Подняв за плечи, я проводил, или, если угодно, перетащил его в постель – он бессильно обвисал на мне, горячий, мокрый, весь вибрирующий от нескончаемой дрожи.
- Не уходите, - прохрипел он, вцепившись в мою руку. – Меня одолевает страх смерти. Знаю, что это ложное чувство, но всё-таки лучше побудьте со мной.
- Разумеется, не уйду, - не без возмущения в голосе отозвался я. – Неужели вы думали, что оставлю вас одного, когда вы в таком состоянии? Ложитесь, ложитесь скорей. Вот что: я дам вам лёгкое успокоительное – не бог весть что, но станет полегче. И потом, мёд. Ваш мёд – прекрасный медикамент самого широкого действия. Мёд и горячий чай галлонами, и всё переживём, да?
Меня самого чуть не стошнило от жалкенькой живости этого бодряческого тона. Но Холмс был великодушен.
- Да, - сказал он и закрыл глаза, чтобы не видеть мою опостылевшую физиономию. Я принёс ему таблетку сетронала, и он проглотил её, морщась, словно от хины, хотя сетронал безвкусен. И я присел и сидел у его постели, чувствуя свою виноватость, хотя, если посмотреть в корень, уж кто-кто, а я-то был повинен в сложившейся ситуации меньше всего, хотя…тоже, как посмотреть.
- Слышали, как мило он предлагал мне покончить с собой, не мешкая? – вдруг спросил Холмс, не открывая глаз. – А ведь не всплыви ночью вся эта история и промолчи Рона о своей роли в ней, я, кто знает, может и…, - он замолчал и скривил губы в болезненной усмешке.
- Так плохо? -
- Сейчас уже нет. С тех пор, как мука сделалась физической и, может быть, психической, но не психиатрической – понятно вам, о чём я?
- Да, понятно. Но что он против вас имеет?
- По-видимому, ничего.
- Ничего? – я даже не попытался скрыть своего изумления.
- А что вы имеете против фоски у вас на руках, когда заход вам в масть, а взятки на заказ не добраны? Она вам просто мешает – вот и всё. Разве вы ненавидите эту несчастную семёрку треф? Ну едва ли…
- Какие же, по-вашему, Пьер Дегар заказал взятки?
Холмс пожал плечами:
- Семёрке треф об этом не сообщают. Разве что догадается сама. Потом, - он усмехнулся. – Когда у неё перестанет так жутко болеть голова. Пока же меня тревожит кроме собственной физиологии разве что Перлинс.
- Думаете, с ним случилось что-то плохое?
- Думаю, с ним случилось что-то плохое, - эхом ответил Холмс и скорчился, обливаясь потом от нового приступа боли.
Растерянная и странная, возвратилась Рона, неся на вытянутой руке тонкостенный тёмного стекла флакон:
- Джон, я ничего не понимаю. Он снова дал мне…
Это была непростительная опрометчивость. Извиняет её разве что необыкновенная раздёрганность Рониных чувств – она ведь не была железной.
Холмс метнулся к флакону, как тигр. На один-единственный миг я успел опередить его, и жёсткие костлявые пальцы сомкнулись не на стекле, а на моём запястье:
- Отдайте! – яростно выдохнул он.
- Вот ещё! Не отдам, конечно!
Тогда он выпустил мою руку и сжал вместо этого моё горло. Он был очень силён. Он всегда был очень силён, а особенно в такие минуты бешеного выплеска энергии. В глазах у меня стремительно стало смеркаться, я терял сознание.
- Отдай! – закричала Рона. – Отдай ему, Джон, он тебя задушит!
Впрочем, мои пальцы и без моего желания уже бессильно разжались. Холмс завладел флаконом. Отброшенный, я отлетел к стене, стукнувшись затылком, сполз по ней на пол. Рона, бросилась ко мне и попыталась меня поднять, громко перепуганно всхлипывая, но мне сейчас было не до неё.
- Холмс, - ничего ещё ясно не видя, в отчаянии позвал я. – Холмс, это путь, никуда не ведущий. Ведь всё начнётся снова, Холмс! Или уж идти всё дальше и дальше, прямо в погибель, или остановиться сейчас. Подумайте! Никто за вас не решит.
Словно не слыша, Холмс торопливо свинтил крышку с флакона. Зрение снова вернулось ко мне, и я видел суетливое копошение его худых суставчатых пальцев даже преувеличенно отчётливо. Они размашисто тряслись, выкатывая на ладонь белесоватые полупрозрачные пилюли. Тут Рона, не тратя время на уговоры, снизу вверх ударила его по руке. Пилюли взлетели в воздух, флакон перевернулся. Озверевший, не похожий на человека, дьявол с рыком повернул в сторону девушки мертвенно-бледную оскаленную морду. Я вскочил и ударил прямо в этот оскал изо всех сил, лишь в последний момент опомнившись и придержав удар. Я ссадил костяшки пальцев, но зверь исчез – всего лишь только мой друг Холмс бесчувственно рухнул на ковёр у моих ног с залитым кровью ртом.
