Вводная.
Муж сказал: почему бы тебе не написать роман, из женской прозы, обо всей этой истории. С двумя героинями: одна будет лингвистка-компаративистка, а другая работница aged care. У тебя ведь потрясающие сюжеты есть и там, и тут. А потом они сойдутся. И окажется, что это одна женщина.
Короткий background, то есть, как так оказалось, что это одна женщина: женщина эта, то есть я, когда-то приехала в аспирантуру, защитилась, а работу искать не стала. А потом, много лет спустя, занялась-таки поисками работы. Но не в лингвистике, а в disability. А лингвистикой занялась опять тоже, но на общественных началах – то есть без денег. И вдруг начала эти оказались такими общественными, что даже страшно.
Итак, как это началось. Или, может, показалось, что началось, а на самом деле началось все гораздо раньше. Но было так.
Мы стали замечать странное. Муж сказал: недавно нашел на сети другого Яшу Шварца, из Казахстана. Интересно, что он кончил школу в том же году, что и я, и тоже немец. Из ссыльных, наверно.
- Странно, заметила я. Как ты думаешь, это реальное лицо? Может, напишем ему? Чем он занимается?
- Не знаю, - ответил муж. – Но у меня успехи. Я в нашем департаменте вышел вторым по цитированию в реферируемых изданиях.
- Здорово, - сказала я. – А первый кто? А как это подсчитывается? – тут же возник у меня неделикатный вопрос. – А может, случайно сосчитали все ссылки на того Шварца, что в Казахстане? Так что нелишне было бы из практических соображений узнать, чем он занимается. – Но мужчины, как известно, не любят, когда кто-то сомневается в их великолепии. – Причем тут Казахстан, - пробормотал мой, совсем не-казахский Шварц. – Я знаю, что это подсчитывается через один источник. Кто-то сидит перед компьютером и имеет доступ ко всем citations на компьютерных носителях. Поскольку нынче все практически журналы web-linked, он имеет доступ ко всему.
- И почему это хорошо, - спросила я. – Когда один человек считает, легко ошибиться. Кто у вас первым вышел?
- Не помню, - сказал мой вышедшим вторым Ш. Завкафедрой, кажется, или Pundit.
- Да-а...- протянула я. Действительно, напишу. Как сходились две пары. Женщины, уже упомянутые: лингвистка и disability worker и два Шварца: один из Казахстана, а другой ты, который в вашем департаменте вышел вторым по цитированию. А мог бы ведь оказаться в Казахстане, как все понимают. Как ты думаешь эти все четверо сойдутся в одной точке?
- Не сойдутся. – людей лучше не провоцировать так откровенно.
- А сколько будет пар, выборок по двое – я лихородачно припоминала еще московский университетский курс – из этих четырех? Муж отвечать не стал, и пришлось мне прикинуть самой. Всего шесть, но гетеросексных, то бишь, из мужчины и женщины состоящих, только три. Итак: специалист по женской прозе и вышедший вторым в конкурсе по цитированию, она же и некто неизвестных занятий из Казахстана, кем при ином стечении обстоятельств мог бы быть и мой муж, disability worker и Казахстан – это нечто совсем неизвестное, и увы, сочетание натершее холку своей ежедневной неуместностью – disability worker и почти чемпион в скачках по цитированию. Они, конечно, не сойдутся в одной точке, так что фигура получится другая. Это, так сказать, грани брильянта, или как говорят англо-саксы, diamond’a. Diamonds are forever.
Как все началось.
Но это вводная. Ведь не то же поразило меня своей невероятностью, что муж мой оказался вторым в своем департаменте по цитированию в реферируемых журналах. И даже не наличие еще одного Шварца – распространенная фамилия. А вот что.
Руководитель прислала мне ссылку. На журнал под названием Slavic Studies. Там обсуждались интересующие меня проблемы женской прозы и дня два спустя я решила ее посмотреть. Странная вылезла штуковина. Оказалось, Slavic Studies – это название японского журнала, web-linked. Я долго тыкала в кнопку English version, но английский текст так и не открылся. Зато японская версия оказалась доступна, но по-японски я читать не умею – иероглифы плыли перед глазами неся в себе смутную, но непонятную угрозу, возможно, абсолютно надуманную и инспированную анти-глобалистской пропагандой. Зато подстрочные ссылки почти все оказались по-английски и по-русски – и до смешного напоминали мои собственные в недавно сданной в печать статье.
