Как-то к Антону Павловичу приехал из Англии по делам касательно переводческих трудов тамошний писатель. Сидят чинно, оба в костюмах при галстуках, беседуют о фразеологии, обсуждают этимологию …
Вдруг вваливается молодой борзописец Макс с изрядной бутылкой «Смирновской» - как всегда, в белой косоворотке, перетянутой на поясе ремнём. Пришлось выпить.
Сидят, значит, помалкивают, ждут – может, сам уйдёт. Какой там, ему бы только до горькой дорваться. У него и прозвище такое – Горький.
По третьей осушили, Макс и говорит:
- Хорошо сидим, Палыч?
Англичанин, хоть и интеллигент в пятом поколении, и то не сдержался:
- Кому Палыч, а кому и феликий писател фсия Руси Чехофф!!! – и многозначительно поднял палец.
- О! Хороший тост ты скозал, англичанин, - налегая на «О» сразу нашелся Макс, - за это надо выпить.
И быстренько налил по полной всем. Чокнулись, опрокинули в себя. Только английский гнус пригубил и поставил.
- Тостующий пьёт до дна, - строго сказал ему Горький и взглядом Буревестника пронизал. Тот очкарик тонконосый сразу рюмку взял и допил.
- Да, ладно Лёша, он же не алкаш. Они там в Англии…
- Как ви сказали? «Алкач»… Я что-то нье знаю такого слова, - полюбопытствовал англичанин.
- Это к Лёше, у него даже рассказ есть по этому поводу.
- Рассказ, о! «Алкаш», да?
- Палыч шутит, рассказ называется «Челкаш», - Макс преобразился, глаз засверкал. - Босяк один, любитель выпить, но вообще о человеке, понимаете… Человек это звучит…
- Брось, - Чехов поморщился, поправил пенсне, - Алкаш, Челкаш, один хрен. В России человек совершенно не звучит. Я во всей России был и всё в ней видел.
- Я тоже ходил, Палыч. Зазвучит! Поднимется Россия, всколыхнётся ещё и гордо голову свою над миром вознесёт…
- Прекрати, ей богу. Ты я посмотрю, связался с карбонариями… Россия инертна. Вот послушай, что я тут намедни накарябал.
Чехов берёт с письменного стола, обтянутого зелёным сукном, несколько исписанных листков бумаги и читает:
- Россия – страна ленивых людей: много едят и любят спать днём. Любовниц заводят для престижу. А психология – собачья: если бьют – они, повизгивая, прячутся в конуру, если ласкают – ложатся на спину, сучат лапками и виляют хвостом.
- Каково! – воскликнул Макс, - Палыч, дай я тебя поцелую.
Тот отстраняется, тогда Горький наливает всем и изрекает:
- За Литературу – кормилицу нашу и поилицу!
Чокаются, выпивают, крякают. Чехов молвит:
- Я, между прочим, ещё и людей лечу.
- Палыч, ты хочешь сказать, что докторство твоё позволило такой домик отгрохать на курорте? – и Макс широко разводит руки.
- Конечно, нет. Это собрание моих сочинений, изданное господином Адольфом Федоровичем Марксом.
- Вот и я о том же, - Горький опять налил, и его понесло, - Други мои сердешные, смотрю я окрест и думаю… о собратьях своих по перу, о писателях земли русской. Скитальцы ведь… бедные демьяны… Сгрести бы их всех, - он сделал характерный жест ладонями, - объединить вместе. Силища-то какая! Духовность! И назвать всё это…э-э… Союзом Писателей. А? – и смахнул слезу рукавом рубахи белотканой.
- На хера? – спокойно спрашивает Чехов. Англичанин ушки навострил: опять новенькое слово. Вот эти русские, необъятное море слов у них припрятано на всякий случай.
- Как на хера? – опешил Горький и стал сразу Пешков. - Очевидно ведь: взаимовыручка, поддержка, единство…
- Единства у художников не может быть по определению. Потому что разные они. Понятно? А начнёшь в союз их сгонять – перегрызутся, как собаки… Я же читал только что… Не понял разве?
- Как не понять, Палыч. Я ж для людей хочу, чтоб как лучше.
- Лучше всего – не мешать. Особенно писателям писать. И будет хорошее, будет и дурное… Ладно, засиделись нынче, а меня… дама ждёт. Не могу опоздать. Вы… без меня тут вечеряйте. Я распоряжусь.
Антон Павлович встал и откланялся.
Макс усмехнулся в усы:
- Знамо дело, дама… и, конечно, с собачкой…
- С какой собачкой? – заинтересовался англичанин.
Пешков поискал на полках, вытащил томик в красном переплёте с витиеватой надписью в свежем стиле модерн:
- На вот, почитай, тут всё описано и масть, и … всё остальное.
Заходит стряпчий:
- Что откушать изволите, господа?
- Принеси-ка, братец, «Смирновской», - и Макс показывает на опорожнённую бутыль, - вот мы её и покушаем. Да, англичанин?
- Да, да, канешна, совсем буду как… алкаш, - грустно констатировал тот, листая книгу.