Лоня

Что? Нет, не занято. Садись, да. Спички? Есть. Дует, сам прикури.
Сижу, Москвa смотрю. Утро же. Откуда? С во-он та стройка же есть. Ночной смена закончил. А, откуда приехал? Ташкент, да. Нет, не холодно. Привык. А я тебя здесь всё время вижу. Дворник, да? Метла положи. Э, осторожно! Упали. Мои это книжки. Сюда давай. «Практика лингвистического анализа», «Диалектология»...Где ещё? Э, не листай, нет там для тебя ничего интересного.
Как, вы тоже? А, литературовед... Ох, простите, пожалуйста! Привык, знаете ли, к такой манере общения, которую только что продемонстрировал. И вам это знакомо? Литературовед, надо же...Смежник, можно сказать. В принципе, какая теперь разница, конечный результат налицо, уж не обижайтесь. Ну а я...
Как ныне говорят "трудовой мигрант", «гастарбайтер». Помню, в советское время читал репортажи одного западногерманского журналиста, где впервые встретил это словечко.... А, вы тоже его помните? Да, Гюнтер Вальраф. Он еще надел чёрный парик, вставил карие линзы, покрасил усы и под видом турецкого иммигранта устраивался на работу. Тогда меня особенно поразили эти линзы. Я ещё подумал об одном человеке, которому пригодились бы такие линзы. А мне теперь ни парика, ни усов не надо...
У вас есть немного времени? Хорошо. Знаете, хочется поделиться...
Наша ташкентская школа была самой обычной советской школой, каких было полно во всех городах братских тогда ещё республик. У нас учились ребята многих национальностей. Да одно перечисление фамилий уже даст зримое представление - Хван, Гогоберидзе, Кер-Оглы, Розенталь, Тасиди, Сторожук и Вишневецкий. Ну конечно Нурходжаев, Курбанова, Серёгин и Петракова.
Советский Союз...
А ещё был Лоня.
Толстый мальчишка, страдавший какой-то гормональной болезнью, тяжело переваливавшийся по ташкентской жаре и с трудом преодолевавший лестничные марши.
При нашем климате довольно-таки затруднительно оставаться незагорелым, но отёчное лицо Лони всегда было бледным, а тёмные глаза казались огромными сквозь толстые стёкла его роговых очков.
Звали его Леонид. Фамилия его была... Да неважно, Гольденфельд или Златопольский либо иначе – не всё ли равно? Ну вот, и вы заметили, что это перевод с идиш. Верно, калька. Терминология еще не забылась...
Его родители работали на авиастроительном заводе, они были переведены откуда-то из Сибири, кажется. Он был старше меня на два года.
Когда его привели в нашу школу, учителя восприняли появление круглого отличника (по всем предметам, кроме физры, от которой у него было освобождение) с энтузиазмом, но некоторые ученики, что греха таить, ополчились на тихого безответного новичка.
На первой же перемене толпа девятиклассников окружила его и главный зачинщик красавец Сашка Романиди (он потом горел в танке под Баграмом, вернулся весь в шрамах и тихо спился) выступил вперёд:
– Как тебя зовут?
Новенький испуганно озирался, жался к перилам и наконец выдавил что-то вроде «Ль-оня...»
– Чего?
– Леонид меня зовут. - Он опять икнул.- Лёня, то есть.
– Чо ты мямлишь? «Ло-оня»!
– Простите, но всё так неожиданно... Мне ещё ни в одной школе...
– А драться умеешь? А то вон у тебя ручищи какие! А ноги, блин, как у слона. Лоня – слоня! А если бороться в партере, так раздавишь ваще. Тяжеловес.

Румяный чернокудрый Сашка мигнул девичьими ресницами и обратился к сухонькому желтолицему Кану, который несколько лет тренировался у подпольного сэнсея и даже имел какой-то пояс высокой категории, а впоследствии был застрелен в Питере: «С одного удара вырубишь? »
Узкие глаза Кана долго обшаривали огромное тело новичка, потом впились в Сашкино лицо:
– Да на фиг надо! Он же и так тесто. Он же Лоня. - и Кан потерял всякий интерес к происходящему.
Так и прилипла эта кличка к безответному толстяку.

Он был тих, вежлив и казался каким-то робким, что не вязалось с огромными руками, толстым животом и щетиной, нагло прущей через бескровную кожу.
Лоня выступал за нашу школу на всяческих математических и физических олимпиадах, шахматных чемпионатах, возвращался, весь увешанный густым набором разнообразных медалей и вымпелов, роняя многочисленные грамоты и дипломы, а однажды вдребезги разбил прямо возле учительской стеклянный глобус – приз со всесоюзных соревнований юных географов.
Им гордились и его ненавидели.
Он давал списывать, он мгновенно решал все задачи, но когда пытался объяснить принципы и варианты решений, то углублялся в такие заумные теоретические дебри, что остановить его можно было только кулаком в мягкое потное брюхо.
Когда на него замахивались, он так смешно вздрагивал и даже не пытался защититься, хотя при его росте и комплекции запросто можно было с размаху вбить меня по пояс в сухую ташкентскую землю и ждать когда зазеленею.
Ведь он же, блин, совсем не сопротивлялся! Очкарик, жирняк! Чмо. Лоня.
Бывало, мы встречались на республиканских лингвистических соревнованиях и ему и тут прочили большое будущее. Я злился и завидовал.

Языковедческие отборочные дебаты проводились во Дворце пионеров.
Тут уже речь шла не о представлении какой-то отдельной школы и даже не города, а всей республики на всесоюзном слёте знатоков русского языка.
Говоря спортивной терминологией, Лоня уложил меня на обе лопатки в первом же раунде.
Нет, он был вежлив и это особенно уязвило меня.
– Ничего, догонишь, у тебя хорошо получается. Могу пару интересных книжек дать, завтра принесу.

Я поклялся отомстить.

Лоня при всей своей загруженности занимался ещё в авиамодельном кружке, там недалеко было удобное для меня место, от станции метро далеко, народу немного.
Дождался.
Я выскочил внезапно и размашисто замахнулся.
Лоня вздрогнул и я с наслаждением влепил свой кулак в его мясистую грудь.
И ещё и ещё. Потом ногой. Прямо как Талгат Нигматуллин в фильме «Пираты двадцатого века».
Какой-то старичок в цветастом халате закричал мне, чтобы я прекратил избивать слабого.
Старичок говорил с сильным самаркандским акцентом, иногда вставляя персидские слова, поэтому речь его, несмотря на содержание, казалась довольно комичной. Выражаясь профессиональным сленгом - "макаронической"...
Да, нам внушали уважение к аксакалам и по всем канонам я должен был смиренно выслушать и поблагодарить за науку, приложив руку к сердцу.
Но это чувство превосходства столичного жителя над всякими «понаехавшими тут»!
Ташкент, небось, не резиновый!
Да, да, в московском варианте «лимитА» и «колбасный поезд», помните? А теперь - "гастарбайтеры"...
Лоня схватился за грудь и медленно сполз на горячий асфальт.

Полная гречанка в чёрном платьe, торгующая квасом у желтой бочки на углу, подбежала с огромной полулитровой кружкой воды и выплеснула прямо в лицо. Лоня зашевелился.
Я трусливо умчался, сердце бешено колотилось в груди, казалось, стоит только кашлянуть – и оно затрепыхается в зубах.

В Москву поехал я.
Власть, везде кричащая о пролетарском интернационализме, не могла дать первое место среднеазиатскому школьнику, да и, если честно, его заслуживал вовсе не я.
Но почётное второе место дало бы мне последствии хоть какое-то преимущество при поступлении, притом подспорьем была и ещё «национальная разнарядка», которой так любили пользоваться сынки партийных баев и советских хозяйственных феодалов, но в которой для соблюдения хорошей мины всегда оставался резерв и для простых, но подающих определённые надежды абитуриентов. Но вот интересно – досталось бы первое место Гольденфельду или Златопольскому, парню тоже с ярко выраженной соответствующей внешностью?
Теперь я принёс нашей школе славу и успех.
А Лоня лежал в больнице.
Я каждый день трясся, что вот-вот всё раскроется.
А потом они уехали. Навсегда.
Шептали, что отец его был шпионом и он-то и устроил то самое покушение на главу государства, когда на авиазаводе обрушилась конструкция и травмировала Брежнева вместе с Рашидовым - об этом говорили жутким шепотом, кого-то арестовали, кого-то сняли с работы, полетело немало голов. Естественно, в самой правдивой советской прессе - ни словечка, только западные радиоголоса, еле слышимые через завывание глушилок, сообщили эту новость буквально в тот же день.

Хотя, если вспомнить, происшествие это случилось ещё до их приезда в Ташкент, притом работал его отец вовсе даже в бухгалтерии, где ещё надо очень постараться обрушить что-нибудь, кроме годового баланса, да и вообще это, чёрт возьми, вечное желание объяснить собственное разгильдяйство и халатность происками какой-то сторонней силы – как долго оно превалировало в нашем сознании!
Резонный вопрос – почему же их тогда отпустили – досужие болтуньи тут же парировали неотразимым аргументом «а перевербовали и отправили шпионить к ним, но уже за нас». Словом, абсурдность ситуации была налицо, и лишь я знал – почему и от кого уехал Лоня.

Эмигрировали.
Отец вёз в инвалидной коляске задыхающегося Лоню, мать, нагруженная какими-то коробками, семенила рядом
Тогда в эмиграцию уезжать можно было только через Москву.
На вокзале станции «Ташкент-Пассажирский» они садились в московский поезд, и отец долго возился бы возился с Лоней, но дюжий усатый проводник одним мощным движением впихнул коляску в вагон, прокатил внутрь и поставил у окна.
Лоня жадно всматривался в гомонящую толпу, словно ожидая кого-то или чего-то.
Объявили отправление. Поезд медленно тронулся.
Не уверен, что он разглядел меня за колонной, но толстые стёкла его очков блеснули как-то особенно.

Ну вот и всё, он ничего не расскажет. Я могу жить спокойно. Мы все можем жить спокойно.

Недолго продлилось это спокойствие.

Время, безжалостное время!
Перефразирую Есенина (что-то в последнее время на рифмоплётство потянуло) : «Свобода взметнулась неистово розово-смрадным огнём, тогда на трибунах витийствовал плешивец с родимым пятном». Свобода, к которой мы оказались не готовы.
«Хлопковое дело», ферганская резня, развал единой страны. А я приехал в Москву поступать. Но нам так и сказали: «Домой, ребята, назад! Вам здесь уже ничего не светит». Московских окон негасимый свет...
В общежитии толстая неопрятная комендантша бурчала: «Езжайте по своим кишлакам верблюдОв пасти», а сама в открытую сдавала комнаты каким-то китайским барахольщикам и как отдельные кабинеты публичного дома.
Почему-то мне было особенно обидно за этих неверно акцентированных верблюдОв...

Окончил Ташкентский университет, но за это время вокруг всё изменилось и в фаворе стали совсем другие языки...

Вот, гастарбайтер. Надо кормить семью. Работаю. Строю город, в котором хотел когда-то учиться.

Как-то приехал в Ташкент
Отпуск не отпуск, а так, сезонное затишье, да и своих надо было проведать.
Приехал, отмылся, отъелся. Маленькие радости жизни

Надо было на Алайском базаре выгодно сбыть доллары у знакомого менялы. У нас с этим делом строго, но всегда можно  найти лазейки. Восток...но не буду трепать знаменитую цитату...
Потом решил побродить по городу.
У зеркальных витрин дорогого бутика озирался высокий иностранец
Что-то дрогнуло в сердце.
Ещё до того, как он обратился ко мне, я уже знал, кто это и о чём он спросит.
Этот средиземноморский загар, этот заграничный блеск тоненьких очков, эти блестящие чёрные волосы, чуть подернутые красивой сединой, эта ладно сидящая ненашенская одежда на тренированном теле - неужели это был Лоня?

– Добрый день, – произнёс он с лёгким акцентом. – Скажите, пожалуйста, ведь здесь был хлебный магазин, не так ли?

Нет, он по-настоящему обрадовался.
Он завалил меня вопросами обо всех знакомых и незнакомых, учителях и соседях, он грустно улыбался в тумане былых воспоминаний, он был всё тот же толстяк, который собирался дать мне «интересные книжки».
Зато теперь я, как Лоня в былые времена, затравленно опасался подвоха
Надо было отказаться сразу, надо было найти повод, надо было просто уйти без объяснений. Что меня держало? Не знаю.
Он затащил меня в ресторан. Он наперебой расспрашивал обо всём, а что я мог ответить?
В Израиле ему сделали все необходимые операции, тамошние, а вернее, бывшие наши, гениальные врачи полностью поставили его на ноги, он окончил американский университет и стал специалистом мирового уровня по гражданскому авиастроению, выпустил серию учебной литературы и несколько раз был лауреатом международных премий. А о чём мог рассказать я?
После третьей рюмки меня развезло.

– Пьём, гуляем! Мы же, чёрт побери, «господа ташкентцы»! Как там Щедрин написал... – тут я задумался, нужная цитата никак не всплывала в затуманенной голове. Что же такого подходящего написал классик в «Господах ташкентцах»?

А Лоня улыбался и легонько пролистывал пальцами снимки на экране компактного электронного устройства – самолёты, самолёты, какой-то особняк на берегу моря, курчавая девчушка возле огромного автомобиля, рослый парень в военной форме с короткоствольным «узи» в руках («В Эрец Исраэль всеобщая воинская обязанность, – объяснял мне Лоня. – Все служат, никто не «отмазывается», а в увольнение отпускают с оружием...») , загорелый старик в шортах – я с трудом узнал его отца, снова самолёты, да когда же это прекратится?
– А у меня своё дело! – пьяно врал я. – Строительный бизнес в Москве. Правда-правда, не веришь? Хочешь, за всё заплачу? Деньги есть, вот они. Официант! Счёт!

Жалкое моё хорохоренье – было ли оно замечено Лоней?
Знаете, недавно я узнал о синдроме травматической амнезии, конечно, это не та идиотская потеря памяти, которой страдают героини сериалов, а определённая психологическая защита, щадящая избирательность мозга, скажем, человек помнит только, как шёл через улицу, а потом уже очнулся в больнице, а вот подробности столкновения стёрты из памяти.
Лоня ни слова не сказал о той драке, вернее избиении. Забыл?
Или я сам себя обманываю...
Он напевал «Сияй, Ташкент, звезда Востока, столица дружбы и тепла...», а я невпопад вторил ему, запинаясь на позабытых словах.
Потом, кажется, мы ездили по городу и я невнятно рассказывал о произошедших переменах.
Проснулся у себя дома.
Лоня не оставил ни номера телефона, ни названия гостиницы.
Что такого я наговорил или сделал ему в этот раз?
Он снова уехал, а я снова остался.

Простите, о чем? А, понятно. Да, тут иногда забывают старушки и прохожие. Да и книжный магазин недалеко, выбрасывают экземпляры, потерявшие товарный вид. Читал, читал. И этого бородатого гомеопата и эту прибалтийскую женщину. Блондинку с призывом любить себя. Американку тоже.
Понимаю, к чему вы клоните. Я сам об этом сотни раз думал. Другие события вспоминал, анализировал. Знаете, что я скажу применительно к своей ситуации, притом в глобальном масштабе, экстраполируя на всю страну, а в условиях этого кризиса и на весь мир... Думаю, у каждого из нас, ну, как бы это сформулировать... Впрочем, уже не успею.
А? Нет, командир, все документы у бригадира. К бригадиру иди, он всё знает. Э, зачем в автобус? Не надо автобус. У бригадира всё. Вон тот вагончик бригадир сидит. Вместе пойдём, да? Бригадир позову. Не надо автобус. Не надо, я вас очень прошу...

Ноябрь 2008