенок.
Он лаконичен, всего двумя словами смешивая Лену с атрибутами детства: жвачками, шипучками и розовыми бантиками.
- Привет, папа. Я вернулась.
Есть ли смысл...
Мама на диване грызла семечки. Вадик стоял перед журнальным столиком на коленках и рисовал крокодила синим фломастером. Телевизор обеспечивал шумовой фон. Лена бесцельно гоняла сообщения на Интернет-форум.
Поздняя осень стегала оконное стекло редким дождиком.
Два знакомых слова выдернули Лену из плаванья по виртуальному пространству. Оторвавшись от компа, она мазнула взглядом по экрану телеящика. Шла передача с сопливым названием «Жди меня».
В студии в рядах зрителей - молодая женщина с годовалым ребенком на руках. Рядом милиционер с лейтенантскими погонами.
- …это мой отец. Нам сообщили, что видели его последний раз в миссионерском госпитале в конце лета 1996 года. Он был с моим двоюродным братом. Папа, если ты меня слышишь, мы тебя ждем. Я вышла замуж за Ахмеда. Твоему внуку уже годик. Его зовут Саид. У нас все хорошо, мне помогли. Возвращайся, папа.
Бусинки слез в уголках ее глаз. Ребенок возмущенно елозит и тянется за соской. Милиционер, жутко смущаясь, забирает ребенка к себе на руки.
- Вы хотите что-нибудь сказать? - ведущая подносит микрофон парню.
- Мне некого искать, - бормочет парень, - Мои родные погибли. Но я хочу, чтобы моя жена нашла отца. Он был очень добр ко мне.
Лена всматривается в черты лица девушки, разыскивающей отца. Полная копия Руслана Соламханова. Странно, что дочери так бывают похожи на отцов.
Она бросается к журнальному столику, отталкивая Вадика, и царапает первым попавшимся фломастером семь цифр – телефонный номер - под лапами озверевшего аллигатора. Вадик поднимает рев. Фломастер высох и следов не оставляет, один, второй, третий…
- Черт подери, свинтус, у тебя хоть что-нибудь пишет?!
- Лена! Что ты делаешь? Синий еще ничего. Что случилось?
Мама поспешно поднимается с дивана. Шелуха семечек рассыпается по ковру стаей потревоженных насекомых.
- Мама, где телефон? Это очень важно. Мне нужно ей позвонить!.. И ему тоже.