Продолжение. Начало 2, 3
День за днем катилась неделя. Небольшие неприятности пережиты. Беседа с милиционером о смысле жизни закончилась соглашением о бессмысленности таковой.
В среду подвал оказался запертым. Пришлось ночевать в Милом доме. Так называли бездомные «ночлежку», одно из немногих мест, где находили пристанище на месяц, кое-кто на год бомжи. Там старались помочь: восстанавливали документы, подлечивали, находили родственников, возвращали в семьи, помогали с поисками работы. Дело оставалось за малым – держаться за новую жизнь. Но мало кто за нее держался. Директор "ночлежки" знавал и наследственных бомжей.
В четверг или пятницу, гуляя в университетском сквере, Иван Петрович видел жену. Неприятно удивился, что та сдала, исчез лоск, хоть добротная одежда была та же. Появилась сутулость. Ни жалости, ни сострадания он не почувствовал. Отметил в сознании перемены и все.
До встречи со своею несвоевременной любовью они с женою жили дружно. Понимали друг друга. Детей у них не было. В молодости о продолжении рода не заботились – учились, писали диссертации. В зрелости волновала карьера. Детородные функции жены были утрачены. Жизнь и без детей была насыщенной и интересной.
В субботу съездил на городскую свалку. Местные бомжи поделились с ним «товаром» - просроченными продуктами.
О том, что продукты вывозят и закапывают, Иван Петрович знал из рассказов покойного отца. Того чуть не расстреляли за то, что выполнял приказ сверху о вывозе и захоронении в старом карьере продуктов. Дело было сразу после войны. Ему, мальчонку, было невдомек, зачем уничтожать продукты? Став взрослым, не раз видел, как действовал экономический закон. В Голландии присутствовал на цветочной ярмарке. По огромному конвейеру двигались охапки цветов. Затем все, что не было продано, уничтожалось до трухи. И это убийство труда человеческого для него было болезненным, но экономика есть экономика. Это ему было понятно.
В воскресенье Иван Петрович планировал работать в своем подвале. Отмычку дал знакомый. В феврале вечереет не так как в декабре. Пришлось подождать темноты. Заглядывая в окна чужой жизни, отметил общность происходящего. От окон веяло вселенской тоской и бессмысленностью. Огоньки окон радость не излучали.
Дошел до двери подвала. С удовольствием отметил, что на снегу нет следов, аккуратно открыл дверь. Привычно зажег свет. Было тепло, тихо. Тетрадь ждала его.
Перечитал начатую статью, страницы романа. Задумался.
Тишина, но не привычная, а другая - насторожила его. Глянул за круг света. На границе между светом и темнотой сидел, скрестив ноги, Крысеныш. Чертыхнувшись, приблизился к нему. Тот не вонял, хоть лицо и руки были грязными. Курточка, явно казенная, топорщилась. Иван Петрович, протянул руку боясь, что тот укусит или убежит. Ребенок доверчиво протянул ладошку. Впервые в жизни он держал детскую руку. Он знал энергичные ладони, протянутые для рукопожатий. Сухую ладошку жены. Нежную и трепетную ладонь любимой женщины. Но эта маленькая ладошка устроила смуту в душе.
Отчетливо вспомнился день, когда бабушка дала ему подержать маленький, теплый комочек цыпленка. Он так сильно и по детски неосознанно сжал его, что бабушкин возглас
- Ванечка! Что же ты наделал!
Долго звучал в его памяти.