Оно конечно, на любом языке можно интересоваться русской женской прозой. Но от открытой интернетовской страницы веяло не знакомой атмосферой славистского издания – настоящесть которого, как вдруг оказалось, понимается по каким-то трудно формулируемым признакам, одним из которых является убедительность имен авторов. Знакомый перезвон анлийских и славянских имен, и ассимилированных и транслитирированных. Это, конечно, не обязательно, и не может влиять на качество печатаемого, но почему-то встречается всегда. Но на меня веяло невероятными, до тех пор
занавешенными сетевыми далями-пещерами, и авторов звали всех непонятно. Мitsubishi и тому подобное. И почему-то знали они о российской литературе невероятно много, и интересы их были шире обычного набора – Пастернак – Мандельштам – Ахматова. В конце было совсем странное: заметка под названием Russian banks and oil и еще что-то о Литве и Латвии, менталитет которых – вы будете смеяться - как matrioshka вложен в русский. Видно, в Японии считают, что это по теме достаточно близко к литературе – японцы они такие, но до сих пор мне ничего подобного не встречалось.
На следующий день я посмотрела эту штуку еще раз - и поразилась: в конце каждой статьи был реферат- по анлийски или по-русски. Почему в конце? Потому что читать, видимо, предполагалось справа налево. В сердцах я посетила старшего университетского библиотекаря: мне хотелось узнать, видел ли он когда что-нибудь подобное – в смысле, рефераты в конце статей. Он признался, что не видел, и посоветовал запросить через Interlibrary loan другие Slavic Studies. Их оказалось три: некий существующий в виде hard copy журнал с тем же названием, с подзаголовком Acta Slavica Iaponica, кроме того, прекращенная серия, следы которой терялись в тумане, вероятно, никогда не существовавшая, без ISSN, и то странное интернетовское издание, с которого я начала.
С этого момента мне непрерывно казалось, что я плаваю в океане, вроде того, что на Леммовском Солярисе, который то и дело выплевывает призраков, удивительно похожих на порождения моего собственного сознания. Не оставленных, однако, внутри моей черепной коробки, а отбитых черным по белому на экране компьютера. И стало быть, кому-то доступных? Или это только мои фантазии?
Как бы то ни было, жизнь стала увлекательной. Что бы ни пришло мне в голову посмотреть в журнальной базе данных, я находила то, что хотела, кто-то уже думал об этом, и даже писал, и удивительно близко и скоро перекликался со мной по web-у. Например, как зависит отношение читателей к прочитанному от их собственного жизненного опыта? Оказывается, этим занимался некто по имени Marx Wartnofsky – и написал смешное. Что-то про влияние institution where you belong – мне сразу расхотелось принадлежать куда-нибудь, еще больше, чем раньше, - на восприятие действительности. Почему institution? A не corporation? Может, это калька с русского институт? Зато имя у него было, как мне хотелось в предыдущем эпизоде, вполне транслитирированное. Может, кто-то слышал, как я это говорила? Но кто мог слышать, кроме почтенного дядечки-библиотекаря? А может, я ношу на себе подслушивающее устройство? Но где? Почему-то мне казалось, что в мобильнике. А может, все это ерунда? Мало ли на свете транслитерированных и всяких прочих имен. Правда, нечасто случается, чтобы, первое, как говорят, имя было Marx. Это даже хуже, чем Владлен или Марлен из “Острова Крым”. Так что же: дурацкие родители с фамилией Wartnofsky назвали ребенка Marx или кто-то прочитал “Остров Крым”?
Загадка Francis Botkin.
В интернетовском журнале, выпускаемом в нашем департаменте, получили замечательную статью – о самосожжении индийских женщин в романе Sydney Owenson – редактировать которую досталось мне. Написала ее некая Francis Botkin. Для индийского самосожжения существует имя – sati. Редкая тематика, и в надежде найти referee я сделала search на sati – и сразу нашла некую даму Anne Hardgrove, которая согласилась. После того, как я обнаружила странное японское славистское издание, загадка Francis Botkin стала меня мучить. А есть ли она вообще? А Anne Hardgrove? С обеими, однако, оказалось удивительно легко и приятно работать: в положенный срок Anne Hardgrove прислала свою рецензию, в положенный срок Francis Botkin, следуя ее указаниям и замечаниям, все, что надо, изменила – менять, правда, нужно было немного, потому что, как выразился chief editor – as you can see it went pretty well. Так что в конце концов пришлось решать вопрос о том, что и кто из всего этого есть, или печатать. И тут я усомнилась во всем.