Я ведь уже даже смирился с мыслью, что буду доживать с тобой остаток жизни, терпеть понукания родителей и неодобрение общества — в целом. Хотя обществу на самом-то деле все равно.
Как сейчас помню, когда мы в прошлый раз возвращались точно так же. Чуть больше полугода, чуть меньше года назад. Все из того же загородного дома наших общих развратно-хамоватых друзей, почти точно с такой же вечеринки. Тогда было правда невероятно холодно, в доме все старались сбиться как минимум по парочкам и заглушать предупреждения нервных рецепторов слишком громкой музыкой, которая пробирала весь дом, как сквозняк. Мы с тобой напились и, как самая обычная среднестатистическая парочка на этом сборище, решили потрахаться в одной из спален. Нам повезло, и она даже оказалась свободной, мы забрались под одеяло с головой, стянули с себя все имевшиеся предметы одежды и предавались блуду с энтузиазмом доисторических людей. Ты весь такой смеющийся ребенок, я весь такой недоделанный интеллектуал. Где-то в середине процесса какой-то пьяный в стельку умник умудрился попытаться стянуть одеяло с наших макушек, потом пробормотал «Оооо, простите, я это... обознался» и согнувших в три погибели попятился вон под финальные ноты наших с тобой искренно-матерных возгласов и даже смеха. Я тебе еще умудрился сказать нечто до зубного скрежета банальное вроде «я с ума схожу», а ты мне ответить нечто вроде «от секса? от любви?». Не помню, что я ответил, по-моему, ничего. Потом, конечно, в эту же спальню стали набиваться другие охотники на лежбища, в итоге все вокруг трахались — еще кто-то на кровати прямо рядом с нами, кто-то на полу. Благо, все это было крайне обособленно друг от друга. В общем, никому не было дела до остальных.
Проснулись мы с тобой совсем рано, все вокруг спали, распростертые носом в собственной блевотине или запутавшиеся в собственных трусах. Мы лежали с краю кровати, завернутые в одеяло и подальше от остальных оккупантов сей высокой в цене горизонтальной поверхности. Твои тщательно накрашенные специально для этого вечера глаза потекли и размазались, а под одеялом твои ноги обнимали мои бедра, так что все это было весьма стимулирующе. Я сказал тебе, что у тебя размазаны глаза и что ты выглядишь как оттраханная целой футбольной командой шлюха. Ты улыбнулся и поцеловал меня и сказал, что у меня тоже. Размазались. На тебя тогда было невозможно смотреть без того, чтобы не пробирало нежностью до кончиков ушей. И, что удивительно, хотя на самом деле очень даже закономерно, я не чувствовал себя грязно и тошно, как всегда это бывает после удачной попойки.
Мы ушли почти сразу после этого: глотнули на кухне алка-зельтцера, натянули пальто и выскочили за дверь, стараясь никого не разбудить, никого не дожидаясь, и в особенности — предстоящей уборки. Небо посветлело, немного неравномерно, между оградами домов расстояние было метра в два-полтора и все — заледеневшая грязь, твердая коричневая земля, более твердая, чем обычно. Мы залезли в сад одного из соседних домов и умылись из подтекающего внешнего крана или трубы или чего-то в этом роде, дай Бог памяти, смывая с лица остатки прошедшей ночи, терли глаза до красноты. Было как-то неоправданно холодно. И на мили вокруг — никого. Зимой в свои загородные дома сюда нечасто кто-то приезжал.
В пригородном поезде тоже было пусто. Мы заняли все три места на нашей стороне. Я сидел у окна, а ты лежал на мне и на остальных двух местах и продолжал спать. Ты всегда спишь в поездах, такое о тебя забавное свойство, они тебя как-то искусственно убаюкивают. Сейчас тоже вот спишь, кажется. Как и тогда, ну или почти. Я помню еще, что опирался головой и плечом на окно, а оно было зверски холодным, будто не стекло, а не тающая ледяная пластина, в итоге я кое-как пытался спасаться воротником пальто и скомканными занавесками. Пальцы на ногах тоже мерзли, неприятно так не реагировали на мои попытки ими двигать, отказывались признавать мой авторитет. Там же, где моему телу посчастливилось соприкасаться с твоим, было тепло. Можно сказать даже жарко. Весь левый бок был в сонном неведении, весь правый и ноги — в морозильной истерии. У меня даже было желание попытаться подоткнуть под тебя как-нибудь ступни, сгибаясь при этом в какую-то невозможную даже по кама-сутре позицию, но в итоге они все-таки оттаяли, мои неразумные пальцы. С ума сойти, никак не могу понять, давно это было или совсем недавно.
