Семьсот километров на «девятке» от Барнаула в сторону Монгольской границы по Чуйскому тракту до поселка Курай. Потом двадцать километров по высокогорным степным автомобильным «тропкам», которые, то сходятся, то расходятся. Скептический взгляд местного жителя на нашу машину, и короткое: «Проедешь». И после, головокружительный подъём по тому, что тут называют дорогой. Огромные валуны, глубокие промоины и стены из кедров, лиственницы и колючих кустарников по бокам. Мы поднялись. Значит, наверное, это всё-таки дорога. И привела она нас к Перевалочной базе. Дальше легковой машине хода нет. Разбиваем лагерь, чтобы рано утром с «ГАЗ-66» с грузопассажирской будкой, который повезет продукты на метеостанцию, отправиться в базовый лагерь.
Валуны больше, промоины глубже. По одну сторону дороги, далеко внизу безумствует речка Ак-Тру, которая берёт начало в ледниках, вдоль берега догнивают остовы машин; по другую – крутой склон, и на нём непроходимая тайга. Временами мне кажется, что машина ляжет на камни или её стянет в пропасть. Девять километров до метеостанции мы ехали два часа. Нам повезло с погодой – сухо.
В сторону реки смотреть боюсь, поэтому любуюсь синими веретёнками жимолости, рясно обсыпавшими кусты – так и хочется протянуть руку и сорвать ягодку, но очередной валун – и я судорожно вцепляюсь в сиденье. Такое ощущение, что кабина отдельно, а будка отдельно. И то, что их соединяет… об этом лучше не думать.
«Американские горки» и другие карусели-тошниловки и рядом не лежали с этим экстримом. Тут всё по-настоящему. Единственная страховка то, что водитель ездит по этой дороге каждый день, и в день по два раза.
Наконец, выезжаем на поле галечника. Я не сразу понимаю, что это русло речки. Судя по размерам галечника… боже! Что тут творится весной!
Переезжаем речушку с табличкой: «Только для питья! Умываться, стирать, мыть посуду ЗАПРЕЩЕНО!» и останавливаемся около домика спасателей МЧС.
ТУТ ВСЁ НАСТОЯЩЕЕ!
Из всех чувств доминирует одно – страшно.
Девять утра – тянуть некуда, и вот уже наши кроссовки оставляют следы на тропинке. Упрямо топаю и костерю себя на чём белый свет стоит: «Зачем я поддалась на эту авантюру?» Мне прекрасно мечталось о горах дома на диване перед телевизором. Хотя, сказать знакомым, что я поднималась на ледник и увидеть в их глазах их Несбывшееся…
Горы – это опасно и тяжело, а я уже не молоденькая, чтобы скакать с горки на горку. Но проехать семьсот километров по тракту и ужасные девять до базового лагеря, а потом повернуть назад, отказаться от восхождения… Этого я себе позволить не могу. Перед детьми стыдно.
Вдоль тропинки памятники и памятные доски: «Альпинистка такая-то разбилась…», «Альпинист такой-то провалился в трещину…», «Группа такая-то погибла при восхождении…»
Тропинка все круче и круче забирает вверх. По левую руку навстречу нам бежит речушка. Вот что значит – горная речка. Вроде воды не много, а грохоту – оглохнуть можно.
Деревья закончились. Дальше только щебень и огромные камни. И только кое-где цепляется за жизнь трава, и вопреки всему местами растут цветы. Синие колокольчики. Нежные в этом суровом краю.
Оставляем в стороне ледник Малый Ак-Тру. Зачем он нам, если есть Большой Ак-Тру. Зря, что ли, столько ехали?
Вскоре упираемся в водопад. Это исток речушки. Оказывается, ледники летом подтаивают. Я знала об этом и раньше. Но у з н а л а об этом только сейчас.
Справа от водопада почти отвесный склон. Тропка направляется к нему, и я понимаю, что нам туда. Проглатываю комок и сжимаю зубы.
Спускается группа подростков с огромными рюкзаками. Пропускаю их и упрямо цепляюсь за камни. По сторонам и, тем более, вниз не смотрю, иначе страх отнимет последние силы.
Крутой склон закончился внезапно, и я увидела край ледникового языка. Грязный, выщербленный растаявшей водой лёд краями приподнимался над щебнем. И вдоль краёв, словно слюни, текли ручьи. А вокруг – ни травинки. Только небо, камни, лёд. И ради этого я сюда лезла?
Осторожно поднимаюсь на лёд и оглядываюсь по сторонам. Я стою на языке, а вокруг меня высятся белые клыки с каменным налётом понизу. Я стою на языке в развёрстой пасти. Вот сейчас эта каменная пасть захлопнется – и всё. И не потому, что горы хотят меня поглотить. Нет. Они и не знают о моём существовании. Я даже не песчинка, не частичка этого мира. Я – ничто. Меня нет. Есть горы. Есть небо. Есть космос, а меня – нет.
Еще два километра до Голубого озера иду на упрямстве. Это единственное, что от меня осталось.
И я дошла.
Высоцкий пел: «Весь мир на ладони – ты счастлив и нем, и только немного завидуешь тем, другим – у которых вершина ещё впереди»
Не знаю, была ли я счастлива, но точно не завидовала. Тем, у кого восхождение впереди, я сочувствовала. И ещё… все слова, какие я знаю, там, на верху стали пустыми.
Спускаться было на удивление легче. Я всю дорогу просила горы отпустить нас. Не знаю, слышали они или нет. Возможно, им просто было лень, и мы выскользнули. День клонился к вечеру, и речушка, вдоль которой шли утром, превратилась в бушующую реку. Сквозь рёв воды было слышно, как перекатываются камни. И я узнала, как днём на солнце ледники т а ю т.
В базовом лагере я в изнеможении упала на землю. Будь я одна, наверное, расплакалась бы. Но рядом со мной сидели муж и сын с дочкой. Уставшие, но с блестящими глазами. И муж, положив мне на плечо руку, сказал:
– Я уважаю тебя. Поднять твои нетренированные девяносто на высоту две тысячи восемьсот сорок метров над уровнем моря…
Я посмотрела на небо и нарочито легко ответила:
– Подумаешь! Я ещё и крестиком вышивать могу.