Теперь уже меня и самого трясло.
- Б-б-быстро, - отчаянно заикаясь, велел Роне я. – С-собери всё д-до п-последней п-пилюли и унеси отсюда.
- Что с ним? – стуча зубами, спросила она, торопливо собирая рассыпавшиеся полупрозрачные горошины. – Ты не сломал ему челюсть?
- Не так-то просто она ломается, - мало-помалу я взял себя в руки и обрёл утраченное было хладнокровие. – Я ему губы разбил, да ещё, может…Нет, слава богу, даже зубов не выбил - резцы только чуть-чуть расшатались.
- Но он без сознания!
- Он и так был почти без сознания. Абстинентная лихорадка – у него жар. Ну ты что, всё собрала? Намочи мне тогда полотенце – кровь ему с лица обтереть. И уложим его. Да не плачь, не плачь – обойдётся. Всё обойдётся, - бормотал я, а всё-таки пароксизмы нервной дрожи нет-нет, да и встряхивали меня с головы до ног.
Холмс шевельнулся и застонал, приходя в себя.
Я сделал Роне нетерпеливый знак унести лекарство, и она выскользнула за дверь, успев сунуть мокрое полотенце мне в руки.
- Как вы? – виновато спросил я, прикладывая мокрый холод к его разбитому рту.
- Плохо…
- Простите меня. Мне показалось, вы хотите Рону ударить.
Он усмехнулся уголком окровавленных губ:
- Вам не показалось…
Я растерянно замолчал, не зная, что на это можно сказать. Цепкие но ослабевшие пальцы ухватили меня за край воротника в попытке найти опору:
- Помогите…
Я помог. На какой-то миг его рука задела мою щёку, опалив неестественным влажным жаром.
- Успели припрятать, конечно? Для того и сбили меня с ног? – и задыхающийся голос с привычно-насмешливой ноткой тоже обжигал.
- Конечно, успел.
Он устало и зло бесслёзно разрыдался, словно собака, поперхнувшаяся костью.
- Совсем вам плохо, бедняга, – вздохнул я. – А я не в силах помочь.
Тогда на его глаза всё-таки навернулись слёзы.
К ночи сделалось ещё хуже. Жар усилился, он уже не приходил в себя – то затихал в изнеможении, то метался в бреду. На Рону страшно было смотреть – она, конечно, винила во всём себя и совсем упала духом, а я слишком устал, чтобы утешать ещё и её.
Перед самым рассветом я не выдержал и уснул. Проснулся оттого, что руки Холмса быстро и бережно обшаривали мои карманы.
- Рад, что вам лучше, - сказал я, не открывая глаз – А я ещё не сошёл с ума, чтобы держать это при себе.
Ответом мне был диковатый короткий смех, напугавший меня своей ненормальностью. Глаза после этого распахнулись сами.
- Я всего лишь украл у вас папиросу, потому что мой табак закончился, - сказал Холмс, демонстрируя мне предмет своей кражи. – Не будете же вы требовать, чтобы я избавлялся от абсолютно всех дурных привычек одновременно, - и снова зарыдал-залаял с сухим блеском злых-презлых отчаявшихся глаз.
- Ничего, ничего, - потерянно забормотал я, неловко и стеснённо гладя его по трясущемуся плечу. – Вы - сильный человек, волевой человек. Вы справитесь. Вы со всем справитесь.
Он больно хлопнул меня сверху по руке, словно припечатав её ладонью к своей ключице, и прижал, не позволяя убрать ещё какое-то время, и я чувствовал под пальцами высокий неровно-ритмичный пульс, а где-то в глубине судорожные короткие сокращения его лёгких. Его губы припухли после ушиба, но только слегка – он был слишком сух, чтобы отекать по-настоящему – и сейчас болезненно кривились. Потом он выпустил мою руку, отвернулся и закурил, скорее выплёвывая, чем выдыхая табачный дым узкой сильной струёй.
- Ложитесь, - чуть погодя сказал он, не оборачиваясь, - Утро ещё только в самом начале.
- Спасибо, я уже поспал.
- Какой смысл изнурять себя? Разве не вы только что говорили, будто я – сильный человек? Или это просто была фигура речи?
- Сильному человеку помощь нужна не реже, чем слабому, - сказал я. – Он только реже просит об этом. Дайте-ка мне тоже прикурить.
С этого момента в состоянии, а, вернее сказать, в поведении Холмса наступил перелом. Он больше не раздражался и ни на что не жаловался. Дрожал, обливался потом, в немыслимых количествах пожирал шоколад, не беря в рот ничего другого, но неизменно оставался ровен и дружелюбен. Я не терял бдительности, следя за тем, чтобы вожделенный препарат оставался вне пределов его досягаемости. Это злило его, но и здесь он изо всех сил старался не подавать виду. Не думаю, чтобы это я его устыдил – Холмс в любом случае, не был младенцем – скорее, самая острота кризиса миновала, что позволило моему другу – человеку, действительно, сильному и волевому – взять себя в руки задолго до исчезновения симптомов физической зависимости.