Сейчас — как дежавю. Мы опять ездили вместе к ничуть не поумневшим общим друзьям в тот же загородный дом, где все все так же напивались и трахались, и даже музыка не успела слишком сильно поменяться.
Я не знаю, когда и как это произошло. Я ведь и правда думал, что мы с тобой теперь так и останемся до конца вместе и полностью смирился с тем, что мы с тобой оба мужчины (во многом, это даже лучше). Обычно такое случается года через два-три, а у нас получилось, что чуть больше, чем через шесть месяцев. Или чуть меньше, чем через двенадцать. Мы просто разошлись пообщаться с разными людьми в разные углы комнаты. В итоге ты напился и нажрался каких-то таблеток, до сих пор интересно, кому надо за это начистить физиономию. Ты ведь куришь травку, а не глотаешь экстази, спиды и прочую дрянь. А я в это время трахал какую-то шатенку в коротком платье. В этом полусознании ты пустился искать меня по дому, спрашивая у каждого, в кого врезался, не видели ли они меня, и конечно ввалился в ту комнату, где я был, и увидел, что я делаю.
Потом был какой-то сумбур. Ты долго и непонимающе смотрел на все это, потом ты закашлялся, тебя затошнило, и ты сорвался с места и выбежал на улицу. Наверное, поблевал там под ближайшей яблоней. А я находился на пьяном перепутье — закончить тут и ничего с тобой не случится или побежать за тобой следом, потому что не дай Бог с тобой что-то случится в таком-то состоянии. Я выбрал-таки второе и нашел тебя на дороге, метрах в десяти от дома, ты как-то спотыкаясь ковылял, основная энергия твоя уходило на то, чтобы хоть как-то стабилизировать свою траекторию. Я подошел, подбежал к тебе, когда ты в очередной раз упал и стал блевать в заросли лопуха. Ты так тягостно дышал, я попытался тебя успокоить, хотя этого и не требовалось, и тайно надеялся, что утром ты ничего не вспомнишь из сегодняшнего вечера. Ты бы видел себя, ты был словно на другой планете, не со мной, не мог отдышаться и закрыл глаза, потом сказал что-то вроде «ну ты зачем, зачем же ты так», хотя я тебя не слушал и не отвечал тебе. Слава Богу, сейчас не зима, на стремительно мертвеющей траве можно было сидеть и не бояться отморозить себе яйца. Тогда мне было не стыдно, разве что несколько неудобно, что я вижу тебя в таком состоянии.
Когда мы вернулись в дом, я понял что твое решение выбежать на улицу было не лишнего здравого смысла, потому как ванная была занята. В отличие от твоего сознания в моем слова еще пока умели принимать удобоваримую для человеческого общения форму, поэтому я просто пригрозил выбить эту долбаную дверь, если эти пидарасы в ванной не соизволят открыть замок и освободить помещение. Тебя постоянно тошнило и ты едва сдерживался, серьезно, я еще никогда не видел, чтобы тебе было так плохо. В итоге мы сами закрылись в ванной, ты обнимался с унитазом, я сидел где-то рядом и наблюдал за тобой. Тебе было неприятно любое прикосновение, словно через него можно было отравить тебя еще больше. Ты то кашлял, то блевал, то лежал на полу и никак не мог найти себе места, прийти в себя, потом засыпал, снова просыпался, снова блевал. В итоге я налил себе ванну горячей воды и залез в нее, чтобы хоть как-то скоротать время, только минут через десять осознавая, что решение мое было весьма опрометчивым — от горячей воды нескладно клонило в сон. Я лежал и курил, пока тебя выворачивало, и в общем-то ничего сделать не мог. Я действительно чуть было не заснул там, как вдруг осознал, что ты сидишь на полу, прислонившись спиной к ванне, и рыдаешь. Серьезно, совершенно по-настоящему рыдаешь. Никогда не видел, чтобы с тобой происходило нечто подобное. Ты же мужик, что ты, с тобой такого не бывает (ну и что, что ты красишь глаза и не брезгуешь, чтобы тебе «впаривали по-гречески», если ты понимаешь, о чем я). Короче говоря, было понятно, что это все выпивка и наркотики и, наверное, я. То есть, конечно, я. Без «наверное». Не знаю, никогда не смогу тебе рассказать, что я чувствовал, когда видел тебя вот так, обнимал и хотел провалиться под землю, куда-нибудь на противоположное земное полушарие. Ты рыдал как самый настоящий ребенок, точно так же задыхаясь и всхлипывая до воя, размазывая сопли и слезы. О чем обычно плачут дети? Вот именно так, навзрыд? Когда не высыпаются и что-то не сходится с их желаниями. Когда у них что-то отнимают. Когда их бьют. Слезы зернистыми каплями падают на щеки. Но уж точно не когда им разбивают сердце.
В общем, все повторяется. Как только ты прорыдался, мы собрались, и я потащил тебя прочь от дома и снова пешком до станции. Тебя ощутимо трясло и ни алкоголь, ни наркотики еще не выветрились до конца из твоего организма. Ты пребывал в каком-то полуступоре, поэтому пришлось вести тебя чуть ли не за ручку, вдоль дороги мимо водохранилища, каналов и растущих домов. В прошлый раз мы смеялись, толкались, кидались снегом, тщетно боролись и пытались сбить друг друга с ног. Все умирает, просто так все устроено, не я это придумал.
В поезде правда так же ожидаемо пусто, на этот раз ты спишь на ряде из сидений, который в прошлый мы оккупировали вдвоем. Сейчас ты действительно спишь, буквально только-только заснул по-настоящему, до этого только делал вид. Это легко было определить по многим параметрам одновременно — по твоему дыханию, по тому, что ты напряженно хмурился, потому что тебе все еще было плохо: тошнило, сдавливало горло и виски. Что же ты нажрался этой дури, а. Не говори мне, что это не твоя вина.
Я сижу напротив и всматриваюсь. Больше ничего не могу делать. Это не в моей компетенции теперь, похоже. Вот как это так, сидеть и смотреть на тебя и на твое лицо, на твою неправильную фигуру, изломанные линии. Смотреть и видеть, ощущать в себе это полупустое чувство под названием «вот это как, оказывается, - разлюбить». Кажется, я никого в своей жизни не любил так, как тебя. Без преувеличений и без ненужных сейчас сантиментов, честно. И я, вообще говоря, не хочу больше никого так вот любить, это слишком сложно.
Я не чувствую к тебе какой-то там неприязни, желания поскорей отдалиться, отделаться от тебя или что-то в этом роде. Не дай Бог, я не имею ни малейшего намерения навредить тебе, хотя все равно сделаю тебе больно, но я ведь уже говорил, что я не виноват, что просто-напросто разлюбил тебя. Ты думаешь, мне самому не больно от осознания, что отпущенное мне на тебя время истекло? Такое ощущение, что мои песочные часы разбили где-то по середине, по неосторожности, по случайности, несвоевременно. Не заметили надписи «fragile», так сказать. Единственное, чего мне хочется сейчас — это запомнить тебя. Не позволить себе упустить ни одной детали. Боже, ты всегда спишь в поездах, как ты умудряешься, даже когда тебе невыносимо хреново физически. Впрочем, насколько я знаю, за последнюю неделю тебе удалось поспать в общей сложности часов четырнадцать, где-то так, поэтому не удивительно, что ты и рыдаешь, и спишь, и плохо воспринимаешь алкоголь.
Я смотрю на твое лицо и думаю, через сколько лет оно полностью сотрется из моей памяти. Надеюсь, что никогда, но частично, максимально — когда? Мне хочется, чтобы мой кровегоняющий орган в груди принял форму твоего лица. Это был бы самый простой способ никогда не забыть о тебе. Честно говоря, хочется дотронуться до тебя, но что-то останавливает меня. Хочется какого-то физического выражения этого процесса прощания, которое сейчас происходит в моем мозге.
Я ведь ничем больше не смогу тебя зацепить.
Я люблю тебя, я люблю тебя, мне страшно до одури, и я ничего, совершенно ни-че-го не понимаю. Я не хочу ничего представлять, я же люблю тебя, мне просто хочется, чтобы ты меня выслушал.
Я не знаю, что будет, когда наш поезд остановится на вокзале, что ты сделаешь и что ты скажешь, я просто хочу ехать, слышать аккорды колес и смотреть на тебя.
***
На самом деле, мне бы хотелось съездить с тобой в какое-нибудь нормальное путешествие на поезде, а не мотаться на этих долбаных электричках по два-четыре часа. Настоящая поездка длиной в сутки, не меньше. Полететь, к примеру, в Германию, а оттуда на поезде куда-нибудь в Восточную Европу. В общем-то неважно, что и где и как.
В небольшом купе делать почти нечего, мы бы лежали на своих койках и мучились бездельем, выходили покурить. Я бы, наверное, что-то читал, ты - спал. Так и вижу, как бы тебя сморило от этого повторяющегося наваждения в стуке колес и сетчатого света сквозь застиранные занавески с логотипом поезда. Полки в поездах, конечно, не особенно большие, но кое-как боком вдвоем нас бы вместили - не для того, чтобы мы там потрахались или что-то в этом роде, просто мой плеер бы разрядился еще на станции, остался бы только твой, на двоих.
Я ведь за все это время ни разу не посмотрел на кого-нибудь другого с желанием переспать. И мне в общем-то не так уж и сложно хранить кому-то верность, если в этом есть смысл, тем более, что ты в постели никогда не разочаровываешь. Я бы хотел, чтобы ты меня выслушал, но что говорить тебе - понятия не имею.
Тебе нет предела, предел есть только длине перегонов между станциями.
***
Идеальным вариантом для меня было бы научиться понимать, что значит "заканчивается хорошо", а что - "заканчивается плохо". Я вижу один крайне позитивный момент в том, что мы с тобой "как бы" не жили вместе - при любых ссорах мы просто разбегались на собственные жилплощади и не пересекались, пока завод не кончится. Знаешь, как это говорят, что секс в честь примирения и секс в драке ни с чем не сравнить. Конечно, знаешь.
Мы полдня спали у меня дома, потому что предыдущие события высосали из нас все силы. Спали рядом, на одной кровати, но не касаясь друг друга - ни пальцами, ни снами. Потом ты меня разбудил и сказал, чтобы я раздевался. Я спросонья никак не мог понять, как мне надо на это реагировать, а ты только нетерпеливо и раздраженно взирал на меня и принялся раздеваться сам. Мне оставалось только последовать твоему примеру.
В итоге ты сел на меня верхом и, так сказать, прокатился с ветерком. И то, что ты не позволял мне все это время дотрагиваться до тебя, откидывая мои жадные, хищные руки, стоило им коснуться твоих бедер или ног, странным образом заводило еще больше, придавало налет анонимности. Потом ты ушел, ничего не сказав, но это можно было списать на твое пролонгированное похмелье и совсем не означало, что ты обиделся на меня или помнишь о моей измене. То, что все-таки помнишь, выяснилось несколько позже.
Еще одно большое преимущество наших с тобой отношений в том, что ты никогда не будешь пафосно заламывать руки и закатывать истерики с криками "Я уезжаю к маме!", поспешно при этом набивая дорожную сумку лифчиками.
Какое-то время мы продолжали вращаться вокруг друг друга по все тем же орбитам, странная истерика, которая произошла со мной в электричке, почти выветрилась из головы. Я совсем забыл, что на грани того, как твое или мое сердце разорвалось, я осознал самую простую вещь, которая больше никогда не должна была меняться. В тот момент это казалось стимулом и вечной жизнью, которая буквально на пару секунд опоздала, застав уже ровную линию кардиостимулятора. В общем, я забыл об этом, ничего не исправил и ничего не попытался изменить, пока ты, как оказалось, пристально изучал меня и ждал от меня какого-то сигнала к тому, что же делать тебе самому. Я опять совершал те же ошибки, а потом возвращался к тебе, с каждым разом ломая нашу с тобой схожесть и врощенность все больше, и думал, что так теперь всегда и будет. Я думал, что это нормально, что все обычные люди так и делают, привыкая к выблеванной любви. В тот момент мы, кстати, почти постоянно жили у меня. Семейная пара, ****ь.
В потом в один прекрасный вечер ты сидел со мной на кухне и я прямо чувствовал, что ты хочешь мне что-то сказать. Это не так уж и трудно, это всегда видно, никакой внутренней психологии или, не дай Бог, упоминания Фрейда не требуется. Так вот ты очень хотел что-то мне сказать. И сказал просто "Я уезжаю". Да, конечно, дальше проследовал диалог, изобилующий сумбуром, нестыковками, далее осознанием и еще большим непониманием. И все это - с моей стороны. Ты сказал это снова: "Я хочу уехать". В конце которого вместо "в отпуск вдвоем", подразумевалось только "без тебя".
По-моему, такие странные признания всегда сложно осознавать, а вот ко мне в тот момент пришло только понимание, что ты обо всем знаешь. То есть - совсем обо всем. Хотя я понятия не имею, в чем ты видел большую часть моего предательства: в изменах или в том, что я подумал однажды, что совсем разлюбил тебя.
Так и что я там говорил про "я уезжаю к маме"? Как бы забавно это ни было, такое совершенно женское клише в твоих мальчишеских глазах было настоящим и несмешным. Ты не говорил мне, когда именно ты собираешь уезжать, я знал только, что и правда к родителям, которые жили довольно далеко. "Далеко" значит, что ты будешь долго ехать к ним на поезде, в вагоне, где есть только чужие люди и неинтересные тебе узоры на дорожках.
Кажется, в ту ночь я спал беспокойно, на обрывках сознания пытался цепляться за твои руки, прижимать тебя к себе, подминать под себя, лишь бы ты не сбежал прямо посреди ночи. Честно говоря, я и тогда еще совершенно ничего не понимал и не осознавал, так просто работало мое подсознание - в стремлении заточить тебя в себе не было импульсов моего мозга, только дрожь от дурных предчувствий. Я проснулся в темноте и тебя действительно не было рядом, я встал с кровати и вышел из комнаты, пытаясь найти следы твоего присутствия, потому что паранойя на полном серьезе шептала мне о том, что ты можешь улизнуть даже в три часа после полуночи. Из-под двери ванной пробивалась тонкая нить неестественного света, я зашел внутрь, тихо щелкая замком изнутри, и первым, что увидел за бортиком ванны, были твои коленки, торчащие из воды. Одни только коленки. А через мгновение ты вынырнул полностью, выдыхая и сплевывая воду, потер лицо и глаза, но не открыл их. Потом лег как-то слегка на бок, странным жестом складывая на груди руки, словно собирался так спать. Меня парализовало замешательство: я не знал уйти ли мне, кашлянуть, подойти к тебе, но в любом случае ты бы уловил мое присутствие.
Ты не злился на меня, как ты делаешь это обычно. Как правило в конфликтной ситуации ты ругаешься, дерешься со мной, обзываешь меня, дергаешь за волосы. Короче говоря, ведешь себя, как ребенок. А тут внезапно как-то повзрослел. Ты обнимал меня и только смотрел с таким видом, словно замучился объяснять мне одно и то же уже по сотому кругу. Я спросил у тебя, почему ты уходишь от меня. Ты сказал, кажется, "может быть, потому что больше не чувствую твою постель моей". Более пространно выразиться ты не мог. Но пояснять я тебя не просил, хотелось просто заснуть.
В скором времени ты уехал, решил устроить себе этот заслуженный отпуск, так ты это называешь, наверное. Обычно люди в таких случаях говорят что-то вроде "давай немного отдохнем друг от друга". В нашем случае, я знал, что ты не уезжаешь отдохнуть, ты уезжаешь от меня. И если из нашего города - временно, то от меня - насовсем.
Судя по расписанию поездов, ты в пути уже около полутора часов (сейчас уже два ночи). Смею предположить, что лежишь под одеялом и спишь, ты же всегда спишь в поездах вне зависимости от своего ментального или физического состояния. Я тоже лежу в своей кровати и совершенно ничего не чувствую. Почувствую только завтра или послезавтра, когда твой запах не будет наполнять каждую комнату моей квартиры, а останется только на подушках - ясный и отчетливый, резкий. Я слишком хорошо могу представить тебя сейчас на этих серых, заскорузлых простынях, наполненных шумовыми гранулами, словно помехами из телевизора. Я вижу, как за окном оставляют следы проносящиеся огни придорожных фонарей, слышу эти колеса, в которых рок-н-ролла больше, чем в любом рок-идоле. Объясни мне, что я должен чувствовать. Что я еще должен сказать.
Не говори мне, что это все - только моя вина. Не надо. Лучше вообще ничего не говори. Просто окажись под моими веками. Под моими ногтями. Под моими губами.
Сколько длится стоянка на этой станции?
На моей коже скапливаются твои сны.
***
Мы с тобой теперь друзья. Точнее я даже не знаю, как тут правильнее говорить: "мы с тобой теперь друзья" или "мы с тобой теперь просто друзья". Второе, хотя и являет собой большую концентрацию нужного мне смысла, несет в себе несколько ненужную высокопарность.
Какой идиотизм. Кто-нибудь вообще верит в нашу с тобой дружбу? Точно не я. Как это может даже напоминать дружбу? Я не могу нормально находиться с тобой в одном помещении, без постоянного представления тебя без одежды, какая к черту дружба. С другой стороны, мы ведь правда всегда были с тобой друзьями. Разве нет? Еще одно преимущество однополых мужских отношений - стремление все упрощать. Впрочем упрощаю все я, ты как раз привносишь глубину, хотя на первый взгляд кажется, что наоборот. У нас с тобой вообще стерлась эта динамическая граница, между дружбой и любовью. Да и по сути, я иногда подозреваю, что в мире бывают просто любовь с сексом и любовь без секса. Последнюю мы почему-то называем дружбой. Или бывает дружба с сексом и дружба без. Ну да ладно, это все пустая демагогия.
Чем замечателен наш город, так это если отправиться от него на электричках в прилегающие области, то на каждой станции, в каждом пригороде обязательно живет парочка знакомых. А знакомые у нас с тобой по больше части общие. Так что ездим мы к ним довольно часто вдвоем. Как будто ничего не изменилось. Как будто все эти месяцы с тобой в моих снах, когда я просыпаюсь в поиске чужих губ и чужого пульса у себя в постели, но нахожу там только пустое место, где нет тебя, будто все эти месяцы не испытывают меня на прочность каждый божий день. Нахожу я в последнее время только отголоски той ночи, когда ты решил, что лучше будешь спать в горячей воде, чем под моим телом.
Как бы ни была плачевна ситуация, в которой я нахожусь, я внезапно чувствую в себе силы на то, чтобы наконец что-то сделать. Вероятно, оптимизма мне придает то, как мы с тобой сейчас идем мимо профилактория и шутим о табличке "осторожно, злая псина". Потом из-за забора откуда-то начинают выглядывать овечьи морды, повергая нас в состояние шока минут на десять, пока мы подходим ближе, рассматриваем и гладим их. Откуда они там могут быть - одному Богу известно. Ну и хозяину профилактория, конечно. Кстати, я не совсем понимаю логику расположения этого заверения фактически на окраине города, мало того, что недалеко от канала, откуда постоянно тянет сыростью и комарами, так еще и в непосредственной близости к железной дороге. К ней мы и направляемся, точнее к станции, но срезая угол, все равно будем пересекать пути. Они находятся на несколько неудобном возвышении, ведомые полоской канала. Я бы столкнул тебя в него, только для того, чтобы вытащить и изнасиловать прямо в этом мертвом поле.
Странно, что дружба с тобой не мучительна. Да, я почти перманентно хочу затащить тебя в ближайший сарай, кусты, туалет, что с легкостью мог бы позволить себе раньше, но мне не в тягость осознание того, что мы сейчас просто друзья. Может быть... я не знаю, что может быть. Может быть, я просто хочу забрать тебя без остатка на любых возможных уровнях восприятия и общения.
Если ты меня не избегаешь и по-человечески со мной общаешься, значит, все не так плохо. Мне просто нужно время, чтобы все привести в норму. Я не спешу и ленивыми покорными движениями, пытаюсь снова склонить тебя на сторону содома. Можно сказать, что мы в паре шагов, но все-таки между нами еще как минимум несколько континентов. Впрочем, если ты решишь завести себе подружку, медлить я не стану. Ты будешь в моей постели в тот же вечер, когда якобы заимеешь виды на отношения с кем-то другим.
Ты спотыкаешься на рельсах, и я хватаю тебя, чтобы ты не упал, и думаю о том, каков был бы этот мир, если бы мы были просто лучшими друзьями.
***
Какая там была твоя последняя фраза? "Ну и чего ты от меня хочешь"? Кажется, именно так. Твоя последняя фраза перед тем, как ты пулей вылетел из моей квартиры с совершенно мирных посиделок со мной, пивом и рыбой с картошкой. То есть перед тем, как ты убежал, я еще успел растерянно-пристыженно промямлить "ничего", но едва ли это считается. Считается скорее то, что посиделки должны были перерасти в интимный вечер. Но это по моему плану, а по твоему ты должен был отправиться домой в десять и лечь спать без единой мысли в голове. Просто вечер был уж слишком расслабленным, чтобы не пытаться тактильно мучить тебя, да и выпил я, пожалуй, тоже немного "слишком". До определенного момента ты держался и сводил все к шуткам по поводу "глупого пьяного друга", а я все никак не мог остановиться: касался тебя там, где не надо было, смеялся тебе в шею, смотрел слишком жадно. Знал бы ты, что при этом творилось в моей голове, ты бы со мной вообще больше никогда не заговорил. Мои мысли метались от "Боже, как же я хочу его трахнуть" и до "Боже, я хочу его уничтожить и сломать", и это только в общих словах, а там еще было много подробностей не самого лицеприятного характера. Ты даже представить не можешь, до чего может довести отсутствие секса в таких пропорциях, как у меня. Я имею в виду, ты постоянно был рядом (уж я об этом позаботился), и я никак не мог скинуть с себя это полотно чувств: трепета и вины. А еще постоянно рядом были какие-то другие люди, которые могли оказаться в моей постели и на моей коже, но не оказывались, потому что единственное, о чем мне хотелось думать по ночам, так это что у нас с тобой у обоих по венам течет кровь и на этом наше с тобой сходство заканчивается. Короче говоря, где-то там было и желание истязать тебя до истерики (твоей, понятное дело, не моей), унизить тебя, использовать. Не то, чтобы я действительно нуждался во всем этом, просто интенсивность моего "отказа" от тебя переходила в своеобразную ломку с психо-галлюцинациями.
Так вот в тот вечер ты хлопнул дверью, и я с тяжелой головой отправился спать, в очередной раз осознанавая, что стратег из меня хреновый. А потом посреди ночи кто-то позвонил в звонок, и я уже было собирался открывать дверь, пряча за спиной на всякий случай лом, как увидел в глазке твою оптически искаженную фигуру, стоящую к двери почти спиной. Я открыл замок, и в итоге мы занимались всю ночь чем-то неописуемым и животным, начиная с пресловутой прихожей и заканчивая спальней. Да, вот как-то так мы вроде бы и стали снова вместе, только, конечно, все поменялось. Не то, чтобы мы поменялись местами, я, пожалуй, даже не смогу описать это так, чтобы кто-то кроме нас с тобой еще понял. Ты действительно стал казаться мне как-то взрослее, серьезнее, может быть. Теперь на вечеринках ты не отказывал себе в том, чтобы потереться с кем-нибудь на танцполе, пьяно приоткрывая губы и прикрывая глаза, все эти распутно-чувственные взмахи ресниц и честности ни на грамм. Конечно, если я в этот момент подходил к тебе, ты тут же забыл про своего бывшего партнера и целовал меня настолько нецеломудренно, насколько это вообще возможно в этом мире.
Мы возвели секс в ранг нового культа, а может быть даже искусства, видимо, пытаясь возместить им свои внутренние потери, покорность обстоятельствам и месяцы неистового поиска собственных душ. Где ты нашел свою, я не знаю, но моя была у тебя в кошельке. Мы трахались на всех возможных поверхностях, делали это в поразительно дурном тоне, иногда доходили до тошнотворно-возбуждающей пошлости, а иногда утопали в полусонной инерции только потому, что не чувствовать тел друг друга было сравнимо с клятвопреступлением. Как мы, к примеру, занимались сексом на полотенце на полу в ванной. Все нормальные люди делают это либо в душе, либо уж хотя бы в самой ванне, но явно не на полотенце на полу, вжимаясь в друг друга так, чтобы как можно меньше частей тела касалось холодного кафеля.
Если я некогда был уверен, что, грубо говоря, ты - любовь всей моей жизни, уж прости за бульварность, и что я навсегда останусь с тобой, то теперь непоколебимой для меня оставалась только первая часть. Я позволял тебе делать со мной все, что угодно, а ты ставил меня на место. Ты будто наказывал меня за все, что я сделал. Все это не напрямую, конечно, а постоянной давно проигранной дуэлью. Ты перестал быть моим любимым ребенком, и я не мог себе этого простить. Я не могу сказать, что та сторона, в которой ты стал несколько более разумным в спорах и прочее не нравилась мне, но я скучал по... Скучал по тебе, даже когда ты был рядом. Больше всего именно тогда, когда ты был рядом.
Вся наша история стала отдавать именно той выблеванной любовью, которая въедается так, что никакой пятновыводитель не поможет. Каждый день я расплачивался за собственный ошибки, ты становился все взрослее, а мне так нужен был маленький мальчик в тебе, не для того, чтобы удовлетворять на нем свои педофильские наклонности, а чтобы дышать без астматических барьеров.
А потом так получилось, что мне нужно было съездить повидать родителей, буквально на пару дней, не совсем за город, но ехать надо было опять же на электричке, меньше часа. Я распрощался с тобой и поехал на вокзал. Знаешь, меня одолевали все эти предчувствия, усталость, даже некая побежденность. Господи, я не могу это объяснить, это настолько невыразимо и настолько не оставляло меня в покое, что я не смог бы выцедить это даже через ситечко глубинного психоанализа. Короче говоря, я ехал на этом чертовом поезде, хмуро прислонившись к подоконнику и не предвкушая абсолютно ничего, нет, я не был в депрессии, в конце концов у меня же был ты, нет, я не считал, что наши нынешние отношения - это только тень предыдущей попытки, мы просто слишком внезапно осознали свой истинный возраст. Я хотел и не хотел назад, я хотел тебя, все сразу и пролитую на чистое постельное белье чашку кофе в придачу.
Но до родителей я так и не доехал, потому что мой долбаный поезд попал в аварию. В итоге мы стояли на месте часа два-три, а потом нас решили отвезти обратно на станцию. Нет, ничего такого, никто даже не пострадал, но движение встало, и ремонтные работы там по ходу требовались весьма серьезные. Родителям я сразу же позвонил и предупредил, а вот тебе - нет. Не знаю почему, но меня трясло и одолевало внезапно мандражирующей робостью. Я не смотрел в окно, потому что были слишком темно, я не мог смотреть на все эти недовольные лица вокруг, мне хотелось закрыть глаза и заснуть на этом гребаном сидении, как это умеешь ты.
Со станции я поехал сразу к тебе, тебя же предсказуемо не было дома, потому как ты собирался сходить в паб выпить вместе с нашими чудными друзьями, рассказать им о них и не рассказать о нас. У меня, конечно, были свои ключи, так что я без труда попал внутрь твоей съемной квартиры и растянулся на кровати в спальне, слушая шумы бетонных блоков и уличных свор.
Довольно скоро вернулся и ты, мерно щелкнул ключами в замке и позвал меня прямо из коридора. Я не откликнулся, только продолжал лежать с закрытыми глазами и ждать, когда ты сам доберешься до спальни. Я лишь едва слышал шуршание твоих брюк, а потом почувствовал, как кровать рядом прогибается под тяжестью твоего тела, а мое сердце - под тяжестью твоего чувства ко мне. Не знаю как мы умудрились додуматься до такого, но в итоге мы сидели друг напротив друга, накрывшись одеялом аки палаткой, и все это так напоминало чтение первых порножурналов в детстве. Мы сидели прислонившись лбами друг к другу, держась на предплечья, за ноги, за простыни, хоть за что-то, чтобы не утонуть в этой темноте, в этой несдержанности, в друг друге. Посмеивались, как идиоты, мой возраст и пол не позволяют сказать "хихикали". При этом я был чистым, как стекло, а ты лишь слегка мутным, как горный хрусталь. Потом мы целовались, нелепо и неясно, и я никак не видел твоих глаз.
Я все пытаюсь привести свою голову в порядок, но сейчас мне просто лень. Тебя нет со мной в постели, потому что уже час дня, и ты встал рано, в отличие от меня, и у меня такое ощущение, что я сейчас дрейфую на каких-то странных волнах из белых пододеяльников и моих собственных ответов на риторические вопросы. Я встаю, выхожу из спальни и нахожу тебя в соседней комнате перед телевизором, ты доедаешь какой-то сэндвич всухомятку, оборачиваешься на меня и чуть двигаешься на диване, но я не сажусь рядом, потягиваюсь и наблюдаю за тем, как ты смотришь новости про мой поезд. Вчера ты спросил, почему я вернулся, я даже что-то там ответил, самому интересно вспомнить, что. Ты грызешь указательный палец и молчишь, не здороваясь и не спрашивая не хочу ли я, к примеру, съесть твой второй бутерброд или хотя бы надкусить. Напряженная сцена у нас выходит, поэтому я все же сажусь рядом, бесцеремонно разваливаясь и гипнотизируя-таки твой пока еще нетронутый сэндвич. Ты вздыхаешь и переводишь на меня взгляд, а потом заваливаешь на бок в мою сторону, то есть прямо на меня, не меняя положения, просто слегка падаешь под наклоном, перемешиваешь свои волосы с моими, легко и ненадуманно, и мне хочется рассказать тебе всю мои жизнь сейчас.
Я не жду, что ты что-нибудь скажешь сейчас. Хочешь мою душу? Чего ты еще хочешь? Ну на, бери, читай, люби, трахай. Что я тебе еще могу дать? Что ты мне еще можешь дать? Если бы я мог, я бы многое изменил в этом мире, я бы, к примеру, сделал нас с тобой рельсами, идущими всегда рядом и рука об руку, бесконечной дорогой, некончающимся путешествием по сельской местности, по крупным и не очень городам, с мостами и перегонами, станциями и стоянками. Но все, что я могу сделать, это вытянуть руку тебе навстречу, чтобы ты успел запрыгнуть на подножку, а уж с билетами мы как-нибудь разберемся. Знаешь, высунуться наполовину из окна, курить одну постоянно гаснущую сигарету на двоих и никогда больше не останавливаться.