В лесу

               
       Солнцу нет дела до уместности, тактичности, оно просто появляется и применяет себя. Беспрестанное источение света и тепла – данность, повсеместное обожествление которой древними культами имеет смысл лишь для последних; звезда не задумывается о величии, но является великой.. Если распивая оолонг со сладким женьшенем, я размышляю о «дао», то с первым глотком представляю ярчайший его образ - Солнце. Его существование фундаментально и величественно, необходимо для всех и каждого. Но ни один смертный не извлечет выгоду из обладания им,  да и сама идея этого обладания явно попахивает войлочными стенами.. Въевшаяся, как акриды в зеленые побеги, в коллективное сознание склонность делить и разграничивать мешает обратиться к астрономии вместо психологии. Люди кичатся разумом (даже величают себя homo sapiens), но очень редко его применяют. Лишь бесполезность предметов роскоши может сравниться с их непомерной стоимостью, но бывают моменты, обесценивающие всё предметное..

       Мысли о небесном светиле оставили незамеченным его исчезновение. Желтые ботинки равномерно пытали снежный покров, разрывая тишину обезличенным хрустом. Участившееся дыхание предательски свидетельствовало о пристрастии к фильтрации дыма. Ровно год назад я уже бежал по этой дороге, попеременно настигающий и настигаемый местной собакой. Наши существования пересеклись лишь на несколько мгновений, но память предпочла запечатлеть их, нежели сорок сороков людей, с которыми провожал месяцы. Теперь не было ни собаки, ни друзей, к которым мог бы торопиться. Консервативные ели гостеприимно раскинули вокруг свои ветви, приглашая прекраснейших из снежинок найти там ночлег и приятную компанию. Эти комья снега казались мягче нежнейшей из перин и придавали дереву столь сильное очарование, что я не удержался и, раздвинув нижние ветки, удостоверился в отсутствии блестящих коробок с бантиками.. Внезапный эстетический восторг катализировал бурлящий котел разочарований, слеза медленно змеилась по щеке, теряя температуру и меняя агрегатное состояние. Стоило возвращаться.

       Четвертый год я отворял эту дверь в конце января, но сегодня впервые это сопровождалось невольно вырвавшимся вздохом разочарования. Фантомы воспоминаний накладывались на пустое помещение, лишь скрежет ключа в расшатанной скважине тревожил слух. Две кровати, две большие сумки, две теннисные ракетки, два бритвенных станка… Сосед пробыл здесь около суток, пока прискорбнейшая внезапная необходимость посетить тризну по близкому человеку не заставила его, оставив аудиоаппаратуру и часть скарба, навсегда покинуть эти стены. Его отъезд обильно заправил мою растерянность привкусом кутьи, усердно, но безрезультатно вымываемым игристым вином. Яростные вопли, которыми я атаковал густую, как эспарцетовый мед, тишину, стремительно возвращались безжалостным резонирующим эхом. Маниакальная жажда увеселений усердно способствовала кариокинезу ожиданий, последовательно разлетевшихся на осколки. Подметая себя изнутри, я глоток за глотком обретал эмоциональную трезвость. Внезапно возникла совесть и, смерив меня строгим взглядом, представилась. Лицемерно уверяя ее, что мы давно знакомы, я, отбросив брезгливость, протянул дрожащую руку к тщетно очищаемой поверхности души. Неловко дрожащая на кончике пальца капля ввергла меня в нестояние гиповолемического шока. Я – жидкий, и метла всегда была бесполезна. Послав в направлении потолка кольцо едкого дыма, я восстановил кровообращение, и откровения нахлынули, сокрушая дамбы гордости. Осознание греховности напоминало вспышку лампы, внезапно освещающую интерьер помещения. Увиденное заставляло память скинуть одеяние легкой амнезии. Раскаяние волной вымывало меня с берега благочестивости и ощущения собственной непорочности. Я залился смехом, этого оказалось недостаточно, и я залился водкой с обезшкуренными томатами.

       Проснулся очень рано, вчерашнее оцепенение растеряло звенья и больше не тяготило. Умывшись холодной водой, я довольно мурлыкал, потирая зубы жесткой щетиной. Эгоистичное желание первым вдохнуть утренний воздух толкало наружу, да и нагулять аппетит перед завтраком было не лишним.

       Пряно-фиолетовая дымка предрассветного покоя заботливо укрывала безмятежные очертания леса; причудливые кристаллики задорно сверкали и, жертвуя своей уникальностью, кропотливо смягчали очертания лыжни – единственного следа человеческого присутствия. Пока промокшие ноги по колено увязали в сугробах, взгляд жадно скользил от дерева к дереву, по привычке сравнивая, оценивая и ища идеал. Они все были идеальны, но ни одно из них не способно передать великолепие леса в одиночку. Хотелось дополнить зрительное впечатление тактильным, и я, терпя покалывание пальцев, снял перчатки и прикоснулся к коре. Несколько минут спустя я вновь осознал существование себя, но что-то изменилось. Что именно? Я пока не понимал. Мысли о собственности, соревновании, оправдании ожиданий смущенно спрятались, устыдившись своей суетливой мелочности. Я улыбнулся лесу. Едва ощутимый ветер оживил в памяти две недавние встречи с человеком, хоть и абсолютно на меня не похожим, но прочно завладевшим частью моего сознания. «Лесная».. Прогулка в лесу и её приятное общество определенно оказывали на меня схожее воздействие: желание дышать полной грудью, заморозка внутренних противоречий, даже некое благоговение. И то, и другое приносило мне радость. Еще вчера мне казалось, что если мы не встретимся здесь, то мы больше нигде не встретимся. Это была лишь глупая страсть писать некрологи по новорожденным.

       Согреваясь чаем с молоком, я продолжил переосмысление. Последнее время я отчаянно пытался ухватиться за прошлое, продлить его, но просто боялся неизвестности будущего. Я путал жажду с голодом, утоляя уже пресыщенное: мне не хотелось празднеств, я томился по деятельности, но скрывал верный диагноз. Презрительно отрицал выходящее за рамки моей субъективности, но когда объективность сжалась до пределов моего опыта – стало невыносимо скучно. Приехав сюда в поисках людей, нашел самого